Бунт Хаус

Глава 10.

ЭЛОДИ

НИКТО И СЛОВОМ не обмолвился о ноже, торчащем из моей кровати.

Этот факт кажется мне немного странным.

Я думала, что это будет первое, что директор Харкорт захочет обсудить со мной. Конечно, ей следовало бы заверить меня, что я в безопасности и никому не будет позволено причинить мне вред здесь, в академии Вульф-Холл. Однако она, казалось, гораздо больше заботилась о замене моего поврежденного имущества, а не о том, чтобы докопаться до сути дела.

Ни у кого не было никаких идей или предположений относительно того, кто мог сделать это с моей комнатой, или чего они надеялись достичь, разгромив мои вещи.

Однако военная подготовка, которая прошла в моем детстве, была не только физической. Она также была и ментальной. Меня с самого раннего возраста учили считывать и оценивать ситуацию с первого взгляда. Я знаю, как считать комнату и разобрать ее на части, кусочек за кусочком, не прикасаясь ни к одной вещи. Полковник Стиллуотер научил меня делать обоснованные выводы о намерениях человека по его действиям, и я уже сделала ряд обоснованных выводов о взломе, основываясь на том, что я наблюдала в течение первых пяти секунд после того, как вошла в свою комнату.

Тот, кто разнес комнату на куски, не пытался мне угрожать.

Или, по крайней мере, это не было их главной целью.

Страницы, вырванные из книг? Это было целенаправленное действие, как и ящики, которые были сняты с полозьев и брошены вниз на пол. Тот, кто вломился в мою комнату, явно что-то искал. Что-то спрятанное под обложкой книги или приклеенное скотчем ко дну ящика. А подушки и кровать? То же самое. Они искали что-то, чего, как мне кажется, не нашли.

Вполне возможно, что нож в кровати не был угрозой. Вполне возможно, что тот, кто перевернул мою комнату, в какой-то момент был потревожен либо мной, либо кем-то еще, и убежал, случайно оставив клинок закопанным по самую рукоять.

У меня нет причин думать, что это сделал Рэн, но каждая клеточка моего тела кричит, что это был он. То, как он смотрел на меня во время нашего английского... казалось, что он замышляет ужасные, злые вещи, и по какой-то нездоровой причине я не могла заставить себя перестать смотреть на него. Этот час, проведенный взаперти в комнате доктора Фитцпатрика, был очень неловким. Мне следовало бы иметь немного больше самообладания. Я должна была быть в состоянии блокировать Рэна. У меня никогда раньше не было проблем с игнорированием парня, но этот парень… Этот парень совсем другой.

Я подозреваю, что он намного больше, чем я могу выдержать. И вторгаться в мою комнату? Ломать все мои личные вещи? Уничтожать единственное, что мне действительно дорого? Это так холодно, расчетливо и жестоко, что я на самом деле боюсь, что не смогу справиться с вниманием такого парня, как Рэн Джейкоби, в одиночку.

Я слишком взволнована, чтобы спать, поэтому расхаживаю взад-вперед у окна, переваривая все это в голове. Какого черта он хочет от меня? И какого черта ему понадобилось в этой комнате? Я так мало знаю о Рэне, что угадать ответы на эти вопросы практически невозможно.

Что мне с ним делать? Что мне делать с этим тревожным очарованием, которое я чувствую, словно змея обвивается вокруг моих внутренностей каждый раз, когда я думаю о его проклятом имени? Как, черт возьми, я переживу эти последние месяцы в Вульф-Холле, не вляпываясь в какую-то ужасную, темную игру? Потому что мне кажется, что сейчас произойдет что-то ужасное и темное. Подобно грозовым тучам, скопившимся в небе над Вульф-Холлом, это предчувствие давит на меня сверху, наполняя ужасом.

Судя по тому, как реагирует Карина всякий раз, когда Рэн, Дэшил или Пакс оказываются поблизости, мои опасения вполне оправданны. Дэшил обошелся с ней ужасно и разбил ей сердце, но что-то внутри меня подсказывает, что в этой истории есть нечто большее, чем она говорит. Она хранит секреты, и я не виню её в этом. Мы дружим всего чуть больше недели. Я не могу ожидать, что Карина поверит мне и примет меня в свой круг доверия, когда ни одна из нас еще не поняла друг друга.

Карина предупредила, чтобы я не подходила близко к парням или их драгоценному Бунт-Хаусу, но черт... Если есть что-то, что мне нужно знать, что-то конкретное, что может помешать мне серьезно пострадать, тогда это будет полезная информация.

Лучшее, что я могу сделать, это держаться подальше от Рэна и его друзей. Избегать контакта с ними любой ценой. И поставить гребаный замок на дверь моей спальни, хотя они запрещены согласно правилам Вульф-Холла. Предписания о пожаре, здоровье и безопасности или что-то в этом роде. Но теперь, когда такое случилось, пусть посмеют мне запретить защитить себя и свои вещи.

К полуночи шторм снаружи становится настолько сильным, что ветер завывает через щели в окнах, а дождь стучит по карнизам над моим окном, как будто старый отряд моего отца тренируется прямо здесь. Снаружи так темно, что я едва различаю ветви огромных живых дубов, нависающих над лабиринтом, вздрагивающих и стонущих под натиском стихий.

Я жила в самых разных местах, климате и ландшафтах. Какое-то время моя мать настаивала, чтобы я осталась с ней на год в Чикаго, когда я была ребенком, но кроме этого все другие дома были в теплом климате. Пустыни и пляжи — по большей части из-за отцовской нелюбви к холоду. То, что он отправил меня жить в такое жутко холодное место, говорит о том, что он реально планирует никогда не навещать меня здесь. Что меня вполне устраивает.

Но такая погода кажется мне неестественной. Я никогда не испытывала ничего даже отдаленно похожего на это. Я ненавидела грозы с детства, но сегодня вечером мой страх усилился в тысячу раз, учитывая то, что произошло в моей комнате.

Часы на моем мобильном телефоне показывают 2:15 утра, когда шторм достигает своего апогея. Где-то громко хлопает дверь со ставнями, грохоча каждые несколько секунд на сильном штормовом ветру. Я пытаюсь заснуть, но обычно тихое здание стонет и вздыхает так оглушительно, что я никак не могу отключиться. Взволнованная сверх всякой меры, я встаю с кровати, откидываю одеяло и дрожу от холода, который просачивается сквозь тонкую ткань моей пижамы. Я стою перед окном, ненавидя мелкий дождь, который заслоняет вид с другой стороны стекла, желая, чтобы он прекратился…

...и вот тогда я вижу свет.

