Блистательный обольститель

XII На ходу

Они достигли Канпура только к середине следующего дня. Необычная прохлада кончалась, знойное лето вступало в свои законные права. Анне-Лиз совсем ослабла, ее сари висело, как поникшее оперение розовой птицы. Со стороны она выглядела как арестованная слугой Бахадур-шаха, поэтому никто не докучал им.

— В случае, если кто-нибудь будет расспрашивать, — говорил он ей по дороге, — ты немая. На своем хиндустани ты даже не сможешь отдать распоряжение кухарке.

Сам Дерек имел необыкновенные способности к языкам: его команды на северных индийских диалектах были превосходны. Урду так же легко слетал с его языка, как французский, а на хиндустани он говорил не хуже, чем на родном английском.

Улицы Канпура были полны народа, слышались крики и выстрелы. Военный городок пылал. Маленькое бунгало мистера Бишопа было превращено в пепел, как и дом Дерека. Анне-Лиз с волнением смотрела на огонь, поднимающийся над мохуровыми деревьями. Ей бы очень хотелось найти доктора Бишопа и профессора Сандервиля.

Незащищенный военный городок должен был стать легкой добычей. Клубы черного дыма поднимались где-то рядом с резиденцией комиссара. Дерек напряженно всматривался в даль.

— Резиденция, должно быть, еще не захвачена, иначе было бы больше огня. Надо посмотреть, держится ли гарнизон резиденции и можно ли туда прорваться.

Они проехали одну улицу, потом другую, но тут их путь преградили толпы ликующих горожан и мелких жуликов. Индианка, одетая в английское бальное платье, как безумная, кружилась в танце. Ее серьги и браслеты звенели. Двое мужчин тащили сквозь толпу пианино. Дерек и Анне-Лиз протискивались дальше, слыша проклятия от тех, кого они толкани. Толпа разрасталась, заполняя все вокруг, и пробиться к резиденции оказалось невозможно. Шайка сипаев открыла артиллерийский огонь, но, к счастью, снаряды падали далеко от главного дома резиденции. Несколько сипаев поднялись в атаку, их предводители призывали к прорыву через временные баррикады. Выстрелы англичан валили на землю тех, кто был впереди. Через несколько минут сипаи отступили в сером тумане порохового дыма. Большинство из них были ранены, а убитые лежали там, где упали. Дерек и Анне-Лиз с отчаянием следили за этой бойней, остановившись у стены, окружавшей резиденцию.

Большую часть дня они просидели, прижавшись к земле около стены. Регулярные атаки сипаев ни к чему не привели. Наконец перед лицом таких потерь их интерес к массовому самоубийству ослаб, и атаки происходили уже реже.

В продолжение долгого послеобеденного времени, отпивая жидкий чай из маленькой глиняной чашки, купленной у уличного разносчика, Дерек обдумывал несколько способов достичь резиденции, не будучи подстереленными. Лучше всего было дождаться сумерек, когда обе стороны займутся разведением огня для приготовления пищи. Когда солнце начало отбрасывать длинные дымные тени на лужайку перед резиденцией и Дерек с Анне-Лиз уже решили что-нибудь предпринять, где-то слева послышался шум. Дерек встал, небрежно потянулся и зевнул, затем вскочил на своего черного жеребца. Со стороны он мог показаться предводителем восставших, берущим в свои руки управление осадой. Отряд сипаев был хорошо ему виден, смена часовых происходила регулярно, и Дерек решил, что прорваться в резиденцию сейчас им не удастся.

— Вставай, женщина, — произнес он громко на хинди, — мы достаточно медлили. — Не оборачиваясь, он тронулся по дороге назад, в город. Анне-Лиз, хромая, держалась за ним.

Выйдя на разведку ночью, Дерек был остановлен патрулем из трех человек, как только приблизился к резиденции. Дерек спросил у них, как добраться до ближайшего публичного дома, и они, весело гогоча, подробно объяснили ему. Он решил, что дальнейшие его вылазки будут крайне опасны, и вернулся к Анне-Лиз.

На следующий день часовые вновь были на своих местах, появилось второе орудие, но индусы не умели с ним как следует обращаться. С намерением выяснить все возможности спастись Дерек отправился на телеграф. Телеграф был открыт, но здание охранялось вооруженными повстанцами. Штатские служащие продолжали принимать телеграммы, разочарованные сипайскими цензорами и частыми поломками линии. Слушая все их сетования, Дерек только кивал головой. Затем он сказал, что ему надо послать телеграмму: его бабушка в Дели тяжело больна. Он знал, что из болтовни клерков, хотя слушать их тоже очень рискованно, он сможет выяснить не меньше, чем направляя телеграфные запросы ко всем окрестным комиссарам. То, что он узнал, было обескураживающим. Дели пал, Мирут — накануне капитуляции. Об Алигаре не было сказано ни слова, но он и сам видел, что там делается, Лакнау пока еще не захвачен. Известий с юга не было, но ходили слухи, что восставшие выгнаны из Аллахабада.

Лицо Дерека исказилось от боли, когда он увидел Анне-Лиз, которая униженно выпрашивала подаяние на рынке. Он схватил ее за руку и повел за собой. За рынком он усадил ее на мула, сам вскочил на лошадь. Теперь они ехали к восточным воротам. Приблизившись к Анне-Лиз, Дерек тихо спросил:

— Чем ты занималась?

— Что?

— Ты просила милостыню!

— Нет, тебе показалось, просто я выгляжу, как нищенка.

— Ты слышала ружейные выстрелы прошлой ночью?

— Они дважды разбудили меня.

— Это делается, чтобы не дать уснуть тем, кто в резиденции… и все часовые на месте. Видишь вон тот отряд конных сипаев? Я наблюдал за ними, когда ходил на телеграф. Я думаю, это летучий отряд, готовый изрубить каждого, кто решит выйти из резиденции. Кто знает, — закончил он, — как вырваться из осады. Думаю, нам лучше попробовать добраться до Лакнау.

— Ты не думаешь, что нам лучше миновать Лакнау? — спросила она спокойно, когда они выезжали из пока не охраняемых восточных ворот.

— Нет, в данной ситуации у нас слишком небольшой выбор, я не хочу рисковать.

— Ты имеешь в виду сложности со мной? — она печально взглянула на него. — У тебя будет гораздо больше шансов, продолжая путь в одиночку.

— Вероятно, — он улыбнулся, — но ваше общество, мадам, доставляет мне большое удовольствие!

Она слегка покраснела:

— Я не нужна тебе, Дерек. Действительно, никогда не была нужна, за исключением времени, когда ты был болен.

— Я нуждался в тебе всю мою жизнь, — сказал он мягко. — Мариан была удовольствием, ты же — необходимость. Я не осознавал этого, пока ты не покинула Англию. Конран был не одинок в любви к тебе.

