5

Жанет разбудил телефонный звонок. Звонил аппарат, который осуществлял внутреннюю связь на теплоходе. Она открыла глаза и осмотрелась. Светящийся электронный циферблат часов показывал половину второго, а следов Ивеля в каюте не было. Словно услышав ее мысли и чего-то испугавшись, телефон смолк.

Она встала с широкой кровати, накинула шелковый халат и прошлась по комнате. Интересно, где Ивель? Остается надеяться, что его, по крайней мере, не забыли на берегу. Впрочем, неизвестно, что хуже: если он потеряется или если будет продолжать изматывать ее своими выходками.

— Господи, как стыдно! — прошептала она. — Когда все это кончится?

Снова зазвонил телефон. Жанет почему-то стало страшно. Она робко протянула руку к аппарату и тут же отдернула ее, словно обжегшись. Телефон продолжал звонить. Она сняла трубку и хрипло сказала:

— Алло…

— Не бойтесь, — послышался шепот.

— Что?

— Не бойтесь. — Голос вроде был знакомый, но кому конкретно он принадлежал, Жанет понять не могла. — Я не причиню вам зла и даже не обижу.

— Что вам надо?

— Вы, наверное, гадаете, куда пропал ваш муж?

— Что с ним? — запаниковала Жанет. — Что вы хотите? Что вы с ним сделали?!

— Понятия не имею, что с ним, — весело ответила трубка. — Просто вам не о чем беспокоиться, он жив и…

— Где он?!

— …думаю, сейчас уже спит мертвым сном. В комнате для отдыха.

Жанет вздохнула с облегчением и проворчала:

— Ну а вы-то зачем звоните? Зачем вы меня разбудили? Сказать, что муж спит мертвым сном?

— Нет. Я хочу назначить вам свидание. Но не сейчас, можете даже не уговаривать, а потом.

— Что?! — Жанет пошатнулась от гнева, даже не оценив юмор собеседника. — Ты что, с ума сошел? Иди к черту!

Трубка была брошена на рычаги. Жанет откинулась на подушки и прямо на постели закурила. Через несколько минут телефон зазвонил снова.

— Зря.

— Что? Курю зря? — У нее было четкое ощущение, что незнакомец каким-то образом следит за ней и прекрасно видит каждое движение.

— Нет, злитесь зря.

— А тебя это так сильно волнует?

— А мы перешли на «ты»?

— Не важно! Я слушаю.

— Меня волнует то, что вам не с кем поговорить, вам некому излить все, что скопилось в душе. Мне жаль вас.

Жанет захохотала.

— Ах какой добренький! Решил выступить в роли священника? Только не надейся, что я буду рассказывать тебе, где у нас в семье прячут золото!

— Меня не интересует золото. Меня интересует ваша душа.

— Ой. А скажите, вы всегда прилетаете за душами в половине второго ночи?

— Не ерничайте, — вздохнул невидимый собеседник. — Вам понадобится моя помощь. И очень скоро.

— Да пошел ты к черту!

— Не очень вежливо, но и на том спасибо. Я позвоню завтра в это же время.

— Нам не о чем говорить!

— Прошу вас, не делайте поспешных выводов. Просто…

— Это какой-то бред!

— Если судьба подбрасывает шанс, его надо использовать. Иначе потом она обидится и перестанет давать нам счастливые билеты. Впрочем, вы умны и скоро сами это поймете.

— Вы о чем? — Жанет слегка опешила от такой проникновенной речи.

— Я о том, что иногда совершенно посторонний человек бывает полезнее самого близкого друга. Впрочем, это уже тема для завтрашней беседы. Всего доброго.

— Всего доброго…

В трубке послышались короткие гудки.

Жанет ничего не понимала. Может, это шутка? Может, это кто-то из знакомых развлекается? Или… бывают такие маньяки… Жанет стало страшно, она, как в детстве, с головой накрылась одеялом.

