Цепи судьбы

ГЛАВА 14 1940 Барни

Дорога из Франции в Германию оказалась не такой уж плохой. Офицеров держали вместе, сносно кормили, и в поездах, которые везли их сквозь залитые солнцем французские пейзажи, было даже не очень тесно. Единственным ограничением стало отсутствие сигарет, от чего одни страдали больше, другие меньше, а были и такие, которые вовсе этого не заметили.

Насколько смогли понять пленные, их везли в Баварию, в монастырь, в котором уже много лет никто не жил и который в настоящее время реконструировали, превращая в тюрьму для офицеров. Наверное, поэтому поезд шел так неторопливо, а три раза они даже ночевали в отелях, пусть и хорошо охраняемых. Тюрьма была еще не готова к приему узников.

В Руане полковник Толлер передал Барни немецким властям, и он попал к шотландцам, в полк горцев-рейнджеров, захваченных в Сен-Валери. Полку ланкаширских стрелков, в котором служил Барни, удалось избежать пленения, за исключением горстки рядовых и трех офицеров. Рядовых затолкали в грузовик и увезли в неизвестном направлении. Среди офицеров были Барни, капитан Уильям Кинг, высокий бледный мужчина с иссиня-черными волосами и великолепными бровями, напоминавший Барни классического злодея из пантомим, и лейтенант Эдвард Фэрфакс. С Фэрфаксом Барни познакомился еще в Оксфорде. В следующий раз они встретились в Суррее, в лагере для подготовки офицеров.

«Бедняга Эдди», как его называли в Оксфорде, был на один год и одно звание старше Барни. Маленький и пухлый, с бледно-голубыми глазами и редеющими волосами, он был, как сказала бы Эми, тупым как пробка. Как ему удалось попасть в Оксфорд, оставалось загадкой. Это могло произойти только благодаря влиянию его знаменитого отца. На округлые плечи Эдди Фэрфакса легла большая ответственность. Чтобы не уронить честь семьи Фэрфаксов, он обязан был учиться лучше или, по крайней мере, не хуже, чем его всеми уважаемый отец. К счастью для Эдди, он умел располагать к себе людей и был необыкновенно популярной личностью. Его отец ожидал от него слишком многого, поэтому другие студенты без зазрения совести помогали Эдди жульничать. Несмотря на это, Фэрфакс с трудом получил степень бакалавра.

Возможно, именно в наказание за попранную честь семьи Эдди немедленно отправили в Сэндхерст[22], где из него должны были сделать настоящего офицера. Когда они с Барни снова встретились на пути в Баварию, Эдди тут же намертво приклеился к своему младшему товарищу. Барни всегда нравился пухлощекий Фэрфакс, но если бы ему предложили выбрать, кого из ланкаширских стрелков он не хотел бы встретить, став военнопленным, он назвал бы Эдди. Жизнерадостный малый, с которым Барни был знаком в Оксфорде, в армии стал капризным, раздражительным, а порой даже плаксивым. Эдди жаловался, что подчиненные его не уважают, насмехаются над ним и что другие офицеры разделяют их мнение.

Эдди льнул к своему университетскому приятелю и в каждом поезде устраивался рядом с ним. Барни хотелось послать его к черту, но врожденная добропорядочность не позволяла сделать это. Он жалел Эдди и обладал достаточной чувствительностью, чтобы представить себе, как нелегко быть Эдди Фэрфаксом.

Приблизительно десять дней спустя после встречи Барни с полковником Толлером военнопленные пересекли немецкую границу.

Кто-то сказал, что они уже в Баварии. Всего в вагоне было пятьдесят офицеров. Захватили и генерала, но где он находится, никто не знал. Офицеры разобрались в своих чинах, и теперь их группой командовал самый старший по званию, полковник Кэмпбелл.

Барни это не нравилось. Он не понимал, почему кто-то обязательно должен им командовать, если все они теперь узники. Когда они остановились на ночь в Реймсе, полковник Кэмпбелл возложил на себя обязанность провести проверку.

— Где ваш китель, Паттерсон? — поинтересовался он, когда Барни выпалил свое имя и номер.

— Когда меня захватили, я был без кителя, сэр.

— А ваша фуражка?

— Ее на мне тоже не было… сэр. — Как фуражка, так и китель остались в припаркованном позади бара грузовике.

— Что ж, придется найти вам китель и фуражку.

— Спасибо, сэр. — Барни не испытывал ни капли благодарности. Теперь он постоянно пребывал в плохом настроении, что раньше было ему несвойственно. Сколько еще пройдет времени, прежде чем закончится эта чертова война? Он сомневался, что сможет смириться с пленом, и все же было непохоже на то, что кто-то способен остановить Гитлера, захватившего к этому времени большую часть Европы. На скорую победу Британии и ее союзников надеяться не приходилось.

