Бунтарка. Берег страсти

Опасные связи

Холодным днем в конце января Жюль обсуждал дипломатическую ситуацию с Бенджамином Франклином у него дома в Пасси. Более влиятельные, чем он, люди так и не смогли добиться для Франклина аудиенции в Версале. Согласие было получено лишь на секретные встречи в Париже.

Старик, пытаясь развеять мрачное настроение графа, весело сказал:

— Вержен проводит довольно энергичную линию: если Англия потеряет свои колонии — тринадцать штатов и Сахарные острова в Карибском море, — борьба ее ослабит, а торговля пойдет на убыль. Это будет способствовать возвышению Франции.

— Однако я не вижу никаких признаков того, что ему удалось увлечь двор своими планами. Успехи армии патриотов и благосклонность его величества слишком ненадежны. К тому же я каждую минуту жду, что Бомарше сделает нечто такое, что дискредитирует все дело.

Франклин провел рукой по своим седым волосам и поморщился.

— Думаю, вам пора высказаться по поводу ваших опасений насчет Бомарше. Он не покладая рук трудится на нас с сентября 1775 года и, похоже, делает все с большой охотой. Что именно вызывает ваши опасения?

— Бомарше в тот год был в Лондоне, ибо фактически находился в изгнании. Разве вы не знали об этом? Он подкупил мирового судью, когда в Париже рассматривался гражданский иск, затем предал гласности свои преступные действия, вымогая компенсацию, после того как судебное дело обернулось против него! Этот человек является образцом бестактности. Из Лондона он направился в Вену, где спровоцировал скандал, связанный с нашей королевой. У ее матери, императрицы Марии-Терезии Австрийской, не осталось иного выбора, как тут же заточить его в тюрьму.

— Боже мой, теперь я понимаю, почему вам кажется, что его кандидатура может стать неприемлемой для Версаля! Как же он выпутался из всего этого?

— Подробности, к счастью, окутаны тайной. Как бы то ни было, он вернулся во Францию и все еще был в немилости, когда начал переговоры с вашими агентами. В сентябре прошлого года все обвинения против Бомарше были сняты, а его гражданский статус и судебные обязанности восстановлены.

— Вот как? Значит, его респектабельность, по крайней мере сейчас, не находится под вопросом. — Жюль промолчал, и Франклин спросил: — Хорошо, в чем вы его подозреваете? Он злоупотребляет деньгами?

Жюль мрачно улыбнулся:

— В этом конфузе целиком винить Бомарше нельзя, ибо нет вопроса, который можно обсудить честно. Вы помните, как высказывалась идея, что деньги, которые Франция отправляет Конгрессу, следует считать займом, подлежащим возврату с процентами или товарами вместо процентов? Пока на сей счет не достигнуто твердого решения.

Он вздохнул и тщательно обдумал последующие слова, ибо понимал, что все, сказанное им о Бомарше, можно будет использовать во вред Дину:

— Разница между помощью оружием и коммерческим предприятием с целью извлечения прибыли в последнее время оказалась немного размытой, и наше министерство ничего не предприняло, чтобы внести в это ясность. Однако речь идет о крупных суммах: помощь короны вкупе со взносом Испании сейчас достигает более двух миллионов ливров. Сэр, Бомарше — тот человек, который назначен иметь дело с вами, и здесь у вас выбора почти нет. Но вам следует взвесить два обстоятельства. Первое — способность отбирать и поставлять то, в чем больше всего нуждается Конгресс. Второе — умение делать различие между фондами, предоставляемыми одним государством другому, и деньгами, предназначенными для извлечения личной выгоды. — Он поднял голову и встретил взгляд Франклина. — Должен сказать вам, что крупные парижские банкиры возражали, когда им пришлось иметь с Бомарше дело по части секретных фондов: они не были уверены, что он разбирается в финансовых вопросах.

Франклин ответил с некоторым раздражением:

— Вы предлагаете мне попросить, чтобы вместо него нашли другого человека? Правда, имеется ряд кандидатов. Граф де Броли уже представился Дину как верный поборник дела повстанцев во Франции. К тому же я каждый день жду, когда меня пригласят к вашему юному другу, грозному маркизу де Лафайету.

— Сэр, я бы возразил против этой кандидатуры.

— Почему? Дин встречался с ним в декабре, и, насколько мне известно, вы сами часто видите его.

