Человек из пустыни

Глава 3. Беженцы

После войны с Зормом Альтерия принимала участие ещё в нескольких локальных конфликтах в Галактике, выступая в качестве миротворца, но в начале 3105 года один из таких локальных конфликтов начал разрастаться в серьёзную войну. Нарушителями мира и порядка были объединённые силы Оммона, Деарба и Вахиады, которые напали на своего соседа Тогоон. Им удалось полностью разбить слабую армию Тогоона и оккупировать его. Почувствовав вкус лёгкой победы и не боясь санкций со стороны Межгалактического правового комитета, агрессоры выбрали новую цель — Эа. Эа не держала регулярной армии: по давнему соглашению, прекрасные эанские жительницы были под защитой Альтерии. Оммон, Деарб и Вахиада не могли не знать о том, что, нападая на Эа, они тем самым объявляли войну Альтерии, но, тем не менее, нападение произошло, и случилось это летом 3105 года, 12-го амбине. А за три дня до этого умер король Альтерии Дуннган, и временно исполняющим его обязанности был назначен премьер-министр Райвенн. Вся Альтерия была погружена в шестидневный траур, когда с Эа пришли тревожные вести: поблизости были замечены подразделения объединённой армии захватчиков. Удар был нанесён уже через считанные часы после этого — и сразу по столице Эа, 40-миллионному городу Айенниа, а также ещё по нескольким крупным городам. Эа просила о помощи, и Альтерия не могла ей отказать.

О том, что снова началась война, Джим узнал из утреннего выпуска новостей, когда они с лордом Дитмаром завтракали. Альтерия принимала беженцев из подвергнувшихся обстрелу эанских городов в свои планетарные колонии Бошум, Кунгар, Лаакс и Фаркуа, для этой цели также были предоставлены огромные гостиничные комплексы на альтерианском спутнике Униэле. Эанок также размещали и на самой Альтерии. Гостиниц и временных палаточных городков не хватало, и многие лорды объявили о своей готовности принять в свои просторные особняки эанских беженок.

— Мы тоже пустим к себе беженцев, милорд? — спросил Джим лорда Дитмара.

— Полагаю, мы обязательно должны оказать гостеприимство нашим эанским друзьям, — ответил тот. — Мы в состоянии разместить у нас в доме несколько эанских семей, а если потребуется, можно предоставить сад под палаточный городок.

Почти сразу, как только лорд Дитмар уехал в академию, Эннкетин принял первый звонок. Он позвал Джима к телефону:

— Ваша светлость, там спрашивают, не можем ли мы принять беженцев с Эа.

Подойдя к телефону, Джим услышал мелодичный голос, говоривший по-альтериански с лёгким акцентом:

— Джим, это ты? Говорит Икко Аэни. Ты меня помнишь?

— Госпожа Аэни?! — воскликнул Джим. — Что вы, я ни на день не забывал вас… Вам нужно разместиться? Приезжайте, мы с радостью примем вас!

— Кров нужен не мне одной, Джим, — сказала г-жа Аэни. — Со мной моя семья и семья моей подруги. Всего нас двенадцать. Вы можете принять сразу столько?

— Конечно, госпожа Аэни, о чём речь! — воскликнул Джим. — Дом большой, вы все поместитесь! Приезжайте, мы ждём вас!

— Мы очень благодарны тебе, Джим, — проговорила г-жа Аэни, и в её голосе зазвенели радостные нотки.

Джим велел Эннкетину приготовить все гостевые комнаты в доме, а сам связался с лордом Дитмаром и сообщил ему о том, что к ним приезжают эанки.

— Ты всё правильно сделал, мой милый, — сказал лорд Дитмар. — Окажи им всевозможное гостеприимство.

Эанок привёз маленький аэробус. Эннкетин пошёл их встречать, а Джим с волнением ждал в гостиной, стоя напротив двери. Эннкетин открыл дверь, вошёл и посторонился, сказав:

— Проходите. Добро пожаловать.

Первой вошла г-жа Аэни с сумкой на колёсиках и серебристым ранцем за плечами, держа за руку ещё одну эанку с точно таким же ранцем. Следом за ними вошли ещё десять эанок — кто с сумками, кто без, но у всех были серебристые ранцы. Все они на первый взгляд казались одного возраста, различаясь лишь цветом глаз и немного — чертами лица. Одеты все двенадцать эанок были в одинаковые серебристо-голубые костюмы и сиреневые сапоги, а головные уборы у всех были белые.

