Глава 19

Вдовствующая герцогиня пребывала в своих апартаментах и упорно продолжала вышивать. Дорис и Агнес прогуливались неподалеку от дома. Вскоре они вернулись и, расположившись в одной из гостиных на первом этаже, начали довольно нервно обсуждать, на что это может быть похоже.

– Возможно, – сказала Дорис, – ты сама это скоро узнаешь, через год или немногим больше.

Агнес порозовела от смущения.

Эмили удалось ускользнуть от няни в оранжерею, где он нашла укромный уголок, чтобы спрятаться. Там ее нашел Эшли и, ласково улыбнувшись, присел рядом, взяв ее за руку. Эмили склонила голову ему на плечо. Генриетта попыталась составить Люку компанию в библиотеке, но вскоре удалилась в свои покои, потому что было очевидно, что Люк не замечает ее присутствия.

Люк мерил комнату нервными шагами.

Анна была в спальне. Она рожала. Схватки начались вскоре после того, как она легла спать накануне вечером. Как только у нее не осталось сомнений, что настало время, она пошла в спальню Люка, вместо того чтобы вызвать звонком горничную. Он вскочил так быстро, как будто на него вылили ведро холодной воды, и на руках отнес ее обратно в спальню, хотя она и пыталась протестовать, повторяя, что вполне способна дойти сама. Вскоре к ней пришли горничная и миссис Уинн. За доктором послали немедленно. Никого больше не стали беспокоить. Анна надеялась, что утром все проснутся, чтобы узнать, что у герцога родился наследник.

Но и утром схватки продолжались, и стало казаться, что конца этому не будет. Анна слышала мольбу в своем голосе, когда она просила, чтобы открыли окна, или чтобы ей на лицо положили прохладное влажное полотенце, или чтобы кто-нибудь помассировал ей спину. Но она не в силах была что-то изменить. Ей казалось, что голос ей уже не принадлежит – это говорил кто-то другой. Сама Анна будто бы спряталась в глубине самой себя, укрываясь от боли, от беспокойства, от нетерпеливого возбуждения и от страха смерти – или от еще худшего страха, что умрет ребенок.

И наконец около полудня, хотя Анна к тому времени уже давно потеряла счет часам и минутам, характер боли изменился, и все тот же чужой голос вместо стонов и просьб начал издавать крики, призывая врача. Все стало болью и отчаянным напряжением и попытками вдохнуть воздух в короткие моменты передышек. И где-то вдали спокойный голос давал ей указания, которым она слепо подчинялась.

А затем была последняя, самая сильная боль, рывок, теплый поток и недовольный громкий крик.

Анна, сама не осознавая этого, смеялась сквозь слезы, протягивая руки к своему залитому кровью, кричащему, уродливому н прекрасному ребенку.

Люк прекратил ходить по комнате, только когда дверь библиотеки отворилась и появилась миссис Уннн. Он повернул к ней смертельно бледное лицо.

– Ее светлость счастливо разрешились от бремени, – сказала она с улыбкой, – мать и дитя готовы принять вашу светлость.

Он на мгновение застыл, прислушиваясь к шуму в ушах и раздумывая, так ли чувствуют себя люди перед тем, как упасть в обморок. А затем, не сказав ни слова, вышел из комнаты и через ступеньку побежал по лестнице на второй этаж, чего его светлости не приходилось делать уже лет пятнадцать, – именно это сказал миссис Уинн Коутс, проводив хозяина долгим взглядом.

В спальне было тихо, если не считать непривычного сопения новорожденного младенца. Люк не заметил, как горничная его жены, присев в реверансе, вышла из комнаты. Он неподвижно стоял в дверном проеме, не сводя глаз с постели, на которой лежала его жена. Она глядела на него широко раскрытыми глазами, а в руках у нее было что-то, аккуратно завернутое в одеяло.

– Люк. – Ее голос слегка дрожал, а взгляд ускользал от него. – У тебя родилась дочь.

