Бунтарка. Берег страсти

Переправа

Было темно. Жюль все еще находился в «Галисии», где снял комнату, выходившую в тот же коридор, что и комната Виктора де Луни. Он отвел свою подопечную обратно на постоялый двор, сделал все возможное, чтобы ей было там уютно, и посоветовал не выходить до прибытия Онорины, которая позаботится о ней. Вивиан молча со всем согласилась, была смущена и хотела поскорее остаться одна. После совещания с Калбом и Лафайетом о предстоящем отплытии на следующий день он долго сидел, глядя на погружавшийся в сумерки двор, затем нехотя взял перо и начал писать письма. Своему мажордому и агенту в Париже, управляющему Мирандолой, Онорине.

В письме к тете Жюль кратко и ясно описал встречу с Вивиан, по возможности опуская ненужные подробности. Заключительные абзацы заняли больше времени.

«Так что с этим покончено, слава богу. Она может возвращаться в Париж и жить с тобой, как и прежде. Я очень признателен за твою доброту, и мои средства на содержание племянницы для тебя так же доступны, как и всегда. Я посылаю указания своему агенту, обращайся к нему за всем, что тебе потребуется.

Завтра я отплываю в Америку вместе с новобранцами и вернусь через несколько месяцев. Они слишком зелены и плохо подготовлены к такой экспедиции, хотя я никогда не скажу этого Лафайету, ибо он отличный парень и заслуживает того, чтобы руководить остальными. Во время плавания я не буду скупиться на советы в меру своих знаний и надеюсь помочь им, когда они обратятся к Конгрессу, ибо им понадобится не только идеализм, чтобы занять собственное место в великой борьбе.

Другая причина — Виктор де Луни. Лишь дружба с Лафайетом могла побудить его к этому необдуманному поступку, и я невольно вспоминаю наш разговор в Мирандоле, когда он впервые спросил меня об Америке и я не стал разочаровывать его. Он единственный сын, очень любим родителями, но обладает характером, который не годится для этой гнусной войны. Надеюсь, мне удастся взять его с собой, когда я буду возвращаться домой. Полагаю, Лафайет будет за то, чтобы стоять до конца.

Итак, мне удалось отговорить Вивиан от поездки в Америку, зато я отправляюсь туда сам. Если раньше она меня ненавидела, то теперь будет испытывать отвращение. Похоже, такова моя судьба — поступать правильно и заслуживать за это презрение. Но я убежден, что поступил справедливо по отношению к этим молодым людям. Она относилась к этому парню с нежностью сестры. Его ответные чувства достойны ее, и, как тебе хорошо известно, я по опыту знаю, какие порывы молодого человека можно считать братскими, а какие нет.

Может, племяннице захочется поговорить обо мне с тобой, пока меня не будет. Рассказывай то, что считаешь уместным, но, ради всего святого, умоляю тебя — не вспоминай о том далеком Рождестве, которое я провел дома, перед тем как отправиться за границу.

Меня мучает огромное чувство вины и угрызения совести, когда я оглядываюсь назад, однако за последние несколько месяцев я как-то научился вспоминать это без той сильной боли, которая не давала мне покоя многие годы.

Скажи Вивиан, что я буду ей писать, но она не обязана отвечать (для тебя я прилагаю два адреса — в Честере и Филадельфии). Я понимаю, что был суров и холоден с Вивиан с самого начала, хотя и думал, что защищаю ее, но теперь уже слишком поздно что-либо менять. Оставляю ее под твоей опекой, которая всегда оказывалась нежнее моей. Попрощайся с ней за меня и до нашей встречи прими благодарность своего любящего племянника.

Жюль де Шерси».

Он всю ночь пролежал с открытыми глазами, жалея, что не может найти нужных слов, чтобы написать Вивиан. Но, встав утром, взял ручку и написал нечто другое. Затем, доверив всю свою почту хозяину и велев отнести письмо для Онорины на постоялый двор, где жила его подопечная, он отправился к докам.

Его последнее письмо имело парижский адрес.

«Моя дорогая Джина,

пока я пишу эти строки, меня беспокоит мысль, что ты больше никогда не позволишь обращаться к тебе столь сердечно. Помните, я однажды говорил, что твоим единственным соперником в моих привязанностях является Америка, и ты мудро предупредила меня искать любовь ближе к дому. Будь что будет, но я боюсь, что Америка одержала верх — не могу сказать, надолго ли. Я хотел найти время, чтобы обсудить это с тобой, но мне пришлось срочно уехать из Парижа по семейному делу, и теперь я нахожусь в Испании с некоторыми преданными людьми, которые отправляются в Соединенные Штаты. Я решил поехать с ними.

Вряд ли я там задержусь, но знаю — мое отсутствие тебе не понравится, поэтому бесполезно приносить любые извинения. Тем не менее я их приношу, ибо мне жаль прежде всего самого себя: теперь мне будет не хватать твоего очаровательного общества, а рядом вряд ли найдется душа, достойная того, чтобы слушать ее так, как я всегда слушал тебя.

Я вижу, как ты пожимаешь плечами, улыбаясь в своей неподражаемой манере, и собираешься разорвать это письмо. Прочти его, прежде чем так поступишь, ибо я собираюсь кое в чем признаться. Я был мертв, когда встретил тебя, и пребывал в таком состоянии уже много лет. Если я теперь испытываю хоть малейшее человеческое тепло, то оно возникло благодаря тебе. Наша связь была исключительно неравной: все выгоды достались мне, в любой стычке побеждала ты, а я проигрывал. Я покидаю Францию, чтобы снова взяться за оружие, но я никогда не встречу более изощренного противника, чем ты. Если ты напишешь по прилагаемому адресу и только ради того, чтобы упрекнуть меня, я с удовольствием приму твои колкости. Все, что идет от тебя, доставляет мне истинное удовольствие.

Но я готов к тому, что ты не будешь писать. Жаль, что я не смогу привыкнуть к пустоте, которая возникнет из-за твоего молчания.

Прощай, моя сирена,

Жюль».