Ни уличный фонарь, ни свет из окна спальни: вспышка света в виде узкого столба ослепительно белого цвета, устремившегося прямо в воздух из самого центра лабиринта.

Я моргаю, и он исчезает.

Наверное, тебе померещилось, Стиллуотер. В два часа ночи, под проливным дождем и холодом там никого не может быть. Это невозможно. Ни один человек в здравом уме…

Столб света снова вспыхивает в темноте, на этот раз пронзая прямо вверх, а затем опускаясь так, что светит прямо в мое окно. Я ослепла, когда интенсивный луч света ударяет мне в лицо. Я делаю шаг назад, прикрывая глаза, но луч света уже переместился, качаясь слева направо по лабиринту.

— Какого черта?

Я щурюсь в окно, пытаясь разглядеть, откуда он доносится, но из-за дождя и непроницаемо плотного облачного покрова невозможно разглядеть ничего, кроме смутных очертаний мира за пределами моей комнаты.

— Что бы это ни было, это не мое дело. — Я говорю это вслух, имея в виду это всеми фибрами своего существа.

Если кто-то настолько глуп, чтобы отважиться на это безумие, значит, на то есть веские причины. Это, наверное, один из профессоров, разбирающийся с какими-то погодными повреждениями, задраивает люки.

Тащи свою задницу обратно в постель, Элоди. Задерни эти чертовы занавески и иди спать. Сейчас же.

Иногда я не подчиняюсь своим собственным приказам. Я делаю глупое дерьмо, хотя и говорю себе, что нужно делать прямо противоположное. Но я никогда не ослушаюсь себя, когда использую сердитый лай моего отца, как голос разума в моей голове. Задергиваю шторы и снова забираюсь под одеяло, твердо решив поспать хотя бы пару часов, прежде чем завтра утром в мою дверь постучится Карина.

Я могу это сделать. Могу закрыть глаза, отключить свой мозг и погрузиться в сон.

Снаружи бушует буря, и я вдыхаю через диафрагму, выпячиваю живот, наполняя легкие кислородом. Такое дыхание — отличная успокаивающая тактика во время приступа паники, я все еще впадаю в них время от времени, но оно также имеет дополнительное преимущество, заставляя меня заснуть. Если я буду делать это в течение нескольких минут, напряжение в моем теле спадет, и я отключусь, прежде чем даже осознаю, что вот-вот засну. Есть что-то гипнотическое во втягивании такого количества воздуха, наполняющего мое тело. Очень редко этот трюк не срабатывает.

Я очищаю свой разум…

Вдох…

Выдох…

Пауза.

Вдох…

Выдох…

Пауза.

Повторяю это действие снова и снова, но мой разум никак не успокаивается. Проклятье. Я открываю глаза, выдавливая тяжелый стон. И там, в дальнем конце моей комнаты, над деревянной дверью виднеется неровный прямоугольник света.

Черт. Должно быть, я плохо задернула шторы. Рыча, сажусь, собираясь снова свесить ноги с кровати, но тут свет гаснет и исчезает.

Хм.

Лааадно.

Он возвращается прежде, чем я успеваю откинуться на подушки.

Свет быстро вспыхивает и гаснет, как неисправный прожектор. Сначала это выглядит случайным, но когда я смотрю на него немного дольше, то понимаю, что вспышки света не случайны. Совсем не случайны.

Это гребаная азбука Морзе.

Такие же короткие вспышки как у азбуки Морзе, повторявшиеся снова и снова. Я жду, пока цикл остановится на секунду, указывая на конец сообщения, и когда он снова запускается, я изо всех сил стараюсь не отставать от вспышек.

Точка-тире-тире-точка. Это «P».

Я пропускаю следующую часть. Кто бы ни стоял под проливным дождем, посылая тайные сообщения другому студенту в этом здании, он сигналит слишком быстро, чтобы я успевала за ним.

Я жду, выжидая, пока сообщение не начнется снова.

«Р», а потом точка, тире, тире. Это буква «W». Последняя буква- тире, точка, тире, точка — это буква «С».

PWC?

Любой человек с половиной мозговой клетки и отцом в армии знает, что такое PWC: действовать с осторожностью.

Хмм. Что-то вроде любовного свидания? Приглашение? Предупреждение? В моей постели тепло, и здесь гораздо суше, чем снаружи. В любую другую ночь мне было бы любопытно узнать об этом послании и о том, что оно означает, что я не смогла бы остановиться; мне пришлось бы улизнуть и посмотреть, какие непристойные встречи происходят в лабиринте, но сегодня мой собственный инстинкт самосохранения говорит мне, что мне гораздо безопаснее там, где нахожусь, защищенная от летящих обломков, штормовых ветров, ледяного дождя и переохлаждения.

Когда я собираюсь снова попробовать свою дыхательную технику, мои веки трепещут... и свет начинает мигать снова, с совершенно новым сообщением:

Т... Ы...

Б… О… И… Ш… С… Я

С… Т… И… Л… Л… У… О… Т… Е… Р

?

Свет гаснет, и на этот раз насовсем.

Какого черта? Я вскакиваю с кровати. Дождь идет так сильно, даже хуже, чем раньше, накатывая на окно потоками, что я больше даже не могу видеть лабиринт. Все, что я вижу, брошенная перчатка, вызов кого-то, ожидающего там, в темноте. Для меня.

— Нееет, — стону я. — Вы, должно быть, шутите.

Благодаря спешной эвакуации из Тель-Авива, у меня не было времени купить новую одежду, прежде чем меня погрузили на тот транспортник. У меня нет с собой пальто. Ни одного, которое могло бы обеспечить хоть какую-то защиту от шторма, бушующего снаружи. Когда я выхожу из парадной двери, натягивая свою легкую, слишком тонкую куртку-бомбер, радуюсь, что по крайней мере, мои ноги должны остаться сухими в моих Док Мартинсах. Дождь бьет мне прямо в лицо, ледяной и шокирующий, выталкивая из моего рта цепочку ругательств, когда я наклоняю голову, продвигаясь вперед, в водоворот.

Ветер срывает с меня капюшон и треплет волосы вокруг головы. Хотя мне не нужно беспокоиться о том, что он слишком долго будет летать вокруг моего лица. К тому времени, как я добралась до угла здания, они уже насквозь промокли и прилипли к моему черепу.

— Это гребаное безумие, — шиплю я, пробегая трусцой по периметру школы, изо всех сил стараясь удержаться на ногах, когда меня заносит в болото грязи, которое когда-то было границей розового сада.