Их долго везли на грузовиках по круто взбирающейся вверх немощеной дороге, по обеим сторонам которой возвышался густой лес. Наконец они увидели свою тюрьму. Это, несомненно, была старая крепость, с высокими, сложенными из огромных камней стенами и толстыми деревянными дверями. Даже внутренние стены были каменными. Узкие, похожие на бойницы окна кто-то застеклил. Большинство комнат были настолько маленькими, что в них едва могли разместиться два человека. Как сказали военнопленным, последними обитателями крепости были монахи, чьим кельям теперь суждено было стать камерами. Чрезвычайно уместная замена[23].

На первом этаже находилась большая комната с высоким потолком. Несомненно, когда здание было монастырем, здесь проводились службы, а в былые времена — пышные обеды. Теперь, когда монастырь превратился в тюрьму, эту комнату, видимо, опять собирались использовать как столовую, поскольку тут стояло много деревянных столов со скамьями по обеим сторонам. Когда пленные офицеры вошли в зал, они увидели за одним из столов двух писарей в немецкой форме. Они записывали вновь прибывших и расселяли их по комнатам.

Отстояв почти полчаса в очереди, Барни получил клочок бумаги, на котором было указано время приема пищи и другая информация. Он обнаружил, что ему предстоит спать на четвертом этаже, в комнате номер десять. В отличие от других пленных офицеров, ему нечего было туда нести.

Взбираясь по крутым каменным ступеням, он обратил внимание на то, как холодно в здании в этот довольно жаркий июньский день. В то же время тут не было никаких признаков системы отопления. Если здесь так холодно летом, подумал Барни, то как же будет зимой?

Убранство комнаты под номером десять состояло из двухъярусной кровати, стола, двух жестких стульев и шкафчика. На одном из стульев сидел рыжеволосый молодой человек с усыпанным веснушками лицом. При виде Барни он вскочил на ноги, и они пожали друг другу руки.

— Привет, я Джеймс Гриффитц, лейтенант, полк шотландских рейнджеров. Все называют меня Джей. Я положил свои вещи на нижнюю кровать, но, если хочешь, я могу спать и наверху.

К удивлению Барни, у Джея Гриффитца, несмотря на то, что он служил в шотландском подразделении, был сильный ланкаширский акцент. Барни представился, заверил Джея, что его полностью устраивает верхняя кровать, рассказал, как он попал в плен и почему у него нет вещей.

— Не повезло тебе, — сочувственно произнес Джей, когда Барни закончил свой рассказ. Он обвел взглядом убогую комнату с голыми стенами и единственным узким окном. — Это настоящая дыра. Хотелось бы знать, надолго ли мы здесь застряли.

— Лишь бы не навсегда, — пожал плечами Барни, и оба расхохотались.

— По крайней мере, мы живы, — сказал Джей. — Во время недавних боев погиб мой двоюродный брат. Мы были ровесниками.

— Сочувствую. Возвращаясь из Дюнкерка, я встретил своего брата. Надеюсь, он благополучно вернулся домой.

— Я тоже.

Барни подошел к окну и выглянул наружу.

— Вот это вид! — невольно восхитился он. Ему показалось, он очутился на вершине мира. Окруженная толстой стеной крепость стояла на плато, до края которого было всего футов тридцать. Дальше оно круто уходило вниз, и сколько хватал глаз, вдаль простирался еловый лес, такой густой, что скорее походил на темно-зеленый ковер. Барни обратил внимание на то, что над стеной была натянута колючая проволока, в которую попадали и уже не могли выпутаться птицы. Их маленькие тельца, покрытые развевающимися перьями, подобно крошечным пугалам свисали с проволоки.

— Интересно, можно ли отсюда сбежать? — обратился Барни к своему товарищу.

— Пока я не вижу ни малейшей возможности. Даже если удастся перебраться через стену, в этом лесу очень легко заблудиться.

Несколько человек гуляли по плато вокруг здания.

— Не хочешь пройтись? — спросил Барни. — На улице мы не будем так остро чувствовать, что находимся в тюрьме.

— Не откажусь. Я тоже не прочь подышать свежим воздухом.

Молодые люди по винтовой лестнице спустились во двор, где на них дохнуло чудесным свежим ароматом. Джеймс сказал, что это запах хвои. Он рассказал Барни, что вступил в шотландский полк, чтобы сделать приятное матери, шотландке по происхождению.

Чем дольше они беседовали, тем больше обнаруживали, сколько у них общего. Джей тоже окончил университет, но его специальностью была энтомология.

— Изучение насекомых, — пояснил он, увидев озадаченное лицо Барни.

Оба предпочитали футбол, а не регби, оба были женаты чуть больше года, не любили грозу и терпеть не могли зеленых овощей.

— Особенно капусту, — добавил Барни.

Джей сделал вид, что его тошнит.

— Я бы не удивился, если бы нас здесь стали закармливать капустой. Что такое зауэркраут[24]?

— Понятия не имею, но звучит отвратительно.