Дочь. Он снова услышал шум в голове, а вдыхаемый воздух вдруг показался ледяным. Дочь. Он не отрываясь смотрел на жену.

– Ты в порядке? – спросил он.

– Да, только устала. – Ее голос был слабым и невыразительным.

Дочь. Он осторожно приблизился к постели и вгляделся в маленький сверток. Сквозь отошедшие края одеяла он увидел кругленькое личико с узкими глазами-щелочками, покрытое какими-то красными пятнами. Темные влажные волосы. Одна маленькая ручка. Пять крошечных пальчиков с пятью ноготками. Тоже в пятнах, как и лицо.

Его дочь. Его и Анны. Он стал отцом. Теперь он уже не одинокий человек, сам создающий для себя законы. И даже не просто муж, ответственный за благополучие и счастье женщины, выбранной им в жены. Он стал отцом. Главой своей собственной семьи. У него теперь дочь – его плоть и кровь.

Как во сне, он склонился над кроватью, протянул руки к свертку и бережно поднял его. Он не почувствовал никакого веса, кроме разве что веса одеяла. Но сверток был теплый и мягкий, и из него доносились странные сопящие звуки, и были эти чудесные глаза, внимательно изучавшие мир.

Господи! О Боже! У него в руках – жизнь. Человеческая жизнь. Жизнь, к появлению которой он был причастен. Жизнь, за которую он теперь долгие-долгие годы будет в ответе.

Его ребенок.

Его дочь.

Люк сам не вполне осознавал, какое чувство овладело им, но это была любовь, которая наконец вернулась к нему и уже навсегда воцарилась в его сердце, не отпуская. Любовь может даровать жизнь, но может и отнять ее. Страх и восторг смешались в его сердце, словно одно чувство было неотделимой частью другого. Любовь – это то, ради чего стоит жить. Не ради поиска наслаждений, а ради любви. В ней можно найти все эмоции, на которые только способен человек.

Любовь вернулась к нему, как только он взял в руки маленький сверток. Их дочь. Их бесценное сокровище. Через несколько секунд он уже не мог видеть ее – все расплывалось у него перед глазами. Он стоял, чуть отвернувшись от кровати, и чувствовал тепло, исходившее от свертка, окрыляющую легкость любви и слышал тихое бормотание девочки.

– Люк. – Дрожащий голос за его спиной прозвучал тоненько и жалобно. – Прости меня. Мне так жаль.

– Простить? – Он взглянул на нее через плечо.

– Может, через год у нас будет сын, – сказала она. Люк понял причину ее смущения и покраснел. Это было вполне логично. Ведь для этого он и женился на ней. И он никогда не делал из этого секрета. Как он мог быть таким глупым?

– Анна. – Он повернулся к ней. Его голос был чуть громче шепота. – Я не могу сейчас думать о том, что будет в следующем году. Только о сегодняшнем дне, вот об этой минуте. У нас есть дочь. Она прекрасна. Посмотри на нее. Она прекрасна.

– Ты правда не очень разочарован? – Она наконец взглянула ему прямо в глаза. Ее взор был полон надежды и мольбы.

– Разочарован? – Он бережно передал ей на руки ребенка, присел на кровать и прикоснулся пальцем к крошечной круглой щечке. – Анна, я хотел девочку. Долг велел мне надеяться на то, что это будет сын. Но втайне я всегда хотел девочку. Именно эту девочку.

И тогда она заплакала, закрывая лицо свободной рукой и тщетно пытаясь приглушить рыдания.

– Неужели ты действительно поверила, – спросил он, – что я был бы недоволен нашим ребенком или даже отказался бы от него только из-за того, что он не того пола?

И все же у нее не было причин думать, что он бы стал испытывать к своим детям, даже к сыновьям, какие бы то ни было чувства, кроме удовлетворения от того, что их род продолжается. Он ведь столько раз повторял ей, что не способен любить.