— Здравствуйте, — сказал Джим. — Чувствуйте себя как дома, вы здесь в безопасности. Я друг госпожи Аэни, а значит, и ваш.

Первой головной убор сняла г-жа Аэни, а все остальные последовали её примеру, нагнув гладкие головы в поклоне. У всех было разное количество круглых точек. Больше всего их было у г-жи Аэни и эанки, которую она держала за руку: у них они шли через всю голову, от лба до основания черепа. У четырёх эанок они доходили только до темени, а у шести остальных ряды точек были ещё короче. Джим подошёл к г-же Аэни и обнял её.

— Я очень рад вас видеть, госпожа Аэни! Жаль только, что мы встретились при таких печальных обстоятельствах.

Г-жа Аэни опустилась на колено, взяла руку Джима и приложилась к ней лбом, то же сделала эанка, которую она держала за руку.

— У нас нет слов, чтобы выразить тебе нашу признательность, — проговорила г-жа Аэни. — Наша планета подверглась обстрелу, и мы были вынуждены её покинуть из соображений безопасности. Гостиницы на вашем спутнике Униэле уже забиты до отказа, да и здесь, на Альтерии, также уже проблематично найти свободные номера. Помня о тебе, мой друг, я подумала, что ты не откажешь мне в помощи. Мы постараемся не слишком стеснять вас и при первой же возможности вернёмся домой.

— Вы можете оставаться здесь столько, сколько будет необходимо, — сказал Джим. — Вы правильно сделали, что обратились ко мне. Я счастлив, что могу наконец отплатить вам за добро, которое вы для меня сделали.

— Позволь представить тебе мою подругу, — сказала г-жа Аэни, снова беря за руку стоявшую рядом с ней эанку. — Её зовут Амеа Оми, мы с ней вместе уже очень давно.

Джим поклонился.

— Рад познакомиться, госпожа Оми.

Далее г-жа Аэни представила остальных. С ней прилетела её дочь Одда со своей подругой Иа и внучка Эла с подругой по имени Ална. Иа была с дочерью Юмой, которую сопровождала её подруга Уно. Со стороны г-жи Оми было четверо эанок: её дочь Улло с подругой Арио, внучка Име, а также Онна, дочь Арио.

— Боюсь, я не всех сразу запомнил, — признался Джим.

— Мы прикрепим себе карточки с нашими именами, написанными альтерианским алфавитом, — улыбнулась г-жа Аэни. — Для вашего удобства.

Из двенадцати прибывших эанок только половина хорошо говорила по-альтериански. Сама г-жа Аэни изъяснялась безупречно, лишь с чуть приметным акцентом, точно так же владела альтерианским языком г-жа Оми, и их дочери со своими подругами тоже бегло говорили. Их внучки изъяснялись несколько хуже, на ломаном альтерианском, а остальные эанки лишь понимали, но не могли свободно изъясняться. Джим показал им гостевые комнаты, которых было ровно по их числу — двенадцать, но г-жа Аэни сказала, что столько комнат им не нужно. Эанки разместились в двух комнатах, по шестеро; у каждой с собой в серебристом ранце была переносная надувная кровать, и они поставили их одну возле другой, так что между ними остались лишь небольшие проходы.

— А вам не будет тесно? — удивился Джим.

Г-жа Аэни сказала, что на Эа они все жили в одном доме с одной общей спальней и привыкли быть все вместе, одной большой семьёй. Даже такое размещение в двух комнатах было для них непривычно, но поскольку все двенадцать кроватей в одной комнате не помещались, пришлось разделиться.

Далее Джим показал им ванную. Г-жа Аэни сказала:

— Мы моемся раз в несколько недель, так как наша кожа очень сухая и не требует частого мытья. Поэтому в этом отношении мы вас не стесним. Скорее всего, мы вообще не воспользуемся вашей ванной, так как у нас с собой есть гигиенические салфетки, которые для нашей кожи даже лучше подходят, чем вода.

