Беседка любви

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Она даже не заметила, как в дверях кабинета появился незнакомый седой мужчина. Неизвестно, сколько времени он там простоял. Эбби просто подняла голову — а он тут, вошел без стука. Он не спрашивал о ней у консьержа, иначе ей обязательно бы сообщили по телефону, он ни у кого не интересовался, как пройти к ее кабинету, иначе его обязательно бы проводили. Нет, он пришел к ней так, словно точно знал дорогу, и теперь стоял в дверях с таким видом, будто готов ждать до бесконечности.

— Вы ко мне? — спросила Эбби, опять склоняясь над рабочим столом.

— Простите за вторжение, — сказал незнакомец, — но у меня есть кое-что, что может вас заинтересовать.

— К сожалению, я очень занята, — ответила Эбби, не отводя глаз от монитора, стоявшего на краю стола.

У нее оставалось не так много времени, чтобы просмотреть распечатку верстки и внести исправления в файл. Ей не хотелось показаться невежливой, но газета есть газета и крайний срок есть крайний срок. Если вы без предупреждения пришли к редактору, то не стоит надеяться, что все его внимание будет сосредоточено исключительно на вас.

— Скажите, это может подождать? — поинтересовалась она, продолжая проверять текст.

— Боюсь, что нет, — отозвался незнакомец.

Эбби оторвалась от работы. Мужчина, застывший в дверях ее кабинета, был одет в светлый льняной пиджак, на полу у его ног стоял портфель, старый, потертый, но хорошего качества. Эбби подумала, что незнакомец, скорее всего, неместный, хотя и не была до конца в этом уверена. После секундного колебания она вернулась к верстке.

— Это займет не больше минуты, — настаивал он. — Вы ведь Эбби Рестон, не так ли?

Она кивнула, не глядя на него.

— Я хочу рассказать вам одну историю, — продолжал мужчина, — которую вы, возможно, захотите напечатать в «Леджер». Думаю, она заинтересует ваших читателей.

Так она и думала. Газета «Леджер», которая начала издаваться в середине прошлого века, специализировалась как раз на различных историях. Эбби стала редактором всего полгода назад, но ей уже не раз приходилось выслушивать предложения преданных читателей по поводу «замечательных» сюжетов для статьи: пропавшие обручальные кольца, смерть любимого чихуахуа, ссоры между соседями и тому подобное. Обычно то, что люди считали идеально подходящим для газеты, на деле оказывалось слишком личным, банальным или просто неинтересным.

— Вам лучше поговорить с кем-нибудь из наших репортеров, — посоветовала Эбби. — Я могу познакомить вас с…

— Нет, — перебил ее незнакомец.

Эбби взглянула на него.

— Эту историю должен записать кто-то, кто действительно умеет писать. Мне кажется, что вы как раз такой человек, — продолжил он. — Может, мне стоит сначала объяснить, в чем суть дела, а потом вы уже будете решать.

Эбби посмотрела на монитор с нетерпеливо мигающим курсором, потом на мужчину, неподвижно стоявшего в дверях.

— Только если вы расскажете в двух словах, — наконец согласилась она.

Мужчина кивнул.

— Это история любви, — начал он.

— Ну, пока вы не сказали ничего нового, — пробормотала Эбби и откинулась на слегка скрипнувшую спинку деревянного кресла.

— История моей любви, — продолжил незнакомец. — Простите, я не представился. Меня зовут Мартин Рейфил.

Он смотрел на нее так, словно ожидал реакции на свои слова. Эбби медленно покачала головой и слегка пожала плечами:

— Мы знакомы?

Мужчина улыбнулся, но скорее не Эбби, а своим мыслям.

— Вообще-то нет, — ответил он, — но в прежние времена это имя было достаточно известным в здешних местах… — Мужчина оборвал себя и перешел прямо к делу: — Каждый год двадцать седьмого мая, вечером, я встречаюсь с женщиной, которую люблю, в беседке городского парка. Это единственный день, когда мы можем быть вместе. — Он кивнул в сторону окна.

Эбби повернулась на кресле, следуя за его взглядом через улицу к городскому парку, а там — к беседке, где в данный момент сидела молодая мама с ребенком. Малыш недовольно уворачивался, не позволяя ей вытереть свое личико мокрым платком.