Каждая секунда кажется мне минутой. Расстояние от стены за пределами комнаты доктора Фитцпатрика до входа в лабиринт растягивается, увеличивается с каждым моим шагом вместо того, чтобы становиться короче, и я задаюсь вопросом, не сошла ли я с ума, черт возьми.

Это не очень хорошая идея.

Это ужасная идея.

Никто не знает, куда я отправилась. Я расшифровала гребаное сообщение азбукой Морзе посреди ночи, на стене своей спальни и, как упрямая идиотка, решила доказать, что я не трусиха, вместо того чтобы остаться там, где было безопасно и тепло. Кто так делает, черт возьми?

«Тупые девчонки в фильмах ужасов», — сообщает мне голос отца. «Те, глупые, кто в конечном итоге умирают, а их части тела разбросаны по лужайке».

— Я не спрашивала твоего мнения, спасибо, отец, — рычу я, стискивая зубы, когда ледяной порыв ветра швыряет мне в лицо капли дождевой воды.

У входа в лабиринт я подумываю повернуть назад. На долгую секунду даю себе возможность развернуться. Чтобы вернуться в относительную защиту моей комнаты. Потом я вспоминаю о ноже, торчащем из моей кровати, и смеюсь над этой мыслью. Моя комната небезопасна. А я уже промокла до костей. Мои икры покрыты грязью. И кто-то ждет меня в этом лабиринте, вероятно, человек, ответственный за уничтожение моих вещей, и я хочу встретиться с ними лицом к лицу. Я хочу встретиться лицом к лицу с Рэном, потому что уже знаю, что это он послал сообщение.

Если я столкнусь с ним лицом к лицу, то смогу пресечь все это в зародыше. Я разберусь с ситуацией в лоб, а разве не этому учил меня мой отец?

Никогда не беги от врага, Элоди. Никогда не показывай им свою спину. Любой признак слабости будет твоим окончательным падением. Самые прославленные генералы в истории всегда встречали силу силой.

Однако я понимаю, насколько это неразумно. Мне следовало бы оставить записку с просьбой выгравировать на моем надгробии что-нибудь содержательное и осуждающее: «Она жила безрассудно и умерла точно также. Дай ей бог мудрости сделать лучший выбор в загробной жизни».

От вида лабиринта из окна моей спальни меня всегда передергивало. Мне не нравилось смотреть на него, но я заставила себя наметить смутный маршрут к его центру. Налево, налево, направо. Прямо, налево, направо, направо, затем крутой поворот, потом налево, потом еще раз направо. Мои зубы стучат, яростно сталкиваясь друг с другом, когда я пытаюсь следовать инструкциям, которые я запомнила. Стены изгороди высокие, зловещие и внушительные; такое ощущение, что из них ко мне тянутся руки, хватают меня, тянут за одежду, пытаются втащить в острые, плотные стены лабиринта. Это всего лишь блуждающие ветки и сучья, цепляющиеся за мою куртку и тонкий хлопок пижамных штанов, но я не могу избавиться от ужасной паники, поднимающейся во мне, что я не выберусь живой из этой богом забытой полосы препятствий.

Вскоре я так разволновалась, что даже не представляю, в какую сторону мне надо идти. Я чувствую, как разочарование моего отца распространяется от самого Ближнего Востока. Он бы не заблудился в этом кошмарном месте. Он бы пробил бульдозером себе дорогу сквозь эти чертовы стены, вооруженный и готовый встретить любую опасность, ожидающую его в самом сердце.

Я не слишком беспокоюсь о том, что заблудилась. Знаю, что если буду продолжать поворачиваться в одном и том же направлении снова и снова, то в конце концов достигну его центральной точки. Вот что я делаю, сворачивая налево на каждом перекрестке или развилке дороги, подметки моих ботинок хрустят по гравию, и я стараюсь успокоить свои нервы.

Паника убьет тебя быстрее, чем все остальное.

Паника убьет тебя быстрее, чем все остальное.

Паника убьет тебя быстрее, чем все остальное.

Так мне говорил мой старый инструктор по серфингу, когда мы жили в Южной Африке. Я повторяю это снова и снова, как мантру, вбивая слова в свой мозг, заставляя их чувствовать себя правдивыми. Мне просто нужно сохранять спокойствие.

— Твою мать!

Прямо над головой раздается раскат грома, и я чуть не выпрыгиваю прямо из своей кожи. Сила его вибрирует внутри моего тела, отдаваясь эхом в пустоте моей груди. Молнии разрывают небо — гигантские вилки яркого, пронзительного света, который стреляет слева направо. Я стараюсь не представлять себе, каково это, если бы один из этих страшных пальцев света ударил вниз и вошел в контакт, используя мою семнадцатилетнюю тупую задницу в качестве проводника к земле. Достаточно знать, что это будет чертовски больно.

Я продолжаю идти, наклонив голову, постоянно подставляя плечо ветру, что кажется неправильным, так как я меняю направление каждые несколько секунд, но кажется, что ветер так же пойман в ловушку этой сводящей с ума сети путей, как и я. Он кружится и кружится вокруг и как бы быстро я ни двигалась, не могу опередить его.

Как раз в тот момент, когда я собираюсь сдаться и искать место, где можно укрыться, протягивается рука и хватает меня, крепко сжимая пальцами мое предплечье.

Я кричу.

Господи, неужели я кричу?

Я ненавижу себя за то, что так остро реагирую, но в данный момент это кажется таким чертовски реальным, что я в это верю. Я знаю с ужасающей уверенностью, что какой-то неизвестный призрак появился из ока бури, схватил меня за руку и собирается утащить вниз, в самые темные ямы ада. Я не создана для ада. Мне бы больше подошла сладкая вата и бесконечные массажи спины. Вечность проклятия не звучит так…

— Господи, Стиллуотер, перестань кричать. Ты разбудишь гребаных мертвецов.

Пораженная, я закрываю рот, мои зубы резко хрустят, когда соединяются вместе. Оказывается, это вовсе не неизвестный призрак. Я знакома с этим демоном, с его черными, как вороново крыло волосами и потрясающе зелеными глазами. Даже под дождем и в темноте глаза Рэна Джейкоби выглядят слишком живыми. Он ухмыляется, его волосы уложены в искусные, влажные завитки, которые поднимаются вокруг ушей, струйки воды стекают по его красивому лицу, и я почти издаю еще один леденящий кровь крик.