Она пристально посмотрела на него:

— Я полюбила тебя, мне кажется, с первого взгляда, как только увидела. Ты для меня был героем, принцем из сказки, и никогда не сделал ничего такого, чтобы разрушить это впечатление, за исключением возвращения к Мариан. Я видела в тебе какой-то идеал, и в этом была моя глубочайшая ошибка. Ты же все еще видишь во мне свою няньку… что-то вроде ангела. Я не ангел, Дерек, но земная и сейчас насмерть перепуганная особа. Если восстала вся Индия, куда мы пойдем? Пока мы были удачливы, но наши шансы выжить равны нулю. Ты прекрасно говоришь на хиндустани и наверняка можешь спастись, но только не со мной. Лучше всего тебе отправиться в Лакнау одному, а мне позволь поступать по своему разумению. Нескольких рупий мне хватит на… — выражение его лица заставило ее умолкнуть. — Нет, я просто решила, что ты должен знать, о чем я все время думаю.

— Если ты собираешься исчезнуть, то знай: я потрачу всю свою жизнь, но тебя найду. Так что выброси из головы свои дурацкие идеи, — предупредил он кратко. — Что бы ни случилось, мы встретим будущее вместе. Да, я идеализирую тебя, но тем не менее вижу, как ты пытаешься осадить мула и не можешь. Твоя слабость только усиливает мою любовь. Если я решил защищать тебя, то это моя проблема, а не твоя. И не пытайся никогда решать за меня что-нибудь, — убедившись, что на них никто не смотрит, он обнял ее за плечи и крепко поцеловал. — Вот как я люблю тебя! Ты будешь матерью моих детей, а то Роберту придется стать ответственным за продолжение рода Клавелей. Я не женюсь ни на ком, кроме вас, мисс, так что смирите свою гордыню!

Она освободилась от него:

— Я не верю этому, но даже если бы и верила, то все равно не вышла бы за тебя. У вас доброе сердце, Дерек Клавель, но ваше тупоумие безгранично, как луга Сассекса. Отправляйтесь домой и женитесь на леди, у которой голубая, как у вас кровь, если уж вам так хочется жениться… А у меня кровь алая, как ты мог заметить. Забудь меня. А я уж точно попытаюсь забыть о тебе.

— Вряд ли тебе это удастся, — ответил он ровно, — так же, как и мне… поэтому лучше прекратим этот глупый разговор и будем говорить серьезно. Мы подходим друг другу. Давай договоримся: ты не позволишь мне задирать тебя, а я не позволю тебе ревновать меня… Бог знает, почему мы оба упрямы, как ослы. Ты будешь упрекать меня за Мариан, пока мы не поседеем, а я буду ревновать к Конрану до гробовой доски. Но, клянусь Аллахом! — он возвел глаза к небу и рассмеялся, — я не видел пары хуже, чем мы, похоронившие себя в старческом слабоумии.

Она вздохнула:

— Ты на самом деле рассуждаешь, как старец, у которого отшибло память. Где мы будем жить? Мы не можем вернуться в Англию, а Индия взорвалась, как перегретый котел. И потом, почему ты так уверен, что мы обязательно должны быть вместе?

— Пока мы можем отправиться в Австралию, — вставил он оживленно, затем с загоревшимися, как у мальчишки, глазами добавил: — Я найду там золотую жилу и поставлю на колени весь золотой рынок!

Она засмеялась:

— Ты как папа, который постоянно открывал новые страны.

— А ты дочь своего отца, не так ли? — он понимающе улыбнулся, его темные глаза повеселели. — Австралия полна мягких шерстяных овечек. Ты можешь стать им матерью, пока мы не произведем своего выводка.

Она выгнула бровь:

— А ты не подумал о том, что не очень-то красиво с твоей стороны строить подобные планы с женщиной, которая только что стала вдовой? И потом, я не хочу в Австралию ни с тобой, ни с кем-либо еще.

— Я подожду, — ответил он смиренно. — Помнишь поговорку: «Поживем — увидим»?

— Кто знает, что еще может случиться… — сказала она задумчиво, но потом наконец решилась: — Ладно, я пойду с тобой в Лакнау.

Он галантно поклонился:

— Я ваш раб, мадам, навеки.

— Ты ни с кем не считаешься, даже с самим собой, — возразила она. — Я помню тебя таскающимся на одной ноге по дому в Канпуре. Ты требуешь слишком многого от себя и от всех остальных!

Тем временем Дерек изучал ее превосходный профиль. Анне-Лиз была красавицей и в этом простом тряпье, оно не делало ее менее привлекательной. Это превратившееся в лохмотья сари не подошло бы Мариан, и теперь он знал почему. Если Анне-Лиз от природы наделена чувством собственного достоинства, то Мариан — в силу своего положения. Надень на нее все это рванье — она станет жалкой.

Теперь Дерек понял, что любит Анне-Лиз намного больше, чем это могло показаться. В ее благородном сердце было столько же сострадания, сколько и мужества. Он не преувеличивал, когда обещал не иметь женщин, кроме нее: другие ему просто не нужны, она была единственной, способной тронуть его сердце с такой теплотой и нежностью. Но сейчас — он должен был это признать — ее независимость и то, что она отвергала его, добавило ей привлекательности.

В полдень Анне-Лиз сгорбилась в седле. Они мало спали в предыдущую ночь. Переход через Ганг был ужасным изматывающим испытанием для Анне-Лиз, которая не умела плавать. После нескольких дней и последних двух ночей в седле Дерек тоже устал до изнеможения. Анне-Лиз не жаловалась, но он решил, что пора найти безопасное место для отдыха прежде, чем ехать дальше, в Лакнау, который, надеялся Дерек, должен быть защищен умелыми действиями комиссара Генри Лоуренса. Когда они проезжали мимо деревни Нанджул, всего в тридцати милях от Лакнау, Дерек принял решение:

— Мы останемся здесь на ночь.

— А это не опасно? — спросила Анне-Лиз.

Он коротко кивнул:

— Я хорошо знаю эти места. В деревне перемешались индусы и мусульмане, но один из моих бывших солдат — здешний начальник. Я доверил бы ему мою жизнь… и наши. А теперь чем меньше жителей деревни увидят тебя, тем лучше. Все время закрывай лицо своим сари.

Когда они въехали в деревню, Дерек решительно остановил первого попавшегося им жителя. У того на лбу была татуировка в виде скорпиона.

— Приветствую тебя, старик. Можешь ты показать нам дом Мохаммеда Афзула?

Глаза старика сузились и подозрительно посмотрели на них. Он был не так стар, как им показалось.

— Какое дело может иметь представитель великого Бахадур-шаха к такому простому человеку, как наш Мохаммед Афзул?

— Почтеннейший, зачем вам знать это? — Ответ Дерека прозвучал многозначительно.

Старик прикинулся простачком:

— Я не хотел вас обидеть. Мохаммед Афзул пользуется большим уважением в Нанджуле. Мы надеемся, у него не будет неприятностей?

