Беседка любви

ГЛАВА ПЯТАЯ

По вечерам достопримечательности Парижа освещались мощными прожекторами, которые горели до полуночи, а потом бесцеремонно отключались — до следующего вечера. Клэр гадала, чувствуют ли парижане то же восхищение, что и она, когда смотрят вверх, на залитый молочным сиянием Обелиск или Собор Парижской Богоматери, или воспринимают все это как должное, как когда-то давно она воспринимала немногочисленные тусклые виды Лонгвуд-Фолс, лишенные подобной иллюминации.

Каждый вечер они с Мартином гуляли по Парижу до тех пор, пока не гасли прожекторы.

— Спокойной ночи, Нотр-Дам, — шептал Мартин, когда они стояли на мосту и смотрели, как собор медленно погружается во тьму. — Спи спокойно.

А им самим было не до сна. Париж 1952 года был замечательным местом для молодых бодрствующих американцев. Город уже успел оправиться от последствий войны и стал почти прежним, так что каждый, у кого было достаточно кинетической энергии, романтического настроя и карманных денег, считал своим долгом сюда приехать. В столицу хлынули туристы из Штатов, и в любом уличном кафе или ресторанчике за звоном бокалов и эмоциональной французской речью можно было различить знакомый американский выговор.

Сначала Мартин и Клэр старались избегать своих соотечественников. Им хотелось остаться наедине с новым городом, забыть, что когда-то они жили совсем в другом месте. Мартин продал фамильный герб Рейфилов старому ювелиру с безупречной репутацией. Увидев драгоценность, тот опустился на стул и долго рассматривал через лупу каждый бриллиант. Вырученных денег оказалось достаточно, чтобы жить, ни в чем себе не отказывая, до осени, а там Мартину исполнится двадцать один год, и он станет полноправным наследником семейного состояния.

Однажды Мартин отвел Клэр в бутик Шанель. Просторные залы, наполненные прохладой и волшебными ароматами, сначала смутили девушку, но Мартин буквально втолкнул ее внутрь и с улыбкой наблюдал за тем, как Клэр завороженно смотрит по сторонам. На бесконечные ряды всевозможных нарядов, на длинноногих европейских моделей, которые ходили по магазину, едва касаясь пола, подобно лесным ланям, и обычных женщин, разглядывающих товары. Мужчины предпочитали стоять в стороне, у стены, и Мартин вскоре присоединился к ним, скрестив руки на груди. Происходящее вокруг казалось ему похожим на странно-завлекающий эротический ритуал: дамы заходили в кабинки для переодевания, облачались в выбранный наряд, затем раздвигали светлые шторы и представали перед мужчинами в волнующе обновленном виде. Женщины прихорашивались, мужчины оценивали. Для последних кто-то из персонала бутика принес напитки, и Мартин взял бокал, чувствуя себя так, словно он на коктейльной вечеринке, а не в магазине. Клэр решила примерить платье цвета неспелого яблока. Мартин вдруг понял, что почти все цвета он сравнивает с едой — нет, он почти все на свете сравнивает с едой. И ничего не может с собой поделать. Платье сидело на девушке идеально, а вот от шляпки, которую предполагалось с ним носить, она решительно отказалась.

— Non, non, — ответила она продавщице, предложившей ей головной убор.

Клэр по-прежнему терпеть не могла носить шляпы, хотя и настаивала, что это не имеет никакого отношения к тому, чем занимается отец Мартина. Она просто не хотела, чтобы что-то сдерживало ее волосы, ей было необходимо все время чувствовать себя свободной.

А в Европе Клэр действительно чувствовала себя полностью свободной. Она сказала об этом Мартину, как только они вышли из бутика Шанель с блестящим фирменным пакетом, в котором лежало упакованное в тонкую бумагу яблочно-зеленое платье. Оно оказалось таким дорогим, что Клэр чуть не передумала его покупать. Они брели по набережной Сены, сумка беззаботно покачивалась на руке девушки, Мартин кормил птиц остатками булочки, которую положил в карман после завтрака в номере. Время от времени он смотрел на Клэр и думал, что она выглядит очень счастливой. В Лонгвуд-Фолс он ни разу не видел ее такой. Даже в самый первый день, когда они столкнулись в беседке, в ней чувствовалась какая-то настороженность, скованность.