Нижний трюм трехмачтового корабля, отчалившего от берега, оказался самым зловонным, душным и наименее пригодным местом для обитания. Пропитанная затхлостью древесина, грязная вода, в которой плавали гниющие остатки груза и утонувшие крысы, бесформенный багаж, завернутый в промокшую ткань и прогнившую кожу, — бежать от этого зловония можно было только в бушевавшее наверху море.

Отправляясь в свое первое плавание, Вивиан так и не поняла, страдает она от морской болезни или нет — постоянное ощущение тошноты вполне могла вызвать окружающая обстановка. Один грузчик с доков в Лос-Пасахесе за щедрую взятку согласился отнести на борт «Виктуара» два брезентовых мешка и спрятать их в нижнем трюме позади груза. В одном мешке находились все вещи, которые ей удалось прихватить из Парижа. В другом она устроилась сама, напялив на себя несколько одежд, шубку и плащ, чтобы обезопасить себя от ушибов во время спуска в трюм.

Выбравшись из мешка, Вивиан обнаружила, что зажата между огромным тюком хлопка и несколькими высокими деревянными ящиками. Она сделала себе платформу, положив несколько досок на две стоячие бочки с вином и накрыв их своей меховой шубкой и плащом. Если бы не это, она оказалась бы прямо в грязной жиже, которая колыхалась на дне трюма. В полдень это ужасное болото из всякой всячины медленно испарялось, окутывая все тошнотворными миазмами. Казалось, ими пропитывается все: сушеные фрукты и орехи, вода в большой кожаной бутылке, которую она взяла с собой.

Вивиан собиралась провести в этом удушливом аду дня три, пока корабль не войдет в южные пассаты, которые перенесут его через Атлантический океан. Она знала непоколебимый характер Лафайета и верила, что только катастрофа заставит его повернуть назад. Вряд ли он отдаст такой приказ только из-за того, что на борту оказалось на одного волонтера больше, даже если этот волонтер — женщина. Вивиан станет умолять его как друга и главу этого предприятия разрешить ей плыть вместе с ними, и он внемлет ее просьбам. Она знала почти всех добровольцев и не сомневалась, что завоюет их уважение. С ними был солидный женатый человек, который мог предложить ей совет и защиту, — барон Калб.

Все эти соображения укрепили решимость девушки, пока она одна оставалась на постоялом дворе. Она оставила записку тете Онорине, с которой так плохо обошлась, где извинилась за причиненные ей волнения. Вивиан хотела написать своему опекуну, но когда взялась за ручку, изобретательность покинула ее. У нее не хватило сил просить прощения за новую выходку, по сравнению с которой тайное бегство из Парижа выглядело бледно. Она не могла рассчитывать на его понимание — он ведь не был молодой женщиной, сталкивавшейся с неодобрением общества, обманутой судьбой и лишенной всякой возможности действовать самостоятельно, пока ее жизнью распоряжаются другие. Она обдумала возражения дяди против ее брака и отъезда с Виктором и оценила их по достоинству, но в конце концов не ему руководить ее судьбой. Если она совершает ошибку, отправляясь в Америку, пусть будет так — она и сама понесет ответственность за последствия.

Однако два дня, проведенные в вонючем трюме «Виктуара», полностью лишили Вивиан сил. Немытая, неухоженная и павшая духом, она являла собой полную противоположность той молодой аристократке, которая хитростью пробралась на борт на рассвете предыдущего дня. Именно эти обстоятельства побудили ее подняться на борт: не столько уверенность в правильности своего шага, сколько ощущение, что надо действовать решительно, пока еще есть силы, после перенесенных треволнений.

Солнце, опустившееся над горизонтом, ослепило девушку, когда она еле поднялась по трапу и посмотрела вокруг. На мачтах трепетали паруса, наполненные щедрым бризом, который с тихим шепотом гулял по такелажу. В этот час заката на борту стояла такая тишина, что казалось, будто «Виктуаром» управляют призраки. В поле зрения не оказалось никого, кроме долговязого мужчины, полулежавшего на свернутом брезенте. Он скрестил ноги на смотанном канате, откинул голову назад и прикрыл лицо книгой, оберегая глаза от света.

Когда Вивиан наконец приблизилась к нему, он убрал книгу, сел, бросил на нее взгляд — и застыл от неожиданности.

Это был ее опекун!

Сердце у нее остановилось, в ушах зазвенело. Девушка отступила в сторону, ухватилась за веревку, но та провисла под тяжестью ее тела.

Жюль вскочил и подхватил ее за руки.

— Садитесь, а то упадете. Вот сюда. Боже, глазам своим не верю!

— Что вы здесь делаете? — тихо спросила она.

— И это спрашиваете вы? Безумие! Где вы прятались?

— В трюме… Я взошла на борт, когда стемнело… вчера утром. Боже, неужели это было лишь вчера?

— Вы сидели в той мерзкой дыре без еды и питья?

— Нет, я кое-что взяла с собой. Но я совсем не спала. Никогда не думала, что там так плохо.

— Но я ведь предупреждал вас!

— Однако вы сами плывете на этом корабле, причем не сказали ничего ни мне, ни мадам де Шерси.

— Я принял это решение в последний час.

— Я тоже.

Между тем команда, оповещенная рулевым, направилась к корме поглазеть на нежданную гостью. Несколько офицеров спустились со шканцев, а кто-то отправился вниз позвать остальных. Вивиан тихо обратилась к опекуну:

— Помогите мне, если можете.

Он издал звук, который можно было принять за ругательство, и повернулся к собравшимся. Она старалась выглядеть достойно в столь неприятном положении. Хорошо, что еще не появились ни Виктор, ни маркиз де Лафайет.

— Мадемуазель де Шерси неожиданно присоединилась к нам. Она займет мою каюту, а я переселюсь в каюту месье де Калба. Завтра мы соберемся и выслушаем ее мнение о том, как поступить дальше. А пока, мадемуазель, разрешите мне проводить вас вниз. — И Жюль решительно протянул ей руку.

Она с большим удовольствием растянулась бы на палубе и пришла в себя, дыша свежим воздухом. Было страшно подумать, что придется спускаться в тесную, темную каюту, словно пленнице!