Он и сам не мог предположить, что снова сможет любить, полюбит своего ребенка почти с самого его появления на свет. Откуда он мог знать, что его ожидает это чудо и этот ужас?

– Я была т-так с-счастлива, – проговорила она сквозь рыдания, – была так счастлива, когда она родилась, когда я увидела ее и смогла взять на руки. Для меня тогда имело значение только то, что она жива и здорова. А потом я вспомнила.

– Я думаю, тебе нужно поспать, Анна, – сказал он. – Ты очень устала. Но знай, что я очень рад нашей дочери. Даже если б ты родила тройню мальчиков, я не смог бы чувствовать себя более счастливым.

Она рассмеялась неожиданно для самой себя, неуверенным тихим смехом.

– Будет время и для сыновей, моя дорогая, но, даже если их у нас и не будет, земля от этого не перестанет вращаться. Как мы ее назовем?

– Я не думала об именах для девочек, – сказала она. – Я по глупости была уверена, что это будет сын. Кэтрин? Элизабет? Изабелла?

– Я думаю, ее надо назвать Джой, – сказал он. – Ведь Джой – значит радость. Леди Джой Кендрик. Ну и еще добавим парочку длинных родовых имен. Тебе нравится?

– Джой? – Она закусила губу, а затем улыбнулась – впервые после родов. Это была ее улыбка – сквозь слезы, неуверенная, усталая, но все равно будто наполненная светом. – Да. Джой.

Он еще раз прикоснулся к щеке дочери и поднялся на ноги. Затем он склонился над Анной и поцеловал ее в губы.

– Спасибо, Анна, – сказал он. – За Джой. Это бесценный подарок. А теперь поспи. Я пришлю к тебе горничную.

Она смертельно устала и почувствовала это, когда Люк вышел из спальни. Но она не была уверена, что сможет заснуть. Слишком много чувств бурлило в ней. Она повернулась и посмотрела на малышку. На ее дочь.

Джой. Он назвал ее Джой – радость. Он сказал, что она бесценный подарок. Он сказал, что хотел иметь дочь. Он не был расстроен или разочарован.

И он смотрел на дочь, на Джой, с таким светом в глазах, какого она никогда раньше не видела. Он не обманывал ее, только чтобы она почувствовала себя лучше. Он искренне говорил о своих чувствах.

Люк полюбил их дочь.

Возможно, у нее есть надежда. Может быть, есть еще и будущее. Будущее с Люком и Джой и еще сыновьями и дочерьми, хотя сейчас она и подумать не могла, что вновь решится на эту пытку.

Но она пройдет через это снова и снова, если это поможет ей вернуть Люка. В последние три месяца они так отдалились друг от друга. Сегодня он в первый раз поцеловал ее. Может, теперь он вернется к ней. И может, с тем, другим, теперь все будет покончено. Теперь она жена и мать. Может быть, он оставит ее в покое.

Может быть, есть надежда.

– Ах, мадам, – сказала горничная, подходя к ней на цыпочках, – не надо вам плакать. Его светлость был резок с вами? В следующем году будет мальчик, я клянусь вам. А она такая славная, спокойная малышка. Бедняжка. Она появилась слишком рано. Она должна была подождать, пока родится ее братик.

Анна сквозь слезы улыбнулась своей маленькой, завернутой в одеяло радости.

* * *

– Надо наказать того, кто приказал сегодня звонить в церковные колокола, – сказала вдовствующая герцогиня за обеденным столом в тот день, когда появилась на свет ее внучка. – Надеюсь, ты уже об этом позаботился, Лукас.

Он внимательно посмотрел на нее.

– Это я приказал звонить, мадам, – ответил он, – чтобы возвестить о рождении моего первенца.

– Ты должен был сначала посоветоваться со мной, Лукас, – сказала она. – В Бадене церковные колокола возвещают только о рождении сыновей. Сегодня было сделано неверное сообщение.