Они подошли к небольшой группе заключенных, игравших в карты на каменной скамье, и некоторое время наблюдали за игрой. Похоже, за их тюрьмой уже успело закрепиться прозвище «Улей». Барни подумал, что он совсем не прочь некоторое время пожить в Улье. Особенное облегчение он испытывал от того, что ему удалось избавиться от Эдди Фэрфакса и познакомиться с Джеем Гриффитцем, который ему очень понравился. Какому-то бедняге придется жить с Эдди в одной комнате… камере.

Приближалось время ужина.

— Руки мыть будем? — поинтересовался Джей, когда они опять вошли в здание. — Или военнопленным не положено быть слишком чистоплотными?

— А в смокинги переодеваться будем? — поднял бровь Барни.

— Надеюсь, прислуга хорошо начистила столовое серебро.

— Чего я терпеть не могу, так это плохо начищенного столового серебра.

Приятели наперегонки помчались наверх и пришли к финишу одновременно.

Когда они, пыхтя, ввалились в комнату, капитан Кинг стоял у окна и смотрел на лес. Услышав их, он обернулся.

— А, Паттерсон, — весело обратился он к Барни. — Боюсь, что у нас возникла проблема, которую можете решить только вы.

У Барни появилось дурное предчувствие относительно характера проблемы, и у него внутри все сжалось.

— Речь идет об этом простофиле Фэрфаксе, — продолжал капитан. — Судя по всему, он отказывается жить с кем-либо, кроме вас. Он там внизу устроил настоящий скандал, когда узнал, что ему придется поселиться с незнакомцем. По моему скромному мнению, он нуждается в психиатрической помощи. Либо в пинке под зад. При обычных обстоятельствах я бы приказал ему заткнуться, он находится в армии, а не на курорте, но ведь обстоятельства, в которых мы оказались, обычными не назовешь. Я пришлю его сюда, если вы не возражаете. А Гриффитц может перейти в комнату номер четырнадцать, этажом ниже.

— У меня есть выбор, сэр?

— Честно говоря, нет. Я прошу вас, а не приказываю, но ваш ответ должен быть утвердительным.

— В таком случае, сэр, пусть приходит, — устало произнес Барни.

— Ваш энтузиазм, Паттерсон, достоин восхищения, — ухмыльнулся капитан.

— Вот дерьмо, — выругался Барни.

— Очень жаль, — Джей начал собирать вещи. — А кто этот Фэрфакс?

— Мы вместе учились в Оксфорде. Ему не место в армии. — Барни угрюмо уставился на шкафчик и что было силы пнул его ногой. — Хуже всего то, что его невозможно не жалеть.

— Что ж, как говорит моя мама, тебя ждет награда на небесах. — Он сжал локоть Барни. — Было бы здорово, если бы мы могли остаться вместе. — Джей усмехнулся. — Если я спущусь в комнату номер четырнадцать и закачу еще более грандиозный скандал, чем Фэрфакс, как ты думаешь, может быть, они пришлют меня обратно?

— Сомневаюсь, — Барни пожал товарищу руку. — Пока, Джей.

— Пока, Барни.

Психиатр нужен не Фэрфаксу, а мне самому, думал Барни, лежа этим вечером вниз лицом на верхней кровати и слушая нытье своего навязчивого друга.

— С тобой все в порядке, Барни? — заботливо поинтересовался снизу Эдди. — Ты целый вечер молчишь.

— Я устал. Если ты хочешь с кем-нибудь поговорить, спустись вниз. — Столовая использовалась и как гостиная. — Там полно народу.

— Я ни за что не оставлю тебя одного, старина, пока тебе не станет лучше.

— Я прекрасно себя чувствую, Фэрфакс. Просто устал. Смертельно устал, если хочешь знать.

— Если я спущусь вниз один, со мной никто не захочет разговаривать.

— Почему бы тебе не взять бумагу, которую нам выдали, и не написать письмо домой? — раздраженно ответил Барни. Он и сам бы спустился вниз, но, представив себе волочащегося в двух шагах позади него Фэрфакса, отказался от этой идеи. Барни очень хотелось написать письмо Эми, но он не сможет этого сделать, пока не окажется в одиночестве. Изливая душу, он хотел мыслить ясно.

— У меня нет настроения писать письма, — обиженно произнес Фэрфакс.

Барни не ответил.

Пятью днями позже прибыл комендант лагеря. Его звали Фредерик Хофакер. Он носил чин полковника. При этом событии никто не присутствовал, но шум небольшого автокортежа, доставившего коменданта в крепость, грохот сапог по каменному полу и лающий голос, отдающий приказы, разнеслись по всему зданию.