— Лично мне он нравится, но его симпатии к Америке встречают в обществе с неодобрением, а сам он пользуется не очень большим влиянием. И я тоже. Вот почему я не могу служить вам так, как это делает Бомарше. — Он вздохнул. — Не поймите меня неправильно: то, что я знаю о Бомарше, настораживает меня, но я говорю вам это лишь потому, что вы спрашиваете. Я оказываю ему всяческую поддержку: помог оценить качество его закупок, вывел его на источники снабжения и давал советы по поводу рекрутов. Мне нравится его общество: его беседы не менее остроумны, чем его пьесы.

— А это многое значит. Вы также без колебаний представили его своей семье — кажется, вы собираетесь пригласить его на ужин в обществе своей тети и племянницы?

— Да. Моя тетя — большая поклонница его произведений, а моя племянница, должен с удовлетворением признать, так разговорилась, что самостоятельно может вести с ним беседу на большинство тем.

— В этом я не сомневаюсь. Мадемуазель де Шерси проявляет чудеса красноречия.

Пока граф де Мирандола совещался с Бенджамином Франклином, два гостя уединились с маркизом де Лафайетом на Рю дю Фобур Сент-Оноре. Маркиз познакомил их со своей последней идеей, призванной отвлечь внимание от его деятельности.

— Я собираюсь уединиться, пока не улягутся страсти. Мне хочется, чтобы шпионы Стормонта подумали, что моя голова занята и другими делами, помимо Америки. Итак, провожу новый эксперимент, чтобы найти средство от оспы.

Вивиан воскликнула:

— Это невероятно! Не хотите же вы сказать, что вам придется подвергнуть себя инфекции?

— Я сделаю то, что называется «вакцинацией», — инъекцию коровьей оспы.

— Разве эта разновидность оспы не столь же опасна? — спросил Виктор.

— Вряд ли. Мне придется ждать полтора месяца, пока не пройдут симптомы болезни. За это время меня нельзя будет посещать, единственными компаньонами будут моя жена и один слуга. — Он улыбнулся, и в его глазах появился блеск. — Но мои планы тем не менее будут осуществляться.

— Понимаю, — сказал Виктор и повернулся к Вивиан: — Наш друг не может зафрахтовать судно, чтобы отплыть в Америку, — последние события показывают, сколь тщательно ведется наблюдение за портами, — поэтому он просто купил одно судно, которое отчалит с законным грузом на борту. Оно куплено от имени Мотье, и барон де Калб готовит его к отплытию.

— Судно подготовят, пока вы затаитесь? — спросила Вивиан маркиза.

— Да. Вы все здорово мне поможете, если будете создавать впечатление, что я разочарован в Соединенных Штатах.

— Это будет нетрудно, — вздохнула Вивиан. — В Лондоне считают, что с Вашингтоном покончено. Только подумайте: Нью-Йорк пал, британский военно-морской флот осуществляет блокаду всего побережья, на севере силы патриотов обращены в бегство.

Маркиз прервал ее:

— Однако я нисколько не сомневаюсь в том, что Континентальная армия все еще сохраняет боеспособность. Она не расформирована, и цель остается прежней: она время от времени распадается, затем снова собирается воедино. Патриоты никогда так просто не исчезнут, если только англичане не выловят их до последнего солдата. А Вашингтон ведет зимнюю кампанию. Еще рано говорить, удалось ли ему удержать Филадельфию, но последние известия укрепляют мою веру в него. Как же мне не сделать всего возможного, чтобы быть рядом с таким командиром?

— Вы странный больной, месье маркиз, — беззлобно подтрунивала Вивиан. — У вас столько положительных симптомов: отличное здоровье — если не считать эту болезнь по собственному желанию! Значительное богатство, многообещающая военная карьера и счастливая семейная жизнь. Однако всему этому вы предпочитаете борьбу за идеалы. Я вынуждена признать, что вы, наверно, обладаете умом и духом, которые позволят вам устоять перед любой опасностью.

Виктор сказал:

— Какие странные времена, если мужчина, рвущийся в бой, предпочитает заразиться болезнью, которой болеют лишь доярки! В дальнейшем нам придется общаться, обмениваясь записками. Не стесняйтесь обращаться к нам, и мы сделаем все, что вы хотите, пока вас будут выхаживать.

Маркиз взял обоих за руки, и его глаза заблестели.

— Я так и сделаю.

Мадам де Шерси подъехала за Вивиан к дому маркиза и, когда та села в карету, обратилась к ней с просьбой:

— Моя дорогая, мне бы хотелось, чтобы это был последний визит, который ты наносишь маркизу.

Вивиан улыбнулась про себя, ведь тетя удачно выбрала время, но готовилась постоять за себя с выдержкой, которая помогала укротить всех, кроме ее опекуна.