— Никаких, насколько мне известно. Где он живет?

Старик махнул рукой:

— Идите за мной. Я покажу.

Опираясь на сучковатый посох, он привел их к оштукатуренному простому дому, ничем не отличавшемуся от остальных. Качели из пеньковой веревки висели между деревьями, по сухой пыльной улице туда-сюда носились босоногие дети. Несколько взрослых стояли на пригорке. Женщина средних лет с острыми чертами лица, держа глиняный кувшин на плече, приблизилась к ним от реки. Ее глаза удивленно расширились, когда она взглянула на форму Дерека, но она быстро отвернулась, как будто ничего не заметила, и прошла мимо.

— Марджа, — окликнул ее старик, — мы хотим поговорить с Мохаммедом Афзулом, он дома?

Она посмотрела на старика воинственно, затем бросила взгляд на Дерека и кивнула:

— Он как раз пробудился после послеобеденного сна. А кто его зовет?

Анне-Лиз, для которой этот диалект был достаточно прост, чтобы понять все, о чем идет речь, улыбнулась. Женщина говорила как служанка в доме Дерека в Канпуре.

— Я Казим Карас, посланный Бахадур-шахом из Дели, — сказал ей Дерек, — мои приветствия Мохаммеду Афзулу, мы с ним старые товарищи, служили когда-то в армии раджи.

Марджа отвернулась, явно недовольная его словами о радже, а главное тем, что их слышал старик.

— Пойдемте, — сказала она бесстрастно, — я сестра Афзула. Наш дом — ваш дом. — Она повернулась к старику, последовавшему за ними: — А ты, старик, должен уделить внимание более важным делам. Мой брат будет очень недоволен, если завтра вечером соберется совет старейшин, а твой план постройки нового шлюза для гончарных работ будет не готов.

Старик пожал плечами:

— Я не голосовал за гончарные работы.

— Но план принят и поддержан советом. Ты должен подчиняться большинству, — отрывисто сказала Марджа.

— Кто ты такая, женщина, чтобы говорить о моих делах? — спросил скорпион.

Она взглянула на него:

— А кто ты, старик, чтобы подслушивать разговоры, а потом пустословить со своими дружками? Уходи, а то я скажу Мохаммеду Афзулу, что ты слишком ленив, чтобы быть достойным пособия, которое тебе дали.

Старик выпятил грудь:

— Деньги дала мне деревня за службу предшественнику Мохаммеда Афзула. Ты должна уважать меня, женщина.

Она красноречиво пожала плечами:

— Я ничего не должна старой змее, которая только и ждет, как бы ужалить моего брата. Только он раньше вырвет ее ядовитые зубы!

Видя, что скорпион багровеет и готовится начать новую атаку, Дерек поспешно вмешался:

— Эта перебранка ничем не кончится. Я должен увидеть Мохаммеда Афзула до захода солнца, иначе ночь скроет наши лица… и обиды.

— Хорошо сказано, мой друг! — круглолицый, коренастый Мохаммед Афзул высунулся из двери своей хижины, добродушно почесываясь. — Вы слишком долго входите, хузоор. Слишком много вина и слишком много женщин делают мужчину медлительным!

С радостью Дерек обнял его. Несколько деревенских жителей, слышавших перебранку Марджи и скорпиона, вышли из своих хижин. К неудовольствию старика, им было приятно видеть, что их предводитель на короткой ноге с тем, кто служит при дворе великого падишаха. Он отошел, бормоча проклятия в адрес Марджи:

— Чтоб ты засохла! Чтоб ни один мужчина не имел тебя, гадючий твой язык!

Марджа только фыркнула и посмотрела ему вслед с отвращением. Ясно, что его оскорбления ничего не значили для нее.

Мохаммед Афзул ввел Дерека и Анне-Лиз в дом. В чисто вымытой комнате было сравнительно прохладно: ее толстые стены надежно защищали от солнца. Яркие красные, голубые и зеленые коврики расцвечивали пол. Ставни на окнах были открыты, сквозь них виднелось темно-голубое небо. Марджа, ругая скорпиона, вышла из дома, чтобы закрыть ставни. В доме сразу стало душно. Мохаммед Афзул сурово посмотрел на сестру:

— Ты слишком много внимания обращаешь на старика, Марджа. Почему ты так боишься его?

— Даже у старого скорпиона есть жало, — возразила она, потом ее взгляд смягчился. — Ты веришь в доброту каждого, пока он не украдет у тебя последние штаны. — Она рассмеялась, затем сжала своих худые руки:

— Я сержусь только тогда, когда они обворовывают тебя.

Марджа снова вышла. Через минуту она быстро внесла подушки, затем поставила на плиту чайник.

Мохаммед Афзул опустился на подушки, приглашая Дерека и Анне-Лиз сделать то же самое.

— Итак, — он взял кривую саблю и расколол кокосовый орех, почему вы путешествуете в образе посланника Бахадура, мой друг? В последний раз, когда мы видели, на вас были цвета раджи. — Он заметил настороженный взгляд Дерека на Марджу и добавил: — Вы можете говорить при Мардже. Ее язык развязывается только тогда, когда она хочет отругать скорпиона и прочих гадин. — Он предостерегающе поднял голову, когда Марджа сердито взглянула на него: — Помни, что дела моих друзей тебя не касаются.

Она что-то проворчала в ответ и принялась с такой силой тереть кокосовый орех, словно хотела выместить на нем свою досаду.

Дерек, сложив свои длинные ноги в позу лотоса, наклонился вперед:

— Леди и я бежим, спасая наши жизни, как ты мог догадаться, старый друг. Цвета раджи — цвета крови в эти зловещие дни.

— Я не большой друг раджи, — предупредил Мохаммед Афзул. — Дни, мрачные для ангрези, — ясные для народа Индии. Однако я предостерег мою деревню не выступать против раджи ради нашей собственной безопасности. Мы не принимаем участия в кровопролитии, и никто не причинит вам здесь вреда.

Марджа снова заворчала, на этот раз в ее словах слышались нотки сомнения.

— Марджа права, Мохаммед Афзул, — сказал Дерек, — несмотря на твой авторитет и влияние среди людей, никто не может быть сейчас ни в чем уверен. Хочу тебе только сказать, что, не принимая участия в восстании, вы вряд ли получите гарантии в том, что раджа не отомстит, если восстание будет подавлено, английские женщины и дети лежат среди мертвых. Об этом не забудут, когда придет срок расплаты.

— Вы честны, мой друг, и я буду честным с вами. Вы правы, что принимаете все меры предосторожности, но в моем доме вас никто не тронет, если только не убьют меня, — ответил Мохаммед Афзул твердо. И продолжил с улыбкой: — В деревне нет мужчины, который владел бы саблей, как я, так что, я думаю, многие проглотят свое недовольство, когда поймут, что им придется иметь дело со мной.

