Бунтарка. Берег страсти

Поклонник

Молодой человек галопом скакал к Шато де Мирандола, августовское солнце отражалось в его волосах и скользило по стройным ногам скакуна. В этот жаркий день казалось, что среди деревьев и пастбищ, дремавших вдоль серебристого притока Луары, нет других живых существ, кроме него и коня, пока тот стрелой несся к исполненному строгой элегантности шато семнадцатого века, возвышавшемуся среди английских садов, прудов и фонтанов.

Большие железные ворота были открыты, и всадник почти не сбавил скорость, когда копыта коня оказались на главном подъезде и стали размётывать гравий в растущие по обе стороны цветы. Он углублялся в классически упорядоченный пейзаж, ибо ни один создатель этого живописного вида не пытался уподобить Мирандолу природе. Среди царившего кругом покоя страсть к переменам жила лишь в громко стучавшем сердце всадника и в голове юной хозяйки шато, которая в это мгновение бодро шагала по паркетному полу своего салона на верхнем этаже.

Проскакав через мост над пустым рвом, всадник нетерпеливо огляделся, но не увидел никого во внутреннем дворе. Он резко остановил скакуна на мостовой, внимательно осмотрел ряды верхних окон и тут же заметил голубое платье и белые руки, которые уже открывали задвижки.

— Вивиан!

Его голос долетел до нее как раз в тот момент, когда она открыла створки и вышла на узкий балкон. Черные локоны обвили лицо, когда она наклонилась, чтобы посмотреть на него, а руки вцепились в ограду.

— В чем дело? В Луни что-нибудь стряслось?

— Все в порядке! Я привез тебе самые лучшие новости — они столь изумительны, что я всю дорогу повторял их про себя.

Он широко улыбнулся ей. Конь никак не мог устоять на месте, и его копыта звенели на булыжной мостовой.

Она с облегчением улыбнулась ему в ответ:

— Тогда выкладывай.

— Американцы сделали это! В прошлом месяце они решились и подписали Декларацию. Они учредили Соединенные Штаты!

Вивиан вскрикнула:

— Значит, все ее подписали? Как ты это узнал?

— От Лафайета — кто-то из Лондона прислал ему экземпляр Декларации. Он говорит, что Конгресс…

— Погоди! Я сейчас спущусь.

Через минуту она уже сбегала, держа подол платья высоко над лодыжками, по главной лестнице, занимавшей два пролета. К счастью, такое отсутствие манер имела право комментировать лишь ее двоюродная бабушка Онорина, которая как раз в этот момент дремала в своей комнате, расположенной в восточном крыле.

Спустившись вниз, Вивиан опустила подол и поправила кружева у кончиков плеч, однако не поправила волосы, обрамлявшие раскрасневшиеся щеки и горевшие глаза. Девушка остановилась в вестибюле.

Когда мажордом распахнул большие застекленные двери, Виктор де Луни передал ему перчатки и стек и приблизился к Вивиан. Он взял руку девушки и склонился над ней:

— Мадемуазель де Шерси.

— Месье де Луни, — произнесла она. — Какой приятный сюрприз. Тетя сейчас не может вас принять. Прошу вас, проходите в салон. — И, как обычно, тут же перешла с официального обращения на приятельское: — О боже, ты прискакал без шляпы. Что за спешка!

— Мне не терпелось быстрее сообщить тебе эту новость. — Он достал из нагрудного кармана охотничьей куртки два сложенных листа бумаги. — Я привез тебе письмо Лафайета.

— Спасибо, но давай оставим его на потом.

Она положила послание на секретер, стоявший у дверей, вошла в салон и повернулась к своему другу. Свет, проникавший сюда сквозь высокие окна, оживлял просторное помещение и выгодно оттенял сухощавое, сильное тело юноши, его искрящиеся карие глаза, здоровый цвет кожи, раскрасневшейся после стремительной езды.

— Я так рада, что ты сначала приехал ко мне! — сказала Вивиан. — Неужели все тринадцать колоний пришли к согласию?

— Да. Теперь это государство — Соединенные Штаты Америки. Сейчас ясно, что это значит: единый фронт в войне. Если Лафайет придет им на помощь, то он точно знает, на что идет. По крайней мере, у них общая цель.

— И чьи подписи стоят под Декларацией? Всех великих людей, о которых мы все время слышим? Бенджамина Франклина, Томаса Джефферсона?

— Да. Джефферсон составил этот документ, затем его рассматривал Конгресс. Формулировки просто замечательные. Вот увидишь. Некоторые фразы я уже выучил наизусть!

Девушка села в позолоченное кресло, стоявшее рядом с окнами, и жестом пригласила друга сесть напротив.

— Это все, что им необходимо. Декларация посеет страх в сердцах английских солдат. Теперь они находятся на американской земле как захватчики и, должно быть, ожидают, что их сбросят в море.

— Чем быстрее, тем лучше. Но ведь силы неравные.

— Эта Декларация все меняет! — решительно сказала Вивиан. — Она не прибавит американцам мушкетов, зато мир получил новое государство. И как знать, другие могут оказать Соединенным Штатам помощь. — Девушка помолчала и посмотрела в окно, из которого открывался вид на узкую террасу перед освещенной солнцем зеркальной гладью пруда. — Этим государством может оказаться Франция, — пробормотала она, тихо выразив их совместное желание.

