Цена счастья

Глава 13

Среди ночи Барнаби тихо спросил Эмму:

— Ты не спишь?

Его чувственный голос всегда завораживающе действовал на жену, но на сей раз этого не произошло.

— Нет, — более чем сухо ответила ему Эмма. Барнаби обнял жену:

— Может быть, принести тебе чашку чая или еще что-нибудь успокаивающее?

— Благодарю. Мне хорошо. — Разумеется, это было не так. По ее щекам текли слезы; слава богу, Барнаби не видел их в темноте. Эмму оскорбило, что, невзирая на печальное событие, муж хотел ее ласк.

— Дорогая, ты проявила сегодня завидную выдержку. Я горжусь тобой. Луиза рассказала мне, как ловко ты успокоила детей; ты была просто великолепна!

— Мне удалось вернуть детям покой, только солгав им, — покаялась Эмма. Подумав, она все же сказала: — Девочки решили, что найден прах их матери.

— Жозефины?! — голос изумленного Барнаби дрогнул. — Но конечно… о боже, конечно… — Он не сразу овладел собой. — Но я так и не понял, почему ты солгала детям?

— Мне пришлось сказать близнецам, что их отец связался с адвокатом Жозефины и надеется со дня на день получить от нее весточку. Но ведь ты этого не сделал?

— Нет, не сделал. Извини. Я подумал, что звонить старому мистеру Квантрилу — значит попусту тратить время. Он давно обещал тотчас известить меня, если что-нибудь узнает о Жозефине. — Барнаби бережно сжал ее тонкие запястья; она не в силах была противиться его трепетному прикосновению. — Но клянусь, завтра я свяжусь с ним.

— Не слишком ли поздно? — непроизвольно вырвалось у Эммы.

Она лежала, не шелохнувшись, ужасаясь тому, что столь кощунственная мысль могла возникнуть в ее сознании. В то же время она понимала, рано или поздно выскажет Барнаби свои подозрения. Этот жуткий истлевший скелет, выкопанный из промозглой, сырой земли… черные волосы — и больше ничего, что поддавалось бы исследованиям криминалистов.

Когда-то — теперь уже казалось, что в незапамятные времена — Барнаби подарил ей камею — любимое украшение своей матери — и сказал, что семейная реликвия по праву принадлежит его новой жене. Но у Барнаби имелась до этого другая, первая, жена, которая и должна была наследовать антикварную брошь.

Барнаби отодвинулся на край широкой постели. Эмма ощутила, что он по привычке приподнялся на локте. Она подумала, что его мужественное красивое лицо напоминает сейчас мраморный лик прадедушки Корта, высокомерный, чуждый сочувствию и состраданию.

— Сегодня вечером, — промолвил муж, — полиция допрашивала не только Дадли, Руперта и меня, но и миссис Фейтфул, Ангелину и Вилли. Их интересовало, жила ли в Кортландсе около двух лет назад девушка в возрасте от восемнадцати до двадцати пяти лет. Мы единодушно ответили, что нет. Всю войну и вплоть до последнего времени вела дом миссис Фейтфул, и только год назад, когда ей трудно стало одной справиться с большим хозяйством, появились слуги: Ангелина и Вилли. Дадли, как тебе известно, ярый противник прекрасного пола, особенно молодых и привлекательных девушек. Женская красота приводит его в смятение. Возможно, поэтому он так расположен к мисс Пиннер: уж ее-то привлекательной при всем желании не назовешь.

— Следовательно, единственная женщина, которая обитала в Кортландсе, была твоя законная жена, — раздумчиво сказала Эмма, словно решала сложную логическую задачу. — Жозефина Корт…

— Полиция, — невозмутимо продолжал Барнаби, словно его не прерывали, — убеждена в реальности своей первоначальной версии. Девушка, скорее всего, была случайной знакомой одного из солдат, стоявших в расположенном неподалеку военном лагере; случайная связь привела легковерное юное создание к трагедии. Следствие зайдет в тупик, если специалистам не удастся установить личность погибшей, а это весьма сомнительно, так как улики ничтожные; думаю, наша Марлен или Ширли — вероятнее всего будет похоронена в безымянной могиле. На ней не было драгоценностей, даже грошового колечка, которые помогли бы криминалистам. Последняя надежда — зубы. Медэксперт уже занялся ими.