— Я прошу только разрешения остаться на ночь, мой друг. Завтра мы с Анне-Лиз рискнем отправиться в Лакнау, чтобы узнать, есть ли возможность найти убежище в резиденции.

Мохаммед Афзул отрицательно покачал головой:

— Резиденция окружена. Есть слухи, что комиссар Лоуренс умер на четвертый день осады. Не думаю, что тем, кто находится в резиденции, долго осталось жить.

Новость о смерти комиссара Лоуренса была для Дерека сильным ударом. Дерек считал его лучшим комиссаром компании и знал как самого преданного среди англичан друга Индии. Если резиденция пала, значит, последний островок безопасности на севере потоплен в крови. Взгляд Дерека упал на Анне-Лиз. Будучи фаталистом по отношению к себе, он больше сейчас волновался о ней. Он сжал ее руки:

— Если нам суждено умереть, будет лучше провести наши последние дни среди друзей. Однако, Мохаммед Афзул, мы не хотим подвергать твою семью риску, если дела пойдут худо, как в Лакнау. Наверное, нам все-таки лучше уйти.

Мохаммед Афзул не ответил.

— Кто эта женщина с вами? — через минуту спросил он на хинди. — Она красавица даже на наш вкус.

— Это моя жена, — ответил Дерек по-английски, ожидая, что Анне-Лиз взорвется: она знала, что мусульмане не так щепетильны, как англичане, если мужчина путешествует с женщиной, не связанной с ним узами брака. Анне-Лиз действительно бросила на него свирепый взгляд, который предвещал тяжелый разговор наедине. Мохаммед Афзул, кажется, не заметил, что Анне-Лиз сердится, но Марджа проявила острый интерес. Она быстро отвела глаза и многозначительно сосредоточилась на закипавшей воде. Потом она разлила чай, поставив чайную посуду на поднос, и перенесла его на низенький столик посередине комнаты. Мохаммед Афзул сказал:

— Решено. Вы остаетесь с нами до тех пор, пока восстание не кончится тем или иным путем. Вам небезопасно оставаться без приюта. Вы знаете, Дели пал.

— Мы не можем подвергать тебя и Марджу такой опасности, Мохаммед Афзул. Вас убьют, если меня и Анне-Лиз найдут здесь. Если нельзя попасть в Лакнау, мы отправимся в джунгли и там переждем, пока восстание закончится.

Мохаммед Афзул спокойно подул на чай:

— Вы останетесь с нами, и никто не узнает, что вы англичане. Все будет хорошо. Восстание ослабнет и потухнет, как орудийный фитиль в пасмурный день, и тогда ваши друзья станут нашими друзьями. Я не такой дурак, мой друг. Индия не сумеет завоевать себе свободу, имея только численное преимущество. Вы, англичане, упрямая команда и, как вы сказали, сильно разгневаны массовыми убийствами ангрези. Если восстание будет клониться в пользу Индии, мы с Марджей быстро переправим вас в джунгли, но пока вы можете оставаться с нами. Я не вижу другого пути, — улыбка появилась под его широкими усами.

— Ты настоящий друг, Мохаммед Афзул, — сказал Дерек спокойно. — Можешь быть уверен, когда понадобится, я непременно вспомню об этом.

Мохаммед Афзул добродушно кивнул:

— Я знаю, как вы великодушны, хузоор. Вы спасли жизнь моему брату в Кибере. Можете считать, что я расплатился. — Отпивая чая, он остановил взгляд своих больших карих глаз на Анне-Лиз. — Ваша жена очень красива, хотя и невежливо с моей стороны говорить об этом. Когда вы женились?

Дерек взглянул на непонимающую Анне-Лиз:

— Не так давно, к сожалению.

Мохаммед Афзул рассмеялся:

— А в джунглях вы можете уединиться в послеобеденное время, когда все дремлют, кроме детей. У нас здесь только занавески, чтобы загораживаться… от шума. — Он вскинул голову: — К тому же скорпион. Несмотря на то, что я сказал Мардже, она вообще-то права. Он стар, но еще может ужалить и к тому же не любит ангрези. Он может выдать вас в любой момент, поэтому будьте предельно осторожны, чтобы он ничего не заподозрил. — Он кивнул на Анне-Лиз: — Я понял, что леди говорит только по-английски, поэтому мы скажем всем, что она затворница.

Дерек не согласился:

— Анне-Лиз будет выглядеть как заключенная, если мы наложим на нее затворничество. Почему бы нам не одеть ее в белое сари по случаю тяжелой утраты и не сказать, что она приняла обет молчания на год после недавней смерти ее отца? Это будет более приемлемо для нее. А мы будем учить ее хиндустани и урду на досуге.

Обсудив еще кое-какие детали их пребывания в этом доме, Дерек и Мохаммед Афзул замолчали. Тогда вступила Марджа:

— Я не могу готовить для неверующих, брат.

Дерек перевел ее слова Анне-Лиз.

— Мы купим собственную посуду в деревне, и я буду готовить сама, — сказала Анне-Лиз Мардже. — Надеюсь, мы не доставим вам больших неудобств?

Когда Мохаммед Афзул перевел Мардже, она ответила, что они не доставят никаких неудобств.

— Спать вы будете вон там, — объявила она спокойно. — А так как у нас нет лишних простынь, вам тоже придется их купить.

Мохаммед Афзул недовольно насупил брови:

— А пока мы с Марджей уступаем вам наши постели. Вы должны чувствовать себя семьей.

Марджа фыркнула.

Длительное пребывание Дерека в деревне решено было объяснить жителям дружбой с Мохаммедом Афзалом до его отставки с официальной службы.

— Это значительно увеличит мой престиж, — объяснил Мохаммед Афзул. — У меня были небольшие трудности, когда я убеждал моих односельчан не принимать участия в восстании. Старый скорпион, например, чрезвычайно сильно настроен против англичан, но он не нашел серьезной поддержки. Пока же, хотя мои люди обычно спокойны, вы хорошо сделаете, если будете соблюдать осторожность. Если кто-нибудь из них узнает, что вы ангрези, это плохо кончится.

До вечера Дерек и Анне-Лиз просидели в доме. Потом мужчины остались одни, а женщины пошли за водой. Дерек и Мохаммед Афзул сели снаружи, у двери дома, где их обдувал прохладный ветер, и смотрели на заходящее солнце.

— Я не хотел бы навлечь на вас с сестрой неприятности, старый друг, — сказал Дерек. — Может быть, лучше нам с Анне-Лиз все-таки завтра уйти?

Мохаммед Афзул сердито посмотрел на него:

— Вы хотите оскорбить меня? Мы с братом слишком долго были вашими друзьями, а он так обязан вам жизнью. Аллах и я будем сильно сердиться, если вы уйдете. К тому же я никому не рассказывал о старых днях службы у раджи. Кто здесь равен мне и моему брату, если не вы? — Он крепко сжал плечо Дерека. — Я не только рассержусь, но и буду очень огорчен, если вы уйдете… Дело сделано, — он хлопнул Дерека по плечу: — А?!

