Цена счастья

Глава 14

Среди ночи Эмма приняла важное решение, начать собственное расследование, как бы ей это ни претило. Она не в силах жить, пряча, словно страус, голову в песок, убеждая себя, что ничего особенного не происходит, что «чудеса» в спальне кликуши гувернантки, несостоявшееся свидание со скрывающейся Сильвией, останки молодой женщины, найденные в поле, — не более чем миражи путника в пустыне. Завтра она поедет в Лондон и повидается с адвокатом Жозефины. Эмма знала его необычное имя — мистер Кантрил. Так назвал Барнаби адвоката вчера по телефону. Она просмотрела справочник и нашла адрес: А. М. Кантрил, Бедфорд-сквер.

Если мистер Кантрил не расскажет ей ничего, кроме истории об экспедиции в Южную Америку — столь невероятной для женщины, подобной Жозефине: изнеженной, привыкшей к роскоши и комфорту, — тогда она окажется бессильной. Но, по крайней мере, узнает, не скрывает ли от нее чего-либо существенного Барнаби, хотя — видит бог — ей противна роль Шерлока Холмса в юбке.

День начался скверно: Эмма проснулась головной болью и смутным ощущением, что ночью где-то жалобно скулил щенок. Барнаби давно куда-то ушел, а в дверь нетерпеливо стучали дети — ранние пташки.

От огня в камине осталась только горстка золы, в комнате было темно и по-зимнему холодно; дождевые капли, похожие на крупные жемчужины, скатывались по оконным стеклам.

— Эмма! Эмма, нам можно войти?

Она с грустью подумала, что дети, хотя и преодолели откровенную враждебность к мачехе, но только лишь потому, что из двух зол выбрали меньшее. Прежде чем она успела ответить, близнецы ворвались в спальню. Они еще были в пижамах. Взъерошенные волосы падали на лицо Мегги тонкими прядками, напоминая мышиные хвостики. Дина тоже была растрепана.

— Почему вы не одеты? — строго спросила Эмма.

— Потому что мы не можем найти мисс Пиннер, и не знаем, что нам одевать. — Отвечала, как обычно, Мегги. Ее черные глаза блестели от возбуждения. — Мы хотели сказать тебе об этом сто лет назад, но папа велел, чтобы мы тебя не будили.

Эмма была тронута заботливостью мужа: она любила Барнаби, и это сильное чувство делало ее беззащитной перед ним. Любящая жена особенно уязвима.

— Мисс Пиннер исчезла! — ликовала Дина.

— Не говори глупостей! — оборвала девочку Эмма. — Как могла она исчезнуть?

— Но это правда! И ее сумка тоже исчезла. Папа говорит, что она, должно быть, собрала вещи и уехала на раннем поезде. Он в ярости.

Эмма молниеносно вскочила с кровати, накинула пеньюар.

— Я не верю ни одному вашему слову, — заявила она.

— Но это правда, правда! — завопили девчонки. — Она оставила записку.

Эмма устремилась в комнату Луизы. Ее поразило, что там все было в полном порядке: кровать тщательно убрана, накрыта покрывалом с бахромой, столик опрятен и чист. Одним словом, она не обнаружила каких-либо следов спешки.

И все же в этом не было ничего экстраординарного. Луиза — скрупулезно-аккуратная, на немецкий манер, женщина. Выходя из любой комнаты, она всегда проверяла, все ли на своих местах. «Сделай так, чтобы каждому человеку было приятно сюда войти», — таков был ее девиз.

Ее комната выглядела именно так, как если бы отъезд Луизы не был столь неожиданным. Но ведь она не уехала средь бела дня, а сбежала тайком. По-видимому, ей пришлось красться по дому в темноте, чтобы не разбудить его обитателей. Наверное, в целях конспирации она шла до станции пешком. Трудно было поверить, что, затеяв побег, она не поленилась навести безукоризненный порядок в своей спальне.

Если Луиза вообще ложилась спать в эту ночь…

Эмма распахнула дверцу гардероба и увидела, что он пуст: находившаяся в нем немногочисленная безвкусная одежда Луизы исчезли. Эмма подошла к туалетному столику и выдвинула ящики. Они были тоже пусты. Сомнений оставалось — Луиза до мелочей продумала свой побег из Кортландса.