Моя бабушка по материнской линии иногда рассказывала мне истории о дьяволе. Она говорила, что он был самым красивым из всех ангелов. Бог дал ему такое лицо, которое заставляло женщин вздыхать и заставляло сердца мужчин сжиматься от зависти. В последний раз, когда я видела ее в нежном возрасте восьми лет, она предупредила меня: «Элоди, дитя мое. Будь особенно осторожна с красивыми. Они обманут тебя своей красотой, но это всего лишь фасад. Их глаза могут заглянуть в твою душу, а их уста могут лишить тебя дыхания, но под их приятной внешностью скрывается зло, дарованное самим Святым Ником. Всех красивых мужчин зло похлопало по плечу.»

Я предположила, что это просто бред сумасшедшей старухи, но теперь, глядя на Рэна, стоящего под дождем, словно он вышел прогуляться в теплый летний день, я начинаю думать, что она, возможно, была права.

— Какого хрена ты делаешь? — Я вырываюсь из его хватки. — Ты думаешь, это какая-то игра? В такую погоду люди умирают от переохлаждения.

Он смеется — тихое фырканье веселья, как будто я только что сказала что-то чертовски смешное.

— Слишком преувеличиваешь, Стиллуотер. Ты снаружи всего пять минут. Сомневаюсь, что ты подхватишь переохлаждение от небольшого количества ветра и дождя. Если только ты не слаба телом?

Слаба телом. Я покажу ему слабое гребаное тело. Я собираюсь разорвать его на части.

Темные брови Рэна выгибаются дугой, правый уголок его рта приподнимается, когда он медленно протягивает мне руку ладонью вверх.

— Я знаю дорогу, — мрачно говорит он.

Я смотрю на его протянутую руку так, словно она покрыта смертельной бактерией.

— Куда?

— В тепло. Убежище. Если только ты не предпочтешь провести здесь еще полчаса, утонув в грязи, прежде чем мы во всем разберемся. Тебе решать. Женская прерогатива и все такое. Мне все равно. — Он наклоняет голову набок, обе брови теперь приподнимаются, и мое чертово сердце замирает.

Черт, я хочу врезать ему по его самодовольному гребаному лицу больше, чем когда-либо в своей жизни.

— Мне не нужна твоя рука. Я прекрасно могу следовать за тобой, — огрызаюсь я.

Раздается еще один раскат грома, оглушительно громкий прямо над нашими головами. Тени растягиваются по лицу Рэна, выбеленные черно-белым ошеломляющим зрелищем молний, преследующих его по пятам. Этот момент настолько сюрреалистичен, что я поражаюсь абсурдности всей ситуации. Рэн опускает руку.

— Тогда держи глаза открытыми! Тебе реально нужно смотреть, куда ты идешь! —кричит он, чтобы его было слышно сквозь шум.

Я смотрю, как напрягаются мускулы на его горле, гадая, погонится ли он за мной, если я побегу от него.

Нет. Он не будет гнаться.

Я побегу, пошатнусь, споткнусь, и свалюсь в грязь, а Рэн спокойно пойдет за мной, не тронутый стихией. Он поймает меня и затратит на это нулевую энергию, потому что в этом весь он.

Рэн поворачивается, его черная рубашка прилипает к спине, как вторая кожа, и уходит, поворачивая налево в лабиринт.

У меня нет другого выбора, кроме как следовать за ним.

Спустя пять резких поворотов через проходы, которые я даже не вижу до самой последней секунды, Рэн приводит нас в центр лабиринта. Среди буйства розовых кустов чьи поздние цветы уничтожены проливным дождем, их персиково-красные лепестки разбросаны по земле, на возвышении, под массивными ветвями одного из гигантских живых дубов, охраняющих лабиринт, стоит приземистая беседка.

Из окна своей спальни мне не было видно этого сооружения. Со своей точки обзора я видела только высокие стены живой изгороди и ничего больше. Но вот оно — маленькое, прочное сооружение из дерева и стекла, маленькое и совершенно очаровательное, выкрашенное в белый и синий цвета. Внутри теплое оранжевое свечение обещает свет и защиту от холода.

Рэн поднимается по ступенькам, ведущим ко входу в закрытую беседку, останавливается перед дверью, положив бледную руку на повидавшую виды медную ручку.

— Это место под запретом, — говорит он. — Мы не должны здесь находиться.

— Да что ты говоришь. — Я показываю рукой на небо. — Вообще-то мы не должны находиться снаружи.

Он снова смеется тем же смехом, хриплым и веселым, как будто все во мне кажется ему странным и глупым.

— Полагаю, ты не против нарушить несколько правил, Стиллуотер. Если ты предпочитаешь действовать по правилам, я могу отвести тебя обратно в академию. Мне просто нужно время, чтобы собрать свои вещи.

Он не слышит, как я ворчу себе под нос. Но я верю, что он может прочесть мое раздражение по хмурому выражению моего лица.

— Открой дверь, Джейкоби. Черт побери, я уже вся посинела.

Кажется, Рэн доволен. Хотя с ним трудно сказать наверняка. С таким же успехом он может выглядеть так, будто хочет меня убить. Я никак не могу определиться. Повернув ручку, он толкает дверь, отступая назад и взмахивая рукой перед собой, жестом приглашая меня войти.

Я подозрительно смотрю, проходя мимо него в беседку.

Радуясь, что дождь больше не хлещет меня, я прислоняюсь к стене и вздыхаю с облегчением. Интерьер беседки, мягко говоря, удивляет. Я ожидала увидеть пару облупленных деревянных скамеек и несколько пустых банок из-под содовой, катающихся по голому бетону, но ошиблась. Декор — потому что у этого места действительно есть декор — потрясающий. Полированный паркет по краям комнаты уступает место мягкому, толстому кремовому ковру. Перед незажженным открытым камином в дальнем конце комнаты стоят диван и два мягких кресла. У изогнутой стены напротив двери низкий книжный шкаф с тремя полками прогибается под тяжестью бесчисленных толстых, тяжелых томов с кожаными корешками и позолоченными краями. Растения в горшках расположены на каждой плоской поверхности: лианы, папоротники и фикусы, все они толкаются в поисках места и света из окон, которые снаружи покрыты паутиной и грязью, но чистые изнутри.

— Что это за место? — шепчу я.

Это не просто какое-то забытое Богом место. Это чье-то убежище. Тайное, излюбленное убежище.

Рэн снимает свои грязные ботинки и бросает их у двери. На нем нет носков, и это заставляет меня дрожать без всякой причины. Вид его босых ног, когда он идет по толстому ковру к камину, вызывает у меня такое неожиданное чувство неловкости, что я даже не могу отвести взгляд. Он сгибается в поясе, хватая кусок нарубленного дерева из плетеной корзины рядом с огнем, и смотрит на него сверху вниз, вертя в руках.

