Глава вторая

Первым делом Вестоны устремляются к дяде Мариусу. По счастью, мистер Норт не пренебрегает камнем в печени, а посему архивариус смеет мечтать о том, чтобы на старости лет совершать вылазки на континент в обществе смазливых дамочек. Он строит планы по распродаже старых конторских книг, после чего подвергается избиению. По мнению мистера Брэдфорда, судьба мало чем отличается от подвыпившего закройщика. В конце главы все действующие лица разъезжаются и Эвелин всходит на борт корабля… из лужи.

1

Едва успел мистер Брэдфорд закрыть дверь примерочного зала за последним клиентом, как появились миссис Вестон с дочерью. Брэдфорд любил свою младшую сестру, а еще больше племянницу. С тех пор как зятя его не стало, он всячески старался восполнить утрату и, в сущности, был главою семьи. Поэтому Эвелин и ее мать очень считались с его мнением во всех вопросах. Мистер Брэдфорд серьезно и не спеша положил перед собой завещание, с озабоченным видом достал из верхнего кармана очки и внимательно прочел документ.

— По-моему, — изрек он по долгом размышлении, — этот Джим Хоган бегал от работы как черт от ладана. Был у меня подмастерье — работник хоть куда, такую великолепную выкройку для пиджака построит, прямо загляденье. И все же, при всем моем уважении, пришлось дать ему расчет. Парень был не дурак выпить, а я этого терпеть не могу. Не далее как сегодня один из моих постоянных клиентов лорд Певброк изволил заметить: «Видите ли, мистер Брэдфорд, при нынешних нравах…»

— Дядя Мариус, — нетерпеливо перебила его Эвелин, — ведь мы обратились к вам за советом. Что нам делать? Завтра тот каторжник выходит на свободу. Не лучше ли было бы попытаться опередить его и начать действовать уже сегодня?

— Разве я не упомянул, что старик Норт, владелец фирмы «Лонгсон и Норт», — мой давний клиент? Лонгсон тоже шил свои костюмы у меня, но два года назад преставился, бедняга, а все потому, что не придавал должного значения камню в печени… Хорошо, хорошо, не стану отвлекаться… Позвоню-ка я мистеру Норту по телефону, он сейчас наверняка дома… Алло, говорит мистер Брэдфорд. Рад вас слышать, мистер Норт. Ну как, довольны вы своим демисезонным пальто?.. Как вы сказали? Прошу прощения, но это абсолютно исключено! Материал превосходный, я рекомендую его только своим постоянным клиентам… Нет, что вы, мистер Норт, я звоню вам совсем по другому поводу! Я хотел спросить: вы случайно не помните, кому была продана семнадцать лет назад статуэтка с крупным алмазом внутри?.. Помилуйте, мистер Норт, за мной сроду такого не водилось! Я только что уволил своего подмастерья, который грешил этой слабостью… Передаю трубку племяннице, а то она рвет ее из рук…

Эвелин наконец-то завладела трубкой.

— Простите за беспокойство, мистер Норт. Нас интересует судьба одной небольшой статуэтки, проданной несколько лет назад… Как вы сказали? А можно узнать адрес этого служащего?

Эвелин быстро записала что-то на полях модного журнала, валяющегося на столе, и повторила вслух:

— Остин Найкербок… Лонг-стрит, четыре… Благодарю вас.

— Вот видишь, — заметил мистер Брэдфорд, — никогда не стоит пасовать перед трудностями. Я и впредь желал бы держать это дело в поле зрения.

— Мистер Норт сказал, — снова перебила дядю Эвелин, — что в фирме трудится старичок архивариус. В его обязанности входит составлять опросные письма и наведываться к давним клиентам за очередными заказами. Поэтому все торговые книги он держит у себя на дому. Гроссбухи прошлых лет мы найдем у этого человека. Его зовут Остин Найкербок, а живет он в доме номер четыре по Лонг-стрит. Надо немедля ехать к нему. Каторжник, если он решил завладеть алмазом, тоже потянет за эту ниточку.

— Правильно, — одобрил ее предложение Брэдфорд. — Не начавши кроить, пиджака не сшить. Режь смелее — и не промахнешься.

