Безграничная любовь

КИФ И БЕТС

Июль 1899

Вокзал в Хэрроувэйле на этот раз не был пустынным. В Салуне было полно людей, и дверь его ежеминутно открывалась, впуская новых клиентов. От шумно работающих фабрик в небо уходил черный дым, а просторный холм усеивали аккуратные домики. Городок, пожалуй, процветал, хотя был и невероятно грязным. Вязы, клены и дубы во множестве росли на улицах, создавая густую тень. Киф помнил, как сажали эти деревья. Каждый год четвертого июля где-нибудь в городе проходила церемония посадки деревьев. Она всегда посвящалась памяти дяди Кифа — Сэма, мужа тети Пэйшиенс. Он умер в гражданскую войну, и именно он привез первые восточные деревья из Новой Англии аж в 1858 году. Июль был плохим временем для посадки деревьев, и много растений приходилось потом пересаживать, но церемонии в День независимости тем не менее продолжались. По мере того как городок разрастался, количество деревьев увеличивалось, и теперь они росли и у подножия холма, где жили самые бедные горожане. «Интересно, — подумал Киф, — сажают ли и сейчас деревья в День независимости». Если сажают, то, возможно, ему также следует посадить дерево в годовщину их свадьбы. Он улыбнулся своей молодой жене и продолжил осмотр города.

Улицы расширили, а центр города отодвинули от озера. Теперь в городе была Главная улица с троллейбусами и фонарными столбами, и в панораму города затесалось несколько двухэтажных кирпичных зданий Старые деревянные тротуары были такими же крепкими, может быть, только чуточку менее ровными. Самым большим сюрпризом для него явились отличные дороги, идущие от основных артерий города мимо аккуратных домишек, утопающих в цветах и кустарнике, греющемся на солнце, наверх к подножию горы Глэд Хэнд — туда, где в лачугах жили семьи лесорубов и фабричных рабочих.

— Эти улицы, должно быть, стоят целое состояние! — воскликнул Киф.

— Понятия не имею, — ответил кучер, согласившийся подбросить их до места. Он отрезал себе понюшку табаку и хлестнул лошадь.

— Мистер Хэрроу на короткой ноге со всеми этими политиканами. Они делают все, что он захочет. И в Хэрроувэйле все идет так, как хочет Хэрроу. С тех пор, как нас сделали административным центром.

— Административным центром! Когда?

— Пару лет назад. Мэру достаточно только намекнуть Хэрроу, что нам нужно, и можно считать, что это уже у него в кармане.

— Так, может быть, это мэр шантажирует шишек в столице, — предположила Бетс, — может быть, это вовсе и не Хэрроу.

— О нет, мадам. Эта чудесная дорога недаром называется Хэрроу Хайвеем. Нет, сэр. Эта дорога начинается здесь, в Хэрроувэйле, где у него большие дела, потом поднимается туда, где он живет, и идет через Кэмптен и через все его лесозаготовительные лагеря и городки. Дорога эта нужна ему не только, чтоб переплавлять по ней лес, но и чтоб ездить на быстрых авто. Удивляюсь, как это он не вымостил всю дорогу во Фриско, где построил себе этот дом за миллион долларов.

— Да уж. — И Киф замолчал, потому что впереди показалась больница.

Дом его бабушки, бывший теперь Инвалидным домом имени Сэма Хэрроу, и старая больница стояли когда-то на Фронт-стрит, окруженные прелестными лужайками и дорогами, ведущими к озеру. Теперь два старых дома были обнесены целым комплексом медицинских зданий и врачебных офисов, которые занимали целых два квартала. Когда-то обширное поместье поглотили улицы и магазинчики и хэрроувэйлская школа. Дальше, на Сэконд-авеню, находилась новая гимназия, Киф насчитал около нее четыре церковных шпиля.

— Пресвитерианский, методистский, баптистский и католический, — ответил кучер на вопрос Кифа.

На Мэйн-стрит, заметил он, было много стекла, и магазины выглядели очень нарядно.

Они миновали Долговой дом Хэрроу и новое здание суда с реющим американским флагом, окруженное тенистым парком, в котором сидел, вспоминая былое, старик в рубашке с короткими рукавами.