Все еще сомневаясь, Дерек все же кивнул:

— Ты победил. Мы побудем несколько дней, посмотрим, как пойдет дело.

— Несколько дней? — Мохаммед Афзул коротко рассмеялся. — Сдается мне, несколько месяцев. Вы невысокого мнения об индийском народе, если думаете, что мы продержимся всего несколько дней.

Мохаммед Афзул оказался прав. Восстание растянулось на месяцы. Июль, знойный и безветренный, прошел. Анне-Лиз большую часть времени проводила на улице, несмотря на жару, помогая Мардже в ее домашних делах и учась делать их на индийский манер. Не привыкшая к индийским обычаям, она лучше чувствовала себя на улице, чем дома, хотя ей приходилось там молчать. Особенно Анне-Лиз нравилось работать на маленьком ручном ткацком станке, единственном подобном в деревне. Марджа гордилась им, часто повторяя, что станок прибыл с края света. Анне-Лиз удивлялась этому, пока не заметила маленькой медной пластинки внизу: «Ротвейлен С. С. Амстердам, Нидерланды». Она улыбнулась, и, когда в следующий раз Марджа опять заговорила о том, откуда попал к ней станок, объяснила:

— Я поняла, что ты имеешь в виду. И ты совершенно права. Нидерланды — действительно земля на краю света. Голландию отделяет от Англии лишь небольшая полоска воды. Если подумать, Голландия действительно на другой стороне земли от Индии.

Марджа ничего не ответила на слова Анне-Лиз, но на следующий день, стирая в реке белье, рассказала женщинам, что жена хузоора уже легко управляется с голландским станком. Поскольку это была практически первая информация, добровольно переданная Марджей о ее гостях, женщины навострили уши. А еще Марджа добавила, что девчонка, несмотря на ее бедную одежду, из знатной семьи, но должна была выйти замуж за того, кто ниже ее по положению, поскольку мало способна к обычным домашним делам. Все это очень заинтересовало женщин, и теперь, когда Анне-Лиз шла по деревне, они внимательно разглядывали ее талию, ожидая заметить ее округление, и мало обращали внимания на неуклюжесть и непривычность к деревенским делам этой красивой жены хузоора.

Марджа, долго косившаяся на изношенное темно-красное сари Анне-Лиз, наконец однажды, когда они шли к реке стирать белье, не выдержала.

— Ты больше похожа на арестованную полковником, чем на его жену. Самый последний попрошайка, проходящий через деревню, одет лучше тебя.

Чистившая щеткой белый хлопок на камнях Анне-Лиз ничего не ответила. Марджа, конечно же, была права, но что поделаешь? У нее было только это старое красное сари, а белое стало грязным… и не известно, когда представится случай купить еще одно. Никто не ходил на рынок в Лакнау с тех пор, как началось восстание. Будучи сестрой начальника, Марджа очень гордилась своей богатой разноцветной одеждой, которую дополняли позолоченные безделушки и браслеты.

— Хочешь, я дам тебе сари, белое, хотя и старое, но из прекрасного хлопка, — услышала вдруг Анне-Лиз голос Марджи.

Анне-Лиз даже рот открыла от удивления. Марджа была настолько практичной женщиной, что Анне-Лиз никак не ждала от нее такой необдуманной щедрости. Ее брат да, пожалуй, многочисленная деревенская ребятня были единственными, кого касалась ее ограниченная благотворительность за два месяца. Марджа сказала с ней только два-три слова по-английски. Ее же уроки хиндустани и урду напоминали спартанское обучение. Однажды она даже стукнула Анне-Лиз по пальцам. Несмотря на жестокость Марджи, Анне-Лиз все равно нравилась ее твердая независимость и острый ум, и она подозревала, что Марджа знает об этом.

— Просто так я не возьму, — ответила Анне-Лиз наконец и сняла с пальца маленькое сапфировое колечко. Оно принадлежало женщине из поезда; у Анне-Лиз никогда не было собственных драгоценностей. — Будешь его носить, пока я и Дерек с вами, как знак нашей дружбы?

Марджа долго обдумывала, что же ответить на это предложение. С одной стороны, знак этот не был откровенным подарком, значит, не мог быть обидным. С другой — цена кольца была значительно выше, чем белого сари, и таким образом подарок уменьшал ценность ее собственного предложения. Все же Марджа приняла кольцо, слегка кивнув, и минуту полюбовалась, как солнце играет в его гранях.

— Ты делаешь успехи в изучении хиндустани и урду. Теперь мы можем дома разговаривать на урду. — Она снова взглянула на кольцо, на мгновение отвлеченная его блеском. — Только не пытайся говорить с кем-нибудь еще, помни, что твой урду еще не достаточно хорош. — С этого дня они с Марджой стали подругами.

Длительное пребывание Дерека и Анне-Лиз в доме Мохаммеда Афзула могло вызвать разговоры среди жителей деревни. Поэтому, когда в августе умер один вдовец, Дерек купил его дом у родственников за приличную цену и они поселились там с Анне-Лиз. Дерек хотел, чтобы все думали, что они с женой намереваются навсегда поселиться здесь и стать деревенскими жителями. Это не пришлось по вкусу старому скорпиону, который возмущался тем, что Дерек «очаровал» Мохаммеда Афзула. Пока он не отваживался причинить зло эмиссару Бахадур-шаха, но не упускал удобного случая, чтобы всюду поносить Мохаммеда Афзула. Переезжая в новый дом, Анне-Лиз понимала, что теперь ее отношения с Дереком станут еще сложнее.

Однажды, когда Анне-Лиз сидела за ткацким станком у дверей нового дома, несколько ребятишек начали от радости прыгать — так им понравились яркие краски материи, выходящей из машины. Уже привыкшие к доброжелательной улыбке Анне-Лиз, они подошли поближе и стали задавать ей вопросы о том, как работает этот станок. Но она не могла разговаривать с ними, поэтому взяла маленькую девочку, посадила к себе на колени и показала, как работает машина, как челнок снует туда и обратно сквозь хлопковые нити. Восхищенная легкостью задачи, девочка почувствовала себя знатоком и не хотела уступать место другой малышке, очень просившейся к Анне-Лиз на колени.

— Ты всегда такая, Нани, слезай, — плаксиво просила она. — Дай еще кому-нибудь попробовать!

Анне-Лиз спустила Нани с колен и взяла ее подружку. Через некоторое время, заразившись детским весельем, Анне-Лиз решила изобразить им пантомиму о хитром коте и озорной обезьяне.

