Божье око (ЛП)

— Ты уже ненавидишь меня, поэт? — наконец услышала я его голос, когда он обвил рукой мой живот, притягивая ближе к своему обнаженному телу. В ответ я могла только плакать, не сопротивляясь и молча сидеть. Он провел носом по коже моей спины, убирая волосы с плеч и продолжая покрывать поцелуями мою спину. Я действительно ненавидела его. Ненавидела больше всего на свете.

Он сломал меня, и это было только начало.

— М-мо-могу я... я, пож-жалуйста, поехать до-домой? — запинаясь, пробормотала я сквозь слезы, мои слова прозвучали слабо и надломлено, и казалось, будто я не узнаю свой собственный голос, будто говорила не я, а кто-то другой. Хоть я и была немного застенчивой, но всегда была уверенной в себе, и никогда прежде не звучала настолько жалко.

Это только начало.

Слова крутились в моей голове, словно их нашептывал голос в глубине моего сознания. Как будто он знал мое будущее и то, что еще предстоит пройти. Когда эта мысль пронеслась в голове, мне захотелось похоронить ее, спрятать глубоко внутри и притвориться, что ее не существует, но сердце замерло, пропустив удар, и я не могла отрицать правды.

— Мы едем домой, поэт, — сказал он, и мои рыдания стали еще более жалкими, когда я отрицательно покачала головой. Я не хотела ехать в Венецию, не хотела ехать с ним, я даже не хотела иметь с ним ничего общего. Между нами не было никакого «мы». И это разбивало сердце, потому что всего несколько часов назад я стояла на коленях, моля связать наши души воедино.

Было так много красных флажков, почему я их не замечала? Почему игнорировала их? Я превратила красные флажки в зеленые, рыдая перед человеком, которого считала тем самым домом, который я так отчаянно искала в чужих людях.

В этот момент я чувствовала себя ребенком. До меня наконец дошло, насколько всё плохо, и поняла, в какую передрягу я наивно себя втянула. Я осознала, что ничего не знала о монстрах в этом мире — но чего я ожидала от человека, который сидел в тюрьме строгого режима? Уклонение от налогов? Серьезно, Даралис? Судя по его татуировкам и тому, что он сделал со мной и с тем парнем, не оставалось сомнений — за его плечами скрывались поступки куда более ужасные.

— Н-нет, прошу, — мой голос прозвучал надломлено, — ты и так причинил мне достаточно боли, — запинаясь, прошептала я, подтягивая колени к груди, игнорируя боль между бедер. Я пыталась забыть картину крови, стекающей по моим ногам, когда я осела на пол после того, как Массимилиано кончил и перевел взгляд на официанта. Ткань платья, собранная на моем животе, казалась такой прозрачной, что не могла скрыть мой позор. Я тихо плакала, а затем истошно закричала, когда Массимилиано схватил со стола один из ножей и без малейших колебаний полоснул им официанта.

Я могла бы попытаться убежать, если бы могла, но была слишком слаба, и ноги отказывались меня слушаться. В тот момент, когда я пыталась ползти, я не могла перестать кричать, рыдать и остановить тошноту, подступающую к горлу.

— Еще не совсем достаточно, поэт, — проговорил Массимилиано, нежно проводя пальцами по моей коже, словно не был тем, кто только что изнасиловал меня. Еще сегодня я была готова быть с ним, идти с ним рука об руку, мечтать о его любви, хотеть, чтобы он полюбил меня в ответ. И от этого мне становилось еще больнее, потому что я чувствовала себя такой дурой. Он изнасиловал меня, забрал мою невинность без единого нежного слова, толчок за толчком, несмотря на мои крики мольбы и протесты.

— Еще ни хрена не достаточно, — повторил он, и я откинула голову ему на плечо, горько рыдая.

— Чего ты еще хочешь от меня, Массимилиано? — всхлипнула я, мои слова сорвались с пересохших губ.

Я рыдала так сильно, что была уверена — он меня даже не слышит за отрывистыми всхлипами, хотя, скорее всего, слышал. Он всегда слушал, но слышал лишь то, что хотел услышать.

— Чего еще? — с надрывом прошептала я. Он забрал всё, что у меня было, мою девственность, мое сердце, которое разорвал на части, и мой разум, который полностью уничтожил.

Что еще он мог от меня хотеть?

Я хотела бы прокричать эти слова с самой высокой горы, чтобы они эхом разнеслись по всем долинам мира. Что еще я могла ему предложить?

Его голос больше не успокаивал меня, как прежде. Теперь он напоминал мне только о чудовищных вещах, которые он мог совершить.

— Смотри, я подарю тебе охуенную улыбку, мальчик, такую, которую ты никогда не сможешь стереть. Улыбнись, мальчик, улыбнись, — произнес он, в то время как официант кричал в агонии.

Крики парня сводили меня с ума, я не могла вынести их, рыдая в ужасе, смотрела как Массимилиано режет его лицо.

— Всё, мой поэт. Даже когда у тебя больше ничего не останется, я всё равно буду хотеть тебя.

Его слова пугали настолько, что кровь стыла в жилах, рыдания застряли комом у меня в горле.

— Ты моя, чтобы погубить, моя, чтобы уничтожить, моя, чтобы владеть. Ты — моя собственность, одержимость.

Рухнув на колени, стиснув кулаки, я крепко зажмурила глаза. Дрожащие пальцы прижались к губам, а голос, прерываемый тихим плачем, звучал глухо и надрывно.

— Я взываю к духу Неомы и Давы...

Каждое слово вырывалось сквозь страх, терзавший меня, словно острый нож. Я была ранена, одинока, напугана и отчаянно нуждалась в помощи. Поэтому я молилась, умоляя двух женщин спасти меня.

— Прошу вас, умоляю... — мой голос звучал, как крик женщины, потерявшей всё, как мольба, обращенная к пустоте. Сердце сжалось от боли, а я, крепко прижав руки к груди, продолжала шептать:

— Помогите мне, прошу... помогите...

Сгорбившись от резкой боли в груди, я подумала, может это сердечный приступ? Быть может, я проведу свой последний день на земле — вот так? Умру на полу гостиничного номера после того, как меня жестоко изнасиловали на крыше — просто за то, что я вежливо улыбнулась официанту? Неужели мои последние мгновения окажутся такими же мучительными? За что мне это?

— Он — чудовище, — всхлипывала я, сжимая грудь, пока сердце болезненно сжималось, отдавая резкой болью.

Я ударила кулаком по дорогой плитке ванной, а затем, потеряв остатки самообладания, начала царапать ее ногтями. Боль была невыносима. Сдавленный стон вырвался из горла, дыхание стало рваным, и каждый вдох давался с невероятным трудом.

— Помогите... — прошептала я хрипло, почти неслышно, сама не понимая, к кому обращаюсь — к спасителю, которого нет, или прошу помощи от монстра за дверью…

С трудом я поднялась на ноги. Казалось, на это ушла целая вечность. Мир перед глазами кружился, ноги подкашивались, уводя куда-то в сторону. Я шла вслепую, не понимая, куда мне двигаться, пока мои пальцы, наконец, не нащупали дверную ручку. Я вцепилась в нее так сильно, что костяшки побелели, словно у мертвеца. Глаза застилала пелена, а комната вращалась всё быстрее.

Дверь наконец открылась, и я вышла из ванны, не оборачиваясь в сторону кровати. Я бы никогда не обратилась за помощью к тому, кто причинил мне столько горя.

— Помогите… — едва ли слышно прошептала я. Пытаясь удержать равновесие, шатаясь по номеру, я отчаянно искала хоть что-то — дверь, ведущую наружу, или кого-то, кто мог бы спасти меня.

Каждый шаг давался с невыносимым трудом, пока внезапная, острая боль не пронзила тело, лишая последних сил. Ноги подкосились, и я рухнула на пол, ударившись головой о что-то твердое. Жгучая боль разлилась по затылку и виску. Я попыталась закричать, но и голос предал меня — крик застрял в горле, так и не вырвавшись наружу.

Я не сразу осознала, что ударилась о край камина, и на месте удара появилась глубокая рана. Кровь стремительно растекалась по полу, но я могла лишь лежать, чувствуя, как с каждым мгновением сердце сжимается всё сильнее. Дыхание стало прерывистым, перед глазами всё плыло, пока я не потеряла возможность видеть совсем.

Я не сразу заметила, как надо мной склонилась чья-то тень, безмолвно наблюдая за моей борьбой — за каждый вдох, за жизнь. Он стоял неподвижно, глядя на кровь, которая растекалась вокруг моего тела. Мои веки дрогнули в последний раз, прежде чем закрыться. И только тогда я почувствовала, как он медленно, словно наслаждаясь моментом, поднял меня на руки. Он собирался помочь — но это была помощь, которую он мог предложить с самого начала, но почему-то не предложил.

Я открыла глаза и почувствовала необычайную легкость и теплоту. Первое, что привлекло мое вниман...

Я открыла глаза и почувствовала необычайную легкость и теплоту. Первое, что привлекло мое внимание — красивая роспись на потолке. Несколько раз моргнув, я задержала взгляд на изысканном произведении искусства, которое словно оживало передо мной. Медленно провела языком по нижней губе, пытаясь уловить ускользающую нить воспоминаний и понять, что же произошло.

— Красиво, правда? — раздался голос рядом.

Я повернулась и увидела женщину примерно моего возраста. У нее была золотистая кожа, а глаза — глубокие, каре-зеленые — излучали тепло. Длинные, но почти невесомые светлые ресницы обрамляли взгляд, придавая ему мягкость. Каштановые волосы свободно ниспадали до середины спины, а губы, в форме бантика, придавали чертам нежности. Больше всего меня поразил ее взгляд — полный восхищения, но в то же время пронизанный безмолвной, ничем не прикрытой жалостью. Я молча смотрела на нее, пытаясь понять, кто она такая и почему вызывает во мне такие противоречивые чувства. Словно прочитав мои мысли, она мягко улыбнулась — теплой и доброжелательной улыбкой, от которой на мгновение стало чуть легче.

— Привет, — сказала она, и тут я заметила, что всё это время она держала мою руку, нежно поглаживая тыльную сторону ладони.

Незнакомка сидела рядом с кроватью, на которой я лежала.

— Меня зовут Нирвана... Нирвана Э... — она немного замялась, прежде чем продолжить: — Нирвана Эспозито. Я замужем за Сальваторе, братом Массимилиано. Вы, кажется, знакомы? — она скорее утверждала, чем спрашивала.

Я медленно кивнула, удивившись, что горло не пересохло и не болит.

— Значит, у них слабость к темнокожим девушкам? — неожиданно для себя спросила я. Она рассмеялась, звонко и искренне, запрокинув голову. Ее смех, будто солнечный луч, прорвал напряжение в воздухе, и я невольно присоединилась к ней. Мы смеялись вместе — легко, непринужденно, как будто знали друг друга всю жизнь. От ее нежного прикосновения до свежего, прохладного воздуха кондиционера, и от зеленых просторов за окном — всё вокруг создавало ощущение, будто я нахожусь в красивейшем сне.

— Что произошло? — спросила я, понимая, что не могу ничего вспомнить. Оглядевшись, я заметила капельницы, тонкими трубками присоединенные к моим рукам, и осознала, что лежу на просторной кровати, одетая лишь в легкую голубую ночную сорочку.

— У тебя был сердечный приступ, Даралис, — печально ответила она, по-прежнему держа меня за руку.

Она смотрела на меня с нежностью, свойственной только женщинам. Я вглядывалась в ее мягкие карие глаза, размышляя о том, как такая красивая, мягкая и добрая женщина могла оказаться в этом месте, замужем за человеком вроде Сальваторе. Может быть, Сальваторе был любящим мужем — она выглядела достойной такой любви.

— И ты сильно ударилась головой о край камина, получив сотрясение мозга. Но не волнуйся, теперь с тобой всё в порядке. Врачи позаботились об этом.

Воспоминания о сердечном приступе оставались размытыми, но я помнила всё, что было до этого. Я молчала, прикусив нижнюю губу, думая о Массимилиано и о том, как этот человек сломал мне жизнь. Слезы подступили к глазам, горло сдавило, и я закрыла глаза, стараясь не заплакать при Нирване.

— Почему они меня просто не оставили умирать? — прохрипела я, открыв глаза и уставившись на настенную роспись. — Это был идеальный шанс.

Нирвана молчала.

— Ты не собираешься ничего говорить? — спросила я, не с укором, а с интонацией человека, который только что признался, что хотел умереть, а в ответ получил полную тишину.

— Нет, не буду. Я... я сама была на твоем месте совсем недавно, пару месяцев назад. Так что прекрасно понимаю, что ты сейчас чувствуешь, — она откашлялась, и я повернула голову, чтобы посмотреть ей в лицо. Слеза скользнула по моей щеке, скатившись на подушку.

— Прошел всего один день, — сказала я надломленным голосом. Я была уверена, что она не понимает, о чем я, но мне было просто необходимо выговориться. Она была такой внимательной, мягкой, готовой выслушать, и я чувствовала, что могу рассказать ей буквально всё. Она тяжело вздохнула, улыбка исчезла с ее лица, глаза потухли.

— Обычно этого достаточно. День. Час. Минута. Секунда… неважно, — ее голос звучал сухо и опустошенно.

— Я должна была умереть... — повторила я, медленно моргая и рассматривая ее изумительное дизайнерское зеленое платье с тонкими бретельками, словно она сошла со страниц черно-белого винтажного фильма о домохозяйке. Она выглядела просто великолепно, как живая мечта.

— У тебя удивительно красивая душа, — неожиданно для себя сказала я, чувствуя, как улыбка расцветает на моих увлажненных губах. — Ты что, смазала мои губы вазелином? — спросила я, приподняв бровь.

Она весело рассмеялась и кивнула.

— Не могла же я позволить твоим губам пересохнуть.

Я улыбнулась в ответ.

— Спасибо, — сказала она. — У тебя тоже очень красивая душа.

— Почему ты здесь? — внезапно выпалила я. — Со мной, в этой комнате. Ты же меня совсем не знаешь, Нирвана.

— Потому что в такие моменты мне тоже хотелось, чтобы рядом был кто-то, кто встретит мой взгляд, когда я открою глаза. Мне так отчаянно нужна была чья-то поддержка, но я всегда просыпалась в одиночестве. Я не позволю, чтобы ты испытала то же самое, Даралис. Тебе нужен кто-то рядом, и я буду этим человеком — насколько смогу, — она наклонилась вперед, промокнула мои слезы салфеткой и нежно расправила мои волосы на подушке.