Барнаби встал с кровати.

— Куда ты собрался?

Он зажег свет на ночном столике:

— Я чувствую, что все равно не засну.

При тусклом свете его лицо показалось Эмме старым, мрачным, изборожденным тонкой сетью морщин. Должно быть, он выглядел именно так, когда Жозефина… — Эмма была не в силах завершить эту чудовищную мысль; ей хотелось распахнуть объятия и прижать мужа к себе.

Но теперь уже было слишком поздно. Между ними стояло — неужели навсегда? — невысказанное подозрение. Но в глубине души Эмма верила в доброту и порядочность Барнаби Корта. И ничто ее не переубедит, какими бы неопровержимыми вдруг ни оказались обстоятельства насильственной смерти молодой женщины.

— Ты зря умалчивал о важных событиях, — в сердцах упрекнула Эмма своего мужа. — О том, что Сильвия провела здесь Рождество, а тут еще это шутовское лицо, которое увидела в окне мисс Пиннер, и другие «чудеса» из области болезненной фантазии.

— Дорогая, писателем надо было стать тебе, а не мне. Только творческой личности дано объединять в одно целое грезы и реальность.

Но бренные останки незнакомки не были фантазией. Об этом не переставала думать Эмма, лежа одна в темной спальне. Бедное доверчивое существо, неоплаканное, не похороненное по обряду. Ей в голову пришли строчки из Катулла, давно умершего великого поэта из Вероны, обращенные к погибшей возлюбленной: «Сном одиноким ты спишь, нескончаемым и непробудным» и еще: «только бы вынести ночь…» Бедная жертва, оставшаяся безымянной в долгой, длиной в два года ночи…

* * *

Утром Луиза, убежденная во всеобщем интересе к своей персоне, объявила, что всю ночь не смыкала глаз; не потому, что в ее комнате, куда она храбро возвратилась, произошло опять нечто загадочное — сердобольная гувернантка была потрясена и опечалена драматической судьбой несчастной девушки, ставшей жертвой неизвестного убийцы. Она едва дотронулась до завтрака. Мегги и Дина, как назло, вовсю разошлись, изощряясь в дерзких шалостях; это была обычная реакция детей на пережитую ими депрессию. Но Луиза, как всегда, не смогла скрыть своего бессилия и отчаяния. Ее глаза наполнились слезами; она скулила, как побитый щенок:

— Я не могу с ними справиться. Правда, не могу.

Барнаби презрительно взглянул на нее, но взял себя в руки, решив вселить хоть толику уверенности в эту размазню.

— Успокойтесь, Луиза, моя дорогая, вы прекрасно поладите с детьми, если постараетесь. Вы могли бы, например, провести с девочками одну из ваших увлекательных экскурсий.

Луиза сразу же растаяла, польщенная неожиданной похвалой Барнаби; слабо улыбнувшись, она пообещала:

— Надеюсь, на свежем воздухе я обрету надлежащую форму.

Дадли вмешался в разговор, укорив в жестокости брата:

— Пойми, Барнаби, женщины испытали вчера тяжелый стресс. Им нужно время, чтобы прийти в себя. Я готов сегодня полностью посвятить себя девочкам. Они могут пойти со мной в деревню. — Он невольно встретился взглядом с Луизой. — При условии, если вы к нам присоединитесь. Ваше присутствие доставит мне истинную радость.

Луиза просияла. Обласканная великодушием братьев Корт, она почувствовала себя героиней; по-видимому, гувернантке казалось, что растерянность и робость говорят о тонкости ее натуры.

