Чудовище для красавца

Глава 11

Из дневника графини Химемии Сеа Хичтон.

«Мир так устроен, нам не выжить без борьбы. Жизнь так устроена, нам не выжить без любви.

За короткое время, что я прожила, мне пришлось многое преодолеть и потерять любимых. Я помню, как это больно и тяжело. Так страшно вдруг оказаться одной с осознаньем, что могла помочь, но оказалась недостаточно сильна, умна, умела. В этот раз я справлюсь. И буду бороться до последней капли крови… Я буду сильной не только для себя…»

Порой прожитая жизнь становится беспечной песнью острого клинка перед ударом о закаленную сталь проблем. Как капля воска перед давлением на неё печати, готовая сорваться в шипящий крик и принять окончательную форму.

Перед сражениями мужчины гордо надевали военные мундиры, вооружались и брали на себя ответственность за судьбы: кому жить, а кому уйти из жизни. Выносили ежедневно хладнокровный приговор, а затем в пропитых барах заливали боль этих решений крепким пойлом. И, казалось, их мундиры старились вместе с ними и выглядели всё тяжелей.

За готовность нести тяжёлые мундиры Леонар их уважал, за гуляния в барах – презирал. Как будто двух разных людей видел – они как оборотни. Оказалось, такие есть не только среди военных, но и среди обычного люда. Одна вот, оборотниха, стояла и смотрела, как он растерянно берёт в руки нож, ещё без окончательного решения: что делать?

Было время, юный лорд даже не помышлял о возможности убить. Сама идея претила лицемерной человечности. Но вот недавно его арбалетный болт пронзил человека, и с тех пор Леонар пытался выкинуть из головы скелет, обглоданный волками. А тот всё щерился уцелевшими зубами и прокусывал ткань снов, впуская в них кошмары.

Может статься, всё с ним происходящее всего лишь новый сон, очередной кошмар? Он бредит после падения с лошади, или он всё ещё малыш и мать отпаивает его горькими лекарствами. И не было в его жизни ни любви, ни предательства.

Порез на пальце доказал – он бодрствует. И всё, что произошло и произойдёт – это его реальные решения. Ноги ему развязали и позволили подняться.

Онёр, Чикут, Дафне и Парис наслаждались зрелищем того, как знатный юный господин будет пятнать свою честь. Щерились в улыбках, кривили губы ухмылками и толкали к делу грязными подробностями. Замысел их в том, что убей он леди – и сын виконта запятнает имя благородного семейства. Впрочем, факт крови на руках юного лорда не помешал бы после убить и его, но значительно ускоряет дело крушения семьи Фаилхаит.

Юный лорд это понимал.

Леонар шёл неуверенной походкой к графине, ступни жгло, будто на них раскалённые башмаки, а в голове гудела пустота: он потерял любовь и сейчас мог потерять дорогого друга.

Склонился, занёс кинжал и… перерезал путы.

— Беги! — крикнул Леонар, и нож очертил полосу удара перед носом старшего из братьев.

Младший вскинул арбалет. Химемия вскочила, но не побежала к выходу. Она бросилась на Чикута, не дала прицелиться и повалила его наземь, хотя казалась графиня лёгкой, как пёрышко. Шипя как кошка, она неслабой хваткой вцепилась в мужчину и так сдавила, что тот аж захрипел. Спасать брата бросился Парис: девушку откинули на землю и придавили грязным сапогом.

— Что с ней делать? — Чикут спросил Онёр, которая в стороне наблюдала, как Дафне играючи уходит от неловких атак юного лорда.

— Подержи пока, — отмахнулась сестра и продолжила смотреть на избиение щенка с ножом.

Дафне играл, как волк с собакой. В отличие от лорда брат пренебрёг оружием и бил кулаками. Удары его накачанных рук легко достигали цели, и от их силы Леонара кидало из стороны в сторону. Бывший конюх хохотал, нанося очередной удар, и не был готов получить в ответ острием кинжала. Даже сам юный лорд не думал, что попадёт, но извернулся и сумел.

В этот миг из-под ног похитителей извернулась Химемия и вновь оказалась на свободе. Если бы не ворох длинных юбок, ударить ногой удалось бы посильнее. Пока Чикут поднимался, Парис наседал и всё пытался взять графиню, а та в руки не давалась, со звериной прытью успешно уклоняясь. Но даже зверь в итоге устает: её схватили в кольцо рук.

Дикий крик, казалось, смёл с ближайших полок пыль. Стеклянная посуда в шкафчиках полопалась, а та, что в отдалении – жалобно затряслась, маска графини треснула, а Чикут и Парис упали, зажимая уши.

Больше никто не мог помешать Леонару подойти к Онёр. Юный лорд, хоть и сильно удивился магическому крику, должен был закончить дело с предавшей его любовь женщиной.

