Божественные истории

И она сдалась.

‒ Хорошо, ‒ тихим голосом произнесла она. ‒ Ты получишь мой голос.

Я поднялась на ноги и поцеловала её в щёку.

‒ Спасибо.

Она никогда не получит моего прощения, мы больше не будем сёстрами по-настоящему, как бы я ни обращалась к ней на словах. Но если она поддержит меня, то я сдержу слово и благословлю брак Аида.

‒ Но мы всё ещё в меньшинстве, даже вместе с Аресом и Гефестом, ‒ отметила Гестия. Я выпрямилась.

‒ Пока да, но скоро это изменится, ‒ я признательно кивнула им обеим. ‒ Собрание состоится в течение часа, будьте готовы.

Надеюсь, за это время Деметра не успеет передумать. Она любит свою дочь, это очевидно, и желает для неё всё самое лучшее. А для этого ей нужна я.

* * *

Стоя у комнаты Афродиты, набираясь духу войти, я старалась не думать о том, что я ей скажу. Мне нечего ей предложить. Ничего из того, что я могла бы ей дать, не сравнится с тем, что она потеряет, если пойдёт против Зевса. Но даже в самых бурных обсуждениях Афродита оставалась безучастной. Её не интересует власть, и это может сыграть мне на руку.

Сделав глубокий вдох, я постучалась. Придумаю что-нибудь. У каждого есть слабость.

‒ Секундочку! ‒ откликнулась Афродита. Через занавески я услышала её хихиканье, какую-то возню и, если мне не послышалось, мужское бормотание. ‒ Входите!

Я настороженно вошла внутрь. Афродита лежала на кровати, чуть ли не сияя, на её губах играла улыбка. Как я и подозревала, она была не одна. К стене прислонялся Арес. Похоже, их отношения были не только в его мечтах.

‒ Здравствуй, Афродита, ‒ начала я. ‒ Арес. Я не помешала?

Арес открыл было рот, но Афродита не дала ему ответить:

‒ Ничего такого, что нельзя было бы отложить. Прости, ты хотела поговорить с ним?

‒ Вообще-то я пришла к тебе, ‒ я развернулась к сыну. ‒ Можешь оставить нас на минутку, мой мальчик?

Он театрально вздохнул, словно я попросила его подержать землю на плечах вместо Атланта.

‒ Ладно.

‒ Люблю тебя, ‒ я поцеловала его в щёку. Он неохотно чмокнул в ответ и вышел из комнаты. Как только мы с Афродитой остались одни, я подошла ближе к ней:

‒ Прости, что без предупреждения.

‒ Ой, да всё нормально, ‒ она махнула рукой. Сев на кровати, она начала перебирать пальцами свои золотые кудри. ‒ Рада встрече. Арес не говорил, что ты собираешься в гости на Олимп.

‒ А я и не в гости, ‒ я выдавила улыбку, будто это было моим решением. ‒ Я вернулась домой.

Она просияла и бросилась ко мне быстрее, чем я успела отпрянуть. Заключив в объятья, она расцеловала меня в обе щеки.

‒ Это же замечательно! Арес непременно обрадуется… Он очень скучал по тебе.

‒ Я тоже по нему скучала, ‒ я аккуратно убрала её руки и села на край кровати. ‒ Я была удивлена, что вы стали так… близки. Неужели Зевс всё-таки отказался от идеи выдать тебя замуж?

Афродита скривилась.

‒ Ох, не совсем. Ну… То есть вроде как это инициатива Гефеста. Хотя папуля не дал мне отказаться.

‒ Погоди, ‒ нахмурилась я. ‒ Хочешь сказать, что ты выйдешь замуж за Гефеста?

Она мрачно кивнула.

‒ Не, он, конечно, хороший парень и всё такое, но… просто не в моём вкусе, понимаешь? Я бы предпочла сама выбирать, но… ‒ она пожала плечами. ‒ Папа главный в совете.

Всё складывалось настолько идеально, будто сами мойры вмешались. Возможно, так и было. Я не винила Гефеста ‒ понятное дело, что всё это замысел Зевса, который прекрасно понимает, что я буду сильно переживать, если мой сын женится на девушке, которая его не любит. Но тем самым Зевс, сам того не подозревая, создал все условия для того, чтобы попасть в ловушку.

Я накрыла её ладонь своей ‒ самый яркий жест привязанности, который я когда-либо к ней проявляла.

‒ А что, если бы ты могла сама выбрать себе мужа? Или вообще не выходить замуж?

Её глаза загорелись.

‒ Ты можешь поговорить с папочкой и переубедить его?

‒ Нет, ‒ медленно протянула я. ‒ Но я могу стать той, кто будет отвечать за организацию браков между богами.

Она нахмурилась.

‒ Я не понимаю. Этим же занимается папа.

‒ Только потому что он во главе совета, ‒ я сжала её руку. ‒ Сегодня будет голосование, которое определит, останется ли он главным или нет. Когда мы вшестером создавали совет, мы планировали устроить его так, чтобы все имели равное право голоса. Всё по справедливости.

‒ Но все и так имеют равное право голоса, ‒ заметила она, меж её бровей пролегла складка.

‒ Нет, это не так, ‒ мягко не согласилась я. ‒ Из-за того, что у Зевса так много детей, которые всегда его поддерживают, он продавливает свою волю. Как с твоей свадьбой, например, хотя ты не хочешь замуж за Гефеста. Но если мы восстановим совет, каким он был раньше…

Я немного отстранилась, наблюдая за её выражением лица, пока она обдумывала мои слова.

‒ Но ведь меня тогда не будет в совете.

‒ Вовсе нет, вы все останетесь в совете для обсуждения важных вопросов. Но окончательное решение будем принимать мы вшестером, только и всего. Как это и было задумано изначально.

‒ Ох, ‒ она накручивала пряди на палец. ‒ И если я поддержу это предложение, то ты позволишь мне выйти замуж за Ареса?

‒ Или не выходить замуж вовсе, если захочешь, ‒ повторила я. ‒ Ты сама будешь определять свою жизнь.

Её розовые губы медленно растянулись в улыбке.

‒ И нам не придётся сидеть на всех этих унылых собраниях?

‒ Только по желанию. Мне нужен лишь один твой голос сегодня, и всё будет так, как ты захочешь.

Афродита светилась от счастья.

‒ Договорились. Это же просто замечательно… Спасибо огромное, Гера! ‒ она снова обняла меня. ‒ Я очень скучала по тебе, правда.

Я погладила её по волосам. Это было так просто. Даже слишком просто. Я понимала, что пользуюсь её невежеством, но не испытывала угрызений совести. Всё будет так, как и должно было быть с самого начала. Это единственный способ восстановить баланс сил. Пора положить конец монополии Зевса в совете, и неважно, догадывается ли Афродита о последствиях своего решения или нет. Я всё делаю правильно.

‒ Я тоже скучала по тебе, ‒ пробормотала я и, к собственному удивлению, осознала, что это чистая правда.

* * *

Всё получилось. Мне нужно было всего семь голосов, и я их получила.

Аид. Гестия. Деметра. Арес. Гефест. Я сама. А теперь ещё и Афродита.

Я пришла в тронный зал задолго до начала собрания. Я скучала по своему трону ‒ по тому ощущению силы и власти, которое исходит от него. Всегда удобный, он как будто только и ждал меня в своих объятьях. И пока я ждала прихода всех остальных, рядом ходил мой павлин, курлыкал и подставлял голову, чтобы я его погладила. Всё пройдёт хорошо. Всё уже решено.

Я победила.

Совет начал собираться. Сначала пришли сёстры, затем Посейдон, за ним младшее поколение. Аид прибыл вовремя. Последним вошёл Зевс, его золотые волосы сияли в солнечном свете. С ним был ещё один новый мальчик ‒ слишком маленький для своего трона, поэтому он сидел у ног Зевса. Очередной бастард, значит. Как мило.

‒ Объявляю собрание открытым, ‒ начал Зевс, хотя это я всех созвала. Он встал, от него исходила аура силы, как обычно, но сегодня она воспринималась как щит между нами. Словно бы он ощущал напряжение и знал, что теперь я его враг. ‒ Начнём с того, что…

‒ Прошу прощения, ‒ с напускной вежливостью вставила я и поднялась. В эту игру могут играть двое. ‒ Но, кажется, это собрание должна проводить я.

‒ Напротив, я веду все собрания, независимо от того, кто всех созвал.

Я сузила глаза.

‒ И как ты можешь вести собрание, если не знаешь повода?

‒ О, сегодняшнее собрание я смогу провести, даже не сомневайся, ‒ он указал на мой трон. ‒ Пожалуйста, сядь.

Все члены совета до единого смотрели на меня. Я поймала взгляд Аида, но отрывисто кивнул. Не стоит нарываться на скандал, когда мне очень важно доверие совета, и хотя это был большой удар по моей гордости, я всё-таки села.

‒ Спасибо, ‒ Зевс выпрямился во весь свой рост. ‒ Мы собрались сегодня здесь, чтобы обсудить серьёзное дело, угрожающее самой основе нашего существования. Измену.

Я застыла. Что он такое говорит?

Зевс развернулся ко мне, от него исходила золотистое свечение.

‒ Правда ли, Гера, что ты провела весь день, убеждая шестерых из нас проголосовать за то, чтобы лишить моих детей их тронов и свергнуть меня как короля?

Мне понадобилась каждая крупица моей выдержки, чтобы сохранить самообладание. Кто ему сказал? Я посмотрела на Деметру, но она хмурилась в замешательстве. Кто же тогда?

Афродита. Мой взгляд остановился на ней. Она смотрела на свои ладони, её щёки горели алым. Предательница.

У меня не было иного выбора, кроме как идти на конца. Зевс может бросаться громкими словами, но всё решает большинство голосов. Я встала.

‒ Не знала, что обсуждение возвращения к естественному порядку вещей может расцениваться как измена.

‒ И что же, по-твоему, является естественным порядком вещей? ‒ съязвил Зевс.

Я расправила плечи, принимая царственный вид.

‒ Я желаю вынести на голосование предложение вернуть совет в его законное состояние, когда только мы вшестером могли голосовать. Все остальные останутся в роли советников, но я считаю справедливым и единственно верным, чтобы старшее поколение принимало окончательные решения. Полагаю, будет не сильно большим преувеличением сказать, что в последнее время совет не отличался разнообразием мнений. Одни и те же боги… ‒ мой взгляд останавливается на Зевсе, а затем на каждом из его незаконных детей, ‒ принимают решения, не обращая внимания на мнение остальных. Это не совет. Это диктатура, и я отказываюсь её поддерживать.

‒ Это измена! ‒ голос Зевса прогремел на весь тронный зал. ‒ Попытка свергнуть своего короля…

‒ Ты не мой король и никогда им не будешь. Ты лжец, вор, у тебя нет никакого права властвовать над нами. Ты не лучше меня, не сильнее любого из нас, и ты не раз показывал, что не соответствуешь требованиям морали, предъявляемым к членам совета.

‒ А ты сама соответствуешь?

‒ Да, ‒ усмехнулась я.

‒ Насколько я помню, гордыня по-прежнему считается недопустимым качеством для избрания в совет, ‒ сказал он. ‒ Равно как и зависть.

‒ Не забудь про похоть, ‒ выпалила я. ‒ Преступление, которое ты совершал намного чаще, чем я когда-либо поддавалась гордыне или зависти.

‒ Тогда, по твоему собственному признанию, ни один из нас непригоден к власти. Но всё же мы здесь. Я не позволю лишить моих детей их законных мест в совете. Мест, которые они заслужили, когда прошли испытание, придуманное тобой, и которое ты сама не прошла.

‒ А я не отступлю, пока в совет не вернутся равенство и справедливость.

‒ Тогда у нас дилемма, ‒ он распростёр руки. ‒ И так как я всё ещё Король, я дам тебе выбор. Мы проведём это голосование. Если ты победишь, всё будет по-твоему. Если я, тогда ты потеряешь свой титул. Ты останешься на Олимпе, под моим присмотром, но дашь мне развод.

Я уставилась на него.

‒ Это же нечестно.

‒ Разве? Радуйся, что тебя не судят за измену, ‒ он кивнул на совет. ‒ Так скажи мне, Гера. Ты согласна провести это голосование?

Я оглянулась по кругу. Сёстры смотрели на меня, Аид тоже. Мои сыновья поддержат меня в любом случае. А вот Афродита…

Зевс каким-то образом добрался до неё. Возможно, она была на седьмом небе от счастья и проболталась по глупости, не думая о последствиях. Элемент неожиданности не играл особой роли, но было бы неплохо застать Зевса врасплох. Вот только если он убедил её изменить своё решение…

Я должна рискнуть. Ради совета, ради человечества, во имя равенства и справедливости я должна попытаться. После долгих раздумий я кивнула.

‒ Давайте голосовать.

Мы пошли по круг. Гефест, сидевший рядом со мной, поддержал меня. И Аид, и Деметра, и Гестия. Как и следовало ожидать, Афина, Аполлон, Артемида и Посейдон без колебаний отдали свои голоса за Зевса. Арес проголосовал за меня.

Последней осталась Афродита. Она сидела по другую руку от Зевса, нервно заламывая руки. Несколько секунд стояла гробовая тишина. Она же не передумала? Нет, нет…

«Помни», ‒ мысленно обращалась я к ней. ‒ «Ты можешь выйти замуж за Ареса. Ты можешь быть с любимым. Надо сказать только одно слово».

Она подняла глаза на меня. Они были красные от слёз.

«Я не могу отвернуться от отца. Я не могу предать его таким образом».

«А готова ли ты предать саму себя? Предать Ареса?»

Она перевела взгляд на моего сына, который взирал на неё так же пристально, как и я. Открыв рот, она уже собиралась что-то сказать, но Зевс рядом с ней накрыл её ладонь своей. Вот же ублюдок. Верность нужно заслужить. Если он думал, что может использовать её как марионетку, лишив права выбора…

Сила вырывалась из меня, прежде чем я успела осознать, что делаю. Невидимые нити потянулись к Афродите, с её лица стёрлись все эмоции, и я медленно разорвала её связь с Зевсом. Это было легко ‒ просто убрать его давление на неё. Дать ей возможность дышать и жить своей жизнью. Дать ей свободу.

‒ Гера, ‒ взорвался Зевс. Афродита моргнула, и все мои старания пошли насмарку. ‒ Что ты делаешь?

Я стиснула зубы.

‒ Даю ей выбор.

И уже в следующее мгновение золотые верёвки, появившиеся из ниоткуда, привязали меня к трону. Я ахнула, пытаясь вырваться, но тщетно.

‒ Если на предыдущие твои действия я закрыл глаза, то теперь твоя измена неоспорима, ‒ командный голос Зевса эхом разносился по залу. ‒ С этого момента ты лишаешься своего титула…

‒ Папа! ‒ закричала Афродита. Гефест и Арес вскочили на ноги, но Зевс взмахнул рукой, отбрасывая их от меня.

‒…и ты задержана до тех пор, пока совет не решит твою судьбу.