– Нет, – сказал он, – сообщение было сделано верно. Известие о том, что герцогиня Гарндонская родила ребенка. Вы, мадам, ограничились сегодня тем, что поинтересовались здоровьем Анны. Эшли пожал мне руку, Дорис поцеловала меня, а Агнес сделала книксен, но все вы старались не проявлять слишком уж большого восторга. Генриетта вовсе выразила мне свое сочувствие. Слуги притихли, будто в доме кто-то умер. Только Эмили обняла меня, поцеловала, замочила слезами мой галстук, а затем улыбнулась мне и сказала глазами, как она за меня рада.

– Эмили не понимает, – мягко произнесла Генриетта, – как важно для мужчины твоего положения иметь наследника, Люк. Бедная Анна. Ей, должно быть, очень горько. Мне надо будет попытаться развеселить ее.

– Остается надеяться, – сказала герцогиня-мать, – что в следующем году она исполнит свой долг.

– Вы имеете в виду, мама, – спросила Дорис, – что церковные колокола звонили, когда родились Джордж, Люк и Эшли, а когда родилась я – нет?

– Они зазвонят на твоей свадьбе, Дор, – сказал Люк и увидел, как ее глаза расширились от удивления, когда он назвал ее этим детским именем. – И они будут звонить в честь всех моих детей, независимо от их пола. Наверху, с Анной, – ребенок. Наша дочь, которую мы не обменяли бы и на десять сыновей. Я пошлю Тео, леди Стерн, Ройсам и другой сестре Анны приглашения на крестины Джой.

– В конце концов, Люк, у тебя уже есть наследник , – улыбаясь, произнес Эшли. – Хотя смею заверить тебя, я претендую на эту роль.

– Вообще-то, я не собиралась выходить замуж в ближайшем будущем. – Дорис смотрела на Люка с опаской.

– Но это все равно произойдет, – ответил ей брат. – Я заметил, что даже самые очаровательные и воспитанные леди рано или поздно становятся жертвами Купидона. А ты и очаровательна, и воспитанна, Дор.

Она покраснела от удовольствия и потупилась.

– Коутс, – обратился Люк к своему невозмутимому дворецкому, который стоял рядом с лакеем у сервировочного столика. – К следующему обеду открой для слуг три бутылки вина, чтобы вы все смогли выпить за здоровье леди Джой Кендрик. И сообщи слугам, что сегодня праздник в честь ее рождения. Если я завтра увижу у кого-нибудь унылое лицо, я его тотчас же выставлю вон. Понятно?

– Да, ваша светлость, – ответил дворецкий с почтительным поклоном.

Люк поднялся из-за стола вместе с остальными членами семьи – он не разрешал женщинам выходить из-за стола первыми.

Итак, он дал им понять, что не позволит долгу управлять его жизнью и лишить его радости – как раз подходящее слово. Джой – значит радость. Это слово значит больше, чем наслаждение или удовольствие. Радость приносит... все. Да, все – любовь и счастье, и страх, и боль, и возможность чувствовать.

Он ясно понял, что любовь пробилась через все преграды, которые он так тщательно возводил вокруг своего сердца целых десять лет. Уже почти одиннадцать. И всего одно мгновение – тот миг, когда он впервые взглянул на свою дочь, – разрушило усилия стольких лет. Он любил ее – маленькую Радость-Джой, любил так сильно, что это почти пугало его.

Да, это пугало его – потому что он стал чувствовать непривычную потребность поделиться с кем-нибудь своими эмоциями. Ему надо было, чтобы звонили колокола, – хотя он и близко не подходил к церкви со времени своего возвращения в Баден. Он поссорился с семьей из-за того, что они холодно приняли появление на свет Джой. Он уже запланировал крещение и праздничный обед по этому поводу. И он почувствовал нежность к Эшли и Дорис, с которыми он почти не разговаривал все это время, и ему захотелось наладить с ними отношения.

