Анн Предай

24

Луиза поставила на стол дымящийся кофейник и небольшой кувшин с молоком. Анн нетерпеливо наполнила свою чашку. Ночью она почти не спала. Голова была тяжелой и побаливала. Поднявшись раньше мужчин, Анн рассчитывала, что завтрак поможет ей поправить самочувствие. Она проглотила кофе, но болезненное состояние не проходило. Анн казалось, что эту смесь усталости, ломоты в голове и отвращения она несла в себе всю свою жизнь. Все время ее донимали одни и те же мысли. Бегали по круг у, словно ослик, привязанный к колодезному вороту. Открылась дверь, появился отец – в халате, со щетиной на щеках и отчаяньем в глазах, облаченный в знакомую униформу мученика. Точно такой же вид у него был сразу же после кончины Эмильен. Комедия да и только… Он чуть слышно процедил «доброе утро». Анн никак не отреагировала. Не осмелившись поцеловать ее, неприкаянный и сгорбившийся, он присел к столу. Луиза принесла ему купленную по дороге газету. Он положил ее, не читая, возле тарелки. Анн налила ему кофе, добавила в чашку горячего молока. Пьер с жаром поблагодарил ее:

– Спасибо, дорогая моя.

Его взгляд выпрашивал прощение. Сердце Анн взбунтовалось. Теперь она сердилась на отца за то, что он иссушил все источники ее нежности. Именно отец навсегда сделал ее ожесточенной, бесчувственной, черствой. Обоюдное молчание – вот их удел на будущее. Он пил, он ел, а она спрашивала себя, как он может после всего этого думать о еде. Когда он опорожнил свою чашку, она со скрытой злостью наполнила ее до краев. А Лоран, который только и знает, что спит! Какой же он легкомысленный! Может, пойти разбудить его? Но для чего? Хотя вот он и сам на пороге. Должно быть, его поднял запах кофе. Длинные волосы падали ему на щеки. Он тоже был небрит.

– Доброе утро, Анн. Доброе утро, Пьер.

Лоран сел к столу и Анн подала ему кофе. И снова наступила плотная, удушливая тишина. Лоран перетащил газету к себе.

– Что-нибудь есть о пожаре? – спросил он.

– Я не знаю, – глухо отозвался Пьер.

Лоран развернул страницу, пробежал колонки сверху донизу и громко объявил:

– Ну вот! Происшествие в издательстве «Гастель». Вчера, около часу ночи в помещении… неожиданно возник пожар… – Он монотонно читал до тоски знакомые газетные штампы: – Благодаря быстрому вмешательству пожарных… Причина возгорания пока не установлена…

Согласно некоторым уликам, речь может идти о случайном коротком замыкании… При этом гипотеза о злоумышленном акте полностью не исключается…

Анн вспомнилось восклицание Марселя: «Точно, кто-то из своих все это подстроил…» Ее раздражение на обоих мужчин нарастало с каждой минутой. Анн оставила их наедине друг с другом и вышла на кухню.

– Я собираюсь за покупками, – объявила Луиза.

– Не надо, – возразила Анн, – я сама. – И с облегчением выбежала на улицу.

Когда с кошелкой в руках она вернулась домой, Лоран с отцом продолжали о чем-то спорить, так и не выйдя из гостиной. Оба небритые, насупленные. В общем, воскресенье испорчено.

– Освободите Луизе комнату, – потребовала Анн.

Мужчины поднялись разом, нехотя, словно у их тапочек подошвы были свинцовыми.

Зазвонил телефон, и Анн взяла трубку. Мадам Моиз по поручению мсье Куртуа. В Пантене, в половине четвертого – совещание. Будут обсуждаться проблемы переезда подразделений издательства.

– Да, я буду, – ответила Анн.

Она прошла в свою комнату. Лоран догнал ее.

– Что с твоим отцом? Он такой мрачный.

Анн ответила не сразу:

– Он потерял работу.

– Что? В книжной лавке?

– Да.

Лоран скривился:

– Жаль. Боюсь, в его возрасте он ничего другого не найдет.

– Знакомые слова, – бросила она. – Тебе, как и отцу, нечем больше заняться. Разве ты сам не в восторге, что потерял работу? Можешь теперь опять поздно вставать и весь день бездельничать. Твой идеал. В общем, этот пожар тебе очень кстати.

Он пожал плечами:

– Что ты мелешь? Как только службы переберутся, я вместе со всеми буду на месте.

– Тебе больше по душе, чтобы и ангар в Пантене тоже сгорел, – с лихорадочным блеском в глазах крикнула она.