Был введен в действие отсутствовавший до этого распорядок дня. Заключенные должны были вставать не позднее семи утра, а ложиться в десять. К этому времени гасили свет, после чего всяческие разговоры исключались. Военнопленные должны были не меньше двух часов в день заниматься во дворе физкультурой, мыть за собой посуду после еды и самостоятельно застилать постели. Опоздавшим к столу еда выдаваться не будет, а неповиновение будет караться тремя днями карцера на хлебе и воде. За попытку побега полагался расстрел. Последнее положение было подчеркнуто дважды.

Им также сообщали, что по воскресеньям в столовой будет проводиться католическая служба, вслед за этим пастор-лютеранин будет удовлетворять духовные потребности представителей других вероисповеданий, что включало все религии земного шара.

— Не так уж плохо, — заметил Барни, закончив читать разлинеенный листок бумаги.

— Но два часа физкультуры, Барни, — опять заныл Фэрфакс. — Каждый день!

— Интересно, а как поживают наши рядовые и капралы? — многозначительно произнес Барни. — Готов побиться об заклад, что они спят все вместе в одной, набитой до отказа спальне, а не по двое в комнате, и я бы очень удивился, если бы узнал, что их кормят так же пристойно, как и нас.

Фэрфакс проигнорировал его слова. Нынче его заботило благополучие лишь одной персоны, и этой персоной был он сам.

— А в церковь ходить обязательно?

— Здесь об этом не говорится. Я буду посещать католическую службу.

— Я не знал, что ты католик, Барни.

— Я не католик, но моя жена католичка. Я стану делать это ради нее. — Это будет самым подходящим местом, чтобы помолиться об Эми, подумать о ней в спокойной обстановке, почувствовать ее близость. Барни попытался представить себе выражение лица своей матери, если бы она когда-нибудь узнала, что он присутствовал на католической службе, но ему это не удалось.

Полковник Хофакер провел в лагере неделю, прежде чем однажды утром неожиданно предстал перед заключенными, занимавшимися физкультурой во дворе. Военнопленные должны были ежедневно десять раз обогнуть Улей. Одни обегали его, другие обходили, прихрамывая или быстрым шагом, кто как мог.

Барни первым пересек финишную черту, роль которой выполняли два перевернутых ведра, и заметил высокого, с иголочки одетого немецкого офицера, который прохаживался по двору взад-вперед. Несколько шагов в одну сторону, несколько шагов в другую. Одну руку он заложил за спину, а в другой сжимал рукоять небольшой трости, которую держал под мышкой. Двое вооруженных винтовками солдат составляли некое подобие его охраны. День был очень теплый, и Барни подумал, что немецкому офицеру, должно быть, ужасно жарко в облегающем сером мундире с высоким воротничком, плотных брюках и высоких, до блеска начищенных сапогах.

— Ты всегда первый, — заметил Джей, подбегая к нему.

— Потому что я в прекрасной форме. — Барни продолжал бежать на месте, высоко поднимая колени и размахивая руками в воздухе, как если бы он тонул. В других обстоятельствах он был бы в восторге от пробежек на свежем, напоенном хвойным ароматом воздухе. Он был одет в защитного цвета майку, шорты и лёгкие парусиновые туфли на резиновой подошве, которые полковнику Кэмпбеллу удалось для него раздобыть. Барни также снабдили кителем, фуражкой и шинелью. Все это было ему велико, но он решил, что было бы гораздо хуже, если бы вещи оказались тесными. Барни не стал спрашивать, откуда взялась эта одежда, но подозревал, что ее сняли с убитого.

К ним не спеша подошел капитан МакДермотт из полка шотландских рейнджеров. Он обошел плато всего пару раз. Это был самый маленький обитатель Улья, еще меньше, чем Эдди. Его рост составлял всего пять футов пять дюймов, зато чувства юмора ему было не занимать.

— Нам придется изготовить кубок, Паттерсон, и вырезать на нем твое имя, — протянул МакДермотт. — Кстати, если я не ошибаюсь, вон там прохаживается полковник Хофакер. На мой вкус он немного фатоват. Красавчик Бруммель[25], ни дать, ни взять.

Капитан подал знак лейтенанту Клайву Казинсу построить младших офицеров. Перед войной Казинс учился на аукциониста и обладал глубоким, как иерихонская труба, голосом. Он протрубил приказ, и пленные выстроились в две шеренги как раз к тому моменту, когда Эдди Фэрфакс, пыхтя, показался из-за поворота. Его лицо было мокрым от пота.

— Мне кажется, я пробежал одиннадцать кругов вместо десяти, — задыхаясь оправдывался он, становясь в конце первой шеренги. Ему никто не поверил.

— Вольно, — рявкнул Казинс.

В этот момент комендант приблизился к капитану Мак-Дермотту и остановился перед ним, возвышаясь, как колонна, над его головой. Оба офицера отдали друг другу честь. Немец щелкнул каблуками и подобно механической игрушке поднял в приветствии дрожащую от напряжения руку.

— Хайль Гитлер, — пролаял он. Послышалось хихиканье. Капитана МакДермотта это, однако, не смутило.