А Анна... Он так отстранился от нее в последние три месяца. Они были только вежливы, но холодны друг с другом. Долг оставался, удовольствия не было. Он захотел, чтобы удовольствие вернулось, а с ним, может, и немного... радости. Их отношения должны быть чем-то большим, чем долг и удовольствие.

Маленький ребенок этим утром нашел прореху в его броне и разрушил ее. Без нее он чувствовал себя теперь незащищенным, почти обнаженным. Ему было страшно. И он не был уверен, что снова не захочет облачиться в нее и скрыть вдруг проявившуюся у него способность любить – любить своего новорожденного ребенка.

После семейного чаепития Люк пошел в комнату жены. Из-под двери пробивалась тонкая полоска света. Он тихонько постучал и подождал, пока горничная откроет дверь.

– Ты можешь пойти пообедать, Пенни, – сказал он.

Она сделала книксен и вышла из комнаты. Он тихо прошел внутрь, чтобы не разбудить жену и дочь. Но Анна полулежала, опираясь на высоко взбитые подушки, и кормила ребенка грудью. Она покраснела и улыбнулась ему, когда он подошел к ней и осторожно присел на кровать. Он перевел взгляд с ее лица вниз.

И снова от любви и нежности у него перехватило дыхание.

– Она забеспокоилась, – объяснила Анна, – и я подумала, может, она проголодалась. Хотя сейчас мне так не кажется.

Малышка обхватила губами сосок Анны, но не сосала.

– Она затихла, – сказала Анна. – Наверно, ей просто нравится так лежать. Люк, мне жаль, ты пришел в такой момент. А ты так одет. Ты так великолепен. На тебе тот же наряд, что и тогда, когда я впервые увидела тебя.

Хотя никто за обедом и не прокомментировал его внешний вид, он заметил, как домочадцы украдкой разглядывают его: он вышел к семейному обеду, надев самое красивое вечернее платье. Возможно, они и не поняли, почему он решил надеть самый лучший наряд. Он ведь еле удержался, чтобы не нанести косметику. Пришлось, однако, уступить традициям провинциальной жизни. Увы.

– А я выгляжу... так, – с извиняющимся смехом закончила Анна.

– Ты показалась мне прекрасной в зеленом с золотом бальном платье в тот вечер, – ответил он, – а сегодня ты кажешься мне в десять раз красивее.

Она снова засмеялась, и на этот раз в ее смехе прозвучала радость.

– Откуда такая галантность, ваша светлость? Джой, ты слышала, как твой папа льстит твоей маме?

Дочь ничем не показала, что она что-нибудь слышала. Казалось, она была и так вполне довольна своим положением.

– Сегодня церковный колокол звонил целых полчаса, – сказал он. – А слуги за обедом по моему приказу пьют вино. Завтра отсутствующим членам семьи и твоей крестной будут разосланы приглашения на крестины. И, как видишь, я надел золотой камзол и алый жилет. Не каждый же день человек впервые становится отцом.

Анна откинулась на подушки и улыбнулась ему.

– Люк, – произнесла она, переведя дыхание. Она хотела сказать еще что-то, но только слегка покачала головой и снова улыбнулась.

– Можно? – Он протянул руки, которые, как ни странно, именно теперь слегка дрожали, и взял девочку. Держа ее на руках, он с улыбкой смотрел на нее.

– У нее уже меньше красных пятен, – сказала Анна.

– Правда? – Он говорил, не переставая улыбаться. – А мне она кажется такой же красивой, как и в первый раз.

Анна, не поднимаясь с подушек, перевела взгляд с девочки на мужа. Она внимательно и удивленно смотрела на него. А он все улыбался.

* * *

Лоренс Колби не особенно был рад приезду Люка в Баденское аббатство. Он почти самостоятельно управлял имением целых пять лет, из которых первые три года Джордж, погруженный в свои несчастья, мало интересовался унаследованным им аббатством, а в последние два Лукас, герцог Гарндонский, жил в Париже и совсем не интересовался делами в родительском поместье.