— Раз в год, — задумчиво произнесла Эбби, и Мартин согласно кивнул.

Значит, не жена, решила Эбби. Любовница? Но зачем тогда ему об этом рассказывать? И зачем просить ее рассказать об этом всему миру, во всяком случае, всему Лонгвуд-Фолс? Начало заинтриговало ее, но Эбби прекрасно понимала, что это еще ничего не значит — у нее такая работа: быть любопытной. Вопрос в том, будет ли еще кому-нибудь интересно это глубоко личное ежегодное событие. Эбби искоса взглянула на настольный календарь.

— Двадцать седьмое уже завтра, — сказала она Мартину.

Он снова кивнул:

— Мы с Клэр много лет встречаемся в беседке двадцать седьмого мая. Если точнее, уже пятьдесят лет. И еще ни разу не пропустили ни одного свидания.

Пятьдесят лет. Эбби недавно исполнилось тридцать пять, и она с трудом могла представить, как будет жить через пятьдесят лет. А уж чтобы любить кого-нибудь столько времени — мысль об этом вообще не укладывалась в ее голове. Она пристально посмотрела на посетителя, словно только что увидела его. Мартин Рейфил был уже не молод, но в его внешности было что-то необъяснимо привлекательное и по-своему молодое. Посеребренные годами длинные волосы лежали так, словно только что нетерпеливая рука отбросила их назад. Ему, скорее всего, было глубоко за шестьдесят, столько же, сколько было бы сейчас ее отцу, внезапно поняла Эбби и попыталась представить Мартина Рейфила в молодости. Темные волосы еще не тронуты сединой, тонкая кожа не изборождена морщинами, длинные пальцы нежно касаются лица женщины… Внезапно перед ее мысленным взором возникло лицо отца, умершего семь месяцев назад, а потом исчезло — Эбби просто не могла представить, что ее отец, как бы он ни любил ее мать до самой своей смерти, был способен на порыв страстной нежности.

— Эбби, извините, к вам можно? — Из-за спины Мартина Рейфила выглядывала Ким, работающая в газете и за секретаря и за продавца.

Невысокая, явно злоупотребляющая кофе молодая женщина с розовым ободком на волосах переминалась с ноги на ногу на пороге кабинета. Мартин отошел в сторону, и Ким спросила:

— Успеете отправить материалы к полудню?

В тот момент Эбби с трудом понимала, о каких именно материалах говорила Ким, но, вспомнив, быстро извинилась и пообещала, что мигом все доделает.

— Простите, — повернулась она к Мартину. — Я бы очень хотела дослушать вашу историю, но… — Она махнула рукой в сторону Ким, компьютера и покорно мигающего ей курсора.

— Все в порядке, — мягко ответил Мартин Рейфил. — Спишем это на то, что я не умею распоряжаться своим временем. — Казалось, что вся ситуация его немного забавляет. — Так что спасибо вам. В любом случае, я пытался. Вы были очень добры, и я благодарен вам за это. — Он кивнул, поднял портфель и вышел из кабинета так же тихо, как и вошел.

Эбби хотелось остановить его, но что бы она ему сказала? Даже если найти время для того, чтобы выслушать Мартина, разве она могла ручаться, что его историю напечатают в газете? И все же было как-то неправильно молча отпускать человека, который хранил свою любовь на протяжении полувека и теперь хотел рассказать о ней всему миру. Ким завалила ее стол бумагами и вышла из кабинета. А Эбби повернулась к окну и смотрела, как Мартин Рейфил бредет по городскому парку, проходит мимо беседки, даже не оглянувшись в ее сторону, как надувается его светлый пиджак, словно легкий весенний ветерок вот-вот подхватит Мартина и унесет на край земли… Эбби смотрела и думала, что ей очень хотелось бы, чтобы он вернулся.

— Счастливой годовщины, — прошептала она.

