Чужое счастье

Глава пятнадцатая

В день предварительного слушания зал суда был переполнен. Ступени на входе заполонило море репортеров с торчащими мини-камерами. Работники местного телевидения толкались с представителями печатных изданий и радио, а национальные «тяжеловесы» захватили лучшие места. Здесь были корреспонденты из «Ле Монд» и любимой газеты британцев «Мирор». Репортер из «Глоуб», напоминавший персонажа по имени Ленни Банхольтц, о котором Мод высказалась, что у него «меньше мозгов, чем у курицы», был арестован за попытку подкупить клерка из офиса следователя, чтобы получить фотографии, сделанные после смерти Моники.

Каждое новое событие в бесконечной мыльной опере «Штат Калифорния против Анны Винченси» подливало масла в огонь. В редакторской статье газеты «Нью-Йорк пост» говорилось о том, что Анна убила Монику ради денег. «Нэшнл стар» напечатала эксклюзивное интервью с бывшей экономкой Моники, которая описывала долгие годы плохого обращения с Анной и делала вывод о том, что мотивом убийства была месть. Среди всего этого Анна, настоящая Анна, как-то затерялась, и ее заменил собирательный образ, созданный общественным мнением. Правда об Анне казалась неуместной и требовалась людям не больше, чем правда о них самих.

Сейчас, осматривая набитый до отказа балкон, Анна подумала, что попала в звериное логово. Ее подмышки были мокрыми от пота, несмотря на антиперспирант, которым она пользовалась, и если ее желудок не успокоится, то кофе, который она выпила на ходу, скоро даст о себе знать.

Она взглянула на Ронду, сидевшую рядом с ней и неразборчивым почерком что-то писавшую в своем блокноте. Адвокат выглядела уравновешенной и уверенной в себе. Но не слишком ли она уверена? Будет ли она так же раздражать судью, как и в прошлый раз? Ну, по крайней мере, никто не скажет, что Ронда не подготовилась. После нескольких недель упорной работы адвокат была абсолютно готова к битве.

Но что, если этого будет недостаточно?

Кристэл, их главный козырь, исчезла в неизвестном направлении, а вместе с ней исчезла и возможность найти настоящего убийцу. Как и ожидалось, частный детектив по имени Берни Мерлин, которого наняла Ронда, вышедший на пенсию детектив из лос-анджелесской полиции, доложил, что дети Кристэл не ходили в школу и что ее босс в «Мэри Мэйдс» ничего о ней не слышал; она даже не пришла за зарплатой. Куда бы Кристэл не направилась, было очевидно, что она постаралась остаться ненайденной.

— Всем встать. Суд идет. Его честь судья Эмори Кортрайт.

Анна вскочила на ноги, словно подброшенная невидимой пружиной. В эти дни ее тело было как у послушной собаки и повиновалось всем командам, которые получало: сидеть, лежать, стоять, не двигаться.

Все снова сели на свои места, кроме Ронды.

— Ваше присутствие не осталось незамеченным, мисс Толтри, — сухо произнес судья, — я надеюсь, что, проявляя энтузиазм на сегодняшнем утреннем заседании, вы внимательно отнесетесь к тому, что у меня язва?

— Я сделаю все от меня зависящее, ваша честь. — По залу суда прокатилась волна смеха, когда Ронда, прямая, похожая на военного атташе в своем темно-синем костюме и отутюженной белой блузке, села на свое место.

Судья выглядел сегодня более измученным болезнью, чем обычно; он быстро прекратил шорох на балконе резким ударом молотка.

— Слушается дело «Штат Калифорния против Анны Винченси». — Он скороговоркой огласил обвинение для протокола, который вел стенографист — высокий, худой, как палка, мужчина, склонившийся, словно вопросительный знак, над своей машинкой. Затем судья кивнул окружному прокурору, сидевшему рядом с двумя помощниками, молодыми мужчиной и женщиной, которые, скорее всего, недавно окончили юридический факультет.

— Мистер Шувальтер, вы можете продолжать.

Окружной прокурор встал и поправил галстук. В своем двубортном костюме в тонкую полоску он казался похожим на честолюбивого политика, проводящего предвыборную агитацию.

— Ваша честь, — начал он, — свидетели докажут, что в ночь с семнадцатого на восемнадцатое апреля 2001 года обвиняемая намеренно стала причиной смерти Моники Винсент. Анна Винченси, — прокурор обернулся и указал пальцем на Анну, — была не только сестрой убитой, но и ее доверенным лицом, ее помощницей. И в ту злополучную ночь обвиняемая направилась к жертве в дом, который в то же время был местом ее работы, с одной целью — убить. — Он сделал паузу, чтобы усилить драматический эффект, и потер пальцами подбородок.

— Мы, возможно, никогда не узнаем мотивов мисс Винченси, — продолжал Шувальтер. — Завидовала ли она славе и богатству своей старшей сестры, или это была банальная жадность? В любом случае, мы намереваемся доказать, что где-то между одиннадцатью вечера и полночью после непродолжительной борьбы Анна Винченси столкнула жертву в бассейн. Пусть это не покажется вам неудачной шуткой, ваша честь. Моника была прикована к инвалидной коляске, парализована ниже пояса и не могла защитить себя. И хотя нам кажется, что она устроила хорошую драку, о чем свидетельствуют синяки на ее теле, а также царапины на руках обвиняемой во время ареста, Моника Винсент была не в состоянии доплыть до безопасного места. К тому же на месте преступления не оказалось ни одного человека, который мог бы услышать ее крики — кроме обвиняемой, стоявшей рядом и без тени жалости и сострадания смотревшей, как тонет ее сестра. — Последовала еще одна многозначительная пауза. — Ваша честь, если бывают убийства первой степени, то это как раз такой случай.

Анна почувствовала, как кровь отхлынула от ее лица. Кто была та женщина, которую описал прокурор, эта хладнокровная убийца? И как кто-то мог так подумать об Анне?

Когда наступила очередь защиты, Ронда поднялась со своего места.

— Ваша честь, нет ни одного доказательства тому, что мисс Винченси была в ту ночь возле дома своей сестры; нет свидетелей, подтверждающих это, есть только необоснованные косвенные улики. Легко указывать пальцем на женщину, чьим единственным преступлением является возможность беспрепятственного доступа к сестре. Давайте посмотрим правде в глаза: Анна — беззащитна, в нее легче всего попасть, — или правильнее назвать ее синицей в руке? — Ронда бросила насмешливый взгляд на Шувальтера. — Моника Винсент мертва, это так. Но моя клиентка ее не убивала. Не делайте ее еще одной жертвой этой ужасной трагедии.

Лицо судьи Кортрайта не выражало ничего, кроме недовольства ходом процесса. Но как бы он ни хотел, чтобы его язва принадлежала кому-то другому, он не мог изменить обстоятельства.

— Мисс Толтри, мистер Шувальтер, позвольте напомнить вам, что это предварительное слушание, а не судебный процесс, поэтому избавьте меня от излишней театральности, — предупредил судья перед тем как сообщить, на какие доказательства и показания он позволит ссылаться.

Судебный процесс все-таки состоится; теперь Анна была в этом почти уверена. А что потом? Перед глазами поплыли видения: изоляторы, татуированные сокамерницы, высокие стены с колючей проволокой. В замешательстве она оглянулась через плечо и поймала взгляд Марка, сидевшего в первом ряду рядом с Лаурой. Он не улыбался и не шептал слова ободрения; он просто смотрел на Анну. Его голубые глаза сфокусировались на ней с постоянством сигнального маяка. «Я здесь, с тобой, — говорили они, — и я буду с тобой завтра, послезавтра и всегда».

Анна почувствовала, как напряжение отпускает ее. Что бы ни случилось, она была счастлива. Впервые в жизни Анна знала, что значит засыпать в объятиях человека, обожающего и оберегающего ее, как лесополоса защищает верхний слой грунта от разрушения.

Детектив Берч, похожий на разъяренного быка, был первым свидетелем обвинения. Он предоставил снимки с места преступления, анализ отпечатков пальцев, а также впечатления, полученные им в доме, где произошло убийство, и еще электронные письма, изъятые из компьютеров Моники и Анны. Но хуже всего были результаты ДНК-экспертизы.

Следом за Берчем, чтобы прокомментировать эти результаты, был вызван эксперт — костлявый седой человек с козлиной бородкой, напомнивший Анне полковника Сэндерса после жесткой диеты. Судя по той резвости, с которой он ринулся к трибуне, и дружескому кивку, которым он приветствовал Шувальтера и его помощников, свидетель явно не был чужим человеком в зале суда.

— Доктор, назовите свое полное имя, — сказал Шувальтер, когда свидетеля привели к присяге.

Мужчина наклонился к микрофону и глубоким голосом, не соответствующим его внешнему виду, выкрикнул:

— Орин Уэбб.

— Кто вы по профессии?

— Я судебный эксперт.

— Как давно вы работаете в этой области?

— Немногим более тридцати лет.

Шувальтер повернулся к судье.

— Ваша честь, я хотел бы предложить доктора Уэбба в качестве свидетеля как эксперта в сфере анализа ДНК.

Судья оперся подбородком на согнутые в локтях руки.

— У вас есть возражения, мисс Толтри?

— Никаких — свидетель, по всей видимости, достаточно квалифицирован.

В голосе Ронды слышались почти что веселые нотки. Возможно, это удивило бы Анну, если бы Ронда не объяснила, что во время слушания был шанс оценить стратегию обвинения.

Кортрайт кивнул.

— Вы можете продолжать.

Доктор Уэбб протарахтел несколько научных терминов о непосредственном поиске и генетическом коде, а также о строении молекулы нуклеиновой кислоты, после чего предоставил детальный график того, что он назвал «многократными отражениями».

