Бегство Короля

Ку-ку!

Ничего себе! Уже час ночи. Наташа Сабурова укоризненно посмотрела на резные баварские часы с кукушкой, будто не ожидала от них такой подлости. Хрустнув тонкими запястьями, она с досадой захлопнула книгу, над которой мирно подремывала последние два часа. Надо ложиться спать, завтра на работу. Максима ждать бесполезно, он уже точно сегодня не придет. Резвится братик, дело молодое. К тому же ему с утра не вставать — писатель, богемная личность… Но позвонить-то мог бы! Знает ведь, что дома волнуются. Наташа почувствовала, что начинает злиться.

Даже не отдавая себе в этом отчета, она очень ревновала брата ко всем его подружкам, даже случайным. А теперь, когда с Верочкой у них серьезно, — тем более. Умом она прекрасно понимала, что лучшей жены ему, наверное, не найти, но в душе чувствовала себя какой-то обделенной — а как же я? Совсем одна останусь?

Обычно взаимоотношения братьев и сестер бывают далеки от идиллии. В лучшем случае это доброжелательный нейтралитет, когда встречаются на семейных праздниках, дарят друг другу подарки на день рождения, посылают открытки на Новый год и регулярно перезваниваются просто для того, чтобы спросить: «Как жизнь, как дела?» — и услышать такой же дежурный ответ: «Да ничего, все нормально». И так — до тех пор, пока не придется делить имущество, доставшееся по наследству от родителей, или решать, кому ухаживать за парализованной бабушкой. Тогда дело может дойти до чего угодно, от судебных разбирательств до кухонной поножовщины.

У Максима с Наташей сложилось иначе — с самого детства. А вот теперь их «вдвоем», кажется, кончилось бесповоротно. Подумать только, а ведь она сама привела Верочку в дом…

Наташа вздохнула и поднялась с кресла. Надо бы еще собаку вывести хоть на пять минут.

— Малыш, Малыш! Иди сюда, мой хороший.

Большой черный пес подошел к ней, цокая когтями по паркету, и вопросительно посмотрел на хозяйку: чего, мол, звала?

— Гулять пойдем?

Малыш завилял хвостом. Сдержанно так, с достоинством. Пока Наташа переодевалась, он смотрел на нее с недоумением, как будто хотел сказать: странные вы, люди, существа! Все время шкуры меняете.

Наташа скинула расшитый драконами шелковый халатик, натянула джинсы и старую майку. Уже выходя, бросила быстрый взгляд в зеркало. Да уж, хороша… Волосы торчат во все стороны, цвет лица какой-то серый, круги под глазами — просто чучело! Фигура еще ничего, сказывается привычка посещать спортзал раз в неделю, а вот лицо… глаза усталые, уголки губ уже привычно опущены. В резком электрическом свете особенно четко обозначились и складки у рта, и морщинки в уголках глаз… Да, старость не радость, грустно подумала Наташа. Кажется, только вчера ей было двадцать, а теперь осталось всего ничего до женщины средних лет.

Ночь была теплая. В этом году лето выдалось жарким, и днем в городе среди раскаленного асфальта и автомобильных выхлопов просто дышать нечем. Зато теперь — хорошо… Перед сном пройтись немного — милое дело.

Наташа дошла до пустыря, заросшего высокой травой, оглянулась по сторонам и отстегнула поводок.

— Гуляй, Малыш!

Умный пес благодарно ткнулся ей в руку холодным мокрым носом и деловито принялся сновать в траве, методично обнюхивая квадрат за квадратом. Ни дать ни взять — проверка подведомственной территории! Наташа медленно шла по утоптанной тропинке, вдыхая запах свежей зелени, и старалась думать о чем-нибудь хорошем. В конце концов, на что ей жаловаться? Она еще молода (в наши дни тридцать три — не возраст), вполне привлекательна (особенно если потратить лишних десять минут на макияж), у нее есть любимая и, кстати, высокооплачиваемая профессия… Хороший бухгалтер всегда нарасхват. Что еще? Работа в крупной компании, перспектива роста, друзья, увлечения… Любимая собака, в конце концов! Просто оживший персонаж из журнала «Космополитен». Так что нечего киснуть зря. Человек должен уметь управлять своими эмоциями и не поддаваться хандре.

Малыш вдруг ощерился и глухо зарычал. Наташа подозвала его к себе и взяла за ошейник — мало ли что… Она гладила собаку по голове, пытаясь успокоить, но Малыш почему-то только дрожал и дыбил шерсть на загривке. Потом сел у ее ног, задрал морду к небу и протяжно завыл.

Наташе стало страшно. Полная луна в небе, отливающая красным цветом, безлюдные окрестности и воющая собака создавали впечатление какой-то инфернальной жути. Будто что-то страшное, нелепое и необъяснимое случилось или случится вот-вот, ворвется в ее жизнь и все перевернет с ног на голову. Дрожащими руками она пыталась пристегнуть поводок, а упрямый карабин все никак не попадал в кольцо.

— Домой, Малыш!

Справившись, наконец, с карабином, она резко повернулась и быстро зашагала прочь, будто спасалась бегством.

Придя домой, Наташа сразу легла в постель, но еще долго не могла уснуть. Малыш повизгивал и рычал во сне, как будто дрался с кем-то, и полная луна светила в окно, даже сквозь шторы. В голове упорно вертелось одно и то же — Максим, Верочка, она сама… Ну почему все так вышло? Странный какой-то треугольник получается. Пусть ее ревность выглядит глупо и недостойно, но ведь они всегда были вместе, с самого детства! И, как ни утешай себя, трудно избавиться от чувства потери и пустоты в душе.

Когда она родилась, отец не скрывал разочарования. Ну да, конечно, дочь — это хорошо, но ведь он хотел сына, наследника… Что именно должен был унаследовать отпрыск заводского инженера, ютящегося с семьей в коммуналке, так и осталось тайной. Но все же мать постоянно ощущала себя виноватой, как будто не оправдала оказанного ей высокого доверия. Даже маленькая Наташа это чувствовала. Папа не приходил за ней в садик, не водил в цирк или зоопарк по воскресеньям, не покупал кукол… Даже на руки не брал никогда!

Через три года на свет явился Максимка, семье дали новую квартиру, мама сияла, как будто только сейчас выполнила главное предназначение в жизни, и все время повторяла Наташе: «Ты большая. Ты старшая, и должна мне помогать». И Наташа очень старалась. Она следила, чтобы братик мыл руки перед едой, переводила его через дорогу, помогала складывать кубики и рисовать картинки…

Правда, семью сохранить это не помогло — отец все равно ушел. В тот год, когда Наташа пошла в школу, он заболел воспалением легких. Пришлось долго лечиться, и он покорно выполнял предписания врачей, глотал лекарства, ходил в поликлинику на уколы и процедуры — а потом вдруг заявил, что влюбился в молоденькую медсестру Леночку и не представляет себе жизни без нее. Наташа навсегда запомнила тот морозный зимний вечер, когда отец молча собрал свои вещи в чемодан, чмокнул в лобик сонного Максимку и хлопнул дверью. Больше в их жизни он так и не появился.

Мама плакала. Она еще долго не могла прийти в себя. Цветущая молодая женщина буквально за несколько дней сникла и осунулась. Знакомые и сослуживцы жалели ее, и даже бабушка Конкордия Илларионовна — высокая седая старуха с величественной осанкой, непрерывно дымящая «Беломором», — сурово осудила сына.

— Пустой человек вырос! — сказала она, словно припечатала. — Воспитания надлежащего не получил, что ж поделаешь… А ты, Ирина, не печалься, — утешила она невестку, — я, пока жива, чем смогу — помогу.

И правда — помогала. Приходила почти каждый день, готовила обеды, занималась с Наташей французским языком и учила ее вышивать гладью. Маму, вечно замотанную на работе, это вполне устраивало. Возвращаясь домой, она всегда была уверена, что ее будет ждать прибранная квартира, разогретый ужин и Наташа, сидящая за учебниками.

С Максимом все было не так просто. Учился он неровно: то сплошь пятерки в дневнике, то — двойки, прогулы, вызовы в школу. Учителя только головой качали: «Способный мальчик, но трудный, очень трудный!»

Время шло. К выбору вуза Наташа отнеслась так же, как и ко всему, что делала в жизни, — ответственно и серьезно. Как ни велик был конкурс в Плехановский в середине восьмидесятых, как ни придирались экзаменаторы к «неблатной» абитуриентке, но честно заработанная серебряная медаль и хорошие знания сделали свое дело — Наташа благополучно поступила. Мама даже всплакнула на радостях. Наташа гладила ее по плечу и рассудительно говорила:

— Ничего, мамочка. Я скоро хорошо зарабатывать буду. А там и Максимка подрастет…

Мама с сомнением покачала головой:

— На него надежда малая — ветер в голове у парня. Это ты у меня, доченька, умница!

Максим после школы поступил в Историко-архивный институт, чем сильно удивил родных и друзей. Мама ворчала:

— Всю жизнь хочешь рубли до зарплаты одалживать? На сестру бы посмотрел!

Школьные приятели пальцем у виска крутили: ну что это за профессия — историк? Крыса архивная, книжный червь. Вот в кооперативе работать — это да, круто! Через год тачку купить можно.

На все советы доброжелателей Максим только улыбался и беззлобно отшучивался. Учиться ему нравилось. Он готов был сутками сидеть в архивах, писать рефераты, готовиться к семинарам… Мог часами говорить о каких-нибудь новгородских берестяных грамотах или шумерских глиняных табличках. Даже мама смирилась — ну не всем же деньги зарабатывать? Не в них счастье, в конце концов. Может, профессором станет.

Зато бабушка искренне радовалась.

— Не зря все, не зря… Все-таки сказывается наследственность! — говорила она непонятно и все утирала ветхим кружевным платочком слезящиеся старческие глаза. — Сын не удался, хотя бы на внука порадуюсь! Весь в дедушку пошел. Александр Васильевич был бы так счастлив… Знаешь, Ирина, он ведь искал русскую Трою! И нашел бы непременно, только война помешала, а потом революция…

Спокойная, размеренная жизнь длилась недолго. После первого курса Максима забрали в армию. Был у нас такой несчастливый период, когда разваливающаяся советская империя остро нуждалась в свежем пушечном мясе — настолько остро, что и студентов не щадили.

На проводах бабушка все молчала, а потом, когда Максим уже стоял у порога, вдруг шагнула к нему, поцеловала в лоб и широко перекрестила.

— Прощай, милый. Береги себя. Спаси тебя Христос! — и вдруг заплакала, вздрагивая плечами.

Максим засмущался:

— Ну ты что, бабуля! Я же не на фронт иду.

Конкордия Илларионовна ничего не ответила. Только потом долго стояла у окна и смотрела пристально и жадно, пока Максим не скрылся из вида.

Служить он попал в Закавказский военный округ. Сначала писал бодрые, веселые письма, а потом вдруг замолчал. Наташа с мамой не знали, что и думать. А бабушка совсем сдала, хотя и продолжала приходить каждый день и упорно хваталась за привычные домашние дела — постирать, погладить, прибрать квартиру… Она почти перестала разговаривать и все смотрела в окно, как будто ждала — не покажется ли знакомая фигура за поворотом.

Но дождаться внука ей так и не пришлось. В один из ярких весенних дней, когда старые тополя во дворе покрываются клейкими зелеными листочками, Конкордия Илларионовна почему-то не пришла. Телефон не отвечал. Наташа встревожилась и на следующий день сама поехала навестить бабушку, она жила в огромной коммунальной квартире у Покровских Ворот, — но застала ее уже мертвой. Она лежала на кровати, одетая в допотопное черное шелковое платье с приколотой брошкой-камеей у горла, как будто в гости собиралась, и руки — морщинистые, узловатые, в старческих пигментных пятнах — были сложены на груди. Лицо ее разгладилось и даже помолодело, и только теперь стало заметно, что в молодости Конкордия Илларионовна была, пожалуй, редкой красавицей…

Потом, разбирая бабушкины вещи, Наташа нашла потертую тетрадь в кожаном переплете, исписанную убористым, почти нечитаемым почерком, и фотографию в серебряной рамке. С пожелтевшего картона улыбалась юная Конкордия Илларионовна, а рядом с ней, опираясь на бутафорскую мраморную колонну, стоял высокий широкоплечий молодой человек в военной форме — старой, еще с погонами царской армии. Наташа с трудом разглядела выцветший от времени бледно-лиловый штамп на обратной стороне «Карл Иогансон и сыновья» и дату, небрежно нацарапанную карандашом, — 29 августа 1914 года.

Да, выходит, не так проста была бабушка… О своей жизни она не рассказывала почти ничего, но французский язык на рабфаке точно не преподавали. Но больше всего Наташу поразило другое — молодой человек с фотографии был так похож на Максима! Те же глаза, разлет бровей, упрямая линия подбородка с ямочкой посередине. Недаром Конкордия Илларионовна так любила внука.

На похороны Максима не отпустили — то ли телеграмма затерялась где-то, то ли командование не сочло нужным. Когда брат вернулся домой, Наташа не сразу узнала его — серый какой-то, будто пылью подернутый. Он вернулся в институт, но учился уже без прежнего энтузиазма. Потом перевелся на вечернее отделение, а днем подрабатывал — разгружал вагоны на товарной станции, благо силой Бог не обидел. На все расспросы Максим угрюмо отмалчивался и подолгу смотрел в одну точку, думая о чем-то своем. Наташа даже пугалась в такие минуты — вроде свой, родной, привычный, но и чужой в то же время.

Много позже он рассказал ей про бунт в тюрьме, про то, как их, пацанов, отправили на усмирение, как стояли они в оцеплении, а там, внутри, был настоящий ад. Кто-то из офицеров скомандовал «Огонь!», все начали стрелять, и он сам, ошалевший от ужаса восемнадцатилетний мальчишка, не помня себя, палил в толпу из автомата…

Его тогда как прорвало — говорил и говорил. Наташа просто сидела рядом, слушала, кивала, а потом налила брату стакан водки и отправила спать. Непьющий Максим стакан послушно оприходовал и проспал часов двадцать, но на следующий день встал почти таким же, как прежде, до армии. Будто треснула каменная маска и стало видно, что человек под ней — живой.