Мистер Брэдфорд любил подкреплять свое мнение сравнениями из портновской жизни. Вот и сейчас он собирался изречь максиму касательно сходства между готовым на все злоумышленником и магазином готового платья, однако Эвелин с помощью миссис Вестон удалось нахлобучить на него шляпу и поспешно увлечь за собою…

2

Доходный дом номер четыре по Лонг-стрит оказался унылым четырехэтажным зданием. Мистер Найкербок снимал двухкомнатную вонючую дыру в самой глубине мрачного двора. Как и положено архивариусу, он был старым холостяком и застарелым неврастеником. В больших, круглых очках, делавших его похожим на филина, в люстриновых нарукавниках, окруженный пыльными конторскими книгами и папками с документами, старик видел смысл своего существования в том, чтобы побуждать нерадивых клиентов к приобретению декоративных изделий. Откопав в давних учетных книгах имена покупателей, он рассылал им письма, где с мягким укором доказывал, что современный интеллигентный человек немыслим без культурного окружения, а стало быть, должен заботиться о культуре жилища и своевременно приобретать для своих апартаментов художественные скульптуры, изящные керамические изделия и восхитительные вазы, почти неотличимые от китайских. Человека, который не стремится украсить свое жилище такими декоративными предметами, сторонятся знакомые и избегают друзья.

Живым подтверждением этой истины служил сам мистер Найкербок. В квартире его не видно было статуэток, полки не украшала керамика и нигде не сыскать было ни единой китайской вазы. Зато из старого кожаного дивана, на котором он спал, пышными клоками торчала набивка, а ужин ему приносили из харчевни напротив. Сравнение хромало лишь в одном пункте. Его не избегали друзья. Друзей у него вообще не было. Поэтому не стоит удивляться, что мистер Найкербок не без подозрения отнесся к нагрянувшим в столь поздний час гостям: мистеру Брэдфорду и его родственницам. Подозрительность его еще больше усилилась, когда мистер Брэдфорд достал из кармана десять шиллингов. У архивариуса вытянулось лицо, а в глазах внезапно вспыхнул алчный блеск, однако денег он не взял, пожелав сначала выслушать, чего от него хотят.

— Весьма сожалею, — корректно промолвил он, — но такая услуга стоит гораздо дороже. К тому же подобную заинтересованность проявляли и другие лица, — с интуитивной хитростью добавил он и сразу же понял, что попал в яблочко.

— Неужели вы отдали?! — воскликнула Эвелин.

— Нет! Я сказал заинтересованному лицу, что ниже пятидесяти фунтов не уступлю, и этот человек побежал за деньгами.

— Вот вам, держите! — вмешался Брэдфорд, протягивая чек на пятьдесят фунтов.

Найкербок не решился взвинтить цену выше и провел клиентов в соседнюю комнату, запахом своим напоминающую римские катакомбы. Отыскал на высоченном, под потолок, стеллаже пухлый фолиант с наклейкой «Год 1922». Книга была в довольно потрепанном состоянии, ярлычок отклеился и упал на пол. Поскольку суровостью большего результата было уже не добиться, Найкербок сменил гнев на милость. Рука его потянулась к пузырьку с клеем.

— Приклеить ярлычок на место? — угодливо спросил он.

— Нет, нет, — отозвались в один голос все трое и, подхватив заветную книгу, взволнованно удалились.

Когда за нежданными гостями захлопнулась дверь, мистер Найкербок первым делом выключил свет, чтобы не расходовать электричество попусту, затем опустился на кожаный диван, жалобно заскрипевший под ним, и закурил черную сигару. «Господи! — думал он, мечтательно пуская колечки дыма. — Наконец-то и бедный архивариус удостоился внимания в этом неправедном мире, где за людей почитают лишь влиятельных чиновников. Что ни говори, а от коррупции все же бывает прок!» Старый архивариус расчувствовался, размечтался, погрузившись в блаженные грезы, подобно тому, как грезит молодая мать. Из этого мечтательного состояния его вывел неожиданный звонок.

— Кого еще несет нелегкая?

Первым делом Найкербок зажег свет и, обуреваемый странным предчувствием, пошел открывать дверь. В квартиру ворвался темпераментный юноша. Он был явно взволнован.

— Я переговорил с вашим шефом по телефону! — тотчас выпалил он. — Мистер Норт сказал, что другие тоже проявляли заинтересованность в этом деле… К вам уже обращались?

Сердце архивариуса обдало приятной волной тепла. Как знать, ведь, по непроверенным слухам, дьявол не дремлет. Вдруг да этот юноша тоже намеревается прибегнуть к подкупу?

— Что вам угодно, сударь? — осведомился он.

— Меня зовут Эдди Рэнсинг. Я желаю приобрести регистрационную книгу торговых сделок за тысяча девятьсот двадцать второй год. — И в руке его мелькнула стофунтовая банкнота.

— Сударь, — чуть не плача взмолился Найкербок, — ну зачем вам именно двадцать второй год? Ведь у меня хранятся все тома начиная с тысяча восемьсот семьдесят восьмого и по сей день, в том числе и за четырнадцатый, военный, год — оба тома…

— Хватит болтать! Немедленно разыщите книгу учета за тысяча девятьсот двадцать второй год! Плачу сто фунтов, если найдете.