Опекун помог Вивиан встать, но она почувствовала такую слабость, что он склонился над ней и тихо спросил:

— Вы сможете идти? Или мне…

— Спасибо… позвольте мне опереться на вас.

Он повел ее к главному трапу, расположенному за рубкой рулевого, и все лица слились перед ее глазами. Она преодолела крутой спуск, и вскоре они оказались в каюте графа, которая была вполне удобна для жилья. Это было узкое помещение с высокими окнами, начинавшимися почти у самого пола, одной койкой, столом и двумя стульями. По углам стояли сундуки.

Вивиан опустилась на стул, между тем как Жюль позвал стюарда. Тот снял постель с койки и пошел за чистыми одеялами. Другого человека послали в трюм принести ее багаж, а затем отнести сундук графа в каюту месье де Калба.

Когда все было сделано, граф сказал:

— Сначала вам нужно немного поспать, а потом проконсультироваться с врачом.

— После отдыха я снова буду чувствовать себя хорошо. Нет надобности…

— Мадемуазель, никто не ожидал, что на борту появится женщина. Придется преодолеть некоторые трудности, но, думаю, даже на время недолгого возвращения назад вам захочется свести их к минимуму. Нельзя допустить, чтобы вы заболели.

— Но вы же не повернете назад! Я требую свидания с месье де Лафайетом. Поверить не могу, чтобы он принял такое решение! — возмущенно воскликнула Вивиан.

— Напротив, я не вижу иного выхода.

Она хотела встать, но не смогла.

— Где он?

— Вы не в том состоянии, чтобы с кем-то спорить. Койка застелена, прошу вас, отдохните, — примирительно произнес Жюль.

Девушка не спускала с него глаз.

— Только в том случае, если вы пообещаете, что корабль не изменит курс, пока я сплю.

Он вздохнул:

— Хорошо.

Казалось, опекун хотел задать еще один вопрос, но никак не мог решиться на это. Уже с затуманенным сознанием, не глядя на него, она сказала:

— Я отправилась в это плавание по личным соображениям. Они никак не связаны с месье де Луни или другим мужчиной. Пожалуйста, скажите об этом всем.

Он поклонился и вышел.

Утром все собрались на совещание в каюте капитана. За столом сидели маркиз де Лафайет, граф де Мирандола, барон де Калб и другие добровольцы, включая Виктора. В конце стола разместилась Вивиан, красиво одетая и причесанная. Она скрывала свое волнение под маской светского спокойствия.

Молодые люди с удовольствием поглядывали на девушку. Однако, кроме капитана ле Бурсье, испытывавшего серьезные опасения из-за сложившейся ситуации, в стане ее врагов оказался барон де Калб, который ревностно поддерживал любой план Лафайета и теперь негодовал из-за такого поворота событий.

Третьим человеком, который не хотел, чтобы состоялось ее плавание в Америку, был ее дядя. Однако, войдя, он лишь вежливо поклонился и выбрал место во главе стола, рядом с Виктором. Видно, у него не было желания, по крайней мере пока, спорить с ней при всех. Что же касается Виктора, то он, приветствуя Вивиан, обменялся с ней веселым, полным удивления и дружеского восхищения взглядом, но тоже не пытался вступить с ней в разговор.

Быстро оглядев сидевших за столом и поймав взгляды друзей, Вивиан посмотрела на Лафайета. Вот человек, от которого зависело все: он владел и кораблем, и грузом, возглавлял добровольцев и оплачивал проезд большинства своих попутчиков. Маркиз улыбнулся, и ей стало легче на душе, однако открыть совещание он позволил капитану ле Бурсье.

— Мадемуазель, господа! Маркиз де Лафайет собрал нас здесь, чтобы обсудить присутствие на борту мадемуазель де Шерси. Два дня назад она тайком проникла на корабль…

— Но я оплачу свой проезд. Правда, я уже сказала об этом маркизу де Лафайету.

— Тайком проникла на корабль, чтобы отплыть в Америку, — жестко повторил капитан. — Вопрос заключается в том, следует ли нам поскорее высадить ее на берег?

— Где? — возмущенно спросил один из молодых людей. — На Канарских островах? Если мадемуазель де Шерси и следует отправить куда-либо, то, разумеется, к тому месту, где она села на корабль.

— Эту проблему, — сказал раздраженно капитан, — молодая женщина создала сама. Вы же понимаете, что на борту корабля нет условий для дамы.

— Я не прошу одолжений, месье капитан. Я буду есть то же самое, что и вы, выполнять те же обязанности, что и остальные пассажиры, и сама следить за своими вещами, — примиряюще произнесла Вивиан.

— Вы сели на корабль без служанки и сопровождения, — возразил капитан.

— Я найму слуг сразу после прибытия в Америку.

Она уже хотела сказать ему, что на корабле найдется с полдесятка молодых людей, которые с радостью возьмутся сопровождать ее, но вовремя сдержалась. Такое заявление прозвучало бы неуместно, тем более если они слышали о ее неудачном бегстве из Парижа. Она почувствовала, что у нее горят щеки, но не опустила глаз, а упорно смотрела на верхнюю пуговицу выцветшего от соли мундира капитана.

К ее изумлению, именно низкий голос опекуна нарушил неловкое молчание:

— Мадемуазель де Шерси — моя подопечная. Куда бы она ни направлялась, она находится под моей защитой. Так что у нее есть и средства, и сопровождение. Вопрос заключается в том, разрешить ли ей проезд на этом корабле.

Барон де Калб наклонился вперед и серьезно посмотрел на графа с другой стороны стола:

— Разве вы сами не можете решить этот вопрос?

— Нет, только все присутствующие могут это сделать.

Прежде чем маркиз де Лафайет заговорил, он улыбнулся всем присутствующим:

— Верно! Месье граф, вы решили учить нас демократии еще до того, как мы отряхнули пыль Европы со своих сапог! Собравшиеся за этим столом должны решить, поедет ли мой друг, мадемуазель де Шерси, с нами или нет. Мы прибегнем к голосованию.

Вивиан была благодарна ему за слово «друг», но, произнося его, он не посмотрел в ее сторону.