— После этой Декларации Лафайет стал решительнее прежнего. Он говорит… — Увидев, что Вивиан смотрит в окно, Виктор умолк.

Однако ее мысли витали не столь далеко, как ему казалось, ибо она рассмеялась и повернулась к нему:

— Сегодня такой чудесный день, нечего сидеть взаперти. Идем, прогуляемся вместе.

Виктор сам открыл двери на террасу, ибо слуг поблизости не оказалось, и, преодолев три маленькие ступени, оба оказались на гравиевой дорожке.

— Где весь народ?

— Везде, — ответила Вивиан, махнув рукой, — мы с бабушкой велели им привести в порядок Мирандолу к возвращению Узурпатора. Конечно, если бы я узнала об этом раньше, то можно было бы лучше подготовиться.

— Как ты сказала, кто возвращается?

Она остановилась у зеркальной глади большого каменного бассейна, который тянулся до самого начала дорожки, окаймленной статуями, и коснулась пальцами воды.

— Слава богу, хоть сад выглядит прелестно. — Девушка посмотрела на кедры-близнецы, позади которых открывался вид на склон парка, окаймленную кустарником речку и раскинувшуюся за ней широкую долину. Раскидистые ветви деревьев тихо покачивались. — Скоро поднимется ветер, и жара спадет. Пойдем прямо к озеру.

— Хорошо. Что случилось? Тебя что-то беспокоит?

Шурша юбками по траве, Вивиан шла по лужайке к дорожке, начинавшейся у каштановой рощи на восточном склоне. Виктор подумал, что если бы он был таким же, как Лафайет, то начал бы приставать к ней с вопросами, не нужен ли ей платок, или зонтик, или более удобные туфли. Однако Вивиан обладала поразительной способностью верить в собственные силы и часто воспринимала так называемое джентльменское поведение как покушение на свои права.

— Я должна как можно лучше использовать сегодняшний и завтрашний день. Может случиться так, что они окажутся моими последними днями свободы на этой земле.

Виктор настороженно взглянул на нее. Его так и подмывало сказать, какие перед ней открылись перспективы: после смерти отца она заправляла в Мирандоле, и двоюродная бабушка, хотя и строгая, все же не была Горгоной.

— Вивиан, я не вижу, чтобы сейчас кто-то ограничивал твою свободу!

Она повернулась к нему, ее большие карие глаза сверкали, одной рукой она уперлась в узкую талию и подала красивые плечи немного назад, будто бросая юноше вызов.

— На этой неделе приезжает мой дядя — он даже не счел нужным уточнить, в какой именно день это произойдет. Надеюсь, что не раньше пятницы, ибо его письмо я получила только что. Все эти месяцы после смерти дорогого папы он называет себя графом де Мирандолой и явится сюда, чтобы завладеть имением.

— Странно. Мне казалось, что этого человека мы больше никогда не увидим. Даже когда его назвали наследником, мне и в голову не приходило, что он может в самом деле сюда вернуться. Сначала ведь так и было, правда? Он был ранен и лежал в канадской больнице.

— Да, но прошло несколько месяцев, и он выздоровел. Осада Квебека давно закончилась, еще на Рождество. Одному Богу известно, чем он занимался с тех пор, — наверно, вычислял стоимость Мирандолы, чтобы решить, есть ли смысл возвращаться во Францию.

Они достигли извилистой дорожки, ведущей через лес к озеру, и оказались в прохладной тени. На его охотничьей куртке и ее платье играли ярко-синие и серые блики. Пока они спускались вниз, тишину нарушало лишь пение лесных птиц.

— Какие неприятности тебе сулит его возвращение? — спросил Виктор.

— В худшем случае — потеря свободы. Он почти ни во что не ставил моего отца, так что я для него ничего не значу. Я окажусь целиком во власти человека, ноги которого здесь не было почти двадцать лет.

— Но если твой дядя вернулся по велению долга перед семьей, кто знает, может, он будет вести себя разумно?

Вивиан состроила кислую гримасу, и Виктор нежно улыбнулся ей, сознавая, что не обрадуется, если их непринужденным отношениям, постоянному обмену мнениями придет конец. У нее есть причины быть недовольной приездом дяди, а у него их найдется еще больше.

— У меня возникло неприятное ощущение, будто я уже знаю его, когда начала читать его письма, — сказала девушка. — Они лежат в столе в библиотеке, их с любовью хранил отец. Однако в письмах дяди нет любви. В них много говорится о Канаде и Луизиане, о войне, в которой он участвовал, но нет ни слова о нем самом. А если он интересуется жизнью в Мирандоле или делами моих родителей, то в его словах не чувствуется доброты. Он не может выдавить из себя ни одной теплой фразы.

— Это правда, такие люди, как твой отец, встречаются редко. Я не знал более дружелюбного человека. Что же до твоего дяди, думаю, тебе следует встретиться с ним, а уже потом делать выводы. Но если он настоящий людоед, я постараюсь защитить тебя.

Вивиан одарила Виктора благодарной улыбкой и взяла его за руку. Ее лицо просветлело, когда они оказались у поворота, за которым среди корней деревьев расползались низкие кустики.

— Смотри, земляника.

Она сошла с дорожки на поросшую мхом впадину.

