Больны любовью (ЛП)

Данная книга предназначена только для предварительного ознакомления! Просим вас удалить этот файл с жесткого диска после прочтения. Спасибо.

«Больны любовью»

Мара Уайт

Название: Мара Уайт «Больны любовью»

Переводчик: Вика Б.

Редактор: Ро С.

Бета-корректор: Елена М.

Вычитка: Pandora

Обложка и оформление: Mistress

Переведено для группы: https://vk.com/stagedive

Любое копирование без ссылки

на переводчика и группу ЗАПРЕЩЕНО!

Пожалуйста, уважайте чужой труд!

Белен: Я любила Лусиана с тех пор, как себя помнила, желала его, даже не зная, что это значит. Он всегда был единственным мужчиной в моей жизни — моим постоянным защитником, и его отказ только усиливает мое желание.

Лусиан: Я никогда не знал любовь сильнее, чем я испытываю к Белен. Но я заставляю себя отрицать ее, независимо от того, насколько это ранит меня.

Наша любовь — болезнь, и мы оба заражены.

Потому что не существует лекарства для влюблённых одной крови.

*** ВНИМАНИЕ ***

Этот роман содержит сцены секса, в том числе: инцест, Ж/Ж, менаж, М / Ж/ М. употребление наркотиков и насилие.

Содержание:

1 глава

2 глава

3 глава

4 глава

5 глава

6 глава

7 глава

8 глава

9 глава

10 глава

11 глава

12 глава

13 глава

14 глава

15 глава

16 глава

17 глава

18 глава

19 глава

20 глава

21 глава

22 глава

23 глава

Эпилог

1 глава

Te amo como se aman ciertas cosas oscuras,

Secretamente entre la sombra y el alma.

(Я так тебя люблю, как любят только тьму

таинственную меж тенью и душою)

— Пабло Неруда

Cuando el amor no es locura, no es amor.

(Когда любовь — не безумие, это не любовь)

— Кальдерон да ла Барка

Лаки

Существует не так уж много вещей, способных потрясти меня. Я родился в жаркий, знойный июльский день. Это был период невыносимого пекла, когда открывали на всю пожарные колонки и все выбирались на улицы. Чтобы охладиться, старики натянули майки на свои животы, а на девушках было еще меньше одежды, чем обычно для района Хант Поинт, Южного Бронкса. Кондиционер был роскошью и по карману только богачам; единственным местом, где можно было остыть, была больница, либо автосервис по дороге туда. Только бы не истечь кровью от пулевого ранения, пока тебя везут по холлу.

Мать говорит, что её воды отошли, когда она поднималась по лестнице, чтобы отлить. Поскольку я был её первенцем, она поначалу подумала, что успела обмочиться. Она проковыляла обратно на улицу и попросила кого-то вызвать ей такси перед тем, как она родит сына возле самодельного столика для домино.

Мать любит описывать, насколько толстой была со мной внутри, она едва могла ходить; с моего первого толчка в её нутре она знала — я буду настоящим мачо; она знала, что назовёт меня Лусиан — в честь первых лучей восходящего солнца.

Как я уже сказал, немногое может поколебать меня. Южный Бронкс, Испанский Гарлем, затем Западный Гарлем и Хайтс — к десяти годам я всё это видел. Видел всё это и ещё много чего в придачу. Я не был новичком в драках.

Но война становится иной, когда перемещается от соперничающих кварталов и шаек, претендующих на школьные дворы, к открытым пустыням или пещерам и туннелям, вырытые вглубь горы на две мили. Здесь ты не ведёшь свою собственную войну. Здесь ты — часть машины, которая невообразимо больше тебя самого. Когда на деле ты молишься, чтоб эта машина поберегла тебя.

Но одну вещь знаешь наверняка — готов ты или нет, эта машина сделает из тебя грёбаного человека.

Здесь, под раскалённым солнцем, я думаю о том палящем дне восемьдесят девятого в Южном Бронксе, когда моя мать произвела меня на этот свет. И кто знает, была ли она готова, но она барахталась в одиночку, как тот таракан на спине, всю свою жизнь только для того, чтоб позаботиться обо мне.

Небо темно-синего цвета — безоблачно и бескрайне. Что бы я только не отдал сейчас за шум винтов военного вертолёта, лишь бы разрушить монотонность. Моя тёплая, липкая кровь просачивается сквозь камуфляж, и песок впитывает её, будто бы ждал этого всю свою чёртову жизнь. Одна единственная песчаная буря способна похоронить меня здесь навечно — и не будет данных, не будет тела, чтобы отправить домой для похорон.

И вот я думаю о том, как мать описывает мне день моего появления в этом мире: жаркое, убогое лето. Никакого купания — пляжи слишком загрязнены, как и сам воздух, необходимый, чтобы дышать в этом дьявольском городе. Она клянётся: музыка бачаты остановилась, когда она выбралась на улицу и закричала о своих родах.

Старики оторвались от своей игры в домино, синхронно замерли, обратив своё внимание на мать.

На мгновение небо озарилось вспышкой молнии. Она думала пару секунд, что пошёл дождь, но затем осознала — это её собственная влага, стекающая по ногам.

Температура перевалила за сорок градусов по Цельсию в тот день. Мать говорила, что жара сделала роды легче — помогла ослабить мышцы. Сказала, что знала наверняка — должен появиться мальчик и жара сделает меня таким же упрямым, как и сильным.

И еще тогда она знала — я буду заботиться о ней, мы будем заботиться друг о друге.

Моя мать рассказывала мне эту историю всякий раз, как в городе становилось жарко. Но ничто не может сравниться с волной тепла ко мне в её сердце. Я не мог лучше узнать тот день, даже если бы увидел все своими глазами. Период аномальной жары был ужасен, и нам повезло, что мы пережили это. Мама знала, что у её мальчика будет горячая кровь и естественная тяга к сражению — будто для него жара была благословлением, замаскированным под проклятие. Но моя мать не испугалась; она стиснула зубы вместо того, чтобы орать от боли.

Испанцы утверждают: «дать жизнь ребёнку — дать жизнь свету». Мама клянётся всем, чем угодно, что я родился, чтобы спасти её жизнь. Она назвала меня Лусиан — «дарящим свет». Той ночью было пять пожарных вызовов и сгорел почти весь наш район. Они говорили, что проводка была неисправна. Шесть человек погибло, и все в нашем обшарпанном районе, всё, что было у моей матери, превратилось в пепел. Единственной причиной, почему мы тоже не стали пеплом, было моё внезапное появление на свет.

Мы переехали меньше, чем на милю в крошечную квартирку моей тёти Бетти, которую они делили с дядей. Год спустя родилась Белен и с тех пор мы спали в одной детской кроватке. Кажется, моя двоюродная сестрёнка была рядом со мной всю мою жизнь. Я просыпался, как только она начинала плакать и засыпал тогда, когда засыпала она.

А сейчас я лежу на спине, раненый, возможно, даже смертельно; один, без оружия, на основной территории врага. Я отдал бы всё что угодно, лишь бы сейчас оказаться рядом с ней.

Белен. Моя двоюродная сестрёнка. Моя собственная волна тепла. Пламя моего костра.

2 глава

Белен¹

Жир потрескивает на сковородке и шум приводит нас на кухню; мы отодвигаем стулья, чтобы сесть. Мы с Лусианом можем вечность ждать pasteles (прим. пер. ис. — пирожки). Он обожает их с мясом, я — с сыром. Наши ступни не достают до пола, так что мы хихикаем и болтаем ими в воздухе, ожидая нашего угощения. Тити не в духе для разговора, поэтому она даже не отворачивается от плиты.

Мы знаем, что не стоит вертеться у неё под ногами и что нужно держаться подальше от конфорки, когда она готовит. У Лусиана есть шрам на лбу с тех пор, как Тити посадила его в автокресло слишком близко к плите, когда он был ещё малышом. Горячая капля жира брызнула из сковородки и попала прямо на его лоб. Он выл так громко, что слышали все соседи, и Тити, чувствовавшая себя виноватой, разревелась. Я не помню, как это всё было, но мама и Тити любят рассказывать эту историю, поэтому теперь мы знаем: от сковородки с жиром стоит держаться подальше.

Лусиан выдавливает каплю кетчупа сначала на мою тарелку и только потом на свою. Он многое делает для меня, хоть у нас нет и года разницы. Мама говорит, лишь девять месяцев. Поэтому все в нашей семье зовут нас los primos hermanos (прим. пер. ис. — двоюродные брат и сестра), наверное, потому, что мы так близки по возрасту.

Мама заберёт меня сегодня после работы, достаточно поздно, все уже уснут. Я очень люблю оставаться здесь, ведь тогда я сплю рядом с Лусианом. Тити начинает сердиться быстрее, чем мама, и иногда даже бросается вещами. Лусиан, конечно, никогда не плачет, он уходит в свою комнату и закрывает дверь. Мы часто играем его поездами и его супергероями. Я совсем не против играть мальчишечьими игрушками. Я люблю звуки, которые воспроизводит Лусиан, иногда он плюётся, когда воспроизводит шум поезда. Хотя это не волнует меня. Даже не знаю почему, наверное, должно бы. Плевок должен быть чем-то отвратительным.

***

Когда умирает abuelo (прим. пер. ис. — дедушка), маме звонят посреди ночи. Она заставляет меня натянуть на себя два слоя всего, до того как мы запихнём кое-какую одежду в сумку и поймаем «частника» до Бродвея. Она утирает слёзы одной рукой, а другой прижимает меня к себе.

Мама говорит что-то водителю на испанском, и он отвечает, что не возьмёт с неё чаевых. До дома Тити не так уж далеко, по крайней мере не настолько, как когда они жили в Бронксе. Теперь мы все живём в Гарлеме; я и мама в Западном Гарлеме, а Тити с Лусианом — в Восточном, хоть они и называют это Испанским Гарлемом; я не знаю, почему, ведь все на Западной стороне также разговаривают на испанском.

Лусиан всё ещё спит, а лицо Тити красное от слёз. Как только мама и Тити смотрят друг на друга, они снова начинают плакать. Они завывают и ревут так, что я даже подпрыгиваю от их громких восклицаний. Кажется, они даже не слышат меня, когда я раз за разом спрашиваю:

— Где Лусиан?

— Durmiendo (прим. пер. ис. — спит), — проговаривает, наконец, Тити.

Я бегу к его спальне и толкаю дверь. Он лежит на матрасе в белой майке и трусах. Я уже видела его голым. Мне почти восемь, но я ещё помню, как мы принимали ванну вместе. Если бы это был любой другой мальчик, я бы испугалась, но Лусиана я не боялась никогда.

Я наступаю на пятки ботинок, чтобы стащить их с себя, и расстёгиваю молнию куртки. Спортивные штаны на мне надеты поверх вельветовых брюк, свитер — под толстовкой. Если бы Лусиан проснулся, он бы дразнил меня — думая об этом, я улыбаюсь. Воздух в квартире холодный, хотя я слышу шум радиаторов; я ложусь рядом с Лусианом и накрываю нас одеялом. Он внезапно открывает глаза, испуганно смотрит на меня, но затем улыбается, и я улыбаюсь ему в ответ.

— Уже пора вставать, Белен?

— Нет, но abuelo умер. Утром мы должны лететь в Сантьяго.

— Мы все?

— Я не знаю, полетит ли Хеми, — я зажмуриваюсь, взмолившись, чтоб Хеми оставалась на Статен-Айленд, ибо я точно знаю, что не хочу лететь вместе с ней и со всеми своими двоюродными братьями и сёстрами. У моей тёти Химены четверо детей, и все они desgraciados, (прим. пер. исп. — несчастные, горемыки) как говорит мама. Близнецы Раймонд и Рамон старшие, родились в Айленде, следующая — Аннализ; а Бриана ещё совсем ребёнок.

Мои двоюродные братья двинутые, они не боятся материться и распускать языки со взрослыми, даже с учителями и полицейскими — они вообще ничего не боятся. Ещё мама говорит, что дети тети Хеми в конце концов загремят в тюрьму; Раймонд уже помогает бойфренду Хеми мошенничать.

Мы с Лусианом не плачем, хотя можем слышать маму и Тити, плачущих и выкрикивающих печальные вещи, будто бы они взъелись на Бога за смерть abuelo. Мы рассматриваем друг друга; я смотрю прямо на его шрам. Я исследую глазами его брови и пятно прямо над его носом. Его ресницы подрагивают — он всё ещё хочет спать. Я смотрю на его щёки и подбородок; у Лусиана, как и у меня, нос пуговкой. Пока я занимаюсь его разглядыванием, он засыпает; его рот приоткрывается, и я могу видеть нижний край его зубов. Я слышу его хриплое дыхание и медленно засыпаю рядом с ним.

3 глава

Сейчас лето и нам по десять и одиннадцать. Мы уже слишком взрослые, чтобы играть на площадке, но это не помеха. Лусиан всегда берёт меня в свою команду раньше, чем других мальчишек, которые, возможно, играют намного лучше меня.

— Белен, — зовёт он и улыбается мне.

Ему плевать, что думают другие дети; когда они говорят ему всякие мерзости в лицо, он заботится только о том, чтобы мы держались вместе. Я знаю, Тити учит его присматривать за мной, куда бы мы не шли. Мама рассказывает Лусиану, что в глазах Божьих я его младшая сестра, и он должен заботиться обо мне. Но он делает это не только поэтому: мы с Лусианом похожи. Отличаясь от всех остальных, мы с ним похожи.

Мы играем часами, но прекращаем, когда солнце начинает садиться. Большинство родителей приходят и забирают своих детей, злясь, поскольку те не объявились на обед. Лусиан вспотел и снимает футболку; он носит чётки, что подарил ему отец. Я знаю, они особенные для него; знаю, он хочет, чтобы у него был отец, который бы жил с ним и Тити и играл с ним в бейсбол на детской площадке.

Я покидаю его компанию, чтобы встать рядом с девочками. Ярица из школы тоже здесь и показывает всем свой новый пирсинг; теперь у неё их сразу два в одном ухе. Других девочек я видела раньше, но не знаю их имён.

Яри говорит:

— Это Белен.

— Привет, — тихо отвечаю я.

— Твой брат горяч, — говорит девушка выше меня, её розовый язычок пробегается по губам, облизывая их. У неё брекеты, небольшие усики и золотое распятие на тонкой цепочке, висит на ее шеи.

— Двоюродный брат, — говорю я, кивая головой. Предполагалось, что я соглашусь или нет — я не уверена, поэтому я оглядываюсь на Яри за помощью.

— Он такой милашка, Белен. Тебе повезло, что ты ночуешь с ним.

Я чувствую, как моё лицо краснеет и тепло разливается по моему телу. Лусиан красив, но не так, как они об этом говорят. Я многое знаю о парнях: у мамы и Тити их было достаточно. Мне не нравится, как поступают парни: не звонят, когда должны были, постоянно заставляют плакать, заявляются пьяными в стельку в субботу вечером и блюют в туалете по утрам воскресенья, занимая ванну.