С питанием дело обстояло следующим образом. Эанки в принципе могли есть альтерианскую еду, но они не хотели обременять хозяев. У них с собой был большой запас ампул с энергетическим концентратом, инъекции которого вполне заменяли обычное питание. Как пояснила г-жа Аэни, они не всегда питались таким способом: энергетическим концентратом пользовались лишь в экстренных случаях — например, в дальних экспедициях, когда добыча пропитания была проблематична или невозможна. Одной инъекции было достаточно, чтобы поддерживать силы в течение двух суток.

В качестве дополнения к энергетическому концентрату эанки запаслись растворимым питательным концентратом, одного кубика которого было достаточно для приготовления десяти литров бульона. Один литр этого бульона обеспечивал организм суточной нормой питательных веществ и витаминов.

— Всё, что нам потребуется, это питьевая вода, — сказала г-жа Аэни. — Мы не станем для вас обременительными гостями.

— Поверьте, вы не обремените нас, — заверил Джим. — Мы сможем прокормить вас, так что эти экстренные способы питания вам ни к чему.

— И всё же позвольте нам сэкономить ваши затраты, — сказала г-жа Аэни, ласково кладя руку на плечо Джима. — Настаёт непростое время, и экономия не будет лишней.

Сразу по прибытии усталые, натерпевшиеся бед эанки расположились на отдых. Лишь г-же Аэни не терпелось пообщаться с Джимом: они не виделись уже много лет, и им было о чём поговорить. Г-жа Аэни хотела знать всё, что произошло с Джимом за эти годы, и он не стал ничего утаивать. Его рассказ был длинным, но г-жа Аэни была терпеливой и неравнодушной слушательницей. Её интересовало главным образом одно: счастлив ли Джим?

— Да, я могу сказать, что я счастлив, — сказал Джим. — Я произвёл на свет четверых детей и одного усыновил, с милордом Дитмаром мы живём в любви и согласии уже почти восемнадцать лет, и за эти годы у нас не было ни одной сколько-нибудь серьёзной ссоры. Я очень люблю моих детей и уверен, что это взаимно. Да, пожалуй, я счастлив.

— Ты стал так непохож на того запуганного несчастного ребёнка, каким я увидела тебя у этого негодяя Ахиббо, — проговорила г-жа Аэни.

— Тогда я и представить себе не мог, что меня ждёт, — сказал Джим.

Эанки были очень дружными. Хоть они и расположились в максимальной тесноте, им всё равно не хватало друг друга, и, когда они не спали, они собирались все в одной комнате. Главой семьи была, очевидно, г-жа Аэни, потому что все остальные её слушались. Г-жа Оми тоже пользовалась авторитетом, но в целом в семье царила атмосфера равноправия, дружелюбия и взаимной привязанности. Однако на фоне общих дружеских взаимоотношений выделялись особые отношения, существовавшие в парах г-жа Аэни — г-жа Оми, Одда — Иа, Эла — Ална, Юма — Уно, Улло — Арио. За ними, вероятно, стояла более глубокая и нежная привязанность, которая больше походила на любовь, чем на дружбу. Института брака у эанок не существовало, но пары всё же образовывались; в эанском языке не существовало понятия «любовник», и обе эанки в паре назывались подругами, а само слово «подруга» в этом случае было синонимично слову «возлюбленная». Все физические отношения между подругами-возлюбленными ограничивались нежными прикосновениями, они часто держались за руки, а особыми жестами были поглаживания по голове и соприкосновение щеками. Поцелуи у них не были приняты. Ещё подруги брили друг другу головы: это был знак особого доверия. Джиму наконец стало ясно, зачем эанки тщательно сбривали растительность на голове: волосяной покров снижал их экстрасенсорные способности, закрывая особые области под кожей головы, которые являлись частью их сложной и сверхчувствительной нервной системы. Это также объясняло, почему поглаживание головы было у эанок особым жестом. Нежное поглаживание тёплой, неравнодушной рукой вызывало у эанки такие чувства, которые по своей силе в десяток раз превосходили оргазм. А круглые точки на голове обозначали их возраст: чем их было больше, тем старше была эанка. Лишь по этим точкам и было возможно определить их возраст, потому что признаков старости в их внешнем виде не было.