— Осторожно, здесь могут быть змеи!

— О, должно быть, они уже почувствовали, что я иду сюда, — ответила она, оглянувшись через плечо.

— Какая ты смелая, — пробормотал Виктор, затем улыбнулся, заметив ее притворное негодование.

Она протянула ему горсть малюсеньких ягодок, и они снова начали спускаться с холма. Здесь деревья стали гуще. За березовой рощей мелькнул пруд, где плавали утки, но Шерси настойчиво величали его озером.

Вивиан задумалась.

— Только вспомни, как мы маленькими гуляли по этому лесу и играли в разные дикие игры — в индейцев и солдат. И нас почему-то манит земля, которой мы никогда не видели. Интересно, перестают ли люди предаваться мечтам, когда им исполняется восемнадцать или девятнадцать лет?

— Может быть, если они теряют всякую надежду. Ты права, странно, что Америка так важна для нас. Я ничего не могу поделать с собой, если Лафайет пылает огнем всякий раз, когда мы встречаемся. Но тебе не пришло в голову: может, во всем виноват твой дядя, хотя ты и не видела его? Как-никак ты все время слышала о том, где он воевал. В Канаде, с индейцами.

Она покачала головой:

— Вряд ли. Мои родители так редко говорили о нем. Нет, я думаю, что Северная Америка у меня в крови. Я не могу объяснить, почему она так важна для меня. Я помню один ужасный день, когда мы узнали, что подписан договор и Франция проиграла войну. Наверно, мне тогда было пять лет. К нам пришли гости — глупая старуха с мужем. После того как меня представили им, они продолжали весело болтать о множестве других дел, и я в конце концов громко произнесла: «Как вы можете улыбаться после того, как мы потеряли Канаду?»

Взглянув на Вивиан, Виктор представил ее пятилетней малышкой с точно таким же удивленным выражением лица.

— И что было дальше?

— Мама отвела меня в сторону и спокойно рассказала, что их сын в 1758 году погиб при Луисбурге. После этого я почувствовала себя еще более несчастной, но совсем не так, как сейчас.

После неловкого молчания Виктор произнес:

— А теперь американцы потерпели неудачу, пытаясь сделать то же самое. Им не удастся взять Канаду.

Вивиан встрепенулась:

— Но они сберегут собственную страну. Я уже вижу, как американцы это сделают, будто марширую вместе с ними. Как здорово было бы отправиться туда и оказаться вместе с ними, помочь им. Посмотреть, как они избавятся от короля Георга, всех его налогов и создадут республику на своей территории.

— Лафайет думает так же. Он уже завтра снарядил бы корабль, если бы смог.

— И я тоже! Знаешь, если бы я могла закрыть глаза и, открыв их, оказаться бы в городе своей мечты, то мне больше по душе пришлась бы Филадельфия, нежели Париж.

Она дошли до озера, в дальнем конце которого среди тростника и старых ив копошились утки и куропатки. Вивиан рассыпала стебельки и листья земляники по воде ниже поросшего травой берега, на котором они стояли. Ее гладкая кожа на шее и плечах выделялась бледностью при свете солнца.

— Мне бы хотелось оказаться там прямо сейчас.

Виктор, с восхищением наблюдавший за ней, сказал:

— Разве тебе не было бы страшно, ведь вокруг Пенсильвании рыщут англичане?

— Конечно, нет, если бы мы были вместе! — Она взглянула на него, и ее щеки чуть зарделись. — То есть я, конечно, предпочла бы, чтобы у тебя под рукой оказался полк солдат. Разве твой драгоценный маркиз Лафайет не может устроить это при наличии связей среди военных?

— И при своих девятнадцати летах. — Виктор вздохнул.

Девушка наклонилась и подняла серебристую березовую кору, лежавшую у ее ног. Та свернулась под лучами солнца, но шелковистая поверхность внутри, по которой она водила пальцем, все еще оставалась мягкой и гладкой. С озорным блеском в глазах девушка сказала:

— Нам следует устроить церемонию, чтобы отметить этот исключительно важный день. — Повернувшись, она направилась по берегу к стволу большого дерева, которое возвышалось позади них над серебристыми березами. У его основания пробивались нежные ростки. Вернувшись, она показала Виктору листок, лежавший на ее ладони: — Липовые листья всегда наводят меня на мысль о молодых сердцах.

Виктор вспомнил то время, когда они оба были детьми и вместе лазали по деревьям, но в ответ лишь улыбнулся.

Вивиан присела, протянула изящную руку и опустила кусочек коры в воду, затем положила в него лист, подтолкнула крохотную лодочку, и та выплыла на освещенную солнцем гладь.

— Настоящим я спускаю на воду французский корабль «Братская любовь». Да помогут ему попутные ветры достичь Соединенных Штатов!

— Каков его груз? — не без сомнения в голосе спросил Виктор.

— Свобода! — Она взяла юношу за руку. — Пришло время услышать те фразы, которые ты выучил. Сейчас можешь продекламировать их.

Не спуская глаз с хрупкого кораблика, он произнес с деланой торжественностью, хотя голос невольно приобрел благоговейное звучание:

— Мы считаем, что следующие истины самоочевидны: все люди рождаются равными; они наделены Творцом определенными неотчуждаемыми правами. Среди них — Жизнь, Свобода и Стремление к Счастью. Дабы обеспечить эти права среди людей, создаются правительства, черпающие справедливые права с согласия управляемых. Всякий раз, когда правительство противодействует этим целям, народ имеет право изменить или отменить его.