— Это место должно было быть для преподавателей. Но мы захватили его, когда только приехали сюда. Фитц единственный, кто знает, что мы сюда приходим, и он закрывает на это глаза.

Ничто в этом месте не похоже на то, что оно принадлежит Рэну. Это слишком... слишком взросло и просто, и слишком... я даже не знаю, как это объяснить. Я никогда не задумывалась, как может выглядеть личное пространство Рэна. Даже на секунду. Знать, что у него где-то есть спальня, это совсем не то же самое, что представлять себе, как она будет выглядеть. Было бы больше смысла, если бы он выползал ночью из гроба в земле. Или если бы он материализовался из облака черного дыма.

Он швыряет полено в каминную решетку, его рот дергается; он хочет надеть эту свою губительную ухмылку, я знаю, что хочет. По причинам, известным только ему одному, он решает на этот раз сдержаться.

— Не надо так смущаться, Стиллуотер. Сними куртку. На спинке дивана лежит одеяло. Ты можешь завернуться в него, пока она сохнет.

Я стою неподвижно, прижавшись к стене.

— Почему я здесь, Рэн? — холодно спрашиваю я.

Он хватает еще дров, присаживается на корточки, чтобы разложить их поудобнее, а потом вырывает страницы из старой газеты, лежащей у его ног, комкает листы и засовывает их в щели у основания незажженного костра. Он не произносит ни слова.

— Рэн. Я серьезно говорю. Сообщение. Какой смысл было посылать его? Какого хрена я здесь торчу?

— Когда я был ребенком, мой отец часто посылал мне сообщения азбукой Морзе. За завтраком он часто барабанил пальцами по столу. Постукивал своей ручкой по... ну, по чему угодно... это была наша тайна. Моя мачеха всегда его ненавидела.

— Спасибо за трогательную историю. А теперь ответь на мой вопрос.

Сейчас примерно три часа ночи. Может быть, я и молода, но мне все еще нужно много спать. Я люблю поспать, а Рэн без всякой видимой причины лишает меня покоя.

Он оглядывается на меня через плечо, его губы приоткрыты, в глазах странное выражение. Короткий момент зрительного контакта, который мы разделяем, заставляет меня хотеть спрятаться за книжным шкафом. Отвернувшись, он чиркает длинной спичкой и держит мерцающее пламя на бумаге, пока каждый из смятых шариков не загорается.

— Твой отец тоже учил тебя азбуке Морзе, верно?

— Да. — Я не хочу отказываться от этой или любой другой части информации о себе, но это достаточно простой вопрос. У меня нет причин скрывать правду.

— Для него это была не игра, не так ли? Это было настоящее наказание.

Ударная волна паники взрывается в моей груди. Она выплескивается наружу, посылая адреналин нестись по моим венам, распространяясь по мне, как та молния, которая раньше стреляла по небу. Он ничего не может знать о моем отце. Он ни хрена не знает ни о моем прошлом, ни обо мне. Все, что он думает, что знает, неправильно, так почему же мне кажется, что он раскопал все мои уродливые секреты? Это заставляет меня внезапно почувствовать себя грязной.

— Мой отец здесь ни при чем, — натянуто говорю я.

— Наши отцы формируют нас, — говорит Рэн, вставая во весь рост. Огонь позади него оживает с ревом, словно адские черти только что прыгнули по его команде, повинуясь его призыву. — Я много читал о твоем старике. Чему еще он тебя научил? Муай Тай?

— Нет.

— Ах да. Израиль. Наверное, он научил тебя крав-мага.

Мне не нравится, что он может так много обо мне знать. Это несправедливо, что он вооружен информацией, которую я не знаю о нем. Есть вещи... вещи, которые он не может знать. Вещи, которые были похоронены так хорошо и так глубоко, что даже он не смог бы их выкопать.

— Не понимаю, причем тут это, — говорю я.

Он надувает губы.

— Ты все еще тренируешься? Я сам немного знаю крав-мага. Мы могли бы спарринговать.

— Нет.

— Нет, ты больше не тренируешься, или нет, ты не хочешь спарринговать со мной?

— Нет, я не тренируюсь. Зачем мне это делать, если я не обязана? И может быть, мы уже перестанем говорить о моем отце, пожалуйста? Это личное.

Рэн отмахивается от моего холодного тона.

— Твое желание для меня закон.

Тихо и плавно, как пантера, он пересекает маленькую комнату и останавливается передо мной. Пряди волос падают ему на лицо, создавая мокрую завесу, которая закрывает глаза. Но я все еще чувствую их силу, обжигающую мою кожу. Он облизывает губы, его рука тянется вверх, заставляя меня отпрянуть.

Она останавливается в дюйме от моего лица. У него руки пианиста, с длинными, ловкими пальцами. Я просто прикована к ним взглядом, думая о том, что он может сделать ими, если его не остановить. Его ногти все еще покрыты тем же облупившимся черным лаком, который я заметила в свой первый вечер в Вульф-Холле.

— Ты такая пугливая малышка, — ворчит он.

Я возмущаюсь тем, как его голос заставляет мою кожу покрываться мурашками.

— Прости меня за осторожность, но я ничего о тебе не знаю. Мы не друзья, — огрызаюсь я в ответ. — Я не привыкла, что люди думают, что могут прикоснуться ко мне без приглашения.

Рэн опускает руку, и медленная улыбка расползается на его лице.

— Тогда я обязательно подожду, пока меня пригласят. У тебя в волосах лепесток розы. Я просто собирался вытащить его.

Я машинально проверяю свои волосы, нахожу лепесток и распутываю его. Рэн втягивает нижнюю губу в рот, его глаза полны эмоций, которые я не могу правильно расшифровать. Это очень опасный взгляд. Острый. Тип взгляда, который может убить, при правильном применении. Отступив на пару шагов, он пожимает плечами, хватаясь за подол своей черной рубашки с длинными рукавами.

— Если ты хочешь стоять здесь в своей промокшей одежде, это твое дело, Стиллуотер. Но я не из тех, кто добровольно терпит неудобства.

Прежде чем я успеваю сообразить, что он делает, он стягивает через голову промокшую ткань своей рубашки и, развернувшись, идет обратно к огню, где вешает одежду на грубо скроенную каминную полку, чтобы она высохла. Я остаюсь смотреть на его спину — обнаженное пространство мышц и безупречной, загорелой кожи, которая заставляет мое горло сжиматься и пульсировать. Эта рубашка, та самая рубашка, которую он носил изо дня в день с той самой первой ночи, когда я встретила его у Вульф-Холла, скрывала множество грехов: сильные руки, широкую, сильную спину и грудь, которая заставила бы Микеланджело плакать. Его тело — не что иное, как божественное.