Между тем на подступах к Эа развернулись полномасштабные военные действия. Альтерианские войска образовали заслон, не подпуская врага слишком близко к Эа, но и саму Альтерию вскоре пришлось оборонять от вконец обнаглевшего агрессора. В помощь Альтерии для защиты её удалённых колоний Межгалактический комитет выслал довольно многочисленный контингент войск, что позволило сосредоточиться на обороне Эа и Альтерии. Для Арделлидиса настали дни тревожного ожидания: его супруг Дитрикс воевал на одном из самых горячих участков фронта. А Джиму казалось, что вернулось прошлое: сын Странника, год назад окончивший ту же лётную академию, что и Фалкон, тоже отправился на войну. Объединённые общей болью, Джим и Арделлидис сблизились, часто навещали друг друга и без конца говорили о том, что волновало их больше всего: об этой войне и о дорогих им людях, с которыми она их разлучала.

— Зачем эта война? — неустанно возмущался Арделлидис. — Разве она наша? Она нам навязана! Ну и пусть бы Эа сама воевала с этими… как их… в общем, с этими противными врагами!

Джиму было неудобно перед г-жой Аэни и её семьёй за такие разговоры своего родственника.

— Ты не прав, мой дорогой, — возражал он. — Позволь тебе объяснить: у Эа нет своей армии, и если мы её не защитим, она будет просто уничтожена.

— Почему это у неё нет своей армии? — искренне удивлялся Арделлидис. — Как странно! У всех государств есть армии, а у неё нет. Как это так?

— Потому что народ Эа уже давно отказался от агрессии, — объяснял Джим. — Они живут мирно, занимаются мирными делами и не тратят кучу средств на содержание армии. С чем бы это сравнить? Вот, взять, к примеру, тебя. Скажи, ты любишь драться?

— Не люблю и не умею! Зачем это мне? — отвечал Арделлидис. — А чтобы меня защитить, у меня есть мой пушистик… То есть, Дитрикс.

— Точно так же и здесь, — говорил Джим. — Эа — это как бы ты, а Альтерия вроде как Дитрикс. Понимаешь?

— Насчёт меня и Дитрикса понимаю, а насчёт Эа и Альтерии — не совсем, — отвечал Арделлидис. — Дитрикс будет меня защищать, потому что я его спутник, и он меня любит, а с какой стати Альтерия должна посылать на смерть своих лучших ребят из-за Эа, которая, видите ли, не желает держать свою армию?

Джиму приходилось объяснять Арделлидису, что Эа с Альтерией связывают давние дружеские отношения и сотрудничество во многих мирных сферах, и что Альтерия не может оставаться в стороне, отдав Эа на растерзание врагу. Конечно, отказавшись от армии, Эа поставила себя в беззащитное положение по отношению к внешней агрессии, но ей повезло с союзником: Альтерия была готова в беде подставить ей своё сильное плечо. Но, вопреки всем этим доводам, Арделлидис всё равно не желал соглашаться с тем, что Альтерия должна была воевать.

— Почему Эа прячется за нашей спиной, в то время как такие замечательные, такие сильные и храбрые ребята, как мой спутник и твой сын, должны драться и отдавать свои жизни?

После этих разговоров Джиму приходилось извиняться перед эанками и заверять, что далеко не все альтерианцы разделяют мнение Арделлидиса. Но в его душе постоянно жила тревога за сына: не собиралась ли Бездна отнять его, как она уже отняла Странника? Илидор слал коротенькие весточки:

«Папуля, я тебя люблю, у меня всё отлично. Привет Лейлору, Философу и Д&Д»

«Я жив и здоров, не бойся за меня. Люблю тебя очень-очень. Поцелуй от меня Лейлора, привет близняшкам и Философу»

«У нас жарковато, но мы держимся. Скучаю и люблю, целую сто тысяч раз»

От послания до послания Джим жил в тревоге и напряжении, а когда Илидор давал о себе знать, с его души падал тяжёлый камень, но всего на день или два, а потом снова продолжалось ожидание, продолжалась тревога. Один раз сын прислал такую весть:

«Милый папуля, я чуть-чуть поджарился. Не пугайся, скоро буду здоров. Целую тебя и Лейлора. Привет всем остальным, я их тоже люблю».

