Глава 21

Франкенштейн, подхватив Маффи и сумку, резко рванул вперед. Саммер тоже побежала. Преследуемые по пятам отрядом улюлюкающих бойскаутов, они неслись через заросший кустарником лес. Нога Саммер запуталась в лиане, и она грохнулась на землю. К ее удивлению, Франкенштейн вернулся, помог подняться и потащил за собой дальше.

Постепенно звуки погони стихли.

У Саммер закололо в боку. Высвободив свою ладонь из руки Франкенштейна, она перешла на шаг, а потом и вовсе остановилась, морщась от боли.

— Больше я не сделаю ни шагу, — произнесла она с отчаянием, судорожно пытаясь набрать в легкие воздуха.

— Спортом ты, похоже, не увлекаешься, да? — недовольно спросил он, мрачно глядя на Саммер.

— Нет, совсем не увлекаюсь. И если ты предпочитаешь чемпионку по бегу Джеки Джойнер-Керси, то похищать надо было ее. Уверена, что она была бы в восторге.

— Послушай, а ты все-таки зануда.

— Ты тоже не подарок, мистер спортсмен, — огрызнулась Саммер, сверкая глазами и продолжая оставаться в полусогнутом состоянии.

Неожиданно Колхаун улыбнулся. Это была первая улыбка, которую она увидела на его лице за последние несколько часов.

— После своего падения ты выглядишь как химера на соборе Нотр-Дам.

— Значит, мы с тобой парочка монстров, да, Франкенштейн?

Он рассмеялся. Саммер посмотрела на него отнюдь не ласково. В отличие от нее Колхаун был сильно нагружен. На плече у него висела спортивная сумка, в правой руке он держал монтировку и большую полиэтиленовую сумку, а под левой зажал Маффи, словно футбольный мяч. Саммер знала, что одна Маффи весила как чугунная гиря. Тем не менее проклятый Франкенштейн дышал ровно.

— Прекрасно, забег удался на славу. Ты заслужила отдых. Кроме того, твоя собака раздобыла нам ужин.

— Это еда? — Забыв о своем недовольстве, Саммер с надеждой посмотрела на пакет.

— Посмотри сама.

Саммер заглянула внутрь: там оказались сосиски, булочки с сыром и сырое маршмеллоу. На дне болталась желтая пластмассовая зажигалка с еще не сорванным ценником.

— Да мы же устроим настоящее пиршество! — в восхищении ахнула Саммер.

Франкенштейн потянул пакет назад.

— Пошли, надо найти место, где все это приготовить.

— Говорю тебе, я не могу идти, — простонала Саммер. — Я не в состоянии сделать и шага.

— Это недалеко. Надо только найти место, где можно развести костер, не рискуя спалить лес. Не покидай меня сейчас, Розенкранц. Возможно, что нам наконец начало везти.

— Макафи, — вяло поправила его Саммер, но он уже снова отправился в путь. Глубоко вздохнув и обнаружив, что дышится ей гораздо легче, Саммер с ворчанием последовала за Франкенштейном. Даже не за ним, а за едой.

Примерно через четверть часа они вышли к широкому, покрытому рябью потоку, который в темноте казался атласно-черным. Саммер так устала, что свалилась бы прямо в воду, если бы Франкенштейн не остановил ее на краю. Она ткнулась в его широкую спину и, отступив на шаг, потерла ушибленный нос.

— Вон там, — сказал Колхаун, указывая на другой берег, — мы сможем развести костер и переночевать.

Слава Богу.

На другом берегу горной реки лежал каменистый участок, усыпанный галькой. Он тянулся футов на сорок вглубь к высокому утесу, поросшему соснами, силуэты заостренных верхушек которых рассекали линию горизонта. Утес бледным пятном выделялся на фоне ночного неба, словно вырезанный из известняка. Кристаллы, вкрапленные в его серые склоны, блестели в лунном свете.

Франкенштейн ступил в воду. Набрав в легкие воздуха и прижав ладонь к боку, который все еще колол, Саммер последовала за ним.