‒ Что? ‒ я застыла. ‒ Ты не можешь…

‒ Ты использовала свои способности, чтобы повлиять на решение члена совета, ‒ обвинил Зевс. ‒ Тебя будут судить за твои преступления…

‒ Нет! ‒ взвизгнула я, вырываясь изо всех сил. Верёвки только становились туже, врезаясь в мою кожу. ‒ Я королева. Ты не можешь…

‒ Ещё как могу, ‒ отрезал Зевс. И не успела я и глазом моргнуть, как мой трон исчез вместе со мной.

Часть четвёртая

Семь дней и семь ночей я была заперта в маленьком, тёмном помещении, куда не проникал солнечный свет.

Никто ко мне не приходил. Вне всяких сомнений, Зевс наложил строгий запрет на посещения. Я тихо сидела на своём троне, коротая время, и прокручивала в памяти последние сто лет. Могла бы я поступить иначе, если бы знала, чем всё закончится? Была бы я более чуткой и менее одержимой своей гордостью?

Единственной ошибкой, о которой я сожалела, был мой брак с Зевсом. Ничего больше я бы не изменила.

Наконец, на восьмой день меня вернули в центр тронного зала без какого-либо предупреждения. Солнце ослепило меня, и, как бы я ни хотела не выказывать слабости перед советом, я всё равно зажмурилась.

‒ Гера, ‒ голос Зевса. Я не стала утруждать себя ответом. ‒ Мы приняли решение. Тебе есть что сказать, прежде чем услышишь приговор?

Я молчала, пока мои глаза не привыкли к яркому свету. В итоге я открыла их, заставив себя не щуриться. Прямо передо мной сидел Зевс, за моей спиной ‒ Аид. Я чувствовала его присутствие, мой оазис посреди бури.

‒ Я не сделала ничего плохого, ‒ произнесла я. Голос не слушался после семи дней молчания. ‒ Моей единственной целью было защитить совет, только и всего.

‒ Мы тебя услышали, ‒ ответил Зевс и поднялся со своего трона. ‒ Ты признана виновной в своих преступлениях. Решением совета с настоящего момента ты лишаешься титула королевы. У тебя остаются обязанности как богини и сохраняется место в совете. Но ты больше не участвуешь в правлении моим царством. И ближайшую тысячу лет твой голос не будет равен нашему. В случае ничьи мы позволим тебе принять решение. В остальное время ты не имеешь право участвовать в голосовании.

Я делаю медленный, глубокий вдох, стараясь не показывать боль. Он не просто лишил меня власти, которую я заслуживала по праву, и всего, над чем я работала столько лет, но и устроил из этого целое представление, чтобы ни у кого из его детей не осталось ко мне ни капля уважения. Возможно, он даже настроил моих сыновей против меня.

‒ Ты всегда будешь находиться под присмотром совета. Тебе запрещается уходить куда-либо в одиночку, и любая попытка интриг против совета или использования своих способностей, чтобы повлиять на наши решения, приведёт к изгнанию.

Я горела от унижения. Он забрал всё, что было мне дорого. Он прекрасно отдавал себе в этом отчёт и наслаждался каждой секундой моего отчаяния.

‒ А если я выберу изгнание прямо сейчас? ‒ я старалась говорить с достоинством, насколько это возможно.

Его лицо оставалось бесстрастным. Значит, он ожидал этого вопроса. Возможно, даже надеялся.

‒ Если ты этого хочешь, мы не станем тебя останавливать.

Вернуться к матери было бы самым простым решением. Уйти к ней, оставив совет позади. Это будет хорошим существованием, без всей этой боли и унижений. И я всерьёз обдумывала этот вариант.

«Гера», ‒ услышала я голос Аида в своей голове. ‒ «Будь сильной. Не сдавайся. Не забывай, кто ты и на что способна. Это всего один день из множества. Не вечность».

Я сглотнула ‒ первая эмоция, которую я позволила себе проявить.

«Ты защищал меня?»

«Да. И Деметра тоже».

«Вы останетесь со мной?»

Пауза, а затем уверенное:

«Навсегда».

Я выпрямилась на своё троне, держа голову настолько высоко, насколько это возможно.

‒ Я принимаю твои условия. Совет значит для меня намного больше, чем ты когда-либо поймёшь, Зевс, и я от него не откажусь. Мы соединены на веки вечные, независимо от того, как мы относимся друг к другу. Я тебя не оставлю. Никого из вас не оставлю.

На лице Зевса мелькнуло разочарование, но он кивнул.

‒ Да будет так, ‒ он махнул рукой, и путы исчезли. Я встала. Пускай мой статус понизился, но я всё ещё самая сильная среди них. Я дочь титана и, что бы ни сделал Зевс, останусь ей навсегда.

В этот самый момент вся злость, накопленная во мне, кристаллизовалась в горечь и жажду мщения. Она превратилась в холодную ненависть, поселившуюся в глубине души, и замерла в ожидании. Придёт день, и я смогу выпустить её на свободу. И я это сделаю. Я обещала Зевсу и сдержу своё слово.

Но стоило мне обернуться и посмотреть на Аида, как его улыбка, предназначенная только мне одной, принесла волну успокоения. Он мой союзник. Мой партнёр. Мой друг. Я всегда буду рядом: каждую минуту, каждый день. Я докажу ему свою преданность, как он доказал мне свою. Я не потеряю его.

И он прав. Ни один день, ни даже тысяча лет ‒ это ещё не вечность. Время пролетит, обиды забудутся, этот момент останется не более чем воспоминанием. Однажды я добьюсь своего. Я верну себе титул королевы. И чего бы мне это ни стоило, Аид станет моим королём.

* * * * *

БОГИНЯ ЛЮБВИ

Я люблю секреты. Папочка — ходячий набор клише — говорит, что глаза — зеркало души, но мне кажется, что только тайны, которые люди хранят в глубине души, дают понять, кто они на самом деле.

Понимаете, тайны — это то, что пытаются скрыть. А скрыть обычно пытаются самую интересную часть себя. Боязнь воды? Это о многом говорит. Шесть пальцев? Потрясающе. Похотливые мысли о племяннице? Полный кринж.

А вот мой секрет — я провалила своё испытание.

Я никогда никому не рассказывала. Папочка знает — это он застал меня в компрометирующей ситуации с сыном пастуха, — но он и словом не обмолвился об этом. Формально все члены совета, кроме изначальной шестёрки братьев-сестёр, должны пройти это нелепое испытание на проверку наших добродетелей, иначе нам нельзя войти в состав совета. Но я считаю, что это полный бред. Кто хочет, чтобы ими правила горстка самовлюблённых божков, считающих себя лучше других только потому, что могут на некоторое время укротить свою природу?

Да и чем так важны добродетели? Не то чтобы я жадная, эгоистичная или горделивая, но почти все члены совета такие в той или иной степени, особенно первая шестёрка. Я не знаю никого, кто был бы завистливее их. Стоит кому-то что-то получить, и они тут же его возненавидят, будь то по везение или результат упорного труда. Почему все не могут просто любить всех? Вот какими на самом деле должны быть правители. Руководствоваться любовью, а не страхом и силой. Я люблю папочку, но ему было бы намного проще, если бы он хоть изредка заботился о других.

Впрочем, он любил тебя, так что мне на что жаловаться.

К слову о любви и добродетелях. Почему похоть считается чем-то плохим? Все ведут себя так, будто заниматься тем, для чего наши тела и были задуманы таким образом, это нечто ужасное. Ладно, не все. Главным образом, Гера. Серьёзно, это из-за неё у всех проблемы, из-за неё у всех секреты. Из-за неё я провалила своё испытание. Более того, это именно она придумала проверку добродетелей, как будто бы сама им всем соответствует (привет, гордыня!). Из-за неё папуле пришлось солгать, чтобы я получила место в совете.

И вот тут кроется мой второй секрет. Главный из всех. Который сейчас пытается насильно накормить меня виноградом.

— Нет! — я отбиваю его руку и хихикаю. Наши тела переплетены в гнезде из шёлковых подушек на полу моей спальни. В солнечном свете, проникающем с балкона, всё как будто сияет золотом. Мне нравится, как лучи закатного солнца греют мои ступни, но ещё больше мне нравится, как Арес выводит невидимые узоры на моей спине.

— Тебе ещё понадобятся силы, — говорит он. Я убираю прядь тёмных волос, упавшую ему на глаза. Он красив: сильные мышцы виднеются под каждым дюймом кожи, и он смотрит на меня с таким жаром, что я могла бы сгореть в нём. Не то чтобы я против.

— Ммм, но у нас осталось не так уж много времени, я не хочу тратить его на еду, — мурлычу я. Каждое его прикосновение обжигает, будто нам достаточно просто находиться рядом, чтобы разжечь пламя. Я ещё никогда никого так не любила, как его.

Нет, «любила» — не то слово. То есть, это тоже, но я чувствую к нему нечто большее. Он поглощает меня. Я ощущаю его присутствие, даже когда пытаюсь сосредоточиться на чём-то другом, и он этим нагло пользуется. Именно так мы оказались в моей спальне посреди бела дня, за несколько минут до того, как ко мне должен зайти папочка.

Иногда мне кажется, что Арес делает это специально.

— Ну… — протягивает он своим бархатным голосом, всегда немного хрипловатым от частых боевых кличей. — Тогда нам стоит заняться делом.

Он целует меня, его губы сминают мои, наши языки переплетаются. Я много целовалась раньше, но никто ещё не вызывал во мне таких эмоций. Когда я с ним, я чувствую себя по-настоящему живой, а не просто бессмертной. И поверьте, между этими понятиями огромная разница. Бессмертной быть легко — для этого нужно просто находиться здесь. Но тогда вся жизнь проходит мимо тебя, и вечное существование теряет всякий смысл.

Быть живым — вот что самое трудное. Когда сердце бьётся, глаза распахнуты, и я вижу и слышу всё, чувствую все запахи и вкусы. Это жар от огня, это шум волн, это гром после молнии. Смертные воспринимают это всё как должное. А вот я нет. Особенно рядом с Аресом.

Он прижимается ко мне бёдрами, как вдруг кто-то прочищает горло. Я так увлеклась нашим поцелуем, что от внезапного звука подскакиваю на месте и отталкиваю с себя Ареса. За долю секунды, что я поворачиваюсь к занавеске, отделяющей мою комнату от коридора, я мысленно молюсь, чтобы там был кто угодно, только не папочка. Пусть даже Гера. Или Гефест.

Вздрагиваю. Нет, тут я не уверена, что хуже.

Моё сердце ухает вниз. Скрестив руки на груди, под аркой стоит папа. Прищуренные голубые глаза, каменное выражение лица. Он убьёт кого-то одного из нас или сразу обоих? Могу только представить, как выгляжу в этот момент: раскрасневшаяся, с растрёпанными волосами и опухшими губами. Ужасно.

— Привет, папочка, — говорю я, обнимая подушку. Он ничего не отвечает. — Эм, ты сегодня рано.

Всё ещё тишина. Я бросаю беспомощный взгляд на Ареса, но тот откидывается на подушки с наглой ухмылкой, из-за которой мне хочется его ударить. Кажется, я плохо на него влияю.

Удивительно, как порой замедляется время. Я просто сижу и жду сама не знаю чего. Чего-нибудь. Наконец, за занавеской появляется ещё один силуэт. На секунду во мне загорается надежда, но в следующее мгновение, когда рядом с папой останавливается Гефест, она разбивается вдребезги. Ну разве ситуация может стать ещё хуже?

Нет, беру свои слова обратно. Нельзя бросать вызов мойрам.

— Отец, — приветствует Гефест. Он высок, даже выше папеньки, у него мощные бицепсы от занятий кузнечным делом. Его можно было бы назвать привлекательным, если бы не искривлённые ноги.

Это не его вина, конечно же. Но у каждой девушки есть своя планка. К тому же я видела, как он смотрел на меня до того, как папочка пообещал меня ему в жёны, и вижу, как он смотрит на меня сейчас. Не так жадно, как Арес, но тоже с любовью. Более нежной, лёгкой, доброй. Вот только это всё мне не нужно, когда я с его братом.

— Вернись в тронный зал, Гефест, — папочка сжимает кулаки. У Гефеста непревзойдённый талант выводить отца из равновесия. Этого не может никто другой в совете, а то и во всём мире. Обычно Гефест всячески старается держаться подальше от папы, но сейчас, видимо, не тот случай.

— Арес и Афродита не делали ничего плохого, — обращается он к отцу. Самая чистая правда, на мой взгляд. Неужели он, наконец, принял тот факт, что я не хочу за него замуж? — Он просто показывал ей несколько приёмов самозащиты.

Я прикусила себя за щеку, чтобы не уронить челюсть. Смириться с тем, что я хочу быть с другим, — это одно дело, но лгать ради меня?

Возможно, папуля бывает удивительно слеп, когда дело касается меня (по крайней мере, в большинстве случаев), но сейчас его губы сжимаются в тонкую линию. Он даже не смотрит на Гефеста.

— Афродита знает, как я отношусь к её общению с твоим братом, — говорит он так, будто нас с Аресом здесь нет. Словно мы не смотрим прямо на него.

— И почему это, отец? — вмешивается Арес. — Почему мне нельзя общаться с ней, тогда как сам ты проводишь всё свободное время со смертными женщинами и младшими богинями?

Папочка стискивает зубы.

— Мои дела тебя не касаются…

— Ещё как касаются, потому что это задевает маму, — Арес встаёт и подходит вплотную к папочке. Он не такой высокий, но физически сильнее, и они оба это знают. — Вот прекратишь встречаться с другими женщинами, тогда я перестану учить Афродиту приёмам самозащиты.

Несколько секунд они прожигают друг друга взглядами. Я обхватываю себя руками, смотря на них распахнутыми глазами в ожидании, что хоть кто-нибудь моргнёт. Папуля никогда не заботился о своих сыновьях так, как обо мне, но и не швырялся в них молниями. И сейчас не станет. Только не из-за меня и не из-за всей этой ситуации. Это неправильно.

— Папочка, пожалуйста, — прошу я, но меня никто не слушает. Наконец, Гефест касается их плеч, словно его мозолистые руки каким-то образом могут остудить их пыл.

— Хватит, — тихо произносит он. — Это моя война, отец, не твоя. И я отказался от борьбы.

Арес фыркает.

— Трус.

С молниеносной скоростью папа наносит удар ему в челюсть. Арес ошеломлённо пялится на него. Если до этого время замедлилось, то теперь оно окончательно остановилось.

Они сейчас реально подерутся из-за меня. Может, даже начнут войну. Не понимаю, почему это так волнует папу. В конце концов, Арес говорит правду. Верность не входит в число папиных достоинств, да и я ещё не вышла замуж за Гефеста. Но как бы то ни было, папу это задевает, и это только обостряет конфликт.

Но не успеваю я что-либо предпринять, как Арес вылетает из моих покоев, и меня охватывает острое чувство потери. Больше, чем просто тоска по близости. Потому что я знаю этот папин взгляд. Небольшое облегчение от того, что войны не случилось, мгновенно испарилось.