Дерек, возвращавшийся с расчистки поля с Мохаммедом Афзулом, услышал восторженный детский смех, доносившийся от их дома, окруженного рощицей из пипуловых деревьев и пальм. Быстро взяв за руку Мохаммеда Афзула, он приложил палец к губам. Мужчины тихо приблизились, чтобы увидеть Анне-Лиз, стоявшую среди детей и продолжавшую игру. Рядом с ней за станком работала девочка, челнок щелкал, и Анне-Лиз двигалась в этом ритме. Анне-Лиз грациозно подражала вороватому коту, кружащемуся вокруг обезьяны, которая нагло пила его молоко. Потом — обезьяне, загнанной в угол после множества тщетных прыжков и предложившей подоить корову для кота. Кот согласился, но затем, чтобы отомстить, оцарапал корову, и корова так лягнула обезьяну, что та улетела прямо на луну. К несчастью, упал и кувшин с молоком, и коту остаюсь только плакать.

— Если мы убьем всех ангрези, — спросил маленький печальный мальчик, — мы будем такие же грустные, как кот?

Вскинув голову, Анне-Лиз показала, что это вполне возможно.

Озадаченный, он начал сердиться, потом подпрыгнул:

— Мне надоела эта история. Сделай что-нибудь еще.

Семилетняя Нани поймала ее руку:

— Я научу тебя танцевать. Хазим будет Вишну, а я его жена Лакшми. Мы будем танцевать, как на свадьбе, а все остальные будут наши придворные.

— Нет, — прервал ее мальчик, не желавший быть слугой, — я хочу быть Вишну, превратившимся в слона. Обезьяний король придет, чтобы украсть Лакшми, а я затопчу его.

Нани вздохнула:

— Ты всегда такой скучный и противный! Зачем ты не дал нам досмотреть эту красивую сказку?

— Тебе бы только сказки, — возразил он. — Надоело все время стоять и смотреть. Это все очень скучно.

Наконец решили разыграть историю о слоне и начали танцевать. Анне-Лиз исполняла грациозную партию Лакшми так, как будто репетировала ее всю жизнь.

Тонкая, как ива, она изгибалась, повторяя каждый жест малышки Нани. Кончики ее пальцев заострились так же выразительно, как у гупты, ее глаза, большие и смеющиеся, выглядывали из-под сари, закрывавшем ей лицо.

Мохаммед Афзул поймал восхищенный взгляд своего друга и улыбнулся:

— Это здорово — любовь к молодой жене. Твоя Анне-Лиз прекрасна и духом, и телом. Ты счастливый человек!

— Жаль, что я не понял моего счастья раньше, — сказал Дерек печально. — Я буду страшно огорчен, если когда-нибудь потеряю ее.

— Как можно потерять жену? — спросил Мохаммед Афзул удивленно. — Только смерть может разлучить вас. Я бы тоже женился, но иметь женщину в одном доме с Марджей все равно что жить в аду.

Дерек рассмеялся:

— Вполне возможно, что ты найдешь мужчину для Марджи и она уйдет в свой собственный дом.

Мохаммед Афзул фыркнул:

— Деревенские мужчины знают ее слишком хорошо. Я пытался подкупить троих из них, чтобы женились, но потерпел неудачу. А что касается переезда, то она не хочет. Думаю, боится потерять авторитет в другом доме.

Анне-Лиз, кажется, заметила их присутствие. Тотчас прекратив танец, она покраснела, ее длинные ресницы стыдливо опустились на вспыхнувшие щеки. Дети тоже растерянно остановились, а потом помчались к лесу. Мохаммед Афзул весело помахал Анне-Лиз:

— Вы не должны быть такой скромной! По правде, вы можете быть придворной танцовщицей.

Все больше краснея, она уже совсем было собралась ему ответить, но вспомнила, что рядом дети. Продолжая краснеть, она тихо стояла, пока мужчины приближались к ней. Мохаммед Афзул толкнул Дерека в бок и сказал на урду и слишком быстро, чтобы Анне-Лиз не могла понять:

— Правда, она бриллиант… и лишилась речи от смущения. Ты действительно счастливый. — Довольно засмеявшись, он отправился к себе домой.

Дерек, в простой крестьянской одежде из хлопка, стоял и улыбаясь смотрела на Анне-Лиз. Его сильные руки держали черенок лопаты, лежавшей у него на плече. Рубашка была расстегнута до пояса, и Анне-Лиз видела его вспотевшую кожу, загорелую, как у местного жителя. Его зубы были белыми, как чалма, обмотанная вокруг головы. Он подошел, и она почувствовала запах гвоздики, которую он жевал по утрам, чтобы почистить зубы. Сердцу Анне-Лиз вдруг стало тесно в груди.

— Мохаммед Афзул говорит, что я счастливый человек, потому что у меня такая послушная жена, — сказал Дерек на хиндустани на случай, если дети еще поблизости, потом быстро нагнулся и нежно поцеловал ее. Он лишь усмехнулся, когда она оттолкнула его испуганно. — Теперь мы должны сделать последнюю попытку полюбить друг друга.

— Я никогда не говорила, что не люблю тебя, — пробормотала она, глядя на него. — Я просто сказала, что не выйду за тебя замуж. — Она быстро подошла к ткацкому станку и начала подбирать мотки ярко окрашенного хлопка.

Он пошел за ней.

— А это не лицемерие под влиянием обстоятельств?

— Конечно, нет. — Она снова покраснела, ее щеки стали пунцовыми. — Женщины часто не выходят замуж за тех, которых… которых они любят. — Она сложила мотки в подол юбки.

Его пальцы нежно, но твердо сжали ее руку:

— Почему ты так боишься меня? Разве я тронул тебя хоть раз за последние месяцы? Сегодняшний легкий поцелуй был первым нашим… нет, даже не нашим, поскольку ты не вернула мне его.

Она вырвала руку.

— Ты смотришь на меня так, как будто мы все еще любовники. Ты никогда не давал мне забыть, что хочешь меня. Могу я иметь покой?

— Никогда. — Он засмеялся, а потом сказал серьезно: — Мы предназначены друг для друга, Анне-Лиз. Ты знаешь это не хуже меня.

Она хотела уйти:

— Я ничего этого не знаю. Как ты мог сказать Мохаммеду Афзулу и Мардже, что мы женаты?

— Я говорил тебе уже, что они не поймут, как мы можем быть вместе, если не женаты, — его глаза озорно блестели. — Я думаю, это мудрый обычай.

— А я думаю, это подло с твоей стороны. Ты воспользовался ситуацией.

Он слегка нахмурился, его глаза потемнели:

— Пока что я ничем не воспользовался. Ты научилась стыдливости после того, как мы стали любовниками. Однажды ты отдалась мне так же естественно, как весной расцветает нарцисс. Если я украл у тебя это удовольствие, тогда я действительно подлец. Интересно, — он вскинул голову, — сколько в твоем негодовании истинной стыдливости и сколько женской ревности?

Поколебавшись, она ответила гордо:

— Не знаю, но надеюсь, мною управляла не злоба. Я тронута тем, что ты пустился так далеко, чтобы найти меня, и я благодарна тебе за то, что ты спас мою жизнь в Алигаре и до сих пор защищаешь меня, но я чувствую, что правильно сделала, выйдя замуж за Конрана.

