Царский каприз

X ВАЖНАЯ БЕСЕДА

Услужливый друг или враг анонимным письмом предупредил молодую княгиню Софью Карловну о том, что бриллианты, отданные ее мужу, перешли во владение одной из тех позорных женщин, которые носят в обществе деланный и нелестный титул «жертв общественного темперамента». Но это извещение не взволновало и даже почти не смутило ее.

Одновременно с этим ей принесли другое письмо, над которым она серьезно призадумалась и по поводу которого захотела переговорить и посоветоваться с матерью. Но она застала старую генеральшу совсем больной и даже хотела отказаться от маскарада, чтобы просидеть этот день и вечер с ней; но Елена Августовна наотрез отказалась от такой, по ее словам, бесполезной жертвы и взяла с дочери слово, что она непременно поедет в Павловск и на другой же день после маскарада приедет рассказать ей все, что там увидит и услышит.

День, назначенный для летнего маскарада, выдался светлый и ясный на славу. С утра было жарко, но к вечеру жара спала, и залитый огнями парк весь дышал свежей и ароматной прохладой.

Публика начала съезжаться почти с сумерек, и к десяти часам вечера в широких и тенистых аллеях парка почти тесно было.

Блестящие гвардейские мундиры сияли и пестрели среди корректных черных фраков и утопавших в кружевах черных дамских домино, отличавшихся одно от другого только кокардами из ярких цветных лент или приколотыми к груди не менее яркими букетиками живых цветов.

Несмотря на густые и строгие складки широких домино, нескромные бархатные полумаски открывали почти все инкогнито, и в толпе громко называли чуть не всех подряд замаскированных красавиц.

Исключением являлись только те из посетительниц, которые, серьезно храня свое инкогнито, озаботились надеть полные маски, сплошь закрывавшие их более или менее красивые молодые личики.

Государь приехал ровно в десять часов, и его появление было сигналом ко всеобщему оживлению.

К тому пункту, который занял он в конце правой аллеи, ведущей к излюбленной им Китайской беседке, устремились все любопытные взоры, и мимо него началось усиленное движение масок. Все знали слабость державного гостя к маскарадным интригам; при дворе циркулировали задорные слухи о том, что этот маскарад был, главным образом, организован по его желанию, и всех интриговал вопрос, чем именно вызвано такое исключительное внимание к импровизированному роскошному празднику.

Но угадать это было нелегко. Государь смотрел как-то озабоченно и тихо, всерьез разговаривал о чем-то с бессменно находившимся при нем своим сверстником-фаворитом.

— Которая? — сдвигая свои густые брови, спросил государь, скользя взором по сновавшей перед ним оживленной толпе.

Фаворит, в свою очередь, зорко всматривался во всех проходивших мимо замаскированных посетительниц разом ожившего маскарада и наконец ответил:

— Я не вижу, ваше величество!.. Быть может, она еще не приехала.

— А быть может, она и вовсе не приедет? — с досадой заметил государь.

Любимец в недоумении повел плечами.

— Я исполнил желание вашего величества… я написал… Я ясно указал костюм и цветок…

— Ах, да что же из того, что ты указал? Этого достаточно было бы для всех тех навязчивых масок, которые так лихорадочно засуетились и забегали вокруг меня, как только я показался в аллеях парка!.. Но ведь она к числу этих… податливых особ не принадлежит, и надо было удостовериться в том, что письмо будет не только прочитано, но и исполнено!

Фаворит повторил свой жест тяжелого недоумения. Он чувствовал, что наступает минута гнева государя, и признавал себя бессильным отдалить и умиротворить этот гнев.

— Что ты такой мрачный сегодня? — останавливаясь перед государем, заискивающим голосом произнесла одна из масок, слегка дотрагиваясь веером до его руки, с тем фамильярным заигрыванием, которое допускается маскарадными законами и не возбранялось тогда даже придворным этикетом.