Трудно было приспособиться к так неожиданно появившемуся герцогу, который начал пристально интересоваться всеми делами в Бадене и имел собственные непоколебимые представления о том, как следует вести дела. Его идеи требовали денег, которые так бережно откладывались в течение последних лет, и заключались во множестве улучшений, которые должны принести пользу в первую очередь арендаторам и крестьянам, и в меньшей степени – герцогству.

Колби был честным человеком, но вот уже год он чувствовал, что им пренебрегают. И когда ему предложили место в пятидесяти милях от Бадена, он согласился, хотя ему и не обещали более высокого жалованья. Деньги для управляющего значали далеко не все. Главное для него было иметь возможность все держать в своих руках. И он ушел из Бадена всего с недельным предварительным уведомлением в середине марта, когда весна была уже на пороге и во всех фермерских хозяйствах началась горячая пора.

Люк пребывал в растерянности. Он пытался было разобраться в делах поместья, но оказалось, что он совсем не знает делопроизводства. Однажды утром, войдя к себе в кабинет, он поморщился – на столе лежали все книги и записи, перенесенные от Колби. Он даже не представлял, с чего начать. Ему был нужен опытный управляющий. Но где такого найдешь, и к тому же так быстро? Надо, пожалуй, съездить в Уичерли и спросить, не предложит ли Вильям кого-нибудь, ведь он знает почти все. что касается фермерства.

Тут его мысли прервала жена, вошедшая в кабинет.

– Она спит? – спросила Анна.

– Что? – ответил он, а затем взглянул на ребенка, которого баюкал, держа на руках. Семья и слуги были удивлены тем, что он часто носил девочку на руках. Отцу не положено было проводить с ребенком более чем несколько минут в день. Это ему объяснила мать, после того как он как-то принимал гостей с Джой на руках.

– Ах да, – сказал он, – она, должно быть, задремала от скуки, когда я задумался и перестал говорить с ней. Анна, видела ли ты когда-нибудь такой беспорядок?

Нахмурившись, он указал на книги, валявшиеся на столе на полу.

Она взяла у него девочку.

– Я отнесу ее наверх, в детскую, – сказала она. – Знаешь, что говорит мама: можно избаловать и испортить ребенка, если его все время носить на руках. – Она улыбнулась. – Бедный Люк. Как нехорошо было со стороны мистера Колби уехать так внезапно. А ты не думал об Эшли?

– Эшли? – Он взглянул на нее, не понимая, и нахмурил лоб.

– Дорис рассказывала мне, что на каникулах он всегда ходил хвостом за мистером Колби, – сказала она, – и ты сам знаешь, как много времени он проводит с Вильямом.

Он сам ничего такого не знал. Как она добилась того, что Дорис ей это рассказала?

– Ты предлагаешь мне обратиться за помощью к брату?

– А для чего же еще семья? – ответила она.

Но у них необычная семья. Не такая, как у нее. Как он может попросить Эшли помочь? Но в то же время это, вероятно, было решением вопроса. В течение трех недель, прошедших с появления Джой, они с Эшли кружили друг возле друг и выражались исключительно фигурально. Люк не мог забыть, как его младший брат улыбнулся ему в вечер рождения Джой и напомнил, что у него есть наследник. А на следующий день Эшли пожал ему руку теплее, чем обычно, и сказал, что он искренне рад за него.

– Он не станет ни в чем помогать мне, – сказал он Анне.

– Может быть и так, – сказала она, устроив девочку на плече и поглаживая ее спинку свободной рукой. – Но ведь пока не спросишь, не узнаешь. Люк, попроси его. Пожалуиста.

Ему следовало догадаться, что она будет вести себя именно так – брать на себя роль его совести и заставлять делать то, что он не особенно хочет. Она не лучше Тео.