Онёр отступала к химическим столам и гадала – поднимется ли у любовника на неё рука. Взгляд мужчины говорил: да. С каждым мужским шагом служанка делала шажок назад, не сводя глаз с зажатого в руках Леонара острого кинжала. Упёршись спиною в деревянную основу, подумала «Неужто нет спасенья, и месть наша не произойдет?», как нащупала рукой флакон. И бросила. Флакон был не закрыт, и из широкого горлышка на глаза Леонару выплеснулось прозрачное проклятье.

Крик боли оглушил всех в подвале. Мужчина бросил нож и принялся тереть глаза, но яд уже проник глубоко под кожу и выжигал смертоносные узоры. То была кислота.

Графиня оглянулась и увидела, как лорд упал. Как его тело затряслось и замерло. Враги перестали иметь значение, и она бросилась к нему. Молясь, чтобы не было слишком поздно.

Не добежала. Метательный нож вонзился под лопатку.

Свет померк.

Похитители не ожидали и были неприятно удивлены отпором жертв и такой внезапной развязкой подобного бедлама. Онёр продолжала стоять у алхимических столов, улыбалась скорее растерянно, чем победоносно, и едва не падала от навалившейся усталости. Дафне перевязывал раненую руку, Парис сплёвывал густую кровь, Чикут чесал ушибы.

Братья поторопили её с приходом в себя вопросом, требуя быть сильной и принять решение:

— Что будем делать дальше, сестра?

Онёр окинула взглядом почти уже мертвых: один с изуродованным лицом, вторая с кинжалом в спине. Месть почти свершилась, остался последний шаг.

— Заметать следы, братки. И у меня идея есть, как затеряться. Чикут, найми второй корабль. Поплоше. Их, — кивок на тела на земляном полу, — коли живы, не убивайте... Пока. А я займусь письмом проклятому семейству. Пусть знают, кому обязаны слезами.

Портовый город встал на уши. И хоть Хатиор Браса понимал, что проиграл, но не мог не попытать удачу и не обыскать все близстоящие халупы.

Найденный сарай осматривали тщательно. Хотя отыскать хоть что-то в обгорелых деревяшках трудно: когда прибыли сыскари, тот ещё полыхал. Пришлось потратить время на тушение огня, затем исследовать, что осталось, и довольствоваться следами запёкшейся крови на земле подвала.

— Здесь пленников пытали. Или, может, пленники пытались совершить побег, — говорил Хатиор Браса не столько для сыскарей, сколько для себя. — Крови не много. Возможно, Химемия Сеа Хичтон и Леонар Сей Фаилхаит ещё живы. Что со следами злоумышленников?

— Господин, мы нашли следы в отдалении, — отчитывался один из подчиненных, — там полозья ещё видны. Они покинули это место совсем недавно, часа не прошло.

Хатиор поднялся с колен, поспешил к коням. Он не терял надежды вернуть обоих благородных домой живыми. Но путь оборвался у морского берега. И можно было бы предположить: пора брать крюки и искать трупы на дне морском, как нашелся рыбак-свидетель.

— Там был корабль, господин, — рассказывал старик, в приливе чувств жестикулируя удочкой: — Знаете, быстроходный, узенький такой – бригантина. Всего каких-то полчаса назад. Флага не заметил. Да темно же было, а флаг мог быть чёрным. Я уж думал: «Пираты!», вот и побросал снасти да спрятался за скалы. Тут – гляжу, от берега в лодках люди плывут. Сколько? Четыре человека, если не больше. С берега плохо видать, темно же, господин. Но я видел: как забрались те с лодок на корабль, так судно пошло быстрее ветра. Неужто, и вправду были пираты, господин?

— Пираты, — отмахнулся от свидетеля Хатиор и запустил в небо голубка. Он ещё успевал нанять корабль, но не предотвратить того, что происходило за горизонтом в море…

Когда кричит чайка, её звонкий голос оповещает корабли о приближении берега – хороший знак. Но, бывает, чаек собирается не одна и не две, а больше десяти, и они вороньей стаей кружат у всплывшей брюхом кормушки. Их крик сливается в протяжный вой. Птицы голосят, как будто плачут. Слёзы им заменяют морские брызги. А волны шепчутся, дополняя картину панихиды нестройным хором. Труп дельфина исчез за огнями из бело-черных перьев не утерпевших плакальщиков, и их накрыло одеялом солёных вод, бегущих от быстроходной бригантины.

Химемию разбудили птичий плач и боль, стреляющая в спину. Воспоминания лавиной налетели и потопили в осознании случившейся беды. Её любимый мог быть мёртв, а она, вероятно, сильно ранена.

Осторожно приоткрыв глаза, юная графиня различила людские ноги: две женские и три пары мужских – похитители. Бок холодили доски лодки. В ушах продолжали плакать чайки. Ей было жутко до обморока, но то, что заставило её реально похолодеть – тело Леонара. Он лежал к ней спиной и не понятно, дышал ли. Весь в грязи, крови и в подранных одеждах, недвижимый, с потемневшими от влаги волосами.