— Согласие управляемых, — прошептала Вивиан. — Суть всех революций заключена именно в этих словах.

Любопытная дикая утка отделилась от своих спутниц и неожиданно рванулась к ним, чтобы посмотреть, не достанется ли ей что-нибудь. Блестящая шея вытянулась, клюв устремился вперед, и вода завихрилась на том месте, где плыла березовая кора.

Виктор рассмеялся:

— К сожалению, мадемуазель, должен объявить, что ваш корабль тонет.

Она взяла его за руку и повела назад к дорожке, оглянулась через плечо и увидела, что лист, сверкая, качается посреди озера.

— Однако Свобода продолжает плыть. Так оно будет и впредь.

В четверг днем Вивиан расположилась на сеновале конюшни и внимательно просматривала следующую партию писем от своего дяди, которые тот присылал с отвратительной регулярностью три раза в году, с тех пор как покинул Францию. Не хватало только одного письма — с выражением соболезнований по поводу смерти ее матери шесть лет назад. Она не знала, применима ли к нему презумпция невиновности: возможно, он написал, когда узнал об этом, но письмо могло потеряться; может быть, отец нашел это письмо слишком тягостным и не сохранил его. Вивиан вспомнила прохладные казенные соболезнования, которые получила весной, и краткую, резкую записку, в которой дядя сообщал о приезде, и ее снова стали обуревать дурные предчувствия.

Все же ей предстоит встретиться не с кровным родственником, а с человеком, которого Шерси усыновил еще мальчиком. Его великодушно и не очень строго воспитали ее дедушка с бабушкой, не делая секрета из того, что ему в конце концов самому надо будет завоевать место в этом мире, ибо титул, имение и все состояние Шерси целиком достанутся Роберту, ее отцу. Таким образом, Жюль Ролле де Шерси, решив избрать карьеру военного, стал курсантом военного училища и сразу после женитьбы Роберта покинул Мирандолу, чтобы служить в армии в звании капитана. Это случилось в 1758 году. Во время войны с Англией его отправили в Канаду, и с тех пор он находился за океаном и ни разу не приехал к тем, кто воспитал его, дал ему благородное имя.

Вивиан лукавила, когда сказала Виктору, что Жюль де Шерси не оказал никакого влияния на ее американскую мечту. Совсем наоборот, еще малышкой она воображала, как бесстрашный дядя сражается с англичанами в девственных верховьях Святого Лаврентия и за Аппалачами. Особенно привлекательным этот образ стал, когда девочка узнала, что приключения завели дядю далеко, к Великим озерам, и он оказался в компании свирепых индейских воинов, ставших союзниками французов. Но это было давно, и сейчас ничто не свидетельствовало о том, что ими руководили высокие идеалы или чувства. То немногое, что теперь было известно о нем, говорило о голом практицизме, и он просто высмеет ее высокие чувства. В результате Вивиан смирилась с той истиной, что Жюль де Шерси из тех людей, кто хранит верность — если ему вообще знакомо это качество — только собственной карьере. Дяде был безразличен дом, приютивший его, и он решил вернуться только сейчас, когда законный граф де Мирандола покинул этот мир и лишь молодая женщина является ему преградой на пути к богатству.

Вдруг кто-то вошел в конюшню. Спрятав письма под соломой, Вивиан подошла к лестнице. Внизу у въездных ворот стоял высокий мужчина, одетый в черное, и в сапогах, будто только что скакал на коне. Она начала спускаться вниз, не понимая, как работники конюшни могли позволить этому незнакомцу расхаживать здесь, но те наводили порядок в сбруйной. Свет падал на него сзади, и он казался совершенно черным — волосы были туго стянуты сзади и у висков сияли, словно черный янтарь, его кожа загорела, а глаза скрыла тень.

Когда девушка приблизилась к незнакомцу, он не проронил ни слова, и любезная улыбка сошла с ее лица: хотя она, собираясь в конюшню, и надевала самую скромную одежду и обувь, однако не думала, что выглядит служанкой.

— Месье, я была бы признательна, если бы вы представились и сообщили, по какому делу сюда явились.

Сейчас она стояла в дверях. Он повернулся к ней, и в солнечном свете его глаза засверкали бледно-зеленым цветом. Эти глаза смотрели на нее без всякого любопытства.

— Мне нужно встретиться с мадемуазель де Шерси.

— Почему вы, в таком случае, не подождали у парадного входа?

— Я ждал, но кругом царит полный беспорядок, и слуги ничего не знают. Я только понял, что ваша хозяйка час назад ушла в этом направлении. — Голос звучал мрачно и сурово, соответствуя внешнему виду, а ледяной взгляд обеспокоил ее.

— Почему вы считаете, что она сочтет нужным говорить с вами?

— Она обязана говорить со мной. Я ее опекун.

Вот он и явился раньше, чем она ожидала, и застал ее врасплох. Он уже оскорбил ее, упрекнув за плохое ведение хозяйства, и, не спрашивая разрешения, всюду успел сунуть свой нос.