Лусиан славный и позволяет мне быть собой; он делится со мной картошкой фри и фруктовым пломбиром из Макдоналдса. Он ждёт меня со школы и держит меня за руку зимой, чтоб я не поскользнулась на гололёде. Его смех — как вечеринка в честь дня рождения, где всё время играет музыка и все шары лопаются.

Я пялюсь на Лусиана, думая, как сильно я люблю его. Он бросает футбольный мяч детям, которые потеряли его. Затем поднимает взгляд, видит, как я разглядываю его, и подмигивает мне. У нас с Лусианом есть секрет: мы лучшие друзья и нам абсолютно всё равно, что думают другие.

— Вы когда-нибудь целовались? — спрашивает высокая девочка, лопнув большой пузырь своей голубой жвачки. Она засовывает её обратно в рот, и я гадаю, как только жвачка не прилипает к её брекетам. Её губы выглядят распухшими и мне интересно, целовал ли её кто-либо вообще.

Яри подталкивает меня в плечо и шепчет:

— Ответь на вопрос Мины!

— Что? — шепчу я, выходя из оцепенения. — Лусиан мой двоюродный брат. Мы не можем этого делать.

— Её никто никогда не целовал, — говорит Яри, закатывая глаза. Я наступаю ей на ногу так сильно как могу.

— Аууууч, — вскрикивает Яри и топчется по моей ноге в ответ. Я почти разрешаю ей выболтать мои секреты, как нас обрызгивают потоком ледяной воды, и все начинают визжать. Лусиан держит в руке носик брызгалки, направляет воду на нас и смеётся. Все девчонки вопят и разбегаются, а мальчики начинают их преследовать. Вода дугами взмывает в воздух. Цель Лусиана ясна, но вода останавливается, не достигнув меня. Я вытягиваю руки немного вперёд и позволяю кончикам пальцев дотронуться до капель воды. Из-за водной стены появляется радуга над асфальтом, и я могу видеть немного искажённую из-за капель улыбку Лусиана. Его улыбка сходит с лица, и он убирает руку с брызгалки.

— Что случилось, Белен? — выкрикивает он, делая широкие шаги в мою сторону. Я быстро стираю слёзы с лица и слабо улыбаюсь при его приближении. Он тяжело дышит и наклоняется, чтобы опереться руками выше колен.

— Пошли, давай уберёмся отсюда, — говорит он, дергая головой в направлении дома.

Он берёт меня за руку и ведёт из парка к тротуару. Лусиан не прощается со своими друзьями, так как ему плевать, что они подумают.

— Они сказали тебе что-то? Чем-то задели тебя?

Я поднимаю взгляд на моего двоюродного брата, и слёзы снова начинают течь, ведь я слишком напугана, чтоб рассказать, что они приняли его за моего парня. И мне слишком грустно, чтоб рассказать ему, что у меня никогда не было парня, и нет сейчас, но, возможно, мне бы хотелось.

— Я боюсь взрослеть, — всё, что мне удается выдавить.

Он безобидно обнимает меня за плечи.

— Белен, ты будешь лучшей из взрослых, даже не сомневаюсь в этом!

Я улыбаюсь и киваю, вытирая слёзы тыльной стороной ладони.

— Я думаю, ты будешь лучше, Лусиан, — говорю я, и именно это имею в виду. Ему легко даются разные вещи, и он кажется намного взрослее меня.

— Я всегда буду рядом, когда буду тебе нужен, кузина, — тыкая меня в бок, говорит Лусиан.

— Обещаешь? — спрашиваю я, с долей страха ожидая его ответа.

Лусиан замирает на Форт Вашингтон и засовывает руки в карманы. Он смотрит мне в лицо и ухмыляется, но он не смеётся надо мной.

— Белен, я клянусь тебе могилой аbuelito и Библией матери, пока я жив, я не оставлю тебя одну. Я всегда буду торчать рядом с тобой. — Он дёргает меня за хвост и тянет в свои объятия.

— Они подумали, что ты мой брат, а когда я сказала, что мы кузены, они спросили, целовались ли мы когда-то, — выпаливаю я и затаиваю дыхание, ожидая его ответа.

Лусиан кладёт подбородок на мою голову и тихонечко трется им о нее.

— Глупые девчонки, — говорит он, беря меня за руки и раскачивая их между нами. Я краснею от осознания того, что они сказали; смущённая одновременно тем, что меня спросили целовалась ли я с ним и тем, что я вообще никогда не целовалась. Солнце опаляет нас последними лучами над Гудзоном. Отдыхающие покидают парк. Ритмы бачаты и меренги доносятся как из домов, так и из припаркованных машин с открытыми окнами и дверями. Лусиан бросает «привет» или «buenas» (прим. пер. ис. — привет) людям, которые знакомы с нашей семьёй. Я улыбаюсь и киваю, чувствуя, будто повзрослела из-за только что состоявшегося разговора.

4 глава

Мы не ходим в одну школу, так как Лусиан на год старше меня и живёт в другом районе. Я всё ещё хожу в католическую школу, а Лусиан — в государственную. Я вижу его на выходных, и он как-то по-другому ведёт себя. Его голос стал низким, и у него стали появляться усы. Они с Тити постоянно спорят, и, кажется, между ними не всё ладно.

Он целует маму и здоровается со мной, похрустывая холодными хлопьями из миски.

— Веди себя прилично с матерью, — говорит моя мама, целуя его в ответ, и похлопывает его по щеке.

— Скажи ей бросить этого мудака, который всё время торчит в квартире и ни хрена не платит аренду за неё. Ненавижу эту грёбаную квартиру!

— Лусиан! — восклицает мама, удивлённая его манерами.

— Спроси её, почему она любит его так сильно, хотя он постоянно заставляет её рыдать! — Лусиан кричит достаточно громко, чтобы и Тити могла услышать его в спальне. — Я иду в парк, — говорит он, выхлёбывая молоко из миски и швыряя её в раковину. — Хочешь пойти со мной, Бей? — спрашивает он; я качаю головой. — Что? Да ладно, ты с ними заодно? Мы же все знаем, что он хренов змеёныш. Неужели надо притворяться?

— Я останусь здесь. Может быть, выйду позже.

— Яри дома? Думаешь, она придёт? Почему бы тебе не позвонить ей?

Я знаю, мой рот почти распахивается, чтобы ответить, когда он спрашивает, но я захлопываю его. Ярица моя лучшая подруга, и я люблю её, но в последнее время она бесконтрольна, и мама запрещает мне с ней гулять. Она спит со всеми подряд, а ей столько же, сколько и мне — тринадцать. Мама говорит это из-за того, что она без отца, хотя у меня его тоже нет, но я не позволяю парням дотрагиваться до себя.

— Я могу позвонить ей, если хочешь. Где ты будешь?

— Я знал, что могу рассчитывать на тебя, — говорит он, наклоняясь, чтобы поцеловать меня в лоб. — Я буду в Хайбридж парке. Приходи позже, если хочешь.

Мама идёт в комнату Тити, а я плюхаюсь на диван и включаю телевизор. Я хватаю телефон Тити, чтобы позвонить Яри, и реву, пока делаю это. Мысли о том, как Лусиан целует её, дотрагивается до неё, причиняют мне нестерпимую боль. Даже одно воображаемое представление о том, что он делает это с ней, вызывает рыдания. Я сворачиваюсь на диване и обнимаю руками колени. Хотела бы я быть сексуальной и смелой как моя подруга. Но нет; я застенчивая, хоть у меня и приятная внешность, милая улыбка и «божественные волосы», как говорит мама. Мой большой секрет сейчас не в том, что Лусиан мой лучший друг. Большую часть времени я страшусь будущего и чувствую себя действительно одинокой — вот мой секрет.

Мама, наконец, уговаривает Тити переехать в наш район, так как появилось пару свободных квартир. Она хочет, чтоб мы с Лусианом ходили в одну школу, и говорит, что лучшим для нас будет держаться вместе как настоящая семья. Забавно, но никто не пригласил Хеми поселиться поблизости. Тити и мама рады видеться с ней по праздникам вне дома. Моего кузена Раймонда отстранили от занятий в школе, и теперь наши мамы не хотят, чтобы мы с Лусианом даже приближались к нему.

Лусиана теперь называют Люком, и он просто двинулся на переезде. Я помогаю вносить коробки, пока он матерится и прибивает полку к стене. Квартира нуждается в покраске и, может даже, в штукатурке. Лусиан теперь выглядит старше, хоть и продолжает носить всё ту же одежду: рваные джинсы, сидящие настолько низко, что я могу видеть резинку его боксёров, белую майку и кепку нью-йоркских «Янки», почти всегда повёрнутую козырьком назад.

— Это место — настоящий свинарник. Хренова крысиная нора, — говорит он.

— Всё не так уж и плохо, — отвечаю я, кладя коробку на комод. — Ты будешь ближе к школе и ближе ко мне, — продолжаю, улыбаясь.

Затем я утыкаюсь взглядом в пол. Не могу поверить, что сказала это. Напрягаю мозги, чтобы отвлечься. Мы уже не настолько близки. Уже несколько лет.

— И ближе к Яри, естественно, — добавляю поспешно в попытке скрыть своё смущение.

— Яри — горячая штучка, — говорит Лусиан и снимает майку через голову. Он всё ещё носит чётки, но теперь его грудь выглядит взрослее — сильнее.

Я хочу сказать, что мама называет Яри — sucia (прим. пер. ис. — распутница) или как парни говорят — легкодоступная. Но она всё ещё моя лучшая подруга и я киваю в знак согласия.

— Иди сюда, — говорит Лусиан, вытирая тело от пота скомканной майкой. Он бросает её на кровать, как будто попадает мячом в кольцо в баскетболе. Я нерешительно подхожу к нему ближе и чувствую, как все мои нервы напряжены. Он быстро и крепко обнимает меня так, что я улавливаю знакомый, привычный запах его тела.

— Ты самая красивая девушка в районе, и ты знаешь об этом, — говорит он, улыбаясь вдруг так широко, что становится видно ямочки на щеках.

— Я думала, у тебя больше нет этих ямочек, — отвечаю, притрагиваясь кончиками пальцев к ним. Он убирает мою руку.

— Так что? Района недостаточно для тебя? Ты хочешь, чтобы я признал тебя самой красивой девушкой Западного Гарлема? Красивейшей девушкой школы или всего Нью-Йорка?

— Прекрати подкалывать меня, Лусиан, — говорю я, моя улыбка увядает.

— У моей кузины Белен самое потрясное тело во всей Америке! — выкрикивает Лусиан, и я знаю, что начинаю краснеть. Я выбегаю из его комнаты и направляюсь на кухню. Мама как раз убирает блюда Тити, и я хватаю несколько, чтобы помочь ей. У меня захватывает дыхание, и сердце трепещет в груди от стычки с Лусианом. Улыбаюсь, что есть силы, даже щёки болят.

— Мам? — зову, положив руку на бедро.

— Что такое, hija(прим. пер. ис. — дочь)? — она отзывается и высовывает голову из шкафа, чтобы оглянуться на меня.

— Я рада, что они переехали. Думаю, всё будет хорошо. — Высказываю свои мысли и хватаю кухонное полотенце, чтобы вытереть с чашки отпечатавшийся газетный принт.

***

Всё хорошо. На самом деле всё лучше, чем хорошо. Обе, мама и Тити, смеются, готовят и проводят время вместе друг с другом больше, чем с их парнями. И я вижусь с Лусианом чаще. Я вижу его каждый день, так как мама заставляет его провожать меня в школу. Он ведёт себя так, будто это скука смертная и ворчит проклятия под нос, но как только мы оказываемся вне дома, несёт мой рюкзак и относится ко мне серьёзнее. Он спрашивает о моих уроках, домашних заданиях и учителях, которые мне нравятся. Лусиан рассказывает мне, от каких парней стоит держаться подальше, а с какими можно подружиться. Иногда мы останавливаемся возле магазинчиков и покупаем пончики или бублик. Лусиан всегда платит за меня, даже если у меня есть деньги.

Я люблю наблюдать, как он ест больше, чем кто-либо ещё. Он откусывает большие куски и быстро жуёт, как голодный пёс на улице. Иногда немного сливочного сыра или сладкой глазури остаётся в уголке его рта. Я говорю ему об этом, и он быстро вытирает рот тыльной стороной ладони. Иногда он пьёт кофе, как и взрослые. Он кладёт молоко и сахар, накрывает крышкой, затем энергично встряхивает чашку, удерживая ее между большим и указательным пальцами. Это моя любимая часть.

В школе Лусиан всегда встречается со своими друзьями. Я задерживаюсь на пару минут и могу видеть, как он становится более развязным; матерится, говорит грязные слова и стебётся. Парни ведут себя грубо, жёстко, машут кулаками и плюют на тротуар. Другие прикалываются над ним, говоря обо мне в качестве его подружки. Если бы мне давали доллар каждый раз, как ему приходится исправлять их, говоря: — «Mi prima, чувак»(прим. пер. ис. — Моя кузина), — мне бы уже хватило, чтоб свалить из города. Но это только подогревает их интерес — они думают, что я лёгкая добыча и всегда начинают подкалывать меня. Я жду сигнала от Лусиан — резкий кивок в сторону школьных дверей, сопровождаемый его жёстким, неприветливым взглядом. Я поспешно прощаюсь и спешу на уроки. Иногда я слышу, как они обсуждаю мое тело и говорят, какая классная у меня задница. Я знаю, что это неуважительно, и вообще-то я должна быть раздражена, но я хочу, чтобы они говорили об этом перед Лусианом. Я хочу, чтобы он понял, каково мне, когда он говорит о Ярице.

Я почти не вижусь с ним во время уроков. Лусиан учится старше меня на год, что значит он с Марса, а я — с Юпитера. Я занимаюсь по программе углублённого изучения и после уроков у меня много факультативов. Люк уходит из школы со своими друзьями, и они идут курить травку на кладбище. Мы часто обедаем вместе у моей мамы или у его. Он ест огромные порции, и мама говорит, что он питается как взрослый мужчина.

— Скажи Белен перестать пялиться на меня, — говорит он, отрывая кусок от куриной ножки. Я пинаю его под столом, и он смеется над моей реакцией. — Это всё, на что ты способна?

— Я засуну твою зубную щётку в туалет, — высказываю первую пришедшую в голову мысль.

— Теперь я точно знаю — ты этого не сделаешь; ты всегда выпячиваешь губы, когда врёшь, — отвечает Лусиан, копируя моё лицо, со ртом, полным arroz con gandules (прим. пер. ис. — рис с фасолью).

Я бью кулаком по столу и пинаю его снова.

— Хэй, ладно, ладно, прекратите, niños(прим. пер. ис. — дети), давайте поедим, — прикуривая, говорит мама.

— Если ты и правда так дерёшься, Белен, то я собираюсь потренироваться с тобой и научить постоять за себя.

— Хорошая идея, Люк. Ты не всегда можешь быть рядом, чтобы защитить ее.

О, мам, это ужасная идея! Я не хочу, чтобы он прикасался ко мне. Что они имеют в виду, говоря, что Лусиан не всегда будет рядом со мной? Куда он уедет? Я не знаю, что бы делала без него. Я не могу позволить Лусиану уехать куда-либо. Никогда. Только со мной.