Женщины, — подумала я про себя.

Почему она так говорит? Словно она уже прошла всё, через что прохожу сейчас я, и ей не требовалось, чтобы я рассказывала подробности, будто она и так всё знала.

— Что с тобой случилось? — спросила я хриплым голосом, резко контрастирующим с ее мягким тоном.

— Сальваторе, — произнесла она одно имя, и мне больше ничего не нужно было слышать.

Он, как и его брат, наверное, был таким же. Может, даже хуже? Насиловал ли он ее? Я не могла и не хотела спрашивать. Не желая заставлять ее вспоминать пережитые кошмары.

— Я называю это «проклятием Эспозито», — ее голос стих, и она опустила взгляд на кольцо.

Я посмотрела на роскошный бриллиант с россыпью изящных камней, который, казалось, стоил целое состояние. Она издала слабый, лишенный радости смешок.

— Массимилиано... он самый страшный из всех. Самый могущественный, — начала она, ее голос дрогнул, будто воспоминания всё еще причиняли боль.

— Когда я впервые встретила его... это было ужасно, я была так напугана. Он даже слова мне не сказал, но сама обстановка была настолько жуткой, что я… — она замялась и поморщилась, будто стыдилась признаться.

— Мне было очень страшно.

— Где я? — спросила я, окидывая ее взглядом, горы за окном позади нее, окружающую зелень и далекий вид на океан. Я не хотела думать о Массимилиано и о том, как сильно его боялись люди, не желала даже упоминать его имя.

— Венеция, — легко ответила она, поворачиваясь к окну. При этих словах мое сердце замерло.

— Нет... только не Венеция... — прошептала я, чувствуя, как комок подступает к горлу. Слезы вновь потекли по щекам. Сердце болезненно сжалось, а дыхание стало прерывистым, словно я тонула в безбрежном океане отчаяния, без малейшей надежды на спасение. Нирвана кивнула, продолжив смотреть на вид из окна.

— Я знаю... — сказала она, — я тоже ненавижу Венецию, — на ее лице я заметила печальную гримасу, когда она медленно повернулась обратно ко мне. — Это всегда Венеция...

— Что со мной будет? — я спрашивала ее так, словно она знала ответы на все вопросы. Даже если это было не так, она в любом случае знала больше меня, и я была готова найти утешение в любой информации, надеясь, что она расскажет мне всё, что мне необходимо знать. Я доверяла ей, потому что моя душа чувствовала чистоту и красоту ее духа, и всегда полагалась на это предчувствие. Но сейчас моя вера пошатнулась из-за того пути, куда меня привело мое внутреннее чутье.

— Я солгала бы, если бы сказала, что знаю, — ответила она. — Мне очень жаль, — теперь уже я крепко держала ее за руку, не давая уйти. Я боялась, что она оставит меня одну, и Массимилиано займет ее место.

— Но, по словам Сальваторе, ты женщина Массимилиано…

— Это больше похоже на приговор, — перебила ее я.

— Так оно и есть. Может быть, даже хуже.

— Я не хочу быть его женщиной, — прошептала я.

— Я тоже не хотела, но, когда речь идет о семье Эспозито, твои желания ничего не значат. Твои потребности — пустой звук. И чем быстрее ты это поймешь, тем лучше для тебя. Послушай, — она встала со стула и села на край кровати, придвинувшись ко мне ближе, — Даралис, я скажу тебе то, что хотела бы услышать сама, когда была на твоем месте. Тебе это не понравится, но это чистая правда, и я могу только молиться, чтобы мои слова тебе помогли.

Она ненадолго замолчала, глядя мне прямо в глаза, и ее плечи опустились, словно от безнадежности.

— Даралис, от этого нет спасения. Абсолютно ничего нельзя сделать, никакие слова, ни слезы, ни побег, никакие планы не помогут избавиться от «проклятия Эспозито». Я пыталась, поверь мне, и это того не стоит…

Я отрицательно покачала головой, отворачиваясь от нее. Не это я хотела услышать, это уж точно.

Она вырвала свою руку из моей и обхватила мое лицо ладонями, вынуждая посмотреть на нее.

— Даралис, я не думаю, что ты до конца понимаешь, насколько могущественен Массимилиано. Это человек, способный разрушить целые империи и сокрушить крупнейшие корпоративные гиганты при желании. Нет такого уголка на земном шаре, где Массимилиано не смог бы тебя найти. Нет убежища, где ты могла бы укрыться, и нет человека, которому ты могла бы доверить свои мысли — он будет знать о вашем разговоре раньше, чем он состоится. Массимилиано — босс всех боссов, король всех королей, от него невозможно сбежать.

— Зачем ты мне всё это говоришь?

— Потому что тебе нужно это знать, Даралис. Я не хочу, чтобы ты повторила мои ошибки.

— Откуда ты знаешь, что я не смогу? Ты меня не знаешь. Я — не ты. Я не могу остаться с этим человеком.

— У тебя нет чертового выбора, Даралис! — внезапно воскликнула она, и в ее глазах появилось отчаяние и гнев, от которых я буквально онемела. — У нас никогда нет выбора. Таковы правила. Если он захотел тебя — значит, ты уже его. Можешь звонить хоть в ЦРУ, хоть президенту — они тебе не помогут.

Она тяжело вздохнула, покачала головой и понизив голос сказала:

— Мне так жаль. Я знаю, как тяжело это слышать. Поверь мне, я знаю. Когда-нибудь у меня хватит сил рассказать тебе всё подробно, но сейчас... сейчас просто знай, от этого нет спасения. Ты его женщина. Не сопротивляйся. Просто... просто прими это и не убегай, Даралис. Не пытайся бежать.

— Я никогда не перестану пытаться.

— Я тоже так говорила, — ответила она шепотом, в ее глазах застыло раскаяние.

Она медленно поднялась с кровати и расправила ткань платья руками. Затем расправила плечи и сделала шаг вперед, будто собираясь сказать что-то еще.

— Я попрошу повара приготовить тебе что-нибудь поесть. Я скоро вернусь, и на этот раз возьму с собой дочь, чтобы мы могли поговорить о чем-нибудь другом, кроме… этого.

Она повернулась, собираясь выйти из комнаты, но вдруг остановилась.

— Кстати, Массимилиано уехал в Россию, чтобы помочь одному из своих коллег. Он вернется на этой неделе. Даралис… не вздумай что-либо предпринимать, — ее голос дрогнул, словно за этими словами скрывалась боль собственного опыта. — Это закончится только травмами для тебя и шрамами, которые никогда не затянутся.

Она вышла и закрыла за собой дверь, оставив меня одну в комнате.

— Как ты себя чувствуешь? — его низкий голос прозвучал в динамике моего телефона, и мне хотелось...

— Как ты себя чувствуешь? — его низкий голос прозвучал в динамике моего телефона, и мне хотелось закричать со всех окружающих виллу холмов о его предательстве.

Я всё еще любила его голос с хрипотцой, такой суровый и холодный, пронизанный грубой уверенностью. Я ненавидела этот голос. И любила его. С одинаковой силой, с той же страстью. Он напоминал мне о моей глупой беспечности, о том, как я игнорировала его предупреждения с самого начала. Его голос неизменно напоминал мне причину моего непослушания. Он был моим викингом. Тем, чья мощь и сила всегда внушали мне чувство безопасности, защиту от любого зла, таящегося в этом мире. Но вместе с этим приходили и другие воспоминания — более мрачные. Я помню, как его голос превращался в рычание, когда он сказал мне на ухо, что я принадлежу ему. Помню каждое слово, которое он говорил, пока властно склонял меня над столом, отнимая у меня всё — свободу, гордость, саму себя.

Я тихо прокашлялась, стараясь скрыть охватившее меня волнение. Мои глаза остановились на маленькой девочке, которая ползла по моим ногам, в попытке добраться до меня. На ее личике была широкая улыбка, два крошечных зубика едва выглядывали из-за пухлых розовых губ, когда она что-то лепетала на своем языке.

— Я в порядке, — прошептала я, чувствуя, как дрожащий голос предает меня. Мое сердце билось неровно, напоминая о приступе, который я недавно пережила. Причиной был он, — человек, с которым я провела всего несколько часов. Мужчина, чье присутствие словно вытягивало из меня воздух. Я получила сердечный приступ из-за него, при том, что мы провели от силы несколько часов вместе. Насколько же извращенным он был, чтобы оставить такой отпечаток на мне? Насколько ужасным?

Мое внимание снова привлекла малышка, ползающая по мне. Дочь Нирваны была самым милым существом, какое я когда-либо видела, и я не могла не улыбаться, глядя на нее. Маленькая Мэри, как ее называла Нирвана, была пухленьким ребенком с круглыми щечками, делающими ее похожей на бурундучка, с красивой розово-бежевой кожей — явно унаследованной от смешения кровей Нирваны и Сальваторе. У малышки были пухлые ручки и еще более аппетитные ножки. Но больше всего мне нравились ее крошечные детские ладошки, которые, казалось, обладали силой десяти мужчин. Она продолжала теребить мои волосы, а ее невинные серые глазки смотрели на меня с таким восхищением и обожанием, что перехватывало дыхание.

— Тебе нравится проводить время с Нирваной? — спросил он меня голосом, в котором не было ни капли искренней заботы. Казалось, он говорил только то, что, по его мнению, я хотела услышать, задавал вежливые вопросы ради приличия. Его тон оставался отстраненным, холодным, без намека на раскаяние — никаких извинений за причиненную боль.

Что было не так с этим человеком? Мне хотелось закричать, назвать его чудовищем, и как я его ненавижу. Но я понимала, что мои слова только подпитают его холодное сердце и непомерное эго. Мои слезы его не тронут всё равно, потому что заботился он только о себе.

Он хотел, чтобы я его ненавидела. В конце концов, он предупреждал, что не является моим спасителем и только сломает меня. Он никогда не обманывал меня, говорил только правду, а я была наивной, веря, что в глубине души, он хороший человек. Я выбрала видеть в нем лучшее, — добро, которого, возможно, никогда и не существовало. Трудно понять — таким он родился или стал таким. Не знаю, кого я ненавидела больше — себя или его?

Я хотела выбраться отсюда, но не могла. Прикованная к постели, слабая, измученная. Моя рука потянулась к маленькой Мэри, которая тоже тянулась ко мне, радуясь, что я помогаю ей быстрее добраться.

— Мне нравится. Маленькая Мэри самое милое создание на свете, — снова не удержалась от улыбки, притягивая ее к себе.

Я обожала детей. Их души были чистыми, невинными. Дети всегда заряжали меня своей безграничной энергией, наполняли мою душу радостью и беззаботностью, которой мне так тогда не хватало, чтобы снова почувствовать себя живой.

— Она не отходит от меня ни на шаг, и я боюсь, что однажды она вырвет мои дреды. Нирвана говорит, это потому, что я похожа на Ариэль, — с мягкой улыбкой сказала я, ласково потеревшись носом о ее пухлый курносый носик.

Маленькая Мэри обхватила мое лицо своими крошечными ручками и, хихикая, оставила на моих губах мокрый, неуклюжий поцелуй.

— Она — единственное истинное добро, которое есть в Венеции, — продолжила я, зная наверняка, что если не буду продолжать говорить, то мы так и будем молчать. Я чувствовала себя достаточно смелой, чтобы произнести эти слова, ведь его здесь нет — он в России, хотя, если он чего-то хочет, расстояние для него не проблема.

— Малышка Мэри снова пытается съесть твои волосы, — вздохнула Нирвана, поднимаясь со стула рядом с моей кроватью, наблюдая за дочерью. Она успела перехватить дочку прежде, чем та вцепилась в прядь моих волос своими пухленькими пальчиками.

— Ай, ай, ай, — застонала я, когда мать и дочь начали сражаться за мои волосы, едва ли не выдергивая их. Я тоже включилась в так называемую борьбу, совсем не желая потерять длинную прядь, которую отращивала годами.

Маленькая Мэри громко заплакала, когда мать осторожно разжала ее крошечные пальчики, цеплявшиеся за мои волосы. Ее головка откинулась назад, а лицо мгновенно покраснело от обиды. Слезы крупными каплями покатились по щекам — принцесса не получила желаемого.

Нирвана вздохнула и покачала головой.

— Она всегда так делает, — сказала она, беря дочку на руки, мягко укачивая, чтобы успокоить. — Сейчас принесу ее соску, я быстро. Прости, что прервала, — извинилась она, забрав Мэри и вышла из комнаты, тихо закрыв за собой дверь.

— Всё хорошо, я люблю детей, — сказала я, повернув голову к открытому балкону.

Теплый воздух снаружи смешивался с прохладой кондиционера. Роскошный зеленый пейзаж холмов, окружавших дома, казался картиной, сошедшей с полотна Ван Гога. Я поражалась тому, какие невероятные возможности дают деньги.

— Но я никогда не представляла себя матерью. Не думаю, что хочу иметь детей, — продолжила я. — Забавно, Луан говорит, во мне столько любви, что я обязана подарить ее своему ребенку. А я смотрю на это иначе. Думаю, есть много нелюбимых людей, которым я могла бы подарить свою любовь.

Я вздохнула, покачав головой, словно пытаясь стряхнуть тяжесть своих мыслей. Мне следовало бы ненавидеть этого мужчину, проклинать его и вовсе не разговаривать с ним. Но, вопреки всему, внутри зрело странное желание излить ему душу, открыть свои тайны. Он предал меня. Его поступку не было оправданий. Но я никак не могла заставить себя предать свое сердце, которое упорно продолжало держаться за него, несмотря на всю боль, которую он мне причинил.

— И снова во мне говорит поэт, — прошептала я себе под нос. — А ты? — не отрывая взгляда от красивого пейзажа, я спросила: — Хотел бы детей? Наверняка хотел бы.

Я не дала ему возможности ответить, мысленно представляя его лицо.

— Ты же мужчина с деньгами и властью, а такие всегда мечтают о наследнике. Наверное, ты хочешь сына, который продолжит твою империю, унаследует и расширит всё, что ты построил — это же типично мужской подход, — говорила я, теребя прядь волос между пальцами. — И печальный путь для женщины.

— Я не хочу ни сына, ни дочку, — спокойно ответил он.

Я удивленно нахмурила брови.

— Почему?

У него было столько возможностей, денег — казалось естественным, что он хочет детей. Ведь передать наследство потомкам — это же природный инстинкт мужчины.

— Потому что я ревнивый, поэт. Я не хочу тебя ни с кем делить, — прохрипел он.