Найкербока охватило чудовищное подозрение. Те трое — они обманули его, мерзавцы, воспользовались его доверчивостью! Почем знать, что там в ней, в этой книге. Но он этого дела так не оставит, завтра же обратится в полицию! А сейчас надо попытаться выяснить, сколько же все-таки стоит злополучная книга.

— Сожалею, молодой человек, но мне уже предлагали за эту книгу двести фунтов. Покупатель с минуты на минуту должен явиться с деньгами… Зато другие книги я готов уступить дешевле. Если возьмете все — продам по оптовой цене…

— Послушайте… — задыхаясь, прервал его Эдди Рэнсинг. — Даю двести пятьдесят фунтов, сейчас же…

Архивариус оцепенел. Ему пришлось сильно сглотнуть, чтобы не задохнуться. Нет, без полиции тут не обойтись!..

— Сударь! — возопил молодой человек, решив, что Найкербок раздумывает. — Вот вам триста фунтов, только несите немедленно! — Рэнсинг боялся упустить товар, поэтому тотчас повысил назначенную им же самим цену. — Триста пятьдесят!

Найкербок вышел в соседнюю комнату. Он испытывал дурноту, подобно герою романа ужасов: к примеру, возвратясь домой, несчастный лесник застает на месте жилья лишь дымящиеся руины, под которыми погибла вся его семья. Ах, негодяи, унесли сокровище за какие-то жалкие пятьдесят фунтов! Еще бы: ведь он не знал, что отдает.

Ну а сейчас разве знает?

Да! Теперь он знает, что собственными руками отдал триста пятьдесят фунтов, упустил свой последний шанс на удачу!.. Его блуждающий взгляд ненароком скользнул по полу, и ему дерзко ухмыльнулся ярлычок:


ТОРГОВЫЕ СДЕЛКИ

ЗА 1922 ГОД


Ура! Найкербок подобрал ярлычок. Затем схватил со стеллажа первую попавшуюся конторскую книгу, наспех мазнул ярлычок клеем и прилепил его на корешок, чтобы скрыть первоначальную наклейку. Теперь на книге 1926 года значилась пометка: «1922». Грязный, захватанный ярлычок и выцветшие чернила не позволят усомниться в подлинности документов. Возможно, правда, что в этой книге и нет того, что делает столь ценным перечень сделок 1922 года, но если молодой человек обнаружит это лишь завтра, он, Найкербок, попросту отопрется, что взял с него деньги. Архивариус выждал, пока подсохнет клей, затем с книгой в руках прошел в соседнюю комнату и грустно промолвил:

— Книга нашлась, но, к сожалению, я дал слово человеку, который обратился ко мне раньше вас, а честь джентльмена…

— Пораскиньте умом, ведь триста пятьдесят фунтов — сумма немалая!

— Моя честь дороже!

— На сколько?..

— Четыреста фунтов, и ни шиллингом меньше! Достойная цена за честь джентльмена.

Четыреста фунтов немедленно перекочевали к старику в карман.

Молодой человек удалился, и хорошего настроения Найкербока как не бывало. Теперь он отчетливо сознавал, что мошенники воспользовались его неосведомленностью. Эта книга, должно быть, стоит целое состояние. Ну не беда, он подаст на обманщиков в суд!

Найкербок постепенно успокоился, однако не стал ложиться. Вдруг еще кто-нибудь явится? Если как следует подумать, то семерку на корешке книги за 1927 год без труда можно переправить на двойку. Во всяком случае, не помешает отмочить нашлепки на нескольких книгах и должным образом исправить. Такие вещи всегда хорошо иметь про запас…

Дрожащими пальцами архивариус закурил очередную короткую черную сигару. Нет, что ни говорите, а коррупция — штука полезная. Половину денег он пустит на биржевые операции, а другую часть будет ссужать нуждающимся, но только под хороший залог. Больше он не позволит себя обокрасть. Всю эту дурацкую писанину можно пустить побоку; когда человеку всего шестьдесят, у него вся жизнь впереди. Он станет проводить уик-энды на континенте, заведет знакомства с молодыми, смазливыми девицами… Найкербок прождал до шести утра. Поняв, что посетителей больше не предвидится, он прилег отдохнуть и тотчас же провалился в глубокий сон.

В шесть часов пять минут его разбудил резкий звонок. Ему только что приснилось, будто он — директор колоссального треста по производству и продаже декоративных изделий — увольняет с работы нерадивых архивариусов. От звонка он проснулся и бросился открывать дверь. Ранний посетитель оказался склонным к полноте лысым типом высоченного роста, с огромным шрамом на носу. Впрочем, он производил впечатление человека веселого и жизнерадостного, и для этого у него были все основания, ведь он только что вышел из Дартмура.