— Вы так добры и внимательны, — пролепетала она, глядя на Дадли преданными глазами терьера, которого хозяин пообещал взять на прогулку. — Я с удовольствием пойду с вами.

— Мы даже можем пообедать в трактире, — расщедрился Дадли.

— Прекрасная идея, — одобрил брата Руперт. — Там совсем неплохо готовят. Я бы составил вам компанию, если бы не срочные дела. К тому же необходимо сообщить о «раскопках» Вилли в полицию. Надеюсь, они не думают, что я Синяя Борода. А вы, Луиза, проследите, чтобы Дадли не слишком увлекался ирландским портером. Вашего рыцаря нужно держать в руках.

Луиза жеманно улыбнулась:

— Ах, мистер Корт, вы и скажете!

— Не паясничай, старина, — смутился Дадли. — Я просто хочу помочь Луизе — и только.

Когда они ушли, Барнаби развеселился:

— На моей памяти Дадли впервые приглашает девушку на прогулку. Видимо, в сентиментальной плаксе что-то есть.

— По-моему, Дадли очень добрый и милый человек, — заметила Эмма. — А Луиза не настолько красива, чтобы он ее боялся.

— Ты хочешь сказать, что Дадли боялся Сильвию?

— И Жозефину.

Барнаби окинул жену пристальным взглядом, вскользь обмолвившись:

— Я вспомнил, что должен кое-кому позвонить.

Эмма приблизилась к мужу:

— Барнаби, сегодня ночью… я не имела в виду… то, о чем ты подумал.

— Надеюсь. Но, как бы то ни было, мы должны сделать все возможное, чтобы установить личность погибшей. — Голос мужа был ледяным.

Барнаби ушел, оставив Эмму одну. А ей до боли в сердце хотелось сказать мужу, что она его любит и доверяет ему.

В то утро Вилли начал рубить старый плющ, вьющийся по стене мимо окна Луизы. Выглянув на улицу, Эмма наблюдала, как он подрубает толстые корни плюща, лишая его опоры.

— Вилли, зачем ты это делаешь? — спросила она.

Слуга поднял голову. Остриженный «под горшок», краснолицый и голубоглазый, он напоминал древнего саксонца. Его туповатое лицо отличалось своего рода выразительностью — Вилли был по-детски застенчив. Казалось непостижимым, что, женившись на воинственной и разбитной Ангелине, Вилли так и остался застенчивым и робким.

— Приказ хозяина, мэм, — проворчал Вилли.

Эмма спустилась вниз:

— Барнаби, это ты велел Вилли срубить разросшийся старый вьюн?

— Даже и не думал.

— Но Вилли его уничтожает.

— Не сомневаюсь, он выполняет распоряжение Дадли. Вероятно…

Эмма уловила мелькнувшую тень в светлых глазах Барнаби. Она продолжила мысль, которую не отважился высказать ее муж:

— Дадли уверен, что кто-то мог взобраться по этому живому канату ночью, разыгрывая из себя Тома-соглядатая.

— Возможно, Дадли у нас великий прозорливец.

Эмма резонно возразила:

— Дадли не срубил бы так украшавший дом зеленый плющ ради безопасности Сильвии. Судьба белокурой кокетки его совсем не волновала. Но за покой Луизы он просто трепещет. Не удивлюсь, если новоявленный рыцарь поцелует гувернантку в ее впалые пергаментные щеки!

Барнаби оставался невозмутимым.

— Могу только радоваться, что Дадли под влиянием чар Луизы становится мужчиной.

— А мое терпение иссякло! — вспылила Эмма. — Никто не говорит мне правду. Все уклоняется от честных ответов. Даже ты. Приходится довольствоваться скупыми намеками детей: Сильвия была чем-то напугана, Сильвия плакала, Сильвия внезапно исчезла. Но что произошло? Ты, Дадли, Руперт или даже молчун Вилли должны знать истину. Почему вы делаете из побега тайну? Неужели вас мучают угрызения совести?