Я легко представила его на том конце телефонной линии: он, как всегда, невозмутим. Наверное, сидит в своем любимом кресле, попивает травяной чай, а рядом на столе лежит аккуратно свернутая газета, дожидаясь своего часа. Его слова звучали так холодно, будто исходили от человека с окаменевшей душой. Сердце, казалось, даже не дрогнуло — ни тепла, ни сомнений, только безразличная, пугающая уверенность.

Мое сердце заколотилось от страха, кровь в жилах будто застыла. Он серьезно? Что с ним не так?

Я замолчала, пересохшие губы не могли передать ни слова, взгляд застыл на пейзаже за окном. Внезапно я вспомнила, что нахожусь вовсе не на курорте, а в плену — меня похитили и привезли в чужую страну. И здесь была женщина, которая сделает всё, чтобы я даже не думала о побеге, хотя именно это я и собиралась сделать.

— Когда ты вернешься? — слова сорвались с губ после, казалось, бесконечного молчания и мучительных мыслей. Мне нужно было знать, когда снова придется столкнуться с ним. Сколько у меня еще есть времени вдали от него? Я понимала, что, как только увижу его, то на меня нахлынут воспоминания о том, как он изнасиловал меня. Как разрушил меня и причинил незабываемую боль…

— Вернусь, когда закончу с делами. Не могу точно сказать, поэт. Но пока меня не будет, ты встретишься с организатором свадьбы. Пока ты будешь набираться сил, профессионалы будут готовить свадьбу твоей мечты.

Его слова вновь лишили меня дара речи.

— Сва-свадьба? Что? — выдавила я, пытаясь осознать услышанное.

Я была уверена, что он сказал «свадьба». Абсолютно. Но знала, что повторять он ничего не собирается. Он знал, что я всё верно услышала.

— Массимилиано… пожалуйста… — мое сердце бешено колотилось, и монитор над кроватью начал пронзительно пищать, фиксируя резкий скачок пульса.

Он пытался довести меня до еще одного сердечного приступа?

— Массимилиано… нет… Какая свадьба? — выпалила я, выпрямляясь в постели, чувствуя, как сбивается дыхание.

— Если не успокоишься, снова заработаешь сердечный приступ, — его голос был бесстрастным, как будто он обсуждал погоду.

— Что с тобой не так? — наконец задала я главный вопрос. — Как ты можешь быть таким…? — я пыталась подобрать правильные слова, чтобы спросить и получить ответы, которые, мог дать только он. — Массимилиано, почему… почему ты такой? Как ты можешь причинять мне боль? — голос снова сорвался, превращаясь в едва слышный шёпот. — Ты сделал мне больно, Массимилиано, — прошептала я, чувствуя, как слезы обжигают глаза. — А сам сидишь там и говоришь со мной так, будто я просто вещь. Что с тобой не так? Что я тебе сделала?

Мой голос становился всё жестче, наполняясь гневом.

— Ты монстр, Массимилиано. Чудовище с уродливой, гнилой душой. Ты вообще способен что-нибудь чувствовать? Или всегда был… пустым призраком?

Конечно, он ничего не ответил. Я покачала головой, чувствуя, как пальцы сжимаются вокруг телефона.

— Я тебя ненавижу.

— Отлично. Я хочу, чтобы ты меня ненавидела, поэт. Твоя любовь ничего для меня не значит. Мне не нужна твоя гребаная любовь, я хочу, чтобы ты, мать твою, презирала меня. Я буду владеть тобой во всех, блядь, смыслах. На бумаге, перед Богом, перед Дьяволом и перед каждым человеком на этой земле. Ты моя, поэт. И всегда будешь моей.

— А как вам цветы кадупул5? Везде, повсюду! — взволнованно говорила женщина. — Эти цветы бесценн...

— А как вам цветы кадупул⁵? Везде, повсюду! — взволнованно говорила женщина. — Эти цветы бесценны, редкие и хрупкие. Мы можем устроить настоящий цветочный рай. Можно провести свадьбу здесь, в Венеции. Или где захотите?

Она продолжала болтать с энтузиазмом, а позади нее стояла команда организаторов с несколькими презентациями, демонстрируя идеи, способные превратить день свадьбы в самую красивую сказку, какую только можно воплотить за деньги.

— Свадьбу будет вести сам Папа Римский, так что мы можем превратить всё в настоящий небесный собор, — добавила она с восторгом, расплываясь в широкой улыбке. Женщина была словно из другой реальности, с яркой, даже подавляющей энергетикой. Она была высокой, волнистые темно-русые волосы ниспадали на плечи драматичными локонами. Тяжелый макияж подчеркивал ее круглое лицо. Она была женщиной с пышными формами, одетой в дорогой брючный костюм, который удачно скрывал лишнее, но подчеркивал ее достоинства.

Я едва могла слышать ее слова. Всё внимание было сосредоточено на маленькой Мэри, которую я держала на животе. Я легонько щекотала ее крохотный животик, пощипывала пухлые щечки, а она радостно бормотала и сжимала мои пальцы своими крошечными кулачками. Нирвана сидела на краю кровати, внимательно слушая всё это безумие. Я же пыталась игнорировать происходящее. Даже если прямо сейчас планировалась моя свадьба.

— Ого, это действительно звучит как сказка, — сказала она с улыбкой. — А голубей можно будет выпустить в финале? Мы можем организовать выпуск белых голубей после церемонии. А во время церемонии можем исполнить Бетховена или любую симфонию, которую предпочитает Донна. Королевский оркестр Концертгебау⁶ будет рад поучаствовать в этом потрясающем мероприятии. Что касается приема, я думала о живом выступлении Бейонсе. Или, может, вы предпочтете кого-то другого исполнителя? Мы можем устроить всё над водой, так, чтобы певица выглядела как русалка или сирена, — продолжала она, объясняя всё Нирване, ведь та была единственной, кто ее слушал.

— Бейонсе?! — Нирвана вытаращила глаза и разинула рот. — Это невероятно! О боже, это просто безумие! — воскликнула она, вскакивая на ноги, словно под ней взорвалась петарда.

Я чуть не засмеялась, но вместо этого прижала маленькую Мэри ближе к себе. Она нисколько не возражала — наоборот, ее крошечные ручки обвились вокруг моей шеи, в надежде снова дотянуться до волос. Так и вышло, когда она начала тянуть за пряди, я тихо рассмеялась, позволяя ей играть с моими дредами.

Я опустила лицо ближе к ее, и наши взгляды встретились: ее серые глаза смотрели прямо в мои карие. Но эти серые глаза были совсем не такими, как у Массимилиано. Не холодными, не стальными, а самыми теплыми, самыми живыми из всех глаз, которые я когда-либо видела. Пустышка двигалась у н ее во рту, но она не отводила взгляда, будто пыталась что-то понять, прочитать меня.

Как будто она безмолвно спрашивала:

— Что-то не так?

А я мысленно ответила:

— Всё. Всё не так, маленькая Мэри.

— Может, всё наладится? — казалось, говорили ее глаза.

Я моргнула и тяжело вздохнула:

— Не думаю, что станет лучше, маленькая Мэри. Я конкретно влипла...

— Может, попросить о помощи? — будто прошептала она.

— У кого просить помощи? Нирвана не спускает с меня глаз. Говорит, что мне лучше не пытаться сбежать. Она не позволит мне повторить ее ошибки. Луан… Луан живет своей жизнью на Гавайях, развлекается с кем-то. А я… — сердце сжалось от боли. — У меня никого нет, маленькая Мэри. И никто не сможет мне помочь.

— Почему бы тогда не помочь себе самой?

Я улыбнулась.

— У тебя мудрая душа, маленькая Мэри. Думаю, однажды ты станешь такой же, как я. Ты вырастешь женщиной, которую воспитала женщина, которая, надеюсь, воспитает еще одну женщину. Сохрани свою душу чистой, маленькая Мэри.

— Ты Поэт, Ариэль. Но не всё можно превратить в поэзию, особенно людей. Думаю, моя душа не будет такой чистой, как ты надеешься.

— Знаю, вокруг тебя темные души, маленькая Мэри. Но я буду держать тебя близко. Буду держать тебя так близко к своему сердцу, чтобы ты никогда не стала одной из них. Я отдам тебе весь свет своей души. Всё, что у меня осталось.

— О, Ариэль… Это говорит твой внутренний поэт.

— Боюсь, что однажды его может не стать, маленькая Мэри. Моя поэзия — это угасающее пламя, и Массимилиано тушит его, — тяжело вздохнула я.

— Ариэль? — ее безмолвный голос тихо окликнул мою душу.

— Да? — ответила я без колебаний, чувствуя, как наша связь начинает рваться, ведь реальность снова напоминала о себе. Голоса вокруг требовали внимания, вырывая меня из этого полусна.

— Не забывай дышать…

— Ариэль? Даралис? Даралис! — раздался голос Нирваны. Я моргнула и тихо замычала в ответ, нехотя разрывая связь с маленькой Мэри, поднимая на нее глаза. Нирвана протягивала мне телефон, и все в комнате смотрели на меня.

— Это Массимилиано, — сказала она, забирая Мэри у меня из рук, чтобы я могла сосредоточиться на звонке.

— Поэт, — его голос донесся до меня, как только я поднесла телефон к уху.

Я прочистила горло, выпрямилась, тяжело вздохнув.

— Массимилиано, я сейчас с организатором. Они как раз презентуют свои идеи.

— Она лучшая в мире, — уверенно заявил он. Я лишь кивнула, понимая, что Массимилиано, конечно, нашел такого организатора, которому могло прийти в голову предложить пригласить Бейонсе выступить на нашей свадьбе.

— Да, я уже поняла, — отозвалась я, рассматривая доски с эскизами и списками.

Всё выглядело безумно красиво — и безумно дорого. Эти идеи явно обошлись бы в миллионы.

— Нирвана сказала Сальваторе, что ты не слишком довольна происходящим. Это она и попросила меня тебе позвонить.

Я закатила глаза.

— Ну знаешь, я всего-то три часа назад узнала, что, оказывается, мне предстоит планировать свадьбу, — колко ответила я.

Больше всего хотелось спросить: «Чего ты вообще ожидал?»

— Ты даже не спросил моего согласия, — добавила я. Дело было даже не в том, что я бы наверняка отказала. Просто он мог бы хотя бы проявить уважение, соблюсти элементарное приличие и сначала сделать предложение как полагается. Пусть даже мой ответ ничего бы для него не значил.

Я всегда мечтала о любви. О той, что затмевает собой всё. Представляла, как однажды меня полюбит сильный, решительный мужчина. С татуировками на крепком теле, с серьезным взглядом, и с улыбкой, предназначенной только для меня. В моих фантазиях его голос был низким и хрипловатым, словно шепот ночного ветра. Он был выше меня, такой, что, обнимая, полностью укрывал от всего мира. И в эти моменты всё вокруг исчезало. Становились неважным люди, время — оставались только мы.

В своих мечтах я видела его курящим сигарету, с бутылкой пива в руке, расслабленным, но полным внутренней силы. А каждый раз проходя мимо, шлепал меня по попке, а затем притягивал к себе и заставлял замереть в его поцелуе — страстном, пьянящем, таком, от которого сердце замирало, а дыхание сбивалось. Когда он полюбит меня настолько, что захочет провести со мной всю жизнь, — всё будет просто.

Без лишней показухи он встанет на одно колено, посмотрит мне в глаза и скажет, что я — единственная, кто завоевал его сердце, единственная, ради кого он улыбается. Это случится не в зале, усыпанном лепестками роз. Всё произойдет в домашней обстановке, возможно даже на кухне. На столе останутся тарелки с остатками спагетти и фрикаделек, и в воздухе будет витать аромат вкусной еды и домашнего уюта. Я буду стоять в его рубашке, которая спускается мне до колен. Он подойдет ко мне сзади, обнимет за талию, мягко поцелует в шею, и в этот момент мир снова исчезнет, оставляя нас двоих.

Я бы сказала «да», и бросилась к нему в объятия. Мы бы решили обойтись без пышностей и просто отправились в ЗАГС.

В моих мечтах на мне будет простое белое платье, а на нем — массивные черные ботинки, кожаный жилет и белая майка без рукавов.

Через час после церемонии мы вернулись бы во двор его семьи. Там нас уже ждал бы небольшой уголок праздника — скромная площадка, где всё было устроено с любовью. Мы бы смеялись от души, пели песни, пили дешевое пиво и обменивались взглядами полными любви.

— Скажи мне, поэт, чего ты хочешь? — голос Массимилиано вырвал меня из грез.

Вопрос звучал расплывчато, но я сразу поняла, о чем он. Массимилиано спрашивал о свадьбе, а не о том, чего я на самом деле хочу. Мне бы хотелось, чтобы он задал другой вопрос. Тогда я бы сказала ему правду. Сказала бы, как сильно я хочу выйти из этой комнаты. Уйти и никогда не возвращаться. Хочу снова жить в своем маленьком городке, спать в старом фургоне, работать барменом в уютном пабе, где все друг друга знают, и танцевать со Сьюзан до упаду субботними вечерами. А еще, как мне хотелось закурить. Но больше всего на свете я мечтала о том, чтобы повернуть время вспять и стереть всё, что он сделал со мной.

Я хотела многого, но только не свадьбы, которая, казалось, была неизбежной. Вместо этого я ответила:

— Я хочу того же, чего хочешь ты, — мой голос прозвучал тихо, почти с придыханием.

Я перевела взгляд на женщину, стоявшую в стороне, а затем опустила глаза на тонкие простыни, что укрывали меня. Честно говоря, я была готова согласиться на свадьбу, которая станет воплощением его мечты. На всё, чего бы он ни пожелал. Но я отказывалась делить видение идеальной жизни с этим несовершенным мужчиной.

— Я хочу чертовски многого, поэт. В том числе — дать тебе именно то, чего ты желаешь.

— И как ты себе это представляешь? Я хочу того, чего хочешь ты, а ты хочешь того, чего хочу я, — не смогла сдержать смех, качая головой от этой нелепости.

— Ладно, — выдохнул он. — Я скажу тебе, чего ты меня заставляешь хотеть. Я хочу… — он сделал паузу, — жениться на чертовом пляже, на ебучих Гавайях.