— Здорово, старина! — бодро воскликнул он. — Как можно, забравшись в этакую глухомань, ухитриться еще и квартиру снять на отшибе? Ведь тут вас любой запросто может укокошить.

— Что вам угодно? — поинтересовался Найкербок неуверенным тоном; его впервые предупредили о такой возможности, а он уже десять лет прожил в этой глухой норе.

— Ну что ж, старина, буду краток: мне нужна конторская книга за тысяча девятьсот двадцать второй год. Я бы не пожалел денег на это дело.

— Все зависит от того, сколько, — ответил Найкербок, мысленно представляя, как он в соседней комнате исправляет 27 на 22. — Мне предлагали за нее тысячу фунтов, и то я отказался.

— Вот и зря! У меня больше чем тремя шиллингами не разживешься. Да и вообще я передумал, беру свое предложение обратно. Ни шиша ты с меня не получишь. Либо выложишь книжку, либо простишься с жизнью. Выбирай, что больше нравится, — и он небрежным движением схватил Найкербока за горло. — Я ведь прямиком из Дартмура, где пригрел себе местечко ровно шесть лет назад. Мне человека убить — раз плюнуть. Так что поторапливайся, пока не поздно.

У архивариуса ноги подкосились. Подумать только — пасть жертвой собственной лжи!

— Я сказал неправду… — выдавил он из себя жалким, писклявым голосом. — Книги здесь нет… я ее продал дважды.

— Выкладывай все по порядку. Но учти: вздумаешь пикнуть — тебе крышка. За дверью целая шайка моих дружков дожидается.

Старик трясущейся рукой взял со стола стакан и сделал глоток. А затем выложил все без утайки. Какие уж тут секреты, когда речь идет о жизни и смерти! Гордону было ясно, что архивариус не врет. Когда тот в своем рассказе дошел до подделки второй конторской книги, бывший каторжник с трудом удержался от смеха. Дослушав исповедь архивариуса до конца, Гордон скроил кровожадную мину и прорычал:

— Брешешь, собака! Ну ничего, ты у меня поплатишься за свое вранье!

Найкербок в ужасе рухнул на колени и умоляюще простер руки к грабителю:

— Пощадите, сударь! У меня семья… В Сассексе живет престарелая тетушка, я ее единственная опора…

Такой аргумент можно было изобрести лишь с крайнего отчаяния, ведь эту тетушку Найкербок не видел лет восемь, с тех пор как они обменялись взаимными проклятиями, не поделив оставшиеся после дядюшкиной смерти два подсвечника. Архивариус и сам чувствовал, что довод его неубедителен, и в подкрепление своих слов показал деньги:

— Господин каторжник, посудите сами, откуда бы взяться таким деньгам у бедного архивариуса, если слова мои — вымысел, а не правда?

Мощная пятерня рецидивиста быстрым рывком выхватила у старика пачку банкнот, словно сей новоявленный поборник справедливости намеревался швырнуть их обманщику в физиономию. Однако, внезапно изменив свое намерение, он проворно сунул деньги в карман, а левой рукой продемонстрировал мистеру Найкербоку классический нокаут, припечатав правую скулу архивариуса.

Утро уже вступило в свои права, когда Найкербок очнулся. Первым делом он удрученно пощупал лицо, затем — карман и сделался еще удрученнее. Были денежки, да сплыли! А ведь здесь, в этом кармане, лежала сказочная сумма — четыреста пятьдесят фунтов. Чуть погодя старик убедился, что дотошный каторжник прихватил с собой даже те два фунта, что были заработаны архивариусом в ноте лица. Его кровные денежки, остатки жалованья! На них предстояло тянуть до первого числа.

Лишиться сказочных четырехсот пятидесяти фунтов — огромная, тяжелая потеря. Но утрата двух реальных фунтов — удар, трагедия! Найкербок в тот день уже больше никому не отпирал двери, написал письмо домовладельцу, отказываясь от квартиры, и решил, что впредь станет проводить уик-энды не на континенте.

Как же погряз сей мир в пороках и гнусностях! И в коррупции этой ничего хорошего нет. Пусть только еще кто-нибудь вздумает сунуться к нему с подкупом!

Однако он ждал напрасно. Больше никто к нему не пришел.