У подножия холма, на Фронт-стрит, по-прежнему размещалась телефонная компания, где работала Эунис Коннор, а рядом находился магазин компании Хэрроу, выглядевший теперь изрядно потрепанным. По нему расхаживали старики, и рассказывали они старые, как мир, небылицы.

Киф заметил, что солнце по-прежнему благоволит к той стороне озера, где раскинулся дом его детства.

— Вот Хэрроугейт, — сказал он Бетс, показывая на здание, стоящее на другом конце залитого солнцем водного пространства.

— Он точно такой, как ты описывал.

— Прогнил насквозь, скажу я вам, — фыркнул кучер, — я мог бы вам порассказать истории, что происходят там. — Он снова взглянул на Бетс. — Но они не для женских ушей.

Она было открыла рот, чтобы задать кучеру вопрос, но закрыла его с улыбкой паиньки, поймав предостерегающий взгляд Кифа.

— Так вы, наверное, его брат — новый врач, о котором говорит весь город?

— Верно. Я — доктор Киф Хэрроу, а это — моя жена.

— Очень рад, мадам. — Кучер приподнял фуражку. — Наверное, вы думаете, что я не смею так говорить о вашем брате. Но я его не боюсь, можете ему так и передать.

Не зная, что сказать на это, Киф был рад тому, что кучер продолжил разговор, не дожидаясь ответа.

— Что ж, бояться, что ли, что этот слепец выгонит меня из города, как и остальных? Голова Кифа дернулась.

— Слепец?

— Ну, может быть, он и не совсем слепой, но очень близок к этому, держу пари! Я видел, как он пару недель назад сходил с поезда. Уже стемнело, и он думал, что поблизости никого нет. Похоже было, что он не знал, где находятся его ноги. Ничего смешнее я в жизни не видел. — Кучер остановил лошадь. — Тпру, красавица, тпру. Вот и приехали.

Тетя Пэйшиенс занимала маленький домик рядом с больницей. Теперь ей было пятьдесят восемь, но она хорошо выглядела, несмотря на бледность и изможденный взгляд. Она так трогательно обрадовалась, увидев их!

— Киф, ты и представить себе не можешь, как это здорово, что я теперь не одна, что вокруг меня — семья, — сказала она. — Бетс, я счастлива встретиться с вами. В последние годы бывало так, что я… Ну, надеюсь, что вы никогда не узнаете, как бывает одиноко, когда никого из близких нет рядом! — И она снова обняла их обоих.

Дом ее был таким же теплым, как и ее приветствие. Стены с цветастыми обоями и яркие дорожки на полу являли собой контраст треснувшему деревянному столу и стульям.

— Это первый смотровой стол твоей матери, — сказала тетя Кифу. — Твоя бабушка накрывала его клеенкой. Джо так гордилась своим кабинетом.

У тети Пэйшиенс был тихий и спокойный голос, столь же располагающий к себе, как и ее дом. В нем не было никаких безделушек, которыми бывают полны большинство домов, и новобрачные были сразу же очарованы его необычной прелестью.

— Я отвела вам третий этаж, — сказала она, — так что вы сможете уединиться. Помню свои первые недели после замужества, — она запнулась и покраснела, потом быстро продолжила:

— Молодым нужно время, чтобы привыкнуть друг к другу. Ведь вы, наверное, планируете медовый месяц.

— Возможно, в следующем году, когда я обоснуюсь в больнице, — ответил Киф, улыбнувшись Бетс.

— Если будете ждать, пока обоснуетесь, то никогда никуда не поедете, — со строгостью, неведомой Кифу, сказала Пэйшиенс.

После обеда он спросил тетю о здоровье Карра.

— Думаю, не смогу рассказать вам больше, чем вы уже слышали от кучера, — протянула она. — Насколько я знаю, только мэр видит Карра регулярно, и, полагаю, Карр всегда сидит за столом, когда мэра Уильямса вызывают в Хэрроугейт на собрание. Он ничего не знает о том, слепнет Карр и не калека ли он. — Она взялась за вязанье. — Конечно, Олли видит его, но Эйлин говорит, что Олли ничего не рассказывает о том, что касается компании. Так что я слышу только сплетни, но и их стараюсь избегать.

