Глава 18


Оказывается, ночь не всегда бывает черной. Иногда она становится красной, горячей волной заливая глаза, и требуются адские усилия, чтобы поднять тяжелые, как гири, веки.

Эмме наконец удалось это сделать, но поначалу комната плыла и кружилась перед ней. Пленница обнаружила, что лежит на старомодном диване, обтянутом потертым красным плюшем. Эмму поместили в маленькой полутемной Комнате с низким потолком. Она никогда здесь не была.

Когда память начала возвращаться к ней, Эмма догадалась, что ее притащил сюда похититель, пока она находилась в бессознательном состоянии. Эмма была уверена, что эта комната, расплывающаяся у нее перед глазами красным пятном, расположена не в кортландском особняке. Она заточена в незнакомом доме, возможно — коттедже, о чем явствуют низкие потолки и маленькое темное оконце. Может быть, это чердачное помещение коттеджа. Но где находится этот чертов коттедж? В скольких милях от Кортландса? Осторожно присев, Эмма помедлила, пока у нее перестанет кружиться голова, и стала внимательно осматривать свою «камеру».

Вот круглый стол, покрытый красной скатертью с кисточками, он стоит посередине комнаты. На нем поднос с пустой на три четверти бутылкой бренди, стакан и кружка с водой. Рядом с подносом два листа почтовой бумаги, один исписанный, другой чистый, чернильница и ручка.

Кажется, в ее тюрьме нет электрического освещения, а маленькое оконце, сплошь заросшее густым плющом, пропускает только тусклый зеленый свет, погружающий каморку в полумрак. Эмме пришлось поднести записку к окну, чтобы прочитать ее.

Сверху было начертано: «Пожалуйста, перепишите нижеследующее письмо своим почерком».

Письмо было адресовано Барнаби. Оно гласило:


Дорогой Барнаби,

К сожалению, я больше не могу жить в браке, потерпевшем столь сокрушительное фиаско. Для меня очевидно, что ты все еще любишь Жозефину, а что касается двух других женщин, Сильвии и Луизу, то я не знаю, что и думать. Я люблю слишком сильно, чтобы выносить все это, поэтому я ухожу. Не пытайся связаться со мной.

Твоя несчастная Эмма


Содержание письма было настолько абсурдным, что Эмме хотелось рассмеяться, если бы она не испытывала боли, страха и полного неведения.

Ее одежда еще не высохла после «прогулки» под дождем; Эмму знобило не только от холода, до и от страшных предчувствий. Не постигла ли ее трагическая судьба обитательниц Кортландса? Ведь в поместье Кортов дважды оставляли загадочные мелодраматические письма, и никто не мог объяснить их смысла. А те, кто их сочинял, исчезали бесследно.

Правда, Луиза оставила свое душещипательное послание всего два дня назад. Эмме казалось, что гувернантка пропала навсегда.

Неужели Луизу тоже сначала заперли в этой маленькой, темной, располагающей к боязни закрытого пространства конуре, которая, возможно, находится где-то в Кенте, неподалеку от Кортландса? Эмма так решила, потому что ее одежда оставалась все еще влажной.

А что, если она не заперта, а всего лишь поддалась разыгравшемуся воображению?

Эмма бросилась к выходу и попыталась повернуть дверную ручку. Безуспешно. Маленькое, заросшее плющом оконце тоже было наглухо закрыто. Эмма пододвинула стул, встала на него, намереваясь отворить окошко.

Но крепкая рама не сдвинулась с места. Эмма не сумела даже разглядеть сквозь плющ, куда выходит окно: на дорогу, в поле или в сад.

Может быть, ее тюремщик сторожит внизу и явится сюда, если она поднимет шум? Эмма начала стучать в дверь, звать на помощь — но царила мертвая тишина. Тогда она стала колотить по полу колченогим стулом, не найдя в конуре более подходящего предмета.

Когда она переставала шуметь, ей казалось, что обманчивая тишина становится оглушительной, невыносимой. За окном защебетала укрывшаяся в плюще какая-то пичуга. Взглянув на часы, Эмма удивилась: только что миновал поддень, а в комнате были сумерки.

Эмма снова принялась стучать и звать на помощь. Видимо, от напряжения у нее заболела голова, да так сильно, что она едва не потеряла сознание. Налив в стакан изрядную дозу бренди, Эмма выпила его до дна. Постепенно ее возбуждение спало.