Государь окинул беглым взглядом свою смелую собеседницу. Его опытному взору достаточно было этого беглого взгляда, чтобы определить и степень миловидности, и степень ее красоты.

Нескромная бархатная полумаска не скрывала ни красивого маленького рта с ярко блиставшими жемчужными зубками, ни блеска красивых и, очевидно, молодых глаз, ни круглого, несколько чувственного подбородка, а крошечная рука, так смело дотронувшаяся богатым веером до руки державного маскарадного гостя, была замечательно мала и обличала аристократизм ее обладательницы. В общем получался вполне аристократический тип одной из тех красавиц, которые украшали в то время высочайший двор и внимание которых так мало льстило избалованному им государю.

Но на маскарадную интригу он все-таки откликнулся и с холодной улыбкой ответил:

— Я не мрачен!.. Мне просто скучно!..

— Как это лестно для всего наличного общества! — рассмеялась маска.

— Само «наличное общество» виновато в этом! — нехотя произнес государь. — Надо быть занимательнее.

— Ты слишком взыскателен! — задорно продолжала маска, между тем как любимец императора, предполагая, что этот разговор может принять более интимный характер, скромно отошел в сторону. — Мы все хорошо знакомы с твоими требованиями… О, я хорошо знаю тебя!

— Сомневаюсь! — спокойно и лениво произнес государь.

— Сомневаешься? Почему?

— Потому что если бы ты действительно хорошо знала меня, то не настаивала бы на разговоре со мною, видя, что этот разговор не занимает меня. Ты знала бы, что я надоедливых собеседниц не люблю!..

У элегантной маски вырвалось движение резкого нетерпения.

— С тобой сегодня нельзя разговаривать! — заметила она.

— Вот если ты поняла это, то я верю, что ты немножко знаешь меня! — кивнул головой император, отходя от маски и направляясь к стоявшему в стороне другу детства.

Маска порывисто прошла дальше и опустилась на стоявшую сбоку скамейку.

— За что вы ее так, ваше величество? — невольно рассмеялся фаворит с той фамильярностью, которую позволял ему государь в те минуты, когда он являлся поверенным его сердечных тайн.

— За то, чтобы не приставала и знала свое место!

— А вы знаете, кто это?

— Нет, толком не разобрал.

— Это княгиня Голицына.

— Которая? Нэлли?

— Да, ваше величество, она!..

— Ну, я так и знал, что это — одна из наших собственных, придворных глупышек!.. Мало мне их всех видеть ежедневно и на дежурствах, и на выходах!.. Стоит мне еще в маскарадах терять время на разговоры с ними? То есть положительно для меня загадка, как у таких милых увлекательных женщин, как моя супруга и как была покойная матушка, все фрейлины поголовно чуть не глупы!

— Но княжна Голицына прехорошенькая…

— Ах, и эта невозможная Гольберг тоже очень хороша собой, а это не помешает мне каким угодно штрафом заменить повторение моего недавнего благополучия. И я под страхом смертной казни запрещаю тебе даже произносить ее имя при мне! Окажи ей какое-нибудь внимание! Пошли ей что-нибудь ценное, но раз навсегда покончим с этим!

Фаворит, почти не дослушав резкого замечания, вздрогнул и порывисто коснулся руки государя.

— Ваше величество!.. Вот она! — тихо, но внятно произнес он.

Государь в свою очередь встрепенулся.

Мимо них в эту минуту тихо проходила, опираясь на руку полного и довольно неуклюжего Преображенского офицера, высокая и стройная маска в черном домино, роскошно отделанном дорогими кружевами и с красной гвоздикой на левом плече.

— Что за прелесть! — невольно вырвалось у государя, и он смелым и крупным шагом двинулся навстречу заманчивой маске.

Преображенец почтительно стушевался, и государь подал руку оторопевшей и, видимо, глубоко удивленной маске.