— Вы не могли бы объяснить, что это значит, так, чтобы вас поняли неспециалисты, — Шувальтер указал на график, установленный на стенде, на котором виднелись ряды плотно прилегающих линий, похожие на штрихкод.

— Ну, это как светокопия. Мы пытаемся установить сходство между двойными паттернами определенного размера; в таком случае, от одного до трех нуклеотидов… — свидетель осекся и, откашлявшись, слегка улыбнулся. — В общем, это значит, что вероятность того, что ДНК из-под ногтей жертвы совпадает с ДНК обвиняемой, составляет девяносто восемь целых и девять десятых процента.

По битком набитому балкону прошелся глухой ропот, словно всплеск напряжения. Послышался яростный скрип карандашей о бумагу — это судебные художники спешили запечатлеть сцену.

Анна прикусила внутреннюю часть щеки, чтобы не заплакать.

Далее последовало обсуждение техники и вероятности, после чего Шувальтер выложил свою козырную карту: увеличенное изображение фотографии, сделанной в день ареста Анны.

— Доктор, — спросил он, — на ваш взгляд, может ли ДНК, о которой вы говорили, происходить отсюда? — он указал пальцем на едва зажившие царапины, заметные на увеличенном фото руки Анны.

Ронда вскочила на ноги.

— Протестую, ваша честь! Это провокация.

— Принимается. — Кортрайт сурово посмотрел на самодовольно улыбавшегося Шувальтера. Он добился своего.

Когда пришла очередь Ронды приступать к перекрестному допросу, она уверенно подошла к трибуне для дачи показаний, стуча каблуками о поцарапанный дубовый пол.

— Доктор, есть ли способ определить, относится ли ДНК, о котором вы говорили, к моменту смерти жертвы или же, может быть, к более раннему времени?

Свидетель заколебался, и его взгляд метнулся в сторону Шувальтера.

— Сколько-нибудь точно нет.

— То есть это может быть результатом другого инцидента, произошедшего ранее в тот же день?

Эксперт нахмурился и начал теребить козлиную бородку.

— Ну, учитывая обстоятельства, было бы разумнее предположить…

Ронда не дала ему закончить.

— Доктор, это не игра в предположения, — сказала она с улыбкой, вместившей все тепло кондиционера, включенного на полную мощность. — Я спрашиваю, можете ли вы с уверенностью утверждать, что эта ДНК относится к моменту смерти?

— Нет, — недовольно признал он.

— Спасибо, доктор, это все.

Анна смотрела, как Уэбб сошел вниз. Ей казалось, что мир закружился в сером зернистом потоке, и воспоминания снова нахлынули и поглотили ее.

— Я устраиваю небольшую вечеринку в эту пятницу, — однажды объявила Моника ни с того ни с сего, — это в честь Риса, чтобы отпраздновать его номинацию.

Анна с удивлением оторвалась от почты, которую сортировала. Риса Фолкса, который был режиссером нескольких картин с участием Моники, номинировали в этом году на «Оскар», но если вечеринка намечалась на эти выходные, то почему она узнала об этом только сейчас? Анна внимательно посмотрела на сестру, пытаясь выяснить скрытые мотивы, но не увидела ничего подозрительного. После случая с Гленном прошло две недели. Ни одна из сестер не хотела об этом вспоминать, и Анна постаралась оставить его в прошлом. Моника была на удивление спокойной. Возможно, она изменила свое отношение к Анне, а может, это было связано с тем, что Анна больше не мирилась с грубым обращением.

— Я позвоню Дину, — сказала Анна, подумав, что будет чудом, если ей удастся нанять поставщика провизии за такой короткий срок.

— Об этом уже позаботились, — Моника беззаботно махнула рукой. Развалившись на диване в роскошном платье, она была похожа на Клеопатру, раскинувшуюся на ложе. — Это будут коктейли и легкий ужин а-ля фуршет — скромный, но элегантный.

То, что Моника сама о чем-то позаботилась, было еще более необычно.

— Ты составила список гостей, которым нужно позвонить? — Для того чтобы отпечатать приглашения, было уже слишком поздно.

— Об этом я тоже позаботилась. — Моника вытащила журнал из стопки, возвышавшейся на журнальном столике. — Я хотела бы, чтобы ты пришла. В качестве гостя, конечно. — Она одарила сестру самой обезоруживающей улыбкой. — Ты ничем не занята в этот вечер?

Раньше Анна восприняла бы это как должное. Согласие уже было готово сорваться с ее языка — Моника старалась. И она должна пойти сестре навстречу. Но что-то останавливало Анну: слишком часто ей доставалось за ее доброту.

Моника пожала плечами.

— Хорошо. Ответишь завтра. — Анна уже приготовилась к обычной в таких случаях колкости, что-то вроде «Если сможешь выделить вечер из своего загруженного расписания…» Но колкости не последовало. Моника только подняла голову и равнодушно сказала:

— Если тебе нечего надеть, я могла бы одолжить тебе что-нибудь из своего гардероба.

— Мне показалось, что это будет скромная вечеринка.

— Ну да… Я имела в виду, что-нибудь, что тебе подойдет. — Моника улыбнулась Анне, давая понять, что она хотела сделать комплимент. — Кроме того, это особый случай. Ты же знаешь этих снобов.

Подозрения Анны усилились. Хотя у Моники периодически случались приступы щедрости, трудно было себе представить, что она решила отступить на второй план, особенно после случая с Гленном.

— Спасибо за предложение, но я не думаю…

Моника не дала ей закончить.

— Почему бы нам не подняться и не посмотреть?

— Сейчас? — Анна взглянула на письма, которые она разделила на две стопки: письма с пометкой «личное», которые она оставила для Моники, и письма от фанов: толстые, с открытками, которые они просили подписать.

— Да брось, не будь такой занудой. Перестань! — Моника небрежным движением руки отодвинула письма. Она явно хотела сыграть роль доброй феи.

Наверху, в комнате сестры, Анна почувствовала легкую панику, взглянув на вечерние платья, которые Моника не носила годами, мерцавшие в полиэтиленовых колпаках — все они были шестого размера или даже меньше. Было ли это очередной попыткой унизить ее, заставив примерять платья, которые ей малы?

Анна глубоко вдохнула, втянула живот… и стала надевать самое свободное из них через голову. Она была удивлена, когда оно скользнуло вниз по ее бедрам, вызвав в душе Анны бурю неистового восторга. Оно было предназначено для коктейлей, цвета вечернего неба с мелким бисером, мерцавшим и переливавшимся, когда Анна крутилась перед большим зеркалом. Теперь она понимала, что чувствовала Золушка, отправляясь на бал.

— Оно тебе как раз впору, — улыбнулась Моника, появившаяся в дверном проеме.

— Тебе не кажется, что это… слишком? — Анна вспомнила, когда сестра надевала его последний раз: вечеринка у Свифта после церемонии вручения «Оскара» в тот год, когда Монику номинировали на получение премии за фильм «Майами, Оклахома». Это был ее последний официальный выход в свет перед аварией.

— Оно словно на тебя сшито. Кроме того, вряд ли я его в ближайшее время смогу надевать, — добавила Моника тоном, который Анна мысленно окрестила «Героиня-храбро-сражающаяся-с-неприятностями». Не то чтобы Моника больше не получала приглашений на праздники, но разве какое-нибудь торжество могло бы быть для нее веселее, чем те жалкие вечеринки, которые Моника каждую ночь устраивала у себя дома?

— Я не знаю… — Анна нахмурилась, кусая губы. — А вдруг я на него что-нибудь опрокину.

— Не думай об этом. Оно твое.

— Ты хочешь сказать…

— Не удивляйся так. Я бы тебе его и раньше подарила, если бы…

«Ты не была такой полной», — закончила Анна про себя.

— Оно отлично на тебе сидит, а это самое главное.

Анна была настолько удивлена и обрадована, что не могла дальше протестовать.

— Я… я не знаю, что сказать. Оно такое красивое.

— Ты его заслужила. Посмотри на себя — ты же просто преобразилась.

— Я бы этого не сказала, — со смехом в голосе произнесла Анна. — Мне придется очень постараться, чтобы влезть в любое из этих платьев. Мне только хотелось бы… — Анна осеклась. Она собиралась сказать, что ей хотелось бы, чтобы Марк увидел ее в этом платье, но не было смысла давать Монике в руки оружие, которое она могла использовать позже, в менее благодушном настроении.

Анне приходилось нелегко. Труднее всего было заставить себя не думать о Марке. Она представляла себе Марка таким, каким она его в последний раз видела утром на озере, с растрепанными ветром волосами, с глазами, отражавшими темно-голубое небо над их головами, и она чувствовала почти физическую боль от разлуки. Пока Анна сдерживала желание позвонить ему и почти не позволяла себе заниматься самокопанием. Ее решимость подкрепляла мысль о том, какой несчастной стала Лиз из-за своей любовной интриги.

Моника с любопытством посмотрела на сестру.

— Чего бы тебе хотелось еще?

— Ничего.

В другой раз Моника попыталась бы выпытать это у Анны, но сейчас она только пожала плечами и сказала:

— Носи на здоровье.

К пятнице Анна поняла, что она с нетерпением ждет эту вечеринку. Она даже потратила невообразимую для себя сумму денег на пару серебристых туфель на высоком каблуке и записалась на стрижку в «Шир-Дилайт». Приехав в тот вечер в «ЛореиЛинда», Анна чувствовала себя Золушкой, выходящей из кареты.

Арсела, принимавшая верхнюю одежду у дверей, сделала шаг назад, чтобы полюбоваться Анной, и воскликнула:

— Мисс Анна, вы выглядите как принцесса!