— Мадам, каковы причины такой просьбы?

— За ними далеко ходить не надо. Я только что узнала, что само упоминание о Войне за независимость тринадцати колоний в Америке считается отныне преступлением, равнозначным измене. Нигде не следует говорить об этом — ни на улицах, ни в тавернах, ни в кофейнях, ни тем более в особняках Парижа.

— Но свобода слова в салонах ведь не отменена. Включая и ваш собственный.

— Моя дорогая, в качестве гостьи под моей крышей ты говоришь по собственному усмотрению. И я никогда не слышала, чтобы дома ты говорила о подозрительных вещах. Но беседы, ведущиеся в других домах, особенно среди молодых людей, серьезно тревожат меня. Сейчас Париж охватила настоящая мания вступать в ряды добровольцев; по меньшей мере это легкомысленно, а в худшем случае это крайне опасно. — По лицу Вивиан было видно, что эти слова не убедили ее, и Онорина терпеливо продолжила: — Моя дорогая, тебе известно, что ожидает тех, кто неосторожно будет распространяться на эту тему?

— Мадам, надеюсь, вы не обвиняете меня в неосторожной болтовне?

— Нет, но мне иногда кажется, что Луиза де Биянкур подходит к этому более разумно, чем ты. Я ведь нечасто делаю такие выводы. Но она совсем не интересуется американской войной, и мы с ее матерью очень рады этому. — Она помолчала и более серьезным тоном добавила: — Прошу тебя подумать о том, какое влияние ты на нее оказываешь. Как женщина — умная, красивая и умеющая убеждать женщина — ты придаешь своим словам больше силы, чем тебе кажется. Речь идет об отвратительном конфликте, который только что начал разгораться, — речь идет о жизни людей. Только подумай на мгновение, как бы ты почувствовала себя, если бы Виктор де Луни стал добровольцем и…

— Виктор! — воскликнула Вивиан, не веря своим ушам, и тут же осеклась.

Мадам де Шерси продолжила:

— Мои замечания не из тех, какие может сделать твой опекун, так что я посчитала, что ты должна услышать их от меня, прежде чем он сегодня поговорит с тобой.

Вивиан сказала с едва заметной иронией:

— Я не знала, что его ждут в гости. Он прочтет мне наставление?

— Конечно, нет. Продажа особняка Шерси наконец совершилась, и он придет ко мне за советом, как обставить собственный дом. Но будь готова к тому, что он поднимет вопрос о Соединенных Штатах.

Граф уже ждал их, когда они вернулись в дом на Рю Жакоб. Когда обе поздоровались с ним, мадам де Шерси тут же осыпала его вопросами о предполагаемых обновлениях на Рю Ришелье, и Вивиан могла в свое удовольствие наблюдать за ними. Ее беспокоила мысль о том, что еще один поток наличных потечет к нему от собственности Шерси, но в то же время она почувствовала, что каким-то непонятным образом он вселяет в нее страх. Как это ни странно, ее подавляла его красивая внешность. В Париже она стала видеть его в другом свете. Строгое совершенство его черт, стройная фигура выделяли его мужскую красоту среди других парижан. И это действовало еще сильнее, поскольку он, видно, совершенно не обращал внимания на свои достоинства. Красивые мужчины вроде барона де Ронсея не оказывали такого влияния на Вивиан, ибо она безошибочно видела их тщеславие. Но ее опекун тщеславием не страдал; создавалось впечатление, будто он за всю жизнь как следует даже не взглянул на себя в зеркало. Для Вивиан эта неосознанная красота подчеркивала его силу и его отстраненность. Она никогда не могла бы повлиять на него так, как на других мужчин. И была обречена на страдания тем обстоятельством, что во главе ее семейства стоял самый неприступный в столице мужчина.

Как только мадам де Шерси вышла, Жюль начал беседу с Вивиан о том, чего она и опасалась. Он смотрел отчужденно, и ей не пришло в голову, что ему, возможно, так же не хочется поднимать эту тему, как и ей. Но он говорил с ней удивительно деликатно.

— По всему городу ходят всякие разговоры об американской войне. Полагаю, вы в них не участвуете?

— Нет, месье.

— Я так и думал. Но мадам де Шерси просила меня поговорить с вами, и мне хотелось бы заверить ее, что вы в этом вопросе следуете здравому смыслу. Кстати, я согласен с ней в том, что следует сократить визиты к Лафайету по причинам, которые вам известны, а ей нет.

Вивиан стало легче на душе при мысли, что хотя бы в этом они понимают друг друга.