На следующий день Эбби Рестон с головой погрузилась в составление очередного номера «Лонгвуд-Фолс Леджер». Она забежала на собрание персонала, написала заголовочную статью по поводу дебатов о школьных налогах, выпила слишком много кофе, пропустила ланч, после полудня подняла себе уровень сахара в крови при помощи двух шоколадных батончиков, немножко поругала себя за то, что наелась сладостей вместо того, чтобы побаловать организм салатом, который сама утром оставила в офисном холодильнике, и, наконец, ровно в пять часов вечера отправила номер от двадцать восьмого мая 1999 года в печать и в руки читателей.

А это значит, что сегодня двадцать седьмое мая, подумала Эбби, поднимаясь из-за стола и потягиваясь так, что у нее внутри что-то хрустнуло. Впервые за день она вспомнила о загадочном незнакомце, посетившем ее вчера. Сегодня был тот самый майский день — единственный в году, когда он мог увидеться с женщиной по имени Клэр. Эбби посмотрела в окно на белую беседку вдалеке, словно надеясь, что Мартин и Клэр внезапно появятся там. Потом в ее памяти всплыли его слова: «Вечером». А до вечера было еще далеко, да и если бы не было, она все равно не знала, что ожидала увидеть за окном помимо двух влюбленных — не такого уж и удивительного зрелища для лужайки городского парка.

Выйдя из офиса, Эбби довольно быстро добралась до своего небольшого уютного домика на Элдер-Лейн, находящегося всего в трех кварталах от ее работы. Возможность навестить дочку среди трудового дня была для нее настоящим подарком — она не могла позволить себе ничего подобного, когда работала редактором в нью-йоркском журнале. Сейчас же Эбби спокойно вошла в дом и увидела шестилетнюю Миранду сидящей за столом перед тарелкой с кусочками курицы, нарезанными их домработницей миссис Фрейн в форме маленьких динозавриков.

— Мамочка, посмотри, трицератопс[1]! — воскликнула Миранда, размахивая вилкой, и потянулась через стол, чтобы обнять Эбби.

Эбби с наслаждением вдохнула сладкий запах ее волос: молочный шоколад и фруктовый детский шампунь.

Миранда щебетала про свои школьные дела, а Эбби, улыбаясь, слушала ее. Сегодня малышка вместе со своим классом ездила на молочную ферму, где каждому ребенку разрешили потрогать вымя спокойной коровы — естественно, что девочка только об этом и говорила. Эбби сидела, слегка наклонившись вперед, оперевшись локтями на колени, и не отрываясь, смотрела на дочурку, словно хотела запомнить все до мельчайшей черты — ведь впереди еще долгий вечер в офисе. Природа раскрасила Миранду так же, как и ее отца: каштановые волосы с особым ирландским оттенком и темно-карие глаза. Капризная судьба придумала для Эбби странное и неизбежное наказание: она вспоминала Сэма каждый раз, когда смотрела на дочь.

Эбби никогда не обольщалась, что растить ребенка одной будет легко, но она даже представить себе не могла, насколько тяжело окажется все время покидать Миранду. Их жизнь состояла из постоянных прощаний: Эбби снова надо бежать на собрание или собирать материал для новой статьи, а вот близится очередной крайний срок. Здесь было почти так же плохо, как в Нью-Йорке. Они с дочерью могли побыть по-настоящему вместе только в выходные или по вечерам, когда миссис Фрейн уходила домой (она снимала квартиру в двух кварталах от них). Тогда они валялись на широкой кровати Эбби и допоздна болтали обо всем на свете. Эбби заплетала Миранде косички или негромко читала вслух. И ничего не доставляло ей большей радости, чем эти часы.

Но сегодня у нее было всего несколько минут, чтобы наглядеться на Миранду, послушать, как у дочери прошел день, — и вот уже пора бежать обратно в офис. Эбби погладила дочку по плечу и собралась уходить.

— Мам, пока, — улыбнулась Миранда и тут же потянулась к книжке о маленькой девочке и ее домашнем хамелеоне.

— Эбби, подождите минутку, — спохватилась миссис Фрейн. — Я совсем забыла. Вам звонил мужчина из Нью-Йорка. Сказал, что его зовут Ник, и он всего лишь хотел поздороваться и узнать, как вы с Мирандой поживаете.