Это послание привело Джима в такое смятение, что он две ночи не мог спать — всё думал, что означало «чуть-чуть поджарился». Через две недели Илидор сообщил:

«Мои родные, у меня всё в норме. Скоро приеду в отпуск. Всех вас целую и люблю. Папуля, тебя — очень-очень».

«Чуть-чуть поджарился» означало ожоги третьей степени. Дождливым и серым осенним утром Эннкетин убирал со стола после завтрака, когда в доме раздались мелодичные звуки дверного звонка — как будто друг о друга ударялись металлические стерженьки. На экране Эннкетин увидел какого-то офицера в парадном мундире и белых перчатках, но лица его разглядеть не мог: оно было закрыто чем-то вроде маски белого цвета.

— Это я, Эннкетин, впусти меня, — услышал он знакомый голос.

Эннкетин ахнул:

— Господин Илидор, вы?!

— Я, я. Открывай поскорее, а то я здесь вымокну!

Эннкетин был так потрясён, что даже не сразу принял у Илидора его плащ, весь покрытый капельками дождя: его взгляд был прикован к слою какого-то белого материала, покрывавшего лицо Илидора.

— Ой, господин Илидор… Что это с вами?

Губная прорезь маски чуть приметно шевельнулась:

— Не пугайся, Эннкетин. Врачи сделали всё, чтобы я не остался уродом. Надеюсь, когда я сниму маску через десять дней, так оно и будет.

— Ох, бедненький вы мой, — всхлипнул Эннкетин.

— Ну, ну, не так уж всё плохо, — проговорил Илидор, прижимая его к себе. И спросил: — Как у нас дела?

— Всё хорошо, господин Илидор, все здоровы, — поспешил доложить Эннкетин, смахнув слёзы. — Милорд на работе, господа Серино, Дейкин и Дарган разъехались на учёбу, его светлость господин Джим и маленький господин Лейлор дома. А ещё у нас живут двенадцать эанских беженок, сударь.

— Двенадцать? Ещё не так много, — проговорил Илидор. — Я думал, у нас уже полный дом. — Тут он, заметив стоявшего на нижней ступеньке лестницы Джима, шагнул к нему. — Папулечка, милый, здравствуй… Это я. Пожалуйста, не волнуйся!

Джим, бледный, с застывшим в широко раскрытых глазах ужасом смотрел на стройного офицера в парадном мундире и белой маске. Сквозь отверстия маски на Джима смотрели голубые глаза со смелыми искорками — глаза Странника. Сильные руки в белых перчатках крепко обняли его, не дали упасть — совсем как много лет назад, только тогда маска и перчатки были чёрными, и на зеркальном столике стояла банка с отрезанным языком Зиддика. Касаясь дрожащими пальцами белой маски, Джим тонул в синеве смелых глаз, с нежностью смотревших на него, а потом приник губами к ротовой щели маски. Маска была не твёрдая, а эластичная, и губы под нею прижались к губам Джима в ответном порыве нежности.

— Сынок… Я буду любить тебя каким угодно, — только и сумел Джим пробормотать, почти ничего не видя от слёз.

— Я знаю, папуля, и тоже тебя люблю, очень-очень, — сказал Илидор ласково, прижимая Джима к себе. — Но всё не так плохо, как ты думаешь. Там всё уже зажило, уродливых рубцов не будет. Мне пересадили новую кожу, но её пока нельзя подставлять свету, поэтому я в маске. — И добавил тихо: — Не знаю только, как я Лейлору покажусь… Как бы он не испугался.

Джим хотел сказать, что он всё объяснит Лейлору и подготовит его, но не успел: Лейлор, заслышав, что кто-то приехал, уже сам бежал навстречу Илидору. Увидев его, он испуганно замер.

— Лейлор, солнышко, это я, — сказал Илидор, протягивая к нему руки. — Не бойся. Иди ко мне.

Лейлор попятился, но сзади был Айнен, который придержал его. Схватив Лейлора, Илидор усадил его на колени и прижал к себе, повторяя: «Это я». Лейлор узнавал его голос, но маска приводила его в замешательство, и он подцепил пальчиком её край. Илидор мягко отвёл его ручку.

— Не надо, солнышко… Мне пока нельзя это снимать. Мне сделали операцию на лице. — И, улыбнувшись в губной прорези маски, добавил: — Я по тебе страшно соскучился, пузырёк.

