Цвета счастья

Глава 8

Катя слишком долго не открывает глаза, черт возьми, он снова все испортил! «Ты не умеешь любить, сынок!» — вторгся в его мысли все тот же родной и ненавистный голос. Да, он не умеет, но ведь с Катей не могла случиться ничего плохого! И, главное, он даже не понял, что произошло, когда она вдруг покачнулась и стала падать на тротуар, он подхватил ее почти у земли, длинные темные ресницы отбрасывали тень на бледные щеки, и чувство тревоги не покидало его.

Сергей уложил Катю на заднее сиденье автомобиля и, не зная что делать, везти в больницу? Куда? что отвечать на вопросы о ее беременности — заботливый папаша и муж! только повторял про себя какие-то сбивчивые глупые слова.

Дима, водитель, на глазах у которого разворачивались события этого утра, тихо зашептал ему:

— Сергей Георгиевич, надо везти ее в больницу, у меня жена была беременная и после вот такого вот обморока чуть не потеряла ребенка.

Сергей вздрогнул, как можно потерять то, что еще даже не приобрел?

Вдруг Катя поежилась и приоткрыла глаза, чуть удивленно посмотрела на него и, словно все вспомнив, резко отстранилась от Сергея. Он ощутил радость и разочарование, так приятно было держать ее на руках.

— Пойди, купи газету, — пересохшими губами произнесла она.

— Какую газету? — недоуменно переспросил Сергей, а все понимающий Дима уже выскочил из машины.

Катя глубоко вздохнула с схватилась рукой за поясницу, на ее щеках проступил горячечный румянец и она резкими движениями стала освобождаться от шубы.

— Катя, что случилось? — Сергей помог ей раздеться и теперь с тревогой смотрел на Катю.

— Ничего! Ничего не произошло! О, Боже, — вскрикнула она и теперь уже схватилась за живот. — Это все из-за тебя! Из-за тебя! Я не хочу тебя видеть, ты приносишь мне одни несчастья, пока я была одна все было в порядке, даже эта проклятая змея не убила меня, а теперь дети… — Сергею показалось, что Катя просто бредит, какая змея, какие дети? А она тем временем снова обессилено откинулась на сиденье. — Отвези меня в больницу и убирайся! Как больно! Я не хочу тебя видеть! О, Боже! — Катя опустила голову на колени и сжалась в маленький жалкий комочек.

— Дима, давай на Можайское, в «Желанные дети», помнишь ты возил туда букет жене Данченко, — скороговоркой проговорил Сергей запыхавшемуся водителю.

— Никита, — проговорил он в телефонную трубку, голос его старого знакомого, инвестиционного банкира и счастливого отца заглушал радостный визг годовалой крошки, — могу я поговорить с твоей Галиной? Данченко никак не выразил своего удивления от странной просьбы произнесенной взволнованным голосом его вечно собранного приятеля и передал жене телефон. — Галина, это Дорофеев, помните вы рожали Глашу, — как будто женщина может это забыть? — У меня здесь моя жена, она из другого города и ей стало плохо, у нее был обморок, я не знаю, что делать, куда ехать? Галя, вы слышите меня.

— Сергей, ваша жена беременна?

— Да! — кричал он в ответ.

— Езжайте на Можайское, ваш водитель должен знать, сразу за кольцом клиника «Желанные дети», я сейчас позвоню, найду своего доктора, он будет ждать вас. Вы далеко? Сколько месяцев беременность у вашей жены?

— Не знаю, месяцев 7. Спасибо, Галя, — Сергей отключился, а вот у Данченко было что обсудить за завтраком, откуда у Дорофеева взялась беременная жена, из другого города, да так что он даже не знает, как давно она беременна?

Майбах мчался по людным московским улицам, обгоняя незадачливых автомобилистов, яростно сигналя зазевавшимся пешеходом, а Сергею казалось, что они вовсе не продвинулись вперед. Он смотрел на залитое слезами Катино лицо, на ее полные страха и отчаяния глаза и сходил с ума от того, что даже в этот момент, требующий его поддержки и утешения, она не желала его помощи, участия, а только презрительно и словно брезгливо отодвигалась от него.

Дорога, наконец, закончилась, Дима резко вошел в поворот и остановился возле круглого крыльца большого помещичьего дома, совсем не походящего на больницу. В дверях стоял седой врач, рядом еще один помоложе и две медсестры, едва завидев машину они быстро сбежали вниз и разложили каталку. Сергей против Катиной воли схватил ее на руки и быстрым шагом пошел им навстречу, доктор что-то спросил у него, но он даже не слышал, он не мог отпустить ее, расстаться с теплом ее тела, положить на больничную каталку и отдать чужим людям. Врач обратился к Кате, она не ответила, ее голова безжизненно упала на плечо Сергея.

— Сергей Георгиевич, какой срок у вашей жены? — нетерпеливо переспросил врач?

— Не знаю, — тихо, словно стыдясь, ответил Сергей, врачи переглянулись, но промолчали.