Двумя днями позже молодожены взяли ключ у Эунис Коннор и поехали в Хэрроугейт навестить Джинкс и Элисон.

— Помни, я не знаю, что нас ждет, — предупредил Киф жену, наверное, уже в пятый раз.

— Ох, — воскликнула она, — ну перестань же наконец извиняться, ведь мы же еще даже не добрались туда!

— Просто я не хочу, чтоб ты разочаровалась, вот и все. Ты же знаешь, что у Джинкс не было времени ответить на мое последнее письмо. Так что в действительности она не приглашала нас. Боюсь, что она может не впустить нас, и ты будешь разочарована.

— Не впустить нас? Слушай, Киф, не выдумывай.

— Я просто хочу подготовить тебя.

— Я увижусь сегодня с Эли Хэрроу, и обсуждению это не подлежит. Если твоя сестра не откроет, я буду дуть изо всех сил, пока не сдую дверь и не влечу таким образом в дом. — Она улыбнулась ему, а он в который уже раз удивился своей везучести, способствовавшей тому, что столь удивительное создание стало его женой.

Прямо перед ними Хэрроугейт грелся в солнечных лучах. Лужайки были аккуратно подстрижены, а мамины цветочные клумбы засажены маленькими кустиками. Калитка была не заперта, и Джинкс не замедлила открыть им дверь.

— Видишь, — прошептала Бетс, — она ждет нас!

Шторы на окнах были раздвинуты, и комната купалась в солнечном свете. Все это было куда лучше, чем смел надеяться Киф.

Он гордо улыбался, представляя женщин друг другу. Он так хотел, чтобы все прошло хорошо. Они обнялись. Бетс в узкой юбке, блузе со стоячим воротничком и мужским галстуком выглядела великолепно. Но он не мог удержаться от сравнения наряда Бетс с женственной белой юбкой и полным лифом Джинкс. Какие они разные, подумал Киф, и в то же время каждая по-своему прекрасна! Бетс была худенькой, как тростинка на ветру, с длинной изящной шеей и иссиня-черными волосами. Джинкс — выше, полногрудая и крутобедрая.

— А где Эли? — спросила Бетс.

— Наверху. Я думала… Я подумала, что лучше будет, если мы сначала познакомимся.. Бетс улыбнулась.

— Благодаря ее письмам я чувствую себя так, как будто знаю Эли лучше, чем своих собственных сестер.

— А сколько у вас сестер?

— Две. Элен — семнадцать и Грейс — двенадцать, она ровесница Эли. И конечно же, от Кифа вы слышали о моем брате Марке.

Киф все думал, сколько же еще времени Джинкс намеревается прятать ребенка. За последние пять лет он несколько раз совещался с доктором Эмметтом Тилсоном, бостонским врачом, по-прежнему лечащим Элисон.

— Должно быть, ваша сестра увидела мое объявление в старом медицинском журнале, — сказал доктор Тилсон. Он был крепким пожилым человеком с большим носом и копной седеющих волос. — Я поместил рекламу, чтоб проверить свою теорию лечения (косолапости) «медвежьей стопы» у детей. Сейчас появилось очень много детей с таким дефектом, но родители стараются их прятать, как прокаженных или лунатиков.

— Так вы говорите, что у моей племянницы «медвежья стопа»?

— Должно быть, вначале она была очень небольшой, поскольку ее мать ничего не заметила до тех пор, пока ребенок не начал ходить. Но со временем дефект развился, потому что тогда, когда ваша сестра обратилась ко мне, это был уже значительный порок.

— А что вы можете сделать для Элисон и для тысяч ваших пациентов? Что вы шлете им в этих коробках?

— Металлические скобки. Я лечу Элисон Хэрроу уже шесть лет — дольше, чем всех остальных детей, — и никогда не видел ее. — Доктор Тилсон улыбнулся. — Но я видел, однако же, ноги Элисон благодаря новому фотоаппарату мистера Истмэна. Иначе я не мог бы сделать для нее скобки, мне пришлось убедить вашу сестру сфотографировать ее ноги и сделать необходимые измерения. — Он подошел к шкафу и вытащил несколько фотографий. — Она присылает мне каждые два месяца по восемь таких фотографий, и когда я считаю, что Элисон выросла из ее скобок или что надо изменить угол корректировки, я делаю ей новые. Конечно, это не бог весть какое приспособление, но, насколько я знаю, я — единственный, кто когда-либо пытался сделать что-нибудь подобное.