Завтра… Завтра она сразу же обратится к капитану! Наверняка он знает, как действовать в таких случаях, когда вдруг у кого-то что-то пропадет или начнут вот так звонить ночные хулиганы… Все это неизвестно чем может обернуться!

Жанет резко протянула руку к выключателю ночника. Так и с ума сойти недолго.

— Да где же этот чертов Ивель?!

Она в гневе посмотрела на дверь. Не идти же, в самом деле, на поиски пьяного мужа? К тому же ей теперь страшно выходить из каюты. Он следит за ней. Он видит каждый ее шаг. Он…

Жанет зажмурилась и бросилась включать большой свет. Вот если бы пришел Ивель! Путь даже в стельку пьяный, с ним все равно не страшно. Это был давнишний парадокс: где бы они ни оказались, какому бы риску себя ни подвергли, с Ивелем она никогда ничего не боялась. Ни хулиганов, от которых тот умел каким-то волшебным образом избавляться, ни шальных пуль, ни бешеных собак, ни сумасшедших маньяков. Странный он все-таки, Ивель…

С этой мыслью Жанет выдернула шнур телефона из розетки и заснула с включенным светом.


Ивель вернулся в восемь утра, вид у него был помятый и виноватый. Оказывается (телефонный незнакомец был прав), он благополучно проспал всю ночь на диванчике в банкетном зале. Видимо, дальше второй палубы подняться не смог, устал. Выходить к завтраку он наотрез отказался и отправился досыпать.

Жанет спустилась в ресторан одна. День сегодня обещали прохладный, и она надела любимый синий костюм с коротким рукавом, который очень шел к ее светлым теперь волосам.

Странно, но желание пойти и рассказать о ночном происшествии капитану полностью развеялось с наступлением утра. Вместо этого появилось желание рассказать обо всем Стену и Оливии. Но едва Жанет увидела их, сразу вспомнила вчерашние обстоятельства и поняла, что им сейчас не до телефонных хулиганов. Она даже подумала, не сесть ли за другой столик, давая друзьям возможность побыть одним, но Оливия сама позвала ее:

— Что с тобой? На тебе лица нет. Где Ивель?

Жанет махнула рукой:

— Ивель вчера не дошел до каюты, а меня всю ночь мучил телефонный террорист.

— Что-о-о? — Оливия прижала руки к щекам и красиво округлила рот. Так она делала всегда, когда была в хорошем настроении и желала изображать чувственную особу. — Стен, ты слышал? Что за телефонный террорист?

— Не знаю. Он назначил мне свидание и уверял, что скоро мне понадобится тесная дружба с ним.

Стен и Оливия выглядели сегодня довольными. Очевидно, вчерашний инцидент пошел им на пользу и они всю ночь мирились. Жанет позавидовала: ей самой довелось в последний раз заниматься любовью больше месяца назад. С тех пор она лишь «мариновала» Ивеля, не понимая, что на самом деле маринует себя.

— Да ты что? А зачем это ему?

Жанет взяла с тарелки аппетитный тост с сыром и рассеянно ответила:

— Ответ на этот вопрос он оставил на следующий раз, очевидно, чтобы мне было о чем подумать на досуге.

— Доброе утро, Жанет! — крикнул кто-то за ее спиной.

Она обернулась и увидела Алекса. На этот раз он был в темно-синих шортах и рубахе.

— Слава богу, оделся!.. Здравствуйте!

— Прекрасно выглядите! — Он произнес это, уже не глядя на нее, махнул рукой и, обнявшись с какой-то девицей, исчез за колонной.

Жанет покачала головой:

— Без комментариев.

— Что это было? — округлив глаза, спросил Стен.

— А ты не узнаешь? Это мой приятель Алекс. Тот самый, про которого ты вчера говорил, что я голая с ним обнималась.

— Ах, это он? Я помню только его красные плавки.