— Домашние обстоятельства не позволят мне навещать мадам де Лафайет по меньшей мере несколько недель.

Он не отреагировал на ее едва заметную улыбку и сменил тему:

— Сегодня я узнал от доктора Франклина одну вещь, которая явилась для меня неожиданностью. О ваших услугах, оказанных Сайласу Дину, о встречах и беседах в каретном сарае.

Вивиан вздрогнула и, чувствуя, что он собирается сказать нечто нелюбезное, немного отодвинулась от него.

Он продолжил:

— Я восхищен вашей изобретательностью. Однако мне кажется, что вы недостаточно взвесили кое-что. — Он умолк, пытаясь поймать ее взгляд, но это ему не удалось. — Это дом вашей тети, а вы здесь ее гостья. Как это вяжется с вашим чувством приличия — устраивать подобные визиты без ее ведома?

Вивиан раздражало то обстоятельство, что в этом вопросе он взывал к ее совести, ибо сама она не пришла еще к определенному мнению. Но она научилась не выказывать своих эмоций в подобных стычках и повернулась к дяде, снова чуть улыбаясь.

— Месье, поскольку на публике мне надо следить за своими высказываниями, я рада чувствовать себя свободно в приватной беседе. Или вы хотите, чтобы я и от этого отказалась? Мне следует ограничиться игрой на фортепиано и вышиванием ширм?

— Мадемуазель, я вам этого не советовал. Вам самой решать, что делать. Об этом я не стану говорить с мадам де Шерси.

Огромная уступка! Он отлично знал, что, если бы Вивиан рассказала об этих встречах, ее тетя в нынешнем настроении пришла бы в ужас. А если бы не рассказала, он отныне имел бы право считать ее обманщицей, а также «хитрой» и «изобретательной». Он загнал ее в угол. Уже который раз.

Она видела, что он намерен продолжить разговор, но поставила точку, тихо сказав:

— Спасибо.

Когда тетя вернулась, она ошибочно приняла молчание обоих за согласие, и они повели разговор о предстоящих визитах. Граф подтвердил, что скоро представит им Бомарше, затем обратился к Вивиан:

— У герцогини де Бриссак завтра музыкальная вечеринка, которая обещает стать интересной: она всегда отлично выбирает исполнителей. Не хотите пойти?

— И вы там будете?

— Да.

— Боюсь, я не смогу. А теперь, мадам, месье, с вашего позволения я поднимусь к себе, чтобы подготовиться к сегодняшнему вечеру.

Когда она ушла, Онорина с отчаянием посмотрела на Жюля, а тот состроил гримасу:

— Мне надоели наши споры. Пожалуйста, не проси меня снова говорить с ней, если только не возникнет серьезный вопрос. Все это толкает ее к мелочности, что не свойственно ее натуре.

— Да, мне жаль, что так вышло.

— Жаль, что я не могу избежать роскоши общения с ней, но я должен давать ей советы, как бы твердо она ни выступала против этого.

— Она выслушала тебя, когда ты говорил, что ей лучше не общаться с Лафайетами?

— Да. Но ты же видишь, как я не подхожу для роли опекуна. Мое влияние может оказаться даже пагубным. Такого рода враждебность является единственным недостатком ее незрелости, ибо во всем остальном — в культуре, проницательности, благожелательном отношении к другим — она настоящая женщина. Возможно, если бы наша первая встреча состоялась не в Мирандоле, а в Париже…

— Племянник, она уважает тебя. Однажды ты сказал мне, что больше тебе ничего не надо.

Он встал:

— Верно. Я могу положиться на тебя, ведь ты меня всегда поправишь.

Случилось так, что, отказавшись поехать к герцогине де Бриссак, Вивиан пропустила скандал, которому суждено было затмить американский вопрос. Его свидетельницей стала Луиза де Биянкур, и интуиция подсказала ей, что должно произойти, стоило ей только войти в хорошо обставленную музыкальную комнату герцогини. Хозяйка обычно держала имя исполнителя в тайне, пока не соберутся все гости, но Луиза расслышала имя, которое вполголоса упомянули две дамы, и тут же решила устроиться в первом ряду вместе со всеми глухими престарелыми гостьями, ибо этот сюрприз обещал нечто большее, чем только музыку.

Пронесся взволнованный шепот, что исполнительницей будет знаменитая Джина Фарруччи из Итальянского театра. Она редко когда соглашалась давать частные концерты, и покровительнице пришлось проявить большую щепетильность, чтобы не ранить гордость певицы, открыто нанимая ее. Вместо этого ее пригласили в качестве гостьи, с тем чтобы она осталась на ужин. Она сама не обсуждала свой гонорар или место концерта — все это делалось через импресарио, — и, когда прибыла, с ней обращались точно так же, как с остальными гостями.