Киф рассматривал фотографии, а сердце его колотилось. Левая нога была не слишком деформирована — по крайней мере, на непросвещенный взгляд Кифа, но вид правой ноги заставил его сердце дрогнуть. Первые фотографии показывали почти полностью деформированную ножку — с огромной костью на одной стороне, поднятой пяткой и пальцами, смотрящими в пол. Бедная, бедная Элисон. Бедная Джинкс.

— Наверное, состояние ребенка ухудшалось, когда ваша сестра в первый раз написала мне. Чем больше Элисон ходила, тем больше сдвигались мягкие косточки. — Затем доктор разъяснил свою теорию, по которой благодаря скобке ступня мало-помалу приобретает нормальное положение и в конце концов должна полностью выпрямиться.

— Видите, так и получается, — сказал он. Киф просмотрел фотографии, обращая внимание на происходящие улучшения: левая ступня теперь выглядела совершенно нормально, а правая хоть и была еще искривлена, но значительно меньше, чем поначалу.

— А из-за чего бывает «медвежья стопа»? — спросил он.

— Родственники больных считают, что это наказание Господа. — Он пренебрежительно фыркнул. — Я же думаю, что это связано с положением ребенка при беременности.

Киф ушел тогда из офиса доктора Тилсона, погруженный в раздумья о том, прячет ли его сестра ребенка, чтоб оградить его от злых языков или чтоб скрыть грех, за который несет наказание.

Он обнаружил, что и сейчас, сидя в гостиной Хэрроугейта, думает о том же.

— Она не привыкла к людям, знаете. Тут живут очень тихо. Я просто не уверена…

— Она что — не хочет нас видеть? — требовательно спросила Бетс. «Что, черт возьми, могло произойти?» — удивлялась она. Письма девочки были такими открытыми и жадными до жизни, она так очевидно жаждала человеческого общения. — Я так хотела встретиться с ней. Джинкс тепло и понимающе улыбнулась ей:

— Конечно, она хочет встретиться с вами. Сходите к ней наверх, Бетс. Она убирает свои комнаты с того самого момента, как мы узнали, что вы приезжаете. Элис не хочет, чтоб вы подумали, что она такой же поросенок, как кузен Эдгар.

Бетс засмеялась печальным смехом.

— Вы, должно быть, думаете, что это ужасно — говорить так о родственниках, но, вероятно, вы знаете, что я не имею привычки скрывать свою точку зрения.

— Да, временами ты не скрываешь ее, — поддразнил ее муж.

— А ты сиди тихо, — улыбнулась она ему, — твоей сестре и так придется привыкнуть ко многому во мне, так что, пожалуйста, не усугубляй мои недостатки.

Джинкс тоже засмеялась, и сердце Кифа наполнилось надеждой на то, что она готова отказаться от своего отшельничества.

— Я останусь здесь, — сказал он, — а ты поднимись наверх, Бетс. Я знаю, вам с Элисон есть о чем поговорить.

Бетс взглянула на невестку.

— Можно?

— Конечно. Пройдите через кухню к лестнице и по ступенькам — на верхний этаж.

— Я тебе покажу, — вызвался Киф, но Бетс отрицательно покачала головой.

— Сиди спокойно, — сказала она, снимая свою широкополую шляпу и кладя ее на стол.

Киф смотрел, как она уходит, и на лице его отражались любовь и восхищение. Он повернулся к Джинкс:

— Ну, что ты о ней думаешь?

— Она прелестна. Он улыбнулся ей, удовлетворенный ответом.

— Расскажи мне о себе, — попросил он. — Твои письма в последние два года стали намного веселей.

— У нас все хорошо. Особенно не о чем рассказывать, все очень тихо.

— А почему, Джинкс? Почему ты все еще живешь затворницей?