— Афродита, — по дрогнувшему голосу я понимаю, что он всё ещё очень зол, — идём.

Вздыхаю и встаю. Если попытаюсь сейчас заговорить, это только усугубит моё положение. Папа стремительным шагом уходит по коридору. Я не успеваю за ним, но знаю, куда он направляется. На пороге я задерживаюсь.

— Спасибо, — шепчу Гефесту. — За то, что прикрыл меня.

Он пожимает плечами, и проводит пальцами по моей руке. Есть в нём какая-то застенчивость — тихий омут, который я не понимаю.

— Пустяки, — отвечает он, и убирает руку прежде, чем я успеваю отреагировать на прикосновение. Тем лучше, правда. Арес — это клубок из огня, страсти и волнующих ощущений, тогда как Гефест…

Не могу его описать, но он точно не про страсть. Если бы не Арес, может, я бы и смирилась с вынужденным браком, но довольствоваться малым, когда рядом есть идеал, это слишком жестоко.

Не оглядываясь на Гефеста, я спокойно иду за папочкой. Нет смысла спешить на очередную головомойку. Я провела на Олимпе всего сотню лет, но кое-что успела уже понять. Когда папа зовёт к себе в кабинет — ничего хорошего не жди.

К тому времени, когда я захожу к нему, я уже успеваю успокоиться. Его кабинет находится на другом конце Олимпа, так что за время пути я успеваю продумать, что ему скажу. В этот раз я не позволю ему отчитывать меня, как ребёнка. Это моя жизнь, а не его.

Папочка сидит за столом, смотрит в портал, который показывает ему, что происходит на земле. Его внимание сосредоточено на незнакомом мне пляже, с высокими скалами на фоне. За те несколько секунд, пока он не замечает моего присутствия, я успеваю разглядеть женскую фигуру. Кажется, это Гера, но я не уверена.

— Афродита, — портал исчезает. — Садись.

— Я лучше постою, — я никогда ему не хамила (по крайней мере, намеренно), но сегодня я не буду сдерживаться. — За что ты так со мной?

Стоит мне произнести эти слова, как на глаза набегают слёзы. Ну замечательно. Теперь он точно не воспримет меня всерьёз.

Впрочем, иногда слёзы помогают — его выражение лица смягчается. Но такая победа мне не нужна. Я хочу, чтобы он любил меня достаточно сильно, чтобы ставить моё счастье превыше своей войны с Герой.

— Милая… — он встаёт из-за стола и подходит ко мне с протянутыми руками. Я позволяю ему обнять меня. Он пахнет дымом костра и речной водой, даже не знаю почему.

— Просто я… — начинаю икать, глотая слёзы. — Я люблю Ареса, папочка. Правда. Я очень, очень сильно люблю его. И он тоже любит меня.

— Ты уверена в этом?

Я отстраняюсь, глядя на него в ужасе.

— Конечно, да! Как ты можешь такое спрашивать?

Он пытается вновь притянуть меня к себе, но я уклоняюсь.

— Я только хотел сказать, что он не выглядел обеспокоенным из-за того, я застал вас двоих, когда вы занимались… эм, самозащитой. Я мог бы запросто запретить вам видеться, но его это не…

— Ты бы не сделал этого, — я отшагнула назад. Он потянулся ко мне, но его руки схватили воздух. — Папуль, ты не можешь со мной так поступить. Мне всё равно, что происходит между тобой и Герой… Но выдать меня замуж за Гефеста, лишь бы ей было больно…

— Ты думаешь, дело в этом? — перебивает папа. — Ох, милая.

— Только не надо охать, — огрызаюсь я. Впервые за всё своё существование я ответила ему так грубо. — Это моя жизнь, не твоя. Тебе же без разницы, за кого из них двоих я выйду, так почему это не может быть Арес? Гера будет в бешенстве в любом случае.

Хотя, возможно, если бы выбирала я, то она бы не злилась. Тем утром, когда она пришла поговорить со мной перед советом, на котором мы должны были проголосовать за смещение папочки, Гера уверяла, что хочет дать мне выбор. Может, она готова была сказать что угодно, лишь бы свергнуть папу, но мне кажется, дело не только в этом. Мне хочется верить, что её искренне волнует если не моя судьба, то её сыновей.

А ведь я бы проголосовала за неё. Жаль, что она вмешалась прежде, чем я сказала это вслух.

— Я выбрал Гефеста, потому что посчитал его лучшим вариантом, — поясняет папенька. — Я вижу, как развиваются ваши отношения с Аресом, и поверь мне, милая, такая любовь долго не продлится. Огонь не может гореть вечно.

Я вспыхиваю до корней волос.

— Ты обручил меня с Гефестом, потому что он попросил тебя об этом, а не потому что ты всё хорошенько обдумал.

— Оба мои сыновья просили твоей руки. И я тщательно взвесил своё решение. Тебе следует научиться видеть не только то, что лежит на поверхности, милая. Гефест будет любить тебя…

— Но не так, как я хочу, — я снова вытерла слёзы. В эту минуту я бы отдала всё, лишь бы перестать плакать. — Почему я не могу выбрать сама? Кому будет от этого плохо?

— Тебе, — он снова тянется ко мне, но я так и не поддаюсь.

— Так ты хочешь сказать, что я слишком глупа, чтобы выбирать самой?

Он хмурится.

— Нет, конечно…

— Тогда позволь мне выбрать.

— Милая, я прожил тысячи лет…

— Да какое мне дело до твоего опыта, — я топаю ногой. Честно говоря, никогда раньше так не делала, и теперь чувствую себя совсем глупо. Но в то же время это помогает успокоиться. — Почему ты не берёшь в расчёт мои чувства? Я люблю Ареса, он любит меня, и мы хотим быть вместе.

Папа долго молчит, прежде чем вновь заговорить:

— Ты правда веришь, что эта искра между вами останется навсегда?

Я хлюпаю носом.

— Конечно!

Он смотрит на меня. Солнце, что светит с балкона, слепит меня, но я не отвожу глаз. Не могу. На кону стоит слишком многое, чтобы проморгать свой шанс.

После затянувшейся паузы он вздыхает.

— Прости, Афродита, но я не могу пойти против своей интуиции. Я люблю тебя, и не хочу, чтобы ты обожглась таким образом. Я не могу позволить Аресу разбить тебе сердце.

С тем же успехом он мог бы дать мне пощёчину. Я медленно выпрямляю спину и расправляю плечи, собираясь с силами.

— Пусть так. Если ты не хочешь дать мне свободу, тогда я добьюсь её сама.

Я разворачиваюсь и выхожу из его кабинета с высоко поднятой головой. К счастью, он не пытается меня остановить, хотя, возможно, он просто не верит, что мне хватит духу это сделать.

Ну и пусть. Я просто докажу ему, что он был неправ.

Я прохожу через весь Олимп к покоям Ареса. Нам необязательно здесь оставаться. Мы вполне можем распоряжаться собственными жизнями. Если позволить папе выиграть этот бой, то победа в войне будет за ним. Я люблю папочку, но в этом вопросе окончательное решение не за ним. Отныне решать буду я.

Я нахожу Ареса в его покоях. Точнее, не нахожу, а слышу его ещё до того, как подхожу к комнате. Он кричит на кого-то, и его голос эхом разносится по коридору, из-за чего поначалу сложно разобрать слова. Я подбегаю к арке, но замираю на пороге, увидев, что происходит внутри.

В его покоях настоящий погром. Кровать перевёрнута, занавески сорваны, его коллекция оружия разбросана по полу. Один острый топор даже застрял в стене, рядом с аркой в коридор.

И посреди всего этого бардака Арес и Гефест.

— Она моя! — рычит Арес, ударяя себя кулаком в грудь. Его ярость физически ощутима, от него исходит едва заметное красное свечение. — Не твоя, братец. МОЯ!

Гефест вздрагивает.

— Ты уже говорил это, — тихо отвечает он. — Но она не твоя собственность.

Сказал тот, кто попросил отца преподнести меня ему на блюдечке. Я фыркаю, и они одновременно поворачивают ко мне головы.

— Афродита? — Гефест делает шаг ко мне, но Арес преграждает ему путь весьма внушительным мечом.

— Не лезь в это, — Арес бросает на меня предупреждающий взгляд. В его глазах по-прежнему горит огонь, вот только это не пламя страсти. Это военный азарт.

— Не лезть? Чтобы вы сами тут разобрались между собой и выяснили, кто женится на мне, вместо того чтобы спросить меня? — я приближаюсь к ним, обходя огромный щит. — Кого-нибудь вообще волнуют мои желания?

Гефест открывает рот — разумеется, чтобы заверить, что его волнуют, — но Арес перебивает его.

— Сейчас не время. Я поговорю с тобой, как только разберусь с Гефестом.

Арес прожигает меня взглядом, но на этот раз я стойко его выдерживаю. Хватит с меня на сегодня конфликтов. Хотят воевать из-за меня? Пускай. Я не собираюсь смотреть с первого ряда или вручать победителю приз.

— Ладно, — выпаливаю я, разворачиваюсь и ухожу. Врываюсь в свои покои и начинаю собирать вещи. У меня их не так уж много: ручное зеркальце, украшенное жемчугом, которое мне подарила нимфа ещё до того, как папа меня увидел, несколько моих любимых подушек и наше с папой изображение, где мы играем на пляже. И хотя меня часто заваливают подарками — безусловно, красивыми и дорогими, — но по-настоящему дороги моему сердцу только те вещи, что пропитаны любовью — их ценность не материальная, а эмоциональная. Как бы я ни злилась на папулю, я не могу бросить эти вещи.

Когда я заканчиваю сборы, на пороге появляется Арес. Его руки сложены на широкой груди. Он ухмыляется, выглядя до ужаса довольным собой. Вот же засранец.

— Так что, ты победил? — интересуюсь я. Каждое слово пронизано горечью.

— Не начинай. Что это ты делаешь? — произносит он своим хриплым голосом, который я так обожаю.

Застываю. А что я делаю?

— Я ухожу, — произношу, наконец, потому что это правда. — Я бы хотела, чтобы ты пошёл со мной, но не могу заставить.

Он наблюдает за мной с любопытством, словно пытается разгадать головоломку. Но никакого подвоха нет. Он заслуживает право выбора, как и я.

— Хорошо, — соглашается он. — И куда мы пойдём?

Всего пять слов, и всех моих тревог как ни бывало. С улыбкой до ушей я налетела на него, повиснув на шее и обсыпая поцелуями.

— Я так сильно тебя люблю, — шепчу ему.

Он крепко держит меня: у него сильные руки и надёжная хватка. Как будто он не собирается меня отпускать. Никогда в жизни. Я безумно надеюсь, что так и будет.

— Это и есть твоё новое место? — дразнит он.

Я снова целую его, отдавая всю себя. Словами много не выразишь, а то, что я чувствую к нему… невозможно описать.

— Домой, — отвечаю я. — Мы собираемся домой.

* * *

Я нечасто говорю о своей жизни до Олимпа. А если точнее, то никогда. В этом нет смысла. Большую её часть я провела на острове вместе с нимфами, которые заботились обо мне, как об одной из них. Но я не была дочерью какой-то нимфы. Я не была ничьей дочерью. И как бы сильно они меня ни любили, понимание, что мои настоящие родители бросили меня, всегда ранило. Папочке нравится строить теории, мол, у меня и не было никаких родителей, что я родилась из крови титанов, но это даже хуже. Кто хочет появиться на свет в результате боли и кровопролития?

Но кое-что хорошее из детства у меня осталось: остров. У него не было названия, когда я росла. И люди по-прежнему его не нашли, поэтому он всё ещё безымянный. Это моё убежище. Место, куда я сбегаю, чтобы побыть одной. И теперь, приведя сюда Ареса, я чувствую себя как никогда уязвимой.

— Ого!

По крайней мере, его первая реакция меня не разочаровывает. Мы стоим на валунах, сглаженных за многие годы водой, смотрим на водопад и прозрачную гладь озера. Сиреневые и розовые цветы лианами свисают с деревьев, как занавески. А небо над нашими окрашено цветами заката.

— Это моё самое любимое место в мире, — я сжимаю его ладонь. — Кроме как рядом с тобой, конечно же. Но когда ты здесь, это вообще идеально.

Арес обнимает меня за плечи, от его былого гнева не осталось и следа. Жизнь вдали от Олимпа пойдёт нам обоим на пользу. Аресу нужно это даже больше, чем мне. Он научится видеть красоту во всём, а не только в конфликтах, кровопролитии и войне.

Мы стоим так несколько минут, глядя на закат. Как только глубокий синий цвет ночи окрашивает небо, я веду Ареса по краю озера к водопаду.

— Идём, я покажу тебе, где я выросла.

Он следует за мной, и хотя он ничего не говорит, я чувствую его напряжение. Никто из богов, кроме Посейдона — ну, и меня, конечно же, — не чувствует себя комфортно рядом с водой. Это не их царство, как и Подземный мир. Но он не жалуется, и когда мы оба проходим под водопадом, его смелость вознаграждается сполна. Там, в скрытом гроте, находится мой дом.

На протяжении многих лет я приносила сюда разные мелочи, которых накопилось немало. Нимфы, должно быть, знали, что мы придём сюда, потому что уютный костёр уже разожжён посреди пещеры, освещая всё своим согревающим пламенем. Гнездо из подушек занимает целый угол, создавая достаточно места для нас двоих. Драгоценности свисают с потолка, сверкая в тусклом свете, и моя коллекция изображений висит на стенах, удерживаемая силой мысли. Если бы кто из смертных случайно забрёл в эту пещеру, он бы жутко удивился. Многие из них верят в наше существование, но верить и видеть своими глазами подтверждение тому — всё-таки разные вещи.

— Тебе нравится? — спрашиваю я. Свежий виноград ждёт нас на золотой тарелке. Я веду Ареса к ложу из подушек.

— Это невероятно, — выдыхает он, в кои-то веки не притворяясь, что он выше всего этого. — Здесь ты выросла?

Киваю.

— Это моё тайное место. И теперь твоё тоже.

Он поцеловал меня с тем же страстным напором, что и раньше, его пальцы запутались в моих волосах. Он уложил меня на подушки. Мысль о разлуке с папочкой всё ещё ранила меня, но я знала, что это не навсегда. Рано или поздно он извинится и позволит мне выйти замуж за Ареса.

Выбор. Любовь. Преданность. Разве я о многом прошу? Когда-нибудь папа уступит. Обязательно.

* * *

Я всегда была не в ладах с временем. Я могу, конечно, сказать, сколько длится день и в каких фазах бывает луна, но постепенно всё смешивается, какой бы живой я себя ни чувствовала.

Именно так ощущается времяпрепровождение с Аресом — как вихрь жизни. Мы вместе день за днём исследуем остров, и впервые за целую вечностью я чувствую себя чьим-то центром мира. Ничто не сравнится с осознанием, что ты для кого-то как солнце. Я растворяюсь в Аресе и нашей совместной жизни.

Годы идут — я так полагаю, потому что, пускай и едва заметно, но сезоны сменяются, — и я уже почти не помню запах Олимпа.