Брат с сестрой сильно сблизились после той ночи. Потом еще было много всякого… Сначала мама пришла домой и, краснея как девочка, объявила, что ее сослуживец, пожилой одинокий вдовец, сделал ей предложение. Даже чудно было, что мама (мама, в ее-то возрасте!) может выйти замуж.

Однако так и произошло. Не было, конечно, шумной свадьбы, белой фаты и криков «Горько!», «молодые» просто зарегистрировались в районном ЗАГСе и уехали на месяц в Крым. А еще через полгода и вовсе переехали в славный город Санкт-Петербург, который тогда еще именовался Ленинградом.

В последний вечер перед отъездом мама пришла домой грустная. Она долго перекладывала какие-то вещи, излишне подробно рассказывала, где лежат запасы соли и крупы, объясняла Наташе, как заполнять квитанции на квартплату… Потом села у стола — и вдруг заплакала.

— Мамочка, ты что? — удивилась Наташа. — Ты ведь счастлива! И Иван Сергеича ты любишь.

— Люблю, — всхлипнула мама, — а как мне вас оставить?

— Да не переживай ты, мы ведь взрослые уже! Будешь к нам в гости приезжать, а мы — к тебе…

Мама постепенно успокоилась и снова начала говорить о том, что, убирая зимнюю одежду на лето, ее надо непременно перекладывать нафталиновыми шариками, что старое пальто с лисьим воротником еще можно переделать и носить, что Максиму надо непременно купить новые ботинки… Потом, вздыхая, достала из шкафа заветную шкатулку с украшениями.

— Бусы янтарные я, пожалуй, с собой возьму, а вот серьги с аметистами — тебе! Носи, они же тебе всегда нравились.

— Спасибо, мамочка, но не нужно… — слабо протестовала Наташа. Она вообще-то была равнодушна к украшениям.

— Нужно, нужно! Кольцо вот тоже возьми, оно мне мало. А вот это, — она протянула Наташе тяжелое, старинное золотое кольцо с синим камнем, — это еще Конкордия Илларионовна подарила, когда мне твой отец предложение сделал. Я и не носила его совсем… Ты его Максиму отдай, когда женится. Бабушка просила — пусть обязательно подарит своей невесте.

Наташа взвесила украшение на ладони, удивилась, какое оно тяжелое, полюбовалась игрой света в глубокой синеве… И припрятала в дальний угол комода — от греха подальше. Честно говоря, она давным-давно забыла о нем, а вот сейчас, в эту долгую бессонную ночь, вспомнила почему-то.

Потом были три дня, когда по улицам шли танки. А кончилось это тем, что миллионы людей легли спать в одной стране, а проснулись совсем в другой. Советский Союз рухнул, цены в космос улетели, и научные сотрудники оказались никому не нужны. Почти год Максим краснел от стыда, отдавая Наташе свою зарплату на хозяйство. Понимал ведь, что на них даже кошку не прокормишь. Он пытался подрабатывать то здесь, то там — репетиторствовал, продавал стройматериалы, писал статьи для газеты «Непознанный мир», но все это были крохи, которые немедленно съедала инфляция. Наташа никогда его не ругала, просто брала деньги и молча клала их в общую кассу. Она-то оказалась вполне востребована в новой реальности. Как говорят умные люди, ссориться можешь с кем угодно, только не со своим бухгалтером.

А вот Максим — страдал. Торговать он не умел и не любил, к службе с девяти до шести питал непреодолимое отвращение, а брать в руки оружие не мог органически. Кто надоумил его написать первый роман — Наташа не знала. Но когда брат взял взаймы у приятеля старую пишущую машинку и засел за письменный стол, она даже обрадовалась. Чем бы дитя ни тешилось, лишь бы не плакало.

В успех она не особенно верила, но неожиданно дело пошло. Вышла первая книжка в мягкой обложке с полуголой девицей и мускулистым варваром, размахивающим огромным мечом, потом другая, третья… Определенной категории читателей, любителей «романов меча и магии», его книги пришлись по вкусу. В авторы бестселлеров Максим не выбился, но писал стабильно, выдавая по три-четыре романа в год. Книги неплохо расходились, и проблема заработка была решена. Виллу на Канарах на эти деньги, разумеется, не купишь, но на жизнь хватало.

У самой Наташи в то время была насыщенная личная жизнь, и недосуг было особое внимание обращать на брата. Как раз тогда с ней произошла та ужасная история, которая едва не погубила ее и навсегда исключила возможность завести собственную семью. Даже сейчас, спустя долгое время, Наташа вся передернулась, как от озноба. И почему именно ночью, когда не спится, приходят самые тяжелые мысли и воспоминания?

Наташа перевернулась с боку на бок и укрылась одеялом с головой, но не помогло. А ведь начиналось все так красиво… В фирму, где она трудилась тогда, пришел новый коммерческий директор. Вся женская часть коллектива мгновенно сделала стойку — очень уж был красивый и импозантный мужчина. Он улыбался, целовал дамам ручки, сыпал комплименты, но по-настоящему обратил внимание на нее.

Сначала были вроде бы ни к чему не обязывающие разговоры, томные взгляды, потом — цветы по утрам на рабочем столе, а дальше — ресторан и чудная ночь. Они встречались уже месяц, когда он признался, что женат. Для Наташи это было настоящим ударом. Она-то уже задумывалась о свадьбе и строила планы их совместной жизни! Состоялось долгое, тяжелое объяснение. Он даже уронил скупую мужскую слезу, умолял понять и простить его. Клялся, что не может уйти из семьи, пока дети не подрастут, — жена больная, истеричная, капризная женщина, он и не спит с ней даже, давно не спит! Как порядочный человек, остается в семье только ради детей, такая тяжелая ситуация, ты должна меня понять!

И она понимала. Все вечера просиживала дома, свернувшись клубочком у телефона, — вдруг позвонит? Выпархивала пташкой, когда под окном сигналил темно-синий «вольво». И ждала, что вот-вот, еще немного — и все будет хорошо.

Кончилось все незапланированной беременностью. Вроде бы осторожны были, предохранялись, а вот поди ж ты! И на старуху бывает проруха. Она, конечно, испугалась, но и тайная надежда появилась в душе: может быть, теперь все решится? Там дети, но и у нее — ребенок!

Но не сбылось. Наташа запомнила навсегда, как изменилось лицо любовника, когда она сообщила ему эту новость. Глаза забегали, как будто он не хотел больше смотреть на нее, а еще — появилась гримаса брезгливой озабоченности, как у человека, которому сказали, что дома у него прорвало канализацию. Есть проблема, надо ее решать, но так не хочется!

— Наташенька, дорогая, сейчас это никак невозможно! У нас еще будет время для детей, потом, когда мы сможем быть вместе…

Наташе вдруг стало противно. Она поняла, что с этим человеком у нее уже ничего не может быть. Конечно, воспитывать ребенка в одиночку она тоже не собиралась, а потому покорно кивала, когда он убеждал ее сделать аборт как можно скорее. Потом все-таки не выдержала, заплакала, а он утешал ее, гладил по плечу и тихо приговаривал:

— Ну чего ты боишься, глупенькая? Совсем простая операция, ты и не почувствуешь ничего. Зуб вырвать — и то больнее.

Через неделю Наташа отправилась в больницу. В палате с ней было еще пять женщин, и все они тоже пришли избавляться от нежелательной беременности. А что, дело простое! Вечером уже домой идти можно. И то, как они разговаривали, выходили покурить, сетовали, что долго не начинают, было страшно именно своей обыденностью, как будто зубы пришли пломбировать эти бабы, а не детей своих будущих убивать.

Очнувшись после наркоза, Наташа почувствовала что-то горячее под собой. Она не сразу поняла, что лежит в луже крови. Хотела позвать кого-нибудь, но губы, тяжелые и чужие, не слушались ее… Она успела увидеть, как вытянулись лица врачей и сестер, как забегали вокруг белые халаты и ее снова отволокли в операционную.

Потом оказалось, что жизнь ей спасли, но детей у нее никогда больше не будет. Не то чтобы Наташа так уж сильно мечтала стать матерью, но чугунное слово «никогда» как будто пригвоздило ее к земле. Совсем недавно ей казалось, что все в жизни идет правильно: сначала — образование, потом — карьера, а там и о семье подумать можно…

А теперь вот — никогда.

Максим приходил каждый день, просиживал часами возле ее кровати и рассказывал всякую смешную хренотень. Соседки по палате умирали от смеха, и Наташа почти против воли начала улыбаться. Без него, наверное, вообще бы не выжила… Как-то она спросила:

— Максим, зачем ты торчишь здесь все время? Ты же не обязан это делать!

Он удивленно поднял брови:

— Ты что, сестренка? Нас же с тобой только двое на свете!

Взгляд его серо-синих глаз был так ясен и прям, как будто он удивлялся ее непонятливости. В ту ночь Наташа впервые заснула без снотворного и потом быстро пошла на поправку.

Выйдя из больницы, она немедленно уволилась из фирмы, где прежде работала. Каждый день видеть бывшего любовника было бы просто невыносимо! Он больше не звонил, ни разу не навестил ее в больнице, но Наташа была даже рада этому. Она твердо решила начать новую жизнь — быстро нашла другую работу и даже познакомилась в ночном клубе с симпатичным молодым человеком. В тот же вечер они оказались в его квартире. Наташа милостиво согласилась «зайти на чашечку». А что? Клин клином, как говорится…

Но, оказавшись в его объятиях, Наташа почувствовала себя плохо. Кружилась голова, ломило все тело, а низ живота разрывала такая боль, что она чуть не потеряла сознание. Вид, наверное, был соответствующий — случайный кавалер тоже испугался, и, когда она, наврав какую-то чушь про внезапный приступ аллергии, сбежала в ночь, он вздохнул с облегчением.

Потом были и другие, но каждый раз происходило то же самое. Наверное, и впрямь аллергия… На мужчин, горько решила она про себя — и больше не экспериментировала. Она же не мазохистка, в конце концов! Зачем зря себя мучить? Про свои проблемы Наташа не рассказывала никому, даже брату. Гордость не позволяла. На все вопросы о личной жизни отвечала с улыбкой: еще не встретился, мол, достойный человек! Где ж его взять-то по нашим временам?

Теперь она просто жила своей жизнью, в которой есть работа, есть масса интересов: спорт, авангардные театральные постановки, книги, есть подруги — приятные молодые женщины ее возраста и круга, с которыми можно попить кофе, прогуляться по магазинам или просто посплетничать…

А по-настоящему близкий человек у нее только один — Максим.

Кажется, существующее положение его вполне устраивало. А что? Ухожен, присмотрен, как любимое дитя, и в то же время никто не ограничивает его свободу! «Сестру иметь удобнее, чем жену, — шутил он, бывало, и тут же добавлял вполне серьезно: — Я тебя, Наташка, ни на кого не променяю».

Наташа знала, конечно, что брат встречается с девушками. Некоторых он приводил домой, но она никогда не вмешивалась, благо квартира просторная. Время от времени кровать в его комнате скрипела громче обычного и утром в ванную пробегала полуодетая девица. Почему-то все они были на одно лицо — белокожие пухлые блондинки с голубыми фарфоровыми, как у куклы, глазами. Наташа их даже не различала и часто терялась в догадках: это та же, что и в прошлый раз, или уже новая?

Так продолжалось до тех пор, пока в фирму, где она теперь работала, не пришла новая секретарша Верочка Муравьева. Никто почему-то не звал ее Верой, только — Верочкой, это имя очень ей подходило. Как там у Бунина? «Женщине прекрасной должна принадлежать вторая ступень, первая принадлежит женщине милой».

А Верочка именно такая, что правда, то правда. Каждый, кто общался с ней хотя бы несколько минут, попадал под власть ее удивительного обаяния. Даже директор Степан Сергеич, мужчина с непредсказуемым и бурным темпераментом, имеющий привычку орать по поводу и без. Все, что она делала — варила кофе, отвечала на телефонные звонки или беседовала с самым трудным и недовольным клиентом, — у нее получалось быстро и ловко, как будто не стоило ей ни малейших усилий.

Мало-помалу они с Наташей подружились. В Верочке ее привлекало то, чего ей самой особенно не хватало, — кокетливая женственность, веселый, легкий характер, а главное — умение наслаждаться каждым мгновением жизни.

Как-то перед самым Новым годом Наташа свалилась с жестоким гриппом. А время-то горячее, работать надо! Балансовый отчет сам собой не закроется. Верочка тогда привезла ей кучу документов, дверь открыл Максим.

К Наташиным приятельницам он обычно относился с вежливым равнодушием. Здоровался, мило улыбался и тут же уходил к себе в комнату. Извините, мол, работать надо! «Знаешь, я слишком не люблю умных баб, — говорил он в минуты откровенности, — с дурами как-то проще».

Ага, не любит… Сначала стоял минуты две, растерянно хлопая глазами, а потом — метнулся в свою комнату, выключил компьютер, сбегал за торгом и бутылкой шампанского и принялся развлекать их смешными историями, на которые был великий мастер. Они засиделись за столом допоздна, и Максим пошел провожать Верочку до дому, а когда вернулся — на лице его застыло столь идиотски счастливое выражение, что Наташа даже отвернулась. Смотреть на него было все равно что на лампочку в двести ватт без абажура.

Дальше все пошло очень быстро. Максим стал исчезать из дому все чаще и чаще, а Верочка прямо сияла. Что-то новое появилось в ней — очень женственное, спокойное…

А вот дружба их как-то сама собой сошла на нет. И что греха таить, именно Наташа всеми силами уклонялась от общения и все Верочкины попытки решительно пресекала. Им, конечно, приходилось по-прежнему видеться каждый день на работе, но здесь Наташа взяла особенный тон — подчеркнуто отстраненный и холодно-вежливый. Она теперь подмечала малейшие Верочкины промахи и никогда не упускала случая указать на них.

Дома тоже было не лучше. Теперь, если Максим заговаривал о Верочке, Наташа делала каменное скорбное лицо и поджимала губы. Если приходил с ней вместе — тут же поднималась и уходила к себе в комнату. Если видела оторванную пуговицу на рубашке брата или пятнышко на брюках — как бы невзначай говорила что-нибудь о лентяйках и неумехах, которые хотят заполучить мужчину в полную собственность, а заботиться о нем не желают. Максим сначала пытался отшучиваться, но Наташа упорно продолжала гнуть свою линию. Постепенно он почти перестал бывать дома, а по телефону говорил с ней вроде бы вежливо, но с холодком. От прежних доверительных отношений с вечерними посиделками за чаем, разговорами обо всем на свете и добродушными подшучиваниями друг над другом почти ничего не осталось.