Зеленые ее глаза неожиданно потускнели:

— Давай не будем об этом, Киф. Достаточно уже того, что ты и Бетс здесь, что я и так далеко зашла.

Послышался взрыв девичьего смеха и вслед за ним:

— Нет, ты не делала этого, скажи правду! — И снова взрыв смеха.

Джинкс вскинула голову, лицо ее просветлело от радостного удивления, как будто звук был ей в новинку, но она очень обрадовалась ему.

— Элисон так мило смеется, — сказал Киф.

— Они определенно поладили. Неужели печаль прозвучала в ее голосе?

— Бетс не с каждым сходится, — сказал он. — Она на все имеет свои собственные суждения. Ты знаешь, что мать даже отказывалась послать ее в школу? Она боялась, что там из нее выбьют уверенность в себе, как это случилось с Марком.

— А что — школа действительно лишила Марка уверенности в себе? — спросила Джинкс с улыбкой.

— Я бы этого не сказал, — рассмеялся Киф. — Если бы в нем было больше крахмала[2], вероятно, он мог бы наняться в прачечную на Фронт-стрит. Джинкс попросила его:

— Расскажи мне о больнице, о тете Пэйшиенс.

Он поколебался и решил пока не говорить Джинкс о своей озабоченности состоянием ее здоровья.

— Все хорошо, — сказал он, — руководит больницей железной рукой, но ее тем не менее все очень любят. — Он заметил, что голос его звучит чересчур сердечно, как отцовский, когда отец чувствовал себя не в своей тарелке. — Тетя Пэйшиенс — симпатичнейший тиран из тех, что мне приходилось встречать.

Джинкс печально улыбнулась.

— Да уж, совсем не похожа на Карра, это уж точно.

— Ты писала как-то, что Карр стал хуже. А как он сейчас?

— Я больше не слышу, что происходит в доме. Стены и двери укрепили, поэтому слышимость уже не такая, как раньше.

— О, Джинкс, неужели было так плохо? — Вспомнив, что довелось ему услышать тогда, сидя в библиотеке, Киф еще раз осознал, что пришлось вынести его сестре. Он спросил, глядя ей в глаза:

— Я слышал, что он стал калекой. Это правда?

Зеленые ее глаза широко раскрылись:

— Карр? Нет, я ничего не знаю. Я уже давно его не видела. Он обычно катался по округе в своих чудных автомобилях, но сейчас что-то не катается уже около месяца. Что с ним могло произойти?

— Ходят сплетни о том, что у него что-то с ногами.

Она махнула рукой.

— Наверное, он был пьян. Он слишком много пьет в последние годы.

— Вероятно, ты права. — Но Киф почему-то думал, что за этим кроется что-то более серьезное.

С верхнего этажа опять послышались раскаты смеха. Лицо Джинкс просветлело:

— Общение с Бетс будет так полезно Эли. Ваши письма так много значили для нее — для нас обеих.

— Я рад этому. — Он хотел было еще что-то сказать, но услышал, что они спускаются, и в ожидании повернулся.

Первой вошла Бетс, лицо ее светилось. Киф понял, что Элисон понравилась ей — по-настоящему понравилась.

— А где Эли?

— Спустится через минуту. О, Джинкс, она такая прелесть!

Они услышали медленные шаги на лестнице, потом более быстрые — по кухонному линолеуму.

Бетс поспешила к дверям, втащила девочку в комнату и встала рядом с ней с гордым, почти собственническим видом.

Элисон была высокой для своих двенадцати лет — выше, чем Бетс.

Рассказывая об их встрече потом, Киф говорил, что первое, что он увидел в ней, — это ее глаза — огромные зеленые звезды. Но в момент, когда она в действительности предстала перед ним, не ее глаза привлекли его внимание. У него возникло сильное ощущение, что раньше он уже видел Элисон.

Он сразу понял, что ее длинное платье, почти касавшееся пола, в эпоху, когда девочки уже не носили длинных платьев, было призвано скорее всего скрывать скобки доктора Тилсона. Осознание этого вызвало у него внезапную грусть. А знает ли Бетс, почему Эли подождала наверху и только потом в одиночку спустилась с лестницы? Поняла ли Бетс, что Элисон с трудом спускается с лестницы и поэтому не хочет, чтоб кто-то видел, как она это делает?