А теперь она словно открывалась навстречу миру, и Мартину было очень интересно, какой она станет.

В тот вечер Клэр надела зеленое платье от Шанель, а Мартин — новый серый костюм, и они пошли ужинать в маленький ресторан «Соланж» на Марсовом поле. Зал, окна которого выходили в сад, был освещен крохотными ароматическими свечками, и молчаливые официанты бесшумно скользили между островками света. Блюда, которые им принесли, показались Мартину восхитительными. В них не было ничего необычного, никаких несочетаемых продуктов, впервые встретившихся на одной тарелке. Мартин приходил в восторг от всего: от хлеба, принесенного в отдельной корзинке и накрытого искусно сложенной салфеткой, до палтуса, украшенного каперсами; от салата, заправленного маслом высшего сорта и винным уксусом, пахучего, но вместе с тем притягательного сырного ассорти до нежнейшего персикового торта, которым, как это ни печально, завершился волшебный ужин.

За ужином Мартин мало говорил, он смотрел вокруг и набирался опыта: наблюдал, как один официант изящно управляется со щипцами для хлеба, как другой одним изящным движением очищает рыбу от костей, а третий открывает бутылку с вином и терпеливо ждет, пока пожилой посетитель ресторана неторопливо сделает первый глоток. «Вот как это делается», — думал Мартин и мечтал о том, что когда-нибудь у него будет свой собственный ресторан. Не в Париже — он понимал, что никогда не сможет постигнуть все тонкости французской кухни. Но как бы то ни было, его ресторан обязательно будет похож на эту жемчужину.

Клэр наблюдала за тем, как он осматривает зал.

— Ты занят делом, не так ли? — спросила она, и Мартин кивнул в ответ.

Но ее слова отвлекли его от мыслей о ресторане. Он снова был с Клэр, и через стол, на котором мерцала маленькая свечка, смотрел на очаровательную американскую девушку в платье от Шанель. Он поднес к губам ее руку и поцеловал.

— Спасибо, что терпишь меня, — серьезно сказал он.

— Мне не приходится ничего терпеть, — улыбнулась Клэр.

— Я знаю, что временами ухожу в себя, — покачал головой Мартин.

— Я тоже.

Еще днем, когда они возвращались в отель после похода по магазинам, он заметил, как это произошло. Они шли мимо кинотеатра, где помимо прочих картин показывали «Американца в Париже». Этот фильм в прошлом году получил награду Американской академии, а теперь его показывали в роскошном парижском кинотеатре.

— Хочешь сходить? — спросил Мартин.

Клэр неопределенно пожала плечами, и они вошли внутрь. Этот фильм год назад уже показывали в Лонгвуд-Фолс, тогда во время просмотра они съели коробку шоколадных конфет «Milk Duds» и невероятно повеселились.

Но сегодня в Париже картина заставила Клэр плакать. Мартин повернулся к девушке, увидел в темноте ее залитое слезами лицо и удивленно спросил:

— С тобой все в порядке?

Она кивнула, что да, но он видел: плакать она не перестала, — поэтому предложил уйти, и Клэр согласилась. Выйдя на солнечный свет, она так и не смогла объяснить причину своих слез. В конце концов, это был мюзикл, полный песен, танцев и оптимизма.

— Я точно не тоскую по дому, — сказала девушка, когда они шли обратно в отель. — Я ни по чему не скучаю. Я, правда, была полностью готова уехать из дому. Я просто не могла так дальше жить. — Она замолчала и глубоко задумалась. — Но Лонгвуд-Фолс — единственное место, которое я хорошо знаю. И мне кажется, что так будет всегда.

Мартин не пытался спорить, доказывать ей, что скоро она будет знать Париж так же хорошо, как знала улицы, лужайки и пруды Лонгвуд-Фолс. Она была американкой в Париже, поэтому, хотя ее и переполняло счастье, временами накатывала грусть, и появлялось ощущение потерянности.

Однажды, гуляя по городу, Мартин и Клэр познакомились еще с одной молодой американской парой — те заметили у Клэр в руках «Сокровища европейской скульптуры» и поняли, что она разговаривает по-английски.