Это слово — «пузырёк» — окончательно убедило Лейлора в том, что перед ним был Илидор: только он называл его так.

Эанки приветствовали воина — одного из героических защитников их планеты с великой признательностью, снимая головные уборы и нагибая гладкие головы с круглыми точками в низких поклонах. Илидор был смущён оказываемыми ему почестями.

— Многовато славы для меня одного, — шутил он.

На это эанки отвечали, что в его лице они благодарят всю альтерианскую армию в целом и каждого её воина в отдельности.

Илидор пробыл дома десять дней. Все эти дни Лейлор не отходил от него ни на шаг, и Илидор возился и гулял с ним часами. Если он хотел провести немного времени с Джимом, Лейлор ревновал и плакал, и Илидор не находил иного выхода, как только взять его к себе на колени. Только прильнув щёчкой к его маске и обняв его за шею, Лейлор соглашался разделить старшего брата с папой. К концу отпуска Илидор снял маску, и Джим увидел его лицо: хоть оно и было гладким, без рубцов, но его черты изменились. Джим смотрел на сына и не узнавал его. Илидору сделали чужое лицо. Сам Илидор долго всматривался в своё отражение в зеркале и щупал своё новое лицо.

— Что ж, ладно… Спасибо и на том, — сказал он наконец. — Теперь хотя бы не урод. — Заметив взгляд Джима, он привлёк его к себе и расцеловал. — Папуля, ну что ты так смотришь? Да, я слегка изменился, но это по-прежнему я. И люблю тебя всё так же. Очень-очень.

Джим, прижавшись к груди этого незнакомого молодого человека с голосом его сына, задавил в горле всхлип. Всё, что ему оставалось теперь, это снова молить Бездну о чуде: чтобы сын вышел живым из пекла. Был ли Создатель в силах что-то сделать? Или Он придерживался политики невмешательства в людские дела? Каждый вечер Джим выходил на балкон и устремлял взгляд в глубины Бездны, а мысли — к невидимой Звезде и говорил с ней, просил её отпустить Странника хотя бы ненадолго, чтобы он мог быть рядом с сыном и в миг опасности уберёг его. Он не знал, слышала ли Звезда его мольбы, но не переставал молиться.

С ними связался комитет по делам беженцев и попросил принять к себе большую группу эанок, которых было больше негде разместить.

— В условиях жёсткого дефицита мест мы ищем любую возможность для размещения эанских граждан. Если у вас есть место, мы просим вас принять группу из ста пятидесяти человек. Обеспечение их питанием и все остальные расходы мы берём на себя, от вас требуется только предоставление места.

Джим и лорд Дитмар без колебаний дали согласие принять беженцев, и к ним доставили сто пятьдесят эанок. Так как была уже вторая половина осени, и погода стояла прохладная, всех их пришлось поселить в доме. Перед заселением представители комитета исследовали бытовые и санитарные условия, особое внимание обратив на вентиляцию и водоснабжение, взяли пробы воды и измерили уровень радиации. Все условия были найдены удовлетворительными. В оставшихся десяти гостевых комнатах удалось разместить шестьдесят человек, в двух больших залах поместилось ещё сорок, маленькую гостиную заняли десять. Во временно пустующую комнату Илидора тоже было решено пустить беженок, и там в тесноте, да не в обиде разместились восемь эанок. Два маленьких зала стали временным жилищем ещё для двадцати эанок, а оставшихся двенадцать поместили в библиотеке. Всюду стояли надувные кровати, и отовсюду на Джима смотрели огромные, завораживающие двухцветные глаза, а круглые гладкие головы с рядами точек благодарно склонялись перед ним.

Питание подвозили один раз в день. Эанки не бросались жадно на пайки, они сами выбрали из своего числа разносчиц, которые и выходили на крыльцо для получения еды. Они держались удивительно спокойно, друг к другу относились дружелюбно и по-товарищески, не ссорились, не жаловались и не плакали, а по отношению к хозяевам дома и к их слугам были чрезвычайно почтительны и постоянно выражали им свою благодарность. Они разговаривали негромкими, мелодичными голосами на своём красивом и музыкальном языке; впрочем, многие из них хорошо изъяснялись и по-альтериански, поэтому проблем с общением между ними и хозяевами дома не было. Комитет по делам беженцев обеспечил их туалетными кабинками и гигиеническими принадлежностями, а питьевую воду они брали из водопровода, набирая её в большие пластиковые ёмкости и разнося по комнатам.