Но почему она так поступила? Почему? Вчера она находилась почти в состоянии эйфории, казалась на удивление счастливой; она преодолела тщеславное желание поделиться с семейством Кортов потрясающей новостью: несокрушимый Дадли попросил ее выйти за него замуж. Она просто не могла сбежать в преддверии такого и не снившегося ей чуда.

— Где мужчины? — спросила Эмма у радостных девочек.

— Внизу. Они просили тебя не беспокоить. Папа сказал, что не верит записке.

— Какой записке? — недоумевала Эмма.

— Той самой, которую оставила мисс Пиннер. Она адресована папе, но он ее нам не показал. Я думаю, там говорится о любви, поцелуях и прочих взрослых штучках.

— Мегги!

Нимало не смутившись, Мегги кружилась по комнате, пританцовывая и напевая:

Мисс Пиннер, худая и так, как скелет.

Опять опоздала на званый обед.

И обе девочки зашлись веселым хохотом. Эмма пыталась урезонить детей:

— Я думаю, что мисс Пиннер не убежала, а поехала в Лондон за своей собачкой. Возможно, дядя Дадли разрешил ей привезти Скромницу к Нам. Сейчас же одевайтесь, а я тем временем спущусь вниз и…

— Вы ошибаетесь, мадам, — донеслось до нее фырканье миссис Фейтфул, стоявшей в дверях. — Она сбежала. Как и другие ее предшественницы.

Старуха произнесла эти слова с особенным злорадством. В ее подслеповатых глазах светилась ненависть:

— Луиза еще легко отделалась! Эта тихоня замышляла недоброе. В чем вы, смею заметить, очень скоро убедитесь. Она была прирожденной интриганкой. Как и другая беглянка, белокурая кривляка. Я бы не стала беспокоиться за судьбу Луизы. Сбежала, и слава богу.

Миссис Фейтфул, заполнившая дом своим громким скрипучим голосом, не скрывала радости. Никто бы не удивился, если бы вдруг обнаружилось, что эта кортландская «ведьма» виновна в исчезновении Луизы, действуя на ее психику своими заклинаниями и ворожбой.

Но Эмме было не до миссис Фейтфул и ее предсказаний. Она поспешила вниз, чтобы увидеться с Барнаби.

Она нашла мужа в столовой. Стол был накрыт для завтрака. Эмма, остановившись в дверях, заметила, что Барнаби с аппетитом поглощает овсянку, но Дадли, по-видимому, не только не завтракал, но даже не садился за стол. Он мерил аршинными шагами комнату, его одутловатое лицо пылало, толстые пальцы судорожно сжимались. Дадли не причесался и не побрился. Эмме показалось, что он плакал.

Барнаби был сдержан. Эмма поняла, что муж старается сохранять спокойствие, чтобы смягчить страдания брата. Он сочувствовал Дадли.

— Но я повторяю, брат, что ни разу даже не взглянул на нее, тем более не давал Луизе ни малейшего повода думать, что увлечен ею. Я просто не понимаю этой записки и могу сказать только одно: она составлена истеричной и глупой деревенщиной, — заключил Барнаби.

— Сказано убедительно, — бесстрастно обронил Руперт, оторвав глаза от газеты. — Далее можете выяснять отношения наедине. Луиза не в моем вкусе. — И он вышел из комнаты, проплыв мимо Эммы с отталкивающе-самодовольным видом, хотя ей показалось, что «политик» ретировался сознательно, возможно испытывая чувство невольной вины.

Дадли не обратил внимания ни на демонстративный уход Руперта, ни на Эмму, безмолвно стоявшую в дверях.

— А как же объяснить исчезновение Сильвии? — Дадли ухватился за козырную карту в своем поединке с Барнаби.

— Сильвия была очаровательной кокеткой и прекрасно знала все правила игры. Я до сих пор не понимаю, почему она внезапно покинула нас, но предполагаю, что ее прелестный носик учуял более привлекательную добычу на стороне. Как бы то ни было, исчезновение Сильвии отличается от панического бегства мисс Пиннер.

Эмма решила, что пора напомнить братьям о своем существовании, и тихо вошла в комнату.