Я смотрю как он поглощает свой обед; он глотает почти не прожёвывая, как оголодавший пёс на углу улицы.

5 глава

Одним субботним утром мама попросила меня спуститься к Тити и взять у неё отвёртку: вчера вечером упал карниз и надо будет прикрутить ее. Обычно мама использует нож для масла, но, кажется, карниз — это не то, что нужно резать.

Я работаю с моими дидактическими карточками по математике и советую маме позвонить ей.

— Тити остаётся на ночь у своего Эдуардо, но Люк должен быть дома.

Я подскакиваю так быстро, что мой стул со стуком падает. Я бросаю взгляд на маму — она лишь качает головой, глядя на меня.

— Это нормально быть лучшими друзьями, cariño (прим. пер. ис. — лапочка, деточка), но не втюрься в своего кузена.

— Я не втюрюсь! — выкрикиваю оборонительно, дотрагиваясь руками до бёдер. — Я думаю, что он отвратительный; его ступни воняют, и он становится пошлым, когда говорит о девушках.

— Ладно, я просто не хочу, чтобы тебе разбили сердце.

— Господи, мам, замолчи! — отмахиваюсь я, втискивая ноги в домашние тапочки.

Я сбегаю вниз на два лестничных пролёта и стучусь в его квартиру. Гадаю, буду ли стесняться в его присутствии, особенно после маминых слов. Если она об этом говорит, возможно, уже все знают, что я влюблена. Я чувствую, как краска разливается по моему лицу.

Люк открывает дверь в одних трусах и сонно щурится, глядя на меня.

— Ох, привет, Бей, — он здоровается и возвращается обратно в спальню, не потрудившись спросить, как я и вообще из-за чего вдруг спустилась к ним. Когда он медленно топает в противоположном от меня направлении, его рука была засунута под резинку трусов, почёсывая там.

— Лусиан, мне нужна отвёртка, — бросаю я ему в спину.

— Тьфу, не напоминай мне, — обращается он ко мне. Его волосы торчат во все стороны, а грудь выглядит такой тёплой и соблазнительной. — Хочешь кофе? Мне нужно пару минут, чтобы найти её.

Я начинаю кипятить воду в olla (прим. пер. ис. — кастрюля), чтобы приготовить ему немного café bustelo (прим. пер. ис. — кофе Бустело). Тити до сих под делает его на плите, а не в капельной кофеварке, которую она купила со скидкой.

Я тихонько напеваю, пока отмеряю три столовые ложки кофе из банки и засыпаю их в воду. Затем я слышу голоса, и моя рука, как и моё сердце, замирает.

Люк с девушкой в ванной за стенкой. Даже сквозь шум бегущей воды я могу слышать, как они разговаривают друг с другом вполголоса.

Я смотрю в пол и перемешиваю кофе, пытаясь подавить непрошенные слёзы и вытереть их, пока никто не заметил. Я знаю, у него есть девушка, думаю у него даже мог быть секс. Из-за этого моя грудь болезненно сжимается так, что трудно дышать.

Когда они выходят, я поднимаю взгляд и продолжаю смотреть на кастрюлю. Я узнаю подругу Люка: она одна из самых популярных девушек в школе. Возможно, даже самая привлекательная: у неё упругое тело, красивые волосы, и она обладает хорошим чувством стиля. На ней надет топ с бретелькой через шею; маму бы хватил удар, если бы она позволила мне выйти в подобном из дома. Это, определённо, топ для пятничных вечеринок, а не для субботнего утра.

Она фальшиво улыбается мне и машет. Она целует в губы Люка, и я не могу оторвать от них взгляд. Их рты двигаются, широко открываясь. Рука Люка спускается к её заднице. Я оглядываюсь на кофе и с трудом сглатываю огромный ком в горле.

Я должна привыкнуть, так будет всегда. Все девушки виснут на Люке, и ни один парень даже не замечает меня.

У неё во рту жвачка, и она лопает её, когда они отходят друг от друга.

— Увидимся, — говорит она, и я не уверена к кому она обращается: к Лусиану или ко мне. Он захлопывает за ней дверь и заходит на кухню, одетый только в джинсы, засунув руки в задние карманы.

— Готово? — заглядывая через моё плечо, спрашивает он.

— Ага. Сахар, молоко?

— Я пока поищу отвёртку, — говорит Лусиан, становясь на колени и роясь под раковиной.

— Это твоя подружка? — стараюсь, чтобы мой голос звучал обыденно, пока добавляю молоко в его кофе.

— Черт, слишком много выпил, — сжимая свою голову, стонет Лусиан, — там «отвёртки» тоже были. — Он сидит на корточках, прикрывая лицо руками. Я хочу запустить руки в его волосы так, как всегда поступает мама, когда у меня болит голова.

— Спасибо, — парень благодарит меня за кофе и падает в кресло рядом с кухонным столом. Он делает большой глоток и закрывает глаза.

Меня бьёт озноб. Я опускаю чашку из страха пролить кофе.

— Нет, она не моя девушка. Просто девчонка с вечеринки, — Лусиан, наконец, отвечает мне, уткнувшись лбом в ладонь.

Он протягивает мне отвёртку и легко задевает меня пальцами. Это едва ощутимое прикосновение запускает гудящий рой ощущений. Я с трудом подавливаю рыдания в моей груди. Я хочу задохнуться или, может, заорать — всё что угодно лишь бы избавиться от этого ощущения внутри меня. Это ревность: уродливое чувство, которое скручивает мои внутренности.

— Подожди-ка, Белен, что случилось? Ты что, собираешься плакать?

— Я собираюсь рассказать Тити, что у тебя была девушка, и ты поцеловал её на прощание.

Я прикладывала все усилия, но слёзы всё равно свободно скатывались по моему лицу.

— Какого хрена, Бей? Я думал мы в одной команде. Почему ты, черт возьми, хочешь настучать на меня?

— Та девушка — шлюха, и я даже знать не хочу, что она делала в твоей спальне! — я встаю и хватаю отвёртку. Я настолько зла, что сейчас даже отвёртка — оружие в моей дрожащей руке.

— Стоп, Белен, ты что, ревнуешь? — произносит он, вставая.

Я поднимаю отвёртку, размахивая ею, пытаясь защититься от него.

— Положи, loca (прим. пер. исп. — сумасшедшая), — говорит Лусиан, в ожидании нападения с моей стороны, он поднимает руки.

Я не собираюсь его ранить, но вдруг так хочется заставить его почувствовать всю ту боль, что чувствую я. Я атакую его отвёрткой, но он ловит оба моих запястья. Он намного сильнее меня, я понимаю — мне нужно сдаться — и начинаю смеяться. Я слишком пропитана эмоциями, поэтому отталкиваю его настолько сильно, насколько могу. Лусиан прислоняет мои запястья к дверце холодильника на уровне моего лица. Периферийным зрением замечаю отвёртку. Его сдвинутые брови выражают растерянность, замешательство, тогда как его глаза вглядываются в моё лицо, пытаясь определить степень моей серьёзности. Я со всей мочи толкаю руку с отвёрткой вперёд. Он всего раз сжимает мои запястья сильнее, и отвёртка с лязгом падаем на плитку. Я глубоко дышу через нос, ибо не хочу, чтобы потекли сопли; не могу вытереть лицо, ведь Люк всё ещё удерживает обе мои руки. Поток слёз не остановить, и Лусиан смотрит на меня протрезвевшим взглядом. Он жёстко сжимает мои запястья, так, что после, кажется, останутся отметины.

Я пытаюсь сказать ему что-то, но всё, что у меня получается, это плакать. Я снова толкаюсь вперёд в попытке выбраться из сделанной им клетки. Он отпихивает меня назад сильнее и просовывает колено между моих ног, используя вес своего тела, чтобы полностью прижать меня. Его взгляд сконцентрирован на моих губах, и на его лице отражается абсолютное удивление. Я тоже не отрываю взгляд от его губ и всхлипываю, вспоминая, насколько страстно он целовал ту девушку. Меня никогда не целовали. Но и мне никогда, до этого момента, не хотелось этого.

Я толкаюсь ему навстречу снова, на этот раз уже бёдрами; в ответном толчке мы оказываемся ещё ближе. Его таз как раз напротив моего, наши головы слегка наклонены, удерживая лица от касания.

— Белен? — тихо спрашивает Лусиан.

— Что? — отзываюсь я, всё ещё не в состоянии контролировать рыдания.

Я смотрю ему в глаза и замечаю вспышку гнева и бессилия; физически чувствую его колебание. Я двигаю бёдрами вперёд, и он тянет одну руку вниз, оставляя вторую всё так же прижимать мои запястья. Не могу сопротивляться и смотрю на его губы — обе такие идеально полные. Губы, с безупречным изгибом и безбожно сладкой улыбкой.

Я облизываю губы, и знаю, что на моем лице застыло выражение муки. Он снова продвигает свои бёдра ко мне, и из моего рта вырывается хныкающий звук, только не от страдания, а от удовольствия.

— Ты хочешь, чтобы я тебя поцеловал? — он задаёт вопрос хриплым шепотом.

Я не могу ничего произнести. Я продолжаю толкаться бёдрами вперёд в поисках тепла, возбуждающего меня.

Наклоняя голову, он не сводит с меня глаз и прикасается своим ртом к моему. Глубоко во мне рождается стон, полный мольбы и нужды. Его губы словно целебный бальзам, который притупляет острый поток желания. Он практически не касается меня языком, лишь губами нежно целует мой рот. Этими движениями он уговаривает, упрашивает, ведёт меня, и я более чем готова попробовать. Затем его язык устремляется попробовать меня на вкус и неуверенно кружит вдоль моих губ. Я открываю свой рот для него, он проскальзывает внутрь и наконец, я вкушаю его.

Моё тело в огне. Жар бежит по нему, раскаляя каждый миллиметр. Моя кожа наэлектризована, я возбуждена как никогда. Каждый раз, как он меня касается, на коже должно быть остаются красные следы как от ожогов. Боль в моём сердце медленно, но уверенно вытесняется невыносимым томлением между ног. Я сжимаю ими его ногу и подталкиваю бёдра ещё ближе к нему. Трение заставляет меня хныкать ему в губы.

А потом я чувствую это. Его стояк, прижимающийся к моим бёдрам. Я едва понимаю, что вообще происходит, и что значит его твёрдость. Я инстинктивно подаюсь своей киской вперёд в поисках его эрекции. Толкаюсь ещё ближе к нему, и он разрывает поцелуй, шумно выдыхая.

Он отпускает свою руку, удерживающую меня, находит мои ягодицы, стискивая и разминая их, притягивая теснее к себе. Он бережно прижимает моё тело.

— Чёрт, — шепчет он прямо в мой рот. Пробормотав «чёрт» ещё раз, он отрывает меня от пола так, что его твёрдый член оказывается между моими разведёнными ногами. Я абсолютно теряю голову и открываю рот шире, позволяя ему делать всё, что он захочет.

— Ох, черт, — говорит он и трётся членом напротив меня. Я знаю, обычно он говорит такое, когда случается что-то плохое, но сейчас, то, как он это произносит и его дрожащий голос, заставляет это слово звучать как молитву, не как ругательство. Он делает выпады бёдрами вперёд снова и снова, выбивая из меня новый просящий стон.

Вот тогда-то и хлопает входная дверь, впуская Тити в квартиру.

***

Лусиан отталкивает меня в сторону с такой силой, что мне приходится тормозить локтями о раковину, чтобы не свалиться на пол. Он открывает холодильник и выдёргивает оттуда остатки еды, ставя их на стол с глухим стуком.

— О, привет, Белен, — говорит Тити, заходя на кухню.

Затем она смотрит на Лусиана и снова переводит взгляд на меня.

— Так, что происходит?

— Лусиан приводил девушку вчера вечером, сегодня утром я увидела, как она уходила, — отвечаю, лишь бы обратить её внимание на что угодно, кроме того, что произошло только что между нами.

— Cochino (прим. пер. ис. — засранец), — кричит Тити. — Весь в отца! Ещё и пятнадцати нет, а уже приводишь девчонок на ночь? О чём, чёрт возьми, ты вообще думаешь?

Я хватаю отвёртку и махаю ею в воздухе.

— Увидимся за ужином, ребята, — выкрикиваю и смываюсь оттуда ко всем чертям. Я поворачиваю за угол и, достигнув лестничной площадки, прижимаюсь спиной к стене, пытаясь успокоиться. Моё сердце колотится, дыхание прерывисто, пульс бешено скачет, кажется, он запросто может выскочить из-под кожи. Я даже не представляла, что поцелуи могут быть такими. Нет, я не знала, что целовать его — это будто выйти в космос и открыть новую вселенную. Это как тогда, прошлой весной в Пуэрто-Рико, когда я в первый раз плавала под водой. Погрузившись в синий океан, я вдруг осознала, как много всего я ещё не знаю. Другой мир, параллельное существование. Целуя Люка, я обнаружила возможность в исследованиях другого рода.

Я хочу большего, я хочу сделать для него намного больше, чем могла бы любая другая девушка. Хочу показать ему, что я — это всё, что ему нужно. Он может тереться своим членом об меня, может засаживать в меня; я даже могла бы взять его в рот. Он может делать со мной всё, что захочет, пока продолжает меня целовать.

Ужин просто смешон. Мама и Тити не прекращают трепаться о шоппинге, готовке, их парнях, и наших планах на выходные. Лусиан ест, не отрывая от меня взгляда. Я потихоньку напрягаюсь и смущаюсь под его пристальным взглядом и подпрыгиваю на месте всякий раз, как он обращается ко мне:

— Белен, передай салат, — просит он, и наши пальцы соприкасаются, как только я протягиваю миску.

— Ты собираешься есть своё мясо?

И почему всё звучит так сексуально?

— Ну, так как, будешь есть? — с хитрым видом он пялится на меня. Очевидно, наслаждаясь мучениями, которые причиняет мне.

— Я не голодна, — шепчу в ответ.

Я гоняю рис вилкой по тарелке. Моё будущее смутное, тёмное и звучное от разрывающей его неизвестности. Поцелует ли он меня ещё раз? Мы теперь пара? Я смотрю на него, а он вглядывается в свой мобильник. Его отец купил ему мобильный, когда приезжал из Пуэрто-Рико. Тити говорит, что он ещё слишком молод, но это удача и не стоит от этого отказываться. Ему он очень нравится. Я надеюсь, это не Яри или та вчерашняя девушка. Я хочу, чтобы Лусиан думал только обо мне и больше ни о ком другом. Затем мама замечает, как я пялюсь, и прекращает разговор. У неё интуиция на такие вещи — я ничего не могу скрыть от неё.

— Кто звонит? Твоя девушка? — спрашиваю я, пытаясь сломать или хотя бы скрыть напряжение.

— Яри, — отвечает он, дьявольски улыбаясь мне. Вся кровь отливает куда-то в район желудка. Я чувствую себя будто больная. Лусиан не хочет меня; он просто монстр, пожирающий девушек на завтрак.