Каждые три дня приезжала группа врачей с медицинским оборудованием. Они делали обход, спрашивая, есть ли жалобы, и тех, кто жалобы имел, обследовали и лечили прямо на месте. В целом, ни у кого не было серьёзных проблем со здоровьем, но десять эанок были беременны, и им было нужно особое внимание. Две из них уже вот-вот должны были стать мамами, поэтому для них была доставлена портативная родильная капсула, а также детские вещи. Первое радостное событие случилось ночью: эанка по имени Аэна, никого не побеспокоив, легла в родильную капсулу и без чьей-либо помощи разрешилась от бремени. Малютку назвали Оммо. Она весила два килограмма, но для эанской расы это был вполне нормальный вес новорождённого. Она родилась с полным набором молочных зубов и могла есть всё то же, что и взрослые. Уже через два дня после этого родила и вторая эанка, и численность лагеря беженцев увеличилась на два человека.

Впрочем, это было не последнее увеличение. Через две недели комитет по делам беженцев попросил принять ещё одну партию беженок с Эа, и лорд Дитмар с Джимом снова не смогли отказать. Пришлось отдать для этой цели и большую гостиную, и служебные помещения, и даже оранжерею. Но и это было ещё не всё: неделю спустя, с многочисленными извинениями за приносимые неудобства, комитет снова умолял принять партию эвакуированных жительниц Эа. Лорд Дитмар сказал, что места в доме не осталось, и они могут предоставить только прилегающую к дому территорию — сад. Ему ответили, что беженцы с радостью согласны и на это, и в саду раскинулся палаточный лагерь. Уже близилась зима, и обитательниц палаток снабдили термоодеялами и несколькими портативными мини-бойлерами, чтобы делать из растворимого питательного концентрата горячий бульон.

Излишне говорить, что хозяева дома испытывали значительные неудобства из-за пребывания у них в доме такого количества беженцев. Возле всех водопроводных кранов постоянно были очереди за водой; Кемало было трудно готовить и мыть посуду, а помыться можно было только ночью, когда весь лагерь спал. Надо сказать, спали эанки мало — всего четыре-пять часов в сутки, и это была их нормальная продолжительность сна. Ходя по лагерю, Джим поражался, какими безмятежными выглядели эанки. На их лицах не было и тени уныния, никто не жаловался и не сетовал, все мирно и дружелюбно общались, и жизнь их ни на миг не прекращалась: для детей они даже организовали что-то вроде школы. Внучка г-жи Оми, Име, приехавшая одинокой, здесь нашла себе пару и теперь ходила под руку со своей подругой, которую звали Аона. Словом, жизнь шла своим чередом.

Навестив лорда Райвенна, в его доме Джим увидел ту же картину: все комнаты были набиты беженками, и даже на лоджиях стояли палатки. Несколько палаток стояло во внутреннем дворе, а вокруг дома, как и у них в саду, был разбит палаточный городок.

— Что делать? — сказал лорд Райвенн. — Я не мог отказать им. Остаётся только молиться, чтобы эта война поскорее закончилась.

Альмагир же хотел знать новости об Илидоре. Джим рассказал, что он присылает короткие сообщения одинакового содержания: «жив, здоров, не волнуйтесь за меня»; страшно обгорел, приезжал в отпуск восстанавливаться после пластической операции, которая изменила его до неузнаваемости; едва оправившись, опять улетел воевать.

— В нём неугомонный дух Фалкона, — сказал Джим Альмагиру. — Мне очень страшно за него, эта тревога не даёт мне покоя ни днём, ни ночью. Если признаться честно, я устал жить в постоянном страхе его потерять.

Альмагир мог только обнять его и сказать несколько ласковых ободряющих слов. От тревоги это не избавило, и Джим уехал из этого лагеря беженцев в свой; он бродил там между палатками и смотрел, как закутанные в термоодеяла эанки греют воду в бойлерах, разводят в ней кубики питательного концентрата и пьют этот горячий бульон из пластиковых кружек. Пять молоденьких эанок, ещё совсем девочек, затеяли игру: четверо водили хоровод вокруг пятой, у которой были завязаны глаза, потом дотрагивались до её плеча, а она угадывала, кто до неё дотронулся. Джим часто видел у них эту игру; как пояснила г-жа Аэни, она развивала их особые способности. Куда бы Джим ни пришёл, всюду его встречали поклонами и улыбками; когда он подходил и спрашивал, как они себя чувствуют и не нужно ли им что-нибудь, они обнажали головы и прикладывались к руке Джима лбом: так они выражали признательность.