— Ты позволишь мне, милая маска, обходя все маскарадные законы, первому подойти к тебе и предложить тебе руку? — любезно и почтительно произнес государь, почти насильно завладевая рукой своей собеседницы.

— Кому же обходить законы, как не императору? — уклончиво шуткой отделалась она, не решаясь, однако, отдернуть руку, которой уже успел завладеть государь.

— А, ты — революционерка? — рассмеялся император.

— Революционерка? Почему?

— Потому что смело критикуешь мои поступки.

— Я не критикую, а, напротив, отстаиваю прерогативы вашей власти. Я мало знакома с законными размерами этой власти… Я — совсем плохой законовед!..

— Но зато прелестный собеседник! — рассмеялся государь, поворачивая в боковую аллею вместе с маской, рукою которой он окончательно овладел.

— Куда мы идем? — слегка приостановилась она.

— А ты боишься? — спросил государь.

— Нет, — спокойно ответила она, — я не из робких!

— В таком случае дойдем вот до того павильона, это мой любимый уголок. Кроме того, здесь мы не будем предметом любопытного внимания и не будем у всех на виду!

— Мне кажется, что вы, ваше величество, будете равно на виду на всех пунктах гулянья! — смело засмеялась маска.

— Здесь нет ни величества, ни местоимения «вы», — заметил государь. — Это противно маскарадным законам!.. Здесь все равны!..

— Опять «законы»! — пожимая плечами, вновь рассмеялась маска. — Но раз здесь действительно все равны, то я желаю воспользоваться этим правом равенства, и раз вы, ваше величество, нарушили маскарадные узаконения и сами подошли к маске, которая вас не выбирала, то и я имею право нарушить их и, отвергнув фамильярное и совершенно недопустимое, по-моему, местоимение «ты», говорить с вами так, как я говорила бы с вами без маски.

— Вы непременно хотите этого, княгиня? — спросил государь, нагибаясь к своей собеседнице и стараясь заглянуть ей в глаза.

— Непременно, ваше величество!..

— Повинуюсь!.. Тем более охотно повинуюсь, что с открытыми картами играть и вернее, и удобнее.

Княгиня Софья Карловна Несвицкая — это была она — промолчала.

В эту минуту они подошли к ступенькам павильона, и государь, усадив свою собеседницу на одной из них, сам поместился ступенькой ниже, что давало ему возможность видеть свою собеседницу всю и явственно и отчетливо следить за каждым ее жестом.

— Вы получили мое письмо, княгиня? — спросил он после минутного молчания.

— Письмо я получила, но не знала, что оно написано вами, ваше величество.

— Оно и в действительности написано было не мной лично, а только по моему повелению. А вам оно было неприятно?

— Нет, оно просто удивило меня!.. Я положительно не выезжаю, почти ни с кем не знакома, и мне было непонятно, кому и на что может быть нужно мое присутствие на этом маскараде.

— Теперь вы знаете и видите, что оно было нужно мне, княгиня!

— На что, ваше величество?..

— На то, чтобы еще раз сказать вам, что ни одна из посторонних мне женщин не производила на меня такого глубокого впечатления, какое произвели вы.

— Почтительно сожалею о том, что не могу ответить вам, ваше величество, тем же! — смело ответила молодая женщина голосом, в котором звучали досада и оскорбление.

Государь поднял голову и произнес:

— Я не люблю, чтобы меня оскорбляли, княгиня!

— Я тоже не люблю этого, ваше величество!..

— Выражение искренней и непритворной любви — не оскорбление!..

— Да, но тогда только, когда оно высказывается законной жене или…

— Или?..

— Или любящей женщине, ваше величество. А я русской короны не ношу и никогда пылкой любви к вам, ваше величество, ни перед кем не исповедывала!

Голос молодой женщины при этих словах прозвучал так бойко и смело, в нем послышалось столько мощной силы, что император Николай Павлович почти вздрогнул.

— Вы так горячо любите своего мужа, княгиня? — спросил он, стараясь придать спокойную интонацию голосу.