Луиза стала бы зевать, слушая все эти подробности, если бы до того среди доверительных разговоров не всплыло имя графа де Мирандола. К своему изумлению, она узнала, что он является последним любовником Фарруччи. А герцогиня, следуя духу самого непристойного озорства, позаботилась о том, чтобы он был гостем на этом вечере, и намеревалась посадить его за ужином напротив певицы. Луиза поежилась при мысли, что вся компания будет пристально разглядывать обоих и забавляться. Гостям страшно захочется посмотреть на их лица, когда оба поймут, какую ловушку устроила им хозяйка салона. Она вообразила, как величаво появляется Фарруччи и оказывается лицом к лицу со своей нынешней пассией, а все взгляды прикованы к ним. Затем ей придется выступать в его присутствии, пока он будет ходить вокруг, как гость, причем оба не смогут демонстрировать свою близость или делать вид, что она не просто исполнительница на сцене, а он — уважаемый член парижского высшего света.

Никогда еще с таким нетерпением Луиза не ждала этого концерта. Она заняла себе место в первом ряду, лишив его одной старой дамы, которая выглядела так, будто ее оставили вне игры. Вскоре она заметила графа, который вошел сюда из ломберной комнаты и стоял в глубине музыкальной комнаты, разговаривая с группой гостей.

Затем прибыла Фарруччи. Луизе пришлось вытягивать шею, чтобы видеть обоих, ей не хотелось пропустить ни малейшей подробности в поведении любовников. Остальным — тоже.

Джина смотрелась великолепно: смуглая, гибкая, но грациозная и с осанкой, при которой ее небольшой рост и хрупкое телосложение не бросались в глаза. У нее были поразительные глаза — темно-карие, проницательные. Луиза наблюдала за ней с такого близкого расстояния, что видела каждый нюанс выражения ее лица. Она вошла, обратила на себя необычно пристальное внимание всех, молниеносным взором окинула всю комнату; на долю секунды ее глаза застыли на графе и сузились от гнева. Наступила едва уловимая пауза, затем Джина двинулась к помосту. Она высоко держала голову, словно императрица, и таковой казалась, ибо ее черные волосы были перевиты жемчужной нитью, а ее красивое платье темно-красного бархата украшено драгоценными камнями. На смуглой шее рубиновый кулон вспыхивал, как кровь, когда ее грудь вздымалась и опускалась.

Луизе показалось, что в глазах графа она заметила такой же гнев. Он не терял времени: когда певица пересекла комнату, он покинул группу гостей и направился к фортепиано. Он успел к нему первым и безо всякого смущения поклонился, затем подал ей руку и помог взойти на помост. Все ожидали, что он постарается исчезнуть, а она найдет повод для того, чтобы не петь, но было ясно, что никто из них и не собирался отступать.

В движениях обоих чувствовалась такая слаженность, что их глаза даже не встретились, когда он вежливо предложил ей руку. Но они заговорили, и только Луизе, сидевшей ближе всех к помосту, едва удалось расслышать, что они сказали друг другу. Впервые в жизни она ощутила благодарность за уроки итальянского — если бы не они, то она смогла бы рассказать Вивиан о скандале не больше, чем остальные. А так она сумела передать подруге их разговор в собственном переводе с итальянского.

Он. Я понятия не имел, клянусь.

Она. Что нам обоим предстоит развлекать публику? Никогда не забуду эту дьявольскую герцогиню.

Он. Не сердись. Теперь мы должны дать им больше, чем они ожидают.

Она. Я не хочу, чтобы ко мне относились покровительственно!

Он. Мы споем им…

Тут он назвал произведение, которого Луиза не знала. Но глаза певицы тут же засверкали, она натянуто улыбнулась и выпрямила спину, затем полным страсти голосом пробормотала: «Я обожаю тебя!» Гости тем временем перешептывались, но умолкли, стоило только певице повернуться и высокомерно обратиться к ним:

— Когда наша хозяйка попросила меня петь сегодня вечером, я не ожидала, что меня ждет дополнительное удовольствие: месье граф де Мирандола согласился петь вступительную часть вместе со мной. Мы приветствуем вас на этом концерте итальянским дуэтом, сочиненным в прошлом веке.

Она начала играть, прежде чем кто-либо успел оправиться от шока. Луизе эта мелодия была незнакома, но она достаточно хорошо понимала слова. Большинство присутствующих, включая хозяйку, тоже поняли смысл.

