Бестолковая святая

День двадцать шестой

— Афликао, скажи на милость, зачем ты погладила и положила в шкаф грязную скатерть?

Девушка пожала плечами:

— Ты мне не велеть ее стирать, Полин.

Наша студентка-лиссабонка и раньше не была Марией Кюри домашнего хозяйства, но последнюю неделю она отрабатывала свои «десять часов в обмен на комнату» со слишком уж явным небрежением. Обнаружив, что она изуродовала лучший кашемировый пуловер Пьера в стиральной машине, я попыталась привести ее в чувство. Увы, мои кроткие упреки плохо доходили до Афликао: выходя из комнаты, она сияла, совершенно уверенная, что летом я оплачу ей билет до Португалии.

Я не сомневалась, что покоя Афликао лишилась из-за Пересов. Она очень быстро к ним привыкла и теперь много времени проводила на «оккупированной территории», как теперь называл нашу гостиную Пьер. Ладно бы она там порядок наводила, так нет же: вещи колумбийцев валялись по всей комнате, так что даже пыль вытереть было невозможно. Общение с Жозефиной, которая была всего на год старше, ее тоже не привлекало. Единственным в семье, кто переносил саквебуту, оказался Поль, он называл ее звуки «убийственной шумовой заставкой для фильма про маньяка на бойне». Юный Адольфо терроризировал нашу португалку. Увидев его, она немедленно поставила свой диагноз: полный псих, но тем не менее на всех парах неслась в гостиную, как только выдавалась свободная минута. Консуэло большую часть времени проводила в городе, решая дела в префектуре, а Афликао подолгу беседовала с Рамоном: она обращалась к нему по-португальски, он отвечал по-испански. Понимали ли они друг друга? Неважно. Я чувствовала, что эти разговоры шли обоим на пользу. Свежесть юной девы проливала бальзам на измученное сердце замкнутого, молчаливого Рамона. У меня мелькнула мысль — и я о ней немедленно пожалела, — что «нестандартная» внешность нашей прислуги заведомо спасала нас от скабрезной или неловкой ситуации. Афликао нашла в Рамоне отца, в котором наверняка очень нуждалась. Как бы там ни было, я радовалась, что убедила ее проявить интерес к Ближнему (с большой буквы), постигнуть сложность и благородство его натуры.

Афликао лениво помогала мне накрывать на стол в кухне, когда ей в голову пришла «мудрая» мысль.

— Зачем ты зовешь гостей ужинать, если в доме все наверх дном?

— У меня есть идея, — улыбнулась я.

Идея эта была, прямо скажем, небесспорной: собрать за одним столом двенадцать участников моего искупления.

Кое в чем на пути, указанном Карлом, я преуспела: Матильда и Марк ворковали как голубки; Пьер не понял моей задумки, но принял ее; мама обнаружила в себе призвание тюремной «посещальщицы»; семья Перес Агилар вроде бы удовлетворилась перспективой целый месяц бесплатно жить в нашей квартире; дети не прогуливали школу и курсы, на которые я их записала; Афликао гигантскими шагами продвигалась по пути открытости ближнему. Жермена заявляла, что довольна моими успехами. Очень неплохо. Но если я хотела двигаться дальше, мне следовало их объединить, чтобы все осознали: они не разрозненные элементы моего поиска смысла жизни, а частички гигантской мозаики вселенской любви.

Пьер сидел за столом между моей матерью и Жерменой и напоминал выпрыгнувшую из аквариума рыбу. Жермена была разочарована: Пьера не взволновал ее рассказ об агонии новобрачных, погибших в день своей свадьбы. Помощница умирающих переключилась на разговор с Мари-Анник, общаясь с ней через плечо моего мужа, и Пьер с ворчанием отказался от попытки приготовить себе еще кусочек фондю. Он бросил вилку на стол и нервно спросил:

— Полин, ты уверена, что рецепт фондю без масла так уж хорош? Я обжегся. Овощи варятся долго, а мужчину этим не насытишь. Я не наелся.

Его соседки обменялись взглядами, и мама высказалась как настоящая теща, заявив, что иметь жену, которая каждый вечер стоит у плиты, неслыханное везение. Жермена подлила масла в огонь:

— Согласитесь, дорогой Пьер, ваша реакция чуточку инфантильная и одновременно мачистская.

Матильда нежно улыбнулась Марку, и я ужасно обрадовалась, усмотрев в этом почти супружеское единение.

За столом брокер-охотник молчал как партизан. Время от времени он смотрел на меня полными ужаса глазами и тут же переводил взгляд на шарики из крупнозернового хлеба, которые выкладывал перед собой ровными рядами. О такой стратегии мы условились девять дней назад. Его «сдержанность» умиляла, но и слегка меня беспокоила. Невинная душа, он разве не понимает, что ничто великое не вершится без куража, благородной цели не достигнешь, не отринув старые предрассудки?

— Марк, ad augusta per angusta! — сказала я, поднимая бокал.

— Что это значит? — спросила Адель.

— Это латынь, ничтожество, — «перевел» ее брат, великий знаток древнего языка.

— Звучит примерно так: «К блестящим достижениям ведут извилистые пути», — улыбнулась моя мать.

— Это, что ли, порнуха? — ухмыльнулся мой сын.

Я быстро перевела разговор на другую тему.

Мое фондю на воде особого успеха не имело.

Афликао, сидевшая между супругами Агилар, разочарованно заметила, что «микшером мошно сделать из эта штука шуп».

Наступило всеобщее неловкое молчание. Мои гости явно не желали сливаться в экстазе. Как же далеки они были от моего представления о всеобщем понимании без учета возраста, национальности и даже банальной тяги к себе подобному!

Матильда пришла мне на помощь:

— Как тебе скандал в Матиньонском дворце, Полин? Звезду модного сериала застукали в сортире с премьер-министром. «Voici» расписала все в подробностях. Наши только об этом и говорят.

— Прости, Мат, я больше не выписываю «Voici».

Моя подруга бессильно уронила руки на скатерть. Пьер насторожился. Афликао прикрыла рот ладонью. Даже Жермена выглядела потрясенной.

— Почему?! — ахнула Матильда.

— Потому что считаю низкопробной прессу, которая мусолит личную жизнь людей, вмешивается в то, что ее совершенно не касается, лезет туда, где ее не ждут. Они, видно, не читали Библию! Не помнят заповедь: «Не судите, да не судимы будете».

Марк Гран-Ромье подхватил эстафету:

— Среди слепых и одноглазый — король. Жаль, что не знаю, как это звучит на латыни.

— Beati monoculi in terra caecorum, — тихо подсказала мама.

В комнате запахло безумием.

Вопль Адольфо все восприняли как избавление.

— Trece, trece, — повторял он с пеной у рта.

Его мать быстро перекрестилась и что-то сказала Пьеру.

Тот перевел фальшиво шутливым тоном:

— Она говорит, что ее сын посчитал: нас за столом тринадцать человек. В их стране с этим не шутят. Один из нас умрет. Самый молодой. Или самый чистый сердцем.

Жермена отнесла последнюю фразу на свой счет и сдавленно вскрикнула.