Бурные страсти тихой Виктории

Глава семнадцатая

— Я приду с работы в половине седьмого, — сказала Вика, обходя стоявшего в дверях, словно истукан, мужа, — постарайся к тому времени собрать свои вещи и уйти.

— Куда? — спросил тот глупо.

— Туда, откуда ты пришел.

— Ты не захотела даже выслушать меня! — выкрикнул он.

Леонид вышел из дома, но Вика не слышала шума отъезжающей машины. Неужели он ее ждет?

— А что нового ты бы мне сказал?

Она стояла внизу, а он на лестнице, но казалось, будто Вика смотрит на него сверху вниз. Александр молчал, она была так странно спокойна, что сама себе удивлялась. Как будто вовсе не ее жизнь рушилась… нет, не рушилась, менялась как раз в этот момент.

Он опять запутался, ее красивый, но слабый муж. И опять жалеет, что вляпался и в эту историю. Женщина, с которой он был, совсем ему не нужна. То есть если бы удалось оставить все в тайне от Вики, он бы продолжал к ней похаживать и смог бы гораздо удачнее, чем прежде с Лизаветой, уворачиваться от ее матримониальных намерений, потому что с каждой такой историей он приобретал новый опыт.

— Или у нее есть муж?

— Нет, — ответил он машинально.

Стоп! История повторяется. Это уже было в случае с Лизаветой. Он будто обалдевал от событий, которые сваливались ему на голову, и Вика смогла бы так же, как те женщины, управлять им, если бы захотела. Она уже вплотную подобралась к этому ключику. И даже взялась за него. Осталось только повернуть его, но… она не хотела. Повернуть ключ, значит, заиметь возле себя некую механическую куклу. И тогда, у кого сложнее замок, тот и станет ею управлять. А еще можно наладить дела так, что тех, кто захочет прибрать к рукам красавца Петровского, бить по этим жадным рукам так, чтобы их в момент отдергивали…

Рецепт верности, усмехнулась Вика. Другой женщине он бы подошел, а ей — увы! Не из того теста она сделана. Да и не хочется из любящей женщины превращаться в жандарма, который постоянно водит на поводке изученного вдоль и поперек преступника.

— Вот видишь, значит, тебе есть куда возвращаться. Раз мужа у нее нет.

— Но это и мой дом тоже! — воскликнул он, впрочем, не очень уверенно.

— Подавай в суд, — жестко сказала Вика. — Может, и отсудишь какой угол.

Кстати, надо уточнить у юриста, причитается ли ему что-то с этого дома? Бабушкиного наследства. В крайнем случае он может оставить себе машину. Или что-то из мебели…

Стоп, скомандовала Вика самой себе. Всего-то и нажили они вдвоем машину, а деревянную кровать, стиральную машину да холодильник подарили им на свадьбу ее родители. Хорошо, что Вика не выбросила старенький бабушкин холодильник. Вполне работающий. В сарае стоит.

— Не прогоняй Блэка с крыльца, — крикнула Вика уже от калитки, — он болен! Ветеринар сказал, что ему надо полежать.

Оставалось лишь надеяться, что он со зла не станет отыгрываться на ни в чем не повинной собаке.

Но сама Вика вовсе не была так спокойна, как хотелось. Напротив, даже раздражена. А когда вышла со двора и увидела, что Леонид и в самом деле дожидается ее у ворот, то, увы, уже не смогла сдержаться.

— Почему вы не уехали? — зло спросила она, приоткрыв дверцу.

— Потому что я обещал отвезти вас на работу. — Леонид пожал плечами, глядя перед собой.

— Меня вполне может отвезти муж! — закричала она.

— Ах, значит, вы уже помирились? — тускло поинтересовался он, впрочем, и не подумав завести машину.

— Это не ваше дело!

— Не мое. Так вы будете садиться или стоя вам удобнее вымещать на мне раздражение?

Она захлопнула дверцу и почти бегом пошла к троллейбусной остановке.