Я замерла, а он продолжил рисовать картину, которую я не ожидала услышать от него:

— Будет двадцать стульев. Только для самых близких. Для твоих родных и друзей, и для моих. Солнце уже будет садиться, и где-то вдалеке будут слышны смех детей, играющих в мяч на пляже, и шум ветра в пальмах. Но главное — мягкий шепот волн, как тихая музыка. Я хочу, чтобы тебя к алтарю вела Луан, потому что ты женщина, воспитанная женщиной, которая тоже была воспитана женщиной. А Луан заслуживает быть рядом в этот момент, потому что она часть тебя. На тебе будет платье. Красивое. Длинное, пиздец длинное. Белое такое, что оно будет светиться в лучах заката. Ты будешь воплощением мечты, которой ты и являешься.

На мгновение он замолчал, но потом добавил:

— А из местного бара придет певец и исполнит «La Vie en Rose». А я... я буду ждать тебя там, в самом конце этого гребаного прохода.

Я не могла найти слов. Даже если бы захотела, не смогла бы. Его слова были прекрасны, идеальны, словно отражали меня — той, которая всегда любила поэзию и видела красоту в природе. От его слов у меня на глаза навернулись слезы. Я медленно моргнула, чувствуя, как его откровение повлияло на меня, и позволила себе впитать каждый звук его голоса. Он был мягким, глубоким, тягучим словно мед, обволакивающий каждую фразу. Пожалуй, это было самое совершенное, что я когда-либо слышала.

Он говорил медленно, вдумчиво, как будто ему было важно, чтобы я поняла всё правильно. Говорил так, словно читал строки из моих собственных стихов, и я молча сидела, позволяя его словам мягко омывать меня.

И в тот момент я поняла — он был прав. Я действительно хотела того же, что и он.

Его слова открыли мне глаза на то, о чем я забыла. Напомнили мне о том, какого мужчину я искала. Романтичного. Того, кто увлечет меня за собой, о котором я даже не мечтала. Того, кто заставит поверить в чудо.

Но несмотря на это, правда была очевидна. Я знала, что он не был таким человеком, и мне следовало бы не обманывать себя. И всё же, этот момент… он был таким глубоким, что лишил меня дара речи. Я не знала, что ответить.

— Вот чего я хочу, поэт.

Еще до того, как я открыла глаза, я почувствовала — что-то изменилось. Это было не похоже на уми...

Еще до того, как я открыла глаза, я почувствовала — что-то изменилось. Это было не похоже на умиротворяющие присутствие Нирваны, или малышки Мэри. Нет. воздух был удушающим. Я ощущала присутствие, от которого кровь стыла в жилах. Только один человек мог вызывать во мне такую реакцию. Только он. И именно из-за него я сейчас лежала в этой постели.

Однако самым странным было не это, а мягкое прикосновение его грубой руки к моей щеке, словно он осторожно сметал с кожи пылинку. Я ненавидела то, как непроизвольно тянусь к нему. Мои глаза медленно открылись, и я увидела знакомую настенную роспись, но на этот раз я не стала рассматривать ее. Вместо этого я повернула голову и встретила его холодный взгляд. Он сидел в том же кресле, в котором обычно сидит Нирвана.

Массимилиано сидел напротив, внушительный и величественный, с его ростом в 195 сантиметров и почти звериной силой. Он был настоящим чудовищем, великолепным и пугающим одновременно. Он причинил мне такую боль, что не передать словами, но почему-то всё вокруг будто исчезало, оставляя в центре моего внимания только его. Как такое возможно? Как тот, кто стал причиной моего разрушения, мог одновременно быть тем, из-за кого мне казалось, что я снова могу дышать? Или это просто мое воображение и поэтическая натура играли со мной злую шутку?

Я почувствовала, как глаза наполняются слезами от ощущения его пальцев на моей коже — холод металла колец и тепло больших рук, которые недавно держали пистолет, а до этого рассекли ножом лицо юноши только за то, что он осмелился улыбнуться мне. Я одновременно вздрагивала от ужаса и тянулась к этим рукам. Как такое возможно?

— Эй... — сонным голосом произнесла я.

Снаружи слышалось кудахтанье кур, свободно гуляющих по двору, и нежное пение птиц. Даже маленькие соловьи в клетке, обитающие в углу комнаты, продолжали свой мелодичный напев, словно утешая меня, пока я лежала, погруженная в свои мысли.

Я почти забыла, как сильно его присутствие влияло на меня. Массимилиано был красив, но это была грубая, суровая красота, присущая только таким мужчинам, как он. Он был похож на викинга — густая борода, длинные волосы и черты лица, которые выдавали настоящего, повидавшего жизнь человека. Он был намного старше меня, что я ощущала себя рядом с ним маленькой девочкой. Мне невыносимо хотелось забраться к нему на руки, прижаться к его груди и услышать, как он, своим хладнокровным голосом, извиняется, даже зная, что он мне лжет.

— Массимилиано… — я с трудом выдавила его имя, задыхаясь от нахлынувших эмоций.

В этот момент я вдруг остро ощутила одиночество. Страх пронзил до самого сердца, и казалось, что всё вокруг рушится, оставляя меня среди осколков. Я не знала, куда идти — каждый путь заканчивался тупиком.

— Пожалуйста… Можешь просто… обнять меня? — мой голос дрожал, напоминая мольбу, а внутри всё ломалось.

Я нуждалась в его сильных руках, ждала, что он прижмет меня к себе, как ребенка, которым я себя и ощущала рядом с ним.

Он был в темно-синем костюме. Пиджак лежал на краю кровати, черная рубашка была расстегнута на несколько верхних пуговиц, а галстук небрежно свисал с плеч.

Не сказав ни слова, он легко подхватил меня на руки, будто я ничего не весила. Я обвила его шею руками, уткнувшись лицом в его плечо, вдыхая его теплый, мускусный аромат, пытаясь побороть вихрь чувств, которые захлестнули меня с головой.

Массимилиано вынес меня на балкон, без труда усадил на перила, и я машинально обхватила его талию ногами. Его руки уперлись в перила по обе стороны от меня, пальцы крепко сжали металл, а глаза устремились прямо в мои. Я положила руки на его напряженные бицепсы, нервно сжимая их, и пыталась что-то разглядеть в его холодных серебристых глазах. Но всё, что я в них увидела, была лишь пустота. Ни тепла, ни сочувствия, ни сожаления — только бездонная, ледяная пустота.

Я знала, что не найду там ничего другого, но это всё равно разбивало мне сердце.

Я хотела, чтобы он посмотрел на меня иначе. Хотела, чтобы в его взгляде промелькнула хотя бы тень жалости, — какой-то отклик. Надеялась, что он что-то почувствует.

Но это не остановило меня. Я медленно подняла руки к его лицу, убирая темные пряди, упавшие на лоб, чтобы видеть его еще яснее.

Мы молчали, и я кусала губу, погруженная в свои мысли. Я ненавидела себя за слабость, за то. Что продолжала искать в нем то, чего там никогда не было. Но стоило мне снова посмотреть на него — и я поняла, почему предаю саму себя. Он был совершенством. Серебристая седина в волосах, строгие линии лица, и это взгляд — пустой, но настолько притягательный, что от него перехватывало дыхание. Он был ледяной скульптурой, идеальным и недосягаемым. И я ненавидела себя за то, что так сильно хотела его.

Его широкие плечи двигались с такой уверенностью, что это казалось почти невыносимым. Темные волосы, слегка растрепанные, пробуждали желание зарыться в них руками. Казалось, что он мог запросто выйти на охоту на медведя, а затем провести часы между моих ног, заставляя забыть обо всём на свете.

Он был моей самой большой слабостью. Мужчиной, во всех смыслах этого слова. А я — всего лишь наивной девчонкой, запутавшейся в своих чувствах. Слишком неопытной, впечатлительной, и влюбленной — сильнее, чем стоило.

Пальцы нежно скользили по его лицу, очерчивая брови. Я наблюдала за контрастом наших оттенков кожи. Это было моей любимой поэзией — не иначе. Волшебство. Магия. Моя кожа с теплым оттенком миндаля, казалась живой и сияющей с его цветом слоновой кости. Мои пальцы казались крошечными и неуверенными, когда касались его застывших, почти высеченных из камня черт. Будто несовершенная невинность исследовала закаленное временем совершенство. И от этого захватывало дух.

— Интересно, как звучит твой смех, — пробормотала я вслух, вдруг задумавшись, испытывал ли он когда-нибудь радость или подобные эмоции. Мне хотелось быть веселой. Таким человеком, который может рассмешить любого, вызвать искренний смех. Но я была другой. Я умела открывать души людей, вытаскивать наружу их горе, давать возможность выплеснуть боль — и отпускать их с легкой улыбкой. Луан называла меня «освободительницей», той, кто помогает другим выговориться, сбросить груз. Но Массимилиано не выглядел как человек, которому нужно что-то подобное.

Мои пальцы задержались на его бородке, и, вопреки здравому смыслу, я сократила расстояние между нами и поцеловала его. Я хотела этим поцелуем стереть всю боль, которую он мне причинил. Хотела забыть те долгие дни, когда приходилось лежать в постели и заживлять раны в одиночестве. Я хотела вернуться в тот момент, когда мы были в той тюрьме, я сидела на нем верхом, а его руки сжимали мои волосы, пока он неистово целовал меня, словно хотел полностью подчинить себе.

Когда я поцеловала его, его губы двигались с той же яростью и жадностью, что и в наш первый раз. В этом поцелуе было всё — голод, злость, страсть, желание, сила... Боже, его поцелуи были как проклятие. Они затягивали, захватывали, поглощали. Я застонала ему в губы, выгибая спину, сильнее прижимаясь к нему. Пальцы непроизвольно скользнули вверх к волосам, крепко впиваясь в пряди, пока он трогал меня так, будто владел каждым миллиметром моего тела.

Я наслаждалась его настойчивостью, тем как он целовал меня, не давая сделать и вздоха, пока внезапно это не стало пугающим. Голова закружилась, и я почувствовала, как теряю контроль. Сжав его волосы еще сильнее, я попыталась отстраниться, дергая изо всех сил, но он не отступал. Только тогда, когда я начала задыхаться, он наконец уступил. Я жадно втягивала воздух. Мои глаза наполнились слезами, грудь резко вздымалась.

— Так нельзя, — резко выпалила я между прерывистыми вдохами, стараясь прийти в себя. — Всё, что ты делаешь, обязательно должно быть таким… интенсивным? — спросила я, пытаясь найти ответы в его глазах. Но он молчал.

Его серебристый взгляд скользнул по моему лицу, затем опустился на грудь, изучая тонкий топ и атласные шорты, в которые меня переодели. Он легко перекинул мои волосы через плечо, молча рассматривая мою грудь, шею, ключицы…

— Я хочу домой, — тихо начала я. — В смысле, обратно. В свой фургон, в свой город. Думаю, мне нужно попрощаться с тем, что я знала раньше, — я пыталась убедить его, надеясь, что он согласится. — У меня там остались важные вещи. Я просто хочу увидеть фургон, людей. Помолиться в последний раз… не знаю.

— Хорошо, — спокойно ответил он, обхватывая мою шею ладонью и заставляя взглянуть на него. Его пустые глаза смотрели на меня сверху вниз, без тени эмоций.

— Хорошо? — повторила я, сбивчиво дыша, чувствуя, как сердце пропустило удар.

От его взгляда у меня заколотилось сердце, а в животе запорхали бабочки. Я не смогла сдержать удивленную улыбку.

— Хорошо, — сказала я уже увереннее, прежде чем он снова наклонился и поцеловал меня. На этот раз поцелуй не был удушающим. Его губы двигались медленнее, но с той же глубокой, почти пугающей, интенсивностью.

— Но сначала я познакомлю тебя со своей семьей, — спокойно добавил он. — Вижу, тебе уже лучше. Они приедут сегодня вечером. А утром мы отправимся в город. После этого — на Гавайи.

Я замерла, широко раскрыв глаза. Информация обрушилась, как лавина, но стоило ему произнести слово «Гавайи», как по моей спине пробежал холодок.

— Г-Гавайи? З-зачем нам ехать на Гавайи? — спросила я, молясь, чтобы он сказал, что хочет познакомиться с Луан, а не что-то другое.

Он наклонился ко мне, прижался лицом к шее, словно слушая мой пульс и наслаждаясь тем, как он участился.

— Ты знаешь зачем, поэт, — прошептал он.

— Я… я имею в виду… мы не можем пожениться сейчас, Массимилиано, — слабо возразила я, заикаясь. — У меня ведь только что был сердечный приступ, черт возьми! Мне нужно время, чтобы восстановиться, отдохнуть. Да и потом… мы ведь толком не знаем друг друга. Разве не стоит сначала снова сходить на первое свидание? Или на несколько. Или, может, пройти терапию для пар… или что-то еще. Что угодно, только не… не сразу в брак, — я несвязно бормотала, отчаянно пытаясь найти хоть какую-то отмазку.

— Неужели ты не хочешь, блядь, выйти за меня? — спросил он с ухмылкой, приподняв бровь в ожидании моего ответа.

Конечно, не хотела! Но что-то подсказывало мне, что не стоит этого говорить. Я сидела на перилах балкона его виллы, а мы были на четвертом этаже. Возможно, так сразу и не скажешь, но я была умнее, чем казалась.

— Ко-конечно, хочу, — начала я, и это было всё, что он позволил мне сказать.

Я стояла у раздвижных дверей, ведущих в сад, нервно теребя подол своего платья и пытаясь понять,

Я стояла у раздвижных дверей, ведущих в сад, нервно теребя подол своего платья и пытаясь понять, что же всё это значит.

Ужин с семьей Массимилиано проходил в саду, под мягким сиянием гирлянд и нежную музыку виолончели, которую я слышала даже отсюда. Теплый вечерний воздух ласкал мою кожу, заставляя сатиновое платье струиться вдоль тела, как легкая вуаль. На мне было длинное фиолетовое платье от Versace с драпированным вырезом, выполненное из блестящего сатина, а сам вырез смело спускался до пупка.

Массимилиано появился рядом так тихо, что я вздрогнула.

— Какие они? — спросила я. — Твоя семья? — добавила, чтобы уточнить, хотя он, вероятно, уже понял о чем речь.

Я не думала, что он сразу станет мне всё рассказывать, Массимилиано никогда не заморачивался, чтобы облегчить мою жизнь. Он просто обнял меня за талию, небрежно проведя рукой по ткани платья, и притянул ближе. Я вдохнула его аромат — смесь дорогого парфюма и естественного запаха, от которого по коже пробежали мурашки. На нем был черный костюм Burberry с черной рубашкой, его образ дополняли черные кожаные туфли. Волосы аккуратно зачесаны назад. Он мягко поцеловал меня в лоб и повел в сад.