— Что случилось Белен? Ты вся побледнела, — говорит мама, убирая волосы с моего лица.

— Я ушёл! — бросает Лусиан, отталкивая свою тарелку и отодвигая стул.

Я заливаюсь слезами и бегу в ванную.

6 глава

Белен

Парень с золотистыми глазами играет в баскетбол со своими друзьями. Я замечаю его всякий раз, как он оказывается рядом. Тёмная кожа и светлые глаза делают его похожим на пантеру — большую крадущуюся кошку на охоте; он доминирует над всей этой спортивной площадкой. Когда мы встречаемся глазами, я чувствую его неуёмную энергию. Я не знаю, как это описать, но кажется, что он гудит и рокочет, оставаясь неподвижным. Думаю, вот почему он всем нравится. Я же просто девчонка с тощими ногами, красивыми волосами и с хорошими оценками, возможно, лучшими во всей школе. Да и всех парней тянет к нему магнитом, ведь у него всегда есть наркота, девушки и накачанные мышцы, чтобы надирать задницы.

Я вижу, как Лусиан подходит к нему и включает крутого. Его манера поведения и язык тела меняются, пока он со мной — дома, по дороге в школу — тогда он просто Лусиан. Но когда он с другими парнями, в особенности с теми, кто с района, он ставит ноги в широкую стойку, его голос становится громче и всё в нём зашкаливает: вдруг его штаны висят слишком низко, он разговаривает на испанском и матерится через слово. Наверное, мне такой Лусиан не должен нравиться, но нравится. На самом деле, он даже слишком мне нравится. Я знаю, что Тити и мама сказали бы; они не стали бы терпеть такое его поведение.

Я засовываю руку в карман и достаю пластинку розовой жвачки. Она вся в ворсинках, но я всё равно бросаю её себе в рот. Она такая сочная и большая, что у меня слезятся глаза и текут слюнки. Я разжёвываю её и пытаюсь надуть пузырь. Слышу, как Лусиан произносит моё имя и, подняв взгляд, замечаю, что тот парень с золотистыми глазами движется в сторону турника, на котором я сижу. Он идёт размашистыми шагами, будто он на задании, и я непроизвольно сжимаю ноги сильнее.

Когда он подходит ко мне, то пальцем лопает мой пузырь жвачки. Я краснею и опускаю глаза; наблюдаю, как его ступни отрываются от земли в прыжке, чтобы он мог ухватиться за турник.

Меткие удары, красивые мышцы, сексуальная улыбка, глаза цвета мёда; эти глаза пантеры заставляют думать, что он пришелец с другой планеты — планеты мужчин.

— Младшая кузина Лаки? — спрашивает он, начиная подтягиваться без какой-либо отдышки.

— Лаки? — переспрашиваю. — Имеешь в виду Лусиана Кабреро?

— Я зову его Лаки, — говорит он и спрыгивает, приземляясь на две ноги как гимнаст. Он вновь подпрыгивает и хватается за самую высокую перекладину. Парень подтягивает себя вверх, его руки оказываются вдоль тела. Затем он начинает отжиматься с перекладиной на уровне пояса, удерживая своё тело в таком положении.

— Считай со мной, — говорит он и неожиданно подмигивает. Улыбка озаряет его лицо, и эта улыбка щекочет меня до кончиков пальцев. Я вновь краснею и смотрю на землю, но продолжаю громко вслух считать вместе с ним. Когда я поднимаю глаза, то щурюсь из-за солнца. Он так хорош, его глаза светятся. Его бесшабашная улыбка заставляет меня почувствовать лёгкое головокружение. Мы считаем до сорока двух, но динамика и скорость его движений не изменяются.

Он спрыгивает на землю и опирается руками о колени, тяжело дыша. Тыльной стороной забинтованных запястий он вытирает пот со своего лица. Я просто тупо пялюсь на него. Даже перестаю жевать жвачку.

— Почему ты называешь его Лаки? (прим. с англ. Lucky — счастливчик)

— Потому что он получил тебя в кузины. — Он улыбается и вытирает пот со лба.

Я вспыхиваю и чувствую трепет в животе.

— Нет, на самом деле, почему?

— Лаки Лучано²(прим. Luciano — имя главного героя в зависимости от страны может произноситься Лучано, Лусиан, Лукиан и тд.) — нью-йоркский гангстер, вор в законе, авторитет. Мафия. Слышала о таком?

Я качаю головой и вновь начинаю жевать жвачку.

— Хочешь попробовать?

— Что? Брусья? О нет, я недостаточно сильная.

— Уверен, ты сможешь. Давай, я помогу подпрыгнуть.

Я встаю, и он кладёт руки мне на талию. Легко подпрыгнуть, когда такой, как он, тебя поддерживает. Я хватаю перекладину и пытаюсь удержаться хотя бы пять секунд, прежде чем спрыгнуть.

— Попробуй ещё раз, я поддержу тебя.

Я снова прыгаю и зависаю на пару секунд. Я качаю головой в сторону желтоглазого, и он снова обхватывает меня за талию. Выпускаю перекладину из рук и позволяю моему телу упасть в его объятия. Мне отлично известно, что Лусиан наблюдает за нами. Моя грудь напротив груди желтоглазого, моё тело медленно скользит вдоль его тела, заставляя мою футболку задраться, оголяя живот.

— Бей! — слышу оклик Лусиана. Ему, должно быть, не понравилось, что этот красавчик прикасается ко мне.

Кузен подходит к нам; у него самодовольный вид — широкие шаги, длинный размах рук и голова, слегка наклонённая в сторону.

— Эй, Джей, свали нахер от моей малышки кузины!

— Я не ребёнок, — говорю, встречаюсь глазами с Джеем. Он так красив, намного красивее меня.

— Он просто мне завидует, ведь тоже тебя хочет, — говорит Джей и снова подмигивает мне.

Лусиан поднимает руку и вытягивает ее. Они хлопают друг друга по ладоням, встряхивая и ударяясь кулаками. Они даже быстро обнимаются вперемешку с бормотанием испанских проклятий.

— Бей, ты знаешь Джейли со стрит-159?

Я просто пожимаю плечами и продолжаю пялиться на них. Они оба такие необузданные и такие привлекательные; мне нравится, как они смотрятся вместе. Возможно, они затевают что-то не очень хорошее.

— Почему вышло, что я никогда не слышала, что тебя называют Лаки? — спрашиваю у своего двоюродного брата. Джейли начал отжиматься, приняв упор лёжа.

— Потому же, почему тебе не нравится, когда я зову тебя Ленни, — говорит он и достаёт сигарету.

— Я скажу Тити, что ты куришь.

— Не-а, не скажешь, ты же любишь меня, — парирует Лусиан, задевая мою руку.

— Я собираюсь уходить; темнеет, да и я проголодалась, — говорю, поднимаясь и отряхивая задницу.

Лаки вскакивает и отшвыривает сигарету.

— Я провожу тебя домой, — говорит он и прощается с Джейли, подавая ему руку. Лусиан пожимает его руку, но в этот раз, когда они обнимаются, Джейли напрягает свой бицепс и слегка наклоняет голову. Я могу отчётливо слышать, как он говорит Лусиану:

— Mano (прим. исп. — друг, брат), ты так чертовски в этом увяз.

Возможно, они говорят о наркотиках, а может и обо мне, но я не знаю, что это значит, если только это вообще может быть чем-то хорошим.

На закате мы возвращаемся обратно по Риверсайд-драйв. Над Гудзоном небо окрашено в розовый и оранжевый, темнеющий небосвод понемногу отвоёвывает территорию у ярких красок. Лусиан хватает меня за руку, и я крепко держусь за его ладонь. Иногда он делает так по дороге в школу, когда никто не видит. От этого прикосновения в моём животе рождается волна тепла, хотя когда это делает кто-то другой, мои ощущения противоположны, вплоть до тошноты.

Мы останавливаемся почти на каждом углу, чтобы поздороваться с его друзьями. Этим вечером он не берёт меня за руку, и я думаю, что это может быть из-за внимания парней со спортивной площадки. Мне нравится, как он разговаривает с людьми, как они поддразнивают друг друга. Мне нравится даже то, что они, по большей части, вежливы со мной, будучи плохими парнями по жизни.

Когда мы прощаемся на лестничной площадке, Лусиан притягивает меня в свои объятия. Он никогда не обнимает меня без хорошей на то причины. Я тяну его ближе и сжимаю так сильно, насколько могу. От него пахнет как дома у Тити: кондиционером для белья и сигаретным дымом с оттенком неизменного мужского аромата. Я всегда думала, что не люблю этот мужской запах, но аромат Лусиана я обожаю. Крепко обнимаю его и, когда мы прощаемся, взбегаю по лестнице вверх, в свою комнату, закрываю дверь и начинаю рыдать.

***

Теперь, когда Лусиан живёт в одном доме со мной, он всё время приходит к нам. У него с Тити есть ключ от нашей квартиры, а у меня есть один, который я храню в связке ключей, от их квартиры.

Входная дверь открывается, когда я сижу за кухонным столом и делаю своё домашнее задание. Я поднимаю взгляд, ожидая увидеть маму с продуктами, но вместо этого вижу Лусиана, и вид у него потрёпанный.

Его губа распухла и кровоточит, глаз тоже попал под чей-то удар и практически закрывается под давлением. Ему больно и это меня пугает. Я встаю из-за стола, моя ручка скатывается на пол, но я молчу, предоставляя ему шанс произнести что-то первым.

— Не думал, что ты будешь дома, — говорит он. Его лицо серьёзно и лишено каких-либо эмоций.

— Библиотека была закрыта по особому случаю. Произошла драка? Ты в порядке? У тебя идёт кровь.

Он молча кивает.

— Позволь, я дам тебе немного льда, — говорю, вбегая на кухню.

Я кладу лёд в миску, смачиваю полотенце водой, затем бегу в ванну за перекисью и марлей и захватываю это всё с собой в гостиную, где сидит Лусиан.

Опустившись на колени перед ним, я перекладываю несколько кубиков льда в мокрое полотенце и подношу к его лицу. Прошу разрешения взглядом, и Лусиан коротко кивает. Он вздрагивает то ли от холода, то ли от напряжения, и я кладу руку ему на грудь в попытке успокоить. Это непроизвольный жест

— Болит? — спрашиваю я.

Он качает головой.

Его грудь под футболкой кажется каменно-твёрдой, и эти прикосновения творят что-то невообразимое с моим телом. Я пытаюсь сосредоточиться на своей задаче.

— Тити убьёт тебя, — говорю я, уводя свои мысли подальше от его крепкой груди. — Тебе стоит попробовать держаться подальше от драк, — добавляю, сопротивляясь желанию обнять его или заползти на его колени. Лусиан есть и всегда был единственным мужчиной в моей жизни. Я смотрю на него, подбадривая, хоть мы и практически ровесники.

Слегка прикасаюсь к порезу под глазом, который кровоточит больше всего.

— Проще сказать, чем сделать, — говорит он и крепко хватает моё запястье. Я смотрю на соединение наших рук: его костяшки побелели, а моя рука под его захватом становится ярко-розовой.

Мои губы немедленно раскрываются, и тревога наполняет желудок. Я всегда могу прочитать и понять Лусиана, но прямо сейчас не понимаю, что происходит. У него пот на лбу; его лицо и рука в грязи. Он не выпускает мою руку из своей хватки.

— Лусиан, ты пугаешь меня.

Он пренебрежительно отбрасывает моё запястье, его взгляд медленно скользит вдоль моего тела. Я оглядываю свою грудь и вдруг осознаю, что сняла лифчик, когда пришла домой. На мне надета длинная рубашка на пуговицах, некоторые из них расстёгнуты. Мои соски затвердели из-за льда в кухонном полотенце. Рубашка натягивается на груди настолько, что лёгкий озноб пробегает по спине.

Лусиан отталкивает меня от себя и резко вскакивает с места. Он поправляет перед своих шортов, не оборачиваясь.

— Белен, натяни на себя немного чёртовой одежды, — выговаривает он холодно.

Я густо краснею и ощущаю желание закричать, что это не моя вина, но вместо этого я смотрю в пол и хочу успокоить его. Не знаю, что с ним случилось. Я хочу быть человеком, который может ему помочь.

— Прости, Люк. Я не знала, что ты придёшь.

7 глава

Лаки

Я стараюсь избегать её, насколько это возможно. Я знаю, это не её вина, но я не могу выносить её присутствия. Меня напрягает то, что это заставляет испытывать борьбу самим с собой и всё равно приводит к дикому возбуждению от её упругого маленького тела. Я знаю, что не могу прийти к ней и не облажаться. Я просто продолжаю твердить себе, что я молод и похотлив, ведь я только ещё больше распаляюсь, когда девчонка кончает.

Но, если быть честным, Белен творит с моим разумом что-то странное. Кажется, будто одновременно я хочу и защитить, и съесть её целиком. Всё, что я знаю, так это, как схожу с ума, находясь рядом, поэтому пытаюсь затаиться и заполнить своё время достаточным количеством дерьма, лишь бы избежать столкновения с ней.

Я пообещал тёте Бетти, что научу Белен защищать себя. Но я ведь не даю ей урок за закрытой дверью — моя мать дома, а тётя сопровождает Белен. Но они не знают, что я поцеловал её и как я себя из-за этого чувствую.

Я курю косяк на пожарной лестнице и пытаюсь усмирить свою нервозность. Я под кайфом и едва ли могу вспомнить ту хрень, которой меня обучали на уроках боевого искусства. Услышав стук, я открываю дверь и вижу Белен, нервную, под стать мне. Я улыбаюсь, увидев на ней спортивные трико, будто она только пришла с тренировки.

— Ну что, Бей? Готова надрать мне задницу?

Бей бледнеет, словно хочет умереть на месте.

— Не переживай, я обещаю не переусердствовать, — говорю я, обращаюсь как к ней, так и к тёте Бетти.

— Gracias, mi hijo (прим. исп. — Спасибо, сынок) — отвечает тётя, провожая Белен и проскальзывая внутрь мимо меня.

Столовая пуста, так как мы ещё не поставили стол; я иду туда, Белен следует за мной. Наши матери сидят в комнате напротив, смотря телевизор и болтая.

— Это так глупо. Не могу поверить, что она заставила меня заниматься этим.

— Всё не так уж плохо. Район хреновый и вполне возможно, что тебе пригодятся эти навыки. Милый костюмчик, кстати, — говорю я, не в состоянии скрыть веселья.

— Прекрати издеваться надо мной, — отвечает Белен, скрещивая руки на груди.

— Отлично. Стой вот так, — говорю и двигаюсь вокруг неё, останавливаясь сзади. Я обнимаю её руками и сжимаю в крепком захвате. Она такая маленькая, и её волосы пахнут так замечательно, что мне хочется зарыться в них своим лицом.

— Как бы ты избавилась от меня, когда я держу тебя так? — спрашиваю я.