Вивиан не успела и слова сказать, как дядя продолжил:

— Если не ошибаюсь, вы моя подопечная. Прошу прощения — вы выглядите моложе своих лет и не так, как я ожидал.

Она твердым голосом ответила:

— Если бы вы хоть раз явились сюда за истекшие восемнадцать лет, то увидели бы, как хорошо управляется это имение. И ошибочно не приняли бы меня за ребенка.

Он едва заметно улыбнулся:

— В таком случае, полагаю, вы готовы принять меня в гостиной приличествующим случаю образом? — И, поклонившись, надел шляпу, которую держал в руке, и уже собрался уходить.

— О, месье, думаю, вы успели и туда заглянуть точно таким же образом, как и сюда.

Едва заметная улыбка исчезла.

— Вы забываетесь. Я здесь все хорошо знаю. Если вы намерены дерзить, то вам следует осторожнее выбирать тему для разговора.

Встретив столь неожиданный вызов, Вивиан ответила без раздумий:

— Месье, мне придется обсудить с вами еще не одну тему, но давайте завершим эту. Подобную неожиданную встречу я могу объяснить лишь одной причиной — вы уже приступили к ревизии имения. — Его суровое лицо не дрогнуло, поэтому она настойчиво продолжила: — Вас не удивит, если я возражу против такого начала?

Устремленные на нее зеленые глаза ничего не выражали.

— Повторяю, мадемуазель, я искал вас и по чистому совпадению нашел в конюшне. — И, выдержав небольшую паузу, дядя продолжил: — Я сказал «по чистому совпадению», потому что как раз здесь познакомился с вашим отцом.

Если бы он сказал последнее слово хоть с малейшим намеком на чувство, Вивиан постаралась бы отнестись к нему по-другому, но холодный тон ранил ее не меньше, чем прямое пренебрежение к отцу.

Дрогнувшим голосом она возразила:

— Если бы вы потрудились приехать сюда до апреля этого года, вы смогли бы возобновить это знакомство.

Ей показалось, будто мужчина невольно вздрогнул при этих словах, но он быстро переступил с ноги на ногу, выдавая свое нетерпение.

— Такой сарказм с вашей стороны, мадемуазель, поражает меня. Однако, насколько я понимаю, вам кажется, будто вы имеете причины обижаться. Я могу избавить вас от части подобных причин: после того как я приехал сюда, вам больше незачем беспокоиться об управлении Мирандолой.

Она уже не могла сдержать вспышку гнева.

— Меня тяготит управление Мирандолой? Меня это беспокоит меньше всего! Я отлично управляю собственностью нашей семьи с тех пор… последние несколько месяцев. Так знайте, во всем имении нет такого клочка земли, которому я не уделила бы внимания, нет ни одного пробела в бухгалтерских книгах. — В ее голосе снова прозвучала обида, когда она через силу выдавила: — Если вы хотели хоть чем-то помочь, месье, то могли бы приехать сразу же после смерти моего отца.

— Сожалею, но это было не в моей власти, — твердо прозвучал низкий голос.

— Да что вы говорите? Просто удивительно, как много не в вашей власти. Вы старший офицер, которому подвластны тысячи солдат, но вы почему-то за двадцать лет не нашли время приехать во Францию. Извините меня, но ваше безразличие к Шерси столь вопиюще, что у меня нет ни малейших сомнений насчет причин вашего приезда. Вы явились сюда, чтобы прибрать Мирандолу к рукам, не считаясь ни со мной, ни с другими.

Эти слова прозвучали очень убедительно, ибо подвели итог тому, о чем Вивиан думала все утро, однако выражение дядиного лица сделалось еще более непреклонным. Вдруг ей стало стыдно и неловко оттого, что она читала его письма, к тому же они не дали ей возможности хорошо подготовиться к этой встрече, ибо ее обвинения разбивались об этого мужчину, словно вода о камень.

— Всему в своей жизни я обязан вашему дедушке, — холодно ответил он, — который научил меня уважать это место и тех, кто здесь живет. Отец назначил меня вашим опекуном, и я буду уважать его желание. Я вернулся в Мирандолу по зову долга и больше ничего не требую от вас, мадемуазель.

Он повернулся, ожидая, очевидно, что девушка последует за ним. Она почувствовала, что худшие ожидания подтверждаются: ее свободе приходит конец, и у нее нет права на обжалование. Он приехал сюда надолго, и впредь она не сможет ни шагу ступить без его разрешения.

Вместе с ним Вивиан покинула конюшню и шла вдоль берега реки по тропинке среди тополей. Глядя на них с несчастным видом, она вспомнила, как еще ребенком с Виктором взбиралась на их стройные макушки и наклоняла их, чтобы дотянуться до следующей и таким образом пройти весь строй деревьев, не спускаясь на землю. Если она сейчас безропотно подчинится воле дяди, то больше никогда не сможет оказать ему сопротивление. Он стал законным опекуном и явно намеревался воспользоваться данными ему правами на ее дом и богатство.