— Боже, храни короля, — мягко произнес он.

Молодой немецкий офицер сделал шаг вперед и слегка поклонился. У него было женственное лицо с небольшими пухлыми губами.

— Я буду переводить для полковника Хофакера, — негромко произнес он на отличном английском языке почти без немецкого акцента. — Он просит вас еще раз скомандовать вашим людям «смирно», чтобы он мог провести осмотр.

— Смир-рна-а! — завопил Казинс. Опять раздалось хихиканье. Капитан МакДермотт нахмурился и едва заметно покачал головой. Он давал понять, что не следует без необходимости обострять отношения с неприятелем. После этого уже никто не смеялся.

Полковник Хофакер медленно двинулся вдоль шеренги, на мгновение останавливаясь перед каждым пленным и впиваясь в его лицо взглядом, как будто пытался запечатлеть его в памяти. Вблизи он оказался крайне непривлекательным типом. Ему было не меньше пятидесяти лет, его лицо было изрыто оспой, а нос приплюснут и неестественно искривлен. Барни представил себе, как много лет назад на этот нос с силой опустился кулак, изуродовав Хофакера на веки-вечные. Несмотря на невзрачную внешность, было совершенно очевидно, что сам полковник о ней очень высокого мнения. «Душка», — сказала бы о нем Эми. Маленькие глазки полковника высокомерно взирали на заключенных, а мощные плечи были самоуверенно откинуты назад. В то же время он выглядел очень болезненным, а белки его глаз были желтыми.

Барни стоял во второй шеренге, и ему стало не по себе, когда полковник остановился перед ним. Хофакер гораздо дольше обычных нескольких секунд сверлил его своими маленькими глазками, и неловкость Барни быстро сменилась отвращением. Он уставился в затылок стоящего впереди человека и сделал вид, что не замечает полковника.

Хофакер окончил осмотр.

— Danke schön[26], — сказал он, обращаясь к капитану Мак-Дермотту, и слегка наклонил вперед свою деревянную шею, после чего направился прочь, сопровождаемый переводчиком и вооруженной охраной.

Через несколько дней Эдди Фэрфакс заболел. Все началось с температуры и головной боли, которая не давала ему спать всю ночь. Барни не спал вместе с ним, потому что Эдди стонал, не переставая. На следующее утро капитану Кингу удалось раздобыть для него несколько таблеток аспирина, но они не помогли. Эдди становилось все хуже, его дыхание было хриплым и затрудненным. К концу дня он потерял сознание.

Поскольку среди заключенных не было никого, кто разбирался бы в медицине, а в медпункте на первом этаже все еще не было персонала, полковник Кэмпбелл отправился к коменданту попросить, чтобы к больному привезли врача. Он вернулся через пятнадцать минут, кипя от ярости. Ему сказали, что полковник Хофакер очень занят и не сможет его принять.

— Я поговорил с переводчиком, и он пообещал передать мою просьбу коменданту. Я сказал ему, что, если они ничего не предпримут, я сообщу куда следует о том, что его чертов комендант не выполняет условий Женевской конвенции по условиям содержания военнопленных. — Полковник фыркнул. — Этот парень посмотрел на меня как на пустое место. Он не хуже меня понимает, что в настоящий момент вероятность того, что я сообщу кому-либо мало-мальски серьезному о том, что происходит в этом чертовом лагере, равна нулю.

— Мне этот Хофакер с самого начала не понравился, — кивнул капитан Кинг.

Эта беседа состоялась у дверей комнаты Барни и Эдди. Барни слушал, и на душе у него было тяжело. Каким-то необъяснимым образом он любил Эдди. Нет, не любил, скорее чувствовал, что несет за него ответственность. В данный момент Барни был единственным человеком, который мог позаботиться об Эдди.

— Паттерсон, — обратился к нему полковник, — вы бы лучше присмотрели себе другое место для ночлега. Болезнь Фэрфакса может оказаться заразной.

— В таком случае, сэр, я уже наверняка ее подцепил. Если не возражаете, я останусь, вдруг Фэрфаксу что-нибудь понадобится.

— Молодчина, Паттерсон. Но я настаиваю, чтобы вы спустились вниз к ужину. Я поручу кому-нибудь присмотреть за ним, пока вас не будет.

В эту ночь Барни не давали спать не стоны и тяжелое дыхание Эдди, а его молчание. Он, как труп, лежал на кровати, не двигаясь и не издавая ни звука. Барни то и дело перегибался через край своей койки, чтобы убедиться, что Эдди еще жив, и вздыхал с облегчением всякий раз, когда замечал подрагивание его век или едва заметное движение одеяла, как доказательство того, что он все еще дышит.