— Доктор Ник? — Девочка вопросительно взглянула на мать, и та кивнула в ответ.

Ник Келлехер оставил несколько сообщений на автоответчике с тех пор, как они сюда переехали, пару раз они с Эбби поболтали, рассказывая друг другу последние новости, и слегка пофлиртовали, но она никогда не подавала ему надежды и даже не намекала на то, что он может ей нравиться. А он все равно продолжал звонить.

— У него довольно приятный голос, — заметила миссис Фрейн.

— Он и сам довольно приятный человек, — ответила Эбби и повернулась к двери, резко обрывая разговор. — Увидимся вечером, — попрощалась она до того, как Миранда или миссис Фрейн успели хоть что-то сказать о Нике.

Возвращаясь в офис — небо уже начинало темнеть, наступал мягкий майский вечер, и рабочий день подошел к концу, но только не для нее, — Эбби неожиданно свернула в парк. Конечно, ей надо было спешить в редакцию, но она напомнила себе, что история, которую ей предложили записать, история Мартина Рейфила и женщины по имени Клэр, может оказаться для «Леджер» важнее, чем ее присутствие в кабинете. Как он сказал — история любви?

Эбби выбрала скамейку рядом с беседкой — не слишком близко, чтобы не показаться навязчивой, но и не слишком далеко, в самый раз, чтобы незаметно понаблюдать за… За чем? Воссоединением? Свиданием? Открытая со всех сторон и более чем старомодная беседка выглядела явно неподходящим местом для чего-то неприличного. Но может быть именно поэтому они ее и выбрали? Кому придет в голову, что два человека, встречающиеся в самом публичном месте города, пытаются что-то скрыть? Только сейчас Эбби поняла, как мало она обращала внимания на эту беседку раньше. Беседка просто была. У Эбби никогда не возникало желания поближе рассмотреть ее изящную архитектуру: белые восьмиугольники — она специально сосчитала углы, — из которых состояли невысокие стены, или остроконечную крышу, стремящуюся к вечернему небу. На вид это было довольно легкомысленное и ничем не примечательное строение, но, как оказалось, оно значило очень много, по крайней мере, для двух человек.

Эбби откинулась на спинку скамейки и начала поглядывать по сторонам. Сперва она увидела крупную пожилую женщину, в кардигане, с чересчур ярким макияжем, и взмолилась, чтобы та не оказалась Клэр. Ее опасения были напрасны — женщина прошла мимо. «Слава богу», — подумала Эбби. Затем другая женщина, рыжеволосая, довольно симпатичная, в спортивном костюме для бега, зашла в беседку и устроилась на скамейке, но она выглядела слишком молодо, чтобы встречаться с Мартином пятьдесят лет. Через некоторое время к ней присоединились две подруги, обе в спортивных костюмах. Вскоре все трое встали, сделали несколько упражнений, чтобы разогреть мышцы, и убежали. Больше никто к беседке не подходил.

Одновременно зажглись все уличные фонари вокруг парка, а через несколько секунд вспыхнули старинные светильники вдоль дорожек. Сразу же возникла удивительно уютная и немного волшебная атмосфера. Таким был весь Лонгвуд-Фолс: во многих смыслах идиллический, безопасный и родной, очень живописный, полный зелени, маленьких водоемов и извилистых дорог, окруженных невысокими изгородями. Но все же этого было недостаточно, чтобы удержать Эбби здесь. Как и многие из ее друзей, летом после окончания старшей школы[2] Эбби Рестон безо всяких сожалений села в поезд, направляющийся на юг, и умчалась в Нью-Йорк.

А теперь она вернулась. Когда прошлой осенью внезапно умер от инфаркта ее отец, Эбби приехала домой на похороны, чтобы поддержать маму. Она привезла с собой Миранду и домработницу — и несколько дней превратились в несколько недель. В конце концов, она решила остаться в родном городе, заняла пост редактора в газете «Леджер», освободившийся после смерти отца, устроила на новом месте дочку и даже домработницу, которой, впрочем, все равно не нравился Лонгвуд-Фолс — слишком уж он отличался от того, к чему она привыкла. Коллеги Эбби говорили, что она работает чересчур много, и, конечно, они были правы. Просто у нее пока не получалось до конца приспособиться к темпу жизни в маленьком городе. В манхэттенском журнале женской моды, где она работала редактором отдела, им нередко приходилось засиживаться до полуночи, причем это было своеобразной расплатой за сумасшедшие вечеринки с их изнуряющей атмосферой, пиццей и вином, жалобами и истощением. Миссис Фрейн часто допоздна сидела с Мирандой, так что Эбби приходилось вызывать ей такси и отправлять домой глубокой ночью.