Ла Коломб наклонился вперед и спросил:

— При всем нашем уважении, можно ли узнать причины, по которым мадемуазель де Шерси едет в Америку?

— Можно, — откликнулась Вивиан. — Думаю, они не отличаются от ваших. Меня волнует то, что происходит в Соединенных Штатах. Мне бы хотелось внести вклад в борьбу американцев за независимость, но если я не смогу это сделать, то останусь заинтересованным наблюдателем.

— О каком именно вкладе вы говорите, мадемуазель? — насмешливо прервал ее де Калб.

— Вы хотите узнать, еду ли я туда с оружием или состоянием? Нет. Мои средства, скорее всего, не превышают ваши, месье де Калб.

Она ждала, пока эта колкость дойдет до его сознания, но тут слово взял Виктор. Его тоже раздосадовал вопрос де Калба, ибо он решительно сказал:

— В Париже мадемуазель де Шерси оказала огромную помощь Сайласу Дину и доктору Франклину. Она уже внесла свой вклад, и я восхищаюсь ею.

— Правильно! — воскликнул Файоль.

Следующим заговорил шевалье де Бюиссон. Этот красивый молодой человек в Париже не раз бывал партнером Вивиан за ломберным столиком, и она считала его своим другом. Он всегда был откровенен и весел, готов подтрунивать над собой, однако здесь вел себя совсем иначе и недовольно взглянул на нее.

— Мы должны быть практичными. В этой экспедиции нет места для женщины. Извините меня, — он чуть поклонился Вивиан, но его глаза не выражали ни намека на извинение, — но ваша цель вовсе не та, что наша. У нас и так будет предостаточно трудностей, когда мы высадимся в Америке, где уж нам заботиться о вашем благополучии!

Не ожидая такого от человека, которого считала своим союзником, Вивиан на сей раз не нашлась что ответить. Лафайет прервал молчание упреком:

— Шевалье, думаю, мадемуазель де Шерси вправе ожидать большего уважения.

Он хотел продолжить, но Вивиан наконец-то обрела голос:

— Я не намерена ни для кого стать обузой. Я оплачу все расходы, связанные с плаванием, и сама позабочусь о себе на борту корабля. Когда мы доберемся до Америки, я в целях безопасности по пути в Филадельфию найму слуг. — Жюль резко поднял голову. Она посмотрела на него в надежде, что он повременит со своими возражениями до того момента, когда они смогут спокойно все обсудить. Раньше она была вполне готова спорить с ним в присутствии других, но сейчас чувствовала, что это было бы недостойно. К счастью, опекун и не собирался прерывать ее, и она закончила: — Господа, я буду разочарована, если вы откажетесь от моего общества по той причине, что я женщина. У меня те же надежды и идеалы, что и у вас.

Наступила тишина, и девушка обвела взглядом присутствующих. Де Бюиссон уставился в угол каюты с видом превосходства, говорившим о том, что он считает этот разговор ниже своего достоинства. Виктор не смотрел ей в глаза, но она заранее знала его мнение, и было приятно видеть, что выражение его лица столь же великодушно, как и у десятка других добровольцев.

— Если кто-то желает еще что-то сказать, пожалуйста, — произнес Лафайет.

Вивиан заметила, что барон де Калб настроен продолжить спор, и двое из присутствовавших тут же повернулись к нему, когда он подался вперед. Однако он просто пробормотал что-то и уставился на стол. Вивиан не знала, чей взгляд отбил у барона охоту говорить: ее дяди или Лафайета.

После этого все проголосовали, и мадемуазель де Шерси получила право плыть через океан. Маркиз сказал, что отныне она является их гостем, — девушка улыбнулась и поблагодарила всех.

Позже, гуляя по палубе с Виктором и ла Коломбом, Вивиан заметила:

— Нам еще предстоит увидеть, как месье маркиз справится с ролью командира, но у меня складывается мнение, что у него есть задатки дипломата. Он открыл мне путь в ваше общество, но не требовал от вас ничего, кроме как оказать мне гостеприимство.

— Что мы и делаем с величайшим удовольствием, — тут же отозвался ла Коломб.

— Ты хочешь большего? — спросил Виктор.

— Нет! Но мне кажется, что в Новом Свете, куда мы отправляемся, будет сказано нечто большее. Знаете, американская риторика довольно романтична. Даму с такой миссией, как моя, вполне можно было бы назвать, например, «сестрой по оружию». Слава богу, мы, французы, в известной степени прагматичны.

Виктор удивился:

— Ты представляешь себя именно в такой роли?

— Нет, в отличие от вас, я не собираюсь воевать. Я хочу увидеть то, что доктор Франклин называет непорочным государством. Я еду посмотреть, как рождается демократия.

По сравнению с заточением в трюме жизнь на верхней части корабля была настоящим удовольствием. Осмотрев Вивиан, врач заявил, что у нее отличное здоровье, к тому же ее не беспокоила морская болезнь, уже сразившая нескольких волонтеров. Стоило только попросить, как ей доставляли горячую воду, чтобы она могла постирать и помыться. Она развешивала свои вещи в каюте и довольно улыбалась — это казалось практической подготовкой к американскому приключению, и она по-детски гордилась собой, когда впервые в своей жизни справилась со стиркой. Однако она запирала дверь каюты, чтобы никто из мужчин и мельком не заглянул к ней в это время.

Жизнь на корабле вошла в обычную колею, и Вивиан нашла для себя другие занятия, когда новизна роли собственной служанки стала сглаживаться. Вскоре она обнаружила, что из всех лишь маркиз де Лафайет серьезно изучает английский. Они вдвоем взяли за правило обязательно утром и днем читать определенное количество страниц друг другу вслух. Один из добровольцев — Эдмунд Брайс — оказался американцем и иногда заглядывал к ним, чтобы помочь.