«Леонар?»

Невзирая на боль в сердце и теле, Химемия не позволила себе издать ни звука. Ни единого движения похитители не должны были заметить. Она продолжала притворяться, даже когда на корабле увидела раны Леонара. Пересилила себя и, сжав зубы, благодарила всех богов, что похитители не сняли с неё маску и не увидели перекошенного от слёз лица. Они хотели – графиня слышала – но времени им не давала всех поторапливающая сестра.

Похитители бегали по кораблю, высматривали кого-то в морской дали. О пленниках будто бы забыли. Графиня даже сумела придвинуться к любимому и согреть его бок своим теплом, как услышала:

— А вот и наш бриг, — Чикут первым заметил точку приближающегося судна.

Впереди шёл корабль военного образца. Как и бригантина двухмачтовый, но не со смешанными парусами. Он всё приближался, пока не оказался почти вплотную. Казалось, доски судов вот-вот соприкоснутся и заскрипят боками, сдирая друг с дружки налипших в море гадов.

Ударилась об их борта доска, соединяя два корабля. По ней прошлись Чикут, Дафне, Парис и Онёр. Бывшая служанка шла последней и была непривычно задумчива, она оглянулась на юного лорда в последний раз – и в женском взгляде не было сожаления, лишь торжество победы. Отвернулась, продолжила путь.

Бриг шумно отплывал, и его пиратской команде было наплевать на двух оставшихся людей на борту бригантины. Их участь считали решённой.

Далее притворяться не имело смысла, и нож упал на доски пола. Хоть крови пролилось в достатке, графиня поднялась без особого труда. Нож попал ей вовсе не в спину, хоть боль стреляла именно туда.

Химемия склонилась над Леонаром и не сдержала слез.

«Прости, я не сумела предотвратить беду...»

Она не знала, может ли излечить настолько жуткие ранения, но обещала себе попытаться. Леонар не реагировал на попытки разбудить и был холоден как лёд. Продолжая настойчиво его трясти, графиня краем глаза наблюдала за удаляющимся бригом. Нет, поворачивающимся к ним боком бригом.

Свет озарил лоснящийся от влаги борт отплывшего судна, лучами заиграл в выгнувшихся парусах и бликами отразился на металле пушек.

«О, Боги!..»

Даже сильной девушке не так просто перетащить взрослого мужчину. Сеа Хичтон как могла, волокла раненного жениха к лестнице, ведущей в трюм. С её ранами она не могла уплыть, к тому же забрать в море Леонара. Разве что на дно. На шлюпку так просто не взобраться, а в одиночку опускать её на воду времени нет. Вот и вышло, что трюм – единственное место с призрачного спасения.

Память подкинула фразу отца на тему судостроения: нос – самая крепкая часть корабля. Туда девушка и стремилась. Ей всё казалось – не успеет, но успела и забиться, и укрыть Леонара, и приготовиться морально к предстоящему кошмару. Корабль мог разворачиваться к ним с единственной целью – атаковать.

Так и было.

На момент прибытия трёхмачтового клипера сыскарей на месте боя остались плавать лишь обломки: мачта, паруса, часть борта, доски шлюпок. Хатиор Браса удручённо помогал шарить в воде крюками-якорями и понимал, что он просто тянет время перед признанием очевидного: упустил злоумышленников, не спас юные жизни.

Малые парусники вернулись ни с чем, и вскоре операцию свернули. Море – не лес, корабль – не волк. Хатиор опустил руки.

Тут и голубь с письмом Онёр подоспел. Убитые горем родители получили его и едва не лишились чувств. Оно объявляло, за что убили их единственного сына, и какую семью за это обвинять.

— Барон Конвалария Папавер, — повторил вдруг постаревший виконт, — не знаю такого. И греха за собой не признаю. Но посмотрю в документах на северной вилле.

После этого обещания старый лорд упал в кресло и долго в нём сидел, скрестив ладони на лице. А Левизия после прочтения письма не произнесла ни слова. Едва не умерла под гнётом горя.

Залп. Свист ударил по чутким ушам. О ребра болезненно громко забилось сердце. Казалось, Химемия видела воочию полёт ядра, и перед глазами оживали рассказы отца о пиратах, одним разрывным снарядом из мортиры сжигающих корабли. Никто тогда не думал, что сказки Коллума Хичтона станут былью, и одной ночью пираты подожгут неприметное торговое судно. Крик матери звенел в ушах по сию пору, огонь жёг через пройденное время.

Картины прошлого поблекли, и стоявшую перед глазами картину сменило пламя недавнего пожара. Девушка вся сжалась в ожидании гибели, прижалась к телу ослепленного лорда и взмолилась родной стихии о спасении. И та услышала.