У нас родился сын. Поначалу меня не вдохновляла идея стать матерью. Я слишком молода. Я столько всего ещё могла сделать, прежде чем связать себя семейными узами и остепениться, как Гера. К тому же я нередко забыла сама о себе позаботиться, что уж говорить о ребёнке. Но Эрос — самое прекрасное создание, которое я когда-либо видела. Его светлые кудряшки, голубые глазки и розовые щёчки прям как у меня, но внимательный взгляд — от Ареса. И его подбородок. Да, подбородок однозначно его. Арес никогда ещё не был таким счастливым, как в тот момент, когда нимфа передала ему на руки Эроса.

В день, когда он родился, мой мир перевернулся, и Эрос стал моим солнцем. Я вижу, как Арес смотрит на меня, когда я убаюкиваю младенца, но он ничего не говорит. Рождение ребёнка стало самым счастливым событием в моей жизни, но с этого же момента наши идеальные отношения с Аресом стали давать трещину.

— Ты всё ещё любишь меня, правда? — шепчу я на третий день после рождения Эроса. Он теперь моё время, моя луна и звёзды, я никогда не забуду день его появления на свет. Устроившись среди подушек, я укладываю спящего Эрота рядом. Арес точит свой меч у костра.

Он медлит с ответом, повисшую тишину заполняет скрежет металла. Каким-то чудом этот звук не мешает спать малышу.

— Почему ты спрашиваешь?

Его уклончивый ответ только растит мои сомнения, холодным грузом лежащие на сердце.

— Эрос… Я просто хотела убедиться… Ничего же не изменилось между нами?

Он откладывает меч и присоединяется к нам на ложе. Мы не занимались любовью, пока я носила под сердцем Эроса, но сейчас Арес обнимает меня. Он скользит рукой по моей спине и утыкается носом в волосы.

— Я люблю тебя, — тихо произносит он. — А ты? Всё ещё любишь меня?

— Больше, чем прежде, — шепчу я в ответ, и это правда. Я не думала, что это возможно, но моё сердце переполнено любовью. Я любила всей душой, но теперь любви во мне стало ещё больше — и для Ареса, и для Эроса.

Пламя костра потрескивает. Арес проводит подушечкой большого пальца по моим губам.

— Завтра мне нужно уйти. Назревает война, а я и так уже довольно долго пренебрегал своими обязанностями.

Меня как будто ледяной водой облили. Все сомнения возвращаются с новой силой.

— Но… зачем? Тебе необязательно сражаться.

Он усмехается, но как-то безрадостно. На долю секунды мне показалось, что он взглянул на меня, как тогда, на Олимпе, во время их ссоры с Гефестом. Словно я ребёнок. Словно я ничего не понимаю.

— А если бы я сказал, что тебе необязательно любить?

Я фыркаю.

— Что за бред?

— Тогда почему ты говоришь мне, что я не должен сражаться? — он целует меня в щёку. — Я просто выполню свои обязанности, только и всего. Нимфы позаботятся о вас с Эросом, а я скоро вернусь.

— Насколько скоро? — спрашиваю я. Он пожимает плечами.

— Как только кто-нибудь победит. Но я буду думать о тебе каждую секунду, обещаю.

Мы оба знаем, что не будет — не тогда, когда его мысли заняты войной, но я ценю его заботу.

На закате следующего дня он целует меня и Эроса на прощание. На моих губах он задерживается. В небе мелькает зелёная вспышка, и от моего возлюбленного остаются только следы на песке.

Тяжело сглотнув, я замечаю ракушку рядом с тем местом, где только что была его левая нога. Я поднимаю её, промываю в океане и сжимаю в руке, будто в ней содержится ответ на вопрос, когда вернётся Арес. Но это просто ракушка, у неё нет никакого ответа. Тем не менее, я забираю её с собой в грот.

Я провожу ночь в слезах, хоть это и расстраивает Эроса. Когда он плачет, я просто рыдаю сильнее и прижимаю его к себе так, будто от него зависит моя жизнь. В каком-то смысле так и есть. Ареса нет, даже если только временно, и у меня есть один лишь Эрос. Я снова стала простой бессмертной, ждущей, когда жизнь вновь загорится во мне. По крайней мере, Арес дождался родов. По крайней мере, он знает, что я не выдержу одиночества.

Это само по себе доказательство того, как сильно он меня любит, и я заставляю себя помнить об этом.

* * *

Каждый день на закате я хожу на пляж, ожидая его возвращения. Строю планы, чем мы займёмся, когда снова будем вместе. В плохие дни я даже подумываю вернуться на Олимп, просто чтобы узнать, как у него дела. Но со мной рядом Эрос — я смотрю, как он взрослеет, и это возвращает мне волю к жизни.

— Не так быстро! Эрос! — весело смеюсь, я бегу за своим малышом по пляжу. Солнце согревает нас сверху, а нежные волны ласкают ступни. Идеальнее этот день могло бы сделать только возвращение Ареса.

Эрос останавливается возле какой-то горы деревяшек неподалёку от пещеры, которую мы изучили уже вдоль и поперёк. Опустившись на колени, он что-то выискивает среди брёвен и верёвок — похоже, течение принесло к берегу разбитый плот. Я присаживаюсь рядом с ним.

— Что ты там ищешь?

Он не отвечает мне, но тут вдруг его лицо озаряется, и он достаёт что-то из кучи веток.

— Ракушка! — объявляет он и кладёт бело-коралловую спираль на мою ладонь.

Из всех ракушек, что мы нашли на пляже за это время — по одной за каждый день отсутствия Ареса, — эта самая прекрасная. Я кручу её в руках, восхищаясь её совершенством. Как же я скучаю по нему. Безумно. И хотя мне удаётся скрывать это от Эроса, маленькая ракушка вызывает слишком сильные эмоции. Любовь к сыну — не то же самое, что любовь к Аресу. Мне нужны те чувства.

Пока я изо всех сил стараюсь не разрыдаться перед сыном, сам Эрос снова поднимается на ноги и бежит к пещере. У меня перед глазами всё плывёт от слёз, я вытираю их, поднимаясь.

— Эрос, маленький мой, не ходи туда без меня.

Он, естественно, не останавливается. Я следую за ним. Он бессмертен, ничто не может ему навредить. Но он может потеряться, а я этого не хочу.

Догоняя его, я замечаю следы на песке. Не маленьких ножек Эроса, а какие-то неровные и большие, как у взрослого человека. Мужчины.

Убрав ракушку, я поднимаю Эроса на руки и прижимаю к своему бедру. Он вскрикивает, сопротивляясь, но я целую его в макушку и иду дальше в пещеру. Следы вскоре становятся шаркающими, будто кто-то не мог перебирать больше ногами под тяжестью своего веса. Мог ли Арес вернуться, не сказав мне? Но зачем ему разбитый плот и почему он пошёл сюда, а не в наш грот за водопадом?

Нет, тут явно кто-то ранен. Арес никак не мог пострадать в войне между смертными. Это не он.

— Ау? — зову я, проглатывая разочарование. Мне никто не отвечает. Я заглядываю в пещеру. Она меньше размером той, где мы живём, и мне приходится щуриться, чтобы разглядеть что-либо в темноте. — Здесь кто-нибудь есть?

Резкий кашель. Я прижимаю Эроса крепче к себе и взмахиваю рукой. Огонь загорается посреди пещеры. Свернувшись в ближайшем уголке, в лохмотьях сидит мужчина. Он весь тёмный: угольно-чёрные волосы, щетина на щеках, даже кожа у него загорелая.

До меня доходит противный запах, я морщу нос. Кровь. Запах войны и жестокости. Не отпуская Эроса, я приближаюсь к скорченной фигуре. Тени танцуют на стенах пещеры, из-за чего его силуэт сложно разглядеть, но я всё же рассматриваю его.

Его поза совершенно не естественная. Ноги искалечены — просто чудо, что он вообще оставил хоть какие-то следы. Часть груди вогнута, будто на него упал огромный булыжник, и дыхание тяжёлое. Но, по крайней мере, он дышит. Живой.

— Эрос, — я опускаю сына на землю, — мне нужно, чтобы ты сделал в точности, как я говорю. Мы сейчас вместе пойдём. Ты не будешь никуда сворачивать или убегать, обещаешь?

Эрос серьёзно кивает, каким-то образом осознавая тяжесть ситуации, несмотря на свой юный возраст. Он обнимает меня за ногу, а я тем временем взмахиваю руками. Это даётся мне непросто, и мужчина стонет, но его искалеченное тело поднимается в воздух.

Я выношу его из пещеры, и через три секунды на солнце он теряет сознание. Уж не знаю, от боли или от потрясения, что он висит в воздухе без какой-либо поддержки. Как бы то ни было, хорошо, что мне не придётся отвечать на неудобные вопросы.

Я понимала, что Аресу это не понравится, если он узнает, но всё же переношу молодого человека в наш грот. Он стонет, когда я опускаю его на подушки. На его руках засохшая кровь. Это плохо. Это очень, очень, очень плохо.

Я усаживаю Эроса в углу рядом с корзиной цветов и поручаю плести венки. Мне нужно, чтобы никто меня не отвлекал сейчас.

«Аполлон?»

Я посылаю мысленный зов в небо изо всех сил. Скоро заход солнца, как и на Олимпе, который вечно пребывает между днём и сумраком, и это стирает границу. Если только Аполлон не гуляет где-нибудь по земле. Его сложно назвать домоседом.

Я задерживаю дыхание. Не то чтобы мне вообще нужен кислород, но это заставляет верить, что при достаточном напряжении всё сработает. Проходит десять секунд, затем пятнадцать, двадцать. Я уже собираюсь попробовать снова, как вдруг…

«Афродита?» — мысль окрашена лёгким удивлением. — «Что случилось? Ты в порядке?»

Я облегчённо выдыхаю.

«Я нашла смертного. Он при смерти. А я не умею исцелять».

Проходит ещё несколько секунд.

«Зевс наблюдает за мной. Если я сейчас отправлюсь к тебе, он узнает, где ты».

Я колеблюсь, оглядывая наше с Аресом тайное жилище. Если Аполлон придёт сюда, нам, возможно, придётся отказаться от всего этого. От обустроенного дома, от счастливых воспоминаний, связанных с этим местом… Возможно, даже от Эроса. Кто знает, позволит ли папочка забрать его с нами на Олимп. Я могу потерять всё ради одного смертного.

Мужчина в углу издаёт тихий болезненный всхлип, от которого у меня разрывается сердце. К чёрту всё. Даже если папа меня найдёт — пускай. Он никогда не отнимет у меня семью.

«Мне всё равно. Ему нужна твоя помощь», — я мысленно посылаю ему образ острова и направление до него от Олимпа. Солнце уже почти село. — «Скорее».

Пока жду Аполлона, я сажусь рядом с мужчиной и касаюсь его щеки — единственный участок его тела, который не пострадал. Его дыхание становится рваным, но он по-прежнему не приходит в сознание. Я подозреваю, что ему очень больно и вообще не понимаю, как можно пережить всё это и остаться в живых.

Ночные звуки леса прерывает шорох листьев. Наконец, в грот заходит мой брат. Он приседает рядом с незнакомцем, отгоняя меня в сторону. Я сажусь на корточки и встревоженно наблюдаю. Прошло уже слишком много времени. Но Аполлон не колеблется. Он водит руками над пострадавшим, от его ладоней исходит золотистое свечение. Я впервые смотрю, как он кого-то исцеляет. Я знала, что он это умеет, но тут такой тяжёлый случай… Это вообще возможно?

Эрос подходит ко мне и обнимает пухлыми ручками за шею. Я притягиваю его в свои объятья, утыкаюсь лицом в его волосы. Его кудри точно такого же оттенка, как и у Аполлона. Глупо думать о таком, когда на моих глазах человек балансирует на грани жизни и смерти, но это приносит мне некое утешение.

Наконец, Аполлон отстраняется. Не знаю, сколько прошло времени, но Эрос уснул у меня на руках — от него исходит любовь, словно он чувствует, что мне это сейчас нужно. Может, так и есть. У моего сына есть дар, который я только начинаю понимать. Я прижимаю его крепче к себе.

— Он будет жить?

Аполлон мрачно кивает. Он бледен, словно вложил всего себя в исцеление этого незнакомца.

— Я сделал, что мог. Ему ещё понадобится время.

— Он может остаться здесь, — едва произношу это вслух, как сама слышу беспокойство в своём голосе. Но ни один смертный не посмеет причинить вред богине. И даже если он попытается, я просто выброшу его в океан. Однако что-то мне подсказывало — наверное, его расслабленное выражение лица, после того как Аполлон избавил его от боли, — что он не станет вредить нам.

— Арес не будет против? — уточняет Аполлон. Я пожимаю плечами.

— Ареса здесь нет.

У меня будет одной тайной больше.

Аполлон дотрагивается до моего лица. Даже его глаза потеряли все краски.

— Мне тебя не хватает, — признаётся он. — Если ты не знала, то мы все на вашей с Аресом стороне.

Я слабо улыбаюсь. Как-то не особо верится. Артемида, Афина и даже наши тётушки — все считали нашу любовь безрассудной. Но она настоящая, и я готова терпеть их неодобрение, если это цена моего счастья. Пусть остаются на Олимпе рядом с папой, одинокие, несчастные, покрытые плесенью и паутиной до конца своих дней.

— Останься на ночь, — приглашаю я.

Он не спорит и вскоре засыпает в другом углу. Пламя потихоньку догорает, оставляя лишь угольки, но я сижу всю ночь неподвижно. Слишком напуганная. В любой момент папа может найти меня. В любой момент Арес может вернуться. В любой момент незнакомец может открыть глаза.

В любой момент моя жизнь изменится навсегда. Если только это уже не случилось.

Я заставляю себя расслабиться. Пока что мне ничего не грозит, и у меня есть Эрос. Папа не отнимет его у меня. Даже не станет пытаться, зная, что тем самым причинит мне боль.

Всё будет хорошо. Я должна верить в это. Ради Эроса, ради этого незнакомца и ради самой себя.

* * *

Когда Аполлон уходит на закате следующего дня, незнакомец всё ещё спит. Пока нимфы присматривают за ним, я набираю воды, трав, ягод, чтобы ему было чем питаться. Надеюсь, этого достаточно. Я не знаю, как много едят смертные.

Впервые с того дня, как Арес ушёл, я не ходила на пляж. Идеальная ракушка, которую нашёл Эрос, пополнила коллекцию из сотни таких же у входа в грот. Но я почти не думаю об этом, пока рядом незнакомец. Пропустить один день нестрашно. Смертному нужна моя помощь больше, чем Аресу — мои страдания.

То, что сделал Аполлон, впечатляет. Тело мужчины было выпрямлено, самые серьёзные из ран заживлены. Остались кое-какие синяки и царапины, но сердце уже бьётся ровно. Это немало.

Вскоре после захода солнца дыхание незнакомца внезапно изменяется. Оно становится быстрее, тяжелее, и здоровая рука начинает ощупывать землю в поисках чего-то.