Наташа всхлипнула и уткнулась лицом в подушку. Сейчас, лежа в постели без сна, она вдруг поняла, что вела себя как настоящая стерва, и от этого было еще больнее. Ну да, им хорошо вместе, а я как же? Почему все так несправедливо устроено в жизни, что одним достается счастье, а другим — нет?

И все-таки… Не вправе она ломать жизнь брату, не вправе. И Верочка тоже ни в чем не виновата перед ней.

Наташа утерла слезы и встала с постели. Если все равно заснуть не удается, то нечего ворочаться с боку на бок и терзать себя понапрасну. Вот бабуля бы точно ее не одобрила. Она-то рассчитывала, что Максим женится когда-нибудь, недаром и кольцо оставила с таким наказом. Кажется, теперь и настало это время. Надо отдать, отдать непременно!

Наташа принялась рыться в комоде, словно сейчас, среди ночи, не было дела важнее, чем это. Где оно, колечко-то? Неужели потерялось? Наконец она нащупала маленькую потертую коробочку и вздохнула с облегчением. Теперь, когда в следующий раз Максим придет, она отдаст ему кольцо, и расскажет про бабушкину последнюю просьбу, и попросит прощения… И может быть, все еще будет хорошо.

Заснула она только под утро. Сон приснился неприятный, мутный какой-то. Как будто Максим стоит на возвышении вроде кургана, а вокруг него клубится противный серый туман. В руках он держит большую книгу и что-то пишет. Лицо у него такое строгое, торжественное и печальное, будто не фантастические романы братец ваяет, а записывает божественное откровение. Вдруг откуда-то с неба спустилась большая черная птица, покружилась немного над головой и принялась рвать когтями и клювом исписанные страницы.

Наташа стонала и ворочалась во сне, а рядом, на коврике, проснулся Малыш, поднял голову и грустно посмотрел на хозяйку. Во взгляде его темно-медовых глаз было что-то такое, как будто он один знает, что будет дальше, только вот помочь — не может.

Поставив последнюю точку, Максим чуть помедлил перед тем, как написать слово «конец». Каждый раз он немного волновался, заканчивая очередную книгу, но сейчас почему-то даже руки дрожали. Полнолуние, что ли, так действует?

Он оторвал взгляд от экрана своего ноутбука, откинулся назад и с хрустом потянулся, разминая затекшие мышцы. Потом налил себе кофе, закурил, подвинул пепельницу поближе — благо в тесном пространстве для него все находилось на расстоянии вытянутой руки — и вновь уставился в экран, перечитывая написанное.

Максим сидел у стола в маленькой кокетливой кухоньке Верочкиной однокомнатной квартиры. Просто уму непостижимо, как можно было так организовать пятиметровое пространство, чтобы ни один миллиметр не пропадал зря. И вроде все помещается — шкафчики, полочки, стол, плита, вот даже поработать можно. Поначалу со своим ростом под два метра и широкими плечами, на которых вечно трещат готовые пиджаки, он чувствовал себя здесь как слон в посудной лавке. Все время боялся задеть или уронить что-нибудь. Потом и тесноту перестал замечать — очень уж теплым и уютным местом была эта кухонька, освещенная улыбкой хозяйки.

Он вспомнил, как Верочка хлопочет по утрам — варит кофе, делает бутерброды, жарит яичницу, ловко управляясь с кастрюльками и сковородками. Даже сыр, положенный на хлеб ее руками, получается необыкновенно вкусным. И халатик все время распахивается на высокой груди, а в карих, чуть раскосых глазах просто чертики пляшут! Почему-то в такие минуты она напоминала белочку — веселую, домовитую… И очень привлекательную. Он так и звал ее Белкой в минуты особенной нежности — то есть почти всегда. Верочке далеко до «модельных» параметров, и по сравнению с ней любая «вешалка» показалась бы высохшей мумией.

Максим поерзал на табуретке, отхлебнул кофе из кружки с видами Санкт-Петербурга и попытался снова сосредоточиться. Работать надо, работать!

«В году тысяча девятьсот девяносто девятом и семь месяцев

С неба явится великий Король Террора…»

Глядя на эпиграф к последней главе, Максим даже покривился слегка. Предсказания Нострадамуса темны и запутанны, подогнать под них можно практически любое событие, а здесь — четкая привязка к дате. Срок все ближе, а потому на этом катрене еще не вытоптался только ленивый. Кого только не пытались назначить Королем Террора — и Саддама Хусейна, и некоего безвестного ныне человека, который появится к назначенному сроку и покажет себя во всей красе, и даже солнечное затмение! Может, выкинуть его на фиг, этот эпиграф? Слишком уж банально и избито. Рука уже потянулась к клавише «delete», но почему-то в последний момент Максим остановился. Ладно, выкинуть никогда не поздно.

«Ночь была тревожная. Звезда Ситнар сияла на небосводе не ярким и ровным голубым светом, как обычно, а прерывистыми вспышками с багровым отливом. Казалось — живое существо бьется в предсмертной агонии, заливаясь кровью. Старики в Мокерате говорили, что последний раз такое было лет двести назад, еще при короле Веусте. Тогда с неба пришел Черный человек и на долгие годы страна погрузилась в кровавую смуту».

И пошло, и пошло… Очередная порция жвачки для мозгов, чтобы каждый лопоухий и прыщавый подросток, потратив свои кровные рублишки, мог на краткое время почувствовать себя самым крутым, сильным и умным. Чтобы и волшебный меч — всегда под рукой, и какой-нибудь там магический кристалл, и собственный замок с тысячами крепостных… Ну и конечно — полногрудая красотка, которая смотрит влюбленными глазами и умереть за тебя готова. Можно на время забыть презрительно фыркающую соседскую Люську или Светку и тех парней во дворе, от которых вечно доставалось.

«Автар расседлал лошадь, расстелил на высохшей от зноя траве потертое походное одеяло из шерсти шатгарских горных коз и лег, закинув руки за голову и глядя в небо. Он не верил стариковским бредням про скорое пришествие Черного человека, но ясно было одно — мир снова становится странным. Жрица Атейя недаром предупреждала его в их последнюю встречу в храме Вар-Акалон…»

Максим тяжело вздохнул. Цикл романов про бродячего колдуна Автара изрядно утомил его за пять лет. Первый роман он писал буквально на одном дыхании, а теперь вымучивал из себя слово за словом. Это только кажется, что быть писателем просто — на работу ходить не надо, знай себе твори. И что бы там ни рассказывали собратья по ремеслу про потный вал вдохновения, Максим точно знал — врут! Это такая же работа, как всякая другая. С той лишь разницей, что никто не даст тебе твердой зарплаты два раза в месяц и не гарантирует восьмичасового рабочего дня.

С другой стороны — ему-то грех жаловаться! Кому сейчас нужен историк? Разве что в школе преподавать за три копейки. Бывшие друзья-одиокашники давно поменяли профессию, кое-кто и спился уже, а вот он сумел конвертировать все, что знал о культурах раннего Средневековья, в эти самые романы. И не он один, между прочим. Вон, Толкиен тоже всю жизнь был профессором фольклористики, а потом взял да и сваял длиннющую сагу про эльфов, гномов и хоббитов, которой уже полвека зачитывается все грамотное и полуграмотное человечество.

Кстати, с него-то все и началось. Было в жизни Максима такое время, когда он не знал, что с собой делать дальше, и безуспешно пытался пристроиться хоть куда-нибудь. Давал объявления «ищу работу», обзванивал работодателей, ходил на собеседования… Брр, аж вспоминать противно. Он уже почти пал духом, когда случайно встретил на улице институтского приятеля Алексея Сурнова. И как пишут в дешевых романах, «эта встреча изменила всю его жизнь».

Помнится, была зима, дул противный холодный ветер… Собеседование оказалось пустым номером — просто очередная презентация гербалайфа. В зале собирают человек триста, потом громко включают музыку, ритмично бьют в ладоши, и на сцену выбегают молодые люди обоего пола, которые жизнерадостно рассказывают, каких ошеломляющих успехов они добились, продавая страждущим волшебные пищевые добавки. Действо заканчивается тем, что изрядно обалдевших соискателей уговаривают приобрести первую партию товара — всего за сто пятьдесят долларов. Удивительно только то, что ведь некоторые соглашаются!

Максим шел домой и мрачно думал, что вот опять с работой не получилось. Наташка, конечно, ничего не скажет, но самому-то стыдно! Молодой здоровый мужик с высшим образованием, а толку? Переходя улицу, он замешкался и чуть не попал под колеса новенькой «Ауди-80».

— Эй, парень, тебе что, жить надоело? Глаза разуй! — заорал водитель. Потом присмотрелся повнимательнее и добавил совсем другим тоном: — Макс, ты, что ль? Не помнишь меня? Я — Леха!

Потом они сидели в маленьком уютном ресторанчике, и Леха длинно рассказывал, как он теперь «зашибает деньгу» тем, что гоняет машины из Германии. Максим быстро опьянел и только хлопал осоловелыми глазами. Пьян он был не столько от водки (выпили-то всего по пятьдесят граммов!), сколько от тепла, большого куска жареной с кровью телятины и бесконечной, неумолчной, как водопад, Лехиной болтовни.

— Ну, давай по последней! Как говорится, чтоб х… стоял и бабки водились. Мне вон мать с отцом всю жизнь талдычили: «Учись, сынок!», а я теперь и не знаю, за фигом в институте пять лет парился? Что мне дало это высшее образование? Зашибаю-то покруче любого профессора! Веришь — я уже и не помню ничего из того, что учил.

Леха опрокинул рюмку и убежденно добавил:

— Обманывали нас, вот что. Делом надо заниматься и деньги зарабатывать, тогда все будет. А то ведь такой ерундой страдают люди иногда, — он вдруг оживился, — у меня тут недалеко от дома в парке «толканутые» собираются. Умора глядеть!

— Толканутые? А кто это? — не понял Максим.

— Ну, которые Толкиена начитались. Вообразят себя всякими эльфами, гномами, гоблинами там, мечей деревянных настругают, и пошла потеха! Девки в тряпки всякие наряжаются и танцы пляшут, типа эльфы они… Ну точно — толканутые на всю голову!

Максим не слушал дальше. А что, ведь замечательная идея! Вот где можно приложить то, что он знает, а главное — то, что по-настоящему интересно! Фэнтези народ читает до сих пор, и все прилавки завалены яркими томиками.

Домой он пришел в радостном, приподнятом настроении и уже на следующий день засел за свой первый роман. Написал быстро, всего за два месяца. С каким настроением нес рукопись в издательство — лучше не вспоминать. Зато потом, когда роман приняли, когда подписывал договор и пожилая бухгалтерша отсчитывала его первый гонорар, а главное — когда держал в руках первую книгу… Вот это был кайф! Куда там выпивка и даже секс. Максим аж зажмурился от удовольствия.

Он тряхнул головой, отгоняя воспоминания. Мельком посмотрел на часы. Ишь ты, половина второго… Замечтался, брат, замечтался. Мемуары потом писать будем, на пенсии. А сейчас — роман надо заканчивать, до ума доводить, будь он неладен. Аванс давно потрачен, а срок сдачи рукописи приближается с неумолимой быстротой. Пусть давно надоел бродячий колдун Автар, зато — кормилец и поилец. Народ любит сериалы.

«Издалека он увидел отсвет пожарища. Наверное, соседняя деревня горит, равнодушно подумал Автар. Как она там называлась? Кажется, Верхняя Стрешня… Дьявол не разберет эти хамские названия!

А впрочем — не важно. Все равно ему здесь больше делать нечего. Не стоило бы, конечно, просто так лежать на земле и смотреть на звезды. Ноги надо уносить, пока не поздно, но лошадь притомилась, а он привык к ней за долгие годы странствий. Загнать ее — значит потерять единственного и последнего друга.

Автар одним движением поднялся на ноги и принялся разводить костер. Ночевать придется здесь. А что? Он оглядел сухую, выжженную степь. В конце концов, это место ничем не хуже любого другого. Он ласково потрепал кобылу по морде.

— Не грусти, Матильда! Вот скоро приедем…

Он осекся на полуслове. Приедем — куда? После того, что случилось в Мокерате, ему никак нельзя оставаться в границах Империи. А что там, за рекой Ярвой, той, что почиталась границей мира, он не знал. Говорят, там живут дикари-людоеды с собачьими головами… Что ж, будем надеяться, что в песьих головах побольше ума, чем в иных человеческих».

Тоже мне, любитель животных! А с другой стороны — здесь он сам мало чем отличается от своего героя. На другом конце города в их с Наташей квартире сейчас спит Малыш — а он уже скучает по нему…

Малыш появился у них в доме три года назад. Максим с Наташей жили хотя и не в центре Москвы, но в старом, обжитом и даже престижном районе. На «пятачке» — маленькой площади возле метро — появилось много коммерческих палаток. Тут тебе и куры гриль, и шаурма, и свежий хлеб, и сигареты, и всякая разноцветная чепуха в шуршащих фантиках. Спеша на работу и с работы, люди чертыхались, конечно, на неудобства — грязь, пройти негде, да и торгуют лица всяких подозрительных национальностей, но с другой стороны — все, что нужно, можно купить по пути.

Возле палаток вскоре появилось множество бродячих собак. Сердобольные жители окрестных домов часто подкармливали их, да и от ларечников иногда что-то перепадало хвостатым, так что расплодились они в немереном количестве.

Однажды в самом начале марта Максим возвращался домой — и застал на пятачке настоящую бойню. Среди бела дня, прямо на глазах у прохожих, гуляющих в скверике детишек и их мам, подъехали какие-то люди в грязно-зеленом фургоне и начали деловито отстреливать собак. Стреляли шприцами с парализующим препаратом, и собаки умирали не сразу. Искалеченные, окровавленные, насмерть перепуганные животные еще пытались убежать, но где там! Их ловили и ловко, сноровисто бросали в фургон.

Зрелище, конечно, было жуткое. Мамы спешили увести захлебывающихся криком детишек, случайные прохожие торопились побыстрее миновать злосчастный пятачок. Какая-то бойкая торговка даже выскочила из своего ларька и закричала:

— Да что вы делаете, живодеры!