Белен пытается вытащить руки в стороны и тяжело вздыхает от усилий. Она не двигается ни на дюйм, хотя старается изо всех сил. Я не могу ей помочь, лишь улыбаюсь, наблюдая, как мило она при этом выглядит.

— Обхвати меня, как я только что это сделал, и я покажу, как освободиться из такого захвата.

Белен обхватывает меня руками, и я забавляюсь, какая же она маленькая. Она пинает меня коленом в зад, и мы оба смеёмся над происходящим. Мне следовало поделиться с ней косяком, чтобы сделать её более расслабленной.

— Тебе надо согнуть колени и выкрутиться. Нападающий не ожидает, что ты уйдёшь вниз, поэтому его захват сосредоточен на том, что ты будешь вырываться вперёд, — я показываю ей пару раз. — Поняла? Теперь пробуй.

Белен проскальзывает спереди, её задница задевает мой пах. Я борюсь со всеми внутренними порывами, пытаясь игнорировать это и продолжить занятие. Она легко выскальзывает из моих рук следующие несколько раундов. Я позволяю ей побеждать, так как это единственное, что я могу делать, дабы удержать свой член от жёсткого стояка.

— Жарковато здесь, — говорит Белен, отбрасывая выбившуюся прядь волос со щеки.

— Точно, — отзываюсь, рассматривая её раскрасневшееся лицо и размышляя, насколько же она прелестна.

Я учу её нескольким внезапным техникам освобождения из захвата предплечий путём выворачивания кистей внутрь и наружу. Она быстро всё схватывает и посмеивается над своей ловкостью. Я улыбаюсь, видя, как её уверенность растёт.

— Ну, как всё проходит? — спрашивает тётя Бетти, входя, чтобы понаблюдать за нами.

— У Белен просто талант. Они пожалеют, что вообще когда-либо решили положить на неё свои грабли.

— Боже упаси! — говорит Бетти. — К тому же у неё превосходный учитель.

Тётя кивает головой и смотрит на меня с любовью. Её комплимент заставляет почувствовать себя нужным, полезным для них. Белен — просто талантлива во всём. Иногда я ощущаю себя неудачником в сравнении с ней.

— Последнее, что я собираюсь показать, это как выбраться из верхнего захвата, находясь под нападавшим. Знаю, звучит невероятно, особенно когда ты небольшой комплекции, но есть одна уловка.

Белен выглядит нервной, её взгляд скользит по полу. Она не хочет, чтобы я её оседлал. Я тоже этого не хочу, но одновременно, я невероятно сильно желаю взобраться на неё.

— Ложись на пол, — говорю ей. Она выполняет мою просьбу, хотя выглядит напуганной. Я возвышаюсь над ней, ноги стоят по обе стороны от её талии. Она нервно теребит пальцы. Я собираюсь сказать что-то, чтобы успокоить её, но в то же время её нервозность восхитительна, очаровательна. Я знаю, прямо сейчас она думает о поцелуе, но я не могу себе позволить отвлекаться.

— Белен, — зову я, и она поднимает на меня взгляд. — Я не обижу тебя, обещаю.

— Знаю, — её тихий ответ похож на шёпот.

Я становлюсь на колени над её бедрами и медленно опускаюсь своим весом на неё. Хватаю обе её руки и поднимаю над головой; сдавливаю её запястья и пристально всматриваюсь ей в лицо. Срань Господня, я так хочу поцеловать её!

— Попробуй сбросить меня, — говорю я. Белен трогательно сражается. Она не двигается ни на дюйм. Совсем не потому, что она прилагает мало усилий, просто это самая уязвимая позиция из всех, в которых можно оказаться. Я выучил этот приём на борьбе и знаю, что любой может сбросить нападавшего, чьи размеры в два раза больше твоих собственных, если использовать правильные рычаги.

Я пытаюсь не думать о том месте, где наши бёдра соприкасаются; отчаянно пытаюсь не замечать жар, исходящий из её киски. Ещё сильнее я стараюсь не думать о подрагивании своего члена. Она тоже старается, делая вид, что вообще ничего не ощущает.

— Перемещай ноги выше, ближе к своей заднице, — направляю её движения. Лицо Белен вспыхивает, её глаза говорят, что сейчас она где-то далеко, а не здесь со мной. Но она по-прежнему отзывается на призыв моего голоса. Она поднимает ноги, и я притворяюсь, что не замечаю, как её бёдра крутятся под моими, как невинно и сладко она ощущается, пойманная в ловушку подо мной.

— Теперь ты получила сильный рычаг, и тебе нужно сделать толчок бёдрами вверх и в сторону; одновременно используй силу обоих рук, чтобы поднять своё тело. Понимаешь?

Она кивает, и наши взгляды пересекаются. Она не хочет выбираться из этого положения. Впрочем, как и я. Мой член встаёт только от одного зрительного контакта с ней.

— Скинь меня, — говорю я, и Белен прилагает все усилия для этого. Она следует моим указаниям и у неё понемногу выходит. Но по какой-то дурацкой причине я не могу позволить ей победить. Я остаюсь всё так же сверху, на ней.

Она дышит быстро и прерывисто и снова делает выпад бёдрами, в этот раз прокручивая их вправо. Я сильнее прижимаю её и вжимаю её руки в пол. Здесь и сейчас я связан с ней.

— Я не могу сделать этого, Лаки! — выкрикивает она, всё ещё прилагая усилия.

— Ещё раз! — приказываю я; она перемещает ступни ближе к своей заднице и делает толчок, приподнимая таз вверх. Я скатываюсь с неё, продолжая удерживать её за запястья. В ходе смены позиций, она оказывается на мне верхом. Но вместо того, чтобы слезть с меня, она освобождается из моих рук и даёт мне пощёчину.

— Какого хрена? — спрашиваю, схватившись за щеку. Я борюсь, чтобы перехватить её запястья; теперь я быстрее и, перекатившись, рывком подминаю её под себя. Я снова оказываюсь сверху, Белен дышит тяжело, её грудь вздымается. Могу видеть её соски через спортивный лифчик, и вот мой безмозглый член снова стоит по стойке «смирно».

— Почему ты ударила меня? — спрашиваю, запыхавшись.

— Заслужил! Ты же нападающий, — говорит она, и я слегка улыбаюсь.

— Я собираюсь научить тебя нормальному удару. Ты не можешь обходиться пощёчинами.

Я поднимаю её и поправляю свою промежность.

— Сожми кулак вот так, Бей, — говорю, удерживая кулак возле её лица.

Подражая, она повторяет моё движение, её кулак крошечный. Она поднимает оба кулака на уровне лица, будто готова побить меня. Она вообще не выглядит грубой, хулиганкой, и я начинаю смеяться.

— Замахивайся снизу, вот так, и прямиком мне в челюсть, — я беру в руку её запястье и направляю прямо к моему лицу. Белен смотрит на меня так доверчиво, что это буквально переворачивает мои внутренности. Её глаза широко распахнуты, щеки покрывает румянец, волосы в беспорядке. Она закусывает губу, пока прочерчивает линию кулаком в воздухе.

— Ну, давай же, ударь меня.

— Я не хочу, — расстроенно говорит она.

— Конечно, ты хочешь!

— Я не хочу, Лаки.

— Черт, ударь меня, Бей! Я хочу быть уверенным, что ты сможешь о себе позаботиться!

— Нет! — выкрикивает она, переубедить её в обратном невероятно сложно. Я хватаю её руки и прижимаю к стене. Не думаю, что мы всё ещё говорим об ударах; мы говорим о том поцелуе.

Я хочу схватить её за подбородок и заставить поцеловать меня. Хочу засадить ей, хочу показать, насколько двинутым она меня делает.

Но вместо этого я утыкаюсь лбом в её лоб, наши носы соприкасаются. Я закрываю глаза и слегка качаю головой.

— Игра окончена! — говорю и отталкиваюсь от стены. На лице Белен шок, так как я одновременно разрываю все точки соприкосновения наших тел. — Я закончил! — выкрикиваю и шагаю широкими шагами в спальню.

Я хлопаю дверью на случай, если они не поняли, что я, черт подери, закончил.

8 глава

Белен

Я использую расчёску с растопыренной щетиной и немного геля, чтобы собрать волосы в высокий хвост, затем зачёсываю «петухи» и завязываю волосы в тугой узел, пока всё не станет идеально ровным. До моего дня рождения всего две недели, и я не могу больше ждать.

Лусиан, возможно, забыл об этом и даже не явится, чтобы разрезать праздничный торт на вечеринке. Он избегает меня с того самого дня, когда он давал мне урок самообороны, и мы едва не поцеловались. Он находится неподалёку, если наши мамы заставляют его приглядывать за мной. Он даже не хочет бороться со мной. Думаю, он сердит или считает наш поцелуй чем-то неприличным. Но я так не считаю — никогда не забуду, как мы целовались.

Хотя, признаться, я чувствовала вину, поэтому на следующий день, после нашего поцелуя, в воскресенье в церкви я просила у Бога прощения и возможность получить ещё один шанс. Я обещала ему оставаться чистой и невинной до свадьбы. Поцелуй не был чем-то, что я воспринимала всерьёз. Он заставил меня ощутить что-то типа сердечного приступа и затем покрыл меня налётом вины, настолько плотным, что потребовались четыре свечи, три Аве Мария и две молитвы с чётками, чтобы очиститься от него.

После того, как я заканчиваю свою домашку, я бесцельно переключаю каналы по телику, положив ноги на кофейный столик. Мамы не будет дома до обеда, а Яри у стоматолога. Еще вчера я бы пошла искать Лусиана, но сейчас мне страшно видеться с ним. Он скажет что-то о случившемся, и я точно умру от смущения. Но в квартире жарко, и моя кожа зудит от желания выйти. Может, я просто пойду посижу на крыльце и гляну на прохожих. Посмотрю, кто сейчас на улице.

Я ещё раз проверяю свои волосы и сбегаю по лестнице. Я могу чувствовать готовящиеся обеды соседей, запахи заполняют лестничные пролёты. Мама точно принесёт что-то с собой домой, так как она заботится об одном старике и работает допоздна — готовит ему. Она наготовит побольше и принесёт нам. Старик ест только еду из блендера, потому что у него нет зубов для пережёвывания.

На работе мама носит бирюзовые халаты и ухаживает за двумя разными людьми, которые не могут о себе позаботиться. Она говорит, что прошла практику с моим отцом и затем смеется, будто это самая смешная шутка. Моего отца вообще не было рядом, он бросил нас, когда мне был год. Отец Лусиана тоже ушёл, и теперь Люк единственный мужчина в наших семьях, если не считать сыновей Хеми, но никто их и не считает.

Оказывается, у меня глаза отца, и мама говорит, что все мои тощие кости тоже от него.

— Посмотри на мои бёдра! — говорит она, стоя бок о бок со мной напротив зеркала, и она права: мои бёдра совсем не такие, как у неё.

Лусиан весь в отца — вот откуда у него эти веснушки и улыбка. В детстве он был блондином, но теперь его волосы потемнели, как и мои. Лусиан сильный и мускулистый, он выглядит опасным и грубым. Парни не связываются с ним на улице, ибо ходит слух, что Лусиан не боится отделать любого. Но дома мы не можем разговаривать или вести себя так, как на улице. Наши мамы сняли бы нам головы, насадили их на палки и скормили нам наши же ступни на обед, если бы узнали, насколько отличается наше поведение на улице от домашнего, особенно у Лусиана. Тити отправила бы его в военную школу. Дома он сын, но, с другой стороны, он и мужчина. И не просто мужчина, а тот мужчина, который получает всё, что хочет. Лусиан хочет быть как Джейли. Я не тупая, я знаю, что он делает.

Я шлепаюсь задницей на верхней ступеньке крыльца; мне нравится держаться подальше от последних ступенек. Так я могу быстро подскочить и забежать внутрь, если что-то плохое произойдёт. Не то чтобы люди палят из пушек на тротуаре каждый день, но и таких случаев достаточно для меня, чтобы держаться настороже.

Погода жаркая и влажная, даже когда я надеваю топ. Я подхожу к бакалее и покупаю себе апельсиновую содовую.

— Привет, Белен, как ты? — Парень за прилавком вручает мне соломинку и пакет, минуя очередь людей, ждущих, чтобы купить лотерейные билеты, пиво или поштучные сигареты.

Я кладу два четвертака на маленький прилавок перед окном из оргстекла. Улыбаюсь, благодарю, и он протягивает мне пачку жевательной резинки. В этом гастрономе я всегда получаю мелкие вещи бесплатно. Думаю, он втюрился в мою маму; это видно по тому, как он на неё смотрит. Я разрываю бумагу с соломинки и прокалываю ею баночку содовой, но продолжаю держать пакет обернутым вокруг напитка — так делает Лусиан.

Он стоит на углу с друзьями, когда я направляюсь обратно к крыльцу. Я смотрю в пол, так я могу притвориться, будто не вижу его и мне плевать, чем он занят. В основном, они разговаривают на испанском.

Здесь много иммигрантов, или, как мы их называем, деревенщин; они не знают, как ездить на метро, или даже в какой стороне центр города. Мы с Лусианом говорим на английском лучше, чем на испанском. Но Лусиан хорош в разговорах с другими людьми на любом языке.

Мы одновременно поднимаем глаза и встречаемся взглядами. Я быстро опускаю глаза и чувствую, что краснею. Наверное, мне не стоит смущаться — он единственный, кто целовал меня. Но я действительно этого хотела, и, когда он прижимал меня к холодильнику, я практически умоляла его о поцелуе. Во время урока по самообороне я не желала, чтобы он прекратил прикасаться ко мне. Однако я даже не предполагала, как ужасно всё может обернуться после, и что это заставит его ненавидеть меня. Ещё я чувствую вину, но знаю наверняка — многие девушки в школе целовали свои кузенов — а значит, это не может быть так отвратительно, насколько он показывает своим поведением

Ощущаю, как он разговаривает со мной взглядом и хочу продолжать слушать его. Уверена, внутри Лусиана кроется столько всего, и я видела многое ещё с тех пор, как мы были детьми, но подозреваю — он намного глубже; как бы я хотела заглянуть ему внутрь, чтобы осветить все тёмные уголки его души. Знаю, он хотел бы, чтобы у нас было больше денег или чтобы наши отцы были рядом; знаю: он беспокоится о будущем и о своей маме, которая всё так же держится за свою работу. Я слышала их споры о том, чтобы Люк продолжал учёбу в школе, видела слёзы Тити, когда он сказал, что хочет найти работу и поддерживать её.

— Хей, Белен! — зовет меня один из парней, и я поднимаю глаза, чтобы увидеть, как все они пялятся в мою сторону. Я ставлю свой напиток, встаю и медленно иду к ним. Надеюсь, они не разыгрывают меня, не подкалывают, и я совсем не изюминка их шутки. Не знаю, как Яри может шататься с ними — я просто не доверяю парням их возраста. У парней по соседству плохая слава, особенно у тех, кто практически живёт на углу.