— Вы работаете слишком много, — непременно заявляла миссис Фрейн, набрасывая на плечи пальто.

Позже Эбби не раз слышала эти слова от множества других людей. Но подобное отношение к работе было у нее в крови. Эта черта характера досталась ей от отца, и порой, сидя за массивным березовым столом, за которым Том Рестон провел последние сорок лет жизни, она не могла не думать о том, что отцу, как и ей, дни, заполненные размеренной деятельностью и проходившие в тщательном подборе материала, приносили успокоение и моральное удовлетворение.

Она чувствовала, что ему бы понравилась эта история. Эбби была уверена, что отец обязательно поместил бы в газету статью о двух влюбленных, которые встречались раз в год на протяжении пятидесяти лет. Он знал, что сказать людям. Значила бы эта история что-нибудь для него самого — мог ли он в принципе воспринимать что-то не как редактор газеты? — вот это уже другой вопрос. Когда Эбби была подростком, она однажды спросила маму:

— Кого папа любит больше, тебя или свою газету?

Мама задумалась, а потом ответила:

— Это довольно сложный вопрос. Думаю, он любит нас обеих, но по-разному.

Мамин ответ потряс Эбби до глубины души. Она-то рассчитывала, что услышит что-то обнадеживающее, вроде: «Конечно, меня, просто у твоего отца иногда бывают проблемы с проявлением чувств». Но вместо этого мама решила доверить Эбби нечто другое, правду, но более полную, и тем самым научила дочь одной важной истине: не стоит задавать вопрос, если не хочешь услышать ответ.

Эбби пришла в парк в сумерках, чтобы найти ответ на вопрос, хочет ли она печатать в газете историю Мартина и Клэр. Но сейчас она поняла, что сидит на скамейке рядом с беседкой, чтобы решить эту проблему для себя — не как редактор, а как читатель. Что значит эта история для нее? Отозвалась ли на нее ее душа? Но время шло, Мартин и Клэр не появлялись, и Эбби потихоньку смирялась с мыслью, что она так этого и не узнает.

Ночь мягко заполняла городской парк. Солнце на западе сначала опустилось за деревья, потом скрылось за магазинами. Мартин сказал Эбби, что за пятьдесят лет они с Клэр не пропустили ни одной встречи, и теперь она не знала, злиться ей или тревожиться. Эбби подумывала о том, чтобы вызвать полицию, — но что бы она сказала? Ей ничего не было известно об этих людях. Может, один из них был занят и, с утра предупредив другого, перенес встречу на следующий день? Может, она просто их упустила? За то время, пока она шла от дома к парку, они вполне могли встретиться и уйти. А может, все это было всего лишь выдумкой старого джентльмена? Но в это ей слабо верилось. За недолгое время их знакомства Мартин Рейфил показался ей искренним и убедительным и произвел впечатление горячего, но ранимого человека.

Эбби встала и осмотрелась. Она была одна. Магазины, окружавшие парк со всех сторон, уже закрылись: жалюзи были опущены, двери заперты. Она направилась к пустой беседке, поднялась по двум белым ступенькам и присела на деревянную скамейку. Эбби попыталась представить встречу Мартина и Клэр, как они сидят внутри, трогательно обнявшись. Затем под одной из скамеек она заметила что-то наполовину скрытое в темноте. Эбби наклонилась, потом встала на колени и, наконец, достала таинственную находку — это оказался портфель.