3

Вы спросите, каким образом заполучил Эдди Рэнсинг ту сказочную сумму, что повергла в транс старого архивариуса? Молодому человеку удалось уговорить своего дядюшку. Мистер Рэнсинг-старший, будучи провинциалом, с подозрительностью относился к бедным столичным родственникам. А по отношению к племяннику подозрительность его достигла апогея. Выслушав фантастические россказни Рэнсинга-младшего о завещанном алмазе, он долго в задумчивости расхаживал по кабинету, затем позвонил в Дартмур и назвался родственником Джима Хогана. Ему сообщили, что старый каторжник скончался и оставил завещание, пересланное через нотариуса наследнику. Весть эта оказала должное воздействие. Драгоценный камень стоимостью в миллион фунтов наконец-то затронул в богатом, но прижимистом родственнике предпринимательскую жилку. А как известно, именно скуповатые люди, если удастся поколебать их стойкую подозрительность, способны брать на себя наибольший риск.

— Видишь ли, дядя Артур, — втолковывал родичу Рэнсинг-младший, — это дельце как раз для меня. Здесь требуются гениальные способности, так что я сумею развернуться: стоит мне взять след, и я принесу тебе алмаз, как охотничья собака — подстреленную перепелку. Однако это дорогое удовольствие. Возможно, понадобятся месяцы, чтобы добиться цели, не исключено, что придется кое-кого подмазать; разъезды и представительство тоже потребуют расходов. Тут, как ни крутись, а меньше чем в две тысячи фунтов не уложиться. Если ты согласен финансировать предприятие, беру тебя в компаньоны на равных.

— А если надуешь?

— Дядя Артур! Ведь ты меня знаешь!

— Потому и спрашиваю.

— Тогда сделаем так: я дам тебе долговую расписку на пятьсот тысяч фунтов. Ведь если я найду алмаз, то захочу пожить в свое удовольствие. Вложу деньги в какое-нибудь солидное дело, куплю дом или имение, так что ты всегда сможешь прижать меня распиской. Сам понимаешь, не стану же я зарывать алмаз в землю, а если я начну тратить денежки, то и тебе не составит труда предъявить иск. Но до этого не дойдет. Я такой же честный человек, как и ты. Словом, можешь на меня положиться.

* * *

Таким образом, судьба наконец-то подарила Эдди Рэнсингу счастливый шанс; с двумя тысячами фунтов в кармане он отправился к архивариусу и, окрыленный удачей, унес книгу, не подозревая, что это перечень сделок за 1926 год и лишь ярлычок на ней подлинный. Ну а соответствующая ярлычку книга находится у Эвелин. Так уж случилось, что в 1926 году тоже была изготовлена шкатулка с «Созерцающим Буддой» — так называлась дорогая статуэтка, которую поставлял фирме некий художник по фамилии Томпсон. Поставки выполнялись в небольшом количестве: ежегодно поступали в продажу максимум два-три экземпляра. Как только имеющийся в наличии шедевр оказывался продан, Томпсон приступал к изготовлению нового. К несчастью Рэнсинга, по записи в унесенной им книге, в мае 1926 года также был продан один экземпляр шкатулки с Буддой. 27 мая вместе со скульптурной группой «Жнецы» шкатулка была отправлена в замок советника Воллишофа в Мюгли-ам-Зее.

Желая опередить конкурентов, Эдди Рэнсинг вылетел самолетом в Цюрих, чтобы оттуда кратчайшим путем добраться до живописного местечка Мюгли-ам-Зее.

4

Тем временем Эвелин, изучив подлинный перечень торговых сделок за 1922 год, выяснила, что по заказу морского офицера лейтенанта Гарри Брэндса эмалевая шкатулка, украшенная керамической статуэткой Будды, 20 мая была доставлена ему на дом по адресу Вестминстер-роуд, 4. Дело шло к ночи, но Эвелин хотелось воспользоваться преимуществом в несколько часов, прежде чем каторжник, который, возможно, знает о завещании, тоже начнет действовать.

Наступила полночь, когда мать с дочерью добрались на такси от дома архивариуса до Вестминстер-роуд. На звонок Эвелин у ворот появился седовласый мужчина в ночном облачении и наброшенной поверх ливрее с золотыми позументами. Таким образом, до коленей у него был вполне респектабельный вид, а ниже — интимно-домашний: из-под ливреи выглядывал подол белой ночной рубашки, босые ноги были сунуты в разношенные шлепанцы.

— К кому пожаловали?

— К лейтенанту Брэндсу.

Привратник воззрился на дам с таким изумлением, словно им вздумалось искать среди обитателей дома самого Христофора Колумба.

— Что вы имеете в виду?

— А в чем дело? — в свою очередь обеспокоенно спросила Эвелин. — Уж не переселился ли господин лейтенант?

— Вот именно. Возможно, даже в мир иной. Вы что, барышня, газет не читаете? Год назад о нем трубили все газеты.

Девушка сунула шиллинг представительному (до коленей) привратнику.