— Отцепись от неё, — говорит Лусиан, бросая на меня резкий взгляд и дёргая головой в сторону нашего дома. Этот жест велит мне зайти внутрь и не быть жертвой их забав. Но я хочу показать Лусиану, что крута и могу справиться с этим; показать ему, что могу быть как другие девушки. Хочу, чтобы он увидел: другие парни тоже могут западать на меня.

— Белен, отправляйся наверх, — говорит он, тогда как я всё ближе подхожу к их группе.

— Да пусть остаётся с нами, Лаки, — возражает один из них. — Она выглядит прямо как Ева Мендес.

— Эй, Лаки, твоя кузина сосёт член? — спрашивает другой, и я осознаю, что мне стоит повернуть обратно. Но мои ноги продолжают идти и приближают меня к компании.

Однажды мама сказала мне, что люди могут чуять запах страха, как лошади, поэтому надо притворяться, скрывать его, когда находишься рядом с ними. Покажи им, что ты стойкий и не отступишь ни перед чем. Если только они сумеют уловить аромат твоего страха — они могут сойти с ума и напасть.

Лусиан хватает меня за руку и тянет прямо через центр группы. Я отчасти врезаюсь в его бок, и улыбка проскальзывает на моём лице, хоть я и не хочу этого.

— Даже если бы у меня было что-то с парнем, я бы вряд ли вам сказала, ребята, — вот что приходит мне в голову в отместку. Я хочу быть одной из тех девушек, которые не боятся; хочу быть крутой.

— Святое дерьмо, Белен! — протягивает один парень позади меня.

— О, черт! — говорит другой, и они все смеются.

Я улыбаюсь и краснею, так как не уверена, что их так развеселило. Лусиан хватает мою руку и тянет к нашему дому.

— Пусти! — выговариваю чётко. — Я хочу остаться здесь подольше.

— Нет. Ты. Не. Хочешь. Пошли. Сейчас же, — чеканит Лусиан, и я не могу отказать ему. Он слишком взбешён и, могу поклясться, он не примет мой отказ за ответ.

— И всё-таки о чём они говорят? — спрашиваю, в то время как он снова тащит меня домой.

— Подожди, пока мы не поднимемся, — бросает он, всё так же насильно уводя меня за собой.

— В чём твоя проблема… — восклицаю, внезапно останавливаясь на крыльце, опуская взгляд вниз на содовую и тёмное пятно на цементных ступеньках.

— Нет! — выдыхаю потрясённо и взбегаю прямиком в свою квартиру.

Это не может происходить со мной здесь и сейчас. Не перед теми парнями, не перед моим двоюродным братом. Я издаю звуки похожие на рыдание, наполненное сожалением. Но Лусиан догоняет меня на лестнице и пытается утешить.

— Моя мама на работе, — говорю, отворачивая своё лицо от него.

— Это впервые? — спрашивает он.

— Не хочу об этом разговаривать!

Мы находимся на его лестничной площадке, он ищет ключи. Я просто стою на месте, всхлипывая, желая стереть весь этот чёртов день.

— Входи, Белен, — говорит он, указывая головой на двери своей квартиры. Он вставляет ключ в замок и придерживает её открытой для меня. Я, ссутулившись, следую за ним. У меня такое чувство, что я не имею выбора, хотя даже не понимаю, почему. Мне следовало бы подняться к себе, снять грязную одежду и принять ванну. Он бросает ключи на стол и скрывается в ванной комнате; возвращается с зелёной упаковкой прокладок и протягивает её мне.

Я умираю от смущения; никогда не могла чувствовать себя более униженной. Молча забираю у него упаковку и направляюсь в ванну. Я спускаю штаны, чтобы рассмотреть, но это даже не особенно похоже на кровь; просто тёмное пятно, но, признаться, его вид меня пугает, и я усаживаюсь на унитаз. Лусиан с треском открывает дверь, и я кричу в знак протеста.

— Cálmate(с исп. Спокойно), Белен! — восклицает он и бросает мне бельё Тити и чёрные леггинсы. Он возвращается через пару секунд и толкает полиэтиленовый пакет в угол.

— Положи грязную одежду сюда. Мы можем отправить её в прачечную.

— О’кей. Спасибо. — Я успокаиваюсь, чувствуя абсолютную подавленность.

Заталкиваю грязную одежду в пакет и приклеиваю прокладку к трусам. Затем натягиваю леггинсы Тити и аккуратно мою руки, рассматривая следы крови повсюду.

Когда я, наконец, успокаиваю свои нервы достаточно, чтобы выйти из ванной, я застаю Лусиана, сидящего на диване, переключая каналы, будто бы ничего необычного и вовсе не произошло.

— Спасибо, — говорю я, чувствуя себя ещё более нелепо, чем раньше. — Думаю, мне надо подняться наверх и подождать возвращения мамы.

Лусиан оборачивается ко мне и кивает головой; на столе стоит стакан с водой и пару таблеток лежат рядом.

— Ох, нет, спасибо, я в порядке, — говорю, — я даже почти ничего не ощущаю.

— Моя мать всегда их принимает. Без них у тебя будут спазмы. Если ты хоть немного похожа на мою маму, то ты отключишься.

Я принимаю таблетки, их трудно глотать. Я благодарна Лусиану, но также чувствую себя глупо и пристыженно из-за случившегося.

— Как ты думаешь, другие парни будут смеяться надо мной в школе? — спрашиваю, с ужасом ожидая его ответа.

— Если они только попытаются, Белен, обещаю повыбивать им все зубы.

— Я чувствую себя такой глупой.

— Почему? У всех девушек такое бывает. Лучше на крыльце, чем в школе или ещё где-нибудь далеко от дома и от тампонов, — говорит он и пожимает плечами, будто эксперт по месячным.

— Почему для тебя это всё не проблема? — я оттягиваю прощание.

— Я же живу с женщиной. Здесь вообще нет ничего необычного, Белен — это должно было произойти рано или поздно. Ты больше не ребёнок.

— О’кей, спасибо, Лусиан, — говорю я, но слова кажутся шепотом.

Он снова смотрит в телевизор и бесконечно переключает каналы. Хочу попросить его о поцелуе. Я вроде и сама хочу его поцеловать. Но, кажется, он потерял ко мне интерес, поэтому я ухожу, даже не зная, как отблагодарить его.

***

Три месяца спустя моё состояние уже вчерашний день. Теперь у меня есть прокладки, тампоны, адвил и записка, освобождающая от физкультуры. Лусиан верен своему слову, никто не дразнил меня. Не знаю, как именно он заставляет всех его слушать, но никто мне об этом и слова не сказал, а это главное. Думаю, может это и хорошо, что все случилось перед Лусианом, он все же моя семья. Возможно, теперь, когда я превратилась в женщину, он будет воспринимать меня всерьёз. Но мы не оставались наедине — рядом всегда мама или Тити. Я хочу поблагодарить его и, признаться, поцеловать его.

Однажды вечером после драмкружка, я, открывая дверь, чувствую запах табака. Я знаю, что так пахнет практически от каждого бывшего маминого ухажёра. Запах усиливается, когда я поднимаюсь по лестнице выше. Поднявшись на последний этаж, я вижу, что дверь на крышу открыта, и кто-то курит там. Засовываю ключ в замок и толкаю дверь.

— Белен! — я слышу чей-то шепот; резко подпрыгиваю и закрываю дверь снова.

— Лаки? — спрашиваю, всматриваясь в тёмную дверь.

— Я на крыше, сестрёнка. Поднимайся, посмотрим на луну.

— Ты один? — думаю, что он там с девушкой.

— Да, чертовски один, а теперь тащи свою задницу сюда.

Дверь на крышу — это люк, и надо ещё взбираться вверх по металлической лестнице. В нашем здании нет выхода на крышу, поэтому Лаки должно быть испортил охранную сигнализацию. Толкаю люк и просовываю голову в дыру. Он сидит на заднице рядом с люком и рассматривает звёзды.

Рядом с ним выкуренная сигарета и кучка табака. Здесь же лежит мешочек, полный травки, а я реально не хочу ввязываться в эти проблемы. Но желание быть рядом с Лаки сильнее, чем мой здравый смысл. На крыше нет никакого защитного барьера, так что ты можешь влезть туда, перевернуться и упасть в темноту, раскрошив свой череп о тротуар. Так можно запросто стать свежей горячей новостью завтрашних газет.

Отталкиваюсь руками, но, кажется, я не сумею преодолеть дистанцию между последней ступенькой и открытым люком. Немного кряхчу, пытаясь залезть, и Лаки встаёт, пошатываясь, и подхватывает меня под мышки. Совместными усилиями я забираюсь через люк наружу. Здесь практически полная тишина, так далеко от улицы. Ночное небо бескрайне и безоблачно — идеально для созерцания звёзд, если бы вы, конечно, вообще могли разглядеть их над Манхэттеном.

— Хочешь закурить? — спрашивает Лаки, поднимая наполовину сожженный косяк.

Я качаю головой, и он кладёт его обратно, пожимая плечами.

— Почему ты здесь один?

— Просто надо было немного свободного пространства, — говорит Лаки задумчиво.

Я полностью его понимаю, ведь его мама точь-в-точь как моя, и они могу потерять чувство меры, когда вмешиваются в наши дела. Лаки скрещивает лодыжки и откидывается назад на вытянутые руки, растопырив пальцы. Он смотрит на небо и вздыхает; я, как и он, поворачиваю голову вверх, к небу.

— Как хорошо. Кажется, мы уже целую вечность не проводили время вместе, — говорю я и теряю дар речи, ведь мои слова звучат слишком откровенно.

Лаки кивает, глядя на меня, тогда как я утыкаюсь взглядом в свою руки.

— Ты знаешь, я пытался держаться от тебя подальше после случившегося.

Киваю. Я знала, что он это скажет, но всё равно вздрагиваю от боли, причинённой этими словами. Он избегал меня почти год из-за того, что я поцеловала его. Должно быть, он считает меня отвратительной.

— Прости, — шепчу, слёзы против воли катятся из глаз, достигая уголка рта. Я вытираю их руками, гадая, стоит ли мне уйти сейчас.

— Не извиняйся, Белен. Это мне не следовало целовать тебя, — говорит он, убирая волосы с моего лица. Я не поднимаю глаз и киваю. Мне вообще не надо было сюда залазить.

— Ты красивая, умная и замечательная во всех отношениях. Ты идеальна, Белен, и я не имел права… я воспользовался своим преимуществом.

— Я не настолько невинна, — говорю, смотря ему прямо в глаза. — И я сама хотела тебя поцеловать.

— Я не хочу быть плохим парнем, — отвечает Люк, и я не понимаю, что на самом деле он имеет в виду. — Ты лучшая часть моей жизни, и я хочу, чтобы так и было в будущем.

— Ты никогда и не был плохим парнем, Лусиан. Никогда. И, между прочим, я всё ещё хочу тебя поцеловать.

Святое дерьмо! Я сказала это. Возможно, это заняло целую вечность, но все же фраза прорвалась на поверхность.

Лусиан смотрит на меня, и его взгляда достаточно, чтобы остановить вращение планеты.

— Я бы сделал для тебя столько всего, если бы мог, — наклоняясь ко мне, шепчет он мне прямо в ушко. Его губы легко касаются мочки и посылают лёгкие волны дрожи по всему моему телу; они поднимаются по плечам и скользят по затылку. Это ощущается просто волшебно. Лусиан всегда своим присутствием доказывал существование магии для меня. Но прямо сейчас он заколдован, как и эта ночь. Дрожь превратилась в жар, я могу чувствовать оглушающий грохот пульса в ушах.

— Я хочу тебя, — говорю, удивляясь своей дерзости.

Я всегда твержу, что сохраню себя до брака, вместо того, чтобы перецеловать кучу парней, каждый из которых думает, что получил меня. Не хочу быть девушкой, о которой все болтают в школе, девушкой, которая, в конечном счёте, забеременеет и останется матерью одиночкой как мама или Тити. Но что я действительно желаю больше всего на свете так это, чтобы Лусиан взял меня и использовал так, как он делает с другими девушками. Даже если он бросит меня после этого, я всё так же неистово хочу пережить эти моменты, быть желанной им, быть тем, кого он хочет, сводить его с ума своим телом, чувствовать его язык у себя во рту; хочу, чтобы его стояк упирался мне в ногу, хочу ласкать, гладить его член руками; хочу тихих стонов, затруднённого дыхания и его бёдер, трахающих и вжимающихся в меня. Но есть Лаки с его бдительностью и сдержанностью. Я никогда не смогу отделаться от воспоминаний и безостановочно хочу быть с ним.

Я действую импульсивно, хватаю его за руку и тяну так, чтобы мы оказались лицом к лицу.

— Поцелуй меня снова, Лаки, я хочу этого. Пожалуйста? — прошёл почти год, но казалось, будто мы так и не покидали той кухни.

Он поднимает бровь и его лицо приобретает мученическое выражение. Опираясь на локоть, он проводит рукой по своим волосам, его голова наклонена так, что подбородок упирается ему в плечо. Он так долго раздумывает, колеблется, думаю, он и правда совсем не хочет этого. Я просто идиотка. Теперь, наверное, он будет насмехаться надо мной. Будет избегать меня до конца жизни.

— Забудь, — говорю, отталкиваясь ногами, чтобы встать. Лаки хватает меня за плечо и силой усаживает обратно.

— Черт возьми, не говори мне, что хочешь моего поцелуя, чтобы потом просто взять и сбежать, Белен!

— Просто забей, я ошибалась. Это была глупость. Я увлеклась, поддалась эмоциям. — Я снова плачу. Чувствую себя как оголённый нерв, будто бы сняла с себя всю одежду, а он только что приказал надеть её вновь.

Лаки делает глубокий вздох и закрывает глаза. Он раздумывает над всем этим. Я больше не могу терпеть.

И тянусь за поцелуем.

Предполагается, что мальчики должны целовать девочек, а не наоборот. Но я настолько сильно хочу этого; не могу жить дальше, если не получу от него поцелуй. Мои губы непорочны, они знают только вкус губ Лаки, — может поэтому они не могут перестать хотеть его.

Наверное, я просто сошла с ума. Но почему-то уверена — это будет потрясающе. Я уже целовала его раньше и помню, каково это было, помню каждую секунду — каждый удар языком, каждое посасывание, каждое бархатистое прикосновение его губ, скользящих по моим губам.

Он втягивает воздух, когда мой рот прикасается к нему, но не открывает глаз. Я стою на коленях, а он по-прежнему полулежит на локте. Он раскрывает губы, принимая мой поцелуй, его руки оборачиваются вокруг моего тела. Вначале он сжимает меня с опаской, но затем всё крепче и крепче, мой рот тает на его губах.

Лаки внезапно приподнимается и тянет меня к себе на колени. Я не могу оторваться от его рта или открыть глаза — всё кажется таким хрупким, иллюзорным. Я хочу этого, хочу до боли — вот и всё, что я знаю. Вместо того, чтобы получить облегчение от поцелуя, я чувствую сжимающий грудь спазм, уже боясь того момента, когда всё закончится. Знаю — мы ведь родственники, знаю, что не должна хотеть этого. Уверена, мама убьёт меня, узнав, что я была инициатором, будто распутная девка.