Старший над ловцами обернулся к ней, и женщина сразу побледнела и отступила назад — такое у него было лицо.

— Распоряжение мэра по очистке города от бродячих животных, — хмуро пояснил он, — разойдитесь, не мешайте работать!

Максим шел, широко шагая длинными ногами через лужи и кучи грязного, ноздреватого снега. В душе зрела мутная, тяжелая и безнадежная злоба на тех, кто отдает такие приказы, и на тех, кто их выполняет. А что делать? Не драться же с ними, даже если очень хочется…

Когда под ноги ему метнулся маленький черный комочек, Максим чуть не наступил на него. Просто чудом успел вовремя остановиться. Жалобно повизгивая, крошечный щенок поставил передние лапки прямо ему на ботинок, поднял мордочку вверх и посмотрел на него так жалобно, что Максим не смог устоять. Повинуясь внезапному порыву, он быстро нагнулся, поднял щенка, сунул его за пазуху и зашагал дальше — прочь от этого места.

Наташа только головой покачала:

— Вот только собаки нам и не хватало.

Максим виновато потупился и вкратце рассказал историю найденыша.

— Ну ты пойми, Наташка, такое дело… Не на улицу же его теперь обратно выгонять!

Наташа смягчилась:

— Бедный! Ну ладно, пусть остается… Пока.

Ночью Максим вышел на кухню покурить и застал удивительную сцену. Чудом спасенный звереныш тыкался мордочкой в миску с молоком, а Наташа, присев на корточки, смотрела на него нежно и завороженно, как на чудо. Услышав шаги за спиной, она обернулась и строго сказала:

— Тихо, Максим, не топай так, напугаешь маленького!

Максиму стало смешно. Он присел рядом с сестрой и тихо спросил:

— Ну и как мы его назовем?

— Как, как… Малыш!

За год Малыш, будто в насмешку, вымахал в огромную, угольно-черную тварь, ростом и статью в немецкую овчарку. Нравом он отличался серьезным и строгим, тапочек не грыз и даже за сучками на улице не бегал. Максиму иногда казалось, что Малыш понимает каждое слово.

«Автар обернулся к востоку, туда, где вдалеке, на высоком холме еще виднелись толстые крепостные стены Мокерата. Неспокойна эта ночь в городе, ох неспокойна… Отсюда видно, как черный дым столбом поднимается вверх от самой высокой сторожевой башни. Колдун тяжело вздохнул. Впервые в жизни он так остро ощутил собственное бессилие. Можно спасти людей от чего угодно — от морового поветрия, проказы, даже от чумной язвы. Можно найти подземный родник, вывести полчища крыс и тараканов, указать места, где можно строить, а где — нет… Да много еще всякого он знал и умел! А вот сейчас — бежит как вор в ночи. Потому что никого нельзя спасти против воли, нельзя уберечь от себя самого.

Автар подбросил в потухающий костер пучок сухих стеблей полыни и ковыля и долго-долго еще сидел неподвижно, глядя в огонь».

Максим почувствовал, как слипаются глаза. Спать пора. В конце концов, мавр сделал свое дело — роман закончен… В общих чертах. А всякие мелкие огрехи можно и завтра устранить, на свежую голову. Он выключил компьютер и осторожно прикрыл крышку ноутбука. Все остальное — завтра.

Там, в соседней комнате, спит Верочка. Не разбудить бы. Он вошел, осторожно ступая, полюбовался, какая она красивая в лунном свете — пухлые губы полураскрыты, вьющиеся каштановые волосы разметались по подушке, и лицо такое нежное, почти детское…

Раздеваясь в темноте, Максим стянул футболку через голову, случайно задел хрустальные висюльки на люстре — и они мелодично зазвенели, как будто переговариваясь между собой. Черт! Все-таки разбудил. Длинные ресницы дрогнули, Верочка открыла глаза.

— Максим? Что-то ты долго сегодня. Иди ко мне, я так соскучилась, — сказала она тем особенным, мурлыкающим голосом, который всегда просто сводил его с ума.

Максим торопливо вжикнул «молнией» на джинсах, отбросил их в сторону и шагнул к ней. Верочкины теплые руки сплелись кольцом вокруг его шеи. Ее глаза в полумраке казались особенно большими и блестящими…

Но даже в тот сладкий миг, когда они двигались в едином ритме, будто превратившись в одно целое, Максим почувствовал, как по спине пробежал холодок, и сердце вдруг сжалось от страха.

Утром Максим проснулся поздно. Время уже подходило к одиннадцати. Верочка давно убежала на работу, оставив на кухне бутерброды, заботливо прикрытые полотняной салфеткой, и записку: «Ваша Белка прибежит пораньше. Ведите себя хорошо», а вместо подписи — отпечаток губной помады.

Максим бросил в кружку две ложки «Нескафе», залил кипятком и принялся глотать обжигающую жидкость, пытаясь сбросить остатки сна. Ну надо же — спал как бревно, прямо как провалился!

Зато выспался хорошо. От ночных страхов и беспричинной тревоги не осталось и следа. Да еще день такой яркий, сияющий — настоящий летний день. Эх, на природу бы куда-нибудь…

А что? Можно и на природу. Сегодня пятница, впереди выходные. Ему-то, положим, все равно, рабочий день не нормирован, но сейчас можно себя побаловать. Большую работу сделал как-никак! Леха давным-давно к себе на дачу приглашал. Он за это время сильно окрутел, открыл собственный автосалон, но к Максиму почему-то проникся большим уважением. Даже продал вполне приличный «фольксваген-гольф» со значительной скидкой. Вот и на дачу зовет постоянно. Видно, греет человека мысль, что среди его знакомых есть не только бизнесмены, чиновники и бандиты, но еще и настоящий, всамделишный писатель.

Так что остается последний штришок — и можно расслабиться. Воодушевленный этой мыслью, Максим в один миг сжевал пару бутербродов (вкусно, конечно, только почему Верочка делает их такими маленькими?), залпом допил остатки кофе и снова потянулся к компьютеру.

Так-так-так… Взгляд привычно скользит по строчкам. Ай да Пушкин, ай да сукин сын! На шедевр, может, и не потянет, но — вполне читабельно и, как говорит редактор Николай Алексеевич, «издавабельно». На опечатки вообще-то специальная программа есть, но запускать ее не хочется — будет запинаться на каждом лично ей непонятном слове, а их в романе-фэнтези просто тьма-тьмущая. Одни имена и географические названия чего стоят! Так что мы уж сами, по старинке, по привычке… Глаз, конечно, замылился, но ничего — прорвемся.

Через три часа Максим поднялся со стула. Кажется, все, можно отправлять. Он гордился своей новенькой «тошибой» с кучей прибамбасов, которыми почти не пользовался, но вот Интернет — дело хорошее. Он теперь принципиально отправлял написанное только так.

Максим привычно щелкал мышкой. Почему-то в звуке модемного соединения (это когда сначала какое-то верещание, а потом — тум, тум, тум) ему вдруг послышались тяжелые бетховенские «удары судьбы». От хорошего настроения и следа не осталось. Даже пот прошиб.

Он торопливо набросал пару «сопроводительных» строчек, прикрепил к письму большущий текстовый файл (заархивировать бы его, конечно, ну да ладно) и ткнул в значок «Отправить сейчас». Ему хотелось поскорее покончить с этой работой, отделаться от нее. Пальцы противно дрожали, и ладонь стала потная и липкая. А главное — ему стало так страшно, как будто он не роман в издательство отправляет, а бомбу закладывает где-нибудь под Спасской башней Кремля.

На экране компьютера давным-давно высветилось сообщение «Ваше письмо для адресата «korobov@redan.ru» отправлено», а Максим все сидел, пытаясь унять дрожь в руках, и нервно курил сигарету за сигаретой. Сердце билось как овечий хвост, и даже солнце за окном как будто подернулось серой дымкой.

Нет, все, хватит! Он решительно выключил компьютер, встал, прошелся взад-вперед по комнате. Так и рехнуться недолго. Воображение — это, конечно, хорошо… Когда роман пишешь. А в обыденной жизни от него один вред. Надо отдохнуть, развеяться.

Максим посмотрел на часы. Так, уже без десяти четыре. Почти везде — короткий день, к тому же — лето, сезон отпусков, деловая активность замирает. «В пятницу вечером столица веселится…» А почему бы и нет, в конце концов? Он подвинул к себе телефон.

— Алло! Муравьеву позовите, пожалуйста. Верунь, давай я заеду за тобой сегодня? Сходим куда-нибудь, посидим… Да, закончил, повод есть. Хорошо, тогда через час. Ага, целую!

Максим заметно повеселел. Насвистывая сквозь зубы популярный мотивчик, он быстро побрился, переоделся, взъерошил пятерней волосы перед зеркалом… На секунду задержался возле верного ноутбука, потом махнул рукой. Ну не с собой же его таскать! Все равно сегодня вечером он домой не поедет, сюда вернется. Максим подхватил ключи от машины и быстро вышел.

Николай Алексеевич Коробов, редактор отдела фантастики в издательстве «Редан-Пресс», пребывал в настроении вполне благодушном и даже радостном. Просмотрев отчеты о продажах, он убедился, что дела обстоят неплохо, несмотря на летний застой. Последствия прошлогоднего дефолта постепенно сглаживаются, народ снова покупает книги, так что можно вздохнуть свободно.

Он повернулся к компьютеру. Вертящееся кресло жалобно скрипнуло под тяжестью его крупного, грузного тела. Ох-ох-ох, грехи наши тяжкие… Сначала еда кое-как, фаст-фуд, сосиски, любимое пиво, а теперь живот висит и пот льется ручьями по лицу и спине. Людям «корпулентного» сложения жару пережить непросто. И это в сорок восемь лет, когда до старости еще далеко! Давно пора бы заняться собой. Бегать начать по утрам, что ли… Николай Алексеевич подумал об этом в который раз, но как-то вяло, без особого энтузиазма.

Ага, посмотрим… Максим Сабуров прислал новый роман. Молодец парень. Не гений, конечно, звезд с неба не хватает, но и не подводит никогда. Крепкий литературный ремесленник. И то сказать — не всем же быть Достоевскими!

Воспитанный в старомосковской интеллигентной семье, Николай Алексеевич слегка презирал массовую литературу. В кругу друзей за разговорами под рюмку водки он нередко вздыхал: куда, мол, катится этот мир? Где разумное, доброе, вечное? Книг издается море, но большая часть — боевики, порнография и слезливые дамские романы. В общем, макулатура на потребу публике, потакание низменным вкусам.

С другой стороны, он втайне подозревал, что если бы того же Достоевского не проходили в школе, то читали бы его только историки и профессора филологии. А кого через сто лет назовут гением и гордостью нации — еще большой вопрос. Поэтому Николай Алексеевич со всеми авторами держался очень уважительно. На всякий случай.

Творения Максима он и вовсе читал с немалым интересом и удовольствием. Выдумка, конечно, одно слово — фэнтези, но ведь забирает! Впереди выходные, можно закрыться дома, врубить кондиционер и залечь на диван с рукописью. А если рядом еще поставить бутылочку любимого чешского пива «Пльзенер», холодненького, то вообще хорошо.

К тому же — готовая отговорка от притязаний супруги Раи на его законные дни отдыха. Николай Алексеевич зримо представил себе ее поджатые тонкие губы, когда она будет говорить как бы невзначай, что надо бы, наконец, поехать на дачу, там дел невпроворот, крыльцо покосилось, забор вот-вот завалится и участок весь зарос сорняками… И как он ответит ей со спокойным достоинством и некоторой долей лицемерного сожаления: «Боюсь, ничего не получится. Мне работать надо. Видишь, сколько навалили? Просто не знаю, как управлюсь! Езжай без меня, мамочка».

И кто сказал, в конце концов, что работа обязательно должна быть неприятной?

Николай Алексеевич светло улыбнулся своим мыслям. Принтер монотонно жужжал, выплевывая страницу за страницей распечатанного текста, жара стояла такая, что и кондиционер не справлялся, но настроение это ему не испортило. Рабочий день подходил к концу, но домой он не торопился — терпеливо ждал, пока медлительный агрегат справится, наконец, с поставленной задачей. Кажется, даже ему лень… Ну вот, наконец, и последняя страница. Николай Алексеевич аккуратно собрал листки в папочку и сунул в свой необъятный, изрядно потертый портфель, с которым он никогда не расставался.

Через час он вышел из метро «Бабушкинская». Покосился в сторону автобусной остановки… Нет, народу полно, а катиться в раскаленной железной коробке, набитой потными, усталыми за день людьми, — уж увольте. Лучше пешочком пройтись. Сначала, вдоль шоссе будет шумно и пыльно, зато потом — благодать.

Николай Алексеевич медленно шел, чувствуя разогретый за день асфальт сквозь подошвы ботинок. Тяжелый портфель оттягивает руку, ну да ничего — ерунда осталась. Только перейти по мосту через мутноватую речку Яузу, потом пройти наискосок через парк по вытоптанной тропинке, потом еще два квартала — и дома.

По сторонам он не смотрел… А зря.

Свернув с оживленной улицы, он услышал быстрые, легкие шаги за спиной, но не придал этому особого значения. Он так ничего и не успел понять, когда сзади обрушился тяжелый удар. Мир раскололся на части, потом стало очень больно… Дальше уже ничего не было, только темнота.

Максим с Верочкой вернулись домой далеко за полночь. Вечер в клубе «Старый Джон» удался на славу. Максим выпил пару рюмок «золотой» текилы и пребывал в состоянии легкого, благодушного опьянения, когда мир кажется прекрасным и хочется любить и радовать всех людей без исключения. Верочка, раскрасневшаяся после зажигательных латиноамериканских танцев, выглядела чуть утомленной, и все-таки свежей и прекрасной. По дороге домой Максим все поглядывал в ее сторону, прикидывая, что продолжение вечера может быть еще более интересным…

Ключ почему-то никак не хотел поворачиваться в замке.

— Да, взломщик из меня никудышный! — пошутил Максим.

Верочка мягко отстранила его.

— Дай я сама. Он ко мне больше привык, — сказала она вполне серьезно, как о живом существе.