Но он поехал следом, а потом остановился, приоткрыл дверцу и скороговоркой выпалил:

Вика от неожиданности остановилась, а потом забралась в машину.

— Это Высоцкий, — строго сказала она.

— Владимир Семенович, — кивнул Леонид.

— А откуда вы знаете…

— Его стихи?

— Нет, то, что они мне нравятся?

— Потому что они нравятся мне.

— Хотите сказать, у нас с вами общие вкусы?

— Это вы сказали.

— Простите меня.

— Ничего, пожалуйста.

— И не приезжайте больше.

— Не приеду. Блэк-то на поправку пошел.

— Хотите сказать, что вы пришли только из-за Блэка?

— А вы что подумали?

Вика смешалась. Она почему-то была уверена… С каких это пор она обрела в себе уверенность как в женщине? Леонид просто чувствовал себя виноватым, а она нафантазировала!

— Я подумала, что понравилась вам, — честно признала она. — Глупо, да?

— Вы правильно подумали, — улыбнулся он.

— Знаете что?!. Я замужняя женщина и не позволяю себе романы на стороне! Надеюсь, вы больше не приедете. Тем более что Блэку стало лучше!

— Последний вопрос. Почему вы были такая мокрая, если у вас нет бассейна?

— Обливалась! — выпалила Вика.

— Жаль, что у вас такой плотный, без единой щелочки забор.

— Нахал! — прошипела она.

Он, не спрашивая, остановил машину возле офиса.

— Прошу.

— Спасибо.

Вика пошла к дверям не оглядываясь, но спиной чувствовала, как он смотрит ей вслед.

На этот раз Соня, теперь в обеденный перерыв, разглагольствовала о женщинах. Наверное, кто-то из слушательниц задал соответствующий вопрос. Вика успела почти к началу ее лекции.

— Бабы тоже классифицируются на несколько типов. Мною. Первый я называю крестоносками. Эти — злейшие враги самим себе, потому что свою жизнь они приносят в жертву другим, даже если их об этом не просят. Кстати сказать, навязанные ими жертвы обременительны. Им так и хочется сказать: отстань ты со своей жертвенностью! Причем часто именно им жизнь предоставляет уйму возможностей освободиться, предлагает альтернативу, но они ею никогда не пользуются.

— Ты красиво сказала: крестоноски. Точнее, жертвы аборта, — выпалила секретарша директора. — И между прочим, я — одна из них!

— Прошу заметить, я не пользуюсь слишком уничижительными ярлыками, — назидательно проговорила Соня. — Но если вы сами такие умные, я могу и помолчать.

— Говори, больше тебе никто не будет мешать, — поддержала ее начальница Вики Елена Александровна. — А ты, Алла, не перебивай докладчика, твоя история всем известна.

Вике не была известна, но она с интересом прислушивалась к разглагольствованиям Сони: к какому типу принадлежит сама Виктория?

— Второй тип — бабы мужиковатые. Причем не всегда внешне. У них суть такая: тащить, везти, ломить, и без этой пахоты они себе места не находят. Если на такую сваливается богатство, она все равно лезет в дела обслуги и всюду сует свой нос, а если по какой-то причине делать этого не может, помирает от скуки, а то и запьет…

— Не жалеем мы свои уши, — шутливо вздохнула Елена Александровна. — Ладно, до конца перерыва еще пятнадцать минут, а потом чтобы все разошлись по рабочим местам. Нечего делать, так и скажите. Я найду вам занятие.

Она вышла из приемной, где молодые женщины собрались сегодня.

— А дальше? — заторопили Соню слушательницы.

— Третий тип — гордячка. Она назначает себе такую цену, которую никто заплатить не может. Причем цена эта вовсе не выражается в рублях или долларах, она ждет, что ее избранник не будет пить, курить, а будет всегда цветы дарить, и зарплату отдавать, и тещу мамой называть… и все как в песне. Она перебирает женихов как… как картошку и порой остается одна до конца жизни. А если выходит замуж, то считает, что муж ее недостоин и что она своим согласием выйти за него оказала несчастному царскую милость…

— Что-то женщины у тебя получились не слишком привлекательными. По-моему, ты чего-то не учла, — не выдержала Виктория.