В последний раз убедившись, что Эдди по-прежнему находится в мире живых, Барни не стал ложиться. Фосфоресцирующая стрелка его часов показывала, что было уже без четверти три. Его окружала гнетущая тишина. Он сел на кровати, прислонившись к стене, и задумался над своей жизнью. Тоска по Эми причиняла ему физическое страдание. Барни представил себе, как она спит на их двуспальной кровати в маленькой квартирке, в которой они провели вместе каких-то четыре месяца. Это были самые значительные и удивительные месяцы в его жизни. Он закрыл глаза и коснулся ее волос, щек, изгиба ее подбородка, светящихся плеч. Затем он откинул покрывало и увидел, как ночная рубашка обвилась вокруг ее ног…

— Прошу прощения.

Барни так испугался, что у него вырвался непроизвольный возглас.

— Слушаю вас? — сказал он, когда увидел, что в комнату вошел немецкий переводчик.

— Прошу прощения за то, что испугал вас, но я опасался стуком разбудить вашего друга, — мягким голосом извинился переводчик.

— Что вам нужно? — Необходимость говорить шепотом заставила Барни сдержать раздражение.

— Комендант хотел бы поговорить с вами.

— Сейчас? — он посмотрел на часы. — В три часа ночи?

— Сейчас. Пойдемте, пожалуйста. — Немец жестом показал ему, чтобы он вставал.

Барни не двинулся с места.

— Для чего я ему нужен?

— Он сам вам скажет. Думаю, это имеет отношение к вашему другу. — Взгляд переводчика скользнул вниз, на Эдди.

— Ладно. — Это была странная просьба в странное время, но Барни не колебался. Он спустился с кровати, оделся и последовал за переводчиком, осторожно прикрыв за собой дверь.

Они спустились в столовую, обычно шумную и оживленную, но в этот час безлюдную и тихую, и прошли по коридору, о существовании которого Барни и не подозревал. Его провожатый открыл дверь, и они вошли в небольшую комнату, в которой стояло два письменных стола с пишущими машинками и телефонными аппаратами. В углу комнаты Барни увидел дверь, в которую и постучал переводчик. Не дожидаясь ответа, он жестом пригласил Барни войти в эту дверь и закрыл ее за ним.

Барни словно очутился в другом мире. Его изумленному взору предстали богатые гобелены и красочные полотна, покрывавшие каменные стены, черный, отделанный золотом письменный стол, сервант, круглый стол и стулья. Пол был устлан яркими коврами. На столе в вазе стояли цветы, распространяя дурманящий аромат по жарко натопленной комнате. В камине потрескивали поленья.

На обитом алой тканью диване посередине комнаты полусидел-полулежал полковник Хофакер, комендант Улья. Он курил сигарету в мундштуке из слоновой кости. Поверх черной шелковой пижамы на нем был халат из такой же ткани. Одна нога в черном шлепанце лежала на диване, другую он опустил на ковер. Его волосы были густыми, черными и довольно длинными для военного. Он посмотрел на Барни и улыбнулся. Барни не улыбнулся в ответ. В этом человеке было что-то такое… ему не удавалось подобрать точное определение. Декадентское! И выглядел он на удивление болезненно, как будто его что-то поедало изнутри.

— Что вы хотели мне сказать? — вежливо осведомился Барни, помня, что его привели сюда из-за Эдди и от грубости лучше воздержаться.

— Присядьте, лейтенант.

— Спасибо, я лучше постою.

— Как хотите. — Комендант пожал плечами.

— Я думал, вы не говорите по-английски.

— Если люди думают, что ты не понимаешь, о чем они говорят, иногда можно услышать довольно любопытные вещи. — Последовала пауза. — Вы очень красивый молодой человек, лейтенант Паттерсон, — наконец опять заговорил комендант.

— Что? — Этого Барни никак не ожидал. К своему ужасу, он почувствовал, что краснеет.

— У меня есть слабость к красивым молодым людям, — вкрадчиво продолжал комендант. — Вы готовы удовлетворить мою слабость, лейтенант?

— О господи, нет! — залепетал Барни. Он попятился, чтобы увеличить расстояние между собой и полковником.

— Даже ради своего друга? — Немец опять улыбался. Он поднес сигарету к губам и выпустил облако дыма.

— Нет! — задыхаясь, произнес Барни. — Ни за что на свете!

— Если вы передумаете, врач осмотрит лейтенанта Фэрфакса в течение получаса. — Хофакер потянулся к стоящей рядом пепельнице и затушил сигарету. — В ближайшей деревне есть хороший врач, и я сразу же пошлю за ним машину.

— Уверяю вас, что я не передумаю.

Когда Барни вернулся в свою комнату, дыхание Эдди изменилось. Теперь вдохи были очень короткими и сопровождались скрежещущими звуками, как будто он задыхался. Что, если это предсмертные хрипы? — в ужасе думал Барни. Что, если Эдди умрет, в то время как он мог бы его спасти? Нельзя сказать, что Барни впервые столкнулся с гомосексуализмом. Сам он ничего подобного себе не позволял, но в Оксфорде это было обычным делом. Некоторые родились такими, другие просто развлекались.