По сравнению с довольно теплым воздухом вода была холодной. Ледяной, если сказать точнее. Она угрожающе бурлила у ее лодыжек и икр, подбираясь к коленям. Франкенштейн, не обращая внимания на течение, быстро продвигался к другому берегу. Саммер успокоилась, когда увидела: посреди потока вода доходила ему лишь до колен, ну, может, чуть выше.

Она не утонет. Даже не замочит кружева своих трусиков. Воспользовавшись случаем, Саммер нагнулась и зачерпнула со дна реки песку, чтобы отскрести от въевшейся грязи руки и лицо.

Смыв песок горстью ледяной воды, она почувствовала себя лучше.

Франкенштейн уже выбрался на берег, а Саммер продолжала умываться. Он снял свою шапочку и положил ее на берег вместе с Маффи и пожитками. Потом вернулся назад, чтобы протянуть Саммер руку. По крайней мере, она подумала, что он вернулся именно за этим, и поэтому заторопилась ему навстречу, поднимая фонтаны брызг. Неприязнь к Колхауну заметно уменьшилась: женщина была тронута его вниманием.

Он не дошел до нее фута два, как вдруг согнулся и окунул голову в воду.

Саммер была так поражена этим, что не смогла устоять на ногах. Подошва ее слишком большой туфли соскользнула с поросшего водорослями камня, и, несмотря на отчаянную попытку удержать равновесие, она плюхнулась со страшным криком и мощным всплеском в воду.

Ее рот был все еще открыт, когда голова ушла под воду. Оказавшись в ледяном потоке, Саммер внезапно запаниковала. Она начала захлебываться и стала беспорядочно молотить руками, словно трепыхающаяся курица, оказавшаяся вдруг на плахе.

Сильная рука схватила ее за майку и вытащила наверх. Саммер, промокшая до нитки, принялась кашлять, отплевываться, хватать ртом воздух. Теплые сильные ладони крепко держали ее за локти. Подняв лицо кверху, она увидела ухмыляющегося Франкенштейна, по лицу которого каплями стекала вода.

Он специально держал ее на вытянутых руках, чтобы она не вымочила его одежду.

— Если ты засмеешься, клянусь, я убью тебя, — прошипела женщина сквозь стиснутые зубы.

Он рассмеялся.

Саммер хотела было ударить его ногой. Но с ее невезением она, чего доброго, могла снова не удержаться на ногах и плюхнуться в воду. Если ударить его кулаком, он, скорее всего, увернется, а она опять окажется в воде.

Главное, что и в том и в другом случае он будет еще сильнее смеяться над ней.

Саммер повернулась и зашлепала к берегу. Полные воды туфли весили, казалось, по сотне фунтов каждый.

Дрожа от холода, Саммер выбралась на берег. Пытаясь согреться, она обхватила себя руками. Вода ручьями стекала с нее. Выглядела она, должно быть, жутко, потому что Маффи, увидев вышедшее из воды чудище, попятилась назад.

Саммер показалось, что за ее спиной раздался сдавленный смех.

Повернув голову, она бросила на Франкенштейна испепеляющий взгляд.

Она была безумно зла! Зла на него, на себя, на весь мир! Если то, что случилось с ней за последние сутки, было задумано Всевышним, она с удовольствием двинула бы Всевышнего по зубам!

И еще она продрогла до мозга костей.

— Вот, возьми. — Он разжал ее закоченевшие пальцы и сунул в них скатерть. — И сними свою мокрую одежду, пока не схватила воспаление легких. А я разожгу костер.

Наградив его еще одним испепеляющим взглядом, Саммер со скатертью в руках удалилась за край утеса со всем достоинством, на которое оказалась способна.

Когда спустя некоторое время она появилась, завернутая в материю на манер папуаса, чопорно держа перед собой свою вымокшую одежду, с волосами, мокрым кольцом лежавшими у нее на спине, то с облегчением заметила, что Колхаун не обратил на нее ни малейшего внимания. Повернувшись к ней спиной, он пытался вдохнуть жизнь в мерцающий огонек, который безо всякого энтузиазма лизал кучку щепок. Маффи лежала рядом с мужчиной, как маленький меховой коврик.