Что касается Лейлора, то он бегал среди них, ко всем приставал и со всеми знакомился, и все без исключения встречали его ласково и радовались его появлению. Он уже мог кое-что сказать по-эански, и всё это казалось ему очень весело и занятно. У него даже появилась приятельница — маленькая эанка по имени Элиа, и он целыми днями пропадал в эанском лагере, так что вечером его приходилось подолгу там разыскивать. В этом море впечатлений он забывал о том, что пора в постель, и даже не думал возвращаться из лагеря сам, и часто его, уже спящего, приносила на руках какая-нибудь эанка. О том, что идёт война, Лейлор знал, но ещё слишком смутно представлял себе, насколько это ужасно. То, что вся эта куча красивых дружелюбных эанок находится здесь из-за войны, также было ему известно, но пока он видел в этом только положительную сторону: ещё никогда в жизни он не проводил время так увлекательно. Глаза на истинную сущность войны ему открыл Серино, сказав, что на войне люди убивают друг друга. Не исключено, что Илидора тоже могут убить — увы, такова военная реальность. После этого глаза Лейлора долго не просыхали от слёз, и он приставал к Джиму с одним и тем же вопросом:

— Илидора на войне убьют?

Увидев его заплаканные, полные страха и горя глаза, Джим нахмурился. Он позвал к себе Серино и спросил:

— Зачем ты ему это сказал?

Серино пожал плечами:

— А в чем дело? Я сказал правду, только и всего. Он спросил, что такое война, и я ему объяснил.

— Наверно, можно было сделать это как-то по-другому, — сказал Джим.

— Как по-другому? — усмехнулся Серино. — Сказать, что война — это весело и здорово? Нет уж, пусть лучше знает правду.

— Я не против, чтобы он знал правду о войне! — взорвался Джим. — Только не надо было так говорить об Илидоре!

Бросившись в спальню, он упал ничком на кровать и разрыдался. Наверно, у него сдали нервы. Хоть эанки были очень славными, но их было слишком много в доме: куда ни шагни — всюду их надувные кровати и вещи, а что такое тишина, пришлось вообще забыть. С раннего утра до позднего вечера слышалось мелодичное журчание их голосов — везде, на всех этажах, во всех комнатах и в саду. Кемало ворчал, что невозможно пользоваться собственной водой из собственных кранов, потому что они постоянно наполняют свои ёмкости, а Эннкетин жаловался, что уборка в доме стала слишком проблематичной, оттого что при этом нужно постоянно беспокоить эанок и просить их поднимать надувные кровати и убирать вещи. Айнен намекал, что с Лейлором стало совершенно невозможно заниматься, так как он круглыми сутками не вылезает из эанского лагеря, и даже терпеливый и кроткий Йорн заметил, что ему стало трудно работать в оранжерее, поскольку она битком набита эанками. Вдобавок ко всему этому — постоянная тревога, изматывающая, сводящая с ума, не дающая спать: жив ли сын? Не принесёт ли какой-нибудь офицер его чемоданчик с личными вещами и флаг, потому что это всё, что от него осталось? Джим закусил зубами подушку, чтобы не завыть на весь дом.

— Я больше не могу… не могу! — проскрежетал он.

Из его глаз струились ручьи слёз, но он не издавал ни звука, лишь сотрясаясь всем телом. В этот момент на его запястье запищал телефон, и на выскочившем красном прямоугольнике светового экрана высветилось: «Вам сообщение».

«Милый папуля! У меня всё хорошо. Мы поджариваем гадов, как яичницу. Я тебя люблю. Целую тебя и Лейлора, он мой пузырёк и солнышко. Привет Философу и близнецам».

Откинувшись на подушки, Джим закрыл глаза. Надолго ли это облегчение? Быть может, до завтра. А завтра — снова ждать и молиться.