Она вытащила его на свет и уселась на пол беседки. Старый, потертый, но сделанный из качественной кожи и хорошо прошитый портфель многое повидал на своем веку. Эбби провела пальцами по оттиснутым на нем буквам: «МР». Портфель Мартина Рейфила, тот самый, с которым он вчера приходил к ней в кабинет. Неужели он оставил его здесь для нее? Если и так, то зачем? Она огляделась — в парке по-прежнему никого не было. Поколебавшись пару секунд, Эбби потянулась к застежкам — те открылись довольно легко, — откинула крышку и заглянула внутрь.

В портфеле лежала куча разных вещей, многие Эбби не могла толком рассмотреть в неверном свете уличных фонарей, к тому же ничего из попавшегося ей на глаза ни о чем ей не говорило. Нечто подобное можно обнаружить в сундуке, спрятанном на чердаке от посторонних глаз: старые открытки, письма, меню из ресторана, пожелтевшие фотографии, забытые безделушки. Эбби осторожно перебирала содержимое портфеля, боясь нарушить какой-то невидимый порядок, и, наконец, нащупала пальцами несколько кассет, стянутых скотчем. Она вытащила их наружу, подняла вверх, чтобы рассмотреть получше, и вертела во все стороны до тех пор, пока не разобрала надпись на верхней кассете. Несколько слов, выведенных изящным почерком: «Эбби Рестон, пожалуйста, сначала прослушайте это».

Увидев собственное имя на кассете, Эбби испугалась, словно кто-то прошептал его из полутьмы, окружавшей беседку. Несколько секунд она раздумывала, не закрыть ли портфель и не засунуть ли его обратно под скамейку, будто ее здесь не было, и она ничего не видела. Но она видела. Эбби держала кассеты на ладони, слегка покачивая вверх-вниз, будто взвешивала возможные варианты. Итак, она оказалась права: Мартин оставил портфель в беседке, чтобы она его нашла или чтобы тот, кто его найдет, передал его ей. Но хочет ли она разбираться в этом деле? Если она отнесет кассеты в офис и вставит в магнитофон, который стоит у нее на столе — она часто слушала Чета Бейкера, ранние песни «Битлз» и этюды Шопена, — то пути назад уже не будет. Эбби хотелось знать, кем были эти Клэр и Мартин, и почему они не пришли в беседку сегодня. Но что именно она хотела знать? Не стоит задавать вопрос, если не хочешь услышать ответ.

Эбби взяла портфель, словно он был ее собственностью, и пошла через парк к редакции. Когда она добралась до опустевшего офиса — все уже благоразумно разошлись по домам, к своим семьям, горячему ужину, уютным креслам и заслуженному отдыху, — то первым делом дернула цепочку длинношеей настольной лампы, которая высветила беспорядок, творившийся на ее рабочем месте. Потом Эбби отодвинула в сторону всякие документы, поставила портфель, вышла в холл и достала из холодильника бутылку Гевюрцтраминера[3] — она уже несколько недель прохлаждалась там, лежа на боку. Насколько Эбби помнила, это был подарок от довольного рекламодателя — владельца магазина «Крепкая обувь для солидных мужчин» («Размеры до О-ГО-ГО!»). Затем она вытащила штопор из кухонного ящика, достала чашку из сушилки и со всем этим вернулась в свой кабинет. Там при свете настольной лампы открыла бутылку, налила немного вина и вставила в магнитофон первую кассету.

— Здравствуйте, — раздался в тишине голос Мартина Рейфила. — Если я прав, то вы слушаете эту кассету вечером, после заката, уже осознав, что мы с Клэр сегодня не придем в беседку. Простите, что разочаровал вас, — продолжал Мартин, — но все слишком сложно, чтобы я мог сразу объяснить, в чем дело. Я просто подумал, что вам будет интересно услышать историю о Клэр и обо мне, которую я не успел вам рассказать. Надеюсь, что вещи в портфеле станут хорошей иллюстрацией моих слов, хотя некоторые из них могут показаться вам до смешного сентиментальными, — и вы зададитесь вопросом, зачем я хранил их столько лет.

Эбби нагнулась, чтобы снять туфли, уронила их на пол и, закинув ноги на стол, коснулась ими портфеля. Человеческий голос в тишине опустевшего офиса звучал удивительно успокаивающе, и когда Эбби выпила первый глоток холодного вина, она поняла, что готова слушать всю ночь. Так она и поступила.