Саммер развесила свои вещи на ветках, старательно закрепив их, чтобы не упали ночью. Огромные туфли она положила подошвами вверх на скалу. Когда она закончила, Франкенштейн уже разжег костер и теперь нанизывал сосиски на палочки.

Еда. Ничто другое не заставило бы ее подойти к костру — и к нему.

Саммер все время помнила, что, кроме скатерти, на ней ничего нет.

— Держи, — сказал Франкенштейн, когда она приблизилась, и протянул ей палочку с цилиндриками маршмеллоу.

С опаской поглядывая на Колхауна, Саммер села на землю, скрестив ноги. Скатерть неожиданно распахнулась, обнажив, к ее ужасу, бледные ляжки. После молниеносного взгляда на Франкенштейна — слава Богу, он, кажется, в задумчивости глядел на пламя — она поправила на теле хлопчатобумажную ткань. Восстановив пристойный вид, Саммер полностью сосредоточилась на костре и на приготовлении своей доли ужина.

Он не обращал внимания на нее. Она не обращала внимания на него.

Ветер, еще не остывший после дневной жары, ровно дул над открытым местом. Языки пламени плясали в небольшой кучке хвороста. Над головой мерцали звезды в обрамленном острыми верхушками сосен небе.

Франкенштейн сидел на каменистой земле в паре ярдов от Саммер в той же, как и она, позе — подобрав под себя ноги. Боковым зрением она видела его огромную фигуру, хотя делала вид, будто Колхауна здесь нет.

Мокрые черные волосы мужчины блестели в свете костра. Правая, ближняя к ней сторона его лица пострадала меньше левой. На ней были ссадины, но опухоль, похоже, почти спала. Можно было различить высокие, довольно плоские скулы, прямой нос с высокой переносицей, тонкие губы и упрямый подбородок. Она подумала, что естественный цвет его кожи — слегка желтоватый. В юности у него, наверное, были угри, потому что на щеках остались легкие следы шрамов. Он не красивый мужчина, не без удовольствия решила она. И вспомнила его безразличный поцелуй.

Колхаун посмотрел на нее. Его окаймленные синяками глаза были так же черны, как и волосы. Суровые, опасные глаза человека, который не боялся умереть — или убить. Один их взгляд должен был бы заставить ее дрожать. И она действительно дрожала, только не от страха…

Саммер поспешно отвела глаза, чтобы он не подумал, будто она разглядывает его. А когда украдкой снова взглянула на него, Колхаун уже сосредоточенно изучал огонь.

Она вдруг неожиданно обнаружила, что любуется шириной его плеч, по которым пробегали отблески костра, выпуклыми мускулами рук. Ниже шортов ляжки и икры тоже были мускулисты. Глубокий вырез оранжевой майки открывал его широкую грудь, поросшую шелковистыми черными волосами.

Он был некрасив, но мужествен. И эта мужественность обладала гораздо большей сексуальной силой, чем просто красота.

Придя к такому выводу, Саммер осознала, что они смотрят друг другу в глаза. Это длилось секунду, не больше. Потом так же непринужденно, как и все, что он делал, Франкенштейн перевел свой взгляд на сосиски, которые сейчас жарились на огне.

А Саммер почувствовала, что ее словно молния поразила.

Как можно, будучи замерзшей, запуганной, голодной, испытывать такое дикое влечение к человеку, который и являлся причиной всех ее несчастий?

К тому же он, видимо, даже не считает ее женщиной!

Когда маршмеллоу было готово, Саммер уже была раздражена не меньше, чем Колхаун весь этот день. Она так злилась, что не стала дожидаться, пока лакомство остынет, сняла с палочки огненно-горячий кусочек и запихнула его в рот.

И сразу обожгла язык.