— Как думаешь, я им понравлюсь? — нервно спросила я, глядя на него.

— Да. Если они не хотят проблем.

Мои глаза невольно расширились от его слов. Ну, и успокоили немного…

— Не волнуйся, это просто ужин.

Мы прошли через просторный сад, где звуки виолончели становились всё громче, по мере того как мы приближались к большому столу на десять персон, за которым сидело только шестеро. Я улыбнулась всем, кто на меня смотрел, и сразу же встретилась взглядом с парой теплых карих глаз, которые стали для меня вторым домом. Нирвана.

Она улыбнулась мне и помахала рукой, пока я присаживалась рядом с Массимилиано, занявшим место во главе стола. Справа от него сидела я, а слева — его брат Сальваторе, которого я не видела с того самого вечера в баре. Рядом с Сальваторе расположилась Нирвана, и их стулья стояли так близко, что они практически прижимались друг к другу. А рядом со мной сидел молодой блондин.

Он был необычайно красив, как Джонни Депп в девяностых, только в образе итальянца. Квадратный подбородок, вздернутый нос, темно серые глаза. Легкая щетина оттеняла оливковую кожу, и он выглядел моложе, чем Массимилиано и Сальваторе. В нем было что-то такое, что отличало его от остальных. Я легко могла представить его за рулем винтажного кабриолета, например «Кадиллака», мчащегося по шумным улицам Нью-Йорка 20-х годов, в одном из тех винтажных костюмов-троек, с зажатой между зубами сигарой, и кривой ухмылкой, предназначенной для уже занятых другими мужчинами дам. Он посмотрел на меня, когда я садилась за стол, и одарил той самой кривой ухмылкой, которую я рисовала в своем воображении.

— Вау, ты и правда похожа на Ариэль, — бросил он, голос его был одновременно хриплым и бархатистым, создавая соблазнительный контраст

Он кивнул в сторону Нирваны:

— И вправду, она похожа на Ариэль, — подтвердил он, и они с Нирваной заговорщически переглянулись, словно меня там и не было.

Затем он вновь повернулся ко мне:

— Валентино, — представился он, небрежно играя с сигаретой между пальцами, — Валентино Эспозито. Я младший кузен Массимилиано. Очень рад знакомству, Даралис.

В нем бурлила живая энергия, но стоило мне заглянуть в его глаза, как я почувствовала ледяной холод, тот самый, который я так хорошо знала по взгляду Массимилиано. Развязная улыбка не соответствовала холодному блеску глаз. И это пугало больше всего. Каждое его движение, каждая фраза казались тщательно отрепетированными, словно он играл роль обаятельного человека. Но за этим искусственным очарованием пряталась стальная хватка. Это была тонкая манипуляция, рассчитанная успокоить, ложно заверить в иллюзии безопасности.

Я невольно задумалась: кто же на самом деле опаснее — он, или Массимилиано? Тот, кто открыто демонстрирует свою жестокость, или тот, кто умело скрывает ее за маской доброжелателя?

— Это моя сестра, Донателла, — представил он темноволосую девушку модельной внешности. Донателла была очень похожа на Монику Беллуччи в молодости, итальянскую актрису, постер которой висел в фургоне у Луан. Я не особо следила за знаменитостями, но Моника была особенной, я всегда восхищалась ее красотой.

Я почувствовала, как мои губы растянулись в улыбке, когда я рассматривала ее черты лица: темные волосы, форму губ, мягкий разрез ее чарующих глаз, легкую загадочность во всём ее облике, а также яркую внешность, которая делала ее смертельно привлекательной.

— Ты похожа на Монику Беллуччи, не знаю, знаешь ли ты ее, но ты очень похожа на нее, — сказала я, протягивая ей руку. — Приятно познакомиться, Донателла. Меня зовут Даралис, но можешь звать меня, как угодно.

— Я буду звать ее Ариэль, — вмешался Валентино, глядя на свою сестру, которая, судя по всему, была старшей из них.

— Мне тоже нравится Ариэль, — согласилась она с улыбкой, пожимая мою руку.

— Приятно познакомиться.

Валентино представил меня отцу Массимилиано, который был неподвижным и мог только моргать. Он как статуя сидел в инвалидной коляске, и выглядел истощенным.

Затем Валентино представил меня их матери, Сперанце, которая сидела рядом с Нирваной. Я заметила, что она много пила вина и меняла бокал одним за другим, которое ей постоянно обновляла прислуга.

Его семья казалась нормальной, и невероятно богатой. Мужчины были одеты в костюмы от Armani, а женщины, как очевидно, носили платья от Gucci или Versace, которые уж точно не купишь в местном торговом центре. По дорогим бриллиантовым украшениям, висящим на изящных шеях этих женщин, включая и мою, дорогим часам, которые носили мужчины, я поняла, что оказалась в кругу очень богатых людей. У них была особая аура, уверенность, присущая только влиятельным людям. Даже их смех звучал так, будто он был куплен на деньги, и глядя на них всех, я поняла, насколько это было естественно для них.

Я сидела на семейном ужине в саду Венецианского замка, окруженного прекрасными горами и идеально подстриженной зеленью. Вдалеке, на открытом поле, стояло пять разных вертолетов, а вдоль всего дома стояли охранники в черных костюмах.

Откровенно говоря, это было очень непривычно для меня. Я выросла в фургоне, — для нас Макдональдс был роскошью. Луан жила от зарплаты до зарплаты, и для нас материальные блага не имели большого значения. Мы жили ради счастья, а счастье для нас означало не следовать нормам общества. Поэтому Луан подрабатывала везде, где только можно, зарабатывая ровно столько, чтобы прокормить нас. Большую часть своей одежды я покупала на барахолках или шила сама. Я выбрала жизнь в фургоне и путешествия по штатам, и предпочитала танцевать, когда грустно или весело.

Я свободно могла петь на улице, присвистывая, а если натыкалась на группу детей, играющих в классики, то сразу же присоединялась к ним, подтягивая юбку вверх и улыбаясь, пока они подбадривали меня.

Меня не определяло количество денег на счету, машина, которую я водила, или вещи, которые я носила. Я была счастлива.

Сейчас, сидя здесь, я задавалась вопросом, счастлив ли хоть кто-нибудь из них. Я смотрела им в глаза, пытаясь понять, хотят ли они уйти отсюда так же сильно, как я. Была ли у них когда-нибудь возможность просто встать и начать танцевать, и делать то, что хочется. Я в этом не уверена. Не думаю, что они были счастливы. Они улыбались не так часто, как я или все посетители бара, в котором я работала. Мы могли быть бедными, но мы были счастливы. А они выглядели идеальными, но несчастными. Но, возможно, это слишком смелое предположение с моей стороны.

Я молча смотрела на свою тарелку, на незнакомое блюдо, которое шеф описал мне на итальянском, вроде оно называлось «Пуассон»⁷. Я не знала, что это было, но выглядело очень аппетитно.

— Слышал, ты поэт, — произнес Валентино, наклоняясь ко мне и слегка толкая меня плечом. Его жесты были настолько легкими и непринужденными, что, если бы я не смотрела ему в глаза, то подумала бы, что они искренние. Я всё равно улыбнулась, отложила вилку и посмотрела на него.

— Не очень популярный и не очень хороший, — честно ответила я, поднеся к губам бокал красного вина и сделав глоток восхитительного напитка. Обычно я редко пила, но в последнее время делала много нехарактерных для себя вещей. Он кивнул, достал еще одну сигарету, но вместо того, чтобы поднести ее к губам, зажал ее между указательным и средним пальцами, словно это был пистолет, и протянул мне.

— Слышал, ты любишь покурить, — равнодушно произнес он, его голос звучал так же хрипло, как и мой, но при этом был томным и мягким, как голос джазового исполнителя. Ему идеально подходило его имя. Он был настоящим Валентино.

Взяв сигарету, я зажала ее между губ, затем он достал свою сигарету и зажигалку с итальянским флагом. Прикрывая пламя рукой от ветра, он аккуратно поднес зажигалку к моей сигарете и поджег ее. В этом жесте было что-то очень интимное, хотя мне не в первый раз кто-то прикуривает сигарету. Затянувшись дымом, я с наслаждением выдохнула и закрыла глаза, будто курила марихуану.

— Как же хорошо, что я нашел еще одного курильщика, — сказал он ухмыляясь. Когда я открыла глаза то увидела, как он откинул голову назад и выпустил вверх густую струю дыма.

— Я курила такие сигареты со своей бабушкой, — ответила я, держа сигарету между изящными пальцами с идеально накрашенными ногтями.

Пепел падал на тарелку, но меня уже не интересовала еда. Я мечтала о сигарете неделями. Стресс съедал меня, а сигарета всегда успокаивала.

— Знаешь, за все годы, что прожила моя бабушка, она никогда не покупала сигареты, ее всегда кто-то угощал.

— Ох, мы все любим угощения, — сказал он, и я рассмеялась.

— Я люблю курить. Знаю, что люди сейчас так не говорят, но я обожаю курить, — сказала я, сняв каблуки.

— Нас стыдят за то, кто мы есть, Ариэль. Но я не позволю этому повлиять на нас, — сказал он, глядя на меня, выражение его лица изменилось, словно он что-то задумал, и я посмотрела на него в недоумении. Как вдруг он отодвинул стул и встал на него, широко раскидывая руки, прежде чем закричать:

— Я люблю курить! Слышишь меня, мир? Я люблю курить! И Даралис тоже! Так что перестаньте нас стыдить!

Не удержавшись, я громко засмеялась, пока все за столом закатывали глаза или бросали язвительные комментарии в сторону Валентино. Мне было всё равно. Я смеялась так громко, как не смеялась уже давно. Валентино смотрел на меня сверху вниз, всё еще стоя на стуле. Я же смотрела на него с широкой улыбкой.

— Никогда не позволю им сломить себя, — произнес он тише.

Его слова, словно стихи, обволакивали меня теплом.

— Никогда не позволю им сломить тебя, — повторил он, прежде чем взять сигарету и сделать очередную затяжку.

Спрыгнув со стула, он облокотился о стол вместо того, чтобы сесть и посмотрел на меня.

— Ты — поэзия, — произнесла я, не желая объяснять ему, почему он был таким в моих глазах. Мужчина с холодным взглядом и наглой улыбкой, голосом джазового певца и внешностью актера с грубым поведением. Он был поэзией.

Я сидела напротив Массимилиано, внимательно наблюдая за каждым его движением. В салоне частного...

Я сидела напротив Массимилиано, внимательно наблюдая за каждым его движением. В салоне частного самолета царила тишина, которую нарушал лишь шелест газеты и тихий звон чайной ложечки, размешивающей травяной чай.

Массимилиано интриговал меня больше всего на свете. Он сидел, легко закинув ногу на ногу, и молча занимался своими обычными утренними делами. Оторвав от него взгляд, я окинула взглядом салон: роскошный интерьер частного самолета, безупречная команда стюардесс, готовых выполнить любой каприз.

Он, несомненно, был богат, но его жизнь оставалась для меня загадкой. Я чувствовала, что между нами пропасть, которую я не могла преодолеть. Он был словно закрытая книга, и я никак не могла разгадать его тайны. Наконец, решившись, я начала:

— Массимилиано, — неуверенно произнесла я.

Его взгляд от газеты медленно переместился на меня.

— Мы можем поговорить? — спросила я, теребя край юбки.

Он не произнес ни слова, но аккуратно сложил газету и положил ее рядом. Затем поднес чашку чая к губам, делая неспешный глоток, словно говоря: «Я весь твой, поэт».

— Знаю, сейчас неподходящий момент для серьезного разговора, но мы одни... и я просто хочу узнать тебя получше, — я прикусила внутреннюю сторону щеки. — Во-первых, ты невероятно богат. Настолько, что я даже не представляла, что такое может быть. Во-вторых, тебя постоянно окружают странные мужчины. Массимилиано... Я знаю, есть такое правило «никогда не спрашивай мужчину, откуда у него деньги», но плевать я хотела на него. Мил, чем ты на самом деле занимаешься? — аккуратно закончила я, выгнув бровь, надеясь наконец-то получить хоть какой-то ответ.

Он допил чай, и я не знаю, как стюардесса об этом узнала, но одна из них подлетела к нему со скоростью света, забрала у него чашку и молча, также быстро, как и появилась исчезла. Массимилиано достал из кармана свою золотую монету и начал крутить ее между пальцами.

— Я бизнесмен, поэт.

— Бизнесмен? — повторила я, вопросительно изогнув бровь, на что он тихо рассмеялся.

— Я глава организации. Глава семьи Эспозито и всех наших предприятий. У меня много имен, некоторые называют меня Сатаной, другие — отродьем, третьи — убийцей, некоторые — Божьим оком, но я предпочитаю — Дон. Дон преступного клана Эспозито, — спокойно объяснил он, не отрывая своих серебристых глаз от моих. В его голосе не было ни юмора, ни каких-либо других эмоций — чего в принципе и следовало ожидать.

Я на мгновение замолчала, пытаясь переварить сказанные им слова.

— П… подожди, подожди. Преступный клан? — я наклонилась ближе, понизив голос до шепота: — Ты в ма-ма-мафии? — испугано спросила, смотря на него широко раскрытыми глазами.

— Я не просто член мафии, я и есть мафия, — прошипел он мне в ответ, наклонившись совсем близко.

Я не могла поверить своим ушам. Как так? Мафии ведь не существует, или я так думала. Какая вероятность того, что босс мафии сидит в тюрьме в моем маленьком городке? И что из всех людей, именно я, напишу ему письмо? Да ну, это же бред какой-то.

Я посмотрела на Массимилиано, раздумывая, стоит ли ему верить. Может ли он лгать мне? Не думаю. Мил кто угодно, но не лжец, это я уже поняла. А вот мафия... Затем я вспомнила мужчин в костюмах, окружающих его, и, конечно, его итальянский акцент. Мы ведь знаем, что некоторые из самых известных мафиози в мире были итальянцами. Да, это стереотипно, знаю, но в книгах и фильмах итальянцев часто рисуют мафиози.

— Значит, ты босс всех боссов? — спросила я, скользя взглядом по его фигуре. И в тот же миг поняла — он идеально подходил на эту роль. В нем ощущалась подавляющая, доминирующая сила, масштабы которой выходили за рамки понимания. Он был воплощением абсолютного контроля и подчинения.

Я откинулась на сиденье, тяжело сглотнув.

— А... а Сальваторе? Он работает на тебя? — выдавила я из себя. — А Валентино? Сперанца? Донателла? О, Боже... А Нирвана? Она знает обо всём этом?!