И верно — дверь открылась сразу же, легко и бесшумно. Верочка сбросила босоножки в прихожей, напевая «Corason espinado», но, зайдя в комнату, она вдруг изменилась в лице. Куда только девалась улыбка! Верочка выглядела так, как будто что-то напугало ее не на шутку. Она тревожно оглянулась по сторонам, быстро обошла всю квартиру, зачем-то заглядывая в шкафы и ящики.

— Веруня, что случилось?

— Максим, здесь кто-то был, — сказала она тихо, но твердо.

— Пропало что-нибудь?

— Да нет… У меня и красть-то особенно нечего. По кто-то здесь был без нас, это точно.

— Верунь, ты путаешь! Быть такого не может.

Она упрямо покачала головой.

— Точно. Полотенце по-другому сложено, коврик лежит не так… А главное — я же чувствую!

Максим обнял ее за плечи.

— Ах ты, детектив мой! Шерлок Холмс и мисс Марпл в одном флаконе. Устала ты, Верочка, вот и мерещится всякое. Давай так — я получу гонорар, и махнем куда-нибудь недельки на две. Хочешь? В какую-нибудь там Грецию или Турцию, а?

— Да ты что? Меня с работы уволят!

— Ну и пусть! Не век же тебе сидеть в секретаршах. Ты же у нас подруга великого писателя, муза, можно сказать!

Но Верочка не поддержала шутку. Она зябко поежилась и прижалась к нему всем телом.

— Максим, мне страшно.

— Чего бояться, глупенькая? Я же с тобой!

Она спрятала лицо у него на груди и вдруг заплакала. Максим даже испугался — он никогда прежде не видел ее слез. Он гладил ее плечи, руки, волосы, целовал соленые мокрые щеки, а она все плакала тихо и горько, как будто ничто не могло ее утешить.

Выходные прошли весело. И погода не подкачала — солнце, теплынь… Благодать, одним словом. К Лехе на дачу закатились все вместе — Максим, Наташа и Верочка. Даже Малыша с собой взяли. Наташа вначале долго отказывалась, но в конце концов Максим уговорил ее.

— Натуль, ну что зря в городе сидеть? — почти кричал он в телефонную трубку. — Поехали! Посидим, шашлыков пожарим, искупаемся, там водохранилище рядом. Малыш? Возьмем, конечно, пусть побегает. Ага, хорошо, собирайся… Купальник не забудь, через полчаса заеду.

В глубине души он чувствовал себя слегка виноватым за свое счастье — и ее одиночество. Очень хотелось, чтобы Наташке тоже было хорошо. А Леха до сих пор не женат, так что чем черт не шутит…

Ехать пришлось долго. Уже с утра все выезды из города оказались блокированы огромными пробками. Ну прямо переселение народов! — подумал про себя Максим. Он по привычке мыслил историческими категориями. Медленное движение разномастных автомобилей, набитых разнообразной хозяйственной утварью, детьми, тещами, бабушками, собаками и кошками, и впрямь напоминало исход кочевников.

Малыш смотрел на дорогу, высунув морду в окно, Наташа сердилась, что не поехали другой дорогой, а Верочка сидела молча, непривычно тихая и грустная. Сегодня Максим все утро убеждал ее, что посторонних в квартире не было, просто померещилось.

— Ну, может, я сам чего-то сдвинул случайно или положил не на то место! Ты же знаешь, какой я медведь. Вон вчера люстру чуть не раскокал. Уж прости. Видишь, с кем тебе жить придется!

Верочка вроде бы повеселела и успокоилась. Такое простое объяснение не приходило ей в голову. И все же… Что-то мешало поверить до конца.

Леха искренне обрадовался гостям. Долго водил их по участку, показывал дом, летнюю кухню, недавно построенную маленькую финскую баню и, как всегда, говорил без умолку:

— Ты, Ромен Роллан, все книжки свои пишешь? За компом горбишься? А тут вон — посмотри, благодать какая! Воздух! Природа!

Максим чуть усмехнулся. Почему-то Лехе казалось забавным именовать его в честь классика французской литературы. Он как-то даже поинтересовался: почему Ромен Роллан, а не кто-нибудь другой? Анатоль Франс там, к примеру, или Бернард Шоу? Ответ обескуражил.

— Знаешь, у меня когда-то родители библиотеку собирали. Ну, помнишь, когда собрания сочинений по подписке выкупать приходилось… Так этот Ромен Роллан столько написал — полки не хватало! А ты вон молодой еще, а тоже наваял немало. Станешь классиком — целый шкаф у кого-то займет твое творчество!

С тех пор прозвище он принял безропотно. Ромен Роллан — так Ромен Роллан.

Поток Лехиной болтовни рокотал, словно Ниагарский водопад:

— Ты когда сам-то домом обзаведешься? Молодая хозяйка вон у тебя, — он лукаво покосился в сторону Верочки, — там, глядишь, детишки скоро пойдут, не сидеть же им в пыли и духоте все лето?

Максим хлопнул приятеля по плечу.

— Ладно, ладно, успеется, какие наши годы! Помещик Троекуров… Пошли лучше искупаемся.

Вода была теплая как парное молоко. Пока все плескались, Малыш бегал взад-вперед по берегу с самым недовольным и озабоченным видом, пока, наконец, Максим не затащил его в воду. Пес проплыл до берега, высоко задрав голову, потом выскочил, отряхнулся, подняв целый фонтан брызг, посмотрел на хозяина с осуждением — не ожидал, мол, от тебя такого! — и улегся на безопасном расстоянии, похожий на волка Акелу из мультфильма про Маугли.

Верочка заплыла далеко. Она вообще любила плавать. Когда выходила из воды, Максим в который раз залюбовался ею. Ну прямо Афродита! Интересно, ей понравится Греция? Наверное. «Вот гонорар получу — и поедем», — решил про себя Максим.

Обратно к дому шли не спеша, разморенные солнцем, купанием, запахом трав… Верочка нарвала полевых цветов. Даже у Наташи лицо стало радостное, почти детское. Обычно строгое, озабоченное выражение исчезло куда-то.

Максим с Лехой взялись готовить мясо для шашлыка, а девушки отправились резать салат. Леха колдовал над мангалом вдохновенно и гонял Максима, как сержант — солдата-первогодка.

— Полешков наколи! Да не так мелко, а то угли рассыплются… Куда шампур суешь, пусть прогорят сначала! Эх, учить вас всему…

Когда над участком потянулся восхитительный запах, а мясо стало покрываться корочкой, Леха спохватился:

— Макс! Ты пойди девчонок позови. Что-то они долго там.

Приоткрыв дверь летней кухни, Максим сразу понял, что салата они дождутся не скоро. Увидев, что Наташа с Верочкой сидят за столом обнявшись, как сестры, и глаза у обеих на мокром месте, он сунулся было с расспросами, но Верочка мигом выставила его:

— Иди, иди! Допивайте свое пиво, или что вы там делаете. Мы сейчас вернемся. Дай поговорить спокойно. Нам есть что обсудить… Между нами, девочками.

Максим поспешно ретировался. Вид у него, наверное, был обескураженный. Леха спросил:

— Ну, что там твои дамы? Поссорились, что ли?

Максим пожал плечами:

— Женщины! Сами разберутся.

Когда Наташа с Верочкой вышли, наконец, торжественно неся огромную миску с салатом, глаза у обеих были красные, но в то же время… Что-то новое было между ними. Как будто рухнула невидимая, но прочная преграда, и стало наконец понятно, что делить им — нечего.

Пока Леха с Верочкой расставляли посуду на столе, Наташа отозвала брата в сторону.

— Максим… Возьми вот. Бабушка просила отдать тебе.

Он открыл маленькую коробочку — и аж зажмурился на мгновение. Синий камень сверкнул на солнце так ярко… Максим присмотрелся повнимательнее. Работа старинная, камень в форме кабошона[1] и почти нечитаемая, полустертая надпись по ободку вокруг него. Ну бабуля! Откуда только взялся у нее такой раритет? Ему же разве что в музее место!

— Ты что, Наташка? Зачем оно мне?

— Бабуля сказала — невесте подаришь, когда жениться соберешься.

— Ну, мы об этом как-то не говорили пока…

— А не важно, — отрезала Наташа, — ты же любишь ее? Так почему бы и не сейчас? Что вы, мужики, за народ такой — держитесь за свою свободу, как черт за грешную душу!

Они сидели в саду на шатких пластмассовых стульях и ели шашлык, запивая его холодным пивом. Спускались сумерки, длинный летний день подходил к концу. Где-то вдалеке слышался шум проходящего поезда, в кустах радостно заливалась какая-то птица, а в воздухе пахло травой, полевыми цветами и немножко — дымом от костра. Совсем не так, как в городе.

Максим прикрыл глаза. Редко, очень редко выпадает человеку пережить такое удивительное чувство умиротворения и покоя, полной гармонии с собой и с миром. Хочется продлить его как можно дольше, чтобы потом сохранить в тайниках своей памяти как драгоценность, как сокровище.

И в самом деле — права Наташка! Если у них с Верочкой и так все понятно, то почему бы не сказать об этом вслух прямо сейчас? Лучшего момента, пожалуй, не придумаешь.

— Минуточку внимания! — Максим постучал ножом по пивной бутылке. — У нас сегодня особенный день.

Все повернулись к нему, и даже Малыш, разомлевший от долгого жаркого дня и обильной еды, посмотрел вопросительно и навострил уши.

— Верочка! Я даже не знаю, как сказать. «Выходи за меня» — слишком обыденно, «будь моей женой» — банально… Ну не руку и сердце же тебе предлагать, как в романе! В общем, я хочу, чтобы ты всегда была со мной. И в знак этого — вот…

Он неловко полез в карман джинсов, вытащил коробочку с кольцом и положил на стол перед ней.

— Вот, это тебе. Если ты согласна, конечно.

Верочка открыла коробочку, охнула и осторожно достала кольцо.

— Какое красивое! — выдохнула она. — Спасибо, Максим! Я… — Голос ее чуть дрогнул. — Я так ждала этого!

На следующий день, в воскресенье, спали до полудня. Потом снова купались, жарили шашлыки… Верочка плела венки из полевых цветов, Малыш радостно носился по огромному огороженному участку, пытаясь поймать большую пеструю бабочку. В нем неожиданно проснулась щенячья игривость.

Максим вспомнил про фотоаппарат, прихваченный из города.

— Сейчас я на вас фотоохоту проводить буду! Сделайте, пожалуйста, умные лица!

Щелк! И Малыш запечатлен с бабочкой-капустницей, усевшейся ему прямо на нос. Щелк! Леха исполняет «танец с саблями» с шампурами в руках. Щелк! И Верочка в венке из ромашек и васильков, похожая на юную лесную фею, улыбается в объектив… И не разглядишь сразу, что в глубине глаз притаилась печаль.

Максим не знал, что всего через несколько дней он будет смотреть на эти фотографии со смешанными чувствами, переходя от отчаяния к надежде и от надежды — к отчаянию. А уж тем более что эти выходные на даче станут последними спокойными днями в его жизни, которая разделится на «до» и «после».

Не дано человеку знать будущее — может, и к счастью.

А пока… Казалось, что время замедлило свой бег, а городская жизнь с ее постоянной суетой осталась где-то далеко-далеко. Спохватились только к вечеру. Наташа взглянула на часы, ойкнула:

— Надо же, половина восьмого! Ехать пора, завтра на работу.

— Да ладно, — лениво отозвался Леха, — я вообще только в понедельник выезжаю. А сейчас — пробки везде, самое время для них. Остались бы, куда торопиться!

Максим был не против, но Наташа с Верочкой решительно воспротивились:

— Нам себя в порядок привести надо!

Максиму стало смешно. На его взгляд, именно сейчас они выглядели лучше, чем когда-либо, но спорить он не стал.

Домой возвращались поздно, ближе к полуночи. Максим вел машину, сосредоточенно следя за дорогой, а Наташа с Верочкой устроились на заднем сиденье и самозабвенно обсуждали достоинства и недостатки косметики «Орифлейм». К их разговору он не прислушивался, но оттого, что две дорогие и близкие ему женщины нашли, наконец, общий язык, на душе было тепло и спокойно.

В понедельник утром Максим бесцельно слонялся по квартире. Вот так всегда! Пишешь книгу — торопишься закончить, а дописал — наваливается пустота и скука. Надо бы в издательство позвонить, что ли, — узнать, нет ли претензий по тексту, ну и насчет гонорара намекнуть… Только ведь рано еще, всего девять часов. В это время там еще нет никого.

Максим подхватил с полки томик Куприна и залег на диван. Верно говорят, что ждать и догонять тяжелее всего, так зачем дергаться зря? Можно заняться чем-то более приятным и полезным — русской классической литературой насладиться, например. А то недолго и совсем обалдеть от своих колдунов с двуручными мечами. Около одиннадцати он с некоторым сожалением оторвался от «Поединка» и набрал знакомый номер.

— Добрый день. А Николая Алексеевича можно услышать? Максим Сабуров беспокоит.

Секретарша Леночка почему-то замялась и, как-то странно понизив голос, нерешительно ответила:

— Знаете, нет его.

— Ага. — Настроение у Максима сразу упало. — А когда будет?

— Не знаю, ничего не могу сказать, — быстро сказала девушка.

— Что случилось? Заболел он, что ли?

Молчание в трубке затянулось. Наконец, Леночка будто собралась с духом и выпалила:

— Пропал. На работу не пришел, и дома его нет… Жена звонила уже, спрашивала. — Потом подумала еще и добавила: — Может, с Марьей Сергеевной поговорите? — И, не дожидаясь ответа, сказала: — Соединяю.

Максим сидел с трубкой в руках, слушая дурацкую механическую музыку. Ждать пришлось долго, и он постепенно начал злиться. Ну что за тайны мадридского двора, в конце концов? Что значит — пропал? Он уже собирался отключиться, когда что-то щелкнуло и спокойный, чуть хрипловатый голос произнес:

— Слушаю вас, Максим Александрович.

В присутствии Марьи Сергеевны — заместителя главного редактора, сухой, насмешливой, очень интеллигентной дамы лет пятидесяти — Максим почему-то всегда чувствовал себя как провинившийся школьник, вызванный к завучу. Вот и сейчас смутился и начал сбивчиво объяснять:

— Я вообще-то с Николаем Алексеевичем хотел поговорить. Понимаете, я вам новый роман отправил, еще в пятницу… Хотелось бы узнать, что к чему.