— Вероятно, я не обратила внимания. Вы уж будьте так любезны хоть в нескольких словах рассказать, что случилось с господином лейтенантом.

— Видите ли, всей правды не знает никто. Писали, будто бы лейтенант Брэндс похитил какие-то очень важные военные документы. А ведь каким порядочным человеком казался, как уважали его все жильцы дома! Даже я — хотя по роду своей профессии я прекрасно разбираюсь в людях: ведь от меня требуется с первого взгляда определить, направляется ли незнакомый посетитель к актрисе, что живет на четвертом этаже, или же это всего лишь принарядившийся жулик, — так вот даже я, привратник многонаселенного дома, иными словами, профессор физиогномистики, даже я ошибся в господине лейтенанте.

Эвелин с радостью отметила про себя: как хорошо, что не дядя Мариус вступил в разговор с привратником, иначе полезный обмен мнениями затянулся бы до рассвета.

— Значит, мистер Брэндс замешан в каком-то преступлении?

— Замешан, да еще как! Видите ли, даже я, будучи привратником…

— Знаю, знаю — вы тоже в нем обманулись.

— Совершенно верно. Привратник тоже человек. Конь о четырех ногах и то спотыкается, что уж тут говорить обо мне, у которого всего две ноги. Мой дядя — он тоже был привратник…

Эвелин вздохнула.

— Судя по всему, в вашей семье эта профессия передается по наследству.

— Не сказал бы. Дед мой, к примеру, был главным конюхом лорда Дерби, не говоря уж о женской линии рода, ведь женщинам, как слабому полу, заказаны пути на это славное поприще. Феминистки лишь недавно выдвинули требование о равных правах на должность привратника. Но, по-моему, это вопрос отдаленного будущего. На такой пост, конечно же, требуется мужчина — здесь нужен ум и талант.

— Да-да… Но мне бы хотелось хоть что-нибудь узнать о лейтенанте Брэндсе.

— Извольте! Внешне он производил впечатление человека в высшей степени порядочного, а потом в один прекрасный день вдруг похитил военные документы и пропал, как в воду канул.

— Полагаю, он был вынужден спешно бежать и, вероятно, бросил все свои вещи.

— Именно так и было. Мебель и прочие его вещи долгое время оставались здесь, в квартире, пока, наконец, их не забрала его матушка, миссис Брэндс.

— Мне необходимо немедленно побеседовать с миссис Брэндс. Не знаете случайно, где я могу ее найти?

— В наше время это желание вряд ли осуществимо. Пока не налажено ракетное сообщение, вы, мисс, не сможете побеседовать с миссис Брэндс немедленно, поскольку в данный момент она находится в Париже.

— Ах, вот как! — разочарованно протянула Эвелин. — Значит, она переселилась в Париж?

— В точности так, — ответил привратник. Вытащив из-за створки ворот стул, он уселся поудобнее и закурил. — С момента изобретения самолета до Парижа стало относительно легко добраться. А я помню времена, когда это считалось непростым путешествием.

— Не могу ли я узнать парижский адрес миссис Брэндс?

Привратник, шаркая шлепанцами, удалился в дом. Когда он вернулся, на носу у него торчали очки в железной оправе, а в руках он держал потрепанный блокнот.

— Нашел!.. По этому адресу мы отправляли мебель. Вы запишете? Советую записать, все лучше, чем потом досадовать на провалы в памяти. Итак: Париж… Записали?.. Рю Мазарини, семь…

— Благодарю. До свидания, я очень спешу…

— А я, пожалуй, посижу еще, покурю.

— Желаю приятного времяпрепровождения.

5

Всю ночь миссис Вестон и Эвелин не сомкнули глаз. Шутка сказать — отправиться в Париж! А дорожные расходы, а гостиница и питание в ресторанах, — спрашивается, на какие шиши? «О господи!» — тяжко вздохнула вдова. В былые времена такие расходы считались незначительными.

В былые времена! Пока покойный мистер Вестон не ввязался в злополучную спекуляцию земельными участками, у них даже был свой автомобиль.

— Как ни прикидывай, а без помощи Мариуса нам не обойтись, — скрепя сердце сказала миссис Вестон.

— По-моему, мы вполне можем рассчитывать на дядю.

И они не обманулись в своих надеждах. Следующее утро застало Эвелин в шикарной примерочной, где запах свежеотутюженной одежды придавал особый аромат утренней рабочей атмосфере. Мистер Брэдфорд стоял перед манекеном и с видом знатока разглядывал наметку на пальто.