Я порочная. А она всегда предостерегала меня от этого.

Рука Лаки скользит по моей щеке и нежно обхватывает затылок. Он целует меня глубоко и мощно, так, что моё сердце грохочет в груди. Внутри меня медленно просыпается зверь; он зевает и потягивается, заполняя всё тело. Зверь бросается вперёд в жажде урвать побольше из того, что Лаки может дать. Я не могу чётко определить, что это, но зверь в точности знает, чего он хочет. Мои руки на его груди, в его волосах, исследуя всё его тело в поисках ответа. Это конец света? Ибо что вообще могло бы произойти после такого?

Моё хныкание сменяется стоном, и я тяну руку к его ширинке. Украдкой опускаю взгляд вниз и затем вновь поднимаю голову для поцелуя. Не думаю, что хочу секса; я не хочу трогать его член, но мне необходимо знать, завожу ли я его. Отчаянно хочу убедиться, что не хуже других женщин, которых он имел, такая же умелая, как и они, в способности возбуждать его. Он смотрит на меня с приглушённым чувством вины, не сводит с меня жаркого, похотливого взгляда. Его глаза полны порочного обещания. Его глаза говорят, насколько далеко он хочет зайти со мной.

Лаки направляет мою руку вдоль своей выпуклости в джинсах, я делаю резкий рывок ему на встречу и вновь захватываю его губы в глубоком поцелуе. Мой язык врывается в его рот и всасывает его язык. Ещё один глубокий стон вырывается из меня. Мой внутренний зверь пробудился и полностью завладел мною; я больше не та маленькая девочка, что ждёт его прикосновений на кухне. Даже если я и чувствую себя растерянной, мои инстинкты подсказывают что нужно делать. Я тяну вниз молнию и расстёгиваю пуговицу на его ширинке; просовываю руку внутрь его боксёров и веду ею вниз в поиске жара его члена. Тяжело дышу, почти задыхаюсь, когда беру его в руку, и он стонет в мой рот, целуя меня. Никогда не захочу никого другого. Только Лаки. Только его одного.

— Белен, — на выдохе стонет он, моё имя звучит так порочно в его устах.

Лусиан приподнимается на коленях и оказывается надо мной, медленно опуская моё податливое тело на чёрное покрытие крыши. Она мягкая и рыхлая, всё ещё тёплая после жаркого дневного солнца. Мои ноги невольно раздвигаются в приглашающем жесте. Как только наши тела соединяются, я прижимаюсь промежностью к его паху. Это ощущается так правильно, так замечательно. Как может нечто подобное считаться чем-то превратным?

— Белен, — произносит он снова напротив моих губ, не прекращая поцелуя. Знаю, он хочет сказать мне «нет». Напомнить, что мы кузены. Но я хочу слышать, как он говорит мне только «да»: своим ртом и своим телом. До смерти хочу чувствовать его вожделение, которое разжигаю именно я и никто другой. Я сделаю для этого всё, заставлю его ощущать всё так, как ощущаю я. Хватаю край своей белой футболки и рывком снимаю её через голову. В его глазах читается: «Какого хрена ты творишь?», но затем он замечает белый хлопок моего бюстгальтера, который так призывно приподнимает мою грудь. Я отчётливо вижу внутреннюю борьбу, отражающуюся на его лице.

— Для тебя, Лаки. Я хочу дать это тебе, — имею в виду мою девственность, тело, сердце, но не могу выговорить слова.

Я хочу, чтобы его вожделение взяло верх над остальными мыслями. Хочу видеть, как он берёт меня, как полностью теряет контроль. Хочу чувствовать его внутри себя. Я расстёгиваю шорты и извиваюсь, чтобы спустить их с бёдер.

— Пожалуйста, Лаки, — шепчу.

— Пожалуйста, что, Белен? Господи Боже!

— Пожалуйста, не отказывай мне, — отвечаю, потираясь своей затянутой в хлопковые трусики промежностью прямо по его внушительной выпуклости. Сначала он встряхивает головой как пьяница, чтобы протрезветь; затем он встряхивает ею уже со злостью и смотрит на меня прояснившимся взглядом.

Он отталкивается назад, пока не садится на задницу, и сгибает колени, опираясь на них локтями; скрывает лицо в ладонях, затем трёт брови нижней частью ладони.

— Черт, — выдыхает он, поднимая на меня взгляд.

Я сижу с прижатой у груди футболкой; мои слёзы впитываются в ткань, пока я пытаюсь вернуть контроль над собой. Меня только что отвергли, но я всё ещё переполнена тем, что хотела сказать и что хотела сделать.

— Я… я увлёкся, Белен. Позволил зайти этому слишком далеко.

— Я хотела, чтобы ты сделал это. Только ты, Лаки. Никто другой. — Я ждала год, желая сказать ему об этом. Более трёхсот дней, начиная с того самого поцелуя возле холодильника.

— Нет, Белен. Это не могу быть я. Просто продолжай хранить себя, дождись правильного, хорошего парня. Ты встретишь его быстрее, чем думаешь.

— Не хочу никого другого. Я хочу только тебя! — молю, сжимаю кулаки по бокам от себя. Как он вообще может думать, что я позволю кому-то другому дотрагиваться до себя подобным образом? Он оглядывается через плечо и качает головой в бессилии. Он не может сказать мне того же в ответ. Он не чувствует того, что и я. С чего бы ему? Он имеет Яри и ещё множество других женщин. Может, они сексуальней или делают всё лучше меня. А может он не хочет меня, потому что считает отвратительной.

Я хочу сказать что-то, но всё что у меня получается это издать тихий всхлип и выдохнуть. Отворачиваюсь от своего кузена и бегу к люку. Легко проскальзываю внутрь, как только моя нога касается первой ступеньки, и мчусь вниз по лестнице. Рывком натягиваю футболку через голову и тихо захожу в квартиру, мягко прикрыв дверь, чтобы не разбудить маму.

9 глава

Лусиан встречается со многими девушками, и под многими я подразумеваю тонны девушек. Он гуляет со старшеклассницами, с младшеклассницами, как Яри, и даже с теми девушками, кто уже выпустился, но по каким-то причинам всё ещё проводят время в его компании. Я же не встречаюсь ни с кем. Зато у меня отличные оценки, так что я прошла почти весь курс углублённого изучения литературы.

Я провожу ночи за учёбой, Лусиан же — шатаясь со своими друзьями по соседству или встречаясь с девушками. Я вижу его временами, когда возвращаюсь поздно домой — на крыльце, в коридоре, на углу — в любых местах. Иногда с Яри и это заставляет меня чувствовать себя неловко. Всякий раз, как мы с ней выбираемся погулять, все, чем она хочет заниматься, так это болтать о Лусиане и жаловаться на него. Уверена, он трахается с ней, как и со всеми остальными. Я говорю ей об этом, но она всё ещё меня не слушает. Надеюсь, он никого не обрюхатит, ибо Тити будет в неимоверной ярости.

Я учусь как проклятая, чтобы поступить в колледж. И Лусиан всё так же остаётся единственным парнем, которого я когда-либо целовала. Печальней то, что он единственный, кого я вообще хотела бы целовать.

Тити говорит Лаки собирается идти на службу, возможно в армию или на флот. Она считает это хорошим способом посмотреть мир. Я же думаю, что это хорошая возможность быть убитым, но мама десять раз мне говорила оставить своё мнение при себе. Итак, я отмалчиваюсь, когда речь заходит о будущем Тити и Лаки. Он всё время работает, так что он уже похож на взрослого мужчину. Не то чтобы я извращенка, просто все говорят то же самое. Лаки и раньше покупал пиво, и никто не просил у него удостоверения личности — они решили, что он выглядит достаточно взрослым.

Итак, Лаки отправится служить, а я пойду в колледж. Возможно, он женится на одной из своих девушек до этого, создаст семью, чтобы ему было куда возвращаться с войны. Яри называет своих соперниц шлюхами и ревнует его к каждой. Я не хочу быть грубой и удерживаю себя от подтверждения очевидного. Мы с Лаки не очень-то много разговариваем. Между нами тяготеет неловкость, когда мы остаёмся наедине. Мы больше не встречаемся на семейных сборищах или по дороге в школу.

— Белен! — кричит мама, и я отрываюсь от домашки. Сегодня мы встречаемся с Хеми и её детьми на Тайм-сквер и идём ужинать и смотреть кино. Если приезжает Хеми, то мама автоматически платит за всех, поэтому она уже совсем не в духе. Я завожу свой будильник сейчас на случай, если мы вернёмся домой слишком поздно, и я забуду это сделать потом.

Мама вырядилась в облегающее чёрное платье, на ногах туфли на каблуках. На мне же джинсы, свитер и носки с длинным ворсом, чтобы держать ноги в тепле.

— Отлично выглядишь! — говорю я, улыбаюсь её отражению.

— Помоги мне с этой молнией, детка, — просит мама.

Убираю её волосы в сторону перед тем, как застегнуть молнию. Она пахнет детским лосьоном и лаком для волос, и у меня появляется непреодолимое желание сжать её в крепких объятиях.

— Не могу поверить, что в это же время через год мы будем праздновать твой выпускной. Я так горжусь тобой, Белен. Мы все знали, что ты смышлёная, но ты превзошла любые наши ожидания.

— Я просто много учусь, вот и всё. Не смущай меня, мам. И только не говори ничего подобного перед тётей Хеми.

— О, так мне запрещается гордиться своей дочерью? — она снимает оставшиеся бигуди с головы и бросает их на столешницу.

— Нет, конечно, ты можешь, но просто не переусердствуй. Ты же знаешь, кузены последние, кто хотел бы слышать о моих успехах.

Мама берёт черный карандаш для глаз и затемняет им уголки. Мне нравится наблюдать, как она красится, потому что это напоминает мне детство и те особые случаи, когда мама наряжалась, чтобы пойти на вечеринку. Я просто обожала эти моменты.

— Лусиан всегда с удовольствием слушает, как у тебя дела, — замечает мама. У неё во рту шпильки для волос, и она закалывает ими мои волосы с одной стороны.

— Лусиан терпеть меня не может, ибо я не дотягиваю до его крутизны, — безо всякого выражения говорю я, отталкивая её руку. — Оставлю волосы распущенными. Пойдём, а не то опоздаем, и Хеми со своими детишками сожрёт пол ресторана.

— Вы двое всегда были так дружны, как брат с сестрой. Что случилось? — спрашивает мама, пока я помогаю ей скользнуть в её новенькое пальто.

— Думаю, мы просто выросли, — отвечаю, пожав плечами.

— Кажется, дело не только в этом, — протягивает мама, когда мы выходим из квартиры, и она закрывает входную дверь на ключ.

— О, ладно, может всё дело в том, что он начал спать с моей лучшей подругой, — мой голос просто сочится сарказмом.

Мама оглядывается через плечо и пристально смотрит на меня. Я поднимаю глаза и замечаю Тити с Лусианом, которые стоят внизу на лестничной площадке.

— Hola(с исп. Привет)! — здоровается мама, целуя их в щёки.

Взгляд Лаки говорит: «Что, серьёзно?»

— Не знала, что они пойдут, — бормочу, скрещивая руки на груди.

Мы едем на метро в центр, мама с Тити смеются и болтают так, будто бы не виделись годами и вовсе не живут в одном здании. Я целенаправленно не сажусь рядом с ним, а еду всю дорогу сидя по другую сторону рядом с мамой.

Когда мы приезжаем на Тайм-сквер, я быстро выбираюсь из поезда. Я даже не могу встречаться с ним глазами. Уверена, он считает меня больной или сумасшедшей, эдакой сексуально озабоченной личностью. Дойдя до дороги, мы ждём зелёного света на светофоре, чтобы перейти на другую сторону. Я упорно пялюсь на противоположную сторону улицы. Всем нутром чувствую его присутствие рядом, но отказываюсь смотреть на него.

— Ничего не забыла? — спрашивает он, и я резко поворачиваю голову, чтобы посмотреть. Он держит двумя пальцами за ремешок мою сумку.

Должно быть, я так нервничала, что оставила её в поезде. Я даже не заметила, как Лаки подобрал её. Качаю головой, широко разинув рот.

— Спасибо, — бормочу, забирая у него сумку. Кажется, я покраснела. Боже, он, наверное, думает, что я какая-то слабоумная. Сексуально двинутая идиотка, которая даже не может уследить за своими вещами, и которая, к тому же, втюрилась в своего двоюродного брата.

— Привет, — говорит он, улыбаясь. Я снова смотрю вперёд, но он всё так же стоит и дружелюбно улыбается мне. Он застаёт меня врасплох, и из меня вырывается смешок. Лаки тоже смеётся, и это, по крайней мере, разрушает малую долю напряжения между нами.

Мы приходим в шумную, броскую и набитую закусочную на Тайм-сквер. Хеми уже здесь, как и её дети. Самая маленькая, Бриана, ревёт из-за пролитого напитка. Хеми использует гигантскую кучу салфеток, чтобы всё вытереть. Она ругается с Раймондом и, повернув голову, замечает нас. Хеми… большая, она всегда была такой. Но сейчас она по-настоящему огромная, потому что беременна. Мама и Тити по сравнению с ней выглядят стройняшками. Пока она вытирает разлитый напиток, её руки трясутся как желе, а штаны слазят так низко, что выставляют на всеобщее обозрение расщелину её задницы. Бриана и Аннализ дерутся, одна кидает в другую кубиком льда, и он приземляется прямиком в чей-то чили.

— О, Господи, — вздыхает мама.

— Dios mío (прим. исп. Боже мой), — соглашается Тити.

— Давай, я повешу твоё пальто, — говорит Люк и его руки скользят по моим плечам.

Я с трудом выдыхаю, жар в крови резко возрастает.

— У нас всё в порядке? — шепчет Лаки мне на ухо, пока снимает с меня пальто.

— Всё хорошо, — отвечаю я, но каким-то образом это звучит скорее как вопрос.

Тётя Хеми сдавливает меня в объятиях, за ней идут близнецы и все её остальные отпрыски, пока я не дохожу до конца стола в красно-белую клетку. Они уже успели съесть весь хлеб в корзинке, оставив только одни корки. Я сажусь и достаю столовые приборы из салфетки, затем поднимаю взгляд и улыбаюсь своей родне, чувствуя решимость провести этот вечер в своё удовольствие и, пользуясь случаем, наесться до отвала мороженого с фруктами и орехами.

Смотрю на Лаки, флиртующего с девушкой в гардеробе. Он смеётся и меняет позу. Увлекательно наблюдать, как она сразу же тает, смягчается для него. Наверное, проходит всего секунд двадцать, как она тянется за своим телефоном. Смотрю, как они вбивают номера друг друга в свои телефоны, и чувствую себя больной. Его поцелуй был таким прекрасным и таким особенным для меня. Но также он целуется и с любой другой девушкой, которую хочет. И, кажется, все они хотят его. Моё сердце обливается кровью, когда он улыбается той девушке. Лаки никогда не полюбит меня. Он никогда не будет принадлежать мне, и попытки заставить его, в конце концов, только причинят мне ещё большую боль.