Лоран засмеялся:

– Чудес не бывает! На самом деле ничего забавного – каждое утро тащиться туда через весь город. Минут сорок пять на метро, не меньше. Придется вставать с рассветом.

– Тебя туда ходить никто не заставляет.

– Ты заставляешь, Анн.

– Я? О, ты свободен! Бросай место, возвращайся к своей подлинной жизни!

– Нет, я люблю тебя, я пойду за тобой в Пантен, на край света, и ты хорошо это знаешь!

Он попытался взять ее за руки, но она резко отстранилась и вышла из комнаты.

Анн устроилась в гостиной и принялась за свое вышивание. Подошел отец с какой-то бумагой в руке. Он был одет и тщательно выбрит.

– Держи, – протянул он ей бумагу, – вот то, что я ей написал.

– Кому?

– Мадам Редан… ты знаешь, письмо… Я не могу его отправить, пока ты его не прочтешь.

– Папа, ты отдаешь себе отчет в том, о чем ты меня просишь? – выкрикнула она. – Ты взрослый и сам знаешь, что сказать ей!

– Да, да, – безропотно согласился он.

Анн вернулась к своему рукоделию. Через некоторое время отец робко спросил:

– Ну так что, я его отправляю? – Она не ответила. Он переспросил: – Отнести его на почту прямо сейчас?

Снова молчание. Пьер удалился, волоча ноги. Он направлялся на эшафот.

Анн втыкала иглу, заправленную желтой ниткой, и думала о пожаре. Вошел Лоран и положил ей на плечи обе руки. Его дыхание ласкало ее щеку. Она поежилась.

– Вечером можно сходить в кино, – предложил Лоран.

– У меня встреча в Пантене с дирекцией.

– Мне туда ехать не надо?

– Ничего об этом не знаю.

Руки соскользнули с плеч Анн. Лоран отошел от нее с таким видом, будто стряхнул с себя цепи. Уселся в кресло, достал из корзины зеленый клубок и принялся машинально наматывать нитку на палец. Взгляд его был печален.

– Что произошло, Анн? – спросил он.

Она вздрогнула, как от удара железным прутом. В который раз слышит она этот вопрос? И сколько ей будут еще задавать его?

– В этом пожаре есть нечто странное, – заговорила она, – не могу себе объяснить…

– Что ты хочешь этим сказать?

– Ничего…

– Да нет же, говори.

Она отложила вышивание и посмотрела Лорану прямо в глаза. Ее охватило желание кольнуть, спровоцировать. Это было выше ее сил. И, чеканя каждое слово, она произнесла:

– Дело, конечно же, в злоумышленном акте, как утверждают газеты.

– Но кто мог такое сделать? – спросил Лоран.

– А ты об этом ничего не знаешь?

Она увидела на лице Лорана выражение, какого ей не приходилось видеть никогда раньше. Да, это был страх. Но не перед брошенным ею обвинением, а страх перед нею самой. Он смотрел на нее, как на некое чудовище, выброшенное морской волной на пляж, к его ногам. Глаза его раскрылись широко, почти вылезли из орбит. Губы нервно тряслись. Из раскрытого рта не вылетало ни звука. Он вдруг резко шагнул к Анн и поднял обе руки с растопыренными ладонями, словно хотел ее задушить. Она отчетливо видела десять пальцев, протянутых к ее шее, но не могла шелохнуться. Испуганная и счастливая. Неспособная ни кричать, ни сопротивляться. В какую игру играл он? В какую – она? Ей казалось, что она слышит, как течет время. Руки Лорана медленно опустились. Он развернулся на каблуках, вышел и с такой силой грохнул дверью, что задрожали стены.

Оставшись в одиночестве, она задала себе вопрос: зачем и кому нужно было ее нелепое обвинение? Она сама не верила ни единому слову из того, что сказала. Вот так всегда – стоило ей разозлиться, как в голове срабатывало говорящее устройство, и с губ сами собой слетали глупые банальности, разрастались, становились все губительнее. В безудержном опьянении, теряя всякое чувство меры, она втаптывала в грязь того, кого хотела всего лишь одернуть. Точно так же и с той пощечиной посреди улицы. Она улыбнулась собственной непоследовательности. Красная пелена спала. Она была опустошена. Сплошные склоки, одна за другой. Вечером ни он, ни она об этом даже и не вспомнят.