— Поезжай на континент, детка, — сказал он, держа булавки во рту, и, чуть склонив голову, вытащил из жилетного кармана кусочек мела, чтобы пометить места для пуговиц. — А денег мы достанем. Будет из этого какой прок или нет, но надо довести дело до конца. Судьба что пьяный закройщик: кроит, не ведая, что получится — то ли пиджак, то ли брюки. У меня есть двести фунтов наличными, я дам их тебе на дорогу, детка. По-моему, завещание этого каторжника — десница Божия, хотя вообще-то каторжники — народ ненадежный. Но я не смог бы спокойно спать, если бы ты бросила поиски алмаза на полдороге. А для портного спокойный сон превыше всего, поскольку работа у него умственная.

Но Эвелин не внимала дядюшкиным разглагольствованиям.

Случайно выглянув в окно, она увидела на противоположном тротуаре высокого лысого человека с уродливым шрамом на носу…

6

Когда лорд Баннистер, блестящий ученый, вышел в порту из своего роскошного «альфа-ромео», его ожидал весьма неприятный сюрприз: у парохода, готового к отплытию в Кале, толклись газетчики и фоторепортеры. Его лордство, как и подобает ученому, был человеком тихим и скромным. Он ненавидел шумиху, которую пресса готова поднять даже вокруг естествоиспытателя, добившегося определенных успехов в науке. Хотя лорду Баннистеру еще не исполнилось и сорока, он сделал блестящую карьеру и, по слухам, должен был получить Нобелевскую премию за успешное лечение сонной болезни. Недавно английский король собственноручно приколол к его фраку одну из самых высоких наград страны, а популярность его исследований достигла той особой стадии, когда считалось хорошим тоном говорить о них, хотя, по сути, никто в этом ничего не смыслил. Разработанная лордом Баннистером теория сонной болезни (он связывал ее с определенными расами) под победные фанфары духовного снобизма вторглась в клубы, на светские рауты и в лексикон банковских служащих, стремящихся щегольнуть ученым словцом, стала модной наряду с психоанализом и теорией относительности, а отсюда всего лишь шаг до воскресного приложения какой-нибудь газетенки.

Лорд Баннистер направлялся в Париж читать лекцию по приглашению Сорбонны. Оттуда ему предстояло на полгода выехать в Марокко, где у него был экспериментальный участок по изучению тропических болезней и восхитительная вилла, которая вполне могла бы сойти за дворец. Большую часть года ученый обычно проводил там и теперь уже успел стосковаться по своему тропическому одиночеству.

Словом, лорд Баннистер был человек замкнутый, серьезный и в то же время скромный и застенчивый.

Кстати сказать, за внешним благополучием его жизни скрывалась не одна семейная трагедия. Неспроста его считали неудачником. Братья и сестры его умерли молодыми, а нынешнее путешествие самого лорда Баннистера было связано со счастливым завершением неудачного брака: в этот день было вынесено решение в его бракоразводном процессе. Лорд Баннистер радовался, что удалось сохранить в тайне столь щекотливое дело. Бедняга жил в постоянном страхе, что кто-нибудь из корреспондентов, которые стаями ходили за ним по пятам, все же пронюхает, что он разводится с женой.

Теперь понятно, почему лорд Баннистер испуганно попятился перед нацеленными на него фотоаппаратами и нечаянно толкнул торопливо идущую следом даму, в результате чего та — вкупе со шляпной коробкой и чемоданом — растянулась во весь рост посреди лужи. Корреспонденты, устрашившись содеянного, разбежались, а лорд не знал, что и делать. В ходе научных исследований с аналогичным случаем ему сталкиваться не приходилось. Молодая дама, кстати сказать, элегантно одетая, поднялась на ноги и воззрилась на ученого с видом великомученицы.

— Прошу прощения… — пролепетал лорд. — Готов возместить ущерб… Позвольте представиться: лорд Баннистер.

— Знаменитый ученый! — восторженно воскликнула дама, забыв о своем купании в луже. — Рада познакомиться с вами, милорд!

— Я тоже… — пробормотал профессор и, призвав на помощь все свое самообладание, пожал протянутую девичью руку, с которой капала жидкая грязь. — Я тоже рад… вернее, сожалею…

Терзаясь в муках, лорд Баннистер старался пробиться сквозь толпу. А ведь поначалу он намеревался подождать, пока погрузят его автомобиль. Но теперь ему было не до того. В душе он по-настоящему рассердился на неловкую девицу. Не исключено, что этот инцидент попадет в газеты. О господи, чего только не пишут в газетах! Хорошо хоть про развод не пронюхали. Только бы не встретить знакомых на пароходе! Желание это нельзя было счесть невыполнимым, поскольку Баннистер был замкнутым человеком и знакомился с новыми людьми, лишь когда не мог этого избежать. Врожденная деликатность мешала ему быть грубым.