— Не двигайся, — говорю я, дотронувшись до его костяшек. — Ты можешь навредить себе.

Он с трудом открывает опухшие глаза. У него тёмная внешность, но радужки — светло-серые, цвета камней.

— Кто… — он запинается и облизывает губы. Очевидно, ему больно говорить, но я знаю, что он хотел спросить. И не могу сказать правду. Он всё равно не поверит.

— Друг. А ты кто?

Он пытается сесть. Из его груди слышится какой-то хрип. Я мало что знаю о человеческой анатомии, но это явно какой-то нехороший звук.

— Ляг обратно, — я мягко надавливаю на его плечи. Он не в том состоянии, чтобы сопротивляться. К счастью, он даже не пытается. Я принесла воду и еду, если хочешь.

Он вновь облизывает губы, и я расцениваю это как согласие. Вливаю струйку воды ему в рот, и хотя он начинает кашлять, ему удаётся всё-таки проглотить большую часть.

— Где?.. — его голос уже не такой хриплый, но его слова всё ещё сложно разобрать.

— На моём острове. Здесь ты в безопасности, обещаю.

— С тобой.

Это не прозвучало как вопрос. Хотя я для него просто незнакомка, он смотрит на меня не как на возможную угрозу, а как на спасительницу. Может, для него я и есть спасительница. В том, как он смотрит на меня, есть какая-то мягкость, будто бы он понимает, что жив благодаря мне, и это чувство согревает меня изнутри. Я нежно сжимаю его руку. Он счастливчик. Если бы его нашёл Арес, то в его жизни появилась бы новая угроза.

— У тебя есть имя? — спрашиваю я.

Молчит. Просто смотрит на меня своими светлыми глазами и молчит. Я прикусываю губу. Я привыкла к тому, что на меня все пялятся. Мне льстит подобное внимание. Но что-то в его взгляде создаёт впечатление, будто он видит не только то, что на поверхности, и это заставляет меня внутренне сжаться.

— Отдыхай, — это всё, что я могу ему предложить. — Я буду рядом, пока ты спишь.

Его веки снова закрываются, и я даже чувствую некое облегчение. Понятия не имею, кто он и откуда, но эти серые радужки не дают мне покоя. Он выжил не просто так — мойры не оборвали нить его жизни по какой-то причине. И какой бы она ни была, я прослежу, чтобы он об этом узнал.

* * *

Вот уже шестнадцать дней незнакомец молчит.

Я наблюдаю за ним, пока Эрос находится под присмотром нимфы, которой я доверяю больше всех. Про себя я называю незнакомца Киром. Давать ему имя с моей стороны было не совсем правильно — почти наверняка его зовут иначе, да и я никогда не обращаюсь к нему вслух. Но в моей голове «незнакомец», «мужчина» или «смертный» — это слишком обезличенные понятия, тогда как Кир — живой человек, спасти которого, рискуя своим будущим, я была только рада.

Папа так и не появился. Ни в первый день, ни во второй, ни спустя половину лунного цикла. Поначалу я всё время была настороже, готовая в любой момент снова топнуть ногой и сказать «нет», если придётся. Но то ли папа не обратил внимания на Аполлона, то ли по какой-то причине он решил не выслеживать меня. Надеюсь, что первое. Потому что мне больно думать о том, что ему может быть плевать.

Кир поправляется медленнее, чем я ожидала, но вскоре он уже может сидеть. Он есть и пьёт всё, что я ему даю, но никогда не просит большего. Я постоянно переживаю, что ему этого мало. Знаю, еда очень важна для смертных, чтобы быстрее выздороветь, но не могу понять, сколько именно ему нужно. Иногда я даю дополнительную тарелку ягод, и он съедает их все. А выздоровление всё равно идёт медленно.

Его молчание нервирует меня, и я часто ловлю на себе его взгляд, но любовь, которую он испытывает, выбивает меня из колеи. Я всегда чувствовала любовь в других, но это… Не та любовь, к которой я привыкла. В её основе не огонь и желание, как у Ареса. Она мягче. Нежнее. Он словно бы хочет позаботиться обо мне, хотя это я выхаживаю его. И хотя я люблю Ареса и всё ещё жду его возвращения каждый день, я невольно потихоньку поддаюсь этому чувству. Ничего не могу с собой поделать — это мой дар. Я не могу получать любовь, не отдавая взамен. Но что-то мне подсказывает, что даже без всякого дара, он мне не безразличен, и с каждым днём моя привязанность растёт. Он добр — добрее, чем Арес когда-либо был, — и его присутствие дарит мне спокойствие, даже когда мне кажется, что папа вот-вот придёт сюда.

Впрочем, это неважно. Он смертный, и даже если я позволю ему остаться со мной до возвращения Ареса, он может умереть задолго до этого. В лучшем случае, это временная любовь. Осознание этого в какой-то мере облегчает моё чувство вины. И упрощает принятие растущей привязанной между нами, даже если Кир не говорит ни слова.

На шестнадцатый день — я знаю это, потому что каждый вечер Эрос приносит мне по одному камешку, найденному на берегу, — Кир садится и внимательно смотрит на меня. Его глаза по-прежнему не дают мне покоя, хотя у меня и было время привыкнуть к ним.

— А есть мясо?

Первые его слова с тех пор, как он очнулся, спросил, где он, и замолчал. Я почувствовала облегчение.

— Эм, типа… кролика? — спрашиваю я. Мне даже в голову не приходило убить и приготовить кролика. Нимфы были бы в ярости.

— Или рыба, — он говорит так тихо, что мне приходится напрягать слух

— Рыбу можно организовать, — и нимфы, наверное, не будут так возмущаться. — Пойду попрошу дядю.

— Дядю?

Краснею. Точно, он же не знает, кто я.

— Эм, да. Скоро вернусь.

Я бегу к океану — пляж находится неподалёку от грота. Посейдон спокойно даёт мне несколько рыбок для Кира. Я не очень хотела просить его о помощи — он вполне может рассказать папе, где я нахожусь, — но сама я понятия не имею, как ловить рыбу. Но если это поможет Киру быстрее поправиться, то риск того стоит.

Я возвращаюсь со связкой рыб, от которой прямо-таки ужасно воняет, но не нахожу Кира в гроте. Сердце пропускает удар. Я роняю рыбу и выбегаю из пещеры.

— Ау! — кричу. И почему я не спросила, как его зовут на самом деле, когда была такая возможность? — Ты где?

Он не мог уйти далеко. Я осматриваюсь в поисках каких-нибудь следов, но вижу только свои собственные. Это ужасно. Он хуже Эроса. Мечусь из стороны в стороны несколько секунд, как вдруг…

Смех. Я останавливаюсь, чтобы прислушаться. Водопад заглушает все звуки, но да, я определённо слышу мужской смех. Проходя на цыпочках между деревьев, я иду на звук. Над чем может смеяться Кир? С кем он там смеётся? И как он покинул грот?

Я выглядываю из-за широкого ствола, и у меня отваливается челюсть. Эрос сидит посреди поляны, которую он уже давно назвал своей личной поляной, и плетёт цветочное ожерелье. Кир сидит рядом, прислонившись к дереву, чтобы не упасть, и помогает ему.

Кир смеётся не один. Эрос тоже хихикает — тонкий детский голосок почти полностью тонет в хриплом хохоте Кира. Я ещё не видела, чтобы Эрос общался с кем-то, кроме нимф. Три первых дня его жизни, когда Арес был с нами, едва ли считаются. Но Эрос выглядит счастливым. По-настоящему счастливым. И Кир тоже.

— Что вы здесь делаете? — шутливо спрашиваю я. Не хочу, чтобы они подумали, будто я их ругаю. Мне стоит опасаться Кира, особенно, когда он рядом с моим сыном, но все дурные предчувствия насчёт него уже давным-давно прошли.

— Мама! — Эрос поднимает своё ожерелье — хаотичный переплетение красочных бутонов. Я присаживаюсь рядом с ним и целую в макушку.

— Какая красота! Это для меня? — спрашиваю я, но Эрос мотает головой. Не успеваю сказать ещё что-либо, как он протягивает своё творение Киру.

— Те! — объявляет Эрос.

Я уже думаю, что Кир сейчас откажется — Арес бы никогда не надел ожерелье из цветов, кто бы ему его ни подарил, — но Кир принимает подарок.

— Спасибо, — благодарит он, надевая цветочную гирлянду на шею. — Ну как?

Эрос хихикает, я целую его в пухлую щёчку.

— Это так мило с твоей стороны, — хвалю его. — Ты у меня такой умница!

— Это точно, — соглашается Кир. — Тебе повезло с ним.

Я слабо улыбаюсь.

— Да, повезло.

Кир завязывает последние стебельки.

— Спасибо, — говорит он. — Я обязан тебе жизнью. Даже не знаю, чем отплатить тебе за проявленную доброту. Но начать бы хотел с этого небольшого подарка, — он протягивает мне венок из цветов. — Знаю, это немного, но это всё, что у меня есть.

Губы приоткрываются от удивления. Я колеблюсь, но в итоге всё-таки осторожно беру венок. Очень аккуратная работа: он накручивал стебли на один более толстый и тщательно закреплял. Я коснулась лепестка. Ни один мужчина не преподносил мне таких подарков — сделанных своими же руками. Арес дарил мне драгоценности, шелка, всё самое лучшее в мире. Но он не смог увидеть красоту в чём-то столь обыденном.

— Спасибо, венок чудесный.

— Как и ты, — тихо добавляет он. — Я ещё не встречал никого, кто был бы так же красив внутри, как и снаружи.

Я поджимаю губы, чтобы удержаться от улыбки, но щёки всё равно вспыхивают.

— Давай я отведу тебя обратно в грот. Тебе нужно набираться сил. Я принесла рыбу.

Он кивает и медленно поднимается на дрожащих ногах. Похоже, ему уже лучше, чем я думала. Я ищу хоть какие-то признаки, что ему больно, но он направляется обратно к гроту без особых проблем, лишь иногда морщась. Я беру Эроса за руку и иду следом.

Вечером мы ужинаем рыбой. Я притворяюсь, что тоже голодная, а Эрос охотно надкусывает пару раз и потом заявляет, что объелся. Кир же уминает целых три рыбины в одиночку, и я делаю мысленную пометку. В следующий раз, когда найду раненного смертного, буду запасаться рыбой.

К тому времени, как Эрос засыпает у меня на коленях, солнце уже садится. Я пододвигаюсь ближе к Киру, и мы вместе смотрим на костёр. Впервые, с тех пор как ушёл Арес, я не чувствую себя одинокой.

— Как тебя зовут?

Он наклоняет голову, искоса глядя на меня.

— А тебя?

Качаю головой. Я не могу ему сказать. Когда-то наши имена держались в тайне, но теперь смертные поклоняются нам, и моё имя слишком известно. Кир может подумать, что родители назвали меня в честь богини, но мне кажется, что он достаточно повидал в жизни и сумеет сложить два и два. Да, я доверяю ему, но не хочу, чтобы он привёл на остров других.

— Я уже мысленно окрестила тебя Киром, — признаюсь ему. — Не знаю почему.

— Киром? — его губы изгибаются в улыбке. — Хорошее имя. А можно я тоже тебе выберу?

Киваю.

— Только постарайся.

Он смотрит на меня несколько секунд, его серые глаза отражают пламя костра, и в итоге произносит:

— Ава.

Ава. Это имя вызывает у меня мурашки по коже, моя рука скользит по полу и касается его ладони.

— Оно идеально.

— Как и ты, — шепчет он. Наши взгляды встречаются, и время словно бы останавливается. Я не вижу никого, кроме него. Не чувствую ничего, кроме нею. Все звуки, запахи и ощущения связаны только с ним, и я хочу попробовать его губы на вкус.

Может, это просто моё одиночество. Может, дело в том, как он смотрит на меня. Может, это из-за его улыбки, смеха и множества других мелочей. Но несмотря на свою любовь к Аресу, я наклоняюсь к Киру и прижимаюсь к его губам.

Это лёгкий поцелуй, без сжигающей страсти, как обычно с Аресом, но в нём много нежности. Он сладок и полон любви. Любви, в которой есть обещание заботы друг о друге. Любви, от которой ему интересно, как прошёл мой день. Любви, благодаря которой он видит не только внешнюю красоту, но и внутреннюю.

Я жажду этого. Это лекарство от ран, оставленных Аресом. Кир — не Арес и никогда им не будет, но в этот самый миг я благодарна ему за это. Я не хочу той любви, что дарил мне Арес последние несколько лет. Я хочу вот эту любовь, которую предлагает мне человек передо мной, которую я могу увидеть, услышать, вдохнуть, потрогать и попробовать на вкус. Возможно, Кир не осознаёт этого, но его чувства ко мне для меня физически ощутимы, они обволакивают меня. Этот поцелуй — его дар мне, который я хочу принять.

— Кхм.

Я отскакиваю назад, отталкивая Кира. На входе, в лучах закатного солнца, стоит тот, кого я ожидала увидеть меньше всего.

Арес.

— Вижу, ты не теряла времени даром, — выплёвывает он слова, как яд. Часть меня ощетинивается, но другая не может винить его в этом. — Кто это?

— Я… — сглатываю и пытаюсь сесть ровно. Арес сам бросил меня, оставив жить в одиночестве долгие годы. Чего он ожидал? — Это Кир. Его плот разбился, и волны выбросили его на берег. Я помогла ему залечить раны.

— То есть так, по-твоему, лечат раны? — Арес сощуривает глаза, его пальцы обхватывают рукоять его жуткого меча на поясе. Замечательно.

Кир сжимает мою ладонь. Мне стоило бы отдёрнуть руку, но мне нужна его поддержка. Очевидно, от Ареса я её не получу.

— Это твой дядя? — спрашивает Кир. Это настолько абсурдное предположение, что я фыркаю.

— Дядя? — Арес подходит ближе, свет от костра играет на его лице. — Это ты ему наплела?

— Что? Нет, — быстро возражаю я и разворачиваюсь к Киру: — Это мой… Это отец Эроса.

Хватка Кира ослабевает, и теперь уже я спешу сжать его ладонь. Не хочу, чтобы он отстранялся.

— Ох, — выдыхает он. — Прошу прощения. Я не знал, что она была…

— Она всё ещё моя жена, — перебивает Арес. — Моя. Отойди от неё, черт подери, пока я не разорвал тебя пополам.

Вопреки моим стараниям удержать его, Кир высвобождает руку и медленно пятится к ложу с подушками.

— Я прошу прощения, — повторяет он. — Я бы никогда…

— Не туда! — рычит Арес. — Не в нашу постель!

— Арес, он ранен, — вмешиваюсь я. Эрос у меня на руках начинает хныкать. — Он не может уйти.

— Мне плевать, — рявкает Арес.

— А мне нет, — я встаю вместе с Эросом. — Ты не имеешь права врываться сюда и требовать что-то после того, как бросил нас! После того, как пропустил всю жизнь Эроса!