— На мой взгляд, — заметила она, словно уже давно участвует в разговоре, — сам кортландский дом исполнен враждебности к женщинам. Мы все в той или иной степени ощущаем это и одна за другой оказываемся на грани нервного срыва. Жозефина, Луиза, кто следующий? Наверное, я. — Эмма добродушно рассмеялась. Пусть мужчины думают, что она не принимает всерьез только что сказанного, хотя в душе Эмма не сомневалась: у нее были веские основания для мрачных выводов. — Так с какой стати Луизе вздумалось сбежать от нас? Кажется, если не принимать во внимание нескольких событий, похожих на галлюцинации экзальтированной гувернантки, она была счастлива здесь?

— Так же, как и я, — соткровенничал Дадли. — Знаете, вчера… — Он с трудом перевел дух и укоризненно посмотрел на Барнаби.

— Дети сказали мне, что Луиза оставила записку, это не выдумка? — спросила Эмма.

— Девочки сказали правду, — подтвердил Барнаби.

— Могу я взглянуть на нее?

— Если бы она не была написана почерком мисс Пиннер, я решил бы, что это фальсификация. Судя по всему, она взяла за образец стряпню Элинор Глин или какой-нибудь другой сочинительницы, склонной к мелодраматическим эффектам. — Он протянул Эмме вырванный из блокнота листок бумаги и с иронией посмотрел на жену.

Эмма прочла несколько строк, написанных четким разборчивым почерком.

Дорогой Барнаби!

Я так сильно люблю тебя, что мне остается только одно — уйти с твоей дороги. Не могу передать, как тяжело мне расставаться с детьми и с работы, которая пошла на лад, но из двух зол приходится выбирать меньшее.

Я уезжаю сегодня утром самым ранним поездом. Я слишком несчастна, чтобы писать длинные письма.

Твоя Луиза.

— Эти слова переписаны из какого-то дешевого романа, — заметила Эмма.

— Согласен с тобой. С другой стороны, в этой записке — вся наша «бесценная» Луиза.

Насмешливый тон Барнаби возмутил Дадли:

— Какое ты имеешь право так говорить? «Наша Луиза»! Тебе она не принадлежала. Она была моей.

— Я разделяю твою точку зрения, — скромно промолвил Барнаби. — Но леди, очевидно, думает иначе.

— Как это понять? — Эмма растерялась. — Луиза провела с Дадли весь вчерашний день. Она казалась такой счастливой, когда вернулась домой. Дадли, — продолжала она, — ты предлагал Луизе выйти за тебя замуж?

Дадли опустил голову. Его мощные плечи дрожали.

— Более или менее. — Голос несчастного жениха был еле слышен.

Эмма представила себе, чего стоило женофобу предложить невзрачной девушке руку и сердце, и она прониклась симпатией к бедняге Дадли.

— Луиза поняла, что у тебя серьезные намерения?

— О да! Она только заметила, что не следует торопиться, ведь мы знакомы только неделю. Но я воспринял ее ответ как благосклонный: Луиза оставляла мне надежду. Поэтому ее убийственная записка и внезапный отъезд…

— Выпей-ка глоток бренди, старина, — приободрил брата Барнаби. — Лучше иметь дело с дьяволом, чем с женщинами. Мне казалось, ты всегда это понимал.

Дадли взглянул на него с нескрываемой ненавистью и выбежал из комнаты. Его тяжелые шаги гулким эхом отзывались в холле. Потом за ним захлопнулась входная дверь. Он бросился в дождь без шляпы и без пальто. Дадли покинул дом так же мелодраматично, как и его пассия Луиза, и так же нелепо. Он умчался, чтобы скрыть свое горе и годами копившуюся зависть к одаренному Барнаби Корту — баловню судьбы.

Невезучий Дадли. Но он знал своего врага и соперника. А недоброжелатели Эммы ускользали от нее: загадочная темноволосая красавица Жозефина и не менее таинственная блондинка Сильвия; Луиза с кроличьими зубами… ах нет, Луиза — это недоразумение. Ее мифическая влюбленность в Барнаби граничила с абсурдом, паранойей. Тем более что увлечение гувернантки Дадли всем бросалось в глаза.

Эмма, не случайно ценившая чувство юмора Мегги, едва не рассмеялась.

— Что тебя так позабавило? — Самому Барнаби было не до смеха.

— Я представила себе, как ты обольщаешь Луизу. Такой пассаж вряд ли можно назвать сокрушительной победой. Легкая добыча не делает чести охотнику. Уверена: мистер Корт пребывал под сильным гипнозом.