— Да, Максим Александрович… Когда у вас срок сдачи рукописи?

— Через три дня. — Неизвестно почему, Максим почувствовал себя виноватым, как будто не принес вовремя реферат по географии за седьмой класс.

— Очень хорошо. Не сочтите за труд, пришлите, пожалуйста, еще раз. Мы с вами свяжемся.

Вот те на! Прямо ушат холодной воды на голову. Ладно, текст переслать второй раз — труд невеликий, но Николай Алексеевич-то куда мог подеваться? Запил, загулял, провел три ночи в постели случайной любовницы? Не похоже это на него, ох не похоже…

Максим включил компьютер. Та-ак, посмотрим… Вот она, папочка «Мои книги». Прямо собрание сочинений. Вот первый роман — «Зеркало снов», потом — «Колдун и ведьма», «Надежда для проклятых», «Чернокнижник»…

Максим вглядывался снова и снова, до боли в глазах, но самый его последний роман — «Встречайте Короля!» — исчез бесследно. На всякий случай он запустил программу «Поиск» (вдруг да поместил не в ту папку по рассеянности!), но и тут компьютер выдал бесстрастный ответ: «Файл не обнаружен». Проверил «корзину» — и там пусто…

Вот это да! Максим почувствовал, как холодный пот выступает на лбу крупными каплями и пальцы снова начинают предательски дрожать. Это что же значит? Неужели права была Верочка и кто-то действительно наведывался сюда в их отсутствие? Странный такой взломщик — ничего не украл, даже не трогал почти, только вот файл зачем-то уничтожил.

Вот еще глупость какая лезет в голову! Максим даже устыдился собственных мыслей. Нечего списывать собственное разгильдяйство на вмешательство потусторонних сил.

Он вспомнил про Николая Алексеевича — и на душе стало совсем уж муторно. От слов «пропал» или «ушел и не вернулся» веяло прямо-таки ледяным ужасом. Он ведь не малый ребенок, который мог заблудиться, не старик, выживший из ума и потерявший память, не легкомысленная девица, в конце концов! Куда же он мог вот так «пропасть»?

В большом городе сотни опасностей подстерегают человека каждый день. Все может случиться — автомобильная авария, внезапный сердечный приступ прямо на улице… Он мог стать жертвой преступления, в конце концов! Не дай бог, конечно. Каждый день в новостях сообщают о чем-то подобном. И миллионы зрителей и слушателей воспринимают это спокойно, как прогноз погоды, — до тех пор, пока дело не коснется кого-нибудь близкого или просто знакомого.

Нет, нет, быть такого не может, успокаивал себя Максим. Кому бы понадобилось похищать или убивать тихого, добрейшего человека, не обремененного большими деньгами или криминальными связями? Найдется он, никуда не денется. Человек — не иголка.

А вот с романом — беда. Текст действительно пропал. Максим не имел привычки писать от руки, так что даже черновиков и заметок не сохранилось. Восстановить по памяти триста шестьдесят страниц — работа адова, и, скорее всего, это будет уже совсем другая книга. А уж времени займет… Лучше и не думать.

Стоп. Максим постарался сосредоточиться и детально, по минутам вспомнить последний свой рабочий день. «Я же отправил текст по почте, верно? Значит, в издательстве он уже есть. Раз Николай Алексеевич на рабочем месте отсутствует, то и в компьютер его никто не заглядывал. Не принято это, неэтично вроде как, все равно что чужие письма читать. Но с другой стороны — и обстоятельства особые сложились… Значит, надо поехать, поговорить, объяснить ситуацию. Марья Сергеевна, конечно, особа непримиримая и ошибок не прощает, но ведь и ей невыгодно, чтобы книги задерживались с выходом! Роман-то уже в плане стоит».

Воодушевленный этой простой мыслью, Максим вскочил с места и принялся собираться.

Визит в издательство отнюдь не улучшил ему настроение. Секретарша Леночка почему-то была вся зареванная, с красными глазами.

— Что случилось? Опять подлый изменщик бросил прекрасную даму в интересном положении? — попробовал пошутить Максим. Леночка была самозабвенной любительницей дамских романов и с упоением читала все, что «Редан-Пресс» выпускал в этом направлении. Максим регулярно подшучивал над ней из-за этого, но девушка никогда не обижалась, только томно закатывала густо накрашенные глазки да медленно закидывала ногу на ногу, обнажая круглые коленки. Не иначе как подсмотрела этот жест у Шерон Стоун в «Основном инстинкте». Жаль только, невдомек девушке, что ее крепкие, чуть полноватые ножки совсем не напоминают костлявые конечности голливудской дивы и все ее старания выглядят смешно.

На этот раз Леночка не поддержала шутку.

— Глупости вы говорите, Максим Александрович, — сердито сказала она, — нашли время!

— Извини. — Максим понял, что и впрямь произошло что-то серьезное. — Что стряслось-то, говори толком!

— Николай Алексеевич погиб, — всхлипнула девушка, — только что из милиции звонили, сообщили. В Яузе его нашли. Подонки какие-то по голове стукнули и бросили. Сказали — портфель рядом валялся, пустой, даже подкладку оторвали зачем-то! Жалко, хороший человек был, а его вот так… Прямо жить страшно стало! А тут еще и у нас неприятности…

Час от часу не легче! Оказывается, по неизвестной причине полетел сервер и вся информация пропала. Программисты работают, конечно, восстанавливают, но вот получится ли — большой вопрос. Все сотрудники, от Марьи Сергеевны до секретарши Леночки, просто сами на себя не похожи. Шутка ли — такой форс-мажор, да еще двойной! Дурдом, аврал, пожар в зоопарке во время наводнения.

Максим ехал в метро — машину он сегодня решил оставить на стоянке — и грустно размышлял о сложившейся ситуации. Что же это такое! Прямо все одно к одному. Редактор погиб, сервер накрылся, файл из компьютера исчез по неизвестной причине… Не слишком ли много совпадений? Как будто что-то или кто-то целенаправленно работает против него — и все время опережает на один шаг.

Вернувшись домой (точнее, в Верочкину квартиру, он уже как-то привык считать ее своим домом), Максим снова включил компьютер — так, на всякий случай, ни на что особенно не надеясь. Еще раз просмотрел свои файлы. Ну что же, этого следовало ожидать — потерянный роман так и не появился. Потом решил зачем-то проверить почту. Хотя что там могло появиться? Разве что очередной спам. Так, продажа элитных особняков, металлолом самовывозом, «дерзкие девчонки»… Фу, пакость какая, смотреть противно!

Надо же, письмо от Коробова! Когда Максим раскрывал его, в душе появилась тайная, глупая надежда: а вдруг с ним все в порядке и в Яузе нашли кого-то другого? Нет, текст самый обычный: спасибо, мол, все получил, буду читать. И отправлено еще в пятницу, в 17.52. Скорее всего, с работы… Странно было читать это послание — как будто весточку с того света получил. Когда Николай Алексеевич его писал, был он жив, здоров и благополучен и совершенно себе не представлял, что жить ему осталось всего несколько часов.

А это что такое? Письмо без обратного адреса. Интересно, как его только отправить умудрились? И озаглавлено странно — просто «Тебе». Максим, конечно, прекрасно знал, что письма от неизвестного отправителя лучше не раскрывать, недолго и вирус подцепить, их обычно так и распространяют, но сейчас почему-то рука сама нажала кнопку «мыши». Открыть. Сердце глухо стукнуло и провалилось куда-то вниз, как будто оно точно знало то, во что рациональный ум пока отказывался поверить.

Письмо было кратким: «Молчи и забудь».

Верочка с Наташей сидели в открытом кафе на Старом Арбате, медленно потягивая свежевыжатый сок из высоких запотевших стаканов. Они чувствовали себя немного усталыми, но довольными. Шутка ли, столько магазинов обегать после рабочего дня! На соседнем стуле высится гора фирменных пакетов. Скоро отпуск… Максим уже говорил что-то про море, и Верочка накупила целую кучу всякой разноцветной дребедени — купальники, полотенца, легкие платья, шорты, футболки, пляжные шлепанцы с цветочками и огромную сумку из прочного пластика с изображением ярких тропических рыбок.

У Наташи вкус совсем другой. Брючный костюм из натурального льна цвета сливок она выбирала битых полчаса. Потом — летние кожаные сандалии и сумку к ним… И непременно чтобы оттенок совпадал тон в тон. Продавщицу просто до белого каления довела, зато наконец-то осталась довольна покупками. Все — неброское, но очень элегантное, дорогое и качественное. Для тех, кто понимает, конечно.

Верочка почему-то все поглядывала на свою правую руку, и на лицо как будто тень набегала. Кольца на руке не было, и Наташа мысленно одобрила подругу — нечего ходить по городу с фамильным достоянием на пальце!

— Что это с тобой? — спросила Наташа. — Устала?

— Да нет…

Наташе хотелось отвлечь Верочку от грустных мыслей и поговорить о чем-то более приятном.

— Ну что, не определились пока, куда отдыхать поедете? — бодро спросила она.

— Нет. Максим говорит — в Турцию или Грецию, а мне, если честно, все равно. Лишь бы море… — Верочка мечтательно закатила глаза и нерешительно спросила: — Наташ, а может, все-таки вместе? Представляешь, втроем!

— Нет, — Наташа покачала головой, — я уже настроилась в Прагу поехать. Там, говорят, красиво, а я еще не была. И потом — если вместе, то на кого Малыша оставить? В гостиницу для собак? Он там скучать будет.

— Ой, — осеклась Верочка, — я как-то не подумала…

— Да ладно! Ты лучше скажи, когда сама отпуск брать собираешься? Надо ведь так подгадать, чтобы в разное время.

— Ну, я не знаю. Максим гонорар получит — и поедем.

— Да, — усмехнулась Наташа, — узнаю братика. Историк ведь! Как всегда, в своем репертуаре — плюс-минус двести лет.

Она достала ежедневник из сумки и принялась быстро листать странички.

— Тогда давай так — я завтра пишу заявление и уже со среды ухожу. В пятницу вылетаю, а в следующую субботу дома буду. Светка из турагентства звонила, говорит — сейчас есть хорошие варианты, и недорого… На работе сейчас все равно особо делать нечего. У Максима, пока то да се, дело небыстрое. Когда соберетесь — неизвестно, так что пусть пока лучше за Малышом присмотрит.

— Хорошо, — кивнула Верочка, — возьмем его к себе. Он такой милый!

— К себе? — В голосе Наташи звучало сомнение. — У тебя же и так не повернуться! Квартира маленькая, и потом — гулять с ним негде, а он побегать любит. — Она помолчала недолго, задумчиво помешивая соломинкой в стакане, и добавила: — Лучше переезжайте к нам на недельку!

— Ну, это, наверное, неудобно…

— Неудобно знаешь что? На потолке спать.

— Почему? — растерялась Верочка.

— Потому что одеяло падает!

Обе прыснули от смеха. Верочка даже сок пролила, и от этого они почему-то развеселились еще больше. Наконец, отсмеявшись, Наташа сказала уже серьезно:

— Ты прости меня, Вер. Я к тебе была несправедлива. Характер такой дурацкий — сама все понимаю, но иначе не могу.

— Что ты! Все нормально.

— Теперь — да, — упрямо продолжала Наташа, — а раньше… Стыдно вспомнить!

— Забудь. — Верочка беззаботно махнула рукой, как будто отгоняя неприятные воспоминания. — Что было, то прошло. Знаешь, я, наверное, вообще уйду с работы.

— Совсем? Ты что это вдруг? — удивилась Наташа. — Другое место нашла или здесь не нравится?

— Не в этом дело. Если мы с Максимом поженимся — больше не до этого будет. Знаешь, он тут сказал недавно — не век же тебе в секретаршах сидеть! Я ему нужна.

— Ну, не знаю… — Наташа с сомнением покачала головой. — Быть зависимой от мужчины… Хоть он мне и брат, но все равно! Заработки у него нерегулярные, то густо, то пусто. И профессия какая-то ненадежная. Ты же самостоятельная, умная, зарабатываешь неплохо, зачем тебе все это?

— Да надоело. Я ведь на работе что делаю? Кофе варю, бумажки печатаю, нужным людям улыбаюсь. Неужели я только для этого на свет родилась? Скучно.

— Ага, а братика моего обихаживать — нет? — ехидно спросила Наташа.

— Максим — он особенный, — сказала Верочка, и в ее словах была такая убежденность, что Наташа даже удивилась, — я тут как-то все его книги перечитала разом, и странное такое ощущение появилось… Я даже выразить толком не умею.

— А ты попробуй.

— В них свет есть. Мне иногда кажется, что он и сам не понимает до конца, что делает.

— Ну хорошо, допустим, он и правда весь из себя великий. Лет через десять классиком станет. А что, если он тебя тогда бросит? Ты полжизни положишь на него, и с чем останешься? Трудно будет все с нуля начинать. Ты об этом подумала? Не боишься?

— Нет. — Верочка улыбнулась светло и немного грустно. Наташе даже неловко стало за свои «неудобные» вопросы. — Этого — совсем не боюсь.

Остаток дня до самого вечера Максим не знал, чем себя занять. Как-то слишком много всего свалилось сразу. Он даже сходил в магазин, приготовил ужин и стал ждать, пока Верочка придет с работы. Сегодня она почему-то задержалась. Максим даже волноваться начал. В городе, где человек может просто «уйти и не вернуться», а потом в грязной речонке вылавливают его труп, никогда нельзя быть спокойным за своих близких. Чуть запоздает кто — и уже в голову лезет всякое…

Он сидел на диване, бесцельно щелкая пультом телевизора, но совершенно не понимал, что там происходит, на экране. Мысли Максима были далеко…

Вот, наконец, ключ повернулся в замке, простучали каблучки, и из прихожей послышался Верочкин голос:

— Привет! А вот и я!

Максим почти выбежал ей навстречу, подхватил пакеты из рук.

— Ну что ты так долго?

Верочка кокетливо улыбнулась:

— Соскучился?

— Очень, — серьезно ответил он.

— А что такой грустный? Случилось что?

— Да так… День какой-то дурной сегодня. Не бери в голову. Ты проходи, сейчас ужинать будем. Я еще не ел, тебя ждал.

— Ой, как здорово! А то я как раз такая голодная…

Они сели за стол. Максим накрыл в комнате, зажег свечи и выключил верхний свет.