— Простите, — обратился к ним на ступенях Собора Парижской Богоматери стройный светловолосый парень. — Вы, случайно, не из Америки?

— Неужели это так заметно? — улыбнулась Клэр.

— Нет, — ответила симпатичная девушка, стоявшая рядом с незнакомцем. — На самом деле я сказала Валли, что для американцев вы слишком стильные. Я решила, что вы европейцы, может быть, из Скандинавии или откуда-то еще. Но потом мы увидели твою книгу и услышали ваш разговор…

— Мы попались, — шутливо вздохнул Мартин.

Вскоре обе пары — одна из Лонгвуд-Фолс, другая из Нью-Йорка — уже сидели в ближайшем кафе. Несмотря на то, что Мартин и Клэр старательно избегали других американцев, это знакомство девушку явно приободрило. Валли и Кейт тоже были не женаты. Раньше они жили в Гринвич-Виллидж[9], в шестиэтажном доме без лифта, где Валли целыми днями занимался своей пьесой, а Кейт сочиняла странную современную музыку для арфы. По ночам им обоим приходилось работать в Нью-Йорке, чтобы оплатить жилье и собрать денег на поездку в Париж. Кейт удалось устроиться телефонным оператором, а Валли был помощником официанта в придорожном кафе. Они приехали в Париж с группой таких же потенциальных писателей, композиторов и художников, которые расселились по дешевым пансионатам или сняли квартиры на время и намеревались жить тут, пока не кончатся деньги. Когда Валли спросил Мартина с Клэр, где они остановились, Мартин замялся — ему внезапно стало стыдно говорить правду.

Поздно вечером они пошли со своими новыми знакомыми на вечеринку, которую устраивали в одной из квартир на левом берегу[10]. Коридоры и лестничные площадки были заполнены болтающими американцами. Везде было накурено, как в ночном клубе, и воняло виски. Толстый парень из Канзаса, явно перебравший спиртного, упал с лестницы, и потребовалась помощь нескольких человек, чтобы поставить его на ноги. Какой-то парень с девушкой яростно спорили об искусстве, и, прислушавшись, Клэр поняла, что они никак не могут договориться, кто лучший художник: Пикассо или Брак. Сама Клэр лишь недавно увидела их картины и сейчас чувствовала себя немного не в своей тарелке — ей явно не хватало образования. До сих пор, прогуливаясь с Мартином по просторным залам Лувра, она чувствовала, как ее переполняют невероятный восторг и восхищение. Но при этом она понимала, что начала слишком поздно и уже никогда не успеет увидеть все.

Всегда будет слишком поздно, — подумалось ей. Как только ты осознаёшь, что что-то важно, то тут же понимаешь: время ушло и ничего нельзя сделать. Она встретила Мартина, когда ей было семнадцать. Вроде бы довольно рано… хотя в каком-то смысле опять же слишком поздно. Семья и прошлое успели прочно войти в ее жизнь и сейчас по-прежнему крепко держали ее. Клэр плакала на «Американце в Париже» потому, что фильм напомнил ей все, что она предала и оставила позади. Она не такая, как Мартин. Ему было легче разорвать старые связи — его семья была ужасной и жила по ужасным правилам. Клэр смотрела на него через лестничную площадку, заполненную веселящимися людьми. Он оживленно разговаривал с двумя незнакомцами — они обсуждали, в чем разница между американской и европейской политикой, — и курил «Галуаз», который вытащил из плоской синей пачки, протянутой одним из мужчин.

Мартин всегда ненавидел сигареты. И вот он стоит, наслаждаясь ощущением беспокойной молодости, на переполненной лестничной площадке где-то на левом берегу Сены, с зажженной сигаретой в руке, и беспечно наполняет легкие дымом. Ему было нечего терять. Он порвал со своей семьей и теперь был предоставлен самому себе. Вскоре он станет очень богат. Но Клэр, в отличие от него, мучилась от страха и тосковала по дому. Ей по-прежнему казалось, что она может очень многое потерять. И в этом была разница между ними.