— Белен! — зовёт мама, и я фокусирую на ней свой взгляд. — Детка, передай хлебные палочки. Ты сегодня витаешь где-то в облаках.

— Прости, — выдавливаю извиняющуюся улыбку. «У нас всё в порядке?» — может, это значило: «Ты в порядке, Белен? Или ты собираешься вести себя весь вечер как дура с кислой миной».

Лаки возвращается и обсуждает спорт, телевидение, музыкальные клипы, едва проглотив хоть что-нибудь из еды. Он громкий и общительный в компании тёти Хеми и близнецов, изображая изо всех сил комедийное действо из карибского эстрадного выступления, которое он видел по телевизору. Я могу только смеяться над его имитацией самого неразборчивого доминиканского акцента, которую я когда-либо слышала, хотя он всё же не редкость в нашем районе. Но из манеры Лаки вести разговор я подозреваю, что он под кайфом.

Лаки уходит с близнецами и Аннализ играть в игровые автоматы. Я сижу с мамой, своими двумя тётями и Брианой, размазывая своё мороженое по тарелке, так и не съев его. Они спрашивают о моих успехах в школе, и я выдаю заготовленный ответ, который говорю всем: от школьного психолога до старушек у нашего дома.

Иногда мне кажется, что я являюсь воплощением фантазий каждого в моей семье и того, как бы они поступили, вместо того, чтобы думать о себе и о том, чего я хочу на самом деле. Я долбанный уравнитель, плата за грехи, второй шанс в новом поколении. Я не могу забеременеть, вылететь из школы и переехать в Колорадо с заключённым, как поступили мама, Тити и Хеми. Я не могу материться. Я не могу курить наркоту или даже пить пиво. Я не могу пропустить комендантский час, слишком сильно краситься или даже разговаривать, как девчонки по соседству. Я не могу застрять в Хайтс, но и не могу вернуться на острова. Я не могу жаловаться на отсутствие отца в моей жизни и носить слишком короткие юбки так, чтоб парни пялились ещё больше обычного. Я не могу быть собой. Я даже не знаю, чем бы хотела заниматься.

Парой предложений я рассказываю им о своём будущем; это обычный заученный монолог, а не реальный план, которому я могу следовать. У мамы наворачиваются слёзы на глаза, Тити прижимает руки к груди, а Хеми только фыркает от неодобрения и делает глоток из своего гигантского стакана с солёной и нетронутой «Маргаритой».

Парни и Аннализ возвращаются, и у нас уходит целая вечность на то, чтобы собраться, рассчитаться, надеть пальто и выйти. Лаки забирает наши вещи у той девушки с гардероба. Я вижу, как он улыбается ей и вскидывает бровь. Он проговаривает ей губами «позвони мне» и, кажется, меня сейчас вырвет. Феттучини «Альфредо» устраивает бунт в моём желудке. Я больше не хочу идти в кино, я просто хочу домой. Лаки предлагает мне пальто, удерживая его так, чтобы я могла проскользнуть руками в рукава.

— Мадам, — улыбается он.

Отвечаю лёгкой улыбкой, но ни за что не куплюсь. Трать своё обаяние на кого-то другого, Лаки. Ибо меня это ранит слишком сильно.

— Мы ведь богатые люди с хорошими манерами, — говорю я между тем. — Только посмотри на тётю Хеми.

Хеми как раз ныкает все игровые талоны, поднимая их даже с пола. Один Господь знает зачем — может, потому, что мы больше никогда сюда не вернёмся. Она запихивает все остатки в пакет, который извлекла из своей сумочки.

— Хеми особенная, взгляни на её рубашку, — отвечает Лаки и улыбается вновь. — Как думаешь, что это значит?

Не знаю даже, где она берёт подобные вещи, — на её рубашке надпись: «Bitch A$$».

— Думаю, ей приходится прокармливать много ртов, денег просто не хватает.

— Хеми будет заботиться только о собственном рте, и ты это знаешь, Белен.

Когда мы выходим из ресторана, идет легкий снег. Воздух немного прогрелся, так что снег, попав на землю, превращается в слякоть. Тротуар мокрый и покрыт калейдоскопом оттенков, отражающихся от ослепительных огней на Тайм-сквер. Лаки и я плетёмся в самом конце компании как в старые добрые времена.

Я и Лусиан. Всегда вместе. Практически неразделимы.

Он для меня самый близкий член семьи, кроме мамы. Порочные мысли пробуждают лихорадку во всём моём теле. Из-за своих желаний я чувствую себя ужасно. Думаю, Бог упустил что-то крайне важное, когда создавал меня. Помню, как нас учили в школе, что «отвращение» — это эмоция. Как любовь или страх, что-то, что не зависит от твоего выбора. Может, Бог лишил меня этого или просто забыл дать. Я хочу заставить Лаки любить меня, и совсем не как брат сестру.

В кино мы, конечно же, закатываем новую сцену. Бриана снова плачет, а тётя Хеми практически выпотрошила содержимое своей бездонной сумки, чтобы найти кошелёк. Щель её задницы опять выставлена на приятное обозрение остальным в очереди, стоящим позади нас. Затем Хеми никак не может найти свою платёжную карточку, так что приходится платить маме. Потом она застаёт Раймонда за курением и отвешивает ему подзатыльник. Каким же тупым ты должен быть, чтобы курить в очереди на четыре человека позади от своей матери, если не хочешь, чтобы она тебя застукала?

Лаки стонет и смеётся. Я смеюсь вместе с ним и нахожу силы для сочувствия. Хеми и её шайка всегда хороши для того, чтобы отвлечься. Затем мы начинаем спорить по поводу фильма: все ребята хотят смотреть боевик, но мама говорит, что Бриана ещё слишком мала для такого, и нам нужно пойти на просмотр фильмов Диснея. Ещё показывают мелодраму, и я бы с удовольствием пошла на неё, но я слишком стесняюсь предложить это другим в оглушающем хаосе криков.

В конце концов, парни идут смотреть боевик с Лаки в роли сопровождающего — как самого ответственного из этой компании. Мама, Хеми и Тити вместе с Брианой и Аннализ идут на Дисней. Я единственная, кому достается билет на мелодраму. Затем все начинают идти на уступки друг другу, и спор разгорается вновь. Я отделяюсь от их группы и отхожу, чтобы посмотреть трейлер на большом экране противоположной стены. Я собираюсь зайти в свой зал, когда Лаки замечает меня. Он несёт большое ведёрко попкорна и уже поедает его.

— Хей, Белен, куда собираешься?

— Хочу посмотреть этот, — отвечаю я. Где к чёрту его носило?

— Одна? — спрашивает он достаточно громко, чтобы несколько человек повернули головы в нашу сторону.

— Да, одна. — О’кей, я неудачница. Но я так редко хожу в кино, что хочу посмотреть интересный именно мне фильм.

— Что за фильм? — спрашивает Лаки, наморщив лицо в замешательстве.

— Мелодрама. Девчачье кино. Тебе не понравилось бы.

— Подожди, дай мне усадить этих лузеров, и я приду и найду тебя, — он говорит это так небрежно и обыденно, будто бы наши отношения вернулись в старое нормальное русло.

Я ощущаю прилив волнения, идущий от сердца. Он двигается так быстро, что я могу грохнуться в обморок или просто умереть от сердечного приступа. Так, веди себя нормально. И не обмочись. Он почувствовал себя неловко, так как ты была одна. Успокойся, это же вообще ничего не значит. Всего лишь фильм, а не свидание и тем более не признание в любви. Но, видите ли, в чём проблема: происходящее означается для меня всё, для него же — ничего. Я всего лишь его малышка кузина и, возможно, он вообще забыл, что целовал меня пару лет назад.

Он не возвращается целую вечность, и я начинаю думать, что он бросил меня. Я даже сажусь сзади, подальше от остальных, чтобы убедиться, что он не пройдёт мимо. Мне нужно надеть очки — тогда я смогу видеть экран. Анонсы мне нравятся. Хотела бы пересмотреть каждый из этих фильмов.

— Белен! — коротко и отрывисто зовёт он, затем свистит. Этот свист мне знаком ещё с фермы моего деда в Сантьяго. Наши мамы обычно свистели, если мы слишком долго засиживались на спортивной площадке или терялись в продуктовом магазине. Я просто поднимаю руку, и он направляется прямиком ко мне.

— Простите, извините, — говорит он, когда проходит мимо единственных других двух людей в этом ряду. Он слегка наклоняется и рассыпает немного попкорна. Я посмеиваюсь над ним, и моя улыбка неимоверно широкая, ведь меня переполняет счастье от одной только мысли, что я буду сидеть рядом с Лусианом, просто проводить с ним время.

— Очки? — спрашивает он, наконец, дойдя до меня.

— Субтитры. Фильм на французском. Я забыла сказать тебе, — шепчу я. Лаки падает в кресло, оно подпрыгивает, и ещё больше попкорна высыпается из ведёрка.

— Ты, должно быть, издеваешься надо мной.

— Не-а, — говорю, едва сдерживая улыбку.

Фильм великолепен. Он потрясающе романтичен. Об истинной любви и двух полностью сумасшедших, влюблённых до безумия людях. Между ними есть препятствия, но вместе они всё преодолели. Оба влюблённых актёра настолько изумительны, что я чувствую себя под кайфом, и, опьянённая любовью, просто наблюдая за ними.

Каждый раз, как я засовываю руку в ведёрко попкорна, я натыкаюсь на руку Лаки и ощущаю жар. Каждый раз, как пара целуется на экране, я вспоминаю его поцелуй. Каково это: чувствовать его выдох так близко к своему лицу, тепло его дыхания, распространяющегося по моей верхней губе. Каково это ощущать его, такого твёрдого, зажатым между моих ног. Я бы отдала всё, что угодно, лишь бы снова оказаться на крыше и вновь стать объектом его влечения.

Украдкой смотрю на него. Он смотрит на меня. Возвращаю взгляд обратно на экран.

Я мокрая между ног, нуждаюсь и жажду его. Не могу сказать, от чего я так завелась: от фильма или потому, что мой двоюродный брат сидит рядом. Снова бросаю на него взгляд и вижу, что Лаки всё так же смотрит на меня вместо фильма. Я стойко удерживаю его взгляд, и что-то невысказанное проскальзывает между нами. Бессловесный диалог длится слишком долго, и я ощущаю, что краснею. Это то, чего избегал Лаки, и это то, из-за чего я не могу оставаться в стороне.

Лаки обхватывает голову руками, стонет достаточно громко и подрывается с места. Он оставляет попкорн на сидении и пробирается между рядами пока не может двигаться вперёд свободно и сбегает через выход.

Я раздавлена. И снова унижена. Я подумала на мгновение, что он хочет меня — ошибочное суждение. Реальность его чувств оседает тяжёлым камнем в животе. Он просто хочет быть моим кузеном, так почему же я не могу сделать этого? Так почему же должна быть изгоем с недопустимым вожделением? Почему я должна быть неумелой девушкой, которая втюрилась в своего двоюродного брата? Я поднимаю ведёрко попкорна, но не ем его. Просто хочу держать его, потому как недавно оно было в руках Лаки. Хочу вернуть себе часть его энергии.

Мои слёзы стекают в ведёрко, пока я плачу одна в темноте. Я уже даже не смотрю фильм, ибо наблюдать за влюблёнными для меня сейчас слишком больно. Тащусь через проход, мне нужно попасть в уборную и привести себя в порядок. Умыться перед тем, как все фильмы закончатся, а я покроюсь пятнами, покраснею и окажусь с опухшими глазами — неопровержимое доказательство моей влюблённости.

Сбросив попкорн в мусорник, я умываю лицо прохладной водой из крана. Я уже в состоянии контролировать рыдания, но меня беспокоит то, как сильно он влияет на меня. Не глядя в зеркало, вытираю руки и лицо и направляюсь в главный зал. Женщина кричит, чудовище рычит, затем музыка, сопровождающая боевик, начинает оглушительно реветь, ещё больше дезориентируя меня. Ощущаю, что всё такая же мокрая и набухшая от возбуждения между мог. Я нахожусь в неуравновешенном состоянии и не могу доверять себе, что не расплачусь вновь.

Когда выхожу, замечаю Лаки, покидающего мужской туалет прямо напротив меня. Его голова опущена, только глаза смотрят на меня, что делает его взгляд ещё более глубоким, тёмным. Хочу провалиться сквозь землю.

— Прости, — говорю, заламывая руки. Я совсем не хотела всё испортить.

— К чёртям всё! — рявкает Лаки и я боюсь, что он и правда слишком зол на меня. Он настойчиво идёт в мою сторону, но он не агрессивен. Он толкает меня к стене, задрапированной ковром, так, что я почти падаю. Лаки крепко вжимает меня в стену своим телом, наклоняет голову и целует.

Целую его в ответ настолько яростно, что забываю дышать. Мой рот скользит по его губам и больше ничего в этом мире меня не волнует.

Вот всё, чего я хочу. Всегда. Только Лаки.

Его язык поглаживает мой в согревающей мягкой ласке, тогда как его тело сминает моё. Это не просто поцелуй, ибо его руки шарят вдоль моего тела: он сдавливает мой затылок, сжимает мой зад, касается моей груди через ткань футболки. Я тяну руку к его ширинке. Могу чувствовать его член, выпирающий из джинсов. Отчаянно хочу делать с ним ужасные вещи, хочу, чтобы и он воплотил со мной своими самые грязные желания.

— Не здесь, Белен, — пытается утихомирить меня он, и отводит мои руки от своего паха. Он с силой придавливает мои запястья к ковру на стене и лижет мои распухшие губы. Чувствую напряжение между ног. Пытаюсь поймать его рот, но он дразнит меня, улыбается и отклоняет голову. Я прижимаюсь промежностью к его члену, и нам становится не до смеха.

— Бл*дь, — стонет Лаки и погружает язык глубоко в мой рот. Я посасываю его язык, его губы, желая втянуть внутрь любую его часть.

— О, целующаяся парочка кузенов, — протягивает Раймонд, лениво топая мимо нас в мужской туалет.

— Боже… — говорю, отходя от Лаки и потирая свой рот.

— Дерьмо, — отзывается Лаки, опуская руки по бокам. Он делает шаг назад, матерится и ударяет по стене кулаком.

— Он расскажет всем, как только закончится кино, — говорю, пока мой мозг лихорадочно пытается найти выход из той ситуации. Меня почти застукали за единственной постыдной вещью, которую я собиралась совершить. Вот он способ разрушить тот иллюзорный образ, который я с таким трудом строила столько лет. Тогда всё, о чём я разглагольствовала в ресторане — не что иное, как дерьмо собачье; дура, я же всё испортила.

— Нет, Бей, не переживай. Раймонд тупой тормоз. Пойду дам ему косяк, чтоб заткнулся.

— Уверен? — спрашиваю его, мои руки подрагивают от нервов. Когда я целую Лаки, я так дико возбуждаюсь, что весь мой страх покидает корабль, исчезая за бортом.

— Я никогда не позволю ни чему плохому случиться с тобой. Обещаю.