Ядро ударило в бок корабля и пропало в его утробе, увязнув в нагромождении бочек. Взрыва не последовало. Тяжело дыша и дрожа осенним листом на ветке, графиня вжималась в лорда, ощущая, как приходит болезненный жар. Каждый миг ждала удара, жаркой волны и боли.

Еще пару залпов раздробили бок судна, но добротная бригантина, с виду неказистая развалюха, на деле оказалась крепкой старушкой: не потонула и пассажиров сохранила.

Новый залп запустил в полет книппель – ядра на цепочке – они впились в нити такелажа¹⁷: порвали паруса, оборвали канаты, разбили мачту. Её падение ознаменовали грохот и всплеск. Паруса, словно бумажные, разлетались обрывками по ветру, а шум выстрелов всё не стихал.

Корабль опасно накренился, набрал воды, но вновь упрямо выпрямился. Не шёл ко дну, стойко выстоял обстрел.

Слова молитвы, которыми призывала спасение графиня, перестали звенеть в её голове как струны лютни, на каждый выстрел звеня траурными нотами колоколов. Сменились гулом тишины.

Так странно. Только что она молилась о прекращении обстрела, а тут испугалась, почему враги не атакуют. На трясущихся ногах встала, оставила раненого лежать в безопасном месте и поднялась по остаткам лестницы. Бригантина предстала перед глазами в бедственном положении.

Доски палубы встали на дыбы и рогами обломков грозили небу, покоясь мертвым деревянным лесом, с поникшими кронами обрывков парусов и тросов. Штурвал оставил свой постамент и лежал погибшим воином: разломленным и непригодным. Бакштов для шлюпок, как и сами шлюпки, качались на волнах по частям. Часть крюков для подъема лодок висели, словно в ожидании мяса с бойни. Вал для якоря утонул вместе с перебитой цепью и куском борта. В той части судна вообще почти кормы и не осталось – огрызок страшной пасти с обломками зубов.

Труп корабля – вот, что увидела Химемия. И с него им не уйти, поняла она. Но одно порадовало – враждебный бриг исчез вдали, он свою задачу выполнил. Похищенным и брошенным людям предстояло умереть без пищи и воды, а Леонару ещё от жара и раны.

Маска упала к доскам и обломкам. Её фарфоровое тело прорезали трещины. Туда же пошло ненужное тяжёлое платье: из него вышла приличная подстилка. Тянуть раненого вверх очень сложно для хрупкой девушки, к тому же её собственная рана изрядно болела. Но графиня выстояла и дотащила Леонара до палубы, где уложила его сначала просто на доски. Осмотрела страшные ранения при свете дня и печально всхлипнула. Раздела, обмыла раны морской водой, затем уложила на своё платье.

«Не страшно. Главное, он жив!»

Сжечь перья без огня не вышло, потому Химемия их просто разжевала. Вздрагивала каждый раз, когда острие кололо нёбо и щеки. Сделала компресс на раны лорда, сняла с себя ненужные теперь бинты и обмотала ему очи.

Большего для него она сделать не могла.

Ей предстояло многое. Нужно было подумать о пище и воде. Допустим, пищу добыть не стоило труда. Кусок металла, проволока и размозжённая ядром крыса в качестве приманки, а дерева вокруг хватает – удочка готова. Есть рыбу сырой не слишком вкусно, но выбор не велик. Сложнее оказалось найти воды.

Облазив весь корабль, изучив все ящики и бочки, Химемия мысленно вскричала «спасибо, Боже!»: в одной из бочек плескалась не морская, немного зеленая-живая, но пресная вода – питьевая. По правилам её следовало кипятить, но огня добыть было решительно не откуда. Пришлось по-простому кидать в неё всё найденное серебро (нашла в одном из ящиков) и немного перьев. Поить очищенной таким образом водой больного и слушать его горячий бред. Продолжать без жалости сбивать жар влажными тряпками, компрессами и криками к богам!

Леонар то звал Онёр, то обещал её простить, то бесновался и зло кричал. Химемию он тоже поминал, как заботливого друга. Звал отца и мать, и обещал им всё рассказать о причинах свалившихся горестей. Иногда говорил с Тённером о его женщинах и пытался покупать обивку. Он даже порывался встать и заполнить какие-то бумаги для завода.

Графиня едва с ним справлялась. Сын виконта не мог сам есть, и она разжевывала для него пойманную рыбу, поила тем же способом. Краснела каждый раз и убеждала себя, что не целует. Носила воду, обтирала и ждала победы над болезнью.