Эдди, похоже, совсем перестал дышать, затем начал по-настоящему задыхаться. Барни опустился на колени возле его кровати и попытался нащупать пульс. Ничего. Через минуту у Эдди начался новый приступ удушья.

Бог ты мой! Неужели жизнь человека стоит меньше, чем временное унижение?

Нет.

Барни ринулся вниз по ступенькам в жилище коменданта. Когда он открыл дверь небольшого кабинета, переводчик сидел за одним из письменных столов и что-то писал в блокноте.

— Скажите полковнику Хофакеру, что я сделаю то, что он хочет, после того, как врач осмотрит моего друга, и только в том случае, если он сможет ему помочь. Я даю слово чести.

— Я ему сейчас сообщу, — переводчик встал из-за стола. Его маленькие розовые губы изогнулись в ироничной усмешке. — Он был уверен, что вы вернетесь. Поэтому и приказал мне подождать.

Барни остался внизу. Он ничем не мог помочь Эдди, если тот вдруг решил умереть в его отсутствие. Барни сел возле одного из длинных столов в столовой и попытался подавить отчаянное желание закурить. Ему показалось, что прошла целая вечность, прежде чем он услышал, как машина выехала за ворота крепости. Шум двигателя начал удаляться и постепенно затих. Больше ничто не нарушало тишину ночи.

Наконец машина вернулась. Появился переводчик и открыл дверь, прежде чем водитель успел позвонить и разбудить всех неожиданным резким звуком. Он же провел наверх врача, плотного краснолицего мужчину с седеющими волосами и густой бородой. Не прошло и двух минут, как переводчик снова спустился.

— Один из ваших офицеров, капитан Кинг, должно быть, услышал, как подъехала машина, и пришел посмотреть, что происходит, — сообщил он Барни, садясь напротив, с другой стороны стола. — Похоже, и он, и врач говорят по-французски, так что они могут общаться без моей помощи.

— Что вы сказали капитану? — быстро спросил Барни.

— Что состояние лейтенанта Фэрфакса ухудшилось, вы стали настаивать, чтобы мы послали за врачом, и комендант пошел вам навстречу.

— Спасибо.

— Хотите курить? — Переводчик извлек из кармана блестящий черный портсигар с серебряными инициалами Ф. Дж., выгравированными на крышке.

— Меня зовут Франц Джегер, — сообщил немец. — До войны я работал в лондонском представительстве «мерседес-бенц». Наш салон находился в Мэйфэр, неподалеку от американского посольства.

Барни с благодарностью принял сигарету, и собеседник помог ему прикурить.

— Спасибо, — еще раз пробормотал Барни.

— Мне очень жаль, что так получилось, — произнес Франц Джегер.

— Что вы имеете в виду? — спросил Барни. Ему хотелось, чтобы переводчик ушел. Он предпочел бы остаться один.

Его собеседник развел маленькими белыми ручками в жесте, напоминающем отчаяние.

— Войну, потери с обеих сторон, коменданта.

— Зачем же вы пошли в армию?

— За меня все решил мой отец, — угрюмо ответил переводчик. — Я вернулся в Германию, потому что заболела моя мать, и намеревался пробыть здесь всего несколько дней. Мама умерла, фюрер вторгся в Польшу, Великобритания объявила Германии войну, и я застрял. Если бы был выбор, я предпочел бы остаться в Лондоне, даже если бы это означало интернирование меня как иностранца на остров Мэн вместе с моими друзьями-иноземцами. Насколько я знаю, это очень неплохой курорт, и лагерь для военнопленных в Баварии значительно ему уступает. Я чувствую себя здесь таким же узником, как и вы.

Барни никогда не бывал на острове Мэн, но тоже был уверен, что выбрал бы его, а не Баварию.

— Когда эта идиотская война закончится, — продолжал Франц Джегер, — я вернусь в Лондон. — Он швырнул окурок на пол, достал из портсигара еще одну сигарету и предложил ее Барни.

Барни щелчком отправил свой окурок в полет и взял предложенную сигарету. Франц Джегер уже собирался положить портсигар обратно в карман, но вместо этого высыпал его содержимое на стол.

— Забирайте все. У меня их полно.

— Спасибо. — Барни положил сигареты в нагрудный карман своего огромного мундира.

— Он умирает. Я говорю о коменданте, — отчужденным голосом опять заговорил немец. — Его поедает рак. Он не сможет терроризировать вас слишком долго.

— Угу, — отозвался Барни. Вряд ли полковник Хофакер умрет до наступления следующей ночи, зато существует большая доля вероятности, что это сделает Эдди Фэрфакс, и тогда Барни не придется выполнять данное обещание.

Эдди не умер. Оказалось, что у него пневмония и ему следовало сидеть в кровати, а не лежать на спине.