Рэн смотрит на меня и просто стоит, позволяя мне бесстыдно разглядывать его. Мне следовало бы проявить немного самоуважения и отвернуться. Но я не могу этого сделать. Я никогда раньше не видела ничего подобного ему, резного и скульптурного, великолепного в своем совершенстве. Я воздерживаюсь от подсчета кубиков его пресса. Достаточно того, что они есть, и они очерчены. От макушки головы до низко висящего пояса джинсов, Рэн — воплощение сладких, райских грез и извращенных, ужасающих кошмаров.

В его взгляде пылает огонь, лихорадочно и яростно, когда он использует его, чтобы пронзить меня до самой сердцевины и выпотрошить с привычной легкостью. Сколько девушек он приводил сюда и проворачивал это дерьмо? Скольких студенток Вульф-Холла он притаскивал сюда посреди ночи и ошеломлял, раздевшись до голой и великолепной кожи? Его список жертв, должно быть, слишком велик, чтобы его можно было просчитать.

— Я думала, тебе не разрешено снимать рубашку, — бормочу я, наконец отводя взгляд.

— О, я могу снимать её сколько угодно, — задумчиво произносит он. — Мне просто не разрешали надевать ничего другого. Но сейчас уже далеко за полночь. Первое февраля. Я освобожден от своего наказания.

— Значит, завтра ты будешь одет в ярко-красное.

Он тихо смеется.

— Я не очень яркая личность. Мне больше подходит черный.

— Хм. Да, я это вижу. Черный, как твое сердце? Как твоя душа?

— Ай. — Он хлопает себя ладонью по груди. — Я ранен. Для записи, я официально ранен.

Рэн опускается на диван, вытягивая перед собой длинные ноги. Свет от огня отбрасывает теплый отблеск на твердую поверхность его живота и груди, а также на лицо, и это придает ему прекрасный вид.

— Я могу найти что-нибудь надеть, — говорит он. — Если тебе некомфортно из-за меня.

Все это так бессмысленно и безответственно, что я вдруг начинаю злиться на себя. Он играет мной, и я позволяю ему, позволяю манипулировать мной и дергать за мои ниточки. Рэн знает, как выглядит. Он также знает, как его внешность влияет на представительниц противоположного пола. Цепляясь за стену и заикаясь, я подпитываю его потребность во внимании.

— Знаешь, от чего мне некомфортно? — рявкаю я, крадучись пересекая комнату. — Вернувшись в свою комнату, я обнаружила, что из матраса торчит охотничий нож, а мои вещи разорваны на куски. Вот из-за чего мне действительно чертовски некомфортно.

Сидя на диване, Рэн смотрит на меня с едва заметной, убедительной хмуростью, сдвинув брови.

— Охотничий нож?

— Не надо мне этого дерьма, Джейкоби. Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю. Ты разгромил мою комнату и изрезал мой матрас. Если ты пытался вселить в меня страх Божий, то это не сработало, ясно? Так что просто... держись подальше от моей комнаты.

Он хмурится еще сильнее.

— Твоя комната была разгромлена. — Он невозмутим, слова ровные, лишенные эмоций. Он повторяет эти слова как утверждение, а не как вопрос. — Я не имею к этому никакого отношения. Это не мой стиль. Взлом и проникновение — это довольно... заурядно.

— Прекрати это дерьмо. Я знаю, что это был ты. Кто бы ещё так заморочился?

Рэн ухмыляется.

— А с чего я стал бы заморачиваться?

— Ты что-то там искал. И хотел меня напугать. — Я продолжаю свое обвинение, стараясь не сомневаться теперь, когда смотрю в его ясные зеленые глаза и не нахожу в них ни намека на ложь. Он отличный актер, надо отдать ему должное.

— Лучшие мясники не пугают животных перед тем, как отправить их на бойню, Элоди. Страх портит вкус мяса.

— Какого черта это должно означать?

Рэн вздыхает, глядя на огонь.

— Зачем мне пытаться напугать тебя, Малышка Эль? Что я получу, если запугаю тебя до полусмерти?

Я уже задавала себе этот вопрос. Есть много причин, по которым он хотел бы запугать меня, и я обдумала их все. Теперь, когда он задал этот вопрос, все причины, которые я придумала, кажутся смешными. Ему не нужно пугать женщин, чтобы они забрались к нему в постель; они, вероятно, борются друг с другом за право добровольно попасть туда.

Нет никакого разумного объяснения, почему Рэн испортил мою комнату.

— Не волнуйся, Малышка Эль, уверяю тебя, я не входил в твою комнату без твоего разрешения, — говорит он, поигрывая швом на спинке одной из диванных подушек.

Верю ли я ему? Черт возьми, нет. Но бессмысленно обсуждать с ним это.

— Без разницы. Было бы здорово, если бы ты наконец выплюнул это и сказал мне, что я здесь делаю. Я бы с удовольствием вернулась в постель, и...

— Я отвечу на твой вопрос, но не раньше, чем ты подойдешь и сядешь, — перебивает Рэн. — Когда ты стоишь надо мной как надзиратель, это начинает походить на допрос.

Я хочу уйти. Однако за последние пять минут погода не улучшилась. Шансы на то, что я найду обратный путь из лабиринта, на данный момент невелики. Если я снова потеряюсь там, мне не будет никакого проку, и я не думаю, что Рэн поможет мне вернуться в Вульф-Холл, если я не выполню его просьбу.

Быстрый удар в горло.

Коленом по яйцам.

Удар локтем в солнечное сплетение.

У меня в голове уже готовятся несколько маневров самообороны, когда я обхожу маленький кофейный столик и неохотно сажусь в кресло. По крайней мере, здесь я нахожусь близко к огню; тепло, исходящее от пламени, кажется удивительным.

Удовлетворенный, Рэн проводит рукой по волосам, убирая мокрые локоны с лица.

— Я хотел, чтобы ты пришла сюда, потому что ты умная, — говорит он. — Ты наблюдательна, а это значит, что ты поняла, что я тебя заметил. Ты должна знать, что я заинтересовался тобой.

Я прищуриваюсь.

— Почему у меня такое чувство, что быть предметом твоего интереса вредно для здоровья девушки?

Парень с черными волосами и живыми глазами выглядит озадаченным.

— Может быть, я был плохим в прошлом. Уверен, что Карина много тебе об этом рассказывала.