Несмотря на атлетическое телосложение, он шел медленно и угрюмо молчал, что давало ей время на размышления. Вдруг в памяти Вивиан всплыл решающий и многообещающий пункт завещания — он касался ее брака. Часть ее наследства оставалась неприкосновенной до тех пор, пока ей не исполнится двадцать один год, если только она за это время не предпочтет избрать себе мужа. В каком бы возрасте ни вышла замуж, она порывала с имением, но вместо этого получала пятьдесят тысяч ливров. В дополнение к этому устанавливалась величина приданого, равного двадцати тысячам ливров. И то и другое выплачивалось наличными из средств имения сразу и без всяких условий.

Ступив на пешеходный мостик, девушка остановилась и спросила тихим безразличным голосом:

— В чем, по-вашему, заключается мой долг перед вами?

— Смириться с моими заботами о вашем благосостоянии. Я уже подумал об этом и считаю, что ваше нынешнее существование неудовлетворительно. Нам обязательно следует завести новый порядок.

— Я полностью довольна своим нынешним положением.

— Вам везет. Поздравляю вас. — Он прислонился к перилам, скрестив руки на груди. — Я говорю не о том, что вы собой представляете, а о том, чем вы занимаетесь. Вы вращаетесь в кругу провинциальных людей с раннего детства, ничего не знаете о жизни и, очевидно, половину дня бегаете по имению, как помощник конюха, в юбке. Я отвечаю за вас, и у меня совсем другие планы.

— Спасибо, но свою жизнь я предпочитаю планировать сама. Не беспокойтесь о своем долге — весьма скоро вы от меня освободитесь. — Вивиан глубоко вздохнула и сказала: — Я намерена выйти замуж за месье де Луни. Причем немедленно.

Дядя нахмурился:

— Что это значит?

— Мы с ним давно помолвлены. Все знают, что нам суждено стать мужем и женой.

— Извините, но я этого не знаю. Он уже предлагал вам свою руку?

— Официально нет. Пока нет. Но отец всегда желал, чтобы я стала женой де Луни.

— В таком случае я загляну в его бумаги и посмотрю, записано ли в них такое пожелание. А до тех пор я воздержусь от собственного суждения.

Он снова отвернулся, но Вивиан сказала ему в спину:

— Виктор придет завтра и попросит моей руки. Мы поженимся, и с вашей стороны будет неразумно противиться этому, ибо его отец и все здешние люди одобрят такой брак. Затем я получу свою долю, ему достанется мое приданое, а вы будете избавлены от всякой необходимости иметь со мной дело.

Сказав это, Вивиан повернула обратно в сторону конюшни.

Услышав эти слова, Жюль де Шерси колебался лишь долю секунды и затем продолжил свой путь. Не хватало только, чтобы он гонялся за своей подопечной. Лучше дать ей время подумать о своей выходке до того, как они встретятся еще раз. Он надеялся, что, отправляя ей из Парижа записку с сообщением о своем приезде, даст ей возможность привести в порядок свои мысли, однако, по всей видимости, позволил ей составить отличный список своих обид. В одном она, по крайней мере, оказалась права: он никогда не хотел возвращаться во Францию и меньше всего в Мирандолу. Последствия ран, полученных на Рождество, на многие месяцы исключили всякие путешествия, а когда он все же отчалил от восточного побережья Америки, долгое плавание через Атлантический океан стало мучением. Вернувшись в Париж, он убедился, что возобновление старых знакомств — пустое дело, и не получил особого удовольствия от посещения салонов, где приходилось отвечать на глупые вопросы об американской войне. Затем он заставил себя уехать из столицы и отправиться в долину Луары.

Подавив отчетливое чувство отчаяния после только что состоявшейся неприятной встречи с родственницей, Жюль попытался упорядочить свои мысли перед встречей с Онориной. Однако на том месте, где тропинка раздваивалась, он остановился. Одна ветвь тропинки вела мимо оранжереи к шато, другая — к небольшому холму, где за рощицей стояла семейная часовня. Его потянуло туда, будто он был привязан к веревке, которая тащила его на верх холма. Не в силах что-либо сделать с собой, Жюль, скрежеща зубами, пошел в том направлении.

После жаркого солнца слабая тень под платанами казалась Божьим даром. Первой он заметил могилу мадам де Шерси, своей приемной матери. Она уже болела, когда он десятилетним мальчиком впервые явился в Мирандолу, и три года спустя умерла. Прочитав знакомую надпись, он увидел, что старик, который открыл ему свое сердце и приютил его, нашел покой рядом со своей нежной и любящей женой. Ужасное осознание утраты, вины и угрызений совести, которые пробудило само имя Шерси, потрясло его с неожиданной силой. Он снял шляпу, склонил голову и невольно произнес: «Я вернулся». Он чуть не сказал: «Простите меня», но сдержался, понимая, что никто его не услышит. Холод леденил его сердце.

Было наивно думать, что в нынешнем состоянии ему хватит сил посетить остальные могилы. Когда он достиг места упокоения своего брата, у него подкосились ноги, и он сел на каменную плиту, прикрыв рукой глаза. В них не было слез, только чувство горя в полной тишине нарастало, словно приливная волна. Наконец он прочитал надпись и указательным пальцем медленно провел по выгравированному на теплом камне имени «Роберт». Он не мог умолять о прощении: щедрое сердце брата не нуждалось в нем.