— Вот тебе и романтический ужин! Не знаю, как получилось, но я старался.

Верочка сначала была весела, рассказывала про их с Наташей «шоп-тур» и даже порывалась демонстрировать покупки, но потом вдруг примолкла. Максим поймал ее взгляд — печальный и виноватый почему-то. На душе у него стало совсем нехорошо.

— Белка, а у тебя-то что стряслось? Ты сегодня сама на себя не похожа.

Верочка вздохнула:

— Даже не знаю, как сказать… Кажется, я кольцо твое потеряла. Так жалко!

— Да ладно тебе, не грусти! — Максим вздохнул с облегчением. — Как моя мама говорила — пусть это будет самая большая неприятность! Сто лет жили без этого кольца, и еще обойдемся.

— Все равно жалко. И примета плохая — оно же вроде как обручальное.

— Не переживай. Если хочешь — куплю другое, дай только гонорар получить. А может, еще и это найдется… Скажи лучше, как там сестренка моя поживает? — спросил он, торопясь переменить тему.

— В отпуск собралась. Просила за Малышом присмотреть, пока ее не будет. Пожить звала… Ну, там у вас.

— Когда уезжает? И — куда?

— Может, на этой неделе еще, пока на работе затишье. В Прагу. — Верочка пожала плечами. — По мне, так город как город. На море лучше. Да, Максим! — спохватилась она. — А мы-то когда поедем? В августе слишком жарко и дорого, и народу много, так что, может, лучше до осени отложить?

Максим задумался. В свете последних событий, пожалуй, и неизвестно. Поспешил девушку обнадежить, поспешил. Она вон уже и тряпочек всяких накупила, а тут такой облом! Не зря еще бабушка говорила: «Не говори гоп, пока не перепрыгнешь!»

— Не знаю, Веруня, не знаю… Ты потерпи пока, ладно? Поедем обязательно, вот только с делами разберусь.

— Максим. — Верочка смотрела ему в лицо строго и прямо. — Расскажи все как есть. Я же вижу…

— И что ж ты у меня такая проницательная? — Улыбка Максима получилась немного натянутой, он и сам это почувствовал. Это ведь только в американских фильмах герой всегда отвечает «I am ОК!» и улыбается на все тридцать два зуба — даже если только что вылез из-под асфальтового катка пли вырвался из лап космического монстра.

А Верочка все смотрела на него, и под ее взглядом Максим почувствовал, что больше увиливать и отшучиваться он не сможет. Какой смысл врать, когда тебе все равно не верят? Он набрал в грудь побольше воздуха и принялся рассказывать все с самого начала — про исчезнувший роман, про Николая Алексеевича, погибшего так страшно и глупо, про неожиданный форс-мажор в издательстве… Только о странном письме, что пришло по электронной почте, все-таки умолчал.

Верочка слушала внимательно, не перебивала, только лицо у нее становилось все более испуганным. Глаза стали большие и круглые, губы задрожали, брови поднялись домиком… Ну прямо вот-вот заплачет! Максим даже пожалел о своей откровенности.

— Ну что ты так расстроилась, глупенькая? Это же просто стечение обстоятельств! Роман вот только жалко. Но я все равно придумаю что-нибудь, не волнуйся. Будет тебе Греция, ты только подожди немного.

— Да бог с ней, с Грецией! — отмахнулась Верочка. — Не очень-то и хотелось. Знаешь, я боюсь за тебя в последнее время.

— Чего за меня бояться? — удивился Максим. — Я же не олигарх! Не нефтяной магнат, не политик, даже не главарь преступного сообщества. Денег больших у меня нет, взять нечего, кроме анализов, к тому же весь из себя такой законопослушный, что аж самому противно. Кому я нужен? Это у тебя, милая моя, фантазия разыгралась, скоро в соавторы приглашать придется!

— Нет. — Верочка упрямо сжала губы. Максим даже удивился, он никогда раньше не видел ее такой. — Ты, конечно, не олигарх. Ты — писатель. Ты мир изменить можешь, а они — нет, как бы ни старались.

— Ну, ты и загнула! — Максим рассмеялся. Нет, конечно, это очень даже льстит самолюбию, когда молодая и красивая (а главное — любимая!) женщина столь высокого мнения о твоей персоне. Но чтобы мир изменить — это, пожалуй, чересчур!

— Да, и нечего смеяться! — Верочка упрямо сжала губы. — «Нам не дано предугадать, как слово наше отзовется…»[2] Умный человек сказал, между прочим, жаль, не помню, кто именно. Если ты можешь придумать свой мир, что же тебе мешает изменить этот? Или он уже меняется — а ты пока об этом не знаешь?

В полумраке строгое, сосредоточенное лицо Верочки выглядело странным, почти незнакомым. Игра света и тени резче обозначила высокие скулы, большие карие глаза таинственно блестели в полумраке, распушенные длинные волосы волной падали на плечи. Ну прямо пифия! Максим даже поежился от странного ощущения — как будто устами его подруги, с которой он спал несчетное количество раз, чье лицо и тело давно знал, как свое, с ним говорило нечто совершенно новое и неожиданное, что так резко и грубо, незвано-непрошено, ворвалось в его жизнь.

Наташа пришла домой усталая. Длинный жаркий день, привычная суета в офисе и беготня по магазинам утомили ее.

Почему-то Малыш не встретил ее в прихожей, как обычно, а так и остался лежать на своем любимом месте возле балконной двери. Только голову поднял, навострил уши и смотрел на нее в упор совершенно человеческим взглядом. Как будто сказать что-то хотел — и не мог…

Наташа бросила свои пакеты прямо в прихожей, скинула туфли и подошла к собаке.

— Ну что, мой хороший, соскучился? Бросили тебя на целый день? Ничего, сейчас я тебя покормлю, а потом гулять пойдем…

Пес пару раз лениво вильнул хвостом, даже на волшебный глагол «гулять» никак не прореагировал.

— Эй, ты не заболел, а? Нет, нос вроде холодный. Жарко тебе, бедненький? Ладно, пойдем, кушать дам…

Малыш нехотя поднялся и лениво затрусил на кухню. Наташа высыпала ему в миску изрядную порцию сухого корма из пакета. Каши бы с мясом сварить, конечно, так ведь некогда же! Пес важно обнюхал содержимое миски и не торопясь, с достоинством, принялся за еду. Наташа грустно посмотрела на коробку мюсли. Такой же сухой корм, только человеческий! Хоть и пишут в женских журналах, что это — здоровое питание, а вечером вообще лучше бы не есть, но под ложечкой-то все равно сосет!

Так, что там у нас в холодильнике? Сыр, масло, яйца! Даже ветчина — нежная, светло-розовая и соблазнительная, как смертный грех. Наташа вспомнила, как заходила в магазин вечером в пятницу, после работы. Покупка вкусных, но непозволительно калорийных деликатесов была в какой-то степени актом суеверия, вроде заклинания дождя — а вдруг Максим придет? Надо же, всего три дня прошло, а сколько изменилось!

Наташа со вздохом посмотрела на еду. Как говорится, и хочется, и колется, и маменька не велит… Но с другой стороны, если подумать, так ли уж важно, какой у нее объем талии? Она же не модель, не актриса и не телеведущая. Наташа решительно поставила коробку с мюсли обратно в шкаф, щелкнула кнопкой электрочайника и принялась сооружать себе любимый бутерброд с ветчиной и сыром, а сверху — ломтик помидора и майонеза чуть-чуть…

Мм! Хорошо! Сразу на душе полегчало. Удивительно, как меняется настроение из-за такой вроде бы мелочи, как еда.

Хотя, если разобраться, не в ней дело. После выходных на Лехиной даче Наташа чувствовала себя обновленной и радостной, как будто старую кожу сбросила. Теперь даже странно было вспоминать себя прежнюю — ну не глупо ли так ревновать? Максим ведь все-таки ее брат, а не муж.

Наташа улыбнулась. Все-таки верно говорят: все хорошо, что хорошо кончается. У нее еще полно дел. Завтра она возьмет отпуск на работе (с этим-то проблем, скорее всего, не будет!), потом позвонит Светке насчет обещанного «горящего» тура, а сейчас можно заняться приятными хлопотами — определиться, что взять с собой в дорогу. Вещи надо бы пересмотреть — что постирать, что погладить…

Пес уже дохрумкал свой корм и сел возле нее, выразительно поскуливая и заглядывая в глаза: мол, совесть иметь надо, хозяйка!

— Малыш, ты подожди, ладно? Сейчас пойдем.

Наташа, напевая, распахнула створки платяного шкафа. Ага, значит, халатик, джинсы, шорты, белье… Она с сомнением посмотрела на шелковое нарядное платье. Может, и пригодится, конечно, но ведь помнется в чемодане! А вот новый, только что купленный брючный костюм — другое дело. Для прогулок по городу — замечательная вещь, легкая и удобная, и в то же время элегантная.

Что еще? Ах да! Замечательный топик с открытой спиной. Куда он только подевался? «Кажется, этим летом я его еще не надевала — все случая не было…» Наташа перерыла весь шкаф в поисках запропастившейся одежки, но злосчастный топик как в воду канул. Наташа все перекладывала, пересматривала вещи, как будто найти его было жизненно важным делом, когда у нее в руках вдруг оказался предмет, которого здесь быть никак не могло… И не должно быть.

Хорошее настроение мигом испарилось. Наташа стояла перед раскрытым шкафом, тупо глядя на прямоугольный, аккуратно сложенный кусок белой бязи. Вроде простынки, только намного меньше. «Пеленки» — кажется, так называли их там, в больнице, хотя никаких орущих крошек в них никто пеленать не собирался. Напротив — делали все, чтобы их не было… Вот и штамп в углу «Городская больница № 56». И пониже — «Отделение гинекологии».

Она пыталась отбросить его в сторону — и не могла почему-то. Наташе вдруг стало так страшно, как никогда в жизни. Как человек, идущий по обледеневшей дороге зимой, поскользнувшись, теряет равновесие и в последний момент совершает беспорядочные движения, чтобы не упасть (мама когда-то говорила «за воздух хватается»), так ее рассудок теперь лихорадочно искал хоть какой-нибудь опоры. Больше всего пугала необъяснимость происходящего. Ну как мог попасть сюда этот проклятый кусок ткани? Ведь столько времени прошло…

Малыш заскулил и решительно потянул ее за рукав. Наташа, наконец, справилась с собой, подхватила с тумбочки плотный целлофановый пакет и запихнула в него злополучную тряпку.

— Гулять, Малыш! Гулять!

Псу не надо было повторять дважды. Наташа вышла на лестничную площадку и строго сказала:

— Сидеть! Подожди, я сейчас.

Умный пес уселся возле лифта, внимательно наблюдая за хозяйкой. Держа пакет кончиками пальцев, словно что-то грязное или ядовитое, она спустилась по лестнице на один пролет и затолкала его в мусоропровод.

На следующее утро Максим проснулся с тяжелой головой. Сначала долго валялся на диване, потом, наконец, заставил себя подняться, убрать постель, умыться, побриться… Как выражалась мама, «привести себя в христианский вид». Но и это не помогло, все валилось из рук. Максим даже читать не мог, а потому просто валялся на диване, закинув руки за голову, смотрел в потолок и думал.

Вчерашний разговор с Верочкой странно повлиял на него — как будто на человека ни за что ни про что возложили груз непомерной ответственности. Такие чувства он в последний раз испытывал в пятом классе, когда его неожиданно избрали председателем совета отряда.

Видимо, больше никому не хотелось возиться с этой сомнительной в плане привилегий, но крайне хлопотной должностью. Классная руководительница, математичка Клара Герасимовна, почему-то прозванная Биссектрисой, сначала поздравила его серьезно, как взрослого, а после долго и проникновенно вещала о том, какое высокое доверие оказал ему коллектив и что теперь придется отвечать перед всей школой, более того — всей пионерской организацией за успеваемость, дисциплину и проведение культурного досуга в отдельно взятом 5 «Б». Максим, помнится, даже обрадовался, когда через месяц председателем совета отряда назначили Юлю Федосееву — серьезную девочку-отличницу, а его сместили как «не оправдавшего доверия» за очередную хулиганскую выходку.

И вот теперь… Максим, конечно, мог спорить с Верочкой сколько угодно, но сердцем чувствовал, что она права. В самом деле, разве только для того он целыми днями сидит за компьютером, чтобы, как выражалась мамина приятельница Розалия Львовна Шиц, «было что кушать»? Нет, кто бы спорил, приятно, конечно, когда можешь себе позволить маленькие радости: поход в ресторан с любимой женщиной, отдых за границей или пусть не новый, зато удобный и надежный автомобиль. Но ради этого можно и унитазы продавать, и не хуже получится.

А писательство — это совсем другое… Без радости от самой работы, без восторга или отчаяния, желания бить морды или изменить мир (да, да, именно так, сто раз права была Верочка!) не стоит и браться. Ему ли не знать! Человеку, сваявшему добрый десяток книг, пора бы в этом убедиться. Первый роман «Зеркало снов» появился как плевок в лицо безнадеге, попытка выжить и сохранить себя. Ну, не гербалайфом же торговать, в самом деле! А дальше — острота чувств немного поутихла, работа стала рутиной. Каждый день не меньше четырех страниц текста, пока не сделаешь — не встанешь. Больше — можно, если идеи прут, меньше — никак. Прямо как токарь на заводе! Сдал книгу, получил гонорар и живи себе дальше.

Только вот мысли о работе занимают практически все время, и любой случайный разговор, любое подсмотренное действие, жест или взгляд могут «пойти в строку». Максим давно понял: чтобы персонаж, даже фантастический обитатель иного мира, не выглядел картонным, в нем всегда должны присутствовать живые, человеческие черточки. Стоит закончить книгу, на душе становится пусто и скучно — вот как сейчас, например, — пока не начнешь новую. А как тут начнешь, когда такие непонятки? И финансы к концу подходят, и что дальше делать — неясно…

Но, положа руку на сердце, пропавший роман его сейчас волнует гораздо больше, чем нехватка денег. Так, наверное, чувствует себя женщина, если новорожденный ребенок умирает, — носила в себе девять месяцев, ощущала постоянно, а теперь вот его нет и больше никогда не будет. То есть можно, конечно, и нового родить, но это будет уже другой…

Максим тяжело вздохнул. Он встал, зачем-то прошелся взад-вперед по квартире. Пытаясь отогнать грустные мысли, включил компьютер. Минут пять погонял в пинбол, и сразу надоело. Поколебавшись несколько секунд, решил проверить почту — вдруг из издательства что-нибудь пришло. Должны же они когда-нибудь починить свой сервер!