Когда Вивиан гуляла по палубе, она не испытывала недостатка в обществе. Сначала она ощущала себя непрошеной гостьей, ибо молодые люди рядом с ней были чересчур вежливы. Затем некоторые попытались произвести на нее впечатление и стали хвастаться тем, как будут воевать в Америке, или делали вид, что превосходно разбираются в море и кораблях. Де Вриньи, мастер верховой езды, решил продемонстрировать свою ловкость на корабле, забравшись на вершину главной мачты, когда моряки получили приказ убрать топсель. Однако, спускаясь вниз, он обнаружил, что мадемуазель де Шерси уже играет в карты с четырьмя офицерами в кают-компании.

До Канарских островов погода была благоприятной, затем их настиг первый шторм, но до него случилось волнение иного рода. Только сейчас Лафайет осознал, как далеки его планы от планов капитана. Маркиз был уверен, что корабль направится прямо к побережью южных штатов и прорвется через английскую блокаду, так что всем удастся выйти на берег поближе к пункту назначения — Филадельфии. Ле Бурсье, однако, не на шутку опасался английского флота и считал, что на берег следует сойти в Вест-Индии, где можно прояснить ситуацию и решить, как действовать дальше. Подвергшись нападению, судно окажется недостаточно маневренным и вооруженным, чтобы противостоять даже самому слабому английскому кораблю. Если судно обыщут, то быстро найдут оружие в трюме, а также выяснят намерения группы французов. Вместе с ними плыл голландец Бедо, который не сомневался, что стоит им только попасть в руки англичан, как его тут же вздернут на нок-рее, а остальных отправят в тюрьму Галифакса, базы английского флота в Северной Америке.

Седые волосы ле Бурсье стояли дыбом, когда он углубился в спор с Лафайетом, но маркиз стоял на своем. Ему была противна осторожность капитана, и он решил уломать того. Во время спора он вынудил капитана сделать неприятное признание: в Лос-Пасахесе ле Бурсье прихватил с собой тайный груз — разные товары, которые он спрятал среди партии оружия маркиза и рассчитывал не без выгоды продать в Вест-Индии.

Виктор, находившийся в каюте, когда начался спор, позднее рассказал Вивиан по секрету:

— Я уже боялся, как бы наш друг не заковал капитана в кандалы и не взял командование кораблем на себя. Тогда у нас наступили бы веселые времена.

Она воскликнула:

— Как ле Бурсье смел обвинять меня в том, что я тайком пробралась на корабль, когда он сам спрятал на нем такой груз? Но удастся ли заставить его плыть сразу в Америку?

Виктор улыбнулся:

— Когда страсти поулеглись, Лафайет предложил компромисс: он купил этот груз под долговую расписку. И поскольку судно теперь полностью принадлежит ему, капитан обязан причалить там, где он прикажет. А это, несмотря ни на что, будут Багамские острова.

Настоящий шторм подкрался к сумеркам, после ясного дня, в течение которого большинство пассажиров провели много часов на борту, наслаждаясь легким ветерком и спокойным плаванием под лазурным небом. Ветер дул так ровно, что матросы подняли лиселя, и «Виктуар», словно обретя лебединые крылья, понесся вперед, скользя по волнам.

Вивиан спустилась вниз вместе с некоторыми добровольцами, чтобы отужинать вместе с капитаном в его каюте, и не успел ужин закончиться, как явился офицер, попросивший капитана подняться на палубу. Сквозь потемневшие иллюминаторы на корме девушка увидела то же самое безоблачное небо, те же самые ритмично вздымавшиеся волны.

Однако спустя полчаса, когда Вивиан уже вернулась в свою каюту и пыталась читать при свете качавшегося фонаря, она почувствовала, что корпус судна дрожит, а само судно плывет быстрее. В узком пространстве ее вдруг охватило тревожное ощущение, будто она устремилась в неведомые глубины, ибо «Виктуар» больше не скользил по волнам, а врезался в них, кренясь и вздрагивая. Серые бурлящие волны грозили поглотить окна каюты. Накинув на плечи тонкую шерстяную шаль, она вышла на палубу.

Небо, сохранявшее и в полночь свою синеву, отличалось поразительной ясностью, а ветер не изменил попутного направления. Однако он значительно усилился, а полные паруса, натянутые и неподвижные, словно кожа барабана, со страшной силой бросали «Виктуар» на волны. Их нужно было убрать как можно быстрее, но на борту судна не хватало матросов, и это оказалось непростым делом.

Моряки, находившиеся на бушприте, никак не могли справиться с кливером и оказывались по шею в воде всякий раз, когда нос судна нырял вниз. Вода бушевала и кипела прямо над полубаком, стекая по сторонам, когда судно снова поднималось, обнажая бледные промокшие силуэты матросов, цеплявшихся за шест. Наконец кливер сложили, закрепили, и помощник капитана, боясь потерять матросов, приказал им скрыться внутри, когда ветер с воем бросил «Виктуар» вперед с еще большей силой. Корабль летел вверх, чтобы преодолеть следующую волну, и Вивиан показалось, будто этот ветер, пытавшийся сорвать с нее шаль и гулявший по такелажу, отпустил на волю какой-то демон, громко требовавший, чтобы над бездонными водами состоялось жертвоприношение.

Вся команда отчаянно трудилась; даже кока, плотника и стюарда, так называемых «бездельников», заставили помогать сворачивать колыхавшийся брезент, иначе его просто сорвало бы. Топсели убрали и прикрепили к реям, другие занимались более низкими и крупными парусами. Грот держался, но было уже слишком поздно спасать фок, который в мгновение ока разорвался сверху донизу, издав звук, будто ударила молния. Он стал распадаться со страшной скоростью: в натянутом брезенте появлялись дыры, затем он рвался, и ветер уносил оторванные полосы.

Помощника капитана, командовавшего матросами на палубе, охватила такая тревога, что он с радостью принял в свои ряды троих самых крепких добровольцев и разрешил им подняться наверх с левого борта, чтобы убрать фок. Остальные французы помогали капитану, однако Калба, Лафайета и Жюля на палубе не было, ибо они держали военный совет в каюте маркиза и до сих пор не заметили, что курс судна изменился.