Ойкнув, Саммер торопливо глотнула пива из банки, сострадательно протянутой ей Франкенштейном. С вязкой сладостью и хрустящей корочкой маршмеллоу пиво показалось совсем уж не таким отвратительным.

— А я думал, ты ненавидишь пиво, — заметил Колхаун, когда она наконец опустошила банку.

— Ненавижу. — Ее язык все еще пылал. Она попробовала пошевелить им.

— У тебя в колледже не было вечеринок с пивом? — спросил он, осторожно сняв сосиску с палочки.

— Нет, — пожала плечами Саммер, — просто колледжа не было. — С живым интересом она наблюдала, как он пристроил палочку рядом с костром, разломил булочку и аккуратно вложил в нее сосиску.

— Совсем не было? — Мужчина откусил огромный кусище.

— Совсем. Эй, а мне? — Возмущенная, она потянулась за палочкой, на которой было еще три сосиски, и взяла булочку из пакета, который он ей любезно протянул.

— А как это получилось? — поинтересовался Колхаун, заглотив кусок маршмеллоу целиком.

— Что получилось? — Саммер откусила сосиску. На вкус она была божественна, восхитительна, чудесна. Если бы Саммер составляла заметку для справочника путешественника, она поставила бы сосиске пять звездочек.

— Ну, то, что ты не училась в колледже?

— Вместо колледжа я отправилась в Нью-Йорк работать манекенщицей, а до этого посещала балетную школу. Будучи подростком, ходила на курсы манекенщиц в Мерфрисборо — там за обучение брали символическую плату, должна тебе сказать, — и подрабатывала манекенщицей. Моя школа, когда я ее окончила, устроила мне несколько встреч с вербовщиками рекламных агентств. В одно из них меня взяли, и остальное, как говорится, покатилось по накатанной колее. Я всегда считала: колледж от меня никуда не уйдет. Но теперь я понимаю, что ошибалась. — Саммер откусила еще от своей сосиски и зажмурилась от просто-таки райского блаженства.

— И сколько ты пробыла в Нью-Йорке?

Маффи на брюхе подползла к Колхауну с высунутым языком и, подобострастно завиляв хвостом, деликатно тявкнула. Франкенштейн хмуро посмотрел на нее. Потом, к изумлению Саммер, отломил треть своей сосиски и протянул собаке.

— Я работала манекенщицей почти до двадцати пяти лет. И не в высокой моде, как надеялась когда-то, а главным образом рекламируя для каталогов белье. Иногда всякие мелочи — сумочки, перчатки. Но ни реклама белья, ни тем более аксессуаров не была в то время большим бизнесом, как сейчас. Но я зарабатывала очень неплохо, вращалась в очень приличных компаниях и вообще жила в свое удовольствие. А потом неожиданно появились совсем другие, молодые девушки, на которых возник спрос. И все в один момент, — она щелкнула пальцами, — закончилось. Я оказалась слишком стара для рекламы. Пришлось вернуться домой.

Щелчок пальцами оказался ошибкой. Маффи исполнила свой коронный номер «ползающего коврика» в направлении Саммер, и той пришлось скормить ей часть своего куска маршмеллоу.

— И как давно это было?

— Одиннадцать лет назад.

— Значит, тебе тридцать шесть?

— Звучит кошмарно, правда? — Саммер откусила еще кусочек сосиски и попыталась сделать вид, что данная тема ей безразлична. Но на самом деле она еще не была готова к старости. И не могла еще привыкнуть к тому, что ей уже не стать больше молодой и нарядно одетой девушкой. Саммер никогда не думала, что когда-нибудь придется считать по утрам перед зеркалом морщинки вокруг глаз, употреблять румяна и красить волосы, чтобы скрыть все чаще появляющуюся среди каштановых волос седину. Тем не менее, конечно, пришлось.

Она была рада, что все эти удары уже позади. Если бы вот только не мужчина, который интересовал ее столько, сколько интересовал ее Франкенштейн, и который, похоже, начинал понимать, что и она не лишена напрочь сексуальной привлекательности. В этом случае стареть снова становилось больно.

Загрузка...