На сей раз ему не повезло. Подобно воплощенной каре Господней, первым, кто попался навстречу Баннистеру, был редактор Холлер, широколицый господин в пенсне с золотой оправой на носу, один из влиятельнейших представителей печати, нередко уделявших внимание деятельности ученого. И надо же быть такому невезению: редактор тоже направлялся в Марокко, поскольку всегда проводил отпуск в Африке. Пришлось уделить Холлеру по меньшей мере минут десять. Но, как известно, беда никогда не приходит одна: этим же пароходом после визита в Лондон возвращался на родину мэр Парижа. Он также был знаком с Баннистером — в свое время он присутствовал на торжественной церемонии присуждения английскому ученому почетного звания доктора Сорбонны, — поэтому отведенные на беседу с ним десять минут превратились в мучительные полчаса, отягощенные совместно выпитым коктейлем и чрезвычайной словоохотливостью супруги мэра. К болтливым женщинам лорд Баннистер питал неприязнь.

Мэр Парижа радостно сообщил, что, судя по всему, он тоже будет избран членом Общества по охране нравственности, попечителем которого являлся лорд Баннистер. Лорд в свою очередь заявил, что для него большая честь состоять в одном обществе с достопочтенным господином мэром. Холлер посулил прервать в Париже свое путешествие и написать репортаж о лекции Баннистера. В крайнем случае можно будет потом самолетом добраться до Марокко.

Как всегда, нашлись наглецы, обратившиеся к ученому за автографом. И что за блажь — собирать чужие подписи! Пока ты работаешь пером, зрители вокруг с ухмылкой, беззастенчиво разглядывают тебя, словно ватага хулиганов заносчивую девчонку, а ты еще изволь при этом любезно улыбаться им. У Баннистера гудела голова, на лбу выступили капельки пота.

— Скажите, милорд, вам доводилось наблюдать восход солнца над Каналом?

Этот дурацкий вопрос, разумеется, задал Холлер. И ведь надо отвечать, не увернешься.

— Восход солнца? — переспросил ученый, подыскивая подходящий ответ. — Нет, не доводилось. Но случай, полагаю, представится…

— А мы с господином редактором условились, — вмешался мэр, — что не будем ложиться. Как-нибудь скоротаем оставшиеся три с половиной часа, зато сможем полюбоваться первыми лучами солнца над Каналом.

— Мы, знаете ли, восторженные почитатели природы, — обосновала сию навязчивую идею словоохотливая супруга мэра.

— Весьма рад этому обстоятельству, — с мрачным видом вздохнул лорд.

— А леди Баннистер не выйдет к ужину? — поинтересовался редактор, так как в это время раздались звуки гонга и пассажиры потянулись в кают-компанию.

Профессор вспыхнул. Этого еще не хватало!

— Леди?.. По-моему… — Он растерянно огляделся по сторонам. — Не думаю, чтобы она вышла к ужину…

— Оно и лучше начало пути провести в каюте… — заметил мэр.

«Что за бред я несу? — мучительно думал профессор, чувствуя себя зарвавшимся школяром. — Отчего было не сказать, например, что жена осталась дома? И вообще, с какой стати я должен врать!»

За ужином каждый из присутствующих стремился хоть словом обменяться со знаменитым ученым. Когда тот, пошатываясь, выбрался на палубу, мэр доверительно взял его под руку и попросил на минутку заглянуть к ним в каюту по очень важному делу. Когда они поворачивали к каюте, неожиданно сверкнула вспышка магния: Холлер не преминул запечатлеть ученого на борту судна. Баннистер покорно позволил мэру тащить себя, в голове у него царил сумбур, перед глазами плясали круги, и, должно быть, лишь благодаря этому сомнамбулическому состоянию он не лишился чувств в тот момент, когда словоохотливая супруга мэра расстегнула блузку и предложила ему осмотреть ее кожу, так как летом, стоит ей только чуть побыть на солнце, у нее начинается нестерпимый зуд и она неделями испытывает отвращение к мясным блюдам. Наверняка это распространенное явление в тропиках, вот знать бы только, что в таких случаях предписывает медицина…

Была полночь, когда лорд Баннистер добрался до своей каюты. Наконец-то одиночество и покой!

Он обессиленно рухнул в кресло, приготовил себе чай (он никогда не передоверял это другим), закурил сигару и, чтобы успокоить взбудораженные нервы, решил почитать. Однако усталость сморила его, и он тотчас же, сидя в кресле, уснул.

Тут отворилась дверь. В каюту вошла дама в лиловой пижаме — та самая дама, знакомство с которой произошло при столь неприятных обстоятельствах. Она резко встряхнула Баннистера и произнесла:

— Меня зовут Эвелин Вестон. Умоляю, позвольте мне провести эту Ночь у вас…

Загрузка...