— Моя дорогая Эмма, ты становишься мелодраматичной.

— Может быть, склонность к мелодраматизму заставила Сильвию позвонить сюда и попросить меня встретиться с ней — тайно и срочно?

Барнаби насторожился.

— Когда это было? — голос мужа прозвучал взволнованно.

— А ты не знаешь? — Эмма имела в виду его неожиданную поездку в Чатхем.

— Откуда мне знать? — разозлился Барнаби. — Так когда же произошла эта интригующая встреча?

— В тот самый день, когда мы были в Лондоне, Сильвия говорила с Луизой и велела ей сохранить беседу в тайне. Она назначила мне свидание в Кентерберийском соборе на три часа и пообещала сказать нечто важное.

— Я хочу знать все в подробностях! — Теперь его голос звучал настойчиво и властно.

— Она так и не появилась. Ты скажешь, что это еще один миф. Или глупый розыгрыш, наподобие мерзкой дохлятины в постели Луизы. А я думаю, что обо всех этих загадках следует немедленно сообщить в полицию.

— Ты полагаешь, что они как-то связаны с жуткой находкой Вилли? Но это неверно. Тело девушки пролежало в земле два года.

— Так ли? — В тоне Эммы был оттенок угрозы

— Признайся, тебя совсем не беспокоит то, что произошло с Луизой и Сильвией. Ты просто вбила себе в голову, что Вилли откопал останки Жозефины. Разве я не прав?

Откровенная враждебность Барнаби ужаснула Эмму. Она почувствовала дурнотную слабость. Собрав последние силы, Эмма тихо промолвила:

— Ты должен доказать мне, что я ошибаюсь.

Казалось, Дадли, Луиза и девочки никогда не объявятся. Измученная последними событиями, Эмма ждала с нетерпением их возвращения.

Барнаби, сухо сообщив жене, что его попытки установить, в какой точке земного шара находится Жозефина, не увенчались успехом — если верить ее адвокату, она еще не вернулась из экспедиции по Южной Америке и давно не подавала о себе никаких вестей, — уединился в своем кабинете; Эмма осталась совсем одна. Экскурсанты вернулись, когда уже темнело.

Первыми в дом ворвались дети, размахивая леденцами на палочках.

— Мы съели их целую тонну, — похвасталась Мегги. — Дину опять будет тошнить.

— Все обойдется, — успокоила девочку Эмма. — Надеюсь, вы получили удовольствие?

— Нам было не слишком весело. Дядя Дадли обращал внимание только на мисс Пиннер. А мы с Диной путались у них под ногами. — Мегги казалась взрослее, чем когда бы то ни было. — Боже мой, как будет ужасно, если дядя Дадли женится на этой слезливой уродине!

— Ты имеешь в виду фату и белое платье? — уже представила себе Дина гувернантку.

Мегги влетела в столовую, схватила со стола скатерть, завернулась в нее и торжественно прошлась по холлу, напевая:

Мисс Пиннер, источник несчастий и бед,

Для бедного Дадли готовит обед.

Дина залилась громким ребяческим смехом; Эмма пыталась сохранить строгий вид, в душе восхищаясь одаренной Мегги и ее врожденным чувством юмора. Вслух же она пожурила озорницу:

— Мегги, ты ведешь себя неприлично. Сейчас же расстели скатерть! Разве миссис Фейтфул подаст нам чай на оголенный стол?

— А может, мы и не собираемся пить чай. — Оживление Мегги сменилось унынием. — Нам дали конфеты и всякие сладости и велели поиграть в фойе, а дядя Дадли и мисс Пиннер пошли в бар. Они сказали, что им надо поговорить. Не знаю, о чем уж они там беседовали. Но мисс Пиннер опять плакала. Она всегда плачет. И мы слышали, как люди вокруг толковали о скелете, найденном Вилли в поле.