О своих ранениях девушка не думала, на ней всё заживало быстро. Через неделю она забыла о боли и мечтала о родных просторах вокруг, но не могла уйти далеко от Леонара, который всё никак не шёл на поправку. Раны перестали пугать, но ещё бугрились шрамы на лице, и их следовало продолжать лечить. Химемия без устали делала компрессы, ухаживала, как привыкла ухаживать за больным отцом, считала дни, недели, пока однажды юный лорд не пришёл в себя…

Темнота. Обволакивающая, живая и вечная. Темнота поглотила свет, тени и саму себя. Обратилась в пугающее ничто. Леонар Сей Фаилхаит успел познакомиться с ней, когда его и Химемию везли в бочке. Тогда он точно также мог нащупать вокруг себя крохотный мирок деревянного узилища, услышать приглушенный звук извне, но не мог увидеть ни кто их издавал, ни саму темницу. Ничто взирало на него из-под открытых век.

Закрыв глаза, мужчина понял правду: что открыты очи, что нет, тёмное ничто не уходит. Оно угнездилось в голове и перекрыло вид своим массивным телом.

Может, ещё ночь? Или он всё ещё в той бочке? Нет. С тех пор прошло немало времени. Леонар это понимал, как и правду о предательстве любимой женщины. Но дальше воспоминания тонули в глухой дымке забытья. Юный лорд пришёл в себя и начал осознавать, как тяжко его нынешнее положение.

Прислушался.

Он слышал море: шум набегающей волны, плеск разбивающейся о корабль воды, гул ветра, качающего обрывки такелажа. Их скрип, подобный песне на ржавых струнах, порождал в душе тревогу. Запахи, знакомые всем морякам, наполняли лёгкие и постоянно напоминали о невесте. Юный лорд ничего не помнил после получения страшных ран, не знал, успела ли сбежать Химемия из подвала, и не мог понять, что с ним случилось. Почему тьма не желает отступать, ведь он проснулся.

Ответ решил получить немедля и потянулся рукой к глазам. Руку сразу перехватили изящные девичьи пальцы. Он их не узнал. Тонкие, мягкие и гладкие, с острыми ноготками, они не могли принадлежать ни его матери, ни Онёр. Желая поскорее понять, кто перед ним, Леонар стал подбираться руками к лицу неизвестной девы, но дева не позволила коснуться себя. Она остановила мужскую руку и погладила её, желая успокоить.

Дёрнув свою руку, лорд освободился из жалеющих пальцев и ощупал плотные повязки на своих глазах. Хотел было подцепить и скинуть, но неизвестная девица не позволила. Руки отвела, уложила обратно на самодельную кровать и поднесла к его губам чашку с водой. Леонар с жадностью выпил её всю, осознав, как мучим жаждой.

— Что случилось? — не смотря на воду, мужской голос оставался сухим. Ответа сын виконта не дождался и сжал гладкую девичью кисть. — Где я?

И снова тишина. О нём заботилась очень немногословная леди. Немая? Неужели…? На руке не было ни одного из обещанных шрамов от огня. Однако только одной женщине могла принадлежать заботливая кисть.

— Химемия? — спросил Леонар с надеждой.

Услышав своё имя, юная графиня поднялась с колен, освобождая руку из мужских объятий. Походила возле больного взад-вперёд, будто принимала важное решение (он слышал её мягкие шаги), и вновь села на прежнее место. Взяла Леонара за руку, расправила его ладонь и написала на ней буквы пальцем.

— Да. Это я.

Задавать вопросы о лживых ожогах Леонар не стал. Его больше волновало иное.

— Я рад, что с вами всё в порядке. Но, ради всех богов, скажите: где мы?

— Мы в море. На разбитом корабле.

— А что со мной?

Ждать ответа пришлось несколько минут. Химемия боялась обнадежить быстрым выздоровлением или испугать возможностью пожизненного увечья.

— Вы ослепли. Но это временно.

Мужчина оторопел: стать ущербным в юные годы – о, Боги, за что вы наказали?!.

Воображение лихо расписало ужасы предстоящей жизни – обуза всем его друзьям и родителям. Неприкаянный и не способный о себе заботиться, кому он будет нужен?

Пришлось сжать зубы до скрежета, насильно заставить себя думать о другом:

— Мы выжили, леди. Вопреки всем злым планам, а это главное, — говорил он, больше убеждая сам себя. — Но как же мы оказались здесь, на корабле?

Химемия начала вырисовывать рассказ тонким пальчиком на вспотевшей мужской ладони. Не убрала свой страх и не упрощала весь ужас положения. Но заверяла, что боги милостиво помогли им в спасении. На корабле есть и еда, и вода, и когда он сможет крепко встать на ноги, они непременно найдут, как вернуться на берег.

Кадры памяти проносились перед внутренним взором Леонара. Его похитили, потом зачем-то схватили Химемию, их обоих везли в бочке, завели в подвал сарая и там та, кого он долгое время любил, обожгла ему глаза.

— А что Онёр?