Тема заключала в себе тонкое оскорбление всех присутствующих. Двое влюбленных, о которых пелось в дуэте, были гостями при развращенном дворе одного итальянского города, которым правили Медичи. На следующий день Луиза так описывала это Вивиан:

— Только они оба были верны, непорочны и стойки, а все остальные — ты ведь понимаешь, как это бывает. Оба жили среди низменных и порочных людей, в дуэте много говорилось об обмане, лицемерии и банальности, которая окружала их. Это была резкая обличительная песня, и она давала такое замечательное представление о чувствах влюбленных и отвратительное представление о мире, в котором они оба страдали!

Вивиан слушала и не верила своим ушам. Ее дядя пел дуэтом с итальянской певицей?

— Ты не слышала, как поет твой опекун? — спросила Луиза. — Я не знаток, но не представляю, чтобы его можно было слушать без волнения. Думаю, у него, скорее всего, баритон — это мрачный голос, но в нем чувствуется теплота, и он прекрасно оттенял сопрано Фарруччи, которой приходилось сдерживать себя в помещении, иначе потолок бы не выдержал. Она пела так прекрасно, ее голос напоминал весну, которая наступает безо всяких усилий. Правда, я не могу описать то впечатление, которое оба произвели, но все были просто потрясены, казалось, что все затаили дыхание. Мы пришли в такое восхищение, что, когда дуэт закончился, никто не шевельнулся и не заговорил. Твой опекун воспользовался тишиной, низко склонился к руке Фарруччи, а потом заговорил так, чтобы все слышали. Он сказал, что не ожидал, когда прибыл сюда, что удостоится чести петь вместе с нею. Его время почти истекло, и его присутствие требуется в другом месте. Ему очень жаль, но он должен попрощаться. Она грациозно наклонила голову и не сказала ни слова, затем я увидела, как оба обменялись молниеносным взглядом, в котором светились победа и радость. Он встал и покинул комнату, едва кивнув хозяйке. Он не выразил ей никаких сожалений и исчез!

Так что герцогиня получила сполна, а Фарруччи великолепно выступала весь оставшийся вечер. Все говорили, что ее голос еще никогда не звучал так прекрасно. Я заметила, что не одна из дам призадумалась, а позднее, когда мы сели за стол, еще больше женских голов было занято мыслями о твоем опекуне. Этого не произошло бы, если бы он остался и вежливо играл роль джентльмена.

Ты не жалеешь о том, что не пришла и не увидела, какой твой дядя «закоренелый злодей»? Внешне он был очень спокоен, моя дорогая Вивиан. Правда, его рука дрожала, когда он стал играть на фортепиано. Думаю, он едва сдерживал гнев, ибо я заметила злой блеск в его глазах. Он кажется мне опасным человеком.

— Меня не волнует, что он за человек, — пожала плечами Вивиан, — но мне хотелось бы, чтобы как джентльмен он больше заботился о достоинстве своей фамилии.

На лице Луизы появилось удивление.

— О, не сомневаюсь, граф никогда не позволит, чтобы хоть тень этого события легла на тебя или твою тетю. Моя дорогая, ты не должна обижаться на то, что он ищет иного женского общества, помимо своей племянницы и старой дамы! С тем условием, что он отныне будет вести себя осторожно.

Вивиан пыталась скрыть свои чувства от Луизы, но этот случай еще больше отдалил ее от опекуна. Ей было стыдно за него, она почему-то считала, что его связь с певицей принизила ее, хотя ей было бы трудно объяснить причину этого Луизе или даже себе.

Жюль в конце концов пришел вместе с Бомарше на обещанный ужин. Правда, он был несколько рассеян, так как получил записку от маркиза де Лафайета, который, даже будучи больным, придумал новую затею, как сбить англичан со следа: в марте он собирался посетить Лондон. Повод оказался правдоподобным, поскольку его дядя был представителем Франции при дворе Георга III. Ему не запретят высадиться на английский берег: Лондон оказался в слишком щекотливой дипломатической ситуации, чтобы поставить на место одно из самых могущественных семейств Франции. Жюль одобрил этот план, ему было интересно, как далеко Лафайет предпочтет углубиться на территорию вражеской страны. Если он согласится, например, осмотреть военно-морской флот в Гринвиче, тогда его неизбежно заклеймят как шпиона. Жюль не знал, станет ли маркиз таким образом подвергать риску свою честь.