Домработница казалась немного взволнованной, и Анна поняла причину ее волнения только после того, как заметила в патио, сверкавшем волшебными огнями, которые они с Арселой несколько часов развешивали этим утром, гостей. Их было всего несколько десятков. Они стояли вокруг бассейна и болтали, держа в руках бокалы с выпивкой; оказалось, что все женщины одеты очень просто, как Салли Хэншо, которая была в шелковом сарафане.

Анна застыла с нехорошим предчувствием в груди. Но уходить было уже поздно. Все гости повернулись к ней, некоторые подходили ближе, чтобы рассмотреть ее получше.

— Моника, плохая девочка, ты сказала нам, чтобы мы были в повседневной одежде. Я чувствую себя абсолютно голой. — Рэини Биллингс в короткой блузке и капри холодно и иронично улыбнулась Анне.

Затем к Анне подлетела Салли. Подол сарафана бился о ее лодыжки. Они несколько раз разговаривали по телефону, но до сегодняшнего дня ни разу не встречались.

— Вы, должно быть, Анна. Я Салли. — Словно в Америке был хоть один человек, который не знал, кто она такая; возможно, карьера Салли уже шла на спад, но в свои лучшие годы она рекламировала все — от бумажных полотенец до зубной пасты. Она протянула Анне пухлую руку, на которой сияло кольцо с изумрудом такого же размера, как оливка в ее мартини.

— Должна признать, вы потрясающе выглядите в этом платье. Вы всех нас пристыдили. — Это прозвучало довольно искренне, но Анна только пробормотала что-то неразборчиво и сбежала к бару, отворачивая пылающее лицо.

Самым ужасным было то, что ее подставили. Но разве она не сама клюнула на эту удочку? Она, которая лучше всех на свете должна была знать, на что способна Моника. На краткий миг Анна позволила себе поверить, что за взбалмошным поведением ее сестры скрывается настоящая Моника с добрым сердцем, но теперь Анна не могла отрицать правду: ее сестра была чудовищем в человеческом обличье.

Она кое-как продержалась остаток вечера. Помогли несколько бокалов шампанского, выпитые залпом, а также внимание, которое ей оказывали некоторые мужчины, в особенности Рик Раше, сексуальный блондин из сериала «Спасатели Малибу». Но все это время Анна чувствовала себя белой вороной. Больше всего она хотела оказаться дома в своей постели и обнять Бутса. Завтра она убьет Монику. Но сейчас она была слишком несчастна.

На следующее утро Анна приехала на работу с головной болью и с твердой уверенностью в том, что с нее хватит. На этот раз не будет заготовленных речей, и Анна не станет ждать, пока подыщет себе новую работу. Она сразу же объявит о том, что увольняется.

Анна обнаружила сестру на веранде. Та сидела, положив ноги на диван. Ее волосы пылали в солнечных лучах, струившихся через ряд французских окон с видом на розарий. Моника читала утреннюю газету и попивала эспрессо. Одетая в шелковое кимоно, гармонировавшее с ее алыми ногтями, она больше не напоминала добрую фею, а скорее походила на Круэллу Де Виль.

— Ты вчера хорошо повеселилась? — Моника едва взглянула на сестру, что еще больше разозлило Анну Когда она не ответила, Моника весело продолжила: — Я уверена, что ты была царицей бала. Рик Раше глаз с тебя не сводил.

— Неудивительно. Я была как бельмо на глазу, — холодно сказала Анна.

— Забавно. Я всегда считала, что он гей. — Моника положила газету, невинно улыбаясь.

Анна внимательно посмотрела на сестру.

— Это бессмысленно, Моника. Я обо всем догадалась.

— Ага, кто у нас сегодня утром встал не с той ноги? — шутливо проворчала она, задорно рассмеявшись и с музыкальным звоном ставя свою маленькую чашку на блюдце. — Не срывайся на мне из-за того, что вчера слишком много выпила.

— Ты прекрасно знаешь, почему я так расстроена.

— Разве? Ну, попробую угадать. Должно быть, потому, что я подарила тебе сногсшибательное платье и пригласила на вечеринку, где мужчины, о которых большинство женщин могут только мечтать, липли к тебе, как мухи к меду, — голос Моники был полон сладкого сарказма. — Мне жаль, что я обидела тебя. В следующий раз, когда во мне проснется желание сделать что-нибудь хорошее, я подарю что-нибудь Армии спасения.

— Перестань притворяться; я на это не куплюсь. — Если Моника думала, что снова сможет запугать или обмануть Анну, то это происходило потому, что она видела только внешние изменения, происшедшие с сестрой. — Ты специально меня подставила. Ты хотела, чтобы я выглядела как смешная маленькая провинциалка. Даже если бы я была голая, я не чувствовала бы себя более жалкой.

— Не будь такой мнительной, — насмешливо произнесла Моника, — никто ничего плохого не подумал. Между прочим, насколько я помню, многие гости восхищались тобой.

— Это месть, не так ли? Тебя бесит, что мне наконец-то стали уделять внимание, что ты не единственная цель для каждого мужчины в радиусе мили. Раньше никто не смотрел в мою сторону, и тебя это устраивало. Кроме того, благодаря мне ты сияла еще ярче. — Анна дрожала. Ярость, которую она подавляла в течение двадцати лет, вырвалась наружу. — Но знаешь что? Я увольняюсь, на этот раз окончательно. Найди себе другую девочку на побегушках, хотя я думаю, что такие, какой была я, исчезли еще в те времена, когда люди нанимались на службу по договору о поступлении в ученичество.

— Ты увольняешься? Из-за этого дурацкого недоразумения? — Моника рассмеялась, но Анна заметила страх в ее глазах. В этот раз Моника зашла слишком далеко, и она это знала.

— Единственное недоразумение, — сказала Анна, едва сдерживая крик, — это то, что я думала, будто в глубине души ты хороший человек, — она наклонилась и уловила дыхание Моники. Она пила не эспрессо.

— Ты не можешь уйти. Что я буду делать? — глаза Моники наполнились слезами. Она выглядела маленькой и потерянной. Но Анна уже много раз все это видела; она знала достаточно, чтобы не попасться на этот крючок.

— Полистай газету объявлений, — резким тоном сказала Анна.

— У меня от тебя голова болит. — Моника поднесла руку ко лбу таким театральным жестом, что Анна едва не рассмеялась. Когда Монике не удалось вызвать необходимую ей жалость, она решила изменить тактику. — Ты никуда не уйдешь! Ты не посмеешь!

— Да ты что? И как же ты собираешься меня удержать? — Если Моника посмеет угрожать ей тем, что прекратит оплачивать счета «Саншайн Хоум», Анна в ответ пригрозит рассказать обо всем прессе. Моника не захочет, чтобы весь мир знал, что их мать вышвырнули на улицу, так как ее старшая дочь оказалась слишком жадной, чтобы платить за дом для престарелых.

Анна не пошевелилась даже тогда, когда Моника зашипела:

— Я превращу твою жизнь в ад.

Теперь Анна искренне рассмеялась.

— Ты уже это сделала.

На щеках Моники выступили алые пятна.

— Ты думаешь, я не знаю, к чему ты ведешь? — Она наклонилась ближе к Анне, схватившись за подлокотник дивана. — Теперь, когда ты убрала со своей дороги маму, ты хочешь избавиться и от меня тоже. У тебя это не выйдет. Я нужна тебе так же, как и ты нужна мне!

— Возможно, когда-то так и было, но сейчас все изменилось. — Злость покинула Анну, и сейчас она смотрела на сестру с жалостью. Она знала Монику лучше, чем та знала себя: как приятно быть жертвой — никто тебя ни в чем не обвинит, и жалость к самой себе согревала, как теплое одеяло в холодную ночь.

— Не надейся, что я и дальше стану оплачивать счета матери.

Анна пожала плечами.

— Делай что хочешь.

Ее безразличие только усилило ярость Моники.

— Я ей ни цента не должна! Что хорошего она мне сделала? Назови хоть что-нибудь, черт возьми!

Анна была шокирована враждебностью Моники. Она всегда предполагала, что ее презрение было связано с желанием держаться подальше от бедной родни. Анна тихо сказала:

— Мама боготворит землю, по которой ты ходишь, знаешь ли ты об этом? — Хотя в данный момент Бетти вряд ли даже узнала бы свою старшую дочь.

— О да, конечно, сейчас боготворит. Но почему же она не защитила меня, когда я была ребенком? Она так же виновата, как и он! Ты не знаешь. Ты не знаешь, что я… — Моника замолчала, издав приглушенный звук. С искаженным лицом она схватила свою чашку и швырнула ее о стенку. Чашка разбилась на мельчайшие осколки. — Господи, ты такая слепая! Ты и Лиз — глупые маленькие ничтожества, страусы, засунувшие голову в песок!

Анна смотрела на Монику и знала, что должна чувствовать сострадание, но она слишком устала и не могла вызвать в себе ничего, кроме отвращения. Ее сестра была права в одном: Анна действительно все это время прятала голову в песок. Все это время она считала, что Моника использовала их мать для того, чтобы манипулировать Анной, но сейчас стало ясно, что дело было не только в этом. Но на самом деле ей уже все равно. Какие бы демоны ни донимали ее сестру, пускай теперь сражается с ними одна.

Приступ гнева Моники прошел. Теперь она сидела и задумчиво смотрела перед собой. Недавняя ярость растаяла, как лопнувший мыльный пузырь. Когда Моника наконец подняла глаза, она, казалось, была почти удивлена, увидев, что Анна все еще здесь.

— Ты не поможешь мне пересесть в мою коляску? — спросила она нарочито высокомерным тоном, показывая дрожащей рукой в направлении инвалидной коляски.

Должно быть, какая-то крупица сострадания все еще оставалась в Анне несмотря ни на что, потому что она вдруг поняла, что направляется к сестре. Не то чтобы ее решимость ослабла, но Моника не смогла отобрать у нее одну вещь: простое человеческое сочувствие.