— Что за чушь ты городишь! Тебе прекрасно известно, что я почти не замечал мисс Пиннер. У меня хороший вкус и прелестная жена! Боже упаси! — Барнаби содрогнулся, представив мощи Луизы, покоящиеся в его объятиях.

— Но от правды не скрыться: ты обольстил восторженную девицу. — Эмма была безжалостна. — Мой дорогой, ты недооцениваешь своей фатальной власти над женщинами. Коварная Луиза сыграла злую шутку с простодушным Дадли. Мы обязаны поддержать его в горе.

— Я не отвечаю за болезненные фантазии перезрелых девиц, — защищался Барнаби. — Вознесем хвалу Всевышнему за то, что у Луизы хватило здравого смысла уехать. А в драме, разыгравшейся с Дадли, есть доля и твоей вины. Ты поощряла брата к светскому образу жизни — и вот плачевный финал!

Эмма представила себе мягкотелое, трогательное черепахообразное существо, вылезающее из-под защитного панциря, чтобы отправиться за синей птицей…

— А завтракать ты сегодня собираешься? — Донесся глубокий баритон Барнаби. — Я распорядился, чтобы тебя не беспокоили.

Сердце Эммы исполнилось благодарности. Барнаби заботился о ней, презрев, что она позволила себе несправедливо оскорбить мужа.

— Надеюсь, мы больше не играем в молчанку, — игриво бросила Эмма, наливая кофе.

— Мы и не переставали разговаривать, — возразил Барнаби. — Хотя наши словесные дуэли иногда казались, мягко говоря, бестактными. — Он пристально смотрел на жену, но его обычно веселые, ясные глаза были печальны…

— Ты прав, дорогой, — призналась Эмма. — Бестактными и глупыми. Я всегда это понимала. И хотела сказать тебе, что погорячилась, я вовсе не имела в виду…

Его руки обвились вокруг ее талии — и весь подлунный мир замер…

— Тебе не кажется, что теперь все покаянные слова излишни? — нетерпеливо спросил он…

Увы! Даже ощущение беспредельного счастья, подаренного благоговейной нежностью любимого человека, не устранило сомнений Эммы. И у нее были связаны руки: она не могла, как предполагала раньше, съездить в Лондон и встретиться с адвокатом Жозефины, ибо теперь некому было присмотреть за детьми. Да и загадка исчезновения взбалмошной мадам потеряла вдруг свою остроту. Гораздо важнее было оставаться в Кортландсе и заняться детьми; утешить растерявшегося Дадли, который выбрал самую одиозную личность, надеясь с ее помощью изменить свой устоявшийся образ мыслей.

Сама Природа улыбнулась Эмме: небо прояснилось и сквозь облака чуть-чуть проглянуло солнце. Скорей бы дети забыли мисс Пиннер, как страшный сон, — вероломная особа сама накликала на себя беду (какой же наглостью надо обладать, чтобы влюбиться в Барнаби!). Ее побег всем пойдет на пользу. Близнецы, радовалась Эмма, тоже не сомневались в этом. В общем, Эмма немного успокоилась, пока не обнаружила свечу…

Свеча стояла в комнате Луизы, на гардеробе, так высоко, что ее трудно было сразу заметить. Ее вставили в фарфоровый подсвечник, искусно украшенный лепниной из фарфоровых же роз, — тот самый, который еще вчера был в детской. Свеча прогорела ниже того места, куда была воткнута булавка: игла упала в бороздку с застывшим воском; кто-то предусмотрительно задул опрокинувшуюся свечу.

Эмма поднялась в детскую, крикнув девочкам:

— Мегги! Дина! Идите сюда, сейчас же!

Дети, насупившись, вышли: строгий голос Эммы не сулил ничего хорошего. Насторожившиеся шалуньи молча стояли, глядя на мачеху исподлобья, смирившись, видимо, с неотвратимым: их ждет наказание.

— Что толкнуло вас на столь безобразный поступок? Вы зажгли эту чертову свечу и до смерти напугали бедную мисс Пиннер. Ведь вы специально объяснили мнительной и трусливой девушке, что означает дьявольский трюк, не так ли? Всю эту ахинею, что она непременно умрет, когда из свечи выпадет булавка. Луиза поверила в чей-то темный бред, и неудивительно, ведь она была таким недалеким, запутанным существом…

— Кто-то зажег свечу! — ужаснулась Мегги.

Дина прильнула к Эмме, судорожно вцепившись в ее юбку.