— И поэтому ты решила найти мне замену, — Арес подходит вплотную ко мне. Он стал выше, сильнее, чем прежде, и на его доспехах остались следы крови. Всё ещё влажные. — Возможно, мама была права. Похоже, ты всегда была и всегда будешь просто шлюхой.

Кулак Кира прилетает из ниоткуда. Вот только что Арес стоял передо мной, но уже лежит на полу у костра. Ахнув, я отступаю назад. Кир с трудом удерживает вертикальное положение на трясущихся ногах, но ещё никогда я не видела у него такого каменного выражения лица.

— Имей уважение к матери твоего сына! Или проваливай.

Арес поднимается на ноги, одновременно ошеломлённый и ещё более взбешённый, чем был до этого. Он обнажает меч, направляет на Кира, но не нападает, будто бы ждёт, когда противник даст повод.

— Как ты смеешь? Да ты знаешь, кто я?

Кир ничего не отвечает. Его руки сжаты в кулаки, он смотрит на Ареса так, будто они равные. Но это не так. Арес — бог, а Кир — смертный. Чудо, что Арес до сих пор не убил его, но у Кира все шансы получить сейчас билет в один конец в царство Аида.

— Пожалуйста, не надо, — умоляю я. — Он уйдёт, как только поправится, хорошо? Не трогай его.

Мои слова ничего не меняют. Они продолжают прожигать друг друга взглядами, будто ведя безмолвную войну, а я не знаю, что мне делать. Крепче сжимаю Эроса, он начинает плакать. Но я никак не могу успокоить. Я совершенно беспомощна.

Как вдруг злость Ареса пропадает, и он взрывается смехом. Но это такой горький смех, опустошённый, загнанный даже, который и смехом-то не является.

— Ты! — обвиняет он. — Больной, спятивший засранец. Афродита даже не догадывается, да?

Хмурюсь.

— О чём не догадываюсь?

Арес качает головой, не сводя глаз с Кира.

— Сам скажешь ей, или мне это сделать?

Я жду, что Кир сейчас скажет всё отрицать, мол, он не понимает, о чём речь… В конце концов, я провела с ним шестнадцать дней. Арес же появился несколько минут назад. Но вместо этого лицо Кира приобретает сокрушённое выражение, он поворачивается ко мне.

— Прости меня, пожалуйста, за этот обман.

— Какой обман? — я перевожу взгляд с одного на другого, сердце громко стучит. — О чём вы вообще?

Арес убирает меч.

— Он никакой не смертный. Он лгал тебе всё это время. Правда, брат?

Я стою с открытым ртом. Ледяная волна ужаса накрывает меня с головой, настолько сильная, что я начинаю дрожать, впиваясь взглядом в Кира.

— Брат?

Арес ухмыляется.

— Я подожду снаружи, пока вы тут разберётесь. Но, надеюсь, что когда я вернусь, его уже здесь не будет.

Он выходит из грота, оставляя нас с Киром одних. Нет, не Киром. Никакого Кира никогда не было.

— Гефест, — шепчу я, он опускает глаза в пол. — Ты солгал мне.

Любой другой стал бы отрицать. Формально он не врал, просто не называл своего имени. Никогда не выдумывал новую биографию. Но и правду не сказал. Притворялся, что не знает меня. И весь этот образ смертного — не что иное, как намеренный обман.

Гефест кивает.

— Прости.

— Но… почему ты смертный? — потрясённо спрашиваю я.

— Я не прекращал искать тебя с тех пор, как ты покинула Олимп. Обошёл весь мир в поисках этого места. И попасть сюда можно было, только будучи смертным. Я знал, что мой плот может разбиться. Знал, что может быть больно. Это была рискованная затея, но ради тебя… — он прочистил горло. — Пожалуйста, прости меня.

— Я не… — запинаюсь на полуслове и смотрю на него так, будто впервые вижу. В каком-то смысле так и есть. — Зачем ты здесь?

Он кривит лицо.

— Я хочу показать тебе, что ты заслуживаешь лучшей жизни. Я не умею подбирать красивые слова, но я люблю тебя, Афродита. Любил всю свою жизнь. Не из-за внешности, не из-за договорённости с отцом, но потому что я вижу, какая ты на самом деле. Ты вся светишься изнутри. Ты само солнце. Одним своим существованием ты делаешь мир ярче. Я вижу красоту твоей души, вижу, как сильно ты умеешь любишь — в мире нет ничего более вдохновляющего. И то, что ты сделала ради меня на этом острове… — он покачал головой. — Рискнула своей безопасностью, чтобы исцелить меня. Пошла на крайние меры, хотя любой другой на твоём месте бросил бы меня умирать. Ты даёшь надежду отчаявшимся, и за это я тебя люблю. И лишь мечтаю, чтобы ты дала мне шанс доказать это.

Я открываю и закрываю рот, потеряв дар речи. А что я могу на это сказать? На что он рассчитывает? Что я сейчас возьму и брошу всё, вернусь на Олимп, только потому что он разыскал меня и обманом вынудил позаботиться о нём?

— Ты же понимаешь, что это ничего не меняет? — дрожащий голос выдаёт меня с головой. — Я по-прежнему люблю Ареса.

— Даже если Арес любит себя сильнее, чем когда-либо любил тебя?

Я отшатываюсь.

— Не говори того, чего не знаешь.

— Я знаю, что он оставил тебя одну с младенцем на руках. Я знаю, что его долго не было, и ты чувствовала себя одинокой и преданной.

— Ты не знаешь этого, — бормочу я.

— Я видел твою реакцию на его появление. Если ты по-настоящему любила его так, как утверждаешь, то смотрела бы совсем иначе, — заявляет он. — Знаешь, сердце не обязательно отдавать кому-то одному.

— Я люблю Ареса. Только Ареса, — чеканю каждое слово, будто пытаюсь убедить в этом не только его, но и себя. Он хмурится, кажется, тоже заметив это.

— Любовь — это не только страсть, пыл и громкие заявления, — произносит он. — Любовь — это то, что ты чувствуешь к Эросу. Любовь — это то, что я испытываю к тебе. Ты же видишь, что происходит со мной всякий раз, когда ты оказываешься рядом. Любовь бывает тихой, терпеливо ждущей подходящего момента. Но она всегда рядом с тобой. В отличие от Ареса.

Теперь мой черёд отводить взгляд. То, как он говорит о моих отношениях с Аресом… будто это что-то временное, а не лучшее, что я могла иметь… в голове не укладывается.

— Афродита, — Гефест касается моей руки. Не успеваю я отдёрнуть ладонь, как он проводит подушечками пальцев по моим костяшкам. — Любовь — это не слова, а поступки.

— Не надо мне рассказывать, что такое любовь, — слёзы душат меня. — Я богиня любви. Я разбираюсь в этом лучше кого бы то ни было.

— Тогда докажи это! Пойдём со мной. Или скажи Аресу, что не хочешь больше его видеть. Мы можем вернуться на Олимп, можем остаться здесь или… Если ты этого хочешь, я оставлю тебя в покое. Только прошу, не позволяй ему поступать с тобой так. Он уже причинил тебе достаточно боли. Ты достойна кого-нибудь получше. Потому что ты сама лучше.

Перед глазами всё плывёт, я уже не вижу его лица. Только пронзительные серые глаза, которые на самом деле не его.

— Нет, неправда, — шепчу я. — Это мой дом. Мой дом там, где Арес.

— Твой дом там, где любовь, — возражает он. — Я могу дать тебе этот дом, если позволишь. Я всегда буду рядом с тобой и Эросом. Не когда мне захочется, а каждую минуту каждого дня, пока я жив. Позволь мне любить тебя. Пожалуйста.

Я всхлипываю. Я наверняка выгляжу ужасно прямо сейчас, но Гефест не отводит взгляд. Как бы я ни выглядела, ему всё равно.

— Я не могу… — шепчу. — Прошу, не заставляй меня выбирать.

Он снова берёт меня за руку. На этот раз я не сопротивляюсь.

— Если он так много значит для тебя, тогда со мной тебе не нужно будет выбирать. Если это то, чего ты хочет твоё сердце, и если он больше никогда не причинит тебе боли, то ты можешь любить его, сколько захочешь.

Я не понимаю, о чём он говорит. Нет, я понимаю, что он… хочет сказать. Но Гефест, он же весь в Геру. Для него подобные отношения рано или поздно станут невыносимы. Может даже сразу. А может через несколько лет, веков или даже тысячелетий. Но однажды Гефест проснётся и поймёт, что не хочет делиться. Возможно, сейчас он готов дать любые обещания, чтобы снискать моё расположение, а сам рассчитывает, что мне будет достаточно его одного.

— Для меня… — колеблюсь. — Для меня любовь — это не то, что просто отдают один раз, и больше ничего не остаётся. Любовь, она везде и всюду. Любовь — это всё.

Гефест подносит мою ладонь к своим губам и целует костяшки.

— Я знаю. И не хочу подавлять тебя или любить выдуманный образ тебя, просить тебя посвятить жизнь только мне одному… — он качает головой. — Это против твоей сути, и я это понимаю. Меня это устраивает. Даже больше, чем устраивает. Это то, что я в тебе люблю. Пока ты счастлива, я буду рядом, кого бы ещё ты ни полюбила.

Тяжело сглатываю. Это кажется невозможным, но, похоже, он понимает. Может быть, в этом и есть разница между ним и Аресом. В конце концов, Арес бросил меня, найдя более увлекательное занятие, чем наша совместная жизнь, тогда как Гефест обошёл весь свет, чтобы найти меня. Если я покину остров, станет ли Арес искать меня? Согласится ли променять бессмертие на боль, голод и жажду всего лишь ради шанса побыть рядом со мной?

Не знаю. Не могу об этом думать. Голова кружится. Я зажмуриваюсь, но даже в темноте вижу лицо Гефеста. Я не могу это сделать. Не могу выбрать. Что бы ни говорил Гефест, однажды ревность окажется сильнее его. Это естественно. Даже если сам он постарается смириться, Гера будет настраивать его против меня, и нашим отношениям придёт конец. Арес же… Рядом с ним у меня не будет даже иллюзии выбора. Но, по крайней мере, он любит меня. По крайней мере, он вернулся ко мне.

После многих лет вдали, так легко и просто, в то время как Гефест искал меня, не зная ни сна, ни покоя, лишь бы признаться мне в своих чувствах.

Чёрт. Прикусываю губу. Эрос снова хнычет. Это быстро вырывает меня из раздумий. Вот моё солнце, моя скала, мой мир. Не Арес. не Гефест. Больше всех на свете я люблю Эроса. И какой бы выбор я ни сделала, мой сын останется со мной.

Но выбирать от этого не легче.

— Пожалуйста, уйди, — шепчу я спустя, наверное, целую вечность молчания. — Мне нужно побыть одной.

Мои глаза закрыты, но я чувствую жар ладони Гефеста у своей щеки. Он не касается меня, за что я ему благодарна, но стоит ему отстраниться, и меня охватывает внезапное чувство потери.

— Я всегда буду рядом с тобой и Эросом, кого бы ты ни выбрала, — повторяет он. — Никогда не забывай об этом.

Я стою молча и неподвижно, пока его неровные шаги звучат всё дальше и дальше. Наконец, в гроте наступает тишина, нарушаемая только потрескиванием огня. Я опускаюсь на гнездо из подушек, крепко прижимая к себе Эроса. Сын, кажется, чувствует мои душевные метания и обнимает меня пухлыми ручонками. Я вздыхаю, уткнувшись носом в его волосы.

Что же мне делать?

— Вижу, он ушёл.

Я открываю глаза. Арес стоит у костра, греет руки. Доспехи всё ещё на нём. Почему он считает нужным носить их здесь, я не понимаю.

— Я не удивлён, что ты не узнала Гефеста, — говорит он. — Я тоже не понял, пока он врезал мне. Его удар с разворота под характерным углом… Я сначала подвис, но потом быстро сообразил. Смешно, правда? Паршивец, видимо, совсем отчаялся. Пробрался сюда, пока меня не было, надеялся внести раздор в нашу семейную жизнь.

Я хмыкаю.

— Какую ещё семейную жизнь?

Слова вырываются прежде, чем я успеваю хорошо подумать. Арес смотрит на меня так, будто я дала ему пощёчину.

— Что ты хочешь этим сказать? — спрашивает он предостерегающим голосом. Он сейчас легко может выйти из себя.

— Я… — мой голос не слушается, я прочищаю горло. — Я к тому, что тебя здесь не было. Последние два года ты даже не навещал нас. Не приходил к Эросу, чтобы он хотя бы знал, кто ты такой. Вообще ни для чего не приходил. Ты просто бросил меня. Бросил нас.

Он молча смотрит на меня распахнутыми глазами, и повисшая тишина давит на меня, грозя задушить. Но затем он сжимает ладони в кулаки, его лицо наливается кровью.

— У меня есть обязанности. Я от них не откажусь.

— Хочешь сказать, я от своих отказалась?

— Нет, конечно, — его челюсть напряжена. — Я вернулся к тебе.

— Надолго ли? На три дня? Год? Два? Сколько времени ты пробудешь с нами, прежде чем снова уйти? И сколько тебя не будет в следующий раз? Пару лет? Десять? Сотню?

Он ударяет кулаком по скале с такой силой, что пещера трясётся. Эрос начинает плакать, я убаюкиваю его.

— Если ты так это видишь, Афродита, то пожалуйста. Но не надо вести себя так, будто я здесь злодей. Не я целовался с братом мужа.

— Ты… — мой голос дрожит. — Ты мне не муж.

— Я мог бы им стать. Я хотел. Представь себе, я вернулся, чтобы сделать тебе предложение. Сказать, что мы поговорим с отцом и убедим его в крепости нашего союза. Но, видимо, я ошибся.

Он вылетает из грота, снова оставив нас с Эросом одних. Я не звала его вслед — была слишком потрясена для этого. Он правда вернулся, чтобы жениться на мне? Чтобы жить вместе, как я и мечтала?

Или он просто выдумал это, чтобы я почувствовала себя ещё хуже?

Я ненавижу себя за эти сомнения. Ненавижу за мысли, что он может быть настолько чёрствым и безжалостным. Но я видела кровь на его доспехах и знаю, что меч — не единственное его оружие. Арес всегда побеждает в бою, любой ценой.

Я провожу остаток ночи, тихо плача в подушку. Арес так и не возвращается. Гефест тоже. Я и не рассчитывала на самом деле, но в глубине души надеялась. Очень надеялась. Но не знаю, кого бы хотела увидеть сильнее. И это хуже всего.

На следующий день мы с Эросом играем на пляже, и на этот раз на закате мы не возвращаемся в грот. Я беру его на руки и, глядя в розовеющее небо, устремляюсь к Олимпу. Обратно домой.

Сложно сказать, кого или что я там увижу, но одно я знаю наверняка: этому нужно положить конец. А для этого я должна принять самое тяжёлое решение в своей жизни.

* * *

Я приземляюсь посреди хаоса.