Когда отвечала на вопрос Леонара об их положении, девушка сухо расписала, как бывшая служанка уплыла на бриге. Она не вдавалась в подробности её самочувствия и описания лица, полного торжества. Потому сейчас не знала, какой ответ дать на этот с надеждой заданный вопрос. Долго не решалась, затем начертала подрагивающим пальцем на его ладони вопрос:

— Вы всё ещё любите её?

Леонар задумался. Он смотрел внутрь себя и никак не мог решить, к какому из берегов ему следует плыть: любовь или ненависть. Заглянул гораздо глубже, в начало осенних дней, когда он наслаждался страстью и обещал Онёр взять фальшивую невесту. Вспоминал касание нежных губ и шёлк тела жаркими ночами. Воспоминания не остановили бег, и юный лорд припомнил, как всё начиналось.

Весенний сад омерзительно сильно благоухал, словно престарелая мадам, желающая скрыть тлен тела всеми духами единовременно. Виконтесса в тот год наняла нового садовника. Но оказалось, что он не знал меры и имел дурное чувство вкуса. Обоняния, вероятно, не имел вовсе.

Сад благодаря ему приобрел диковатый вид лугового поля.

По краям бордюров пестрели пролески вперемешку с незабудочником, за ними рядами цвели ирисы, закрывающие собой кусты барвинков. Синие пролески выглядывали из-под дерна под яблонями. Вместе с ними желтели дикие одуванчики, толкаясь с проклюнувшимся желтым луком. Крокусы терялись на фоне медуниц у фонтана. У правого его борта клонили тяжелые белые головки белоцветники; у левого задиристо тянулись ввысь ветреницы. По краям сада цвела сирень, перебивая аромат остальных цветов. Знатная мешанина избыточного безвкусия.

С балкона смотреть на пестрое полотно двора – вызов чувству прекрасного. Вдыхать через нос – возможность задохнуться. И только виконтесса Левизия Фаилхаит могла выйти на балкон, изображая удовольствие, и показушно подышать перенасыщенным ароматами воздухом, не желая признавать ошибочного решения найма этого садовника.

В тот год виконт Манс был слишком занят делами фабрик и позволил жене повышать своё самомнение подобным образом. И именно в тот год Леонар обратил внимание на Онёр.

В белом переднике, едва ли его старше, новая служанка помогала у фонтана. Волосы цвета шоколада, глаза, в которых можно утонуть, блестящая в лучах весеннего солнца кожа, и тонкая без всяких корсетов талия. Она ходила в окружении цветов и иногда зевала в кулачок, как благородная девица.

«Красавица», — подумал сын виконта и этой мыслью сам себе подписал приговор.

Излишне молодой, ещё не созревший, он сделал шаг во взрослый мир: нырнул в страсть с головой. Его неловкие подарки, взгляды и учтивые поступки быстро нашли отклик у служанки. Онёр не пожелала вдаваться в разговоры, вести учтивые беседы, глубже изучить свою больную душу. Она просто позволила собою овладеть и подарила им обоим первый опыт. И дальше, каждый раз, переводила любые темы на постель. И всегда приходила с бутылкой вина.

Леонару почудилось: он вновь ощущает дурманящую смесь цветочных ароматов. А рядом с ним сидит его первая любовь, Онёр. Те чувства, как и та весна, были одинаково дурны. Пыльца эмоций, как сахар, скрипела на зубах, и порой, казалось, пыталась удушить сладостью послевкусия встреч.

Болезненные воспоминания опали засохшими лепестками грёз. Как и первые цветы, любовь увяла. На месте потерянного чувства образовалась завязь боли.

Наконец юный лорд сказал:

— Когда я впервые её увидел, я влюбился. Наверное, по глупости, как же ещё. Совсем зелёный, не имеющий знаний о женской подлости, я попался в сети, — Леонар поджал губы от обиды. — Она сыграла превосходно роль скромной девы в фартуке, которую соблазняет грозный лорд. Я сам был виноват, что так попался. Молодой и глупый, выпил свой первый кубок страсти и утонул в её порывах, которые не научился остужать в себе. Онёр была обворожительно прекрасна и, очарованный, я танцевал в ритме её желаний, о которых узнал недавно. Но это всё пустое, Химемия. Вы знаете, я понял, что не любил её как человека – я любил свои ощущения с ней, но всё же не могу возненавидеть. Моя семья стала причиной её горя, и если бы она могла простить меня за это, я бы простил ей всё. Да, мы больше не смогли бы оставаться вместе, но я хотя бы не ощущал тяжелый груз на плечах. Но – не судьба. Потому я отпускаю свои чувства и могу сказать одно: я не люблю её, — он долго молчал, ожидая ответа. Не дождался, спросил: — Я навсегда ослеп, графиня? Вы сказали «временно» мне в утешенье?

В этот раз ответ Химемия писала уверенной рукой:

— Не волнуйтесь, Леонар, вы идёте на поправку. Я позабочусь о вас.