Жюль встал и шагнул к тому месту, где была похоронена Виолетта де Шерси. Прочитав слова на надгробном камне, он отвернулся и оперся рукой о ствол дерева. У него возникло чувство, будто она стоит за его спиной, на ее нежных губах играет слабая улыбка, голубые глаза застлал туман от секретов, которые она так долго скрывала от него, а теперь унесла с собой под землю. Тишина под деревьями была понятна, но ни одно его слово или жест не выдавали того, что произошло между ними. В его голове звонил колокол: слишком поздно. Он всегда опаздывал.

Спускаясь по склону холма, он споткнулся. Лучше было бы опираться на трость, на плечо конюха, на все, что помогло бы ему вернуться в шато. Последний отрезок пути из Парижа он проделал верхом на коне, полагая, что это причинит ему меньше боли, чем тряска в экипаже. Невидимые когти при каждом шаге разрывали его мышцы, но душевная усталость была намного тяжелее. Дай бог по пути назад не встретить никого из старых слуг! У него не было сил предаваться воспоминаниям: с этим можно подождать до завтра.

Когда Жюль миновал высокие парадные двери шато, из главной гостиной вышла Онорина де Шерси. Она была наверху, когда он прибыл, и распорядилась, чтобы ее не беспокоили. Теперь она выглядела бодрой и горела желанием встретиться с ним. Пока он шел ей навстречу, выражение интереса и озабоченности на ее тонком лице вызвало бурю воспоминаний. Когда он в последний раз видел ее, ей было уже под сорок — она была красавицей женой ненадежного младшего брата старого графа Мирандолы. Он умер, не вызвав искренней печали ни у кого, кроме, быть может, одной Онорины. Жюль в то время был в Луизиане.

— Месье граф, добро пожаловать домой.

— Тетя, если ты не будешь звать меня Жюлем, то я никогда не буду чувствовать себя здесь как дома.

Она положила руки ему на плечи, и он почувствовал, как они дрожат. Не сознавая, что она потрясена его внешним видом, он отнес проявленную ею слабость на счет ее возраста или немощности. Она притянула его голову к себе и расцеловала. Он ощутил влагу на ее щеках, и это его растрогало. Оба не были связаны ни кровью, ни рождением, но незримые узы сразу восстановились, и между ними возникло взаимопонимание, несмотря на почти двадцатилетнюю разлуку.

— Путешествие утомило тебя. Я должна просить тебя об одной милости: прежде чем ты вступишь во владение Мирандолой, позволь своей племяннице и мне похозяйничать, до тех пор пока ты не устроишься.

Ее серые глаза, которые становились жесткими, когда она была суровой, с надеждой смотрели на него.

— С удовольствием, — ответил Жюль. — Только не говори «вступишь во владение Мирандолой». Моя племянница твердо вбила себе в голову, что я собираюсь не считаться ни с кем из вас. Она сказала тебе, что встретилась со мной и повздорила по самому нелепому поводу? Нам с тобой надо поговорить. Завтра, а может быть, даже сегодня.

— Обязательно. Но теперь ты должен отдохнуть, я настаиваю на этом. Твоя комната уже приготовлена, и твой слуга уже час как не найдет себе покоя, ожидая сурового нагоняя за то, что ты в одиночку обошел все имение. Он воспитывался в городе самым глупым образом: мне стоило больших трудов убедить его в том, что ты не свалился в колодец и не лежишь без сознания, после того как тебя лягнуло взбесившееся животное на скотном дворе.

Жюль широко ухмыльнулся во весь рот, она улыбнулась ему в ответ и за руку повела к лестнице. Он заметил, что слуги вертятся в главном салоне, а позади них, у высоких окон, выходивших на зеркальный пруд, маячила его строптивая подопечная. Но он думал лишь об отдыхе.

— Тебе нет необходимости спускаться вниз перед ужином, — сказала ему Онорина. — Мы ужинаем в девять, как принято в этих местах. И прошу, пусть поведение Вивиан не волнует тебя. Она беспокойная девушка и ведет себя послушнее всего, когда ей потакают. Стоит только чем-нибудь занять ее головку, и ее дух становится не столь мятежным.

Вивиан вышла из дома и направилась в рощицу, где владения Мирандолы встречались с землями Луни. Ее гнедая кобыла щипала траву на краю опушки, а она ходила туда-сюда, ожидая Виктора. Она послала к нему одного из слуг с краткой запиской, в которой сообщала о препирательстве с дядей и выходе, столь удачно пришедшем ей в голову. Она не сомневалась, что Виктор придет, ибо настояла на том, чтобы слуга дождался ответа, прежде чем возвращаться, но не была уверена в том, правильные ли выбрала слова. Вивиан напомнила ему, что когда-то они мечтали, как она однажды покинет Мирандолу, переедет к нему в Луни, и спрашивала: почему бы не сделать это прямо сейчас? Кроме него, ей не к кому обращаться: он был ее лучшим другом. Она заверила Виктора в том, что не явится к нему с пустыми руками: приданое составляло внушительную сумму, и, дабы убедиться в этом, ему надо лишь спросить об этом своего отца, ибо тот наверняка обсуждал эту тему с ее родителем.

Вивиан расхаживала по опушке, пытаясь обуздать неловкость и тревогу, охватившие ее с того самого момента, когда она поручила слуге отнести записку. Конечно, она нарушила общепринятые нормы, но Виктор привык к ее выходкам и ценил откровенность не меньше, чем она. В такой критический для нее момент не до соблюдения приличий. Ее не столько волновала отправленная записка, сколько то, с каким выражением лица он прибудет на тайное место свидания. При этой мысли она почувствовала, как ее щеки залились густой краской.