На полу, сцепившись, дерутся Арес и Гефест, а вокруг них собрался весь совет, и все орут друг на друга, их голоса сливаются в одну сплошную какофонию. Среди них выделяется голос Геры, несмотря на её недавний позор и понижение статуса. Она стоит у своего трона, крича так громко, что всё её тело искрит силой.

И хотя каждые пару предложений она бросает ненавистный взгляд на Зевса, в основном её недовольство направлено на Ареса и Гефеста. Закатный пол дал трещину, Арес наносит удары с такой скоростью, что я не могу уследить за ним. Гефест же, напротив, пытается защищаться, закрывая лицо от кулаков брата, но в какой-то момент ему удаётся обхватить Ареса крепкими руками. Я не сразу поняла, зачем ему обнимать противника посреди столь ожесточённой драки, но теперь вижу, как Арес пытается вырваться и не может.

— Прекратите! — кричу я, и на звук моего голоса они оба поворачивают головы. Гефест стремительно краснеет — ему явно неловко, что я стала свидетелем этой сцены, но Арес только сощуривает глаза.

— Отпусти меня, — рычит Арес.

Гефест колеблется.

— Отпущу, если пообещаешь выслушать Афродиту и сделать, как она говорит.

Конечно, Гефест не верит, что Арес послушается, но тот кивает, и Гефест с неохотой отпускает его. На мгновение мы все задерживаем дыхание, ожидая нового нападения Ареса, но тот поднимается на ноги и ковыляет к трону. Гефест задерживается на полу, восстанавливая силы, и идёт следом. И всё это время он не сводит с меня глаз.

Когда все усаживаются, Гера разворачивается лицом ко мне. Злость клокочет в ней, глаза сверкают. Моё сердце колотится от страха — я ещё никогда никого так сильно не боялась.

— Как ты смеешь приходить сюда после того, что сделала! — обвиняет она. Я отступаю к своему трону, по другую руку от папочки. Сердце сжимается. Может, я действительно зря пришла сюда. Ещё не поздно вернуться на остров. Но я ловлю взгляд Ареса и понимаю: нет, я не могу сейчас уйти.

— А что я сделала? — спрашиваю, устраиваясь на своём троне-ракушке и покачиваю Эроса.

— А ты ничего не заметила? — шипит она, и пока она не успела добавить что-нибудь ещё едкое в мой адрес, вмешивается папочка.

— Мои сыновья разрушили большую часть дворца, пытаясь решить разногласия, причиной которых, очевидно, стала ты, — его голос лишён эмоций, как и лицо, и это для меня как нож в сердце. Неужели он не может даже притвориться, что ему не всё равно?

— Не говоря уж о том, что они оба могли пострадать, — добавляет Гера. И теперь я замечаю отголосок страха в её глазах, в её голосе. Ей движет не только злость. Я прижимаю Эроса крепче к груди.

— Они бессмертны, — возражаю я. — Ничего непоправимого с ними бы не случилось.

Гера переводит взгляд на Гефеста, и я догадываюсь, о чём она думает. Когда-то его не спасло даже бессмертие. Кто может гарантировать, что это не повторится? Я не знаю всей истории — одной лишь Гере ведомо, что с ним случилось, но мне она, конечно же, не рассказывала. Но мне известно, что он упал с Олимпа на землю. А сейчас они и вправду разрушили полдворца… Неудивительно, что она расстроена. Любая мать на её месте была бы.

— Прости. Я просто хотела помочь ему…

— Это моя вина, — вмешивается Гефест. — Я обманом заставил её поверить, что я кто-то другой.

— И обманом ты пытался влюбить её в себя? — рычит Арес, и они прожигают друг друга взглядами.

— Лучше бы ты не возвращалась, — злится Гера. — От тебя всегда одни только проблемы. Сколько боли ты причинила моим сыновьям…

— Гера, — папа одёргивает её своим повелительным тоном, которого никто из нас не смеет ослушаться. — Оставь нас. И все остальные тоже.

Остальные члены совета ропщут, но один за другим выходят. Артемида, проходя мимо, касается моего локтя. Поначалу я решила, что она хочет выразить поддержку — может, хоть кто-то скучал по мне. Но вместо этого она наклоняется к моему уху.

— Серьёзно, Афродита, как ты можешь называть себя богиней любви, если даже не можешь разобраться в своих чувствах?

Я ощетиниваюсь. Будто она что-то понимает в любви.

— Сердце не обязательно отдавать кому-то одному, — выпаливаю я, невольно повторяя слова Гефеста, сказанные прошлой ночью.

Она надменно хмыкает, и я уже собираюсь сказать ей, куда она может пойти со своей заносчивостью, но тут вмешивается папа:

— Артемида, уйди.

Бросив на меня последний взгляд, она выходит вслед за Аполлоном и малышом Гермесом, который успел подрасти за эти годы. Они присоединяются к Деметре с её дочерью, Персефоной, и впятером они направляются в коридор, по которому раньше почти никто не ходил. Никто не пошёл в ту сторону, где располагаются наши покои. Должно быть, именно ту часть Олимпа разрушили Арес с Гефестом.

— Кто? — Эрос показывает пальцем на уходящую пятёрку.

— Это Персефона и Гермес. Они могут стать твоими друзьями.

Если совет позволит мне остаться здесь. Эрос хмурит лобик, задумавшись, и снова прижимается ко мне. Будет здорово, если у него появятся друзья, но прежде мне надо будет найти способ оградить его от царящей здесь ненависти. Начиная с того, чтобы держать его подальше от Геры.

Когда остаёмся только мы втроём, папочка касается моей руки.

— Я скучал по тебе. Больше не сбегай от меня, милая.

Я поджимаю губы. Не знаю, что на это ответить.

— Прости. Ну, за то, что покинула Олимп. Мне казалось, что у меня нет иного выбора.

— Понимаю. Когда я был в твоём возрасте, поступил так же, — он улыбается. — Кстати о юном возрасте. Боюсь, я не имел удовольствия быть представленным нашему новому члену семьи.

— Это Эрос, — я продолжаю обнимать сына, защищая от всего мира. — Эрос, это Зевс, мой папа.

Глаза Эроса округляются, он берёт в рот свой большой палец. Я треплю его кудряшки. Бояться нечего… надеюсь.

Какое-то время мы сидим в дружелюбной тишине, наблюдая за Эросом. Он притворяется застенчивым, но я чувствую, как на самом деле ему приятно быть в центре внимания. Моё маленькое солнышко.

Но этот чудесный момент не мог длиться вечность. Папа тяжело вздыхает.

— И что ты собираешься делать, дочь моя?

Я смотрю за золотые кудри Эроса. Думала, что возвращение на Олимп даст мне ответы на вопросы, но я по-прежнему в растерянности.

— Не знаю. Я люблю обоих.

— Но ты провела совсем немного времени с Гефестом.

Пожимаю плечами.

— Это неважно. Я чувствую его любовь ко мне. Она… согревающая. Нежная. Незыблемая. И это то, что мне нужно, пап. Правда, нужно.

— Тогда в чём проблема?

Слова застревают в горле.

— Ареса я тоже люблю.

— И в чём отличие между ними?

Во всём.

— Арес… Я знаю, кто он. Знаю, какой он. Знаю, как стремительно может измениться его настроение и что на него не всегда можно положиться. Но когда мы вместе, это как будто… как будто мир наполнен яркими красками.

— А с Гефестом?

Мои щёки розовеют. Папа — последний, с кем мне хотелось бы это обсуждать, но, возможно, он единственный, кто может меня понять.

— С ним есть только мы. Всё остальное бледнеет, темнеет, исчезает в никуда. И о чём бы мы ни говорили, даже о всяких глупостях, эти разговоры греют душу. С ним мне всегда тепло.

А с Аресом бывает как жарко, так и холодно.

— Тогда тебе нужно сделать выбор, — отвечает папа.

На глаза снова набегают слёзы.

— Как? — шепчу я. — Все думают, что я… что я шлюха, потому что люблю обоих, но я ничего не могу с собой поделать, папочка.

— Ох, Афродита, — он поднимается со своего трона и подходит ко мне, чтобы заключить в объятия. — Тебе совершенно нечего стыдиться, чтобы там ни говорили злые языки твоей матери и сестёр. В тебе столько любви, сколько в них никогда не будет, и твои чувства к моим сыновьям совершенно естественны. Некоторые рождены моногамными. Они видят любовь в ком-то одном и целиком посвящают ему себя. Но есть и такие, как мы с тобой. Мы видим любовь повсюду и понимаем, как много теряем, отказываясь от неё. Это не умаляет нашей любви к избранникам. Просто мы можем любить и других тоже, вот и всё.

Я всхлипываю. Папа протягивает мне кусочек ткани. Я беру платок и промокаю глаза.

— Но что делать, если это причиняет такую боль нашим избранникам, что они больше не хотят нас любить?

Папуля молчит несколько секунд. Не стоило мне спрашивать. Я точно знаю, что будет дальше… Видела, как развивались их отношения с Герой. Все видели.

— В таком случае, видимо, нам с ними не по пути.

— Но как тогда выбирать? — бормочу. — Гефест говорит, что его устраивает такое положение вещей, но мне кажется, он тайно надеется, что его одного будет достаточно. Арес… чётко дал понять, что не желает видеть меня ни с кем другим.

— Я не знаю, милая, — отвечает папа, гладя меня по волосам. Как же я скучала по нему. — Знаю только, что решение за тобой. Я был неправ, когда пытался принудить тебя к браку, которого ты не хотела. Больше этой ошибки я не повторю. Я разрешаю тебе выбрать самой. Но будь осторожна и хорошо всё обдумай: что бы ты ни решила, это определит часть твоей жизни. Возможно, всю жизнь. Убедись, что это будет тот, с кем ты готова быть связана навеки. Мои сыновья любят тебя совершенно по-разному, и любовь всегда может обернуться как благословением, так и проклятием. Постарайся, чтобы это было первое, если возможно, а не второе.

— И чья же любовь будет благословением? Ареса или Гефеста?

— Решать тебе, — он целует меня в лоб. — Я рад, что ты вернулась домой.

По завершении разговора я уношу Эроса в направлении, в котором ушли Персефона и Гермес. У него не было возможности обзавестись друзьями на острове, хочу подарить ему её здесь. Чтобы он не чувствовал себя одиноким.

Эрос вскрикивает, внезапно начиная вырываться из моих рук. Я моргаю, пытаясь сфокусировать взгляд, и сквозь слёзы замечаю крепкую фигуру в дальнем конце коридора. Гефест.

Я обнимаю Эроса сильнее. Нет, я ошиблась. У него есть друг. Если Гефест был искренен, когда говорил, что всегда будет рядом, несмотря ни на что…

— Афродита?

Я оборачиваюсь. Арес стоит посреди гостевой комнаты, выглядя уставшим и несчастным, как никогда. Искра в его глазах всё равно вспыхивает, когда наши взгляды встречаются, но она стала меньше. И это ранит меня. Сильно.

Забыв про Гефеста, я захожу в покои и опускаю сопротивляющегося Эроса на пол. Он поднимается на свои маленькие ножки и бежит, я начинаю следовать за ним. Но когда он поворачивает налево, я понимаю, куда он стремится, и останавливаюсь. Гефест за ним присмотрит. Мне же нужно поговорить с Аресом.

— Такой большой уже, — отмечает Арес, садясь на кровать. Я колеблюсь. Не хочу, чтобы наши отношения основывались чисто на сексе. Хочу, чтобы он любил меня так же, как Гефест. Хотя, может быть, он и любит. Может, в пылу страсти, затмевавшем всё остальное, я не замечала в нём теплоты. Но если искра уменьшилась…

— Ну да. Это нормально. Дети имеют обыкновение расти, — я прислоняюсь к стене. — Жаль, что ты тогда ушёл.

Он хмурится.

— Жаль, что мне пришлось оставить вас.

— Тебе ведь ещё не раз придётся уйти, правда?

— Но я всегда буду возвращаться к тебе.

Я верю ему. Он сверлит меня тяжёлым взглядом, словно ему всё это причиняет боль, словно я всё ещё солнце его жизни и сверкаю так сильно, что на меня больно смотреть. И лёд в моём сердце тает. Я постоянно думала о своих желаниях, и у меня даже мысли не возникло, каково сейчас ему.

— Я никогда не буду такой, как твой мать, — тихо произношу. — Я не смогу посвятить себя кому-то одному, как бы сильно ни любила. У тебя есть свои обязанности, требующие жертв, а у меня… свои.

Он сглатывает.

— Понимаю. Мне это не нравится, но я понимаю.

— Это не значит, что я стала любить тебя меньше. Нет. Я люблю тебя так сильно, что сердце разрывается на части. Но… я могу любить и других, не забывая про тебя. Это не уменьшает моих чувств к тебе. А то и вовсе позволяет любить ещё горячей.

Его губы образуют тонкую линию, он смотрит на свои ладони. Я никогда ещё не видела его в таком смятении. Я привыкла к его гневу, его огню, но когда он такой притихший, это кажется чем-то противоестественным. И это всё из-за меня.

— Ты… ещё любишь меня? — мой голос срывается на высокие ноты от волнения. Арес вскидывает голову. Не говоря ни слова, он поднимается с места и сокращает дистанцию между нами.

— Всегда, — шепчет он, обнимая меня. — Я всё ещё хочу жениться на тебе, Афродита. Ты идеальна. Ты умопомрачительно красива. Все лучшие моменты моего существования связаны с тобой. Я не хочу, чтобы это заканчивалось.

— Это не обязательно заканчивать, — уверяю я. Но что-то изнутри царапает меня. Красивая, идеальная — такая я для всех. Это не должно меня цеплять, но почему-то коробит, и я ненавижу себя за это.

Он медлит.

— Но я не могу жениться на тебе, если ты продолжишь встречаться с ним. Я хочу, чтобы ты поняла это. Любой другой… Да кто угодно, мне плевать. Ты можешь делать всё, что захочешь, пока твоя любовь ко мне сильнее, чем к другим. Но Гефест…

Я застываю. Этого следовало ожидать, конечно же. Арес видит мир исключительно в чёрных и белых цветах, неважно, насколько я счастлива рядом с Гефестом. Арес не хочет соревноваться со своим братом. В конце концов, он может проиграть. Я это понимаю. Осознание этого причиняет боль, но я понимаю. И, по крайней мере, он не врёт сам себе.

— Я люблю тебя, — произносит он. — Люблю такой, какая ты есть, целиком и полностью, кроме той части, что… неравнодушна к нему. Я хочу жениться на тебе. И обязательно женюсь, мы будем вместе всю оставшуюся жизнь. Но ради нашего с тобой счастья ты должна перестать видеться с ним. Это всё, о чём я прошу.

Моё сердце трепещет. Возможно, это единственное его условие, но это отнюдь не мелочь. Сама мысль о том, что я никогда больше не увижу Гефеста — не почувствую его тепла, не узнаю, каково это — быть с ним, — причиняет мне невыносимую боль.

Арес или Гефест. Любовь, которую я жажду, или любовь, в которой я нуждаюсь.