— Она мне кое-что рассказывала. В основном о твоем провалившемся плане переспать с половиной Вульф-Холла до Рождества. Пари, верно? Между тобой и твоими дружками из Бунт-Хауса? Или ты собираешься сказать мне, что она все это выдумала?

Рука Рэна застывает, кисточка с одной из подушек застряла между его длинными пальцами. Он смотрит на меня — прямо в меня? — неподвижно и немигающе.

— Мы заключили пари, — подтверждает он. — Я должен был переспать с десятью девушками между Хэллоуином и Рождеством, но так и не переспал.

Ха. Я удивлена, что он действительно признался в этом.

— И что же случилось? — спрашиваю я. — Девушки начали болтать и обмениваться впечатлениями? Ты потерпел неудачу на последнем препятствии, поставив девять дополнительных зарубок на столбике своей кровати? — Это замечание прозвучало холодно и безразлично в моей голове. Из моего рта это звучит кисло и глупо.

— Давай не будем копаться во всем этом. — Рэн наклоняется вперед, положив руки на бедра. — Мелкие колкости нас никуда не приведут. Тебя беспокоит, что я не берег себя до свадьбы или чего-то в этом роде?

К моим щекам приливает жар.

— А почему это должно меня беспокоить? Твоя сексуальная жизнь не имеет ко мне никакого отношения. Это не мое дело.

— И все же, судя по осуждающему тону в твоем голосе, это тебя очень беспокоит.

— На самом деле, мне все равно. Если девушки, с которыми ты спишь, согласны, то…

— Я не насильник, Элоди. Я никогда ничего не делал без согласия девушки. Обычно я балую девушку своим вниманием только тогда, когда она стоит на коленях и умоляет об этом.

— О, и я уверена, что тебе это чертовски нравится, да? Мольбы, должно быть, творят чудеса для твоего чрезмерно раздутого эго.

— Мольбы не оставляют места для недоразумений. — Он кладет подбородок на ладонь, подпирает голову и пристально смотрит на меня. — Я не люблю неопределенности. Я люблю, чтобы все было четко и ясно. Что насчет тебя?

— Да, мне нравится, когда все предельно ясно. Вот почему я дам тебе знать здесь и сейчас, что никогда не буду опускаться перед тобой на колени. Ты чудовище, которое любит обращаться с женщинами как с дерьмом…

— Ты не знаешь, как я обращаюсь с женщинами. Ты ничего обо мне не знаешь, помнишь?

Вот ублюдок. У него на все есть ответ.

— Судя по внешнему виду, ты жуешь женщин и выплевываешь их, как будто они одноразовый товар. Я уверена, что ты был в ярости, что проиграл то пари, да? Должно быть, тебя задело то, что ты не смог убедить десять бедных девушек нырнуть к тебе в постель.

Мое сердце бешено колотится в груди, но Рэн просто сидит, подперев рукой подбородок, и свет от камина все еще играет на его элегантном мужском теле, совершенно бесстрастно наблюдая, как я разглагольствую. Он кажется задумчивым, когда говорит:

— Ты уже все поняла для себя, не так ли? Хочешь знать правду? Правда в том, что мне не нужно было пытаться выиграть это пари. В тот момент, когда Пакс рассказал об этом Дамиане, к концу дня об этом уже знала вся академия. А потом девушки спотыкались о себя, чтобы трахнуть меня. Я мог бы утроить квоту за двадцать четыре часа. Даже у меня нет такой выносливости.

— О, вау. Крутой чувак. Итак, ты все-таки выиграл пари. Ты просто принял наказание?

— Нет. Я не трахался ни с одной из этих девушек. Они все мечтали вступить в игру, а потом сказать, что оприходовали одного из парней Бунт-Хауса. Мой член не становится твердым от такого дерьма. Девушка должна заслужить меня, а не думать, что делает мне одолжение.

— Вау. Осторожно. Теперь твое эго граничит с нелепостью.

— Это не эго. Это голый факт.

— Значит, ты один из хороших парней. Непогрешимый девственник. Это то, что ты пытаешься мне сказать, приведя сюда?

Нелепо. Если он попытается убедить меня в том, что у него есть мораль, и он никогда не спал со студентками в Вульф-холле, тогда я буду точно знать, кто он такой: наглый лжец.

Рэн шевелит пальцами ног перед огнем, обнажая зубы в хищной ухмылке.

— Я, пожалуй, самая далекая вещь от девственника, которую ты найдешь здесь, — говорит он. — Я был лишен невинности очень давно.

Этот выбор слов «лишен невинности» смехотворен. Это означает, что Рэн когда-то был невинен, прежде чем её вырвали и запятнали чьи-то руки. Рэн никогда не был невинен. Он вышел из утробы испорченным и развращенным, я в этом уверена.

— И нет. Я уже вижу это по твоему лицу. Ты знаешь правду. Я самая далекая от добра вещь, которую ты найдешь здесь. Если хочешь знать, то я проиграл, не согласившись на пари Дэшила и Пакса.

— Мне на самом деле все равно. Все это так предсказуемо. Скучающие богатые мальчики делают ставки, чтобы отогнать скуку, не заботясь о том, как их глупое дерьмо влияет на окружающих их людей. Неужели тебя здесь больше никто не волнует? Ты не чувствуешь себя плохо, причиняя людям боль?

Рэн быстро взвешивает свой ответ. Ему вообще почти не нужно думать об ответе.

— Меня волнует Пакс. И Дэшил. Но не традиционным способом, которым большинство парней в средней школе заботятся друг о друге. Они не мои братаны, они не мои кореша. Они кислород. Дневной свет. Тепло. Близость. Приют. Дом. Безопасность. Другие люди, бродящие по коридорам этой богом забытой дыры? Забочусь ли я о них? Нет, Стиллуотер. Мне наплевать на каждого из них, и я не боюсь в этом признаться.

Мне холодно, несмотря на огонь в камине. Как будто у меня в животе лежит глыба льда, и никак не растает. Я устала до мозга костей. Мне не следовало покидать свою спальню. Я просто дура, что проделала весь этот путь сюда под пронизывающим ветром и дождем, чтобы сидеть здесь и слушать все это. Он разгромил мою комнату и нисколько не стыдится того, кто он есть. Наверное, с дуру я надеялась, что найду несколько спасительных качеств, которые Рэн скрывал от всего мира, но здесь уже ничего не исправишь. Рэн — бесплотная пустошь, и я не собираюсь бродить по этой пустоши, зная, что не найду там ничего, что могло бы меня прокормить.

Будет реально отстойно — идти обратно в такую бурю. Я поднимаюсь на ноги, уже дрожа от перспективы ледяного дождя, хлещущего меня по лицу.