Она подняла сестру, чтобы пересадить в коляску, и неожиданно потеряла равновесие. Моника закричала, схватившись за сестру. Анна хотела выпрямиться, но они обе упали на ковер. Спустя мгновение Анна смогла выбраться из-под Моники и отползти в сторону. Чувствуя жгучую боль, она посмотрела на свою руку и увидела кровавые царапины, тянувшиеся от локтя до запястья. Испуганная Моника лежала рядом с ней и плакала.

— Ты в порядке? — тяжело дыша спросила Анна.

Казалось, Моника не пострадала. Но она была довольно пьяна, несмотря на то что было всего восемь тридцать утра.

— Прости. Пожалуйста, не злись на меня. — Ее щеки были мокрыми, но на этот раз это не были крокодиловы слезы. — Мне жаль, что я столько всего натворила!

Анна с трудом поднялась на ноги, стараясь не порезаться об осколки чашки, валявшиеся рядом. Затем она посмотрела на сестру.

— Я не злюсь на тебя, — сказала Анна. Когда-то она действительно злилась, но сейчас чувствовала только…

Что она чувствовала? Ничего.

— Я знаю, что отвратительно вела себя по отношению к тебе. Я знаю. — Моника села, ее рот изогнулся в улыбке, на которую было страшно смотреть. С запутанными волосами, свисавшими на плечи, и макияжем, жалко стекающим по щекам, она казалась пародией на женщину, обожаемую миллионами поклонников. Скорее это был портрет Дориана Грея, чем портрет совершенства. — Пожалуйста, не оставляй меня. Умоляю тебя. Я сделаю все, как ты захочешь. Клянусь.

Анна почувствовала, как у нее по спине побежали мурашки. Моника говорила те же слова, что и их отец после очередной попойки, когда он просил Бетти простить его.

— Слишком поздно, — сказала Анна, качая головой.

— Ну, хотя бы до тех пор, пока я кого-нибудь подыщу, — Моника жалобно смотрела на нее.

Инстинкт самосохранения кричал Анне о том, чтобы она убегала, но вместо этого она произнесла:

— Я даю тебе время до конца дня.

Что значили эти несколько часов по сравнению с тем, что она уже перенесла?

С помощью Арселы Анне удалось поднять Монику с пола и посадить в коляску, но сделать это оказалось так же тяжело, как поднять мешок с зерном. То, что Моника едва держалась на ногах, уже не являлось проблемой Анны. У нее были более серьезные заботы, например как найти средства к существованию до тех пор, пока она не найдет новую работу.

Остаток дня Анна провела, убирая в своем столе и пакуя свои вещи. Вещей за те четыре года, что она здесь проработала, накопилось немного: несколько семейных фотографий, кружка — подарок Моники из ее последней поездки в Канн, плюшевый медвежонок — Анне было жалко бросить его в ящик, который она каждый месяц отдавала на благотворительные цели — выражение любви фанов. Завтра Анна столкнется с суровой действительностью, оставшись без работы. Но сейчас ей было достаточно того, что она, к счастью, наконец-то свободна.

Затем пришло время уезжать. Анна спустилась по лестнице и обнаружила, что Арсела в кухне уже застегивала свое пальто, — сегодня ночью она не работала. «Бедная Арсела! Теперь ей придется принимать основной удар на себя». Но Арсела только прошептала:

— Я рада за вас.

Анна сделала шаг назад и увидела, что темные глаза домработницы полны слез, как у маленького коричневого зверька, недостаточно сильного для того, чтобы убежать.

Анна почувствовала угрызения совести, но ничто не могло затмить головокружительное чувство свободы. Ей очень хотелось поделиться хорошей новостью с Марком, он порадовался бы вместе с ней. Но это только вызвало бы воспоминания, о которых Анна старалась не думать.

— Мы еще увидимся, — сказала она Арселе, вдыхая еле слышный аромат корицы и лимона, — и ты всегда можешь мне позвонить, если я тебе понадоблюсь.

Теперь оставалось только попрощаться с Моникой. Анна сделала глубокий вдох перед тем, как направиться в дальний конец коридора. Она постучала в дверь кабинета сестры, и удивительно спокойным голосом Моника крикнула:

— Входи!

Анна думала, что сестра будет в подавленном состоянии, и удивилась, увидев, что Моника печатала что-то на компьютере. Анна окинула взглядом комнату, отделанную сосной в стиле французской провинции, но все стояло на своих местах, и единственный запах, который Анна почувствовала, — запах еды на мелкой тарелке, стоявшей на античном табурете. По поведению Моники тоже нельзя было предположить, что сегодня утром имел место такой ужасный скандал.

Она откашлялась и сказала:

— Я уже ухожу. Хотела попрощаться.

Моника глянула на нее с ироничной усмешкой.

— Не будь такой церемонной. Ты ведешь себя так, словно мы больше никогда не увидимся. — Она выехала из-за стола, и Анна увидела в ее глазах какое-то тяжелое и суровое выражение. — Мы ведь все еще семья, не так ли? — Моника говорила очень тихо, но Анна уловила странный подтекст в ее словах, от которого у нее мороз побежал по коже.

Анна пожала плечами. Она не собиралась дважды наступать на одни и те же грабли.

— Это тебе. — Анна вручила сестре папку со всеми бумагами, которые понадобятся ее новой помощнице. — Я включила туда список агентств по трудоустройству. Уверена, что ты без проблем кого-нибудь себе подберешь.

Моника швырнула папку на стол, даже не взглянув на нее.

— Ты мне не оставляешь выбора, не так ли?

Анна слегка улыбнулась.

— Кто теперь ведет себя церемонно? — Она чувствовала, что атмосфера в комнате накалилась: теперь в любую минуту могла разразиться буря. — Перестань, Моника, мы обе знаем, что так будет лучше.

— Для тебя возможно.

— Послушай, мне хотелось бы, чтобы мы расстались по-хорошему. Поэтому почему бы мне не уйти, пока мы окончательно не поссорились?

Анна была уже на полпути к двери, когда Моника догнала ее и перегородила дорогу.

— Ты считаешь, что ты лучше меня? — закричала она, брызгая слюной. — Мисс Паинька, у которой дерьмо не воняет! Неудивительно, что вы с Лиз были любимицами матери — вы обе — пара бесхребетных соплячек. По крайней мере у меня есть сила воли, чтобы вырваться. — Она посмотрела на Анну. — Знаешь что? Я рада, что ты уходишь.

— В этом наши чувства совпадают. — Анна обошла ее, словно Моника была не более чем яма на пути к свободе. Облегчение, которое испытывала Анна, было таким сильным, что она, казалось, вылетела из комнаты и помчалась по коридору.

Но ее свобода была недолгой.

На следующее утро Анну разбудил телефонный звонок. Спросонья она сразу подумала о матери, но когда сняла трубку, там раздался голос Арселы. Из взволнованного лепета экономки Анна смогла понять лишь то, что произошел какой-то несчастный случай и полиция уже выехала…

Теперь, несколько недель спустя, когда Анна сидела в зале суда, где разыгрывалась новая драма, она едва сдерживалась, чтобы не рассмеяться во весь голос над своей наивностью. Как она могла поверить в то, что может быть свободной? Даже мертвая, Моника держала ее в своих сетях крепче, чем при жизни.

Когда пришла очередь Ронды, она вызвала собственного судебного эксперта, очень толстого мужчину, который был полной противоположностью своего предшественника. Он выглядел как типичный профессор, в очках в роговой оправе и твидовом пиджаке с заплатками на локтях.

— Доктор Деннисон, — начала адвокат, — можно ли утверждать, что в клетках кожного покрова очень мало или даже совсем нет молекул ДНК?

Деннисон весь вспотел в теплом пиджаке, но выглядел невозмутимо. Он наклонился к микрофону.

— Технически это так, — сказал он, — ядра клеток обычно переносятся к поверхности кожи с помощью пота.

— Можно ли утверждать, что при определенных условиях — скажем, если тело провело некоторое время в воде, — эти выделения могут смыться?

— В определенной степени да.

— Поэтому вполне вероятно, что молекулы ДНК, найденные под ногтями жертвы, предположительно могут принадлежать кому-то другому, а не мисс Винченси.

— Технически да.

— Спасибо, доктор. Вы можете идти.

Анна поняла, куда клонит Ронда: она ставила прокурору палки в колеса, доказывая, что результаты анализа, связывающие Анну с преступлением, могут быть фальшивыми, что это была ДНК кого-то другого, не Анны, а настоящего убийцы. Но купится ли на это судья? По его бесстрастному лицу понять это было невозможно. А разве это имело хоть какое-то значение во время этого слушания? Обвинению нужно было лишь привести резонное основание для того, чтобы назначить судебный процесс, который сам по себе будет приговором, влекущим за собой несколько месяцев подготовки, в то время как Анна и так была на пределе.

Анна прижала руку к сердцу. Это было все, что она могла сделать, чтобы сдержать панику.

В перерыве Анна с друзьями собрались в кафе «Три-Хаус», где Дэвид Рубак держал репортеров у двери, объясняя им, что все столики заказаны.

— Где Финч? — Анна оглянулась, подумав, что та решила не прогуливать школу.

Лаура взглянула на Гектора, затем на Мод.

— Она, гм… ей нужно кое-что сделать.

Анна почувствовала, что от нее что-то скрывают.

— Вы что-то недоговариваете?

— Можешь ей сказать, — произнесла Сэм, обращаясь к Лауре, — она все равно скоро узнает.

— Финч хотела, чтобы это был сюрприз, — Лаура перешла на шепот, чтобы Элси Вормли, сидевшая за соседним столиком с подругами, не смогла ее расслышать.