— Возможно, что и не учла, — легко согласилась Соня. — Но я же не говорю, что это и все. Мир женщин очень разнообразен. Согласитесь, эти три типа существуют. А мой труд еще не закончен…

— Соня, ты словно не разумные существа описываешь, а микробы, которые рассматриваешь под микроскопом, — заметила все та же Алла.

— Не нравится — не слушайте, — обиделась докладчица.

Вика попыталась примерить на себя хоть один из этих типов. Она не считала, что своего мужа осчастливила. Не тащила на себе воз. Разве что когда заболела бабушка, ей пришлось покрутиться, но и то крупные вопросы все равно решал отец… А тащить на себе крест или приносить себя в жертву… Недавно она и вправду считала, что раз вышла замуж, то должна терпеть. И бороться, и страдать, потому что сама выбрала себе такого мужа, но оказалось, что страдать ей больше не хочется. И терпеть тоже.

Думала ли Вика о том, что не сможет больше выйти замуж? Нет, не думала. Она даже нахально считала, что еще может найти свое счастье. Знал бы о ее мыслях пока еще супруг Александр Петровский!

— Петровская! — позвала секретарша. — Павел Данилович зовет.

То есть отец. Зачем-то Вика ему понадобилась.

— Заходи. Садись.

Отец был с ней строг, будто Вика перед ним серьезно провинилась.

— Что это ты там придумала? Решила пойти по пути отечественных феминисток, которые ни во что не ставят брак? Ты же сама совсем недавно уверяла, что у вас с Александром все хорошо, что вы любите друг друга. А теперь твой муж звонит и говорит, что ты дала ему от ворот поворот. И даже вещи собрала.

— Нет, вещи я не собирала, — покачала головой Вика. — Я сказала ему, пусть собирает вещи и катится вон!

— Может, я что-то и перепутал, только твой муж прав. Нечего рубить сплеча.

— Значит, он тебе позвонил? — Вика поднялась из кресла и подошла к отцу поближе. — И сказал, что я просто дурью маюсь? А он не так уж сильно и провинился? Подумаешь, один раз дома не ночевал. У очередной бабы задержался. И ты предлагаешь мне его простить и все забыть, потому что принцам крови все прощается…

— Подожди, какой еще принц крови? — нахмурился отец. — Ничего такого я тебе не говорил. Да и непохоже, что в генах Александра течет королевская кровь.

— То есть мое происхождение ничем не хуже его?

— Да уж вряд ли хуже! — запальчиво произнес отец.

— Тогда назови мне причину, по которой я должна продолжать с ним жить, несмотря ни на что…

— У вас семья.

— Была. Один раз я его простила. Прошло совсем немного времени, и все повторилось. Больше я его не прощаю, понятно? Еще вопросы будут? Нет? Зато у меня есть ответ на твои незаданные вопросы: мне не нравится у тебя работать. Слишком уж плотно ты занялся моим воспитанием теперь, когда я совершеннолетняя женщина. Решил, что недовоспитал? Тогда все равно уже поздно… Мне написать заявление или ты так меня уволишь?

— Погоди. — Отец досадливо качнул головой, будто невольно допустил промах, который не знает, как исправить. — Ну прости, дурака свалял. Александр позвонил, в голосе слезы: семья рушится, помогите.

— А ты и бросился на помощь? Понимаю, мужская солидарность…

Отец тяжело вздохнул:

— Витуська, мир? Кстати, мне звонил Герман Семенович, спрашивал, не думаешь ли ты от меня увольняться. Может, пойдешь к нему? Он оклад пятьсот баксов обещает.

— Пойду. В его фирме я не чувствую себя опекаемой, а уж тем более провинившейся. Он не станет в рабочее время прорабатывать меня за ошибки в личной жизни.