— Это означает, что мисс Пиннер вправду умерла? — прошептала добросердечная девчушка.

— Господи, ну конечно, нет. Жалкая мистика каких-то дремучих людей не должна вас пугать. Мисс Пиннер жива-здорова. — Но так ли это на самом деле? Кто знает? Сомнение закралось в душу Эммы. — Как вы могли сыграть с мисс Пиннер эту бесчеловечную шутку со свечой? Когда вы ее зажгли? И кто поставил уже погашенную свечу на гардероб?

Мегги, казалось, впервые утратила свою дерзкую самоуверенность. Она выглядела просто маленькой напуганной девочкой, негодующей, плачущей от несправедливого обвинения.

— Мы этого не делали! Честно, не делали!

— Мы бы не решились, — поддержала сестру Дина. — Хотя в эту ночь… — Она нервно осеклась и вопросительно посмотрела на Мегги.

— Что произошло в эту ночь? — настаивала Эмма.

— Ах, просто Дина вспомнила, как мисс Пиннер пригрозила нам, что, если мы не будем себя хорошо вести, она пойдет в полицию и сообщит, сколько времени прошло с тех пор… с тех пор… — Голос Мегги по-детски задрожал, личико сморщилось, к глазам подступили слезы, — …с тех пор, как мы в последний раз слышали что-нибудь… о маме, — завершила она, проявив недюжинную силу воли.

Эмма припомнила, что слышала ночью чей-то плач. Ей еще показалось, что где-то поблизости надрывно скулил щенок. Или ей это приснилось. Как хорошо, если бы звуки в ночи оказались сном. Но это было явью.

— Мы ничего не знаем про свечу, Эмма. Честно. — Взволнованный голос Мегги звучал так искренне. — Думаю, ее поставила туда Ангелина. Она рассказывала нам о смертельном фокусе со свечой. И она не любила мисс Пиннер. Она всегда делала вот так, — Мегги уморительно выставила вперед свои ровные зубки, — за ее спиной.

Сердобольная Дина не могла успокоиться:

— Эмма, скажи, она умерла? Умерла?

Спать мисс Пиннер не легла,

Потому что померла,

— пропела, бравируя, Мегги, но голос маленького барда дрожал.

— Послушайте, дети, — увещевала Эмма, — мисс Пиннер жива, так же как я и вы. Поэтому прекратите непристойный балаган, а лучше спуститесь вниз и скажите миссис Фейтфул и Ангелине, что я хочу их видеть. Пригласите обеих ко мне.

— Итак, — размышляла Эмма, когда близнецы ушли, — миссис Фейтфул позлорадствовала, что Луиза еще легко отделалась, а тупая Ангелина изощренно глумилась над гувернанткой, запугивая несчастную всякой чертовщиной. Не секрет — Луиза почти никому из прислуги не нравилась, но это еще не повод травить гувернантку, выживать ее из дома. Мертвая мышь, дохлая летучая тварь, клоунское лицо в окне… — бесспорно, все это было кем-то подстроено, чтобы гувернантка не выдержала и сбежала из Кортландса под натиском демонических сил. Но кто же проявил поистине звериную жестокость к убогой женщине, чьим единственным преступлением была ее непроходимая глупость?

А может быть, Луиза панически бежала из-за того, что кто-то подслушал ее неблаговидный разговор с детьми минувшей ночью: гувернантка угрожала непокорным близнецам, что она сообщит в полицию об исчезновении Жозефины?

Эмма пыталась до мелочей воссоздать картину драматических событий, разыгравшихся в родовом гнезде Кортов.

Луиза, пожелав спокойного сна домочадцам, поднялась наверх. Гувернантка была взвинчена: «дьявольский шабаш», творившийся в ее спальне, расстроил и без того слабые нервы худосочной девушки. Но она решила мужественно взять себя в руки и доказать братьям Корт, что она вполне нормальная, сдержанная, не склонная к истерике женщина.

И тут она замечает свечу — на туалетном столике или где-нибудь еще, — догоревшую до роковой черты — места, куда воткнули булавку.

Это была тупая, гнусная шутка, и даже Луиза понимала: ей ничто не угрожает; обыкновенная булавка, упавшая в бороздку с расплавившимся воском, не способна причинить вреда.