Когда Виктор наконец появился, то заговорил прежде, чем она успела вымолвить хоть слово. Оба чувствовали себя так неловко, что ему не хватило сил на дружелюбную улыбку.

— Вивиан, честное слово, ты и раньше заваривала кашу, но это превзошло все!

— Что ты хочешь этим сказать? — торопливо спросила она, когда он спешился.

— Прислать мне такое письмо! Родители находились в салоне, когда его мне вручили. И я, как дурак, сразу открыл его — первые несколько слов меня так ошарашили, что это, наверно, было заметно по моему лицу. Мне пришлось выйти, чтобы прочитать остальное. И не было ни малейшей надежды утаить, кто прислал письмо, так как твой слуга во дворе ждал немедленного ответа.

Вивиан наблюдала за ним, пока Виктор привязывал своего скакуна к молодому деревцу, и подумала, не нарочно ли он избегает смотреть ей в глаза. Она вздохнула.

— Виктор, я, конечно, неправильно поступила, написав тебе, но возникли неожиданные обстоятельства. И больше я так не поступлю до самой нашей помолвки. — Не понимая, почему ей было так трудно произнести последнее слово, она торопливо продолжила: — К тому же тогда это будет совсем прилично.

Виктор снова взглянул на нее. Он старался взять себя в руки и подобающе реагировать на ее чувства, что придало его классическому лицу новое достоинство и силу. Вивиан была признательна ему за то, что в его голосе не прозвучало ни малейшего упрека, когда он ответил:

— Знаешь, ты действительно торопишь события. Если, по-твоему, возникли неожиданные обстоятельства, то я опасаюсь, как бы ссора с твоим дядей не усугубила их. Он ведь не только один из Шерси, он также герой битвы при Тикондероге. Вся округа месяцами только и говорит о нем, и всем не терпится засвидетельствовать ему свое почтение. Страшно подумать, что я в день его приезда ворвусь в Мирандолу и попрошу твоей руки.

— Разумеется, я сделаю так, чтобы ты получил надлежащее приглашение.

— Извини, но я не могу явиться туда лишь по твоему зову; это настроит всех против нас. А что касается твоей руки, то можно попросить тебя на мгновение представить себя на моем месте? Вообрази негодование моего отца, если я поступлю так, сначала не посоветовавшись с ним. В последнее время от него трудно чего-либо добиться — ты же знаешь, я просил его разрешить мне побыть в Париже вместе с Лафайетом, и он был страшно недоволен этим.

— Я понимаю. Я знаю, что ты должен угождать родителям. А у меня есть опекун, который будет недоволен, как бы я ни поступала. Поверь, если бы я считала, что терпеливое отношение изменило бы его нрав или намерения, я могла бы улыбаться и проявлять кротость. Однако я не сомневаюсь, что с ним это безнадежно. В будущем меня не ждет ничего, кроме тирании.

Вивиан попыталась придать последним словам шутливый оттенок, но Виктор не улыбнулся.

Выдержав еще одну паузу, она спокойно сказала:

— Мне остается только надеяться, что ты сумеешь поговорить с моим дядей с глазу на глаз. Только если… я тебе не безразлична. — Ее голос чуть дрогнул.

Виктор тут же ответил:

— Конечно, ты мне не безразлична. Я ведь твой друг и не оставлю тебя. Я не пытаюсь найти отговорки, я просто думаю, что нам следует поступить правильно.

— Значит, ты поговоришь с моим опекуном?

По ее лицу расплылась улыбка, и ей от благодарности хотелось обнять его. Он никогда не казался ей таким красивым, как в этот миг.

— Если ты этого действительно хочешь, то поговорю. Я готов заявить, что хочу обручиться с тобой, но нет никакой необходимости торопить события. Твой опекун не совершает никакого преступления. Ты считаешь его нежеланным гостем, но он имеет право находиться в Мирандоле. Он наследник твоего отца. Если он к тому же скотина, я, разумеется, спасу тебя от него.

— Очень хорошо! Как по-твоему, когда твой отец нанесет визит моему дяде? Ты сможешь уговорить его сделать это завтра?

— Попытаюсь. Тогда у меня будет причина для официального визита, и я смогу поднять эту тему должным образом. Если твой дядя негодяй, как ты говоришь, то нам не хочется выглядеть дураками перед ним. Будь смелой и доверяй мне.

Он взял ее руку, как часто поступал раньше в порыве дружеских чувств, но на этот раз неожиданное ощущение, что ей требуется мужская помощь, а он сделал доброе дело, пообещав ее, заставило его поднести ее руку к своим губам.

Вивиан нежно смотрела на него.

— Виктор, я знала, что могу положиться на тебя. Благодарю тебя от всего сердца. — Оба никогда раньше не смотрели друг на друга так серьезно. Вивиан отступила назад, будто стряхивая наваждение. — К сожалению, мне пора идти. Тетя Онорина хочет, чтобы я сыграла роль хозяйки за ужином, и я не могу подвести ее.

— Тогда до скорой встречи.

— Да. Надеюсь, она произойдет завтра.