— Она организовала сбор средств. Она не сказала тебе, потому что боялась, что ты попытаешься ее отговорить.

— О Господи! — Анна была потрясена. Ее имя и без этого было у всех на устах. Только «Си-ти-эн» не вынес ее фотографию на первую полосу, и то благодаря Вэсу.

— Ну, я думаю, это хороший способ оказать поддержку, — заметила Мод.

— Я благодарна вам за поддержку, но… — Анна бросила нервный взгляд на Ронду, спокойно мазавшую маслом кусок хлеба.

Но Ронда удивила ее своими словами:

— Вообще-то это может сыграть тебе на руку. По крайней мере, у нас для разнообразия появятся положительные отклики в прессе.

— Вспомни Оу Джея, — сказала Лиз и тут же залилась краской. — Ой, извини, это был плохой пример.

— Тебе следует отдать должное Финч. Девочка несомненно очень предприимчива, — весело произнес Марк.

Лаура бросила беспокойный взгляд на Гектора.

— Я только надеюсь, что она не перегнет палку. — Анна, вероятно, вспомнила о том, как Финч участвовала в митингах в пользу спасения дуба на площади Лос-Рейс, который должны были спилить. Там было больше сотни участников, и только Финч и еще несколько человек арестовали за нарушение общественного порядка, что привело к появлению ее фотографии на первой полосе утреннего выпуска газеты «Кларион».

Мелоди Викофф приняла их заказ. Обычно такая разговорчивая, последнюю неделю она вела себя очень сдержанно, поскольку ее муж был копом. Слухов, ходивших о Мелоди, было достаточно, — говорили, что у нее интрижка с одним из друзей ее мужа, — чтобы она старалась не навлечь на себя дополнительные неприятности. Но сейчас она наклонилась и шепотом произнесла:

— Мы все за тебя переживаем, дорогая. Держись!

Растроганная такой поддержкой, Анна кивнула в ответ. Она ничего не смогла сказать, потому что у нее ком стоял в горле.

— Кажется, ты завоевала несколько очков у судьи, — сказал Марк Ронде, когда Мелоди отошла.

— Возможно, — произнесла адвокат, нахмуриваясь, — но дело идет к тому, что будет процесс, и нам потребуется вся наша изворотливость, чтобы убедить присяжных в том, что Анна невиновна.

— Могу поспорить, что это Кристэл, — угрюмо сказала Лиз. То, что полиция не искала эту женщину, злило ее еще больше, чем Анну.

— Не забывай о Гэри Кэри, — напомнил Марк.

— Гэри Кэри? — удивленно переспросила Мод.

— Один из друзей Моники по переписке, — объяснил Марк. — Мы думаем, что он как-то связан с этим, хотя он не очень-то подходит на эту роль.

— Он священник, — вставила Анна.

— Джим Бэйкер тоже был священником, — сухо заметила Сэм.

— Я наконец-то до него дозвонился, — продолжал Марк. — Он утверждает, что в тот день его не было в городе, что он находился на какой-то конференции баптистов, но мне он показался слишком взволнованным. Я не могу точно сказать, то ли это оттого, что он не хочет, чтобы его жена узнала, что он посылал те странные письма, то ли по другой причине.

— В каком смысле странные? — спросил Гектор.

— Он хотел узнать, какой у Моники размер ноги, какими духами она пользуется, и все такое, — объяснила Анна. — Однажды он прислал ей подарок — ночную сорочку.

— Моника оставила ее? — спросила Лиз. Анна неодобрительно посмотрела на сестру, не утруждая себя ответом.

— Я проверила, нет ли у него судимостей, — сказала Ронда. — Не очень давно был какой-то инцидент — обвинение в непристойном поведении. Я не смогла узнать подробности. Он получил срок условно, а затем, вероятно, пришел к Богу. С тех пор он чист.

— То есть ты отклонила эту версию? — спросила Лаура.

— Ни в коем случае. — Лицо Ронды было полно решимости. — Барни летит туда на следующей неделе.

— Каждый день в газетах пишут о маньяках, которые преследуют звезд, — сказала Лиз. — Вспомните, что случилось с Джоном Ленноном. А тот парень, которому суд запретил приближаться к Монике?

— Мне казалось, это был один из ее бывших мужей, — сказала Анна.

— Неважно. — Лиз, очевидно, начинал нравиться этот разговор. Анна вспомнила, что в детстве была не единственной в их семье, кто запоем читал книги о Нэнси Дрю. — И еще, кто-нибудь думал о том, что это мог быть кто-то из персонала? Садовник или даже Арсела.

— Арсела? Ты ведь это не серьезно? — Анна закатила глаза. Она знала, что у Лиз были добрые намерения; она даже уговаривала самых богатых клиентов лечебницы делать взносы. Но здесь она явно перегнула палку. Казалось, мысли Лиз были где-то далеко. Анна заметила, как сестра следила взглядом за Дэвидом, который сопровождал к столику группу из четырех человек. Лиз была на грани нервного срыва.

Она перевела взгляд на Анну.

— Я знаю, что Арсела не похожа на убийцу, но, возможно, она уже была сыта всем этим по горло и просто сорвалась.

— Ты говоришь о человеке, выжившем во времена режима Маркоса, — напомнила ей Анна.

— Кстати, ты видела все те туфли у Моники в шкафу? Там, должно быть, сотни пар, — слабая попытка Лиз отшутиться вызвала лишь несколько натянутых улыбок.

Анна покачала головой.

— Ручаюсь жизнью, что это не Арсела.

— Возможно, Лиз права, — сказала Ронда.

Анна удивленно посмотрела на нее.

— Что ты имеешь в виду?

— Она единственный человек, кроме тебя, который видел, что происходило в «ЛореиЛинде».

Ронда собиралась вызвать домработницу на перекрестный допрос после перерыва, но Анна не видела ни одной причины, по которой Ронде следовало бы волноваться.

— Арсела не станет выставлять меня в плохом свете.

Ронда смотрела на нее через стол — крупная женщина, которую не смущали ее габариты, казалось, добавлявшие ей силы.

— Она может сделать это не специально. — Ронде не нужно было объяснять, Анна прекрасно знала, что окружной прокурор может исказить слова Арселы.

Все, что Анна могла сделать, — это заняться едой, которую принесли. Когда они уже встали и собирались уходить, она заметила старичка, в одиночестве обедавшего за столиком в дальнем конце зала. Ну, не совсем в одиночестве — рядом с его тарелкой стояла еще одна с нетронутым бутербродом. Вспомнив о щедрости старого Клема, когда он пожертвовал в ее пользу свой выигрыш в лотерею, Анна позвала Мелоди.

— Отнеси два кусочка вишневого пирога за мой счет. — Она вручила официантке десятидолларовую банкноту и указала на Клема, согнувшегося над бутербродом, совершенно забытого всеми, кроме своего невидимого спутника.

В зале суда Ронда вызвала своего очередного свидетеля. Арсела подошла к трибуне для дачи показаний. Она была одета в свое лучшее выходное платье, в руках у нее Анна увидела четки из бусинок. Их взгляды встретились, и Арсела потупилась. Сердце Анны бешено заколотилось.

Арсела назвала свое имя и профессию. Ее голос, хоть и усиленный микрофоном, все равно был еле слышен.

— Миссис Агинальдо, — сказала Ронда и улыбнулась, стараясь внушить Арселе хоть немного уверенности, — не могли бы вы сказать суду, как долго вы работали на миссис Винсент до момента ее смерти?

— Четыре года, — произнесла Арсела.

— Вы жили в ее доме?

Домработница, как птица, кивнула головой.

— Да.

— То есть у вас была возможность наблюдать за тем, что происходило в доме?

Анна и раньше замечала, что английский Арселы, довольно сносный в привычных ситуациях, сильно ухудшался, когда домработница находилась в стрессовом состоянии. Сейчас она смотрела на Ронду широко открытыми, ничего не понимающими глазами, до тех пор, пока та не повторила вопрос, после чего Арсела ответила:

— Да.

— Как бы вы описали отношения между мисс Винченси и миссис Винсент?

Арсела бросила взгляд на Анну и нервно пошевелила лежавшими на коленях руками.

— Мисс Анна, она очень много трудилась.

— А кроме этого? Как они ладили между собой? — осторожно подталкивала ее Ронда.

— Мисс Моника, она часто злая.

— Почему она бывала злая?

После секундного раздумья Арсела ответила:

— Она злая, потому что не может ходить.

— То есть это не потому, что мисс Винченси что-то не так сделала или сказала?

Арсела покачала головой.

— Мисс Анна стараться. Но мисс Моника… — выражение ее лица стало угрюмым. — Она плохой.

— Почему вы так думаете?

— Она все время кричать и орать.

— Миссис Агинальдо, — Ронда обернулась, чтобы окинуть взглядом балкон, — вы когда-нибудь видели миссис Винсент пьяной?

Шувальтер вскочил на ноги.

— Протестую, ваша честь! Это не имеет отношения к делу.

— Протест отклоняется, — нетерпеливо отмахнулся Кортрайт.

Ронда повторила вопрос, и на этот раз Арсела ответила не колеблясь:

— Много раз, да.

— Вы помните случай, когда она была так пьяна, что упала со своей коляски и потеряла сознание?

Арсела кивнула и еще крепче сжала свои четки.

— Она ехать в больницу. Долго не возвращаться.

— Вы знали, что миссис Винсент была в реабилитационной клинике?

Арсела выглядела сбитой с толку, поэтому Ронде пришлось объяснить, что такое реабилитационная клиника, после чего домработница ответила:

— Мисс Анна сказать, что это хорошо, что она поправится. — Арсела выпрямилась, ее губы сжались в тонкую линию. — Но она не поправится. Она такой же подлый.

Ронда кивнула, по-видимому не замечая шепота на балконе.