Она собрала всю оставшуюся волю, чтобы понять: что же произошло? Положение абсурдное, но оно неминуемо должно чем-то разрешиться. Не могут же ее держать здесь в роли пленницы или заложницы бесконечно. Зачем? В ее заточении не было никакого смысла. Дети скажут Барнаби, что она обещала вернуться после обеда. Если она не появится, ее муж немедленно обратится в полицию. Он не будет колебаться, как это было в случае с Луизой или Сильвией. Существует огромная разница между тем, когда сбегают гувернантки и когда нежданно-негаданно исчезает любимая жена. Особенно если для побега нет никаких причин. И не будет! Потому что она не станет переписывать эту мерзкую ложь, сочиненную преступником, питающим, как и многие садисты, слабость к мелодраме: «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю. Я так сильно люблю тебя, что мне остается только одно — уйти с твоей дороги… Я люблю тебя слишком сильно, чтобы выносить все это, потому я ухожу…»

Ухожу, ухожу, ухожу… Вот рефрен этих продольных посланий. Записки сочинены кем-то по одному шаблону. Они предназначены жертвам обреченным только с одной целью: их исчезновение — подразумевается уход из жизни — должно выглядеть добровольным…

Для жертв?!

Нет! Эмма не станет жертвой маньяка-невидимки. Разозлившись, она стала обдумывать возможное развитие событий, не упуская ни одной мелочи.

Когда Барнаби поймет, что с ней что-то произошло, он сразу же начнет расспрашивать всех домашних. И что же он услышит? Миссис Фейтфул скажет ему о телеграмме — оказавшейся ловушкой, в которую она с досадной легкостью угодила — Ангелина уточнит, что миссис Корт воспользовалась задней дверью и направилась через поле к автобусной остановке. Они — Барнаби и полицейские — пойдут той же дорогой и обнаружат на влажной почве следы борьбы и отпечатки шин автомобиля…

Но земля вокруг злосчастной могилы была испещрена следами. Сумеют ли они отличить свежие следы от прочих?

А вот другая нерешенная задача: принадлежал ли найденный в земле скелет девушке, которая написала первую прощальную записку: «Я слишком сильно вас люблю и потому вас покидаю»? С чего начиналась это предсмертное послание? Дрогой? Мой единственный? Мой милый?

И кто был этим милым? Барнаби? Сухаря Руперта трудно представить себе в этом романтическом образе, еще труднее — Дадли, полного комплексов, типичного холостяка, робкого, лишенного темперамента. Такой увалень вряд ли способен вызвать страстное чувство.

Сильвия. Хорошенькая блондинка, которая, если верить детям, была чем-то напугана. Где она теперь? Почему не пришла на свидание в кафедральный собор? Может быть, полученная сегодня телеграмма была не от Сильвии, а от человека, расставившего западню ей, жене Барнаби?

Нет, нет, опомнилась Эмма, сжимая пальцами виски. Девушка, чей скелет был найден в поле, не могла оказаться Сильвией, поскольку гувернантка исчезла всего три месяца назад, а специалисты-эксперты утверждают, что погибшая пролежала в земле не менее двух лет…

Жозефина, оповестившая обитателей Кортландса, что отправляется в путешествие по Южной Америке… Отважное решение, никак не вяжущееся с изнеженной, привыкшей к роскошному комфорту светской особой… Может быть, Жозефину принудили написать письмо о предстоящей экспедиции, чтобы ее длительное отсутствие не вызвало и тени подозрений?

Повинуясь безотчетному порыву, Эмма подбежала к окну и стала изо всех сил колотить по стеклу кулаками, надеясь, что хоть кто-нибудь ее услышит. Неужели этот коттедж столь надежно изолирован от окружающего мира, что никто не придет к ней на помощь?

Одно из небольших стекол оконной рамы разбилось, и Эмма порезалась. Не обращая вникания на рану, Эмма просунула руку в образовавшееся отверстие и стала раздвигать густые заросли плюша. Но они не поддавались. Естественная завеса, прикрывавшая окно, оказалась слишком плотной. Сквозь нее Эмма с трудом различила верхушки вязов, а за ними — трубы какого-то дома. Или она приняла желаемое за действительное и эти трубы ей просто померещились?