Но она понимала и зловещий смысл этой шутки. Мегги успела растолковать гувернантки страшную символику фокуса, после чего затравленная мисс Пиннер зарыдала. Эмма сама видела, как плакала Луиза. Вполне естественно, обнаружив вечером в своей комнате догоревшую проклятую свечу, гувернантка восприняла «эксперимент» как предупреждение о своей неизбежной гибели.

Поэтому она немедленно упаковала вещи и в ужасе сбежала. Записка, адресованная Барнаби, была уловкой, призванной замести следы и скрыть причину внезапного побега.

И все же исчезновение Луизы Пиннер оставалось окутанным тайной. Эмма не сомневалась: что-то напугало гувернантку сильнее, чем все, до того произошедшее с ней в Кортландсе. Но что?!

Сильвия гоже чего-то испугалась и сбежала…

Да и самой Эмме в ночь, когда сбежала Луиза, было не по себе. Она не могла стряхнуть воспоминания о скулившем щенке; воющая собака — это плохая примета.

Эмма, все еще находившаяся в спальне Луизы, приподняла одеяло, словно надеясь обнаружить под ним ключ к разгадке. И заметила торчавший из-под подушки кончик ночной хлопчатобумажной рубашки Луизы; девушка аккуратно сложила ее, как будто собиралась надеть вновь, ложась спать.

Возможно, Луиза в спешке забыла ее упаковать. Любой спешащий человек может что-нибудь оставить, собирая чемодан. Но Луиза была не из тех, кто забывает свои вещи. Для этого она слишком аккуратна и мелочна. Забытая ночная рубашка наводила на тревожные мысли: в эту гувернантка вообще не ложилась в постель; она собиралась в состоянии смертельного, панического ужаса…

А после ее бегства кто-то задул свечу и поставил подсвечник на гардероб, чтобы он не бросался в глаза. Злоумышленник явно хотел, чтобы она сбежала.

Послышался топот ног, и в комнате появились дети, которые привели с собой тяжело ступавшую Ангелину и подобранную щуплую миссис Фейтфул.

Эмма взяла в руки подсвечник и потребовала ответа:

— Кто принес сюда эту вещь вчера вечером?

Ангелина разинула рот от изумления. Ее смуглое, как у цыганки, лицо выражало испуг и смятение.

— Смертельная свеча, — простонала она. — Ее все-таки зажгли.

Ангелина произнесла почти ту же фразу, что и Мегги, в ужасе воскликнувшая: «Кто-то зажег свечу!»

Миссис Фейтфул заморгала подслеповатыми глазами и надменно спросила:

— Из-за чего подняли весь этот сыр-бор? Подумаешь, смертельная свеча! Чушь собачья. Неужели наша полоумная гувернантка сбежала именно из-за этого?

— Я хочу узнать только одно, — властно повторила Эмма, — кто зажег свечу и принес сюда?

Ангелина обратилась к Мегги, грубо закричала на девочку:

— Это ты, негодница! Я сдуру рассказала тебе о колдовстве со свечой, но разве я не предупреждала, что прибегать к нему опасно? Разве я не говорила, чтобы ты никогда этого не делала?

Мегги съежилась, став бледной как полотно.

— Я этого не делала! — завопила она. — Не делала, не делала! Эмма знает, что я говорю правду.

— Тихо, тихо, — вмешалась миссис Фейтфул. — Столько шума от такой маленькой девочки! — Она повернула к Эмме обезьянье морщинистое лицо. — Мадам, я думала, вы позвали нас по важному поводу, но не из-за детских проказ. Прошу прощения, но у меня обед на плите.

— Подождите минутку, — потребовала Эмма. — Кто-нибудь из вас слышал странные звуки прошлой ночью? Как будто кто-то скулил или выл: щенок или собака?

Ангелина попятилась к двери. Ее глаза округлились, губы дрожали:

— Мы с Вилли, слава богу, не ночуем в этом доме. Так что мы ничего не слышали.

— Совы, — не медля ответила миссис Фейтфул, затем уточнила: — Я живу здесь сорок лет, и никогда не слышала по ночам никого, кроме сов. И ветра. — Презрительный взгляд ее водянистых глаз остановился на Эмме, по-видимому, она бесповоротно отнесла новую жену Барнаби к разряду недалеких и неврастеничных женщин. — Много суеты из-за этой ничтожной гувернантки. Сбежала — туда ей и дорога!