— Почему? Ну, почему ты такая упрямая? — Он сжал ее плечи. — Согласись, Анне-Лиз, ты не должна была выходить замуж за Конрана, я твердо в этом уверен.

Она отвела глаза:

— Почему ты так говоришь?

— Потому что ты выплакала все глаза и плачешь каждую ночь с тех пор, как он умер. Ты не настолько любила его, чтобы впасть в такое горе. Здесь должна быть другая причина.

Она свирепо посмотрела на него:

— А какая еще причина здесь может быть?

— Вина. Ты хотела быть девственной для него, а не была. Ты хотела любить его и забыть меня, но не смогла. Ты ожидала чуда через два дня, а если нет, то через два года… только у тебя не было двух лет с ним, не так ли?

— Остановись! — закричала она. — Ты пытаешься с помощью своих чар снова затащить меня в постель… но я никогда не сделаю этого снова, Дерек. Я не…

Она не успела договорить — его губы приникли к ее устам. Он целовал ее крепко и долго, и ее маленькие кулачки, колотившие его, постепенно разжались. Ее тело ослабло и стало податливым, а губы раскрылись.

— Анне-Лиз, ты нужна мне, — прошептал он наконец, в его глазах засветилась возрождающаяся надежда. — Если ты больше никогда не будешь моей, я все равно не перестану любить тебя. Я буду лелеять тебя… возможно, я не могу найти слов, чтобы ты поверила мне, но я люблю тебя. Однажды, когда я жил во тьме, ты стала моим светом, и этот свет согревал меня. Я не выживу без тебя. Мои дни холодны, как и мои ночи, любимая. Каждый раз, как ты отворачиваешься от меня, сердце мое леденеет, и я почти умираю.

Он снова поцеловал ее, его губы прикоснулись к ней так нежно, что она могла только уступить. Она потянулась к нему, как цветок, вянущий в тени без солнца.

Когда он поднял голову, то проговорил:

— Я никогда не буду приносить тебе боли, а только утешение.

Она склонила голову:

— Боюсь, что я больше не найду утешения. Со дня смерти Конрана я была потерянной, как будто мир опустел с его уходом. Вероятно, мы с тобой очень похожи. Его улыбка осветила мою жизнь, когда я думала, что она навсегда погрузилась во тьму. Теперь эта улыбка ушла, ушло его огромное доброе и нежное сердце… это так жестоко! — Она подняла голову: — Я навсегда потеряла его.

— Да, потеряла его, — сказал он, — поэтому не надо больше казнить себя. Ты не могла дать Конрану того, что уже отдала мне. Однажды ты уступила ему часть своего сердца, но Господь решил взять Конрана. Теперь ты должна исцелиться. И Конран бы наверняка хотел этого. — Он поднял ее за подбородок. — Солнце всегда встает, Анне-Лиз, даже если ты закроешь окна. Бог не отказывает в свете ни одному из своих созданий. Только тем, кто сам выбрал жизнь во тьме.

Когда он целовал ее, она прильнула к его губам, как бабочка к цветку. Только разговоры детей, спрятавшихся среди деревьев, заставили ее в испуге отстраниться. Один из детишек помахал ей:

— Поцелуй его снова, Лакшми, и смотри, чтобы он не превратился в слона.

В эту ночь луна поднялась над Нанджулом, как большой серебряный диск, звезды вспыхивали на небе, как искры, сыплющиеся с огромной наковальни. Анне-Лиз лежала одна в темноте в своей комнате на простой циновке. Она слышала скрип пальм и тихие трели цикад за окном. Листья пальм, колеблемых ветром, скребли по стене дома с сухим скрипом, не попадавшим в ритм ночной песни сверчка. До нее доносился через открытую дверь дым сигары Дерека. Лунный свет бликами ложился на полу. Тени сгущались у незастекленного окна; легкий ветерок гулял по комнате, но было жарко, хотя и не так, как в прошлые ночи.

Она не могла спать: все думала и думала. Если Дерек предпочел ее Клермору, он, наверное, теперь ненавидит ее. Они уже давно живут под одной крышей, но ближе от этого не стали: он — барон, она — дочь бедного священника. Обида опять сжала ей сердце жестоким ледяным обручем. Когда-то она принадлежала ему, стремилась к нему, но сейчас Анне-Лиз понимала, что жить вместе им нельзя: она не сможет перенести новых унижений. Когда мятеж кончится, она вернется в Китай — так она решила. Переворот сделал жизнь в Индии невозможной, остались только страшные воспоминания, которые будут преследовать ее здесь на каждом шагу. Она снова вспомнила поезд и Конрана, и слезы, горячие и безудержные, как и много ночей подряд, заструились по ее щекам. Анне-Лиз не знала, как долго она лежала, пытаясь сдерживать рыдания, но только вдруг неожиданно почувствовала руку Дерека на своем плече. Она сжалась, готовая к борьбе, когда он поднял ее вместе с легкой простыней и понес за двери дома. Ночной воздух слегка остудил ее мокрые щеки; руки Дерека были сильными и нежными, и Анне-Лиз почему-то успокоилась. Он посадил ее к себе на колени и стал укачивать, гладя ее волосы и вполголоса напевая старую индийскую колыбельную, которая сливалась с ночными звуками. Его мягкий баритон показался ей бархатным покровом, обволакивающим ее сердце. Скоро она заснула, свернувшись калачиком, как котенок, на его руках. Это было все, чего он просил.

Прошла неделя, другая, и печаль Анне-Лиз становилась все меньше и меньше. Каждую ночь Дерек убаюкивал ее той же самой песней. Он знал, что время излечивает наши раны и придет день, когда Анне-Лиз будет прежней. И действительно, день ото дня она становилась все веселее. А ночью ждала, что вот сейчас войдет Дерек, возьмет ее на руки и ей будет так легко и спокойно! Это был другой Дерек — не тот красавец-полковник с необузданным темпераментом, в которого она была влюблена, и не тот надменный барон Клавель, который ее унизил. Это был простой добрый человек, ничего не требующий, кроме возможности находиться рядом.

Наконец однажды ночью он поцеловал ее нежно, и она приняла его.

— Лиз, Лиз, — шептал он, прикасаясь лицом к ее щеке, — я так сильно хочу тебя, но все-таки я не испугаю тебя и не трону, пока ты не захочешь этого сама. Однажды я взял тебя силой и ты покорилась, но, когда буря прошла, ты снова стала свободной и одинокой. Ты никогда не была женщиной, обреченной на одиночество. Будь снова моей, хотя бы ненадолго, чтобы мы могли вспомнить солнце, пока ночь накрывает нас своею шалью. Позволь мне быть тем, чем ты пожелаешь, я стану как расплавленный металл, влитый в любую форму, какую ты захочешь.