— Я возвращаюсь в свою комнату. Это пустая трата времени. Я…

— Но по какой-то причине мне небезразлична ты, — говорит он, стискивая зубы. Сейчас он не смотрит на меня, его взгляд прикован к ковру перед камином. По выражению его лица я вижу, что это признание ему не легко далось. Ему не нравится то, что он сейчас чувствует. — Я проклят этим ошеломляющим очарованием тобой, и оно действительно становится... неудобным, Стиллуотер.

Я закатываю глаза, подавляя драматический вздох.

— Что это? Какой в этом смысл? Это ваше очередное пари, да? Ты хочешь искупления после последнего позорного провала и решил, что я стану интересной новой мишенью в одной из твоих ставок. Я не твоя игрушка, Рэн Джейкоби. Я на этой земле не для твоего развлечения. Я скорее умру, чем позволю тебе использовать мое сердце как боксерскую грушу. Так что ты можешь просто забыть об этом. Забыть обо мне.

Паника шипит под моей кожей, когда Рэн медленно встает с дивана. Его глаза полны электричества, а нижняя губа снова зажата между зубами. Моя большая речь не произвела желаемого эффекта по всем статьям. Рэн крадется вперед, его мускулы красиво двигаются под кожей, и я чуть не спотыкаюсь о собственные чертовы ноги, торопясь отойти от него. Он выглядит так, будто собирается меня съесть.

— Боюсь, что мой мозг работает совсем не так. Я не забываю. Если я чего-то хочу, я не могу просто двигаться дальше и притвориться, что этого не существует.

Я отодвигаюсь от него на дюйм, и моя грудь сжимается, когда тыльная сторона моих ног касается кресла, на котором я сидела минуту назад. Мне придется перелезть через гребаную мебель, если я хочу уйти от него, что не будет выглядеть изящно или достойно. Но я охотно сделаю это, если это означает, что я сбегу от него.

У Рэна другие идеи. Он делает последний шаг, теперь уже находясь так близко ко мне, что я чувствую его теплое дыхание, скользящее по моей щеке, вижу янтарные и золотые искорки, окружающие черный колодец его расширенного зрачка. Я не могу пошевелиться. Не могу дышать. Если я хотя бы моргну, то подозреваю, что он набросится и разорвет меня на части. Он берет прядь моих влажных спутанных волос и задумчиво наматывает ее на пальцы.

— Элоди, это не пари. Мне пришлось торговаться с ними за тебя. Мне пришлось нарушить свои собственные правила, чтобы претендовать на тебя, и это дорого мне обошлось.

Поверх моей парализующей паники начинает подниматься горячий, яростный гнев. Да кем он себя возомнил, черт возьми? Такой наглый. Такой чертовски высокомерный.

— Ты не можешь торговаться из-за человека. Я не принадлежу никому из вас. Я не хочу, чтобы мной торговали, как куском мяса. — Мой пульс колотится в тридцати различных точках по всему телу: в висках, в ушах, в кончиках пальцев. В моих губах…

Рэн пристально смотрит на мой рот. Он перестал дышать, напрягся, словно охотник, готовый напасть в любой момент. Я... Господи Иисусе, мне нужно убраться отсюда, прежде чем...

Рэн дергает меня за волосы, наклоняясь еще ближе, его веки полузакрыты, когда он наклоняет голову набок, оценивая мои черты. Я снова качаюсь на каблуках. Проходит невесомое, ужасное мгновение, когда я осознаю, насколько неустойчивая, и понимаю, что вот-вот упаду. Затем я тяжело опускаюсь на кресло позади меня, воздух вырывается из моих легких, а Рэн продолжает двигаться вперед. Он кладет одну руку на подлокотник кресла, другую — на спинку, прямо над моей головой. Я заперта в клетке, сделанной его телом, и все, что я чувствую, это его запах — темный, пьянящий, прекрасный аромат, который дразнит мой нос. Он напоминает мне о цветах, цветущих в ночи, о холодных зимних прогулках с мамой, об океане и о столярной мастерской моего дяди Реми.

Господи Боже. В следующий раз, когда я почувствую этот запах, он не будет напоминать мне ни о чем подобном. Ощущения достаточно мощные, чтобы переписать мои воспоминания, и в следующий раз, когда я почувствую этот запах, он напомнит мне об этом моменте, пойманной в ловушку в этом кресле, о том, как мое сердце парит, и я чувствую, что вот-вот умру самой восхитительной смертью.

— Отступи, Рэн, — шепчу я.

Он грустно улыбается.

— Хотелось бы, Стиллуотер. Но не могу.

Я держусь и готова реагировать. Он вот-вот, черт возьми, меня поцелует. Я не боюсь этого. Я вся дрожу и ни хрена не соображаю, но мне не страшно.

— Отойди назад, Рэн.

Его губы приоткрыты, зрачки почти поглотили радужную оболочку. Мои ладони горят, пальцы зудят. Я не доверяю себе, чтобы двигаться прямо сейчас. Какая-то часть меня хочет сбросить этот напряженный, одурманенный, полный похоти взгляд прямо с его красивого лица. Какая-то часть меня хочет схватить его за волосы и притянуть к себе, чтобы его полные губы соприкоснулись с моими.

Я хочу этот поцелуй. Хочу, чтобы он пострадал за это вторжение в мое личное пространство. Я воюю сама с собой и, честно говоря, не знаю, как буду реагировать, если он сделает хоть шаг назад.

— Твое сердце бешено колотится, Стиллуотер, — шепчет он. — Я вижу твой пульс у основания горла. Ты хочешь меня.

— Я хочу, чтобы ты оставил меня в покое. Я хочу, чтобы ты держался подальше от моей комнаты.

— Элоди.

Мой голос неровен и полон нервов.

— Я знаю, что ты лжешь.

Медленно, как будто у него есть все время в мире, Рэн качает головой. Капелька воды скатывается с буйных кудрей, свисающих ему на лицо, и падает прямо на мой рот.

— Я не лгал тебе. И никогда не буду. Я расскажу тебе все свои темные, уродливые истины, даже если они будут пугать тебя, Малышка Эль. Ты...

Он опускает голову, и я замираю под ним. Воздух между нами гудит, наполняясь таким острым напряжением, что оно впивается мне в кожу. Миллиметр за миллиметром он наклоняется ближе и щелкает кончиком языка, слизывая капельку воды с моих губ. Я закрываю глаза, мои легкие сжимаются.

Черт.

Черт, черт, черт.

— Ты будешь моей, Элоди Стиллуотер. Из всех моих грехов и проступков самым худшим будет то, что ты влюбишься в меня.