— То есть она продолжала пить и после того, как выписалась из клиники?

Страх понемногу исчезал из глаз Арселы.

— Она сказать мне, чтобы я не говорить мисс Анна. Но я думать, мисс Анна знать. Я думать, поэтому она уходить.

— Миссис Винсент была пьяна в день смерти?

— Да. — Арсела снова быстро взглянула на Анну. Разве они не вместе пытались оторвать Монику от пола?

— Вы не работали той ночью, так ведь?

— Да.

— Возможно ли, что миссис Винсент продолжала пить после того, как вы ушли в тот вечер?

Шувальтер вскочил на ноги.

— Протестую, ваша честь! Это только догадка.

Судья посмотрел на Ронду.

— Если вы имеете в виду что-то конкретное, мисс Толтри, я бы хотел, чтобы вы продолжили.

— Ваша честь, всем известно, что с миссис Винсент часто происходили несчастные случаи, — спокойно ответила Ронда. — У меня есть больничные записи за последние двенадцать лет, в том числе за апрель этого года, подтверждающие это. Я предполагаю, вполне вероятно, что ее смерть стала результатом несчастного случая. Откуда мы можем знать, что она не сама упала в бассейн?

По залу прокатилась волна шума. Анна знала, что это была неправда, но она надеялась, что Ронде удалось посеять семена сомнения. Она смотрела, как Ронда снова повернулась лицом к Арселе и сказала с мягкой улыбкой:

— Спасибо, миссис Агинальдо. Это все.

Шувальтер подошел к скамье, и сердце Анны учащенно забилось.

— Миссис Агинальдо, как вы опишете работу, которую обвиняемая выполняла для миссис Винсент? — он осторожно подбирал дистанцию, словно боялся показаться слишком настойчивым.

— Она делать все.

Анна улыбнулась. Это было ближе к правде, чем кто-либо мог себе представить.

— Миссис Винсент получала много писем от поклонников?

— О да! — Арсела просияла. — Все знать мисс Моника.

— А эти поклонники… миссис Винсент отвечала им когда-нибудь?

— Да.

— Лично?

Арсела нахмурилась, стараясь понять смысл вопроса.

— Миссис Винсент отвечала на эти письма сама… или это была работа мисс Винченси? — перефразировал вопрос Шувальтер.

— Мисс Анна, она писать.

— От своего имени или от имени миссис Винсент?

Арсела не поняла. Он попробовал еще раз.

— Люди, которые получали эти письма, знали, что их писала мисс Винченси?

Спустя мгновение Арсела ответила:

— Я не думать… нет.

Анна научила домработницу основам работы на компьютере, чтобы та могла по электронной почте общаться с родней в Маниле. Компьютер был для Арселы словно новая игрушка для ребенка. Анна, приходя на работу, часто заставала ее у себя за столом. Должно быть, она видела часть корреспонденции.

Ронда вскочила.

— Протестую! Все, что делала моя клиентка, было сделано с согласия и по приказу ее работодателя.

— Отклоняется, — сказал Кортрайт.

Окружной прокурор продолжал наступать.

— Миссис Агинальдо, вы сказали, что миссис Винсент и мисс Винченси не всегда ладили. Вы можете вспомнить какой-нибудь отдельный скандал?

Что-то мелькнуло в глазах у Арселы, и ее застенчивость моментально исчезла.

— Она подарить мисс Анне платье для вечеринки. Но это неправильный платье. Мисс Анна, она очень, очень злиться.

У Шувальтера был вид акулы, почуявшей кровь.

— Вы говорите о вечеринке, состоявшейся в ночь на шестнадцатое апреля, за день до убийства миссис Винсент?

— Да.

Анне хотелось крикнуть Арселе, чтобы та замолчала. Она только усложняла ситуацию.

Но для Шувальтера это была только разминка. Он поднял голову и улыбнулся.

— Вы сказали полиции, что слышали, как они ссорились. Это правда?

— Да, — сказала Арсела с легким покорным вздохом, словно слишком поздно поняла, что ее спровоцировали.

— Вы можете сказать нам, о чем шла речь?

— Мисс Анна, она сказать, что уходить.

— Как бы вы могли описать реакцию на это миссис Винсент?

— Она кричать. Сказать, что мисс Анна пожалеть об этом.

— Что значит «пожалеет»?

Арсела бросила взгляд на Анну — удивленный взгляд.

— Мать, она больная. Мисс Моника сказать, что больше не платить доктор.

У Анны закололо в груди еще сильнее, когда Шувальтер обернулся к судье.

— Ваша честь, позвольте напомнить вам, что миссис Винченси страдает болезнью Альцгеймера и нуждается в усиленном уходе. — Он снова обернулся к Арселе. — Как вы считаете, таким образом, если бы миссис Винсент исполнила свою угрозу, вся тяжесть ухода за матерью легла бы на плечи обвиняемой?

Арсела еще сильнее сжала в руках свои четки.

— Я… — она покачала головой. Но было слишком поздно; слова уже были произнесены.

Шувальтер повернулся лицом к залу, соединив руки за спиной, и на цыпочках прошел вперед. Все взгляды были прикованы к нему, а он готовил решающий удар.

— Миссис Агинальдо, где вы были ночью семнадцатого апреля?

— Со своей подругой Розой, — Арсела, казалось, испытывала облегчение. — Мы смотреть фильм. Джеки Чан, — она недовольно сморщила нос. — Розе нравится Джеки Чан.

В зале раздался одобрительный смех, и даже Шувальтер улыбнулся.

— Когда вы вернулись домой?

— Я оставаться у Розы, вернуться рано утром.

— То есть вы не возвращались в ту ночь в дом Моники Винсент?

— Нет.

— Другими словами, если обвиняемая вернулась в дом сестры, скажем, чтобы забрать какие-то вещи, которые она забыла, вы бы об этом не знали?

Арсела снова взглянула на Анну.

— Я… нет.

Теперь была очередь Шувальтера торжествовать.

— Спасибо, миссис Агинальдо. Это все.

Ронда представила суду записи полиции за последние несколько лет, в которых речь шла о полудюжине случаев угроз со стороны маньяков, один из которых был, в конечном счете, арестован. Она утверждала, что так же, как нельзя отрицать вероятность того, будто смерть Моники стала следствием несчастного случая, нельзя отбрасывать версию о том, что это дело рук душевнобольного поклонника. На что Шувальтер холодно ответил, что не было ни одной улики в поддержку этой теории: ни отпечатков пальцев, ни волос, ни ниток, ни биологических жидкостей, ни признаков насильственного взлома. Судья, что бы он там ни думал, свои мысли держал при себе.

На улице было тепло, и воздух в зале еще сильнее нагревался из-за неисправного кондиционера, который перегонял теплый воздух, и уже к обеду блузка Анны прилипла к ней как вторая кожа. Но она по-прежнему редко пользовалась своим платком, словно боялась пошевелиться, и только время от времени промокала лоб. Ей не хотелось выглядеть взволнованной.

Анна чувствовала пристальные взгляды на своей спине, которые вонзались в нее, как ножи. Время от времени она оглядывалась через плечо. Толпа в основном состояла из репортеров; местные журналисты разделились на два лагеря: на тех, кто открыто выражал поддержку Анне, и тех, кто не скрывал своих подозрений в ее виновности.

Внимание Анны привлекла женщина в заднем ряду, крашеная блондинка в джинсовой рубашке. Анне показалось, что женщина смотрела на нее с необычной напряженностью… но, скорее всего, это было игрой воображения. В последнее время оно часто подшучивало над Анной. Позавчера, идя по улице, Анна услышала обрывок разговора, звучавший так: «Ее нужно повесить». Она вздрогнула. Но оказалось, что это Мирна Макбрайд давала указания рабочему по поводу вывески.

Когда судья ударил молотком, объявляя десятиминутный перерыв, этот звук прозвучал для Анны как удар грома, разогнавший длительную засуху. Зрители все одновременно вскочили на ноги и стали проталкиваться к двустворчатой двери, находившейся в глубине зала.

Если бы не Марк, который провел Анну через молнии вспышек из стробоскопов[19] и фотокамер, ее, скорее всего, затоптали бы. Краем глаза Анна видела, как Гектор грубо оттолкнул в сторону кричавшего что-то в микрофон репортера, а Мод пнула в голень тощего темноволосого мужчину, преграждавшего Анне дорогу.

— Сюда… — Лаура схватила ее за плечо, протаскивая через толпу. Прямо перед ними была дамская комната. — Скорее. Я посторожу у двери, — прошептала она, продвигая Анну вперед легким толчком. Дверь с грохотом закрылась, и Анна оказалась перед рядом блаженно пустых кабинок.

Она скользнула в ближайшую из них и закрыла дверцу на защелку. Болтовня в коридоре сменилась приглушенным рокотом. Анна слышала, как Лаура вдалеке кричала:

— Вот незадача! Держись!

Анна со вздохом села на унитаз. У нее не было сил ни плакать, ни молиться. Что хорошего принесли ей все те часы, которые она провела на коленях? Если Бог и заботился о ней, то у Него это паршиво получалось.

Рокот неожиданно стал громче, и Анна услышала, как хлопнула дверь. Кто-то проскочил мимо Лауры. Анна напряглась, когда пара мускулистых икр, кончавшихся грязными кроссовками, очень маленькими, почти детскими, появилась под металлической перегородкой, отделявшей кабинку Анны от следующей.

Женский голос прошептал:

— Анна?

Репортер? От этих сволочей чего угодно можно было ожидать. Но даже для них это было бы слишком низко.

— Что вы хотите? — зашипела Анна в ответ.

— Успокойтесь, я на вашей стороне.

«У меня есть Бруклинский мост, который, возможно, вам захочется купить».