— Язва ты, Виктория, — опять вздохнул отец — сегодня ему ничего не оставалось, как только вздыхать. — Иди к Елене Александровне. Я скажу, чтобы тебя уволили переводом… Кстати, как поживает Блэк?

— Сегодня пытался грызть кость.

— Ты давала больному псу кость?

— А что, не надо было? Это ему принес тот, кто его сбил.

— Нет, тут давать советы трудно, я же не ветеринар. Если ему больно кусать, он и не станет, а будет посасывать, как ребенок игрушку.

— Ну, папа, ты и скажешь! — засмеялась Вика, в момент прощая отца. Он же хотел как лучше, а в глубине души понимал, что не стоит с Викой говорить о ее отношениях с мужем, потому и повысил на нее голос. От раздражения на самого себя.

Даже если она и не так себе его наезд объясняет, то все равно это ее отец. Единственный и любимый, пусть он и ошибается и пытается по своему мужскому разумению ей помочь… Вот как, она уже снисходительно относится к собственному отцу!

— Когда Герман Семенович сказал на работу выходить?

— Да хоть завтра.

— Ты позвони ему, скажи, что завтра и выйду. Не обижайся, папа, но и вправду будет лучше, если я стану работать не в твоей фирме. А то перед девчонками неудобно.

— Меньше всего я думаю о каких-то там девчонках, — буркнул отец, подавая Вике конверт.

— Что это? — спросила она.

— Твое выходное пособие.

Вика заглянула в конверт.

— Что-то здесь многовато.

— Это процент от продажи, — ухмыльнулся Павел Данилович.

— А я что-то для тебя продавала?!

— Нет, это я продал тебя Герману. Он так тебя расхваливал. Мол, и англичане покорены. Он именно так и сказал — покорены. Просил, пришли ко мне Вику, а я тебе прогулочный катер продам по себестоимости. Поняла? То-то. Я уже на него и покупателя нашел.

— Эти бизнесмены даже на родной дочери готовы заработать, — язвительно сказала Вика, берясь за ручку двери. — Не говоря уже о партнерах.

Павел Данилович рассмеялся:

— Все-таки хорошо, что я тебя сплавил. Пусть теперь Герман помучается! Да, раз у тебя еще куча времени, зашла бы в университет, а? Узнала бы, что нужно, чтобы восстановиться.

— На бюджет, наверное, не пробиться.

— Ничего, если и на коммерческое пойдешь, сама сможешь за учебу платить. С такими-то деньжищами. Я, в переводе на доллары, начинал с суммы, впятеро меньшей, чем твоя.

— У тебя же не было такого известного отца.

— Лиса Алиса, — проговорил ей вслед отец.

Несмотря ни на что, день для нее оказался удачным. В деканате в ее документах стоял какой-то значок, то есть, как объяснила секретарша, ей предстоит беседа с деканом. У его кабинета образовалась небольшая очередь, в которой зареванная девица судорожно всхлипывала и комкала в руке носовой платок. «Выгоняют ее, что ли?»

Прямо в секретариате Виктория мысленно продумала свои возможности. У нее отложено на всякий случай где-то около тысячи долларов. Если жить экономно, на год ей хватит, а там… Кое-что заработает за лето. С сентября она перейдет на третий курс дневного, а там можно будет брать переводы, работать по вечерам. Она решила стать настоящим профессионалом, что, по мнению бабушки, возможно только на дневном отделении.

А если на бюджетное отделение ее не примут? Придется-таки занять деньги у отца. Может, пускать квартирантов? Ладно, об этом потом. Как раз подошла ее очередь.

— А, явилась, — сказал декан, потирая руки. — Документы пришла забрать или доучиваться будешь?

— Доучиваться, — покраснела Вика.

— Балбесы, — беззлобно протянул декан, профессор, известный в среде языковедов человек, — их бесплатно учат, стипендию какую-никакую дают. Можно сказать, гордость курса, все бросила и ушла.

— Говорят, на бюджетном отделении мест нет, — тихо пробормотала Виктория.