Потенциальный романист, в черном свитере с тугим воротником, подошел к Клэр. Она слышала, как перед этим он беседовал, с кем-то о своей рукописи. Если она все правильно поняла, то книга называлась «Горький вкус граната».

— Веселитесь? — спросил он, протягивая ей ломтик сыра, который был таким мягким, что буквально растекался по пальцам.

— Да, — ответила она, силясь перекричать треньканье гитары и унылые завывания на французском языке, смысла которых она совершенно не понимала.

Повисло неловкое молчание.

— Кхм… — кашлянула Клэр. — Ваш роман… «Горький вкус граната». Он ведь так называется?

Писатель кивнул.

— О чем он? — вежливо поинтересовалась Клэр. — Гранат. Кто-то в романе ест гранат?

Потенциальный романист смерил ее долгим тяжелым взглядом.

— Нет, — ответил он, в конце концов. — В книге нет никакого граната. Это просто метафора. И довольно очевидная.

Затем он развернулся и ушел, очевидно, надеясь найти кого-нибудь более подходящего для беседы. Клэр почувствовала, как краснеет: ей было одновременно и стыдно, и неловко.

Ночью в отеле Клэр и Мартин долго ворочались под одеялом и никак не могли уснуть. Он замечательно провел вечер — она нет, и оба пропахли сигаретным дымом.

— Давай куда-нибудь уедем завтра, — внезапно предложила Клэр.

Она ясно видела Мартина в лунном свете, льющемся сквозь высокое окно.

— Конечно, — сказал он. — Почему бы и нет?

Он всегда был таким: с ним было легко. Клэр немного грустно и неспокойно на душе — и Мартин уже готов ехать куда угодно, только бы это изменить. На следующее утро, изучив карту и путеводитель, позаимствованные у консьержа, они сели на поезд до Экс-ан-Прованс, и городские кварталы постепенно сменились сельскими видами. Сойдя с поезда, Мартин и Клэр взяли напрокат ярко-желтый «ситроен» и поехали по дороге, вьющейся между приземистых холмов, в Лурмарен. Мартин как-то сказал, что знает одного человека, который там живет.

— А что это за человек? — спросила Клэр, уже сидя в машине.

— Просто старый друг, — сначала сказал Мартин.

Они остановились перекусить в одном из открытых кафе, разбросанных вдоль дороги. Мартин заказал большой стакан лимонада, а Клэр — холодный десерт под названием Mystere («Тайна»), который официант достал из морозильника, полного самых разных сортов мороженого. Mystere представлял собой апельсин, из которого вытащили мякоть и заполнили кожуру апельсиновым шербетом. Клэр успела съесть почти половину, когда ее ложка внезапно наткнулась на что-то твердое.

— Там что-то есть, — удивленно сказала девушка.

— Oui, mademoiselle, — вежливо улыбнулся официант, услышавший ее возглас.

Так вот что таилось в Mystere! Клэр усердно выковыривала ложкой шербет, пока не увидела предмет целиком.

— Ой, смотри, — тихо сказала она Мартину.

На ладони девушки лежало кольцо. Дешевое, оловянное, украшенное «драгоценным» камешком из зеленого стекла, блеснувшем на полуденном солнце. Они смотрели на кольцо, и Клэр знала, что оба подумали о свадьбе.

Они договорились, что поженятся тогда, когда решат где-нибудь осесть. Сыграют свадьбу и нарожают кучу детишек. Но когда это произойдет? Клэр во многом была консервативнее Мартина: ей было необходимо знать, что уже совсем скоро у них будет собственный дом, ей были необходимы хоть какие-то гарантии.

— Конечно, мы поженимся, — повторял Мартин.

— Когда? — продолжала допытываться она.

— Скоро, — отвечал он.

А сейчас Мартин взял кольцо с ее ладони и торжественно надел ей на палец. Оно все еще не согрелось — должно быть, пролежало в холодильнике много дней или даже недель. Мартин перегнулся через металлический столик и прошептал ответ на вопрос, который Клэр даже не успела задать.

— Скоро, — услышала она.