— Тогда почему вы прячетесь?

— Это не важно.

Анна замерла от волнения.

— Кто вы?

— Друг.

— Докажите.

— Послушайте, — голос стал более настойчивым, — они все неправильно понимают. — Анна встала так тихо, как только могла. Она уже поставила одну ногу на сиденье унитаза и готовилась заглянуть через край кабинки, когда женщина резко закричала:

— Стойте! Я клянусь, что убегу отсюда так быстро, что вы и глазом не успеете моргнуть!

Анна поставила ногу на пол.

— О’кей, я слушаю.

Это было словно во время исповеди — только тонкая перегородка между ней и спасением. Анна смотрела на квадрат туалетной бумаги, прилипший к грязной плитке у ее ног, и слышала, как бешено колотится ее сердце. Разве может ее судьба зависеть от невидимой незнакомки, скрывавшейся в кабинке уборной? Или, возможно, это была чья-то жестокая шутка?

— Я была там. Я видела, что произошло.

Смысл этих слов пронзил Анну, словно электрический ток.

— Кристэл? Это ты?

Последовала долгая пауза, затем женщина недовольно сказала:

— Ага, это я. Но я здесь только для того, чтобы поделиться с вами информацией. Это все, что я могу для вас сделать в данной ситуации.

— А мы не могли бы поговорить об этом лицом к лицу?

— Нет, лучше так.

— Хорошо, — Анна нервно вздохнула.

— Послушайте, мне не стоило даже приходить сюда. Это может обернуться для меня большими неприятностями.

— Какими неприятностями? — Чем дольше Кристэл говорила, тем больше у Анны было шансов убедить ее рассказать все, что она знала.

Кристэл вздохнула.

— Вы же знаете, как это бывает. Каждый раз, когда ты делаешь шаг вперед, тебя тянут назад. Думаю, именно поэтому я здесь. Вы помогли мне почувствовать себя человеком, заставили поверить, что у меня есть шанс. Да, когда я узнала, что это не Моника давала мне все эти советы, это взбесило меня. Но я не вернула бы себе детей, если бы не вы, черт побери. Вот если бы я смогла все бросить, тогда все было бы в порядке. — Кристэл рассмеялась хриплым смехом курильщицы. — Но нет, мне все это было до задницы. Я хотела сама убедиться, что она настоящая. Я хотела только посмотреть, клянусь. Я не одна из тех чертовых психопаток, которых показывают по телевизору.

— Почему ты просто не попросила о встрече со мной, — вернее, с ней?

Раздался еще один хриплый смешок.

— Это было бы слишком просто. Мы, наркоманы, не ищем легких путей. Теперь я понимаю, как было бы хорошо, если бы я тогда осталась в стороне. Тогда бы я не видела… — она запнулась.

— Чего? — Анне показалось, что ее сердце скоро пробьет дыру в ее груди.

— Вашу сестру не убили, — произнесла Кристэл. Анна замерла. — И это был не несчастный случай.

— Ты хочешь сказать?.. — Анна замотала головой, неспособная воспринимать то, что ей говорила Кристэл.

— Я видела Монику у бассейна. Она плакала. И говорила сама с собой. — В пустой уборной голос Кристэл отдавался эхом, как в пещере. — Затем я услышала всплеск, и она исчезла. Клянусь, я пошевелиться не могла. Это было как в Библии, когда женщина превратилась в соляной столп.

— Жена Лота, — без всякого выражения сказала Анна.

— К тому времени, когда я подбежала к ней, было уже поздно. Она… она плавала лицом вниз. И я убежала. Возможно, я могла бы ее спасти, я не знаю. Но вы ведь понимаете, почему я не пошла в полицию? Они бы повесили это на меня.

Анна была слишком потрясена, чтобы говорить. Если Кристэл все это выдумала, то она была чертовски хорошей лгуньей. Но если то, что она говорила, правда и Моника действительно покончила жизнь самоубийством, то почему она не оставила предсмертной записки? И как насчет всех тех улик, которые указывали на Анну? Было ли это чистой случайностью? Или…

«Моника снова тебя подставила — в последний раз, — звучал тихий голос в голове Анны среди водоворота мыслей. — Она хотела, чтобы это выглядело так, как будто это сделала ты, — последняя расплата».

Надписи, нацарапанные на серых металлических стенах кабинки, казалось, выпрыгивали на нее: «МАРСИ СОСЕТ ЧЛЕН. СТЕЛЛА ЛЮБИТ РИКО». И большими кривыми буквами, от которых у Анны мороз пошел по коже: «ТЕБЕ НЕ СПРАВИТЬСЯ!» Анна поднесла кулак ко рту, чтобы заглушить поднимавшийся в ней крик: чем она заслужила такую ненависть? Единственным объяснением было то, которое подсказала Бетти: по странным, необъяснимым причинам Моника винила их с Лиз, а более всего Бетти, в том, что она пережила по вине отца. Медленно тлевшее чувство обиды разгорелось в душе Моники в полную силу, когда Анна сбросила вес, нарушив таким образом статус-кво.

Анну вдруг пронзила мысль: эта информация будет бессмысленной, если Кристэл откажется дать показания в суде.

— Ты должна сказать им, — взмолилась Анна, — когда ты все объяснишь…

— Нет, не выйдет! — От удара кулака о стенку кабинки ручка для туалетной бумаги загрохотала, заставив Анну подпрыгнуть. — Я могу потерять своих детей, на этот раз навсегда.

— Мой адвокат тебе поможет. Она…

Кристэл не дала ей закончить.

— Я же сказала, — нет, черт побери! Я знаю эту игру, и я всегда в ней проигрываю. Как я уже сказала, я вообще не должна была приходить.

— Так почему же пришла?

— Я не знаю. Это было глупо, наверное. Видите, вы ошиблись насчет меня. Некоторые люди родились неудачниками, и я одна из них. В любом случае, удачи вам, если мое пожелание для вас что-то значит. Надеюсь, вы выберетесь из этой передряги. — За перегородкой раздался шум, и Анна услышала, как щелкнул засов кабинки. Если она не будет действовать быстро, Кристэл убежит.

— Я знаю, почему ты пришла, — быстро сказала Анна, — потому что иначе ты не смогла бы жить с этим. Потому что я не заслуживаю тюремного заключения за то, чего не совершала. Ты знаешь, что такое тюрьма, Кристэл. И ты действительно сможешь так поступить со мной, зная, что я невиновна?

— Простите. — Раздался скрип открывающейся двери. — Мне правда жаль. — Казалось, Кристэл готова была расплакаться.

— Постой! — Анна вскочила на ноги, пытаясь открыть засов. Ее потные пальцы соскальзывали с крючка, находили его и снова соскальзывали. Анна стала стучать в дверь ладонью, наконец она открылась, и Анна уставилась в пустоту.

— Кристэл! — заорала она, но в уборной кроме нее было только ее бледное осунувшееся отражение в зеркале над раковиной, у которой Анна стояла. Краем глаза она заметила какое-то движение и обернулась как раз в тот момент, когда кто-то исчез в дверном проеме.

Анна, спотыкаясь, выскочила в коридор и сразу же увидела худую блондинку в очень короткой юбке и джинсовой рубашке, проталкивающуюся сквозь толпу. Анна бросилась за ней, Лаура последовала за Анной. Но они не прошли и несколько ярдов, когда на них накинулись репортеры. Анне в лицо ткнули микрофон и моментально ослепили чередой вспышек фотоаппаратов. Женский голос, резкий и пронзительный, прорвался сквозь окружавший их шум:

— Анна, прокомментируйте ход судебного процесса.

Анна оттолкнула ее с криком:

— Прочь с дороги!

Голоса гремели у нее в ушах. Ее сдавливали чьи-то тела. Камеры и микрофоны были направлены на нее, словно ракеты, наведенные на цель.

— Анна, почему вы отказались признать свою вину?

— Как вы считаете, дойдет ли дело до суда?

— Сюда, Анна! Сюда!

В море голов и камер Анна заметила Кристэл, проталкивающуюся к выходу.

— Остановите ее! — изо всех сил закричала Анна.

Анна бросилась в погоню, Лаура следовала за ней по пятам. Они уже почти добрались до выхода, когда к ним присоединились Гектор и Марк, похожие на пару бандитов с Дикого Запада. Они протискивались сквозь толпу, расталкивая репортеров и операторов. Кто-то закричал. Мини-камера упала на пол, после чего последовала тирада из отборной ругани. Темноволосый мужчина с наушниками на голове преградил им путь, но Марк отмахнулся от него, как от москита.

Затем толпа, словно воды Красного моря, расступилась, и перед Анной и ее друзьями образовался узкий проход, через который они и бросились вперед. Марк сдерживал репортеров у двери, в то время как Гектор помогал женщинам пробраться через дверь на наружные ступени. Анна неистово оглядывалась вокруг, но Кристэл нигде не было. «Господи, пожалуйста, — молилась она, — не дай ей уйти!»

Она всматривалась в толпу, растянувшуюся по ступенькам до самой лужайки: это были не репортеры, а демонстранты, которые кричали и размахивали плакатами. Анна увидела Финч с рупором в руке, вопившую: «Невиновные не должны сидеть за решеткой! Чем быстрее вы отпустите Анну Винченси, тем скорее найдете настоящего убийцу!» Полиция организовала символический кордон, но толпа, казалось, была настроена мирно. Анне хотелось плакать. Разве она сможет найти Кристэл в такой давке?

И вот Господь наконец сжалился над Анной, и она заметила беглянку. Анна кинулась вниз по ступенькам и выхватила рупор из рук ошарашенной Финч.

— Остановите эту женщину! — закричала она, указывая на Кристэл, бежавшую к парковочной площадке.