На этот раз — никаких «ударов судьбы». Обыкновенное соединение, и скорость хорошая… А вот и любимая почтовая система загрузилась. Максим набрал пароль. Ага, «в вашем почтовом ящике нет непрочитанных сообщений». Так что ждем-с, как говаривал граф Суворов в рекламе банка «Империал». Максим зачем-то пробежал глазами страницу «Входящие». Письмо неизвестного отправителя, так напугавшее его давеча, куда-то исчезло. Может, и сам удалил машинально… А последнее послание Николая Алексеевича — вот оно, висит. Как будто он решил сохранить его из каких-то непонятных, то ли сентиментальных, то ли суеверных соображений. Раньше хранили письма в бюварах, теперь вот все, что можно себе позволить, — не удалять электронное сообщение…

И тут Максим вспомнил нечто такое, что заставило его буквально подпрыгнуть на месте. Какой дурак! Ну как он мог забыть! Покойный Николай Алексеевич всегда дублировал свои письма, чтобы копия шла на личный ящик. Он нередко работал дома. А сам Максим ленился запоминать адреса, просто кликал на «Ответить».

Так-так-так, очень интересно! Даже руки дрожат от волнения. Роман-то, похоже, можно спасти! Раз копия есть в другом ящике, который с сервером издательства никак не связан, то… Остается взломать этот самый ящик. Конечно, это не очень красиво, но Николаю Алексеевичу-то уже все равно.

Остается только вопрос: как это сделать? Максим был довольно опытным пользователем, но ведь не хакером же! Можно, конечно, попросить кого-то из приятелей… Хотя стоит и самому попытаться. А сейчас — просто руки чешутся, ждать невмочь. Максим порылся в толстой записной книжке, с которой никогда не расставался. Значит, адрес «nikor@mail.ru». Замечательно. Только вот пароля-то нет! Вряд ли Николай Алексеевич поставил какую-то сложную защиту, скорее всего — что-нибудь совсем простенькое. Но поди догадайся, что именно! Количество вариантов не ограничено, хоть всю жизнь гадай. Год рождения? Номер телефона? Имя жены или любовницы? Как он сам когда-то говорил, «лишь бы самому не забыть». Забыть? Ну конечно! А если попробовать вот так…

Максим ткнул в вопрос «Забыли пароль?». Интересно, какой там будет контрольный вопрос? Ага, самый элементарный: «Как зовут вашу собаку?» Так, стоп. Максим задумался. Вроде никакой собаки у Николая Алексеевича нет — по крайней мере, сейчас. Он еще жаловался, что жена бы не позволила завести, слишком уж опасается за чистоту в доме и трясется над мебелью. А еще рассказывал, как когда-то давно, еще в школе, была у него дворняжка по имени Альма — редкого ума и доброты собаченция… Он так и говорил «собаченция», и столько нежности в тот момент было в голосе!

Ну-ка, попробуем «альма». Максим почувствовал, что волнуется, даже руки дрожать начали и во рту пересохло. Нет, «Ответ неверный, попробуйте еще раз». А если латиницей? Тоже нет… Дурак, кличка-то имя собственное, хоть и собачье. С большой буквы надо. Ну, родная, давай, еще одна ошибка — и пролетим мы с тобой, как фанера над Парижем.

Есть! Сработало! «Введите новый пароль». Ну, допустим, 1999. Во всяком случае, легко запомнить. «Войти». Ну да, хорошо, войдем, конечно. На остальные письма смотреть не будем, нам они без надобности. А, вот мое. И огромный прикрепленный файл. Скачиваем. Ну, быстрее же, быстрее, родимая! Максим почему-то очень торопился, как будто в чужую квартиру влез и боялся, что застукают.

Вот и все. Так, открывается! Максим обрадовался, как ребенок, который наконец-то нашел потерянную игрушку, из-за которой уже пролил немало слез. Вот он, роман-то! Как там говаривал булгаковский Воланд? Рукописи не горят!

Наташа сидела в офисе за рабочим столом, тупо глядя в одну точку. На экране компьютера давно мерцала только заставка Windows, но она этого даже не замечала. С отпуском все получилось наилучшим образом — шеф подписал ее заявление без слов, и «горящий» тур в наличии, только забрать осталось, но совсем не радостно было у нее на душе.

Вчерашнее происшествие никак не шло из головы. Выбросить тряпку, незнамо как оказавшуюся в шкафу, оказалось намного проще, чем избавиться от воспоминаний. Она в который раз пыталась убедить себя, что все давным-давно прошло и миновало, и не стоит себя винить, каждая женщина делает такое хотя бы раз в жизни, а ей просто не повезло…

Но все без толку. Ночью ей вдруг приснился малыш — симпатичный такой мальчуган, лет четырех на вид. Очень был похож на Максима в детстве. Такие же светлые волосы, большие серо-синие глаза, высокий, чуть выпуклый лобик… Она протянула к нему руки, хотела обнять, но мальчик остановил ее, вытянув вперед маленькую пухлую ручку. Наташа с ужасом увидела, что ладошка совсем гладкая, без линий. Нет судьбы. А малыш все смотрел на нее, смотрел очень сурово, осуждающе — как взрослый, как судья. И под его взглядом Наташа ясно поняла, что все слова, которые обычно говорят в свое оправдание в таких случаях, — это просто слова, шум, сотрясение воздуха. А истина проста — и ужасна. Теперь она впервые жалела не себя, потому что так не повезло — любовник оказался сволочью, аборт неудачный, потом — операция, а того ребенка, которому так и не довелось пожить. И ничего уже не сделаешь, ничего не исправишь.

Сознание вины давило на плечи невыносимым грузом. Все остальное, то, что занимало раньше, казалось мелким и незначительным, не стоящим внимания. Вот сейчас она едет в Прагу — зачем? Что она рассчитывает там найти?

Наташа вздрогнула от неожиданности, когда на плечо ей легла прохладная узкая Верочкина ладонь.

— Эй, ты что такая грустная? Не заболела? Может, кофе сварю? Или пойдем пообедаем вместе…

В голосе ее явно звучала тревога. Наташа через силу, одними губами улыбнулась (keep smiling[3], будь он неладен!) и ответила:

— Да нет, ничего, все в порядке. Задумалась просто. А насчет пообедать… — она взглянула на часы, — не получится. Некогда, уже бежать надо. Я же в отпуске с сегодняшнего дня!

— Ну ладно, смотри…

Верочка отошла. Наташа тряхнула головой, отгоняя неприятные мысли, и решительно взялась за телефон.

«Солнце медленно садилось вдалеке, за Ариданским холмом. В предвечернем воздухе, напоенном запахом трав и цветов, висело зыбкое марево, поднимающееся от разогретой земли. На опушке леса, выходящей к мелководной, но быстрой речушке Сальте, показался одинокий всадник. Черный плащ с багрово-красным подбоем выдавал в нем странствующего колдуна из Ордена Ведающих. Незнакомец был не молод и не стар, худощав и гибок, как шатгарский клинок. Кожа на лице выдублена загаром, видно, что совсем немного времени приходится ему проводить под крышей. Длинные волосы, схваченные кожаным ремешком на лбу, падали на плечи. Взгляд очень светлых голубых глаз был задумчивый, как будто устремленный внутрь себя… Но и чуть насмешливый в то же время.

Он ехал медленно, почти шагом, слегка покачиваясь в седле, хотя лошадь — гладкая молодая кобылка вороной масти с белой звездочкой на лбу — вовсе не выглядела усталой и заморенной.

— Ну хоть ты скажи мне, Матильда, почему людям не живется спокойно? Если нет ни чумы, ни морового поветрия, саранча не сожрала посевы и дракон не поселился где-то поблизости, они все равно найдут себе приключения. Не знаешь? То-то. Я тоже не знаю, хотя ты всего-навсего лошадь, а мной бабы пугают маленьких детей, если они плачут по ночам… Пока не явится необходимость в моих услугах.

Лошадь запрядала ушами и покосилась на седока большим влажным глазом.

— Правда, правда, так и говорят: «Вот придет Автар, посадит в мешок и сварит из тебя свое колдовское зелье».

Лошадь дернула головой, заржала, заплясала на месте, взрывая копытами стебли травы. Колдун выпрямился в седле, тревожно оглядываясь по сторонам. Только сейчас он заметил легкое облачко с изумрудно-зеленым отливом. Не иначе Ведьмин круг где-то поблизости.

— Спокойно, Матильда! — Автар чуть тронул удила. — Спокойно! Тебе бы уже давно пора привыкнуть.

Да, вот они — круги вытоптанной травы, четкие, будто циркулем вычерченные. И как всегда, ровно тринадцать локтей в диаметре — не больше и не меньше. Всадник спешился, сорвал одну из поганок, в изобилии растущих по границе кругов, зачем-то растер в пальцах, понюхал… Потом быстро вскочил в седло и сжал бока лошади каблуками.

— Молодец, лошадка! — приговаривал он. — Эта погань вполне могла затянуть нас с тобой в самый Тергаль, под землю. Что-то я стал невнимателен, старею, что ли?

Скорой рысью миновав опасное место, Автар чуть приподнялся на стременах, осмотрелся. Внизу, у подножия взгорья, чуть поблескивает река, извиваясь между луговин. До Мокерата осталось не больше трех часов пути, но сегодня он совсем не спешил попасть в город. Что там говорить — если бы не просьба Аскера Гледана, старого чародея, что лет двадцать назад обосновался при дворе, Автар бы вообще сюда не приехал, и даже сейчас раздумывал: не повернуть ли назад.

Вмешиваться в дела правителей — не дело для Ведающего, но времена изменились, и многие из его собратьев по ремеслу уже не чтят так строго старые Заповеди Круга. Тот же Аскер, к примеру. Конечно, понять его можно — годы дают себя знать, силы уже не те, и нелегко странствовать по большим дорогам. А с другой стороны… Верно говорят — кто пса кормит, тому он и лает. Сытная необременительная должность при дворе притупляет бдительность даже ясновидящего. Очень легко чуть-чуть приукрасить действительность в угоду властителю, потом — еще чуть-чуть, а потом — и сам начинаешь верить. И Дар пропадает — не вдруг, не в один день, просто медленно и незаметно сходит на нет.

Автар горестно покачал головой, он добирался уже пятый день, и то, что видел в пути, ему решительно не нравилось. По большакам и проезжим трактам днем и ночью тянутся колонны тяжело груженных телег. И это еще понятно, скоро Осенняя Ярмарка, только не крестьяне везут припасы, а вооруженные до зубов солдаты — хмурые и неразговорчивые. По проселкам, поднимая тучи пыли, неумело, но старательно маршируют отряды рекрутов — молодых деревенских парней. Суетятся вербовщики, кричат, ругаются, подгоняют отставших, раздавая пинки и затрещины. И тут же — затягивают бравые песни и охотно рассказывают олухам о привольной и веселой солдатской жизни: мяса от пуза, чарка водки — каждый день, да еще — веселые девки из солдатского борделя!

Автар скривился от отвращения, вспомнив, как третьего дня наткнулся на труп одного из таких парнишек. Несчастный был повешен на старой кривой березе, растущей у перекрестка трех дорог, вороны уже выклевали его глаза. Девически гладкий подбородок еще не знал прикосновения бритвы, вряд ли ему было больше пятнадцати… Кусок березовой коры с криво нацарапанной надписью «дезертир», закрепленный на шее, объяснял, за какое преступление он казнен.

— В назидание, стало быть! — зачем-то вслух произнес Автар, обращаясь не то к лошади, не то к самому себе. — Ох, Матильда, не нравится мне все это…

В воздухе явственно пахло войной».

Максим с трудом оторвался от экрана компьютера. Настойчивая трель телефонного звонка вырвала его из придуманного мира.

— Алло! Да, Наташ, хорошо, сегодня приеду. Хочешь, в аэропорт отвезу? Ты откуда летишь — из Шереметьева? Завтра утром? Ну, ладушки. Пока, сестренка.

Максим с сожалением посмотрел на экран монитора. Всегда полезно перечитывать собственные произведения спустя некоторое время — многое видится совершенно иначе. Сейчас бы поработать, пробежать его еще раз, поправить кое-что…

Но не получится. Надо выезжать, если только он не хочет пилить через пробки по жаре. Максим закрыл файл, потом на всякий случай скопировал его на дискету и выключил компьютер. Ничего, время поработать еще будет!

Он и правда так думал.

— Отпечатаешь этот договор — в трех экземплярах, как обычно. Если будет звонить Сердюк, скажи — я уехал на переговоры, буду только завтра. Уф, жара какая… И кофе принеси, пожалуйста! — Степан Сергеевич Ремизов, генеральный директор фирмы «Стрейт», распустил тугой узел галстука и откинулся на спинку массивного кожаного кресла.

— Да, конечно, сейчас.

Верочка через силу улыбнулась. Вот уже целый день, с самого утра, неизвестно откуда взявшееся чувство тревоги постоянно нарастало в душе. Поначалу она старалась не обращать на это внимание, сосредоточиться на работе, но сейчас, выйдя из кабинета шефа, вдруг побледнела и опустилась на стул совершенно обессиленная, уронив руки вдоль тела.

Неужели с Максимом что-то случилось? Вчера он был такой странный! В последние дни Верочка отчетливо ощущала, как атмосфера сгущается вокруг, как будто тучи на небе собираются в летний день перед грозой. И вот уже становится трудно дышать, кажется — уж поскорее бы, что ли!

Верочка подвинула к себе телефон, набрала свой домашний номер. Сейчас ей так хотелось поговорить с Максимом, не важно даже о чем, — просто услышать его голос, сказать: «Привет, ну как ты там?» Верочка была уверена, что ей сразу станет легче, но в трубке звучали только длинные гудки — один за другим… И в этом почему-то было нечто такое, что усилило ее страх.

Нет, нет, так нельзя! Она решительно тряхнула головой. Ну мало ли что — пошел человек прогуляться или к Наташе поехал. Работать надо, а то недолго и с ума сойти. Потом разберемся.