Мартин наконец признался Клэр, что старый друг, к которому они ехали в Лурмарен, на самом деле Николь Клемент, когда-то работавшая кухаркой в доме Рейфилов и на один день ставшая любовницей пятнадцатилетнего хозяйского сына. Теперь ее звали Николь Вашон, и она была замужем за местным автомехаником, Тьери Вашоном. Это все, что Мартину удалось узнать из редких обрывочных писем, которые он получал от Николь. Но они не виделись ужее пять лет, и за это время многое могло измениться. К большому облегчению Мартина, Клэр совсем не расстроилась, узнав, к кому они едут.

— Будет очень интересно пообщаться с ней, — вот и все, что она сказала.

Когда они ехали к Николь, Мартин надеялся, что Лурмарен окажется совсем маленьким городком, вроде деревушки, где достаточно спросить двух-трех случайных прохожих, и один из них уж точно будет знать что-то о нужном тебе человеке или хотя бы о его семье. Так и вышло. На самом деле первый же местный житель, мужчина в длинном белом фартуке, подметавший улицу перед boulangerie (булочной), в ответ на их вопрос закивал «да, да», указал на церковную колокольню, посоветовал свернуть за ней налево и там спросить кого угодно. Мартин так и поступил, только ему даже спрашивать никого не пришлось — едва они успели свернуть на улицу за церковью, как увидели Николь.

— Это она, — сказал Мартин. — Я так думаю.

Вверх по улице шла женщина. Она вела за руки двоих детей, которые высокими чистыми голосами распевали Lundi matin: «L’empereur, sa femme et le petit prince…»[11].

Мартин заглушил мотор, и они вышли из машины. Он посмотрел на Клэр. Та кивнула: давай.

— Николь? — позвал Мартин.

Женщина не слышала.

— Николь?

Она наконец повернулась. Этой женщине было больше тридцати лет, она ждала ребенка, но в ней невозможно было не узнать прежнюю Николь.

— Мартин?

Она, как обычно, произнесла его имя на французский манер с ускользающей «н». Затем взвизгнула и бросилась к нему. Они обнялись, и вскоре Николь уже знакомила его со своими дочерьми Жоель и Мари, а Мартин представлял ей Клэр. Потом Мартину и Клэр вдруг сообщили, что в их честь собираются устроить праздничный обед: свежеиспеченный хлеб, сочные помидоры, сыры, оливки, креветки в чесночном соусе, местное вино — все на длинном дубовом столе, который поставят во дворе, полном тенистых деревьев. Пока взрослые разговаривали, дочери Николь уже начали петь Vendredie matin: «L’empereur, sa femme et le petit prince…»[12].

Сначала Мартин настаивал, чтобы Николь ни о чем не беспокоилась и не утруждала себя, но она убедила его, что лучше уступить. Лучше для него, потому что она в любом случае будет бегать и суетиться, хочет он того или нет, и лучше для нее, потому что, как только по городу разнесется весть о приехавших американцах, к ней все равно толпой хлынут соседи и родственники.

И Мартин с Клэр сдались. Они сидели за столом и, словно это был день их свадьбы, слушали пожелания счастья от старых мадам, смеялись над проделками детей и наслаждались солнцем, радушием хозяев и покоем. Тень того, что случилось в кладовой много лет назад и, возможно, ускорило отъезд Николь в Лурмарен, промелькнула лишь один раз, ближе к вечеру, когда во двор вошел мужчина, вытирающий руки о серый рабочий комбинезон и явно не ожидавший обнаружить празднество. По крайней мере, ничего не предвещало этого, когда рано утром он уходил в гараж. Николь встала из-за стола и направилась к нему, успев прошептать на ухо Мартину:

— Это Тьерри. Он ничего о тебе не знает.

Мартин не знал, чего ждать. Он по-прежнему до конца не понимал, зачем приехал в Лурмарен. С одной стороны, чтобы показать Николь, что ее необычный ученик неплохо справляется — ну, во всяком случае, достаточно неплохо. Что его интерес к кулинарии не угас, а, напротив, раскрылся в полную силу — как и интерес к женщине по имени Клэр. И если на самом деле он приехал за благословением Николь, то получил даже больше чем нужно.