— Если их фамилия Эспозито, значит, они работают на меня.

— Боже мой... — прошептала я, чувствуя, как сердце начинает бешено колотиться. Я пыталась осмыслить происходящее. Как я вообще в это вляпалась? И главное — как мне теперь из этого выбраться? Мафия? Это уже за гранью! Я не могу быть частью всего этого.

Меня охватила паника, дыхание участилось. Я резко подскочила на ноги и начала ходить из стороны в сторону, пытаясь успокоиться.

— Здесь становится жарко, правда? Жарко, да? Я... я не могу дышать. Это... это всё... э-это просто безумие, — я замотала головой, судорожно обмахивая себя рукой, чувствуя, как меня начинает трясти.

Я тихо ахнула, когда Массимилиано с легкостью положил руки мне на талию и притянул к себе, усаживая на колени. Мои ладони инстинктивно опустились на его широкие плечи, пока он ловко устроил меня так, чтобы я сидела на нем верхом.

— Ты шутишь, да? Это же шутка? Или ты просто издеваешься надо мной? — спросила я, глядя в его серебристые глаза.

Вспомнив все его мерзкие поступки, я вдруг осознала, он был настоящим монстром.

Как я могла молиться за него? Как могла связать наши души? Связь душ была необратима, и от осознания этого становилось еще хуже, мне казалось, что обломки моего без того разрушенного мира сгорели, оставляя за собой горький пепел.

Руки Массимилиано скользнули под мою юбку, нежно массируя бедра и поднимаясь всё выше, пока не достигли ягодиц. Моя хватка на его плечах лишь крепчала. Я должна была быть возмущена его прикосновениями, должна была испытывать отвращение, но то, как его большие грубые руки скользили по моей мягкой коже, заставляло меня таять в его руках. Он касался меня там, где никто другой не осмеливался, и я чувствовала себя беззащитной.

Он не посчитал нужным говорить, что не шутит. Его молчание было вполне ожидаемым и говорило само за себя.

Массимилиано наклонился и уткнулся лицом в мою шею, покусывая и целуя. Борода слегка царапала кожу, посылая приятные мурашки. Мои руки переместились с его плеч к его длинным волосам, и я запустила пальцы в шелковистые пряди, наслаждаясь их мягкостью. Внезапно его ладонь с громким хлопком опустилась на мои ягодицы, заставив меня судорожно выдохнуть. Чувствуя его растущую эрекцию у себя между бедер, я крепче обхватила его талию ногами.

Как вдруг, совершенно внезапно раздался громкий крик:

— Дон! Дон! Дон! — я вздрогнула и обернулась. К нам бежал мужчина, грязный и сильно избитый. Глаза расширились от ужаса, когда я рассмотрела, в каком состоянии он был. Незнакомец был совершенно голый, покрытый синяками, свидетельствующими о жестоком избиении. Его лицо было опухшим и страшным, из каждой раны сочилась кровь. Тело выглядело не лучше. От него ужасно несло мочой и фекалиями, это был самый отвратительный запах, который я когда-либо слышала.

Мужчина упал на колени перед нами, пачкая белый дорогой ковер, но, очевидно, ему было всё равно.

— Дон, помилуйте меня, пожалуйста. Дайте мне объяснить! Я знал, что, если найду вас с Донной, вы меня помилуете, потому что не стали бы убивать меня перед ней… — мужчина сбивчиво говорил по-итальянски, всхлипывая у наших ног и складывая руки в молитве, но, прежде чем он успел продолжить, Массимилиано уже пустил ему пулю в лоб, вышибая мозги.

Я застыла в ужасе, не в силах сдержать душераздирающий крик. Я изо всех сил пыталась вырваться из хватки Массимилиано, но он не отпускал. Он притянул меня к себе, глядя на мужчин в костюмах, только что вошедших в комнату.

— Все трое из вас и ваши семьи мертвы за то, что позволили предателю сбежать, испачкать мой персидский ковер и дышать одним воздухом с моей женой. Заказывайте гробы, я убью вас, как только мы приземлимся, — прорычал он.

— Да, Дон, — хором ответили они, вынося тело из комнаты. Не в силах подавить рыдания, я отчаянно продолжала отбиваться от Массимилиано.

— Ты... ты убил его, — заикаясь, прошептала я, но Массимилиано обхватил меня обеими руками за талию и притянул, обратно усаживая к себе на колени. Ему было всё равно, он просто продолжил целовать мою шею, пока я продолжала плакать. Его руки жадно ощупывали мою попку, шлепая время от времени.

— Тсс, поэт, — пробормотал он, целуя меня, несмотря на соленый вкус моих слез и горькие рыдания. Я почувствовала, как он начал тереться об меня, и крепче сжала его плечи, изо всех сил стараясь не поддаваться его действиям. Разорвав поцелуй, он перешел к груди, легко прикусывая сосок сквозь футболку с принтом. Я невольно всхлипнула от неожиданности. Немедля, он сорвал с меня футболку, оголяя грудь, и швырнул ее прямо на то место, где несколько секунд назад погиб мужчина. Затем его губы обрушились на мои соски, облизывая и втягивая в рот, словно голодный ребенок. Он покусывал их, захватывал зубами и тянул. Моя голова откинулась назад, и даже со слезами на щеках я хотела его, стонала для него, умоляла о большем. Задыхаясь, я вцепилась в его волосы, когда его рука проникла под трусики, поглаживая клитор.

— Массимилиано… — простонала я, когда, его большой палец коснулся моего бутона, играя с ним и возбуждая меня еще сильнее. Я инстинктивно двигалась вперед-назад, потираясь об его член.

Он поднялся, и мои ноги крепче сжались вокруг его талии, но он снял меня с себя, развернул, и опустил на сиденье. Я стояла на четвереньках, спиной к нему, руками держась за спинку кресла.

— Раздвинь ноги, — потребовал он, и я подчинилась.

Сначала он задрал мою юбку, и затем отодвинул трусики в сторону. Одновременно я услышала звук расстегивающихся молнии и ремня. Его горячий член скользил вверх по моим бедрам. Я шумно вдохнула, чувствуя, как он медленно проникает в меня. Стиснув зубы, я вцепилась в кожаное кресло, пытаясь вытерпеть сильную боль. Его голова легла мне на плечо, и он поцеловал меня в шею, а я провела рукой по его волосам, крепко сжимая их у корней.

— Ты такая блядь узкая, — простонал он мне на ухо, резко подаваясь вперед, не давая возможности привыкнуть к его размеру. — Блядь, — выругался он снова, переместив одну руку на мой клитор, а другой обхватив мое горло, сжимая всё сильнее и сильнее.

— Ай... Ты разрываешь меня... н... на... ча-части! — я тяжело дышала, стараясь не отставать от его яростных толчков. Я слышала его тяжелое дыхание рядом со своим ухом, что только еще больше заводило меня.

Я начала выкрикивать его имя, звук шлепков кожи о кожу эхом разносился по всему самолету, и мне было плевать, что здесь могли быть десятки людей.

Оргазм наступил в считанные секунды, и я почувствовала обжигающую пощечину на своей щеке, прежде чем он засунул три пальца мне в рот.

— Кто, блядь, сказал, что ты можешь кончить? — прорычал он, продолжая вбиваться в меня, пока я дрожала в оргазме.

Казалось, я не продержалась и минуты, как кончила снова. Мне хотелось кричать во всю мощь своих легких, но я задыхалась вокруг его пальцев, пока он вбивался в меня всё сильнее и быстрее. По моим щекам текли слезы, когда я пыталась сделать вдох и вырваться из его хватки.

— Кончи еще раз, — приказал он, и я почувствовала, как его яйца шлепаются о мой клитор.

Вскоре я выполнила его приказ и кончила в третий раз.

— Блядь! Как же сильно ты кончаешь, — он укусил меня за шею, шлепая по клитору рукой, и мне показалось, я кончила снова, и на этот раз я начала всхлипывать.

Слюна стекала с моих губ, капая на подбородок и грудь, пачкая меня всю. Я вцепилась в его волосы, с силой дергая их, пытаясь заставить его остановиться, потому что уже начала задыхаться, а его движения причиняли мне сильную боль.

— Я не остановлюсь, — сказал он, вынимая пальцы из моего рта и снова обрушивая пощечину по лицу. Я вскрикнула, пытаясь вдохнуть как можно больше воздуха. С каждым его толчком из меня вырывались крики, наполненные болью и удовольствием.

— Мил… Ах… Пожалуйста! — молила я. То, что он делал со мной, было больше похоже на настоящую пытку.

— Кончи еще раз, — рычал он мне в ухо, похлопывая по клитору, и я закричала, кончая в очередной раз. Его движения стали быстрее, отчаяннее, а потом его хватка на моей талии усилилась, удерживая меня на месте и заставляя выгнуть спину пока он глубоко погружался в меня, громко кончая.

Пытаясь унять бешено колотящееся сердце, я почувствовала, как слезы унижения обжигают мои щеки. Он оставался во мне, и я чувствовала, как пульсирует его член, выплескивая остатки своего освобождения. Прислонив голову к креслу, я молилась о том, чтобы самолет скорее приземлился, и я могла оказаться как можно дальше от Массимилиано.

Двери Rolls-Royce «Cullinan» закрылись за мной, и я оказалась на том же самом тротуаре, где оста...

Двери Rolls-Royce «Cullinan» закрылись за мной, и я оказалась на том же самом тротуаре, где оставила свой фургон. Мои глаза скользнули по ржавой зеленой краске на машине, по ярким рисункам цветов, которые мы с Луан и ее друзьями нарисовали для красоты. Каждый рисунок отличался от другого: разнообразие цветов, стилей и форм, каждый из которых отражал наше собственное видение природы. Краска была дешевой, всё это мы нарисовали в один из случайных выходных, когда были под кайфом от марихуаны и дешевого вина.

Я до сих пор помню тот день.

Этот фургон так сильно отличался от черного «Cullinan», из которого я только что вышла. Не знаю, хотела ли я разреветься в тот момент, но точно знаю, что мне было очень грустно. Казалось, прошла целая вечность с тех пор, как я видела свой фургон. Он занимал особое место в моем сердце. Это был мой дом на колесах. Я родилась в этом фургоне, выросла в нем, ездила на нем из города в город. Его скрипучие тормоза и плюшевый мишка, висящий на зеркале заднего вида, были для меня домом.

Фургон остался нетронутым, но мне показалось, что за те дни, пока я была в отъезде, он еще больше заржавел. Один из охранников шагнул вперед и протянул мне ключи. Я посмотрела на них, лежащие в его открытой ладони, — на два комплекта с множеством брелоков. Большинство из них были самодельными, какие-то были сделаны из бисера, какие-то вязаные, в основном это были разные зверушки, мишки, зайчики, птички.

— Спасибо, — прохрипела я, забирая ключи и направляясь к старому фургону. Я вставила ключ в замок и открыла дверь.

Металл замка отозвался глухим щелчком, и дверь с протяжным скрипом распахнулась. Колеса под тяжестью тела заскрипели, и меня окутало облако знакомых и до боли родных ароматов. Сладкий запах печенья, которое я часто покупала, густой аромат масла ши, которым я всегда пользовалась, и немного горький запах сигарет — невольное напоминание о моей привычке курить внутри.

Я глубоко вдохнула этот микс ароматов и забралась внутрь. В полумраке фургона мой взгляд скользнул по привычным, дорогим сердцу мелочам: старые диваны, самодельные соломенные коврики, мини-холодильник с любимыми газировками, немытая миска из-под лапши и недогоревшие свечи, окружавшие маленький домашний алтарь в память о бабушке и прабабушке.

Я подошла к креслу, обтянутому зеленой бархатной тканью. Старый плед, наброшенный на сиденье, скрывал вмятины.

— Знаю, не слишком роскошно, — начала я, глядя на Массимилиано, который прислонился к дверце фургона.

Он выглядел как итальянская модель, резко выделяющаяся на фоне окружавшей его нищеты.

— Но я счастлива быть здесь, — воспоминания нахлынули на меня, когда я расслабилась, чувствуя знакомую вмятину на сиденье подо мной.

Я улыбнулась, взглянув на пачку сигарет под подушкой, на которой спала.

— Знаешь, именно здесь я родилась — сказала я Массимилиано, указывая на пол фургона. — Моя бабушка и ее подруги принимали роды у Луан. Ей тогда было всего пятнадцать.

Взяв пачку сигарет, я уже собиралась достать одну, но остановилась, ища взглядом помаду, которая должна была быть где-то на диване.

— В общем, в этом фургоне произошло многое. Слишком много воспоминаний. Здесь часто звучала музыка из старого радиоприемника, который больше не работает, много спиритических сеансов, часы бисероплетения, много смеха, улыбок... Это были хорошие времена, — сказала я, наконец нащупав темно-вишневую помаду, которую так сильно любила.

Мне не нужно было зеркало — я так часто пользовалась помадой, что знала контур своих губ наизусть. Привычным движением я нанесла насыщенный темно-вишневый оттенок, а затем небрежно закрыла тюбик. Вытащив из пачки сигарету, я идеально разместила ее между губами. Мне всегда нравилось, когда на сигарете остается темно-красный след от помады.

— Я молюсь вон там, — сказала я Массимилиано, указывая на угол, где стоял небольшой алтарь. Я не была уверена, слушает ли он меня или просто витает в своих мыслях, но это меня не волновало. Мне просто хотелось показать ему, насколько мы разные.

Подойдя к алтарю, я бережно взяла в руки старые фотографии.

— Это моя прабабушка Дава и моя бабушка Неома. Правда, они красивые? — спросила я, доставая дешевую пачку спичек. Чиркнув спичкой о боковую сторону коробка, зажгла ее, и поднесла к сигарете.

Затем я стянула с ног дорогие дизайнерские туфли на каблуках и скрестила ноги. Бриллиантовое колье с именем Массимилиано я не осмелилась снять, ограничившись только часами и блестящими кольцами.

— Я не верю в Бога, — сказала я, продолжая держать сигарету в уголке губ. Подняв юбку, брошенную на подлокотник дивана еще на прошлой неделе, я сбросила с себя кремовую мини-юбку Ralph Lauren. Вместо нее я надела старую оливково-зеленую цыганскую юбку моей бабушки Неомы. — Хотя, возможно, всё-таки верю... не знаю. Но я точно не молюсь Ему. Знаешь, я даже не уверена, кто Бог — мужчина или женщина. Скорее, это что-то, что намного выше нас, — продолжила я, затянувшись сигаретой. Кончики моих пальцев, покрытые темно-вишневым лаком, украшали длинные ногти миндальной формы.