Это нечестно. Но папочка прав — кого бы я ни выбрала, это определит всю мою оставшуюся жизнь. В мире всегда будут войны и сражения. Сколько бы Арес ни клялся, что будет рядом, ему придётся уходить. Возможно, даже чаще, чем мне кажется.

Так что вот мой выбор: жизнь, полная страсти, огня и ожидания, когда Арес вернётся с очередной битвы, или жизнь, полная уверенности и тепла, дружбы и партнёрских отношений.

К тому же вполне может быть, что Гефест не врёт самому себе. Может, он действительно готов делиться, в отличие от Ареса.

Я колеблюсь.

— Я люблю тебя и Эроса. Нашу семью. Если в моей жизни есть только одна непреложная истина, то это она. Но… если я не выйду за тебя… если послушаю папу…

Арес напрягается. Его теплота сменяется холодом. Этого я и ожидала, но мне всё равно больно.

— Я всё ещё могу быть с тобой, — добавляю я. — Мы ничего не теряем.

Он шипит, отпрянув от меня.

— Ты реально так думаешь? Если ты будешь принадлежать ему…

— Принадлежать? Я никому не принадлежу, Арес.

— Принадлежишь, конечно, — фыркает он. — Ты моя.

Я бью его по щеке. Со всей силы. Звук шлепка эхом разносится по покоям и, вне всяких сомнений, по коридору, но мне плевать, кто может нас услышать.

— Я принадлежу только себе.

Он касается своей щеки. Конечно, он не пострадал от моей пощёчины, но искра вновь вспыхнула в его глазах, он делает шаг ко мне.

— Ты прекрасно знаешь, что это не так. Мама принадлежит отцу, Персефона после замужества будет принадлежать Аиду, а ты принадлежишь мне. Если же ты выберешь Гефеста… — он выплёвывает имя, будто оно ядовитое, — то будешь принадлежать ему. В этом суть брака.

Я выпрямляюсь в полный рост.

— Тогда я не выйду ни за кого.

Он хватает меня за плечи, впиваясь пальцами в кожу. Не успеваю я вырваться, как он целует меня, прикусывая нижнюю губу и вжимаясь в меня всем телом.

— Пускай, — рычит он. — Тогда ты останешься моей.

Собрав все силы, что у меня есть, я отталкиваю его.

— Нет. И если ты собираешься обращаться так со мной, то между нами всё кончено.

Он безрадостно смеётся.

— Да, точно. Скоро ты приползёшь ко мне на коленях. В этом вся ты, Афродита, и Гефест этого никогда не поймёт.

Я разворачиваюсь на каблуках и направляюсь к арке, ведущей в коридор.

— Это ты так думаешь.

Но даже после того, как я покидаю покои, я продолжаю ощущать этот огонь между нами. Он всегда будет гореть, независимо от того, поженимся мы или нет, и я ничем не смогу его погасить. Чем скорее мы оба примем это, тем лучше.

Гефест и Эрос сидят посреди коридора на расстоянии пары комнат — достаточно близко, чтобы услышать весь наш разговор. Эрос ничего не замечает вокруг, играя с деревянными кубиками, но стоит Гефесту поднять на меня глаза, как я вижу в них понимание. То, чего никогда не было во взгляде Ареса.

— Сделай мне предложение, — я опускаюсь на колени рядом с ними. — Сделай сейчас же, или я сама его сделаю.

Он качает головой.

— Я не буду предлагать тебе брак, когда тобой движет желание отомстить моему брату.

Я открываю рот.

— Я не поэтому…

— Поэтому, — тихо возражает он. — Я знаю, что ты к нему чувствуешь. Арес бывает временами резким, но ты всё равно любишь его, и я уважаю твои чувства. Я не хочу усложнять ваши отношения, женившись на тебе только лишь для того, чтобы позлить его.

Я провожу ладонью по кудряшкам Эроса.

— Я просто… Хочу, чтобы меня кто-нибудь любил. Не как трофей, а меня саму.

— Кое-кто любит, — между нами повисает тишина. — Однажды, когда ты разберёшься со своими чувствами, я сделаю тебе предложение. А пока мне не нужны никакие клятвы, чтобы любить тебя. И не думаю, что они нужны тебе, чтобы любить меня.

Мой подбородок дрожит. Гефест проводит пальцами по моей щеке. Он снова вернул себе божественный облик — вместе с искалеченными ногами и прочим, но я больше не замечаю его недостатков. Вернее, замечаю, но не так, как раньше. Я теперь вижу в нём не только то, что на поверхности. Вижу, что скрывается за внешним уродством точно так же, как он видит во мне что-то помимо красоты.

— Я выбираю тебя, — шепчу я, вытирая глаза. — Не из-за ссоры с Аресом, его ухода или… ещё чего-нибудь подобного. Я выбираю тебя за то, как ты смотришь на меня, как ты прикасаешься меня, разговариваешь со мной, уважаешь и видишь меня настоящую. Я люблю тебя за то, как ты общаешься с Эросом, как заботишься о нём, хотя он не твой сын. За то, что говоришь «нет», когда любой другой сказал бы «да», только потому, что не хочешь, чтобы я пожалела об этом.

— Это для меня самое главное. Твоё счастье. Твоя свобода. Независимо от твоих чувств ко мне или моему брату.

— Я всегда буду любить Ареса. Между нами всегда будет что-то…

— Знаю, — он опускает глаза. — И я не буду винить тебя в этом. Я видел, что ревность делает с любовью, и никогда не причиню тебе боль таким образом. Это часть тебя, а я люблю всё в тебе. Даже ту часть, которая любит моего брата. И если ты решишь вернуться к нему… Если это сделает тебя счастливой, я приму твой выбор.

Я часто моргаю, чтобы сдержать слёзы.

— Дай мне договорить, — я касаюсь его щеки. — Я всегда буду любить Ареса, но его любовь эгоистичная, забирающая всё себе, поглощающая всё без остатка. Я пока что мало чего знаю о тебе, но я чувствую твою любовь, и это самое главное. У нас впереди вечность, чтобы узнать всё остальное.

Он накрывает мою ладонь своей.

— И какая она, моя любовь?

Колеблюсь.

— Твоя любовь… Из тех, что отдаёт и от этого только растёт, крепкая и надёжная, несмотря ни на что. Тёплая, открытая, принимающая со всеми недостатками. Это любовь, о которой я мечтала. Это любовь, которая мне нужна.

Он слабо улыбается, скользя пальцами по линии моей челюсти.

— И она будет у тебя, сколько пожелаешь. Я всегда буду рядом. Когда я сделаю тебе предложения, а я обязательно сделаю, я хочу, чтобы ты была уверена в своём ответе. Я готов прождать столько, сколько понадобится.

Я мотаю головой.

— Я и так уверена.

— Тогда докажи мне это. — бормочет он. Наши губы разделяют несколько дюймов.

Я сокращаю оставшееся расстояние между нами. Как и тогда в гроте, наш поцелуй лёгок, прост, естественен, как дыхание. Но я проживаю этот момент осознанно, как никогда. Запоминаю каждую деталь — ощущение его губ на моих, его вкус, его запах, буквально всё. И главным образом, я отмечаю тепло, обволакивающее нас, соединяющее нас троих вместе. Эрос — моё солнце, Арес — мой огонь, а Гефест — моя скала, надёжная опора. И куда бы я ни пошла, что бы я ни делала, я всегда буду возвращаться к нему. Теперь я это знаю.

Возможно, я всю оставшуюся жизнь буду разрываться между братьями, но это не самая страшная судьба, если честно. Однажды Арес переосмыслит ситуацию и приползёт ко мне. Когда этот день настанет, я прощу его, и мы сходить с ума друг по другу, как это было всегда. Но я ни за что не откажусь от любви Гефеста, и пока Арес с этим не смирится, за бортом будет он. Не я.

— Убедился? — шепчу я, разрывая поцелуй. — Моя любовь будет с тобой столько, сколько пожелаешь. Возможно, я буду любить других, но если ты позволишь, мой дом навсегда останется там, где ты.

Он улыбается и снова целует меня.

— О большем и не прошу.

Я пытаюсь придвинуться к нему, оказаться как можно ближе, но случайно задеваю башню, выстроенную Эросом из кубиков.

— Мама! — возмущается он.

— Прости, — смеюсь я, возвращаясь назад, и беру сына на колени. — Давай вместе построим новую. Хорошо?

Он дуется, но стоит только Гефесту начать складывать кубики, как все обиды улетучиваются, и Эрос радостно присоединяется к игре. Мы все вместе строим новый замок, и, наблюдая за уверенными действиями Гефеста, я понимаю, что сделала правильный выбор.

* * * * *

БОГИНЯ ПОДЗЕМНОГО МИРА

Часть первая

Первые шестнадцать лет моей жизни мама говорила, что моя свадьба станет самым счастливым днём за всю мою вечность. Птички будут петь, солнце — светить, а в воздухе будет витать аромат цветов. Каждая деталь будет идеальна.

И я верила ей, как дура.

Но солнце не светит в аду, и во дворце Подземного царства нет ни одной птицы — только летучие мыши. Как будто этого мало, бесконечные каменные стены этой пещеры давят на меня всё сильнее с каждой секундой. Я в ловушке — буквально и фигурально. И не представляю, как из неё выбраться.

При этом маме удалось сдержать своё слово в отношении цветов. Пока я нервно расхаживала из одного конца комнаты в другой, что занимало у меня ровно одиннадцать шагов, мне приходилось обходить зигзагами бесчисленное множество букетов полевых цветов, занимавших все свободные поверхности. Аромат стоял такой мощный, что можно было бы вырубить Цербера, но, по крайней мере, этот запах не ассоциировался со смертью.

— Персефона? — мама заглянула в комнату. Она так сияет, будто это её собственная свадьба, а не моя. — Пора. Как ты себя чувствуешь?

Она прекрасно знает моё отношение ко всему этому. Но ей не нужна правда — ей нужно фальшивое подтверждение, что я счастлива не меньше её.

— Я не хочу этого, — сказала я. Нет смысла держать это в себе.

— Ох, милая, — произнесла она, как ей кажется, понимающим тоном, но на самом деле она делает такой голос каждый раз, когда хочет навязать мне свою волю. Она вошла в покои и закрыла за собой дверь. — Что не так?

— Не так то, что я не хочу замуж за Аида, — пытаясь найти место, куда можно присесть, я заметила стул посреди цветочных джунглей, но его уже занял букет с фиолетовыми бутонами. Фыркнув, я села на пол. — Ты говорила мне, что в Подземном царстве всё не так уж плохо.

— Так и есть, — она опустилась на колени рядом со мной. — Ты видела только дворец. А за его пределами целый мир…

— Это место похоже на клетку. Здесь всё такое тяжёлое, давящее и неестественное… Я бы хотела остаться с тобой на Олимпе, — мой голос дрогнул. Я быстро заморгала, чтобы не расплакаться. Потому что слёзы только убедят маму в том, что я сейчас под влиянием эмоций и не могу мыслить здраво. Вот только никогда в жизни я ещё не видела всё так чётко и ясно, как сейчас.

Мама обняла меня обеими руками, и на мгновение я позволила себе прильнуть к ней.

— Ты давно знала, что этот день придёт, девочка моя. Я бы ни за что этого не допустила, если бы не была абсолютно уверена, что ты его полюбишь.

— Но я его не люблю.

Как она этого не понимает?

— Полюбишь. Со временем.

— А если нет?

— Персефона, посмотри на меня, — она коснулась моего подбородка, вынуждая поднять голову, и наши глаза встретились. — Ты полюбишь его. Поверь мне, — её уверенность должна была передаться мне, но я чувствовала лишь пустоту. — Я буду регулярно приходить в гости. Это только начало жизни, а не конец.

Она ошибается — это конец всему, что только дорого мне. Конец тем дням, когда я собирала цветы и нежилась в лучах солнца. Конец тем ночам, когда я клала голову ей на колени и слушала удивительные истории. Сердце заныло в груди. Я тяжело сглотнула. Нельзя плакать. Только не сегодня.

— Я так горжусь тем, что ты моя дочь, — прошептала она. — Однажды ты поймёшь, почему я попросила тебя об этом. Со временем ты станешь счастливее здесь в Аидом, чем когда-либо была со мной на Олимпе.

Мама никогда ещё не ошибалась столько раз подряд. Я не могу быть счастлива в этой подземной пещере. Без солнца. Без мамы.

— Аид уже любит тебя, дорогая. Он сдержанный и не кричит о своей любви, как ты, наверное, привыкла, но это не умаляет его чувств. Ты же видела, как он смотрит на тебя.

Я неохотно кивнула. Да, я ловила на себе этот пронзительный взгляд, когда он думал, что я этого не замечаю. Я чувствовала, как его взгляд следует за мной, пока я хожу по комнате. Не как у хищника, но словно бы обеспокоенно. Будто переживает за меня. Может, втайне от всех он тоже не в восторге от всей этой затеи.

— Ты же веришь, что я не желаю тебе зла? — бормочет мама. — Веришь, что я хочу для тебя только самого лучшего?

Я люблю её. И доверяю ей. Она гордится мной, и это приятно чувство наполняет моё сердце, как никогда не сможет так называемая любовь Аида. Но, возможно, она права. Может быть, со временем я смогу полюбить его. Может, если бы этот брак не был спланировал много лет назад, судьба всё равно свела бы нас. Но мама и отец лишили меня этого шанса.

— Ты обретёшь здесь своё счастье, — продолжала она, — найдёшь смысл жизни, поймёшь своё предназначение. А я буду неподалёку. У каждого из нас своя роль, Персефона. Эти роли могут не радовать нас поначалу, но рано или поздно мы осознаём их важность. Ты была рождена для этого, моя милая, и Аид тебя любит. Прислушайся к моим словам. Я люблю тебя слишком сильно, чтобы дать кому-то в обиду, даже самой себе.

Я проглотила ком в горле. Да, она любит меня. Если в мире есть только одна абсолютная и непреложная истина, то она заключается именно в этом. Поэтому я не сопротивляюсь, когда она встаёт и поднимает меня за собой, хотя не уверена, что смогла бы стоять сама.

— Моя прекрасная девочка, ты самое дорогое, что у меня есть, — она взяла сиреневый бутон из букета со стула и закрепила в моих волосах. Светлые, с рыжеватым отливом — как всегда, с приходом осени. — Ты идеальна.

Мне до боли хотелось ей верить, но когда она привела меня в вестибюль и я услышала звуки лютни Аполлона, я подумала не о любви и гармонии — нет, эти ноты показались мне скорбными, идеально соответствуя общей мрачности этого царства.

Это не свадьба. Это мои похороны.

Мама взяла меня под руку, и двойные двери распахнулись, открывая тронный зал. Обсидиановые колонны и чёрные с золотым портьеры у высоких окон не шли ни в какое сравнение с тронным залом на Олимпе. Ничего общего с моим домом.

Мама оставалась рядом, пока мы шли через весь зал к Аиду, стоявшему между двумя алмазными тронами. Его, чёрный, я видела множество раз на собраниях Совета. Мой, белый, мне подарил Аид, приветствуя в своём царстве, от лица всего Совета, в который я теперь входила.