— Что же они говорили? — Эмма, проклиная себя, предвзято относилась ко всему, связанному с останками молодой женщины.

— Ах, только то, что, по мнению полиции, это прах девушки из Лондона. Мы бы хотели, чтобы это была она.

— Ты говоришь обо мне, Мегги, дорогая? — донесся игривый голос мисс Пиннер, появившейся в дверях.

— Ничего подобного, — возразила Мегги. — Я только рассказала Эмме, что вы с дядей Дадли крепко подружились.

Краска смущения залила серое лицо Луизы. Ее губы дрожали, обнажая выступающие вперед резцы. Прядь жидких слипшихся волос упала ей на глаза. Эмма вновь удивилась извращенному вкусу Дадли, подумав, что придется выслушать восторженные признания. Так оно и случилось.

— Ах, миссис Корт, мы чудесно провели время. Дадли был… я даже не могу выразить, каким он был милым. Дети, знаете ли, любят подслушивать, но даже я не могу рассказать вам в подробностях, как он был добр ко мне.

В этот момент появился Дадли и жестом собственника опустил руку на плечо Луизы.

— Как и обещал, я присмотрел за девочками. — Дадли сиял от сознания исполненного долга.

— Кажется, вы оба немного выпили, — вежливо заметила Эмма, хотя ей стоило больших усилий сохранять сдержанность, глядя на их самодовольные ухмылки. Если они влюблены друг в друга, сейчас не время столь откровенно проявлять свои чувства. Но как мог возникнуть этот противоестественный роман? Викторианский трепет худосочной ханжи едва скрывал корыстолюбивую суп, ее натуры, быстро усвоившей несомненные выгоды будущей хозяйки Кортландса, а Дадли, который всю жизнь патологически сторонился женщин, не мог сделать более анекдотического выбора.

— Не скрою, мы пропустили по паре рюмок, — признался Дадли. — Но это было необходимо, чтобы взбодрить Луизу. Зато теперь она молодчина. Не так ли, моя дорогая?

Луиза захлопала белесыми ресницами и кокетливо улыбнулась.

— Есть какие-нибудь новости, миссис Корт?

— Новости?!

— Ну да — об останках заблудшей девушки?

Эмма возмутилась бестактностью гувернантки:

— Луиза, как вы неосмотрительны! Ведь дети могут услышать…

— Ах, извините. Я не думала…

— Разумеется, никаких новостей и не может быть, — ответствовал Дадли. — Расследование займет недели, может быть, даже месяцы. Мне кажется, Скотленд-ярд никогда не раскусит этот твердый орешек. Если юная незнакомка жила в Лондоне, понадобятся годы, чтобы отыскать ее зубного врача. А где Барнаби?

— Работает.

— А как же иначе? Автора детективных бестселлеров вдохновляет эта история. Еще бы, нераскрытое… Ах, извините, Эмма. Девочкам давно пора спать. Сегодня они всласть порезвились и полакомились.

— Да, дети, отправляйтесь спать! — крикнула Луиза.

Девочки вели себя на редкость послушно. Эмма была приятно удивлена: они даже не спросили, удалось ли что-нибудь узнать об их матери. Но вскоре она услышала плач Дины; однако Луиза, обретавшая уверенность в себе, сумела успокоить ребенка. Спустившись в гостиную, она заверила, что близнецы вот-вот заснут.

— Бедняжки очень устали, — простонала лицемерка. — Боюсь, я тоже утомилась. Лягу сегодня пораньше.

Но гувернантка отнюдь не выглядела усталой, ее глаза блудливо перебегали с Дадли на Барнаби, потом на респектабельного Руперта; она постоянно облизывала свои тонкие губы, Эмма не удивилась, если бы Дадли вдруг объявил, что они с Луизой обручены. Но влюбленный затворник молчал, и Луиза встала, собираясь, как и обещала, рано лечь спать.