Другой рукой я провела по волосам, распустив высокий хвост. Затем потянулась за футболкой, которая на мне была, стянула ее через голову и надела любимый кружевной топ.

— Я молюсь им. Неоме и Даве. Скучаю по ним, по обеим. Иногда думаю, стану ли я когда-нибудь такой, как они. Будет ли у меня дочь, как у них? Буду ли я жить в фургоне, как жили они? Смогу ли любить тех, кого хочу, когда захочу, как было у них? Умру ли я так же, как они, и стану ли легендой, какой они являются для меня?

Я встала, оглядела пространство вокруг, а затем снова подошла к фотографиям двух самых важных женщин в моей жизни. Взяла их в руки, прижала к груди и снова обвела взглядом комнату. Я не знала, чего хочу, но была уверена в одном: я не готова покинуть это место.

Сжав фотографии еще крепче, я направилась к Массимилиано, который всё это время молчал.

— Мы можем пойти в бар? — спросила я, надеясь, что он согласится. — Пешком, ладно? — добавила я, когда он помог мне выбраться из фургона.

Он кивнул и бросил взгляд на своих людей. Один из них подошел и бережно забрал фотографии у меня из рук.

Мы с Массимилиано пошли бок о бок привычным маршрутом — от фургона до бара, как происходило каждый день, когда я шла на работу.

Я вложила свою ладонь в его, намного крупнее, чем моя, и ощутила шершавость его кожи. Прохладные металлические кольца на его пальцах прижимались к моим, и, вопреки ожиданиям, от них исходило какое-то странное, но приятное тепло.

Путь до бара пролетел быстро. Может, потому что он был слишком знакомым, а может, потому что я наслаждалась моментом. Кто знает.

Мы зашли в бар. Он был пустым, но дверь оказалась не заперта. Я нахмурилась, это показалось мне странным, но я не стала ничего говорить. Просто вошла внутрь и улыбнулась, глядя на старые столы и знакомый бильярдный стол.

— Я однажды танцевала на этом столе! — весело сказала я, указывая на бильярд. Массимилиано посмотрел на меня сверху вниз, явно не впечатленный, что заставило меня рассмеяться еще громче. — Ладно, может, не один раз. И что? Я люблю танцевать. А вот в бильярд играю ужасно.

Я продолжила тараторить, не дожидаясь его реакции.

— Давай я приготовлю тебе что-нибудь выпить.

Подойдя к барной стойке, я привычным движением протерла ее тряпкой, затем перекинула ткань через плечо. Взяв чистый стакан, я обернулась к нему и спросила:

— Что будешь? Виски? — предположила с улыбкой.

— Я не пью. Воду, — коротко ответил он, уже направляясь к стереосистеме. Он выглядел полностью погруженным в свои мысли, словно я была здесь лишь частью фона. Я достала лед, кинула несколько кубиков в стакан и наполнила его водой. Обойдя стойку, я протянула ему напиток. Он взял стакан и, не раздумывая, сделал глоток.

— А если бы я туда яд подмешала? — спросила я, приподняв бровь и пристально посмотрев на него.

Массимилиано усмехнулся, едва заметно покачав головой.

— Ну, подмешала? — уточнил он с легкой иронией.

Я скрестила руки на груди, прищурив глаза.

— Да, — ответила я, и он просто допил воду до конца и посмотрел на меня, приподняв бровь.

— Я еще жив. В следующий раз выбери яд получше.

Я рассмеялась, закатив глаза, и направилась к стереосистеме. Пролистав плейлист, я остановилась на одном из своих любимых треков.

— Обожаю эту песню, — сказала я с улыбкой, когда знакомые аккорды заполнили комнату. Музыка играла негромко, но достаточно, чтобы заставить меня двигаться.

Это была «Three Cool Cats» от The Coasters — одна из моих самых любимых песен. Я начала танцевать, легко покачивая плечами, а потом обернулась к Массимилиано с широкой улыбкой.

— Потанцуешь со мной? — спросила я, приближаясь к нему с раскинутыми в стороны руками.

Он не возражал. Я обняла его за шею, а он положил руки мне на талию. Мы начали двигаться в такт музыке, слегка покачиваясь из стороны в сторону.

Через некоторое время я убрала руки с его шеи, вложила их в его ладони и позволила ему раскрутить меня, а потом снова притянуть ближе. Я улыбалась так широко, что щеки начали болеть, продолжая двигаться в ритме: покачивала бедрами и легко переступала ногами.

Он кружил меня, опускал и поднимал, как будто я была единственной женщиной в мире. И в какой-то момент, когда он снова притянул меня ближе, мне показалось, что на его лице мелькнула улыбка.

— Ну как? Классная песня, правда? — спросила я, продолжая танцевать и подпевать словам, пока трек подходил к концу.

— Мне она понравилась, — сказал он, и я улыбнулась, обнимая его за шею. Мои грязные босые ноги небрежно наступали на его дорогие ботинки, но он ничего не сказал.

Я медленно приблизилась, с легкой улыбкой, на миг забыв, с кем я сейчас нахожусь. В этом странном моменте реальность растворилась, оставляя только нас двоих. Я страстно поцеловала его в тот момент, когда песня подходила к концу.

Когда я наконец отстранилась, и посмотрела ему в глаза, улыбка исчезла с моего лица. Я пыталась разглядеть что-то за этим холодным, отстраненным взглядом. Но, как обычно, ничего там не увидела. Это было больно, намного больнее, чем я готова была признать.

Что он видел во мне? Я была для него открытой книгой, полной эмоций, которые я даже не пыталась скрыть.

— Кажется, у нас где-то в подсобке завалялись чайные пакетики. Давай я сделаю чай, а потом... можем отправиться куда-нибудь, — предложила я.

Его руки всё еще лежали на моей талии, и это странное прикосновение давало мне чувство безопасности. Я не должна была хотеть этого, — нельзя было искать утешения в его объятиях.

Всё это казалось неправильным. И всё же, это было слишком реальным, чтобы игнорировать.

Медленно отстранившись, я убрала его руки с моей талии. Спустившись с его ног, я указала на бар. Подняв пустой стакан с растаявшим льдом, я обошла стойку и поставила в раковину, пока Массимилиано присаживался на барный стул.

— Вот, посмотри что-нибудь, я скоро вернусь, — сказала я, протягивая ему пульт и оглядываясь по сторонам, прикусив внутреннюю сторону щеки.

Тяжело вздохнув и покачав головой, я отвернулась от бара и направилась к задней части, где был подвал с разными припасами.

Войдя в прохладное помещение, я замерла на секунду, потом резко обернулась через плечо, чтобы проверить, не следит ли он за мной. Убедившись, что его нет, я побежала в дальний конец подвала, подальше от двери, где стояли охранники Массимилиано, чувствуя, как бешено колотится сердце.

Я молилась, чтобы он не знал о маленьком окошке в самой темной и отдаленной части помещения. Окно не открывалось уже много лет, и я надеялась, что сегодня мне повезет.

Оглядываясь через плечо, я добежала до окна и попыталась открыть его. Оно заело, очевидно из-за того, что его давно не использовали. Паника захлестнула меня.

— О нет, нет, пожалуйста. Ну, пожалуйста, — задыхаясь, стучала ладонью по стеклу, стараясь его открыть.

Это был мой единственный шанс на спасение.

— Черт, черт, черт, — повторяла я, пока стекло не поддалось и не распахнулось.

Схватив ближайшую коробку, я залезла на нее и начала протискиваться через маленькое окно, не оглядываясь назад.

Сердце бешено колотилось в груди, когда я, находясь наполовину внутри, наполовину снаружи, представила себе худший кошмар: как Массимилиано схватит меня за ноги и потянет обратно.

После того, как он убил того мужчину, я больше не могла оставаться рядом с ним. Он был убийцей, частью мафиозного мира. Я была не настолько глупа, чтобы связываться с такими людьми, поэтому я твердо приняла решение бежать.

Меня охватил страх, и я с ужасом осознавала, что каждое мгновение может стать решающим. Сердце билось в груди с такой силой, что, казалось, оно вот-вот вырвется наружу. Я молилась о том, чтобы оказаться достаточно далеко, когда он поймет, что я сбежала.

Когда пробралась через окно, протиснув бедра, я с трудом выскользнула наружу, приземлившись в густой кустарник. На мгновение замела, не смея пошевелиться, боясь, что его люди могут быть поблизости.

Затем я начала ползти, как ребенок, который устроил поджег, стараясь не издавать ни звука.

— Неома, Дава, умоляю вас, направьте меня, уведите подальше от этого монстра и этой жизни, — молила я в слезах, задыхаясь от страха. Я не могла перестать думать о том, что будет, если меня поймают.

Я ползла на четвереньках так быстро, что мне казалось, что даже на ногах никто не бегал так быстро. Но каждый звук, каждый шорох в кустах заставлял меня дрожать от ужаса, что он или его люди могут быть прямо за мной.

Наконец, пробравшись сквозь кусты, я увидела реку. Это место было мне хорошо знакомо: здесь я часто рыбачила. Иногда в одиночку, иногда с парой случайных знакомых из бара, но чаще всего — с Эриком, пожилым мужчиной, оставшимся без семьи. Мы встречались дважды в месяц, чтобы вместе ловить рыбу.

Увидев реку, я почувствовала странное облегчение. Опасности, скрывавшиеся в ее мутных водах — пираньи или иные создания, — казались ничем по сравнению с тем, что мог сотворить Массимилиано. Не раздумывая, я нырнула с головой, погружаясь в темную глубину.

Под водой я задержала дыхание, стараясь не показываться на поверхности. Мне нельзя было позволить его людям заметить меня. У Массимилиано была целая армия, а у меня — только эта грязная, мутная река и слабая надежда.

Я плыла, не думая о рыбе, забыв обо всём, кроме одного: мне нужно суметь выбраться отсюда. Паника грозила захлестнуть меня, но я цеплялась за единственную мысль — если я выживу, если сумею покинуть эту реку, он больше никогда не сможет меня достать.

Три дня.

Три дня.

Целых три дня я была в бегах, не останавливаясь ни на секунду. Слезы страха, что раньше текли градом, высохли на щеках, а губы потрескались так сильно, что, казалось, мне понадобится целая банка вазелина, чтобы увлажнить их. Простое касание губ друг о друга ощущалось как уколы бритвы, поэтому я старалась держать рот полуоткрытым. В горле пересохло, першило, и даже воздух, который я вдыхала, казалось, был с привкусом крови.

Одежда прилипала к мокрому от пота телу, который лился с меня ручьями. От меня ужасно воняло, ведь я бежала под палящим солнцем три дня без остановки, в страхе, что Массимилиано в любой момент может меня поймать.

Босые ноги горели огнем, каждый шаг отзывался жгучей болью, но я из последних сил двигалась вперед. Ноги дрожали с каждым шагом, и казалось, что колени вот-вот подогнутся и я рухну на землю.

Несколько миль назад я жадно пила грязную воду из мутной лужи, не думая о гнилостном привкусе или возможной опасности.

Когда вставало солнце, я пряталась в кустах, боясь, что меня заметят. Днем мне оставалось только ждать и замирать при малейшем шорохе, в паническом страхе от мысли, что люди Массимилиано найдут меня. Но с наступлением темноты выходила на трассу и шла, стараясь не наступить на змею или столкнуться с каким-то диким зверем.

Хотя, по правде говоря, животные меня совсем не страшили. Меня пугали машины. Темные автомобили с тонированными стеклами, мужчины в строгих костюмах — всё, что хоть как-то напоминало о нем.

Три дня без еды, давали о себе знать. Я была очень слаба и еле держалась на ногах. В конце концов, мое тело сдалось, и я рухнула на обочину дороги.

Темнеющее небо над головой напомнило, что если я переживу эту ночь, то наступит четвертый день моего бегства. Камни на обочине больно впивались в колени, но мне было всё равно.

Я молча лежала, вслушиваясь в шорохи ночи, в попытке заплакать, но организм был настолько обезвожен, что слезы просто отказывались течь.

Боже, я так голодна… Как же сильно я хочу есть…

Я словила себя на этой мысли, когда мои пальцы судорожно рылись в камнях, добираясь до мягкого песка под ними, что хватала его горстями и засовывала в рот, пытаясь жевать, словно передо мной был кусок хлеба.

Песок оседал на зубах, скрипел на языке и ссадил горло, но мне было всё равно. Мне просто нужно обмануть пустой желудок, унять этот изматывающий голод, который мучительно грыз изнутри.

Даже не хочу думать, какое жалкое зрелище я из себя представляла. Обветренное лицо, кожа, обожженная безжалостным южным солнцем, потрескавшийся губы, грязь, прилипшая к потному телу. Даже вороны, кружившие надо мной ранее, казалось, понимали, в каком положении я нахожусь, и ждали, когда я упаду замертво.

Но я упорно двигалась вперед. Не зная, куда иду, не понимая, что делаю и как долго смогу продержаться. В тот момент я была готова на всё, лишь бы не возвращаться к нему.

Мозг нашептывал, чтобы я остановилась, отдохнула, но я знала, что это означало бы остаться здесь навсегда. Я ползла, уткнувшись лицом в грязь, глотая ее вместе с землей. Страшные звуки ночи окружали меня, но я продолжала ползти, опираясь на ослабевшие руки, игнорируя протесты измученного тела и угасающий дух.

Как со мной могло такое произойти?

Внезапно ночную тишину нарушил отдаленный рокот двигателя. Я замерла, прислушиваясь, не веря собственным ушам. Но нет, звук становился всё отчетливее — это было глухое урчание старого автомобиля. Кто это мог быть, я не знала, но в тот момент мне было плевать.

Даже молиться, чтобы это не оказался Массимилиано, не было сил. Всё, чего я хотела, — увидеть фары приближающейся машины. Собрав остатки воли, я с трудом поднялась на ноги, и замерла в ожидании.

Фары были тусклыми, и когда машина приблизилась, я хотела помахать, но сил не было поднять руку. Я просто стояла, сгорбленная, едва удерживаясь на ногах, молча умоляя водителя заметить меня и остановиться.

В свете фар я должно быть, выглядела как призрак — грязная, изможденная женщина, стоящая ночью посреди дороги. Я бы тоже испугалась, если бы увидела такую картину. Может, они и правда примут меня за привидение.

Учитывая время, в котором мы живем. Я бы не удивилась, если бы они проехали мимо, боясь за собственную безопасность. Я бы поступила также.