— Все помнят его плавки, — томно зевнув, ответствовала Оливия. — Но он запоминает нас в лицо! Так что сказал террорист?

— Я была в таком бешенстве… — Жанет взяла еще один тост. — А интересно, я могу обратиться к капитану?

— У тебя хороший аппетит. К капитану ты можешь обратиться, но тебе нечего предъявить этому террористу. Он что, угрожал тебе?

— Нет. В том-то и дело, что нет.

— Может, он тебя шантажировал?

— Тоже нет. Он… наоборот, предлагал дружбу.

Стен с видом знатока скрестил руки на груди и назидательно подытожил:

— Ну вот. Скорее всего, это какой-то поклонник, который сам не знает, что ему надо. Ты лучше отключай на ночь телефон и просто забудь об этом.

— Да, я уже вытащила шнур!

— Ну и прекрасно.

Жанет немного подумала и спросила Стена:

— Кстати, наверное, мне надо будет как-то… извиниться перед Гартье?

— Не сказал бы, что «кстати», но я рад, что ты понимаешь это. Конечно, надо. Во всяком случае, это не испортит тебе репутацию.

Стен, видимо, уже взял на себя роль главного в их компании. Оливия говорила Жанет, что он всегда рвется в лидеры и его кажущаяся апатия и отстраненность — лишь тактика на первое время, для того чтобы освоиться в новой компании. Позже скромность отходит на второй план, а Стен становится таким, каким знают его близкие и подчиненные: властным, циничным диктатором, абсолютно не терпящим иного мнения, чем его собственное.

— Да, Жанет. Тебе определенно надо перед ним извиниться.

— Хорошо, Стен, я непременно так и поступлю. А сейчас… пойду, пожалуй, в салон, чтобы как всегда в тишине и уединении поработать. Увидимся за обедом. — Жанет залпом допила кофе и ушла.


Стены детского садика должны быть солнечных тонов. Какие цвета тут подойдут? Салатовый, оранжевый (но не навязчиво-яркий, а приглушенный, персиковый оттенок), конечно же желтый, еще вот этот…

Жанет держала в руках несколько вееров палитр, размышляя, какую выбрать. Их нельзя смешивать: если берешь цвета из одного подбора, то включать в них элементы из другого будет уже безвкусицей.

Весь день она просидела в салоне, в спокойствии и тиши, удовлетворяя себя любимой работой и абсолютно забыв о проблемах. Ей даже временами казалось, что она — вообще другой человек, проживший совсем иную, лучшую жизнь.

Поэтому, услышав голос мужа, почувствовала, что ее сбросили с небес на землю.

— А-а-а! Вот ты где!

Осмотревшись, Жанет заметила, что, оказывается, солнце клонится к закату, а она чертовски хочет есть.

— Ивель, что ты тут делаешь?

— Ищу тебя.

Она всмотрелась в его лицо. Странно, но Ивель был абсолютно трезвым и даже торжественно-печальным. Таким он бывал в моменты принятия важных и неприятных решений.

— Что-то случилось?

— Я хотел с тобой поговорить, Жанет. Очень серьезно.

Она почувствовала неприятный холодок между лопаток. Когда-то это должно было случиться.

— Прямо сейчас? Прямо здесь?

— Да. Можно здесь, можно в каюте, но точно — прямо сейчас. Я хочу с тобой развестись.

— Уф! Вот оно что!

— Что значит «уф»? Ты вздыхаешь с облегчением?

— Нет, я вздыхаю… скорее оттого, что я предполагала услышать от тебя что-то в этом духе. А позволь узнать причину столь внезапного решения?

— Ну… — Ивель важно закурил, аккуратно зажимая сигарету тонкими пальчиками — пальчиками, которые всегда бесили Жанет. — Мы давно приняли это решение, оно родилось не теперь, и тебе это хорошо известно.

— Да, мне это хорошо известно, но обычно это предлагала я, а ты отговаривал меня.