А потом светловолосая зеленоокая нимфа улыбнулась, и Киф забыл о скобках на ее ногах. Улыбка ее была такой широкой, открытой и искренней, а взгляд — таким дружелюбным, теплым и прямым, что Киф незаметно для себя придвинулся к ней, как мотылек к пламени свечи.

У нее были глаза Джинкс, но где раньше он видел это лицо?

— Неужели дядя не заслуживает того, чтобы его обняли? — спросил он, протягивая к ней руки.

— Я пока не очень сведуща в дядях, — ответила она, подходя к нему, — но люди, которых любишь, безусловно заслуживают этого!

Тельце ее было таким нежным, хрупким. Он отстранил ее на расстояние вытянутой руки:

— Ты похожа на мать, я это вижу, но будь я проклят, если могу сказать… — Он замолчал, по-видимому, в недоумении.

Джинкс быстро приблизилась к дочери.

— Она похожа сама на себя, правда, дорогая?

Мгновенье Эли выглядела смущенной, а потом принялась благодарить его — за книжки, письма, подарки — и в особенности за журналы.

— Дядя Киф! Они открыли мне целый мир! — Она рассмеялась:

— Фотографии в них совсем не похожи на те скучные снимки, что помещают обычно в книгах по истории и географии. Фотографии в «Уорлд мэгэзин» такие… такие живые. От них у меня ощущение, что я правда там — понимаете?

Киф взглянул на Джинкс.

— А тебе тоже нравятся фотографии в «Уорлд»?

— Я не очень-то много их видела — только пару последних номеров. Фотографии замечательные, конечно, но какие-то очень будоражащие душу. Эли говорит, что ты уже несколько месяцев посылаешь ей «Уорлд».

— И он послал мне еще целую пачку старых номеров, мама. Я побывала почти во всех уголках мира благодаря «Уорлду»! — Она снова рассмеялась.

Киф обрадовался:

— Так тебе понравились фотографии твоего дяди Райля?

— Моего… кого? — Элисон нахмурилась. Киф взглянул на Джинкс. Краска отхлынула от ее лица, а по тому, как вздымалась ее грудь, было видно, что она изо всех сил старается побороть охватившее ее волнение.

— Ты не получила номер с фотографией Райля? — спросил Киф. Неужели Джинкс никогда не рассказывала Элисон о Райле?

— Я специально отметил эту фотографию, так что ты не могла пропустить ее.

— Так это фотографии Райля, — тихо сказала Джинкс. — Мне следовало бы знать об этом.

Эдисон сказала:

— О, я видела фотографию мистера Толмэна, верно, и поняла, что вы пометили ее. Но я не знала, что он наш родственник. — Она замолчала и перевела взгляд с Кифа на мать и обратно. — Так кто он? — спросила в конце концов она. — Кто-нибудь скажет мне все-таки? Мистер Толмэн что — действительно мой дядя?

Киф вытянул руку — Джинкс. Наконец она сбросила оцепенение, охватившее ее.

— Эли, пойдем в кухню и разольем по бокалам лимонад, а потом дядя Киф расскажет тебе о твоем дяде Райле.

Эли глубоко вздохнула:

— Ох, хорошо! А то я уже думала, что он окажется паршивой овцой или чем-то в этом роде и мне не позволят больше и слышать о нем.

— Совсем нет, дорогая, — сказала ее мать с грустной улыбкой. — Райль Толмэн был замечательным и очень талантливым членом семьи Хэрроу.

Бетс, и никто иной, объяснила Кифу, почему Джинкс вся побелела, когда в разговоре всплыло имя Райля.

— Ты говорил мне, что он воспитывался в вашей семье, — сказала она, — но никогда не говорил мне о том, что твоя сестра любила его!

Киф вспомнил годы, проведенные в Хэрроугейте. «Идиот! — подумал он. — За все эти годы я так и не понял, что они любили друг друга. Этим объясняется то, что Райль уехал не попрощавшись, но не объяснялось, почему Джинкс сбежала в море с Эриком. Это так и оставалось загадкой».