Разорванный брезент развевался на ветру. Вдоль фок-реи, бледневшей на фоне ночного неба, Вивиан видела крохотные силуэты троих мужчин, которым следовало поторопиться. Виктор, Вриньи и Бедо оказались в центре рей, а это было самое надежное место для работы, если в таких условиях вообще можно было говорить о надежности. Самые опытные моряки подобрались к нок-реям, где повисли над бездонными водами, стоя на тонких веревках, пока «Виктуар» качался и нырял во встречные волны.

Вивиан вцепилась в поручни шканцев, забыв о ветре, и старалась не выпускать из поля зрения три силуэта, стоявшие высоко над ней. Вдруг рядом с ней появился Жюль.

— Ради бога, — крикнул он, преодолевая шум ветра, — что происходит?

— Они должны укоротить паруса. Виктор вместе с Вриньи и Бедо помогают команде.

— Черта с два!

Он быстро посмотрел наверх, снова повернулся к ней и схватил ее за руку:

— Вам следует…

И тут произошло неожиданное. Рулевой канат лопнул, пролетел над палубой позади них и, словно удар грома, обрушился на фальшборт. Судно тут же оказалось без управления и страшно накренилось. Рулевой канат представлял собой тяжелый витой шнур толщиной с руку, но он разошелся, словно хлопчатобумажная ткань, пытаясь удержать руль под гигантским напором воды. Судно, слишком отяжелевшее от брезента, могло в любой момент развернуться бортом к ветру и опрокинуться.

Граф, полностью осознавая грозившую опасность, бросился на помощь морякам спустя мгновение после того, как шальной канат пролетел над палубой. Вивиан оказалась между тем, что творилось позади нее, и ужасной сценой наверху, где висевшие над бушующим морем волонтеры пытались удержаться среди хаоса бившихся друг о друга брезентовых полотен. «Виктуар» беспомощно качался, фут за футом уходя в сторону от курса, и дико кренился. Ветер продолжал завывать, вырываясь из мрачной тьмы неба, ровного, словно черный атлас, который был вышит миллионами холодных звезд.

Вивиан оторвала взгляд от силуэтов на фок-рее и увидела, что моряки и ее опекун, налегая телами, стараются вернуть руль в прежнее положение. В последнюю секунду казалось, будто они снова овладели румпелем, но им опять помешал ветер. Она еще раз подняла голову и, к своему облегчению, заметила, что большая часть изорванного фока собрана и прикреплена к рее, а три добровольца спускаются вниз. Невольно она пошла им навстречу. Несмотря на суматоху, такелаж, пушки и другие снасти держались крепко на своих местах, и по палубе уже не летали предметы, которые могли бы причинить увечье. Ле Бурсье следил за тем, чтобы на судне всегда был порядок, и пока его единственная ошибка заключалась в том, что он позволил ветру застигнуть себя врасплох.

Однако «Виктуар» все еще нырял, словно обезумевшее существо, и Вивиан удавалось передвигаться по палубе, лишь когда та поднималась под ее ногами — тогда она бросалась от одной опоры к другой. Волосы хлестали ее по лицу, шаль развевалась на ветру. Спустя мгновение ее насквозь промочила водяная пыль. Ловя ртом воздух, она с трудом держалась прямо. Виктор с ужасом посмотрел на нее, когда спрыгнул на палубу и заметил ее в темноте. Он сказал что-то, но ветер унес его слова. Бедо и Вриньи присоединились к ним, и она жестом приглашала их следовать за ней к трапу и спуститься вниз. Ей было не по себе, что они продолжают подвергаться опасности теперь, когда «Виктуар» уже почти подчинился воле матросов.

Она с Виктором направилась к корме, а остальные шли следом, как вдруг корма судна неожиданно устремилась вверх, а нос нырнул глубже прежнего. Огромная волна пронеслась по носовой части судна, омывая палубы, и сбила Бедо и Вриньи с ног. Услышав крики позади себя, Вивиан и Виктор обернулись как раз в то мгновение, когда Бедо летел через палубу к правому борту. За ним летел Вриньи, частично с помощью волны, частично по инерции, когда бросился спасать Бедо. Слишком поздно: голландца смыло! Вриньи зацепился за фальшборт, нижнюю часть его тела водой прижало к лафету пушки, а верхняя часть не была видна, пока Вивиан брела к нему по колено в воде. Виктор потерял опору на скользкой палубе, и его унесло к корме, но он удержался и снова пошел за ней.

На лафете стояла пушка, которую по приказу Лафайета установили еще до того, как «Виктуар» отплыл из Франции. Бедо пролетел через широкое отверстие, которое сделали в фальшборте для пушки. Когда Вивиан достигла этого места, она вскрикнула, но ее никто не услышал. Бедо и в самом деле смыло за борт, но он болтался, уцепившись за шпигаты, а Вриньи ухватил его за руку, но, прижатый к лафету пушки, не мог ни сдвинуться с места, ни подхватить свой тяжелый груз другой рукой.

Вивиан уже чувствовала, что «Виктуар» устремился вниз, готовясь нырнуть в очередной раз, и тогда оба молодых человека точно исчезнут в пучине. Не без труда она стащила с плеч мокрую шаль, крепко привязала один ее конец к руке Бедо прямо под рукой Вриньи, на которой уже побелели костяшки пальцев, затем обмотала другой конец вокруг болта на лафете.

Она хотела дать Вриньи понять, что он может освободить руку Бедо, нагнуться и крепче ухватить того. Но он потерял столько сил, что казалось, будто уже ничего не понимает. Вдруг рядом с ней возникли два человека, и, всплакнув от радости, она уступила им место, а те сразу нырнули в открывшееся пространство и схватили Бедо за воротник куртки. И как раз вовремя, ибо «Виктуар» снова нырнул, хотя и не так круто, как прежде. Группку людей скрыла поднявшаяся волна, холодная и безжалостная, но когда она исчезла, Бедо лежал на палубе и ловил ртом воздух, а Жюль с Виктором помогали Вриньи встать на ноги. Все с трудом спустились вниз. Оказавшись в безопасном месте, молодые люди заговорили в один голос, за исключением Бедо. Тот молча поднес руку Вивиан к губам, при этом его колотила крупная дрожь.

— Вриньи, вы ударились, когда падали. Переломов нет? — спросил граф.

— Похоже, что нет.