— А сейчас не хочу отговаривать и, более того, предлагаю сам.

— Хм. Да.

Жанет не чувствовала себя сильно обиженной, но какое-то неуютное, неприятное чувство скребло ее душу. Ее бросают? Ее выбрасывают, как не нужную больше вещь? Или…

— Ивель, а скажи-ка мне, что мы сделаем с моими капиталами в случае развода?

— Как что? Отдадим тебе… Жанет, ты вечно думаешь о деньгах! — Он поморщился. — Можно хотя бы не переходить к этому вопросу так сразу?

— Можно. Но это главный вопрос для меня: сейчас ты меня содержишь, а потом я должна буду где-то жить и что-то зарабатывать.

Он пожал плечами. Даже как-то слишком равнодушно и жестоко для своего обычного великодушия, подумала Жанет.

— Живи и зарабатывай. Я-то при чем?

— Но… Боюсь, это будет трудно.

— А разве тебе привыкать жить в нищете?

— Нет, конечно! Мне не привыкать, но мне казалось, что я имею право на какую-то компенсацию…

— А мне казалось, что это мне полагается компенсация после того, что ты устраивала у меня на глазах все эти годы.

— А что я устраивала?

— Ты изменяла мне!

— Но и ты изменял мне. Эка новость!

— Но я не прошу у тебя компенсации. А ты просишь.

— Ты невыносим! Впрочем… Хорошо. Давай разводиться. Я знаю, что ни ты, ни твоя мать не захотите отдать то, что уже присвоили. Но я наконец получу то, что мне дороже всяких денег — свободу и личное пространство, которое ты все эти годы планомерно захватывал.

Ивель покачал головой:

— Жанет, ты чудовище.

— Нет, Ивель, чудовище — это ты!

Она с треском сложила свои разноцветные палитры, захлопнула ноутбук и ушла, громко хлопнув дверью. Ивель остался грустно курить, глядя в окно на океан.

Он думал о своем долготерпении, о той ошибке, которую оба совершили, когда поженились, и еще о том, что, пожалуй, Жанет права. Мать будет трудно уговорить расстаться с деньгами: все деньги, которые попадали к ней в руки, не важно с какой целью, она считала своими. Мать давно все решала за него и за отца, оставляя последнему право лишь вести нефтяной бизнес — собственно, источник доходов семьи, не более того.

— Хорошо, что у нас нет детей! — в отчаянии воскликнул Ивель.


Хорошо, что у них нет детей! Жанет яростно мерила шагами каюту. Вот теперь она поняла, что Ивель был прав: это очень, очень хорошо, что у них нет детей!

Она упала на кровать и отчаянно разрыдалась. Конечно, это не конец жизни. Между ними не было любви, поэтому известие о разводе не выбивает почву из-под ног… Нет, не выбивает. Оно просто придавливает к земле!

Впервые вопрос о разводе они начали ставить через год после свадьбы, когда оба окончательно поняли, что не могут жить вместе. В это время то, что раньше можно было назвать «первыми ласточками», вдруг полетело целыми стаями.

Ивель постоянно пребывал в равнодушно-рассеянном состоянии, казалось, ему было все равно, что происходит вокруг, в доме или за его пределами. Иногда, глядя в его глаза, Жанет думала, что разговаривает с загипнотизированным человеком, до того пустым, бессмысленным и обращенным глубоко внутрь себя казался его взгляд.

Рядом с ним ей все чаще бывало скучно, а иногда думалось, что спрут, напавший и связавший по рукам и ногам ее мужа, сейчас высосет все жизненные соки и из нее самой. Жанет не знала, что делать. Она никогда не сталкивалась с подобным: буквально на ее глазах родного и самого близкого человека сменил робот.