Эмма наконец поняла: все ее усилия бесполезны. Если кто-то из этих женщин и знает что-нибудь о свече, они все равно будут молчать. Она так и не раскрыла тайны. Ясно только одно: Луиза сбежала от страха, а не из-за безответной любви.

Но когда Эмма спустилась вниз, чтобы сообщить Барнаби подробности исчезновения гувернантки, оказалось, что в доме опять полиция. Дадли объяснил, что кто-то прислал в участок анонимное письмо, в котором сообщалось о долгом и необъяснимом отсутствии Жозефины. Сейчас полицейские допрашивали Барнаби.

Эмма почти не сомневалась: письмо состряпала Луиза. Но она не могла сказать об этом Дадли: несостоявшийся жених, как потерянный, метался по комнате, повторяя нечто бессвязное: «Это уж слишком! Это уж слишком!» Эмма догадывалась, что его слова относятся не к допросу, которому подвергался Барнаби, не к жалким неоплаканным и неопознанным останкам, найденным в поле, но к бегству Луизы, нанесшему непоправимый удар по его мужскому самолюбию. Однако сама Эмма не могла в эти мгновения серьезно думать ни о чем, кроме вопросов, которые задавали Барнаби полицейские, и отпето» мужа. Она почувствовала себя не менее подавленной, чем Дадли, забыв о смертельной свече, представлявшейся ей теперь невинной детской шалостью; даже тайна исчезновения Луизы перестала ее занимать.

Когда же полицейские ушли, оказалось, что Барнаби зол только на анонимного автора письма.

— Эти тупицы нашли подозрительным, что я не знаю имени дантиста Жозефины, — возмущался Барнаби. — Мне так и не удалось втолковать им, что за все время нашего знакомства Жозефина не пользовалась услугами зубного врача по одной простой причине: у нее были изумительные зубы. А наши горе-детективы полагают, что я что-то скрываю.

— К несчастью, рост найденного скелета соответствует росту Жозефины, — заметил Руперт.

Барнаби взвился:

— На что ты намекаешь, черт тебя побери?

— Ни на что, старина. Просто заметил, что данные полицейских осложняют твое щекотливое положение. В конце концов, должны же эти парни сочинить хотя бы липовый рапорт, а имеющийся у них перечень пропавших без вести людей, по-видимому, никак не связан с преступлением двухлетней давности.

— Оставь свои криминалистические домыслы при себе, — отрезал Барнаби. — Боже, в каких невыносимых условиях приходится работать над книгой! Эмма, что нам теперь делать с детьми? Рискнуть и пригласить в этот заколдованный дом еще одну гувернантку?

Прежде чем ответить, Эмма взглянула на Дадли: в его погасших глазах застыла смертная тоска. Словно в забытьи, она отрешенно ответила мужу:

— Я уже решила взять девочек с собой в Лондон, где они проведут день с тетей Деб. У меня есть кое-какие дела в городе, а новые впечатления пойдут близнецам на пользу. За последнее время бедняжки подверглись испытаниям, которые могли бы сломить даже взрослых.

Теперь Эмму уже не трогало скорбное выражение лица Дадли. Кортландский ненавистник прекрасного пола буквально корчился при одной мысли о новой женщине в доме. Но Эмма наблюдала за Барнаби, которому откровенно не понравилась идея свозить детей в Лондон.

Почему он так взволнован? Испугался, что она вдруг обнаружит в столице нежелательные для него улики, связанные с Жозефиной? А может быть, решил, что жена покинет его навсегда?

— Мы вернемся сегодня вечером. Тетя Деб так обрадуется! Ей доставит удовольствие повозиться с детьми. Хотя даже ей, видимо, будет нелегко обуздать Мегги. — Эмма пыталась устранить все подозрения мужа.

Барнаби крепко взял ее за руку:

— На каком поезде вы вернетесь?

— Я точно не знаю. Может быть, на том, который прибывает в девять тридцать.

— Скажи точное время, и я тебя встречу.

Она поняла, что Барнаби хочет заставить ее чуть ли не поклясться, что она вернется. Но муж знал: Эмма — человек слова. Разумеется, она не задержится в Лондоне. Она и не могла поступить иначе… если, на ее беду, не узнает какой-нибудь новой ужасающей подробности, проливающей свет на запутанные драматические события Кортландсе.

— Хорошо. Ровно в девять тридцать, — последовал сухой ответ.