В обычное для обеда время Лоран не вышел к столу. Он лежал на кровати в комнате Анн, дулся и грезил. Она наспех перекусила, сидя напротив отца. Тот с отсутствующим, остекленевшим взглядом открывал и закрывал рот в одном и том же ритме, словно его челюсти были скреплены пружинкой. Раздался телефонный звонок. Трубку подняла Анн. Ошиблись номером. Она разочарованно вернулась к столу. Ей было тоскливо. Она вдруг подумала о Марке. Как он там с Корин? Женился ли? Впрочем, это вовсе не важно. Марка больше не существует. Впрочем, его никогда не существовало. Она поднялась из-за стола. Отец сделал то же самое. Как тень. Он стал вдовцом еще раз. Анн хлестнула его взглядом и поспешила к выходу.

В половине четвертого Анн добралась до ангара в Пантене. Две трети этого огромного сооружения, холодного и неприветливого, занимали подразделения, работавшие с провинцией. На оставшейся трети можно было без труда разместить переехавшее руководство, разделив отделы легкими фанерными перегородками. Мсье Куртуа призвал ближайших помощников обходиться тем, что есть. Анн получила под студию довольно светлый уголок. Все высказанные пожелания подхватывались архитектором на лету, он тут же на больших листах ватмана делал наброски. Все переустройство укладывалось в три недели, что, по мнению мсье Куртуа, было слишком. Архитектор пообещал сократить сроки до минимума. Между тем, предстояло еще позаботиться об оборудовании и материалах. После пожара не осталось ни одной пишущей машинки.

До метро на обратном пути Анн добралась лишь в шесть вечера. В переполненном вагоне ее со всех сторон стиснули безразличные горячие тела, от запаха которых подташнивало. Лоран оказался прав: после стольких лет привычной десятиминутной прогулки до рю Сервандони ездить на работу в Пантен – и каждый день – очень утомительно. Ну как теперь не согласиться с ним насчет «унизительной каждодневной работенки»?

В ярком свете электрических ламп лица мужчин и женщин были отмечены одним и тем же выражением – усталости и безразличия. Дряблая кожа, потухшие глаза, в головах – тьма мыслей: о здоровье, семейных неурядицах, неоплаченных счетах. Быстро, станция за станцией, несся вагон, нагруженный стоящим на собственных ногах мясом. Открываются двери. Одни выходят, другие садятся. Безликие, неизвестные, взаимозаменяемые. И она среди них, часть того же скопища живых тел, считавшая себя со всеми своими проблемами уникальной. На Северном вокзале нужно сделать пересадку. В переходе над покорными гомункулами высились огромные рекламные плакаты. Анн устремилась под табло с указателями направлений. Какие-то коридоры, платформы, другой вагон – и те же лица. Ну вот, наконец, и дома!..

Анн чувствовала себя изможденной, в голове стоял глухой гул бегущей электрички. Какая тишина, спокойствие после городской сутолоки… Пьер сидел в гостиной в застывшей позе и, казалось, спал. Открытые глаза, неподвижный затылок. Чучело! Анн прошла в свою комнату. Лоран лежал на спине в той же позе, в которой она видела его пятью часами раньше – в верхней одежде, ноги согнуты в коленях, взгляд устремлен в потолок.

– Почему ты до сих пор лежишь? – строго спросила она. – Ты болен?

– Нет, – грубо ответил он, – я ждал тебя.

– Ничего не делая?

– Что я должен делать?

– Не знаю, почитал бы.

– Предпочитаю размышлять.

– Снотворное совсем тебя доконало.

– Вовсе нет, оно мне здорово помогло. С ним – никаких проблем. Начнешь тосковать – глотаешь одну, и наступает ночь, тишина, покой…

На комоде – тарелка и пустой стакан, пол усеян крошками. Просыпаясь, он все-таки добирался до холодильника в поисках съестного. А предложи ему сесть за стол – откажется.

– Поднимайся, – сказала она.

– Зачем? Сколько сейчас?

– Скоро восемь.

– Время-то как летит. А что в Пантене?

– Думаю, что все подразделения скоро заработают.

– Даже грузчики?

Он спрашивал ее, усмехаясь, приподнявшись на локти. Анн подумала, что он ей нравится в гневе, как утром, когда он готов был ее задушить.

– Придет время, мсье Лассо и тебя позовет, вместе с остальными – сказала она.

– Он не боится, что я подожгу и барак?

– Идиот!

– Успокойся, я же ни на что не годен!.. Чего ты хочешь? Я только на словах буйный. А как нужно действовать, так трушу. Полный неудачник!

– Хорошо, пошли есть.

– Мне совершенно не хочется.

Анн вышла из комнаты. У нее и самой не было ни малейшего желания садиться за стол. Но сделать это нужно. Из-за отца. Чтобы продолжалась в доме привычная жизнь, по прежним правилам.