— Ты не можешь измениться, Дерек, и ты знаешь это, — проговорила она. — Я хочу, чтобы ты оставался таким, какой ты есть, потому что в тебе многое можно любить. Я никогда не искала святого, а только человека, который бы любил меня и дорожил мною. Однажды я полюбила героя, теперь я люблю человека, но такого, какого не найти больше. Таким человеком был моей отец, потом Конран… Но они оба ушли навсегда. Я не перенесу больше такой горькой потери и не расстанусь с тобой даже на короткое время, я всегда буду твоей, если ты хочешь, — она прикоснулась кончиками пальцев к его губам. — Ты не должен просить большего, мне больше нечего тебе дать. Обещай мне.

— Я ничего не обещаю, — вздохнул он. — Отдай себя свободно или не отдавай совсем. Я не обещаю отказаться от того, от чего не могу, пока дышу. Что же касается горечи, ты ничем не обязана мне. Ты никогда не будешь моей безраздельно, твоя душа принадлежит лишь тебе одной, так же, как и моя. Но в эту ночь мы должны забыть обо всем. Приди ко мне, Лиз… иди. — Его губы коснулись ее щеки, потом нежно прижались к губам. Он чувствовал, что она снова любит его.

Он внес ее в дом и положил на свою соломенную подстилку на полу. Здесь их тела слились, он покрывал поцелуями ее шею и виски. Она прижала свое лицо к углублению под его подбородком, чувствуя нежное поглаживание волосков на ее тонкой коже.

— Анне-Лиз, — выдохнул он около ее уха, — я так долго ждал этого момента. Когда я думал, что потерял тебя, я почти сходил с ума. Можешь ли ты понять, как я люблю тебя? Можно я покажу тебе?

Его губы гладили ее, потом прижались к ней надолго и страстно, выпивая ее, как будто успокаивая долгую жгучую боль его желания… Так долго заглушаемая страсть могла только разрастаться, когда его пальцы стягивали ее сари, чувствуя мягкую плоть под тонким белым хлопком. Его дыхание учащалось, как и ее, когда его губы приближались к ложбинке между ее грудями, кончики его пальцев медленно проделывали путь к ее лифчику, чтобы расстегнуть его. Ожидая так долго, он торопился не только к удовольствию, но к новому открытию ими друг друга. Пуговицы он расстегивал одну за другой, вкрадчиво освобождая молодые изгибы ее грудей, пока не снял лифчик совсем. Его скользнувшие вниз пальцы ощутили, что она созрела.

— Ты восхитительна, как песнь Соломона. Даже король, измученный в сражениях и обремененный тяжелыми обязанностями, превратился бы в поэта перед такой красотой. Что же должен чувствовать израненный солдат, когда получает такую сладость? — Его легчайшие прикосновения к ее груди снизу были прекрасны. — Даже если бы твое тело и не было таким поэтическим сном, как это есть, я бы любил тебя не меньше, потому что твое сердце и ум свободны и честны. Что за добрый джинн принес тебя мне в тот давно прошедший день, когда муссоны пронеслись по этой земле дождем, похожим на слезы божества?

Его руки погрузились в ее волосы и притянули ее, его губы слегка касались ее рта, затем ее шеи, а потом заскользили тихо вниз, к более нежной плоти. Когда его язык слегка поддразнивал розы ее грудей, она вздохнула и задержала дыхание, выгибаясь под ним.

— Скорее, — шептала она, — приходи в меня скорее, я так изголодалась по тебе, моя любовь. Ты станешь моим солнцем, которое сделает сияющими все черные и одинокие ночи, как будто ты великолепная звезда, посетившая эту полночную землю. Заставь меня забыть мои зимние сны ради лета, которое окутало меня теперь теплом своих горячих лучей, — оплетя его шею руками, она притянула его голову вниз. — Приди ко мне, мой сладкий солдат, и мы запомним все долгие ночи, которые придут потом.

Его руки сжали ее, его губы опустились на бугорки ее грудей. Анне-Лиз издала слабый звук, когда он слегка коснулся ее тела. Он согнул ее спину, кончики его пальцев скользили по позвоночнику, она вздрогнула от холодка этого ощущения, несмотря на ночную жару. Тень прошуршала в окне, где-то прокричала сова.

Руки Дерека обвились вокруг узкой талии Анне-Лиз и остановились там, где сари прикрывало ее бедра. Его пальцы развязали последнюю завязку на нем, и оно мягко упало на глиняный пол перед последней паузой. Их губы соединились, и они опустились на соломенное ложе, его тело возвышалось над ней. Из-за жары на Дереке была только набедренная повязка, его тело имело цвет красного дерева. Его мышцы были тверды, и, когда он накрыл ее, она была потрясена его мужскими достоинствами. Он входил в нее уверенно, как будто она была частью его тела… частью земли, и он знал ее, как собственное тело. Его волосы касались ее живота, в то время как он искал ее источник, сначала руками и только потом губами. Когда он впервые дотронулся до ее женственности, она издала испуганный вздох, затем стала ждать с напряжением и неуверенностью, когда его рот найдет ее. Казалось, что тело ее медленно расплавляется, превращаясь в цветущую жидкость, как будто она была огненной рекой. Здесь был источник жизни, это были Тигр и Евфрат всего сущего.

Капли пота сделали кожу Дерека влажной. Он быстро сбросил набедренную повязку и вернулся к своему чувственному пиру. Ее сексуальное чувство поднялось, как будто она была созревшим плодом, готовым лопнуть под его языком. Он продолжил ее удовольствие, она застонала: что-то обжигающее струилось в ней; потом вскрикнула, снова содрогнулась, и он вошел в нее, его чувство было таким же высоким, как и ее. Сильно желая ее, его тело пронзило ее так глубоко, что она почувствовала, что движется вместе с ним, потом против него, требуя его и всех его сил, которым он должен дать волю. Его ритм становился быстрее, его дыхание обжигало ее шею. Огонь проник в них, неожиданно разгоревшись и ослепив. Дерек тянул ее волосы почти до боли, но она едва замечала это во все пожирающем пламени страсти, которую он зажег.

— Лиз! — закричал он, когда его тело содрогнулось в ней на вершине экстаза. Они лежали истощенные и спокойные, он шептал ей хрипло: — Ты такая женщина, каких я никогда… мне никогда не хватит тебя.

«Но ты должен, — думала она печально. — Ты должен удовлетворить всю свою страсть со мной, пока на короткое время мы вместе. Если мы расстанемся, то навсегда».

Луна поднялась высоко, ее бледный диск тускло освещал их постель. Всю долгую ночь они любили друг друга, находя и теряя сердцевину своей любви, которая всегда казалась такой неуловимой. Солдат и его подружка, они должны происходить из свиты Александра, когда много веков назад он стремился присоединить Индию к своей империи. Любовь не похожа на лик наций, она мало изменилась за это время, кроме одного — женщину так же нелегко добыть мечом.