— Нет! Есть! Все всё лучше меня знают… Что тут в твоем деле написано? Ага, при условии досдачи двух экзаменов можно принять на третий курс. И ведь хорошо училась — пятерки по всем предметам.

Викин отец, как видно, считал, что она перейдет на заочное отделение, но в деканате ей объяснили, что это будет с потерей целого года. Виктория и так потратила много времени, как теперь выясняется, совершенно напрасно.

— Хорошо, что вы все-таки одумались, Хмелькова, — сказал ей декан. — Два года прошло, а я помню, как Влада Игоревна вас нахваливала: уж такая способная девочка, такая способная. Повезло вам: у нас с третьего курса один студент ушел. Переехал с семьей в Лондон. Как раз место освободилось. Конечно, желающие нашлись бы, с коммерческого перейти или из другого вуза, но талантливую студентку грех не восстановить… Тогда мне говорили, вы за кем-то из родственников ухаживали?

— За бабушкой, — сказала Вика.

— И как она себя чувствует?

— Умерла. — Вика прикусила губу.

— Ох, прости меня, девочка, — засуетился декан, наливая Вике стакан воды. — Что поделаешь, все мы смертны… Не надо слез, пора делать дело. Неделю тебе для сдачи экзаменов хватит?

— Хватит, — сказала Вика.

— Вот, а за лето отдохнешь, и с новыми силами начинай учиться.

Не удержавшись прямо из вестибюля университета Виктория позвонила отцу:

— Папа, скажи Герману Семеновичу, что работать у него я смогу всего три летних месяца. Причем начну только через неделю.

— А что случилось? — кажется, даже испугался Павел Данилович.

— Понимаешь, меня берут на дневное отделение, на третий курс. У меня немного денег отложено, а если Герман Семенович согласится, я еще кое-что заработаю. Начинаю новую жизнь! Ты как думаешь?

— Я — целиком за, — обрадовался отец. — Ничего, дочура, прорвемся! Это ты хорошо придумала. Одно меня беспокоит… — Он помолчал, будто собираясь с духом. — Как ты будешь жить одна в бабушкином доме? Все-таки место там не слишком оживленное, да еще забор такой высокий, соседям не видно, что у тебя делается.

Вика засмеялась.

— И не смейся! Порой лучше, чтобы соседи все знали, потому что в случае опасности они смогут позвонить куда надо… Потому я и хотел, чтобы ты с Александром помирилась.

— Муж в качестве охранника? Для этого у меня Блэк есть.

— Если кто-то захочет к тебе проникнуть, то и Блэк не остановит. Да и пес твой… неизвестно, выздоровеет или нет. Вон у моих знакомых собака попала под машину, да так и не оправилась. Позвоночник перебило. Ползала на передних лапах, а зад за собой волочила. Пришлось усыпить…

— Папа! Что ты мне рассказываешь? Да я и слушать не хочу! Ветеринар сказал, поднимется.

— А я что, разве против? О тебе же беспокоюсь.

— Тогда, может, мне пистолет купить?

— Еще чего придумала! Виктория, ты меня в могилу загонишь! То фейерверки, то пистолет… Поступала бы тогда в военное училище и стреляла, сколько душе угодно.

— Ты говоришь совсем как бабушка, — опять засмеялась Вика. — Тогда поставим на двери какой-нибудь суперзамок или поверх забора проволоку прибьем, а по ней ток пустим.

— Какой ты еще ребенок, — сказал отец. — А у меня пожить не хочешь? Или у мамы…

— Не хочу. Я уже привыкла к самостоятельной жизни. Назад дороги нет!

— «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом», — продекламировал отец. — Ладно, еще поговорим. Ко мне пришли, целую! — Он отключился.

И только когда она вышла из университета на залитую солнцем улицу, Вика вдруг поняла, что за все время своих переговоров с деканом, за рассуждениями о своей будущей, новой жизни она ни разу не вспомнила о Саньке. Это с ней произошло в первый раз с тех пор, как они познакомились, а потом и поженились.