Сеа Хичтон не лгала: она заботилась со всем пиететом будущей жены, но требовала непреклонного повиновения в вопросах передвижения. За время беспамятства лорда девушка успела сохранившийся камбуз превратить в жилую комнату, куда и отвела жениха. Она просила его не покидать стен комнаты без неё.

— К чему такие ограничения, леди?

— Вы не видите, насколько плох корабль. Боюсь, передвижение в одиночку может стоить вам жизни. Поскользнётесь, упадёте за борт. Но даже до борта ещё нужно дойти, а лестница едва держится…

— Я понял вас, Химемия. Но, может, мы пройдёмся с вами вдвоём по кораблю, и вы покажете мне всё… вернее, дадите ощупать поломанные вещи?

— Вы мне не верите?

— Отнюдь. Но я не вижу иных здесь развлечений, а, раз не вижу – так хотя бы ощутить руками.

Графиня провела лорда по всему кораблю, дала ощупать каждый борт и сломанную доску, обрушенную лестницу, обрывки парусов, доказывая, что они в море и корабль им не покинуть.

И пусть бы так, Леонар смирился с положением, но вскоре начал замечать, что Химемия подолгу где-то пропадала. Он полагал, что она на палубе ждёт встречных кораблей. Однако спустя долгие часы графиня вновь являлась и приносила с собою вещи, которых в море не могло быть: овощи и фрукты, одежду и посуду. Ставший каютой камбуз приобретал жилой вид.

Леонар хотел спросить и не раз открывал рот, но сдерживался, не желая слышать ложь. Он не догадывался о причинах, которые побудят девушку солгать, но был уверен: она солжет. Верил, что настанет время, и правда себя раскроет. И Химемия будет с ним честна. Тогда, лишь тогда между ними рухнет последняя стена.

Ну а пока он подождёт, и доверится её заботливым рукам без лишних на то вопросов.

Тень крыльев скользнула по холмам. Словно чудовищная пасть, её проглотила щель между скалами и выплюнула с правого края, где росла высокая сосна. Птица взмахнула раз, другой крылами и села на макушку высокого древа. Тёмные глаза всматривались в излучину реки, где на берегу рос позеленевший ото мха дом. Казалось, дом был нежилой, и лишь дым из крыши дробил иллюзию безлюдья. Но не сам дом привлек внимание птицы, а свёртки, висящие с окон, и плетёные корзины у крыльца, полные овощей.

Живущая в доме пожилая пара успела испугаться громких хлопков и выбежать во двор, но таинственного вора не застали.

— Вы сегодня долго, — услышал Леонар шаги. Ему передали моток шерстяного одеяла. — Так и не скажете, куда ходили? Неужели в море рыбачили крюком, или договаривались с богами ветра? Жгли древесину – давали сигнал проплывающим судам?

Когда Химемия провела его по останкам корабля, на котором они дрейфовали, он поверил, что находится с ней в море и корабль им не покинуть. Но тогда опять встаёт вопрос: откуда все принесённые ею вещи?..

— Химемия, я буду рад любым объяснениям, откуда одеяло. Довольно тайн.

Сеа Хичтон вздохнула и толкнула мужчину в грудь, прося его лечь на спину. Примочки на глаза окончательно разгладили шрамы, но ещё не вернули зрение.

— Как только вы прозреете – узнаете ответ, я обещаю, — написала она на его ладони. И Леонар принял её слова. Он боялся до дрожи узнать, что глаза не излечить, а им в итоге не спастись. Вера в правдивость обещания придавала сил.

Дни текли лениво в штиль, и до барабанной дроби сердца в шторм. Порой казалось, их убьёт ударом молнии, а иногда корабль так качался, будто порывался утонуть. Но, как и говорила Химемия, боги миловали их.

Они засыпали и просыпались под шум волн, скрип корабельного дерева и под тихий шёпот голоса, который будто чудился Леонару. Иногда громче, иногда тише. Постепенно ему начало казаться, что он угадывает в шёпоте слова. Что и говорить, больше развлечений не было.

— Хотите потанцевать? — написала девушка на его ладони в особо скучный день.

— Вы предлагаете сломать мне шею? — удивился лорд с усмешкой.

Взамен ответа Химемия помогла ему подняться и повела чуть в бок, затем назад, вперёд, по кругу. «Вальс в темноте», окрестил их танец Леонар и бессовестно воспользовался случаем: ощупал партнершу где только смог. За это, естественно, сразу получил по рукам, но он успел понять, что ожогов нет и на плечах невесты. А одежда её мягка и странна.

Движение в никуда немного испугало, но графиня вела умело и не позволила партнёру наделать синяков. Она удивляла всё сильней, и её загадка никак не желала раскрываться.

Иногда графиня играла для него на серафимах. Стаканчики для этого она раскладывала на деревянный стол, и её игру лорд не мог не похвалить. Звуки и касания надолго стали для него единственными доступным развлечением, а немая невеста – единственным собеседником. Он с удовольствием рассказывал ей различные истории из жизни и порою слышал звонкий смех. Слишком звонкий для немой.