Порезанная рука сильно кровоточила. Эмме пришлось слезть со стула и перевязать рану носовым платком. Кровь продолжала просачиваться сквозь ткань, и Эмма беспомощно огляделась, пытаясь отыскать в комнате хоть какую-нибудь тряпицу. У стены стоял шкаф, в одном из его ящиков нашлась столовая скатерть. В других оказалась дешевая посуда.

Шаблонный ассортимент вещей, включая Диван, которые обычно предоставляют владельцы меблированных комнат…

Так куда же она попала и кто ее сюда запрятал?

Эмма оторвала узкую полоску от потрепанной столовой скатерти и перевязала руку. Напрасно она вела себя гак буйно. Если бы она хоть немного подумала, то без особого труда могла бы разбить стекло ножкой стула, легко раздвинуть плющ, выглянуть в окно и позвать на помощь.

Она могла бы даже прорубить отверстие в зарослях плюща, воспользовавшись кухонными ножами. Правда, они оказались тупыми, а побеги плюща — на удивление прочными.

Тишину нарушили явственно раздававшиеся звуки. Кто-то приближался к двери!

Сердце Эммы бешено заколотилось, а медленные, осторожные шаги человека, который, по-видимому, поднимался по лестнице, становились все слышнее, все отчетливее…

Эмма затаила дыхание, когда дверная ручка со скрежетом повернулась. Сквозь замочную скважину до нее донесся хриплый шепот:

— Вы не спите?

Голос был настолько искажен, что ей даже не удалось определить, мужчине или женщине он принадлежит.

Эмма приникла к двери:

— Откройте сейчас же, кто бы вы ни были, я выпустите меня отсюда!

Послышался глухой смешок. Затем голос прошептал:

— Не так быстро, моя дорогая. Вы написали письмо?

— Конечно, нет. Все, что там сказано, наглая ложь. Немедленно откройте дверь и выпустите меня отсюда.

Она тут же поняла, что допустила ошибку — следовало признаться, что она написала письмо, тогда бы тюремщик открыл дверь, и узница узнала бы этого человека.

До нее снова донесся хриплый недовольный голос.

— Мне дано суровое распоряжение: сначала письмо. Но я не спешу, да и у вас времени сколько угодно — хоть до скончания века. Некоторые мужья заточали своих жен за неверность на десятки лет, а то и больше. И никто ни о чем не догадывался. Красотки медленно чахли в потаённых местечках, откуда сколько ни кричи — никто не услышит…

— Кто бы вы ни были, вы не в своем уме!

Снова раздался хриплый гнусный смешок. Затем послышались удаляющиеся шаги.

Эмма отчаянно заколотила в дверь:

— Пожалуйста! Пожалуйста, не уходите! Откройте дверь! Позвольте мне поговорить с вами.

Человек за дверью остановился.

— Сперва письмо, моя дорогая. Разговоры потом.

— Хорошо, я напишу письмо прямо сейчас, только вы подождите.

— Извините, но у меня уже нет времени.

Эмма прокричала вслед удаляющимся шагам:

— Где Луиза? Где Сильвия?

За дверью молчали.

— Барнаби заявит в полицию! — пригрозила она. — Они разыщут нас, всех троих.

В ответ на ее угрозу раздался хриплый смех, и почти обезумевшей Эмме показалось, что она уловила тембр голоса Барнаби.

Это открытие доконало пленницу. Если за дверью находился Барнаби, произошло нечто непостижимое уму: над ней издевался ее обожаемый муж, оказавшийся садистом. Тогда ей лучше умереть.

Шаги смолкли, и в маленькой темной комнате воцарилась непереносимая, гнетущая тишина. Эмма была в отчаянии, ее оставила надежда. Она еле добралась до дивана, но, не соразмерив своих сил, чуть не упала. Ее нога наткнулась на какой-то предмет, лежавший под диваном, который Эмма чуть сдвинула.

Смертный ужас удушливой волной накрыл дрожащую жертву.

Превозмогая слабость и страх, Эмма присела на корточки и нащупала испугавшую ее находку. Это оказалась всего лишь крошечная туфелька с высоким подъемом. Она вспомнила, что туфли такого фасона и размера носила Луиза Пиннер.

Теперь Эмма не сомневалась: туфелька принадлежала исчезнувшей гувернантке.

Загрузка...