— Тем не менее лучше сходите вместе с Бедо в лазарет. Пусть врач осмотрит вас. А в следующий раз, когда вам вздумается… — Тут он не без усилия, которое Вивиан отчетливо заметила, заставил себя умолкнуть.

Она с интересом разглядывала своего опекуна. Если бы она не оказалась рядом, дело приняло бы гораздо худший оборот, — и Жюль мог бы отчитать их за то, что взбирались наверх, разыгрывая героев в ситуации, в которой ничего не понимают, за то, что они действовали необдуманно, вместо того чтобы сохранить трезвые головы, за то, что подвергли опасности не только свои, но и другие жизни. Прежние споры с ним позволили ей понять в этот момент ход его мыслей, о чем не догадывались молодые люди. Но она также лучше их поняла сдержанность и чувство справедливости: Вриньи спас жизнь Бедо в самый разгар шторма, а такого урока за один вечер было вполне достаточно. Все трое, поняв, о чем он все же умолчал, не теряя времени, пожелали всем доброй ночи и исчезли. Даже Виктор, которому хотелось что-то сказать по данному случаю, решил, что сегодня лучше промолчать.

Они стояли рядом с ее каютой. Жюль смотрел на девушку при слабом, мигающем свете фонаря.

— Боже, как я мог позволить вам пойти на такое?

— Месье, я цела. В каюте у меня есть сухая одежда, а больше мне ничего не надо.

— Позволить вам плыть с этой толпой чокнутых… Знаете, кого вы только что спасли? Вы знаете, что Бедо и Лафайет заключили дурацкий договор на тот случай, если на борт судна взойдут англичане? Если им придет в голову арестовать нас, Бедо поклялся взорвать судно. — Он заметил, что Вивиан вздрогнула, и безжалостно продолжил: — И вот вы оказались в самом центре этого кошмара. К тому же бежать теперь некуда, кроме как в Америку.

Она покачала головой и обняла себя за плечи, не сводя с него взгляда. По ее телу разлилось ощущение приятного возбуждения, несмотря на холод, усталость и… или, может быть, из-за его взгляда, полного отчаяния. Страшная опасность миновала, а впереди ее ждало великое путешествие.

— Месье, я склонна надеяться, что отныне серьезную угрозу представляет лишь чрезмерный энтузиазм нашего друга Бедо. И я уверена, что с этой опасностью вы легко справитесь.

— Справлюсь, — последовал мрачный ответ.

— Тогда я сегодня буду спать безмятежно.

Вивиан опустила руку на задвижку двери и улыбнулась Жюлю. Он тихо промолвил:

— Простите меня. Мне не следовало допускать, чтобы вы оказались здесь.

— Не забывайте — я не оставила вам выбора. Так что прощать нечего. Спокойной ночи, месье.

Она вошла в каюту и закрыла дверь.

Жюль тренировался в стрельбе из винтовки, которую купил в Сан-Себастьяне. На веревке за бортом висел кусок дерева, а квадратный кусочек жести, вертикально прибитый гвоздем, заманчиво поблескивал в ярких солнечных лучах. Когда выстрел попадал в цель, довольно четко слышался удар.

Перемирие с подопечной, скорее всего, нарушится сразу, как только они окажутся в Америке. Однако после пережитого шторма недалеко от Канарских островов Вивиан разговаривала с ним без намека на враждебность. Он решит все проблемы, когда они высадятся на побережье, а пока надо радоваться тому, что ему сопутствует незаслуженное и хрупкое благословение.

Жизнь на судне вернулась в прежнее русло: Вивиан дважды в день поднималась на палубу, всякий раз почти в одно и то же время, и к ней подходили молодые люди, чтобы побеседовать, погулять, насладиться ее присутствием. Не отказывал себе в этом и ее опекун. Сегодня днем она удивила его, придя рано. В это время она обычно читала с Лафайетом в его каюте.

— У вас с маркизом закончились книги?

— Отнюдь нет, нам хватило бы их на целое кругосветное путешествие. Маркиз пишет подробное письмо жене, которое желает непременно закончить.

Жюль, убедившись, что винтовка не заряжена, поставил ее у своих ног.

— О чем же он может писать? О ветре и волнах? Мы оказались в окружении отчаянных любителей писать… сегодня я застал Калба, и представьте себе: тоже за письмом жене.

— Месье де Лафайет очень скучает по жене и дочке, маленькой Генриетте. Думаю, писать — все равно что разговаривать с ними. Должна признаться, в письмах мне есть о чем рассказать тете и мадемуазель де Биянкур. Конечно, придется ждать неизвестно сколько времени, прежде чем удастся отправить эти письма. Но только подумайте, как бы мне пришлось корить себя, если бы нам вдруг встретился французский корабль и я не смогла бы передать с ним никакой почты! — Немного помолчав, Вивиан спросила: — Вы написали письмо моей тете?

— Да.

Жюль стал подтаскивать мишень к борту.

— Пожалуйста, продолжайте! Я не хотела прерывать ваше занятие. Или мое присутствие мешает вам поразить цель?

Он рассмеялся:

— Нет! Я был бы плохим стрелком, если бы дело обстояло так. Тогда виргинские стрелки ни за что не возьмут меня в свои ряды.

Девушка серьезно посмотрела на него, рукой убирая с глаз непослушные локоны, которыми играл ветер.

— Вы собираетесь вступить в ряды виргинцев? Командовать солдатами, с которыми раньше воевали?

Граф отрицательно покачал головой:

— На сей раз я не собираюсь командовать. Хватит посылать людей в бой и наблюдать, как они… — Он стал сворачивать влажную веревку. — Скажем так — я лучше буду отвечать только за себя.

Она наклонилась и взяла винтовку, провела пальцами по замысловатой гравировке на стволе, затем по полированному прикладу.

— Какая замечательная работа! Однако не следует восхищаться этой вещью, если подумать, для чего она предназначена.

— Судят не по красоте, а по делам: из трех моих винтовок это единственная с браком. Я попрошу полкового оружейного мастера посмотреть ее, когда доберусь до места. Нужно отрегулировать прицел.