Помимо серафимов, потусторонних шепотков и смеха, к которым Леонар привык, иногда он слышал звук, который заставлял его растерянно озираться. Он слышал его довольно часто из шкафа, в котором спала графиня, и слышал его вновь в каюте. Как будто ткань о ткань тёрлась. Но после долгой слепоты, лорд начал различать и замечать множество деталей, которым раньше не придавал значения. Шуршащий, многогранный, тот звук никак не мог быть звуком тканей. Что издавало его, понять Леонар пока не мог. Хотел нащупать, но получил по рукам от графини, которая даже без маски скрывала лицо. Всё хранила тайну, считая лорда пока не готовым её принять.

Время не останавливало свой бег и приближало момент раскрытия секретов.

Глаза медленно возвращали способность видеть. Сначала юный лорд смог наблюдать размытый белый свет и тени, потом начали примешиваться краски и, наконец, у таинственных пятен появились контуры вещей. Когда графиня была с ним вместе в комнате, он мог видеть её неясный силуэт. И заметил, что у силуэта нет маски и бинтов, а за спиной опять какой-то плащ. Не белый – тёмно-серый, и объёмный. Леонару казалось – накидка с капюшоном, ибо видел он серое пятно и на голове. Присмотревшись, понял – то волосы. Его невеста не носила больше ни маски, ни бинтов, и не покрывала головы. Молчаливой тенью была рядом, и её лечение давало результат, возвращая зрение.

Леонар возбуждённо ждал момента, когда сможет разглядеть Химемию. Его верного друга, будущую жену. Он полностью решил вопрос с венчанием, определился со спутницей по жизни. А как иначе? Разве он мог отпустить её после всего произошедшего? Разве мог разорвать сплетённые вместе пути, которые могли обратиться в одну широкую дорогу их личного счастья?

Леонар понял: уважение к человеку начало превращаться во влюбленность. Но, даже признав такое, юный лорд не поднимал этой темы, страшась ответа. Ведь он втравил невесту в опасную семейную драму, и за это она могла его возненавидеть.

Но держать в себе переживания Леонар долго не смог и однажды спросил её:

— Могу ли я сделать вам новое предложение?

— Какое? — написала на его руке вопрос Химемия.

— Руки и сердца, — чуть смутился юный лорд. — Прошлое предложенье нельзя назвать приятным. Я желаю исправить картину в вашей голове, Химемия. Полагаю, она далека от идеала.

— Зачем вам это?

— Потому что я… — Леонар запнулся. Он столько раз твердил Онёр о чувстве, жгущем его изнутри, и как оказалось сложно сказать нечто похожее графине. — Вы удивительная девушка. Я видел вашу смелость, силу, и ощущаю вашу доброту. Но я… — он запнулся, — если зрение не удастся вернуть, я приму ваш отказ. Даже у доброты должен быть предел. А становиться вам обузой мне будет больно.

В ожидании ответа мужчина пытался нащупать руку графини, но пока девушка не хотела, он не мог её найти.

— Я приму ваше предложение, когда вы сможете меня увидеть, — написала она.

— Не надейтесь напугать меня шрамами, леди. Они не портят ваш характер.

Наконец, воды начали теплеть. Весна набирала силу и отняла власть у холодных дней. И однажды в привычные звуки примешались новые, чужие. Не голоса людей, нет, а свист и рокот, хлопки крыльев и устрашающее цоканье когтей по дереву. Сын виконта думал выйти, но его быстро вернули обратно в каюту и написали на руке просьбу оставаться в четырех стенах.

Мужчина протёр глаза, сидя на ворохе цветастых тряпок, и протёр глаза ещё раз. Он испугался: мир давно не был для него так чёток и ярок. Зрение вернулось. Затем вновь поплыло и вновь очертило грани. Леонар зажмурился, отсчитал про себя до десяти и разомкнул веки в ужасе, что вот сейчас он очнётся ото сна во тьме.

Он видел! Вот его постель, вернее, гора одеял. Вот стол, вернее, доски с ножками. Вот пища: рыба, фрукты и вода. Вот посуда, гребень, одеяние.

Не веря в собственное счастье, встал и, вопреки просьбе невесты не выходить, вышел за дверь. Прошёл по коридору до лестницы, поднялся, переступил свалившуюся с петель доску и воззрился исцелёнными лазуритами на небо. Аромат моря, и без того острый, обжёг свежим порывом воздуха! Свет заставил глаза заслезиться. Ветер сдул капли из глаз в далекий путь к морским просторам.

О, как оно прекрасно, море! Как ярок день, как восхитителен солнца свет, и как чудесен этот мир!

Он опустил глаза и замер.

Корабль едва не кренился в бок от количества гостей. И эти гости людьми не являлись.