Ужин удался, ибо его подопечная вела себя прекрасно, а Бомарше явно забавлял ее. Онорина де Шерси также, видно, была рада, что за ее столом сидит великий драматург. Однако вскоре она почувствовала недомогание и объявила, что уходит, предоставив графу вместе с мадемуазель де Шерси право ухаживать за гостем.

Бомарше сказал, что наслышан об игре Вивиан, и попросил ее исполнить что-нибудь. Жюль тут же заметил, как она с сомнением посмотрела на него. Чтобы избежать неловкой ситуации, он сказал:

— Мадемуазель, вы нас премного обяжете, если согласитесь сыграть.

Скрывая удивление, она первой вошла в музыкальную комнату, где граф открыл для нее фортепиано и сел у камина напротив Бомарше. Он видел свою подопечную в профиль, когда та застыла, склонив голову и держа пальцы на клавишах.

Первые аккорды пронзили его трогательной нежностью, он отвернулся и стал смотреть на камин. Она выбрала произведение, которого Жюль раньше никогда не слышал, но композитора узнал сразу — это был Моцарт. Звуки сонаты проникали в него, будто он был сосудом, который капля за каплей наполнялся зельем, парализовавшим и опьянявшим его.

Он взглянул на Вивиан. Девушка полностью растворилась в музыке, ее бледные руки грациозно двигались, а пальцы скользили по клавишам. Сейчас между ними не существовало преград, ни одна из ее обид или сопротивление не омрачали пространство, отделявшее его от нее. Он будто видел девушку в первый раз. Корона темных локонов, одна завитушка упала на ухо, сквозь нее было видно, что бриллиант сверкает, будто крохотный огонек. Обнаженные плечи, гладкие и без украшений, обрамлены такими же бледными кружевами, как ее кожа. Тонкая талия скрывалась в шелковых юбках платья, которое вздымалось вокруг нее, пока она играла.

Жюль смотрел на нее, обезоруженный, будто ее нежные, тонкие пальцы касались не клавиш из слоновой кости, а его приоткрытых губ. Казалось невозможным, чтобы ни она, ни Бомарше не почувствовали, что происходит с ним. Но они ничего не заметили. Она продолжала играть, Бомарше, откинувшись в кресле, улыбался от удовольствия и потягивал коньяк. Жюль прикрыл лицо рукой, будто защищаясь от огня. Научившись скрывать свои чувства, он и сейчас должен был это делать. А это означало, что ему придется спрятать свой секрет в потайных уголках сердца. Это была самая замечательная, но и самая ужасная тайна.

Он не пошевелился, пока Вивиан не перестала играть. Когда мужчины стали аплодировать ей, она даже не взглянула на них, а лишь рассеянно улыбнулась и стала искать ноты другого произведения. Она выбрала что-то подходящее случаю, когда можно играть, пока оба джентльмена разговаривают. Бомарше, хорошо поняв намек, заговорил, а Жюлю хотелось задушить его или встать и отправиться домой. Поскольку и то и другое исключалось, ему пришлось вести беседу.

Но он все время ощущал присутствие Вивиан — видел краем глаза ее грациозные движения, ее волнение. Может, она обиделась на то, что он не обращает на нее внимания, или же полностью забыла о нем? Бомарше тем временем ушел от тем, которые затрагивались за ужином, и начал говорить об Америке и о Войне за независимость. Вынужденный хотя бы внешне проявлять интерес к тому, что говорит гость, Жюль вставлял кое-какие реплики, а затем вспомнил о документе, который принес в этот вечер специально для того, чтобы передать ему.

Когда зазвучал более громкий пассаж, Жюль достал из кармана бумагу и передал Бомарше, сделав знак сразу же убрать ее. Но тот развернул документ, прочитал его и именно в тот момент, когда музыка стала тише, воскликнул:

— Пять тысяч! Это царская щедрость: в два раза больше суммы, которую вы обещали мне.

Жюль слишком поздно взглянул на Вивиан и снова дал знак Бомарше спрятать бумагу. В это мгновение ее пальцы застыли на клавишах. Она повернулась, встала и подошла к камину. Жюль поднял голову, когда она остановилась перед ними. Его лицо дрогнуло, будто жар от горевших поленьев коснулся его. Тут она спокойно, но твердо произнесла:

— Господа, мне хотелось бы знать, для чего предназначены эти деньги.

Бомарше несколько растерялся, но ответил:

— Мадемуазель, при всем моем уважении, это касается только нас.

Жюль встал.

— Боюсь, моя племянница так не считает.