Жюль не мог равнодушно смотреть, что Вивиан держит в руках оружие, и протянул руку, чтобы забрать винтовку. Немного поколебавшись, она отдала ее.

— У вас их целых три? Они из корабельного арсенала или из того оружия, что хранится в трюме?

— Ни то, ни другое. Я купил их в Испании. В трюме у нас лежат лишь шарльвильские мушкеты, излишки французской армии. Там их более чем достаточно, и нет сомнений, что их примут с благодарностью, ибо они лучше английских кремневых ружей. Но они уступают тем, которые делают сами американцы. Пенсильванцы изготавливают превосходные винтовки.

Она оперлась о поручень рядом с ним и смотрела, как из-под руля кружится попутная струя. Он перетянул через борт пропитанную водой мишень.

— Что вы думаете о месье де Калбе? — вдруг спросила Вивиан.

Жюль засунул кусок дерева и моток веревки под лафет правого борта, где обычно хранил эти вещи.

— Он делает, что может.

Она улыбнулась:

— Столь высокую похвалу я как раз и боялась услышать. Подозреваю, что вы придерживаетесь того же мнения, что и я. Так что я должна принести извинения за то, что заставила вас разделить с ним одну каюту. Неудивительно, что вы проводите так много времени на палубе.

— Не думайте об этом. Мне нравится быть на открытом воздухе. И не забывайте, что мне редко удавалось выбирать себе партнера по жилью.

Она посмотрела на него, и в ее янтарных глазах загорелся новый огонек.

— Как вы, будучи долгое время солдатом, могли выносить такое? Никогда не зная, куда вы направляетесь или что вам прикажут делать, вам приходилось день за днем жить с людьми, которых, возможно, было нелегко вынести.

Он пожал плечами:

— У меня был выбор.

— Какой? — Она чуть нахмурилась.

Жюль тоже оперся о поручень, глядя на переднюю палубу и высокий бушприт, который грациозно качался между двумя голубыми пространствами — морем и небом.

— Вернуться во Францию и занять скромное положение сельского жителя. Я видел эту цель достаточно ясно, но не мог представить, что выберу ее. — Тут он повернул голову и поймал ее взгляд, не сомневаясь в том, что не выдал никаких тайн. — В жизни человеку все время приходится выбирать. Большинство людей по разным причинам даже не подозревают об этом. Вы сделали решающий выбор в Лос-Пасахесе: в пользу Америки.

— А вашей альтернативой тогда стала сельская провинция? Почему ею не мог быть Париж?

— Городская жизнь праздна, если только человек не склонен оказывать влияние на ход событий. У меня вряд ли обнаружатся способности к управлению, так что бесполезно околачиваться близ власть имущих. — Он улыбнулся. — А вы? Вы в детстве когда-нибудь мечтали о том, чтобы спасти весь мир?

Вивиан посмотрела на своего опекуна удивленным и недоверчивым взглядом, но убедилась, что он не смеется над ней. Солнце светило ей в глаза и выхватывало золотистые пятнышки вокруг зрачков.

— Да, но с тех пор я стала мыслить практичнее. Я не еду в Америку с великими амбициями. В отличие от вас я не представляю себя в роли народного вождя.

Он расхохотался.

Прошло уже шесть недель с тех пор, как судно покинуло Испанию, и за это время накопилась приличная почта, ибо молодые люди, больше всего страдавшие от морской болезни, выздоровели и горели желанием подробно описать свои приключения друзьям, оставшимся на родине. Однако до сих пор поблизости не проходили другие корабли, с которыми можно было бы передать почту во Францию.

Однажды Вивиан стояла на палубе, наблюдая, как вдали, за горизонтом, скрываются паруса какого-то корабля, и вместе с Виктором строила предположения, что это мог быть французский корабль, который, скорее всего, направлялся к островам Карибского моря.

— Я уже начинаю верить, что мы действительно доберемся до Америки, — сказала она. — До сих пор это казалось мне скорее мечтой.

Виктор широко улыбнулся:

— А я нисколько не сомневаюсь в этом. Но я понимаю, что ты имеешь в виду: нас подстерегают опасности, и будем молить Бога, чтобы следующим встречным кораблем не оказался английский.

— Вряд ли они ведут патрулирование так далеко к югу. Капитан следует курсу, избранному Лафайетом?

— Да, через две недели он надеется высадить нас на Каролинских островах. Что ты будешь делать, когда мы окажемся на суше? Отправишься вместе с нами в Филадельфию?

Вивиан состроила гримасу:

— Не уверена. Думаю, американские понятия о пристойности не очень отличаются от наших. Разумеется, согласно пуританской традиции, я уже считаюсь ходячим или, по меньшей мере, плавающим скандалом. Могу представить себе лицо тети Онорины, если написать ей, что я въехала в Филадельфию во главе армии французов! Нет, мне придется путешествовать иначе. Я должна найти женщину постарше, замужнюю, в качестве компаньонки…

— Граф предложил сопровождать тебя — ты откажешь ему?

— Он поступил так, чтобы поддержать меня, когда решилась моя судьба, и я благодарна ему за это. Но он едет в Америку, преследуя собственные цели, и я поступлю несправедливо, если стану мешать ему.

— А я думал, он пойдет с нами!

— Нет, у меня такое ощущение, что дядя в одиночку отправится на север. Сейчас наши отношения стали лучше, но он не очень откровенен, и мне все еще трудно понять, каковы его намерения. Он ведь совсем не такой, каким я его воображала вначале. Помнишь, как я ненавидела его за то, что он, словно хищник, нагрянул на Мирандолу? Из того, что он совсем недавно сказал мне, я поняла, что у него в самом деле не было никакого желания возвращаться во Францию. Никогда.

— Так вот почему он сейчас возвращается в Америку?

— Может быть. Чтобы убежать. От досады — и от меня.

— Представляю, что он пережил, когда обнаружилось, что ты на борту судна! — весело сказал Виктор, но увидел ее недовольное лицо. — Ты ведь не собираешься упрекать себя за это? Он сильный человек. Вряд ли стоит думать, что он покинул Францию лишь потому, что вы не поладили.