— Нет, своего мужа я совершенно разлюбила, да и не могу сказать, чтобы когда-нибудь серьезно любила его! — прямо и откровенно отрезала Софья Карловна…

— Но… то, что предшествовало вашему замужеству…

— То, что предшествовало моему замужеству, ваше величество, касается лично меня, и только одной меня! Я поступила дурно, но виновата я только перед собой и несчастьем целой жизни осуждена искупать свою горькую ошибку.

— Вы напрасно так горячо приняли мои слова!.. Я не упрекнуть вас хотел… Но неужели, — переменил тему государь, — вы думаете, что вам, молодой, красивой, окруженной поклонением толпы, удастся всю жизнь прожить без любви и увлечения?

— Этого я не знаю, — задумчиво ответила Несвицкая. — Но я знаю только то, что если я когда-нибудь полюблю, то смело и прямо скажу об этом своему мужу и прямо, открыто и навсегда оставлю его дом!

— Это будет более смело, нежели благоразумно, княгиня! Ваш муж, наверное, не согласится на это!

— Да я и не спрошу его согласия!.. Я уведомлю его о своем решении и исполню это решение прямо и открыто.

— Но это будет противно всем законам.

— Я уже имела случай сказать вам, ваше величество, что я — плохой законовед!

— Но… если вы допускаете возможность увлечения…

— Кто же гарантирован от него, государь?

— Где же вы будете искать предмет этого увлечения?

— Я не буду искать его, государь; напротив, я стану всеми силами избегать его; но, раз оно охватит меня всю и поработит меня, я покорюсь ему, как неизбежной и мощной силе, и даже бороться против него не стану!..

— И… сдадитесь перед этим увлечением без борьбы и без раскаяния?

— Я ни перед чем не останавливаюсь, ваше величество. Я доказала это тем прошлым, которым вы так смело упрекнули меня, и ни в чем не раскаиваюсь, что я доказываю своей настоящей жизнью подле мужа, которого я ни любить, ни уважать не могу!..

— И вы прямо и смело пойдете к избраннику своего сердца, княгиня?

— Прямо и смело, перед лицом целого света, ваше величество!..

— Но чем же можно достигнуть такого лестного и счастливого избрания? Что надо сделать, чтобы пробудить в вас любовь и страсть?

— Надо понравиться мне, государь! — спокойно, с легким оттенком вызывающей насмешки произнесла молодая женщина.

— И никто из тех, с кем до сих пор сталкивала вас судьба, не мог и не умел понравиться вам? — пристально взглядывая на нее снизу вверх, проскандировал император.

— Никто, ваше величество! — спокойно и холодно ответила княгиня.

Государь встал и, гордо выпрямляясь, подал ей руку. Она оперлась на его руку, чтобы сойти со ступеньки.

— Это ваше последнее слово, княгиня? — твердо и спокойно, дрогнувшим голосом спросил государь, чувствуя на своей руке ее спокойную, ни разу не дрогнувшую руку.

— Последнее и решительное, ваше величество! — твердо и спокойно произнесла Софья Карловна, как бы поддразнивая его своим невозмутимым спокойствием.

Они молча сделали несколько шагов и на повороте аллеи разом врезались в залитую огнями пеструю толпу.

Навстречу им неслись аккорды одного из дивных вальсов, вокруг них немолчным гулом волновалась веселая толпа, и только они одни подвигались вперед молчаливые, сосредоточенные, окончательно порешивши серьезный жизненный вопрос…

— Я не забуду ни этого вечера, ни этого разговора, княгиня! — твердым, властным голосом произнес император, в последний раз близко нагибаясь к пленительному личику своей собеседницы.

Софья Карловна подняла голову, пристально взглянула на государя из-под густых складок своей черной маски и смелым и вызывающим тоном сказала:

— А я, напротив, наверное, забуду его, ваше величество! Я вообще хорошей памятью не отличаюсь… это один из моих крупных недостатков.