Он подошел к двери, закрыл ее, вернулся и остановился у кресла Бомарше, коснувшись его плеча:

— Я не против того, Вивиан, чтобы вы узнали, на что пойдут эти деньги, при условии, если вы поклянетесь, что правда останется в стенах этой комнаты.

Бомарше удивленно поднял голову.

— Она сдержит свое слово, я ручаюсь за это.

Бомарше был явно встревожен, а тем временем Жюль наблюдал, как в глазах Вивиан отражаются ее мысли. Он знал, почему она молчит: ей не хотелось связывать себя обязательствами ради информации, которую он собирался сообщить ей, ибо та однажды могла быть использована ей во вред. Она была слишком благородна, чтобы дать слово, а потом нарушить его. А что, если ей захочется обсудить то, что он сообщит, с кем-нибудь, например с Луни?

Наконец девушка сказала:

— Даю слово. При условии, что я вольна упомянуть об этом еще одному человеку — месье де Луни.

Жюль поморщился, но тут же обратился к Бомарше:

— Вы знаете его. И мы не сомневаемся в его преданности.

Бомарше секунду колебался, затем согласно кивнул. Наступила пауза, и, поняв, что объясняться придется ему, он сказал:

— Мадемуазель, эти средства пойдут на закупку оружия для Войны за независимость тринадцати английских колоний в Америке.

Увидев ее удивление, Жюль сказал:

— Месье де Бомарше отвечает за закупку оружия и его отправку в Соединенные Штаты.

Ему не было необходимости говорить, перед кем Бомарше несет ответственность, — Вивиан знала, что это может быть лишь министерство. Она только что бросила вызов агенту правительства его величества, который находится на дипломатической службе.

Между тем Бомарше, который за один вечер вкусил достаточно наслаждений, поднялся, собираясь уходить. Он не потребовал никаких гарантий, что мадемуазель де Шерси будет молчать, за что та была ему благодарна не меньше Жюля.

Пока Жюль провожал гостя, Вивиан опустилась в кресло, понимая, что натворила. Она влезла в частную сделку и даже не извинилась, не сочтя нужным проявить хоть каплю уважения к ее участникам. Только что дядя отдал пять тысяч ливров не в оплату карточных долгов или для удовлетворения дорогого каприза. Эта сумма пойдет на поддержку дела, в которое они оба верили.

Когда Жюль, вернувшись в комнату, поймал ее взгляд, то не без стыда понял, что она ждет его гневного осуждения. Он подошел к камину, и Вивиан встала:

— Дядя, я приношу свои извинения.

— Для месье Бомарше эти извинения немного запоздали. Он был в полном замешательстве. По тому, как он прижал эту бумагу к груди, думаю, он ждал, что вы вырвете ее из рук. Возникла по-настоящему комичная сцена. — Не дождавшись ответа на свои слова, он продолжил: — У вас привычка в присутствии других подвергать сомнению то, как я веду семейные дела. Я буду признателен, если эта выходка станет последней. И запомните: капитал Мирандолы не тратился и не будет тратиться, пока я управляю этим имением.

Она кивнула, но опять не удержалась:

— Продажа городского особняка, должно быть, принесла значительную сумму.

— Часть которой пойдет на восстановление восточного крыла шато. Этим надо было давно заняться, вы это хорошо знаете.

— Тем не менее вы сегодня отдали пять тысяч ливров.

Невольно его голос стал более резким:

— Мадемуазель, вам не приходило в голову, что за восемнадцать лет службы в армии я мог накопить собственное состояние? Без всякой необходимости запускать свои нечистые руки в семейную казну?

Вивиан молча стояла у камина, и Жюль понял, что ей страшно хочется, чтобы он ушел. Он не смог этого сделать, не предприняв еще одной попытки достучаться до нее.

— Поскольку я все время был солдатом, то плохо гожусь для чего-либо еще. Долг перед семьей держит меня во Франции, а свою поддержку друзьям я могу оказать лишь тем, что покупаю необходимое для Конгресса. Честно говоря, мне бы хотелось сделать больше. — Он внимательно смотрел на нее. — Уверен, вы думаете точно так же.

Тихим голосом она произнесла:

— Дядя, я сожалею о том, что случилось.

Он вздохнул и вышел в коридор, где лакей помог ему надеть плащ.

— Что-что, но сегодня мне не хотелось вас злить, — сказала она, провожая его.

Жюль надевал перчатки.

— Сегодня вечером, — спокойно ответил он, — вы говорили в соответствии с чувством своей правоты. За это я вас уважаю.

Вивиан была так удивлена, что не смогла ничего ответить. Не сказав больше ни слова, он взял шляпу, склонился над ее рукой и ушел.