Подруги советовали: оставь его в покое, просто он такой, ему надо отдохнуть, побыть в себе. Но это «в себе» с каждым днем принимало болезненные, гипертрофированные формы. Это превращалось для Жанет в настоящую пытку. Единственное пристанище, куда не смогли пока просочиться коварные щупальца спрута, — была их постель. Там Ивель довольно долгое время оставался похожим на себя самого…

Но, когда любовные ласки заканчивались и наступал сон, муж поворачивался спиной не только к ней, а, казалось, ко всему миру, как будто радостно возвращаясь к своему любимому спруту.

Никто ничего не мог понять. Постепенно это становилось его сущностью. Ивель утрачивал интерес к жизни буквально на глазах.

— Мы его теряем! — пошутил однажды друг Ивеля, хирург.

И это была правда.

В первое время они жили в доме мистера Броквилла. Анна сочла, что так будет лучше, «чтобы о нас подумали правильно». Что это означало, никто не понимал, но пока все соглашались. Впрочем, «жили» — слишком громко сказано, первые полгода Ивель и Жанет практически полностью провели в путешествиях.

Сохранялась ли тогда влюбленность друг в друга или уже было ясно, что брак ничего хорошего не принесет, Жанет не помнила. Она помнила только, что ее гораздо больше занимали виды из окна и неизведанные страны, чем то, что происходило внутри их номера.

Потом Анна сказала, что им пора начать зарабатывать. Потому что тратить деньги отца — это, конечно, хорошо, но ближе к тридцати люди обычно сами стоят на ногах.

С этим спорить было трудно, и Жанет занялась тем, что умела, — дизайном. А Ивель, поскольку не умел ничего, нанялся на работу к отцу. Ему подыскали какую-то должность, на которой не требовалось никакой ответственности, зато платили хорошие деньги, и с тех пор Ивель стал ездить на работу, чтобы почитать газеты и посмотреть телевизор.

Это больше всего выбивало из колеи Жанет. Она усердно работала, брала заказы и даже получала за это деньги, но почему-то чем больше она зарабатывала, тем больше был недоволен Ивель. Наверное, он завидовал ей, это обычная история, но…

Жанет была не совсем обычная женщина. Амбициозность, которую в детстве в ней полностью задавили, но которую Жанет реанимировала и выходила после окончания колледжа, вдруг взыграла в ней с нечеловеческой силой. В одно прекрасное утро она молча собрала свои вещи и уехала в квартиру родителей.

К ее великому изумлению, Ивель не приезжал и не звонил целую неделю. Всерьез обеспокоенная этим, она сама решила позвонить ему.

— А я не прихожу потому, что жду, когда ты вернешься, — сказал он равнодушно-приветливым тоном, который уже тогда вызывал у Жанет приступы нечеловеческой тоски. — А что такого? Мама сказала, что, может, ты решила от меня отдохнуть…

Какой женщине понравится услышать такое? Жанет ждала, что ее будут искать, уговаривать, завоевывать… В тот день она сорвалась на Ивеля. Она орала как ненормальная, проклиная его «болезнь» и заодно маму, вечно сующую свой нос в их дела.

— Успокойся, — сказал Ивель, терпеливо дослушав до конца ее гневную тираду. — Мама предложила купить нам отдельный дом. Если мы сложимся…

— Сложимся? Но у меня ничего нет.

— Как? А квартира? Продавай, мы добавим. Конечно, придется добавить раз в пять больше, но ты же знаешь, у отца есть деньги.

У твоего отца столько денег, что можно купить половину Нью-Йорка! — подумала Жанет и задала справедливый вопрос:

— А… что, обязательно продавать эту квартиру? Она же не такая дорогая…

— Мама так сказала.

— Ах, мама! Ну тогда конечно.

— Ты согласна?

— Нет, черт возьми, я не согласна! Я вас не понимаю! Я…

— Ну тогда подумай. Я потом перезвоню. Пока.

Он что, издевается над ней?