Он нашел Эшли на улице: они с Эмили шли через лужайку, возвращаясь домой после лесной прогулки. Эшли держал девочку за руку. В свободной руке Эмили несла букет нарциссов. Оба смеялись. Смех Эмили звучал как всегда странно, но привлекательно.

– Я хотел бы поговорить с Эшли, – сказал он, когда Эмили была уже достаточно близко, чтобы читать по губам. – А ты, если хочешь, можешь пойти наверх и посмотреть на малышку, пока Анна не уложила ее.

Эмили широко и счастливо улыбнулась ему и побежала к дому.

Эшли неприветливо взглянул на Люка.

– Я что-нибудь сделал не так? – спросил он. – Ты выглядишь довольно мрачно. Может, лучше поговорим в кабинете – ты по одну сторону письменного стола, а я по другую?

– Там я тебя там даже не смогу разглядеть из-за кучи книг, оставленных Колби, – ответил Люк. – Мне нужна твоя помощь, Эш.

Его брат удивленно приподнял брови.

– Надо же, – сказал он, – давно меня уже никто так не называл. – Затем нахмурился. – Что за помощь тебе нужна?

– Ты когда-нибудь представлял себя в роли управляющего? – спросил Люк.

– Ты хочешь, чтобы я занял место Колби? – с удивлением спросил Эшли.

– Если ты считаешь, что ты мог бы это сделать, – сказал Люк, – и если ты, конечно, хочешь этого. Ты ничего не обязан делать для меня.

– Это беда всей моей жизни, – сказал Эшли. – Я никому ничего не обязан. Наоборот, все обязаны заботиться обо мне. Иногда мне приходит в голову, что лучше уж прямо дуло к виску.

– Не стоит, – коротко бросил Люк.

– Я полагаю, – продолжал Эшли, – мне следовало стать священником или уйти в армию, когда мне это предлагали.

– Вовсе нет, если тебе это не нравится, – ответил Люк. – нам надо поговорить об этом, Эш, и найти что-нибудь, что тебе подойдет и придаст смысл твоей жизни. А сейчас, не сможешь ли ты помочь мне, покуда я не найду кого-нибудь на место Колби?

Эшли медленно кивнул.

– По правде говоря, Люк, – сказал он, – меня всегда интересовала коммерческая деятельность. Я как-то упомянул при папе Вест-Индскую компанию, но он просто взорвался. Ни один из его сыновей... Ну а дальше – сам представляешь остальное. Я мечтал уехать в Индию.

Люк пристально посмотрел на него.

– А сейчас тебе это уже неинтересно? – спросил он. Эшли пожал плечами.

– В таком случае нам надо немедленно заняться осуществлением этой идеи, – сказал Люк. – Если это действительно то, чего ты хотел бы, Эш. Но пока мы будем этим заниматься, не поможешь ли ты мне?

Эшли улыбнулся.

– Все у тебя на столе? – спросил он. – Я посмотрю. Я всегда заставлял Колби все мне объяснять. Да, я сделаю это для тебя, Люк.

Люк протянул вперед правую руку, и, мгновение поколебавшись, его брат протянул в ответ свою. Они обменялись крепким и теплым рукопожатием.

– Эш, – сказал Люк, – я так запутался. Дашь мне еще один шанс?

Эшли рассмеялся.

– Будь на твоем месте папа, – сказал он, – или даже Джордж, меня бы уже разложили на ближайшем столе и от души выпороли. И я могу сказать, что я заслужил каждый удар. Твое презрение было еще хуже, поскольку оно на меня подействовало сильнее, чем любая порка. Дашь ли ты МНЕ еще один шанс?

Люк хлопнул его рукой по плечу.

– Да, и прямо сейчас, – сказал он, – у меня в кабинете, мой дорогой. Нет, извини, – у меня в кабинете, мой брат.

Загрузка...