В конце вечера Мартин с Клэр в окружении племянников, кузин и просто знакомых семьи Вашон и Клемент направились на другой конец улицы, к дому родителей Николь. Они согласились остаться на ночь — спорить было бесполезно, — а рано утром собирались уехать из Лурмарена. Николь, шедшая рядом с Мартином, сжала его руку и сказала:

— Она просто очаровательна.

В нескольких шагах впереди Клэр пыталась научить маленькую Жоель прыгать через скакалку.

— Да, — улыбнулся Мартин.

— А твой отец?

Мартин развел руками:

— Он не такой очаровательный.

Николь рассмеялась:

— Как он к этому относится?

— А как ты думаешь?

— И тебе все равно? — спросила Николь.

Мартин покачал головой.

— Нет? — уточнила она.

Он посмотрел на нее:

— Ты мне не веришь?

Николь лишь слегка пожала плечами в ответ — это могло означать что угодно.

— Ответь, — настаивал Мартин.

— Мне кажется, — сказала Николь, — не так уж важно, что я думаю.

— Ты ошибаешься, для меня очень важно, — возразил Мартин, и в ту же секунду осознал, что это действительно так. — Я здесь именно для этого, — продолжил он, — чтобы узнать твое мнение.

Николь не смотрела на Мартина — она глядела вперед. Ее муж, Тьерри, нес на плечах старшую дочь. Мартин слышал, как он весело напевает: «Бууп, бууп, бууп…»

— Ты счастлива с ним? — спросил Мартин.

Николь помолчала, а потом кивнула:

— Он хороший отец.

Как и пожимание плечами, эти слова могли означать что угодно. Некоторое время Мартин размышлял, стоит ли настаивать на ответе, а потом понял, что в каком-то смысле она уже все ему сказала. Тьерри оказался очень хорошим, добрым человеком, но не таким, которому жена могла бы признаться в опрометчивом поступке, совершенном с американским мальчиком почти вполовину младше ее.

Мартин и Николь прошли остаток пути молча и вскоре оказались перед дверью дома ее родителей. Толпа провожающих остановилась. Все вокруг наполнилось объятиями, поцелуями в щеку, рукопожатиями, словами благодарности и обещаниями когда-нибудь снова встретиться. Жоель продолжала прыгать через скакалку посреди вечерней улицы. Клэр вернулась к Мартину, и он обнял ее за плечи.

— Кажется, я обучила твою дочку новому трюку, — сказала она Николь.

— Как ускакать из дому, — продолжил Мартин.

— Ну, рано или поздно это обязательно случится, — притворно вздохнула Николь, и они засмеялись. Затем она повернулась к Мартину: — Позволь мне кое-что у тебя спросить.

Он почувствовал, как гаснет его улыбка, и внезапно осознал, как близко к нему она стоит. Николь была единственным человеком в доме Рейфилов, действительно понимавшим Мартина. Она поддерживала его и верила в то, что он с его талантом достигнет вершин, а не просто унаследует шляпную империю штата Нью-Йорк.

— В чем дело? — спросил Мартин.

— Вы собираетесь вернуться в Париж?

— Рано или поздно, — ответил он. — Думаю, сначала мы поедем в Италию. Клэр хочет кое-чему научиться у Микеланджело.

При этих словах Клэр легонько ткнула его в бок.

— Когда закончите с Италией, отправляйтесь в Ирландию, — посоветовала Николь. — Там встретитесь с моим другом. Он работает шеф-поваром в ресторане одного из замков. Если ты серьезно…

— Замок? — удивилась Клэр.

— …настроен стать поваром и когда-нибудь открыть свой собственный ресторан, ты меня послушаешь. Не так ли?

Николь попросила у Клэр ручку, написала что-то на клочке бумаги и протянула его Мартину. Еще несколько секунд она смотрела на него, чтобы сохранить в памяти его образ. Потом отступила назад, повернулась к родителям, пожелала им спокойной ночи, позвала дочерей, взяла их за руки и повела свою семью по извилистой улице домой. Николь медленно брела в гору — точно так же, как сегодня утром, когда Мартин случайно увидел ее, как наверняка ходила каждый день и, скорее всего, шла бы сейчас, даже если бы он не приехал, если бы он вообще никогда не появился в этом городе. И Мартин смотрел на нее до тех пор, пока она не скрылась в вечерних сумерках.