Голос Анны, усиленный рупором, произвел эффект разорвавшейся бомбы. На мгновенье все замерли, даже Кристэл. Затем она снова бросилась бежать, но теперь за ней гналась уже целая толпа людей.

Финч пришлось сделать бесчисленное количество телефонных звонков и раздать целую кипу листовок, и с помощью друзей ей удалось собрать достаточно людей для митинга. Там были ее одноклассники, Клэр и Мэтт, несколько постоянных клиентов «Ти-энд-Симпаси», Герри и Обри, Сэм и Иан, прихожане из церкви святого Хавьера и первой пресвитерианской церкви, а также те, кто просто считал, что Анна ни в чем не виновата. Пришла даже сестра Агнес: маленькая круглая фигурка в черной рясе и вуали размахивала плакатом с надписью «“Правда сделает вас свободными”. Евангелие от Иоанна 8:32». Иан нарисовал огромный плакат, который с двух сторон держали Элис и Вэс. А Бад Макуити, армейский офицер в отставке и президент местного отделения организации ветеранов войн за океаном, принес рупор. (Финч пришлось вежливо отказаться от его предложения принести противогазы.)

Как только демонстранты собрались у здания суда, репортер с седьмого канала с засаленной косой, похожая на куклу Барби, в костюме карамельного цвета и ярко-розовой блузке, оторвалась от остальных журналистов и ринулась вниз по ступенькам в сопровождении своей бригады.

— Итак, вы верите в невиновность Анны? — Она сунула микрофон Финч.

Финч зажмурилась от яркого света, направленного оператором ей в лицо, и сразу же потеряла дар речи.

Энди, незаметно подталкивая ее локтем в спину, прошептала:

— Скажи что-нибудь.

Финч испуганно обернулась и увидела Люсьена, ободряюще улыбавшегося ей. Она сразу собралась с духом и с негодованием заявила:

— Преступлением является то, что Анну арестовали за поступок, который она не совершала!

Губы куклы Барби изогнулись в слабой улыбке:

— Почему вы так уверены, что она этого не совершала?

— Потому что она… она… — Финч запнулась, после чего выпалила: — Она и мухи не обидит.

— Да Анна такая же убийца, как и я! — вмешалась в разговор Энди. Ее щеки налились темно-красной краской, словно она поняла, как это прозвучит для тех, кто увидит ее по телевидению.

— Окружной прокурор ищет козла отпущения; это единственная причина, по которой арестовали Анну Винченси, — Саймон сделал шаг вперед. Он выглядел намного старше своих лет в темносером блейзере и рубашке апаш. — Вы знаете, что этой осенью будут новые выборы? Обвинительный приговор в таком громком деле, конечно же, сделает… — Саймона уже ничто не могло остановить.

Несколько репортеров спустились вниз, к растущему кругу протестующих на лужайке, где поставили и накрыли стол, а Клэр разливала по чашкам лимонад и раздавала свежие пирожные.

Неподалеку Оливия Миллер размахивала плакатом с изображением колокола Свободы и надписью: «ПОЗВОЛЬТЕ ЗВЕНЕТЬ СВОБОДЕ!» Она и ее сестра-близнец Роуз, одетые в одинаковые голубые классические блузки, выглядели такими старыми, что можно было подумать, будто они видели рождение нации собственными глазами. Мужчина в парике сунул микрофон им в лицо.

— Что такие милые дамы делают в таком месте? — спросил он, подмигнув.

— Мы собирались ограбить банк… — решительно начала Роуз.

— …но решили, что это веселее, — закончила за нее Оливия.

Мужчина от удивления открыл рот, и ему понадобилось время, чтобы прийти в себя.

Немного в стороне, размахивая транспарантами и крича во все горло, стояли светловолосые внучки Роуз, Даун и Ив. Они пришли вместе со своими родителями, походившими на стареющих радикалов с банданами на седеющих головах, которые они не надевали со времен маршей протеста против войны во Вьетнаме.

— Долой систему! — орал бородатый отец близняшек.

— Убери свои руки, свинья! — завизжала его жена на ошеломленного копа, случайно наткнувшегося на нее.

Тучный, покрытый татуировками с головы до ног Герман Тизер закрыл свой магазин до обеда. Всем, кто захочет взять в «Берлоге Чина» видеокассету напрокат, придется подождать до завтра. Рядом с Германом стояла его жена Консуэла, одетая в черное старинное платье, с большим золотым распятьем на шее. Она была больше похожа на бывшую послушницу, чем мама Энди, которая выглядела весьма экстравагантно в облегающих слаксах и стрейчевом красном топе, открывавшем ложбинку между ее грудей. Герри привлекла внимание одного из операторов: в вечерних новостях по второму каналу наверняка покажут ее колышущуюся грудь. Но сейчас Герри была полностью поглощена митингом. Она кричала и размахивала транспарантом с надписью «МЫ ЛЮБИМ ТЕБЯ, АННА!». Рядом с ней Обри потрясал собственным плакатом так яростно, словно дирижировал оркестром, исполнявшим Девятую симфонию Бетховена.

Шествие замыкали Сэм и Иан. Иан походил на хиппи благодаря длинным волосам и сережке в одном ухе; Сэм же словно сошла со страниц каталога «Лэндс Энд». Они оставили Джека с Мавис, которой приступ артрита не позволил прийти на митинг.

Неподалеку Том Кемп и его невеста во всю глотку выкрикивали лозунги. Финч никогда не видела мисс Хикс такой возбужденной: ее щеки пылали, а глаза блестели. Вивьен Хикс никогда не была красавицей, но теперь, по крайней мере, она не выглядела так, словно слишком долго пролежала на библиотечной полке.

Финч обрадовалась, увидев, что Эдна Симмонс тоже пришла на митинг. Она не видела Эдну с тех пор, как Бетти уехала в «Саншайн Хоум». Теперь, глядя, как ее огромные ноги, обутые в рабочие ботинки, проходят мимо нее, а коса из конского волоса болтается за широкой спиной, Финч подумала, что, возможно, для Анны все окончится благополучно, как и для ее матери.

Она заметила Фрэн О’Брайен, владелицу блинной «Франсуаза», «Зайчик Энерджайзер» с пылающими рыжими волосами, Фрэн стояла рядом со своими здоровенными сыновьями, которых Финч знала по школе. Она подумала о том, знала ли Фрэн, что Томми, старший из ее двоих сыновей и звезда школьной команды по борьбе, был «голубым». Однажды он признался в этом Финч после уроков, возможно, потому, что у нее тоже были свои секреты.

Чуть дальше Дэвид Рубак разливал лимонад, стоя за буфетным столиком. Они с Клэр были просто друзьями, но, судя по тому, как вел себя муж Клэр, всегда находивший работу по дому, когда Дэвид заглядывал в гости, можно было подумать, что у Мэтта имелись причины для переживаний. Финч сомневалась в том, что между Клэр и Дэвидом что-то было, хотя она не могла сказать, что между Дэвидом и его женой царит взаимопонимание. Судя по их поведению в церкви и общественных местах, их брак был на грани развода.

Но сейчас Финч могла думать только об Анне. Сначала девочка представляла себе, как берет штурмом тюрьму, словно в старых вестернах, но затем она поняла, что если Анну и не осудят, то это случится только благодаря яростному сопротивлению. Понемногу к ним присоединялись другие люди, например бывший PR-менеджер, работавший на Монику, который рассказал в недавнем интервью каналу «Си-ти-эн», какой Моника была на самом деле. И репортер, у которого хватило смелости заявить, что «Кровавую сестру», как окрестили Анну в одном из таблоидов, поддерживало слишком много людей.

Финч уже готова была поднести рупор к губам, когда ее внимание привлекла какая-то суета на ступеньках, ведущих к зданию суда. Она увидела, как Анна со всех ног несется вниз по лестнице, Финч не успела даже спросить, что происходит, как Анна вырвала рупор у нее из рук.

— Остановите эту женщину! — заорала она в рупор, и ее голос эхом прогремел над морем торчащих голов и плакатов.

Финч резко обернулась и увидела блондинку с вьющимися волосами, бежавшую через лужайку. Едва осознавая, что она делает и почему, Финч бросилась в погоню, и ее друзья последовали за ней. Томми О’Брайен присоединился к погоне, также как и седеющий доктор Генри, бежавший вприпрыжку, словно старая кляча, у которой в подкове застрял камень. Краем глаза Финч заметила, что отец Риардон в светской одежде на полной скорости мчался рядом с маленькой церковной органисткой Лили Энн Бисли, которая ухватилась за его руку, как утопающий за соломинку.

Блондинка уже приближалась к месту парковки, когда Финч из последних сил вырвалась вперед. Она уже была достаточно близко, чтобы увидеть темные пятна пота у женщины под мышками и плечи, трясущиеся под мятой джинсовой рубашкой. Она догнала ее и схватила за локоть. Последовало недовольное рычание, после чего они обе свалились на траву.

— Какого черта? Отвали от меня! — заорала женщина, пытаясь освободиться. Финч уселась на нее, придавив к земле приемом, которому ее научил Томми О’Брайен. Осмотревшись по сторонам, девочка увидела несколько раскрытых от удивления ртов, ошеломленных глаз и мини-камер, направленных на нее, словно ружья расстрельной команды. Она заметила куклу Барби и ее спутника Кена. Затем Анна, разгоряченная бегом и задыхающаяся, пробилась сквозь толпу. Кристэл перестала сопротивляться и сдалась на милость победителей.

Копы подняли Кристэл и Финч на ноги, и пока мини-камеры жужжали, записывая каждый фрагмент, которые в ближайшие дни будут звучать в эфире так же часто, как Клинтон, отрицающий какую-либо связь с Моникой Левински, блондинка подняла перекошенное лицо, к которому прилипли травинки, и завопила:

— Я этого не делала! Клянусь, это не я!