— Чтобы отходила жидкость, — туманно пояснил капитан Кинг. — Врач дал Эдди какое-то лекарство, я не знаю, как оно называется, оно немецкое.

— Он выглядит намного лучше, — заметил Барни. Эдди сидел в постели, обложенный полудюжиной подушек. Он спал глубоким сном, его щеки слегка порозовели, и дыхание было свободным.

Прошло несколько дней. Врач приезжал ежедневно, и состояние Эдди продолжало улучшаться. Неделю спустя он уже мог разговаривать, и его аппетит почти нормализовался, хотя Эдди все еще был очень слаб и мог сделать лишь несколько шагов по комнате.

Полковник Хофакер изумил всех, кроме Барни, передавая больному всевозможные угощения: куриную грудку, свиные отбивные, марципановые пирожные. Остальным военнопленным такая еда и не снилась.

— Мы недооценили этого парня, — заметил полковник Кэмпбелл.

Миновала еще одна неделя, и от болезни Эдди не осталось и следа, как будто он и не болел вовсе.

Барни теперь не спал по ночам, и появление среди глубокой ночи Франца Джегера его ничуть не удивило. В Улье было тихо, как в могиле.

— Комендант ждет вас, — прошептал переводчик.

Барни схватил мундир, сунул ноги в туфли и последовал за ним вниз.

Когда они вошли в зал, в котором заключенные принимали пищу, Барни опустился на один из стульев.

— Присядем на минутку, — предложил он переводчику. В огромной комнате было невероятно холодно. Ничтожное отопление, согревавшее ее днем, было выключено, и руки Барни превратились в ледышки.

На лице переводчика отразилось удивление, но он сел за стол напротив Барни.

— Я не собираюсь идти к коменданту, — сказал Барни, — и был бы благодарен вам, если бы вы ему об этом сообщили.

— Но вы пообещали, лейтенант, — его собеседник слегка нахмурился, — вы дали слово.

— Большинство людей на моем месте поступили бы точно так же, — напрямик заявил Барни. — Мой друг умирал, а от меня потребовали невозможного. Лейтенант Фэрфакс и без этого имел право на врача.

— Это действительно так, — наклонил голову переводчик, — но, боюсь, коменданта не интересуют ничьи права. Он предполагал, что вы можете изменить своему слову, и попросил передать вам, что если это случится, в ближайшем будущем один из ваших товарищей будет застрелен при попытке к бегству. Будет совсем нетрудно застрелить человека, гуляющего в одиночестве, а потом заявить, что он пытался разрезать колючую проволоку и бежать.

— Он этого не сделает! — задохнулся Барни. Его захлестнула волна ужаса.

— Боюсь, что сделает. — В голосе Франца Джегера звучало сочувствие. — Коменданту наплевать, что другие о нем думают. Как я уже сказал вам, он умирает и его последнее желание на этой земле — обладать вами.

Как там звучит эта фраза в самом конце «Повести о двух городах»[27]? — пытался припомнить Барни, несколькими минутами позже входя в комнату коменданта. «То, что я сейчас делаю, намного лучше всего, что я когда-либо сделал…» Что-то в этом роде.

Эдди Фэрфакс никогда не узнает, что сделал для него его друг.

Полковник Хофакер исчез за несколько дней до Рождества. Ходили слухи, что он лег в больницу. На Новый год заключенным сообщили, что он умер.

«Вы понятия не имеете, каким он был на самом деле!» — хотелось крикнуть Барни, когда он слышал, что о полковнике говорят как о порядочном человеке. При Хофакере в Улье царила спокойная и непринужденная атмосфера, введенные им правила были разумными, и охранники почти не беспокоили заключенных. А что он сделал для Эдди Фэрфакса, когда тот заболел!

Новый комендант, майор фон Вальдау, держался в тени. Раз в неделю он встречался с полковником Кэмпбеллом, старшим среди военнопленных офицеров, и они обсуждали вопросы, касающиеся пленных и их содержания. Условия ухудшились в начале нового года, когда прибыла еще сотня пленных. Теперь в каждой комнате жили по четыре человека.

Постепенно до узников начало доходить, что они здесь надолго и надежды на скорую встречу с близкими нет.

Пройдет более четырех лет, прежде чем они вновь обретут свободу. Эти годы будут долгими и монотонными, но пережить их поможет сила человеческого духа, восторжествовавшая над несчастьями. Пленные организовали драматическую студию, библиотеку, различные клубы по интересам. Они читали друг другу лекции и стихи, проводили спортивные состязания и писали книги, учились чинить обувь и штопать носки, а также изобретали множество других способов проводить время и делать свою жизнь насыщенной и интересной.

Но Барни Паттерсон так и не смог забыть, что он совершил для того, чтобы спасти жизнь Эдди Фэрфакса. Это настолько нарушило его внутреннее равновесие, что его личность претерпела заметные изменения, а воспоминания об этой ночи преследовали его до конца дней.