Все последующие дни Жанет в отчаянии перебирала варианты внезапного охлаждения Ивеля к ней и к жизни вообще. У него есть другая? У него какая-то страшная болезнь? У него умственная отсталость, обострившаяся к тридцати пяти годам? У него страшная тайна, в которой он боится признаться людям? У него…

Обилие вариантов зашкаливало, впору было снова составлять бесконечные «списки про Ивеля».

Но самое страшное было не в этом. Самое страшное было в том, что и в самой Жанет начали происходить изменения. Она стала мстительной, завистливой, грубой и жестокой. Она вдруг вспомнила свое раннее детство и законы негритянского квартала, а вспомнив это, начала вести себя жестоко со всеми.

Она не могла так больше жить, но и уйти уже тоже не могла. Что-то мощное и темное держало ее возле этой семьи, и однажды Жанет поняла, что, кажется, спрут добрался и до нее.

Третий год совместной жизни увенчался приобретением дорогого дома недалеко от особняка Броквиллов, дома, на который ушло несколько миллионов. А после этого Анна потребовала продать квартиру, чтобы «компенсировать совместное проживание».

Что она хотела этим сказать, было непонятно, но зато было хорошо понятно, что деньги за квартиру матери Жанет не увидит теперь никогда.

Так оно и вышло. Анна быстренько открыла срочный вклад на имя сына, и теперь в течение пяти лет на эту сумму должны были капать проценты. Брать деньги раньше окончания срока не рекомендовалось. И все реквизиты хранились в сейфе у Анны.

Когда Жанет обратилась к мистеру Броквиллу с жалобой на произвол его супруги, тот развел руками.

— Извини, Жанет. Этими вопросами у нас занимается Анна. А мне нужно зарабатывать.

Жанет махнула на все рукой и ушла в работу. Ивель уходил в газеты, она уходила в работу, и это давало возможность обоим отдохнуть от реальности, а Жанет еще и приносило небольшой доход. Но с некоторых пор Ивель стал критически относиться к ее занятию и все чаще говорил, что ей надо идти на настоящую работу. Что означает «настоящая» и сколько за нее должны платить, он не объяснил.

Она часто думала, что, появись в их жизни малыш, дела сразу пошли бы на лад, и Анна, которая видела, что с сыном происходит что-то не то, тоже так думала. Это был единственный пункт, по которому свекровь и невестка пришли к согласию.

Но тут разразился гром среди ясного неба: запротестовал Ивель. Он так боялся, что Жанет его обманет и все равно забеременеет, что, перепробовав все способы предохранения, решился на крайность: перестал заниматься сексом вообще. У Жанет снова опустились руки.

Могла ли она уйти от него? Самое интересное, что именно теперь, когда уходить было в общем-то некуда, Жанет неожиданно осмелела. Так, наверное, бывает, когда у человека совсем не остается надежды, — он вдруг обретает внутреннюю свободу, словно приговоренный к смерти, которому нечего терять.

Ее положение перестало казаться ей безвыходным. Если она по-настоящему захочет избавиться от этой странной семейки, то ее ничто не остановит. Только для окончательного решения был нужен какой-то сильный толчок или случай.

Год назад Ивель вдруг вспомнил, что у них совсем нет секса, более того: начал замечать измены жены. Измен было всего три, но зато они сильно встряхнули Жанет. Благополучно забыв, что сам был инициатором охлаждения отношений, Ивель принялся изображать несчастного, которого не любят и не допускают к телу. Это давало ему повод иногда напиваться до чертиков.

Когда Жанет напомнила причину «отлучения от тела», он произнес те самые слова, которые ей до сих пор больно было вспоминать: «Я не хочу детей, и давай закроем эту тему хотя бы на ближайшие пять лет»…

Больше уже никто не мог помочь ей. И Жанет решила: вот оно. Вот тот самый толчок, тот самый знак, та самая точка. Теперь она уйдет.

Однако сегодня Ивель произнес это магическое слово «развод», и Жанет снова стало страшно, будто бы она и не принимала никакого решения…

Загрузка...