Машина с визгом остановилась прямо передо мной. Воцарилась тишина, которую нарушал лишь рокот мотора и стук моего сердца. Дверь со стороны водителя открылась, и из машины вышел мужчина в красной фланелевой рубашке и поношенных грязных синих джинсах.

— С вами всё в порядке? — спросил он, приближаясь ко мне.

Я подняла глаза, встретившись с его взглядом. Разглядеть его лицо толком не получалось — свет фар и туман усталости размывали очертания, да и желания вглядываться не было. В ответ на его вопрос я лишь слабо покачала головой. Он нахмурился и, обеспокоено оглядев меня с головы до ног, подошел ближе.

— Ну же, — подбодрил он, направляя меня к пассажирской стороне машины и замедляясь, словно чувствуя, как тяжело мне дается каждый шаг. Я позволила ему поддержать меня за руку. Казалось, прошла целая вечность, прежде чем у него получилось усадить меня в машину.

— Мисс, — сказал он, захлопывая дверцу, и, заводя мотор. — Вы выглядите ужасно.

Да ладно? Я и не знала. Подумаешь, в бегах три дня.

Спустя некоторое время я смогла расслабиться на дешевых, затертых кожаных сиденьях. Чувствовала себя просто отвратительно, мне безумно хотелось есть и пить, а сил не было от слова совсем.

— Вот, выпейте воды, — он протянул мне большую пластиковую бутылку. — Она, правда, для радиатора, но… другой у меня с собой нет. Вы выглядите так, будто сейчас потеряете сознание, так что пейте.

Дрожащими руками я вцепилась в бутылку с водой, словно в сокровище, с неожиданным, отчаянным усилием, о котором и не подозревала. Слабыми пальцами, мне удалось открутить крышку. Припав губами к горлышку, я начала жадно пить, захлебываясь, не в силах остановиться.

Теплые струйки стекали по подбородку, лились на грудь и колени, но мне было всё равно. В тот момент я пила, будто от этого зависела моя жизнь.

— Х-х-х, — тяжело дыша, я бросила пустую бутылку к ногам. — Есть… хочу есть… — прошептала я едва слышно, надеясь, что он поможет мне, дав хоть что-нибудь перекусить.

— Черт, у меня только пачка крекеров, — он торопливо заглянул в бардачок и вытащил пачку, которую тут же протянул мне.

Я выхватила ее и нетерпеливо разорвала упаковку, желая побыстрее добраться до печенья.

— Скоро будем у моей бабули. Она сварганит вам что-нибудь вкусное, — сказал он, глядя на меня с беспокойством и любопытством.

Я сделала вид, что не замечаю его взгляда, запихивая крекеры в рот, и жуя так, словно он вот-вот их у меня отберет.

— Лучше себя чувствуете? — спросил он, когда я облизала губы, чуть не поранив язык о сухие, потрескавшиеся края.

Я слабо кивнула. Вода вернула мне хотя бы тень сил, и, хотя слабость до сих пор держала меня в своих цепких когтях, жажда отступила. Голод по-прежнему давал о себе знать, но я чувствовала себя лучше, чем за последние три дня.

— Может, объясните, что случилось, мисс? — с беспокойством добавил он.

Я откинулась на спинку сиденья и молча смотрела в окно, наблюдая, как мимо проносятся деревья. В голове роились мысли о случившемся.

— Мне нужно было… бежать, — прохрипела я, — от плохих людей.

После трех дней молчания говорить было больно.

Он что-то невнятно промычал в ответ, а потом добавил:

— Откуда вы? Может, подвезти домой? — спросил он, на что, я вздохнула и покачала головой.

— У меня нет дома.

Он взглянул на меня, не отрывая одной руки от руля, а другой от рычага переключения передачи. Наконец-то у меня появилась возможность рассмотреть его. Он не был красавцем, совсем не как Массимилиано. Скорее, походил на механика: лицо немного испачканное, коротко стриженные русые волосы, густые и непослушные брови. Тонкие, слегка розоватые губы, а на щеках виднелась щетина. Он выглядел как работяга. Казалось, он старше меня, может, лет тридцати. И это меня привлекало. Взрослый мужчина с грубой внешностью, с легким южным акцентом…. Он был крупного телосложения, как футболист, и рядом с ним я чувствовала себя в безопасности.

«Может, он станет моим новым домом» — промелькнуло у меня в голове.

— Помнишь ли ты последнего человека, которого считала своим домом? — эта мысль вернула меня к реальности. Мужчина отвел взгляд от меня и снова посмотрел на дорогу, откашлявшись: — Извини, — тихо пробормотал он низким, хриплым голосом.

— Как тебя зовут? — спросила, не отрывая взгляда от его лица. Мне не хотелось отворачиваться. После стольких дней одиночества было приятно увидеть живого человека. Я только молилась, чтобы это не оказалось очередным миражом, которые преследовали меня последнее время.

— Билли, — ответил он, и я рассмеялась, чувствуя, как на лице появляется глупая улыбка.

— Как «хилл билли»? — пошутила я, а он рассмеялся в ответ, кивая.

— Да, как «хилл билли»⁸. А ты? Как тебя зовут?

Машина замедлялась, подъезжая к повороту на дорогу, ведущую к дому, стоявшему чуть в глубине, и он свернул на грунтовку, ведущую прямо к нему.

— Даралис, но можешь звать меня, как угодно. Иногда я откликаюсь на Марианну, иногда на Любовь, иногда на Горошинку, иногда на Мередит… — невольно, я чуть не добавила «Поэт» и «Ариэль», но замолчала прежде, чем слова сорвались с губ.

Он нахмурился, когда мы остановились на подъездной дорожке у старого дома.

— Хм… немного странно звучит.

— Не переживай. Я всё объясню за ужином у бабули, — непринужденно сказала я, будто давно знакома с его бабушкой. Как будто мы не были двумя незнакомцами, один из которых хранил смертельно опасную тайну.

— Ох, господи! — ахнула бабушка, когда я остановилась на пороге ее дома. — Да она выглядит еще хуже, чем ты описывал, — пробормотала она, таращась на меня. Ее карие глаза с ужасом и тревогой скользили по мне сверху вниз.

Я неловко замерла, опустив руки.

— Добрый вечер, — выдавила я, надеясь, что это отвлечет ее от моего потрепанного вида. Но она лишь перевела взгляд на внука, а затем снова на меня.

— Тебе явно не помешает горячая ванна, плотный ужин, и теплая постель, — заключила она.

Я только и смогла, что кивнуть, чувствуя, как стыд за мой внешний вид смешивается с облегчением от того, что она, похоже, готова меня приютить. Она подошла и, положив руки мне на плечи, повела вглубь дома.

— Ну же, милая, проходи, — ласково сказала она, впуская меня внутрь и закрывая за собой дверь.

— Сейчас мы всё исправим.

Я стояла на кухне, в воздухе витал запах поджаренных тостов, а пряный аромат свежезаваренного ча...

Я стояла на кухне, в воздухе витал запах поджаренных тостов, а пряный аромат свежезаваренного чая дарил ощущение покоя, которого я давно не испытывала. Выглянув в окно над раковиной, я поняла, что уже давно перевалило за полдень, и я проспала всю ночь как убитая. На старом диване в гостиной, под тонким одеялом и с мягкой подушкой, я впервые за долгое время — по-настоящему выспалась.

Потянувшись за необычной расписной кружкой, я взяла чайник и налила себе чаю. Вдохнула глубоко — не знаю, с облегчением или с тяжестью, — держа кружку в руках, я окинула взглядом маленькую кухню со светло-зелеными шкафчиками и старыми золотистыми ручками.

Я развернулась и вышла из кухни, направляясь к входной двери, чтобы посидеть на крыльце. Бабушка разбудила меня несколько минут назад, предложив выйти во двор и подышать свежим воздухом.

Открыв сетчатую дверь, я увидела Билли, сидящего в одном из кресел-качалок и молча смотрящего вдаль. Он повернул голову, когда я поздоровалась:

— Доброе утро, Билли, — сказала я, и он усмехнулся, взглянув на свои часы, намекая, что утро уже давно прошло.

— Доброе утро, Даралис. Хорошо спала? — спросил он, когда я подошла к нему поближе. Я кивнула.

— Да, спасибо, что спросил. И… — я запнулась, поднося чашку к губам, — спасибо, что вы приютили меня, помогли. Не каждый на такое способен, — сказала я. Он лишь пожал плечами, и мы погрузились в приятное молчание, пока я пила чай, любуясь сельским пейзажем. Казалось, до ближайшего дома несколько миль. Нас окружали густые заросли сорняков и кустарников, узкие проселочные дороги вдалеке, пу̀гала, одиноко стоящие посреди полей, и шумные птицы.

Я вдохнула теплый воздух, разглядывая тапочки, которые дала мне бабушка, и бинты, которыми были перевязаны мои израненные ноги.

— Здесь так тихо, — промолвила я, желая завязать разговор.

— Да… тихо.

И снова повисла тишина, я молча пила чай, а он просто смотрел вдаль. Молчание затянулось, но я не возражала. Оно было не тяжелым, скорее, странно комфортным. И всё же, я надеялась, что он заговорит. Три дня я ни с кем не общалась, и сейчас мне очень хотелось просто поговорить.

— Мне не стоит задерживаться на одном месте слишком долго, — начала я, раскачиваясь в скрипучем кресле. — Я не хочу… чтобы они меня нашли, — выдохнула я, думая о том, что и так задержалась здесь слишком долго. Нужно двигаться дальше, кто знает, вдруг они уже близко.

— Хочешь поговорить о том, кто за тобой гонится? — спросил он, и я крепче сжала кружку в руках.

Я тяжело сглотнула, облизывая губы, которые больше не трескались и не кровоточили.

— С тем, с кем мне не следовало связываться, — честно ответила ему, думая о Массимилиано и о том, что он сделает со мной, если найдет.

Четыре дня.

Я в бегах уже четыре дня.

— Мне нужно было быть умнее, но иногда… я просто делаю что-то, не подумав, понимаешь? Сначала мне казалось, что ничего страшного не случится, и не осознавала, в какую опасность себя втягиваю. Хуже всего то, что он предупреждал меня, чтобы я не связывалась с ним, и не… желала его. Но я не послушала.

Призналась я, глядя вперед и размышляя, как я дошла до такого.

— Он так сильно меня привлекал, Билли… — прошептала я. — Я была им настолько одержима, что не хотела думать ни о ком и ни о чем другом, кроме него. Я влюбилась с первого взгляда. Он был для меня всем…

На секунду задумалась.

— Всем неправильным, всем запретным. Он был тем, о ком я всегда мечтала. Он был… настоящим мужчиной, — продолжила я, поднося кружку к губам. — И, как поступают многие мужчины, он меня предупреждал. Говорил, что мне следует остановиться, и, что это ни к чему хорошему это не приведет… Но мне было всё равно. В тот момент меня не волновало, как сильно он может меня ранить. Всё, чего я хотела, — это чтобы он захотел меня в ответ.

Я замолчала, наконец повернув голову к Билли, почувствовав на себе его взгляд.

— И он захотел.

Нет ничего лучше деревенских просторов. Пустынные дороги, вдоль которых катится перекати-поле, б...

Нет ничего лучше деревенских просторов. Пустынные дороги, вдоль которых катится перекати-поле, бескрайние пшеничные поля, редкие машины, то неспешно проезжающие мимо, то давно оставленные ржаветь у обочины.

Жизнь здесь была такая простая, такая неспешная — всё вертелось вокруг фермерства и обработки земли, которая передавалась из поколения в поколение.

Я опустила стекло автобуса, откинувшись на спинку сиденья, и горячий воздух ударил мне в лицо.

Пальцы машинально сжались вокруг пачки сигарет, которую Билли купил мне на заправке. Он не был курильщиком, но бабуля курила, и она дала мне свою зажигалку — старенькую такую, с американским флагом.

Я думала о том, куда мне направить путь дальше. Мысленно перебирала варианты, размышляя, что меня ждет, когда я доберусь до Джорджии. Остаться в большом городе или обосноваться в маленьком городке? Я пока не решила, но в любом случае, мне нужно двигаться дальше.

Я не знала, как далеко Массимилиано, и не хотела рисковать. Нельзя останавливаться в одном месте слишком надолго. Но вопрос был в том, как продолжать путь, имея в кармане всего 80 долларов и рюкзак, набитый бабушкиными гостинцами?

Я достала сигарету из пачки и поднесла ее к губам.

— Не поделишься? — услышала я чей-то голос, как раз когда собиралась закурить. Повернувшись, я увидела девушку, которая раньше сидела через проход. Теперь же она сидела рядом со мной, с сигаретой в зубах. У нее были тонкие, перепаленые краской светлые волосы, карие глаза и слипшиеся от туши ресницы, которые выглядели скорее неряшливо, чем красиво. Она была одета довольно легко, а на лице виднелись синяки, словно ее кто-то сильно избил.

Я кивнула с улыбкой, протянула руку и поднесла зажигалку к ее сигарете. Мы обе замолчали, затягиваясь никотином, потакая нашей общей слабости.

— Бля, — хрипло выдохнула она и откинулась на спинку сиденья, прикрыв глаза и устремив взгляд в потолок.

Убрав сигарету, чтобы сделать глубокий вдох, она тут же вновь поднесла ее к губам.

— Я не знаю, что делать, — призналась она, и ее голос резко задрожал. Такое случалось часто, когда я курила с незнакомцами. Люди начинали изливать душу, делиться своими проблемами, и я никогда не была против.

— Тоже самое, — отозвалась я, высунув руку в окно, стряхивая пепел.

— Видок у меня конечно… — она судорожно вздохнула. — Да и чувствую себя не лучше.

Она замолчала на мгновение и затем продолжила:

— Я бросила своего парня. С меня хватит. Этот мужчина… он… Боже, он был таким психом. Злился на всё, на весь мир. Я думала, что смогу его исправить. Думала, что смогу ему помочь — я правда хотела ему помочь. Меня ведь предупреждали… Моя мать, мой отец, парень с заправки возле его дома, даже его собственные родители. Они все меня предупреждали, но я не послушала.

Я невольно вспомнила Массимилиано.

Хотела ли я его исправить? Изменить? Помочь ему? Не думаю, что тогда осознавала, насколько он испорченный человек. Он сам меня предупреждал о том, какой он, но я не слушала. Конечно, нет. А как? Когда мужчина моей мечты сидел прямо передо мной. В тот момент я хотела только его, и мне было плевать на все предостережения и последствия.