— Это был божественный день, — ворковала «сердцеедка». — Каюсь, эгоистично наслаждаться жизнью, когда… ах, вы понимаете, что я имею в виду. Но не можем же мы вечно страдать из-за рискованных поступков, которые совершают другие. Не сомневаюсь, ветреная девушка получила по заслугам.

— Наша добродетельная Луиза, ваш вердикт звучит крайне жестоко в устах женщины с таким ранимым сердцем. — Даже хладнокровного политикана Руперта покоробил приговор гувернантки.

— Но это разумный взгляд на жизнь, не так ли? — Дадли самоотверженно бросился защищать Луизу.

— Не кажется ли вам, что эта криминальная тема становится утомительной? — не выдержал Барнаби. Когда Луиза ушла, он заметил: — Кстати, Дадли, не ты ли распорядился, чтобы Вилли срубил великолепный зеленый плющ?

— Да, я. — Добродушное лицо Дадли в одно мгновение стало непроницаемо. — Я не решился тревожить Луизу, боясь, как бы она не подумала, что мы придаем пустяковому событию глубокий смысл.

— Так ты уверен, что там за окном кто-то был? — без околичностей спросил Руперт. — Знаешь, старина, вся эта история выглядит весьма интригующе. Кто же из нас участвует в маскараде и скрывает под личиной невинности свою злодейскую шутку? — В шутливой тираде Руперта Корта сквозил серьезный подтекст.

— Просто я хочу избежать повторения случившегося. Оно явилось нелегким испытанием для чувствительной девушки. — Дадли отвел взгляд от испытующих глаз Барнаби. — По правде говоря, я никогда особенно не доверял Вилли. Его громогласная вездесущая Ангелина… дохлые мыши и прочая мерзость… да и сам Вилли… — Он городил нечто бессвязное, пытаясь очернить слуг; по его словам, Вилли и Ангелина не выносили любого, кто появлялся в Кортландсе впервые. Дадли не сомневался, что супруги и есть главные злоумышленники.

Когда Эмма вошла в спальню, ее так и подмывало сказать Барнаби, что у него вскоре появится невестка. Но ее муж явился только к полуночи, когда желание Эммы поделиться с ним своими наблюдениями исчезло. Она притворилась спящей. Пламя камина ярко мерцало, проникая сквозь полуприкрытые веки Эммы. Боясь разбудить жену, Барнаби бесшумно двигался по комнате. Теперь она хорошо знала его привычки. Он небрежно обращался с одеждой, бросая ее на стулья или даже на пол. Зато по-военному мог одеться и раздеться в считанные секунды. Когда он ложился в постель, Эмме казалось, что порыв ветра приподнимает одеяло, но только на миг, чтобы затем ей стало еще теплее.

Но на этот раз не было ни волшебного ощущения бриза, ни желанного тепла. Барнаби тихо лег на свою сторону кровати. Эмме показалось, что муж так и остался внизу в своем кабинете.

Рядом с ней возлежал мраморный прадедушка Корт, холодный, молчаливый, высокомерный, владеющий тайнами, которые так и останутся за семью печатями.

Дождь глухо стучал по длинным оконным стеклам, да в камине потрескивали догорающие поленья. Дважды прокричала сова — наверное, та самая редкая белая птица, о которой говорила миссис Фейтфул. Вскоре наступила мертвая тишина. Рассветет только к семи часам. Эмма опять вспомнила зловещий девиз, вышитый прабабушкой Корт: «Считай часы». Возможно, она имела в виду томительно длящееся время, которое прочла, лежа без сна рядом со своим холодным твердокаменным супругом.

Эмма чуть пошевелилась и по учащенному дыханию Барнаби поняла: он тоже не спит. Все существо ее заполонило страстное желание прижаться мужу: «Дорогой, я верю, что ты не убивал Жозефину. Но ты знаешь, как ее тело оказать в яме на пустыре?»

Однако эти слова так и не были произнесены. Молчание, воцарившееся между ними, казалось вечным…