— У меня 20 недель, — тихо ответила Катя, — возьмите мой телефон, позвоните Даше, она все скажет. Боже мой! Как больно, — закричала и заплакала Катя. У Сергея не было времени вдумываться в смысл ее слов, он думал только об одном: пусть все наладится! Пусть! С остальным он разберется потом! Второго раза ему не пережить!

— Давайте ее сюда, — строго сказал врач, указывая на приоткрытую дверь, — кладите ее и ищите номер Даши, — он безапелляционно захлопнул дверь прямо перед носом у Сергея.

Шла 26 минута его пребывания в больнице, страх за Катю парализовал его. Почему все так долго, врач не показывался, в спешке пробежала медсестра, везя за собой капельницу, и снова он остался один. Взгляд Сергея упал на яркую прежде комсомольскую, а теперь бульварную газету, которую он сжимал в руках. Сергей вспомнил, что схватил ее с автомобильного кресла вместе с Катиной сумочкой, когда искал телефон. С первой полосы газеты на него смотрела улыбающаяся Катя в атласном зеленом платье и рыжей меховой горжетке, чокаясь бокалом шампанского с ненавистным Докучаевым. Совсем рядом Катя нетерпеливо улыбалась уже ему Сергею, идущему на костылях по залу прилета аэропорта «Домодедово» — день приезда из Мехико, как будто со стороны подумал он. Броский заголовок кричал: «Кого предпочтет продажная судья: химического или металлического магната?».

На фото с Докучаевым Катя была взрослой яркой брюнеткой, и было очевидно, что это снимок вовсе не четырехлетней давности, а сделан он совсем недавно, возможно, даже после ее встречи с Сергеем. Ну что ж, это только подтверждает его грустную теорию, но если Катя всего лишь алчная и беспринципная охотница за большими деньгами, почему он так рвется к ней, боится за нее, думает только о ней? И потом, какой у нее срок беременности? — 20 недель, 5 месяцев, что ж, вполне возможно, что это и не его ребенок, а одного из ее любвеобильных друзей. Сергей не успел погрузится в свои мрачные мысли, как из смотровой палаты вышел врач, Сергей взволнованно пошел ему навстречу.

— Ну что ж, господин Дорофеев, — заговорил он, — Сейчас с вашей женой все в порядке, мы сделали ультразвуковое исследование, назначили ей несколько укрепляющих препаратов, так что угроза выкидыша миновала, — тут Сергей вздохнул с облегчением, — Но она была очень и очень велика, у вашей супруги сильнейшее нервное истощение, а это при любой беременности — серьезный повод для беспокойства, а уж при многоплодной и подавно. Ей показан не только абсолютный покой, но и строгий постельный режим в ближайшие недели, так что сегодня мы оставим ее здесь, а через пару дней вы сможете отвезти ее домой.

Врач все говорил и говорил, но Сергей уже не слышал ровным счетом ничего, что значит многоплодной беременности? У него, у нее будет не один ребенок, а несколько? — Сергея прошиб холодный пот.

— Что значит многоплодной беременности? — вмиг севшим голосом спросил он. Доктор недоуменно посмотрел на Сергея поверх очков, но терпеливо пояснил:

— Когда женщина ждет двух детей, это и называется многоплодной беременностью. А у вас будут здоровенькие мальчик и девочка. Ну что ж, меня ждут и другие пациенты, можете пройти пообщаться со своей женой, — с этими словами врач оставил Сергея одного.

Он не знал, что и думать, он станет дважды отцом, это радость, которая для него затмевала все вокруг, но сомнения в ту же минуту набегали черной тучей — его ли это дети? Почему Катя скрыла от него свою беременность? С другой стороны, если бы она была такой хищницей, как представлял себе Сергей, то она бы тут же осчастливила его новостью об отцовстве, разве это не лучший повод поживиться его капиталом? Что же делать? Что ему со всем этим делать? А тут еще эта шумиха вокруг ее имени в прессе, — Сергей устало опустился на диван и сжал голову руками. Она была такой нежной, когда запахивала пальто на его груди, такой опустошенной, когда говорила, что едва смогла забыть его, и такой отчаянно-встревоженной, когда думала, что теряет ребенка, детей, поправил себя Сергей. Он может одиноко сидеть в этом холле до скончания века, но ничего не понять для себя, а может просто зайти к Кате, взять ее за руку и взглянуть в ее глаза.

Сергей тихо приоткрыл дверь в палату и тут же встретился с Катей взглядом, маленькая и несчастная она лежала под белым больничным покрывалом, натянутым до самого подбородка, на все еще худеньком теле словно нечто чужеродное смотрелся большой живот, к бледной руке с синими нитями вен тянулся шланг от стоящей рядом капельницы. У Кати были опухшие красные глаза и искусанные губы. Она выглядела утомленной, больной и совсем некрасивой, это была не та яростная жгучая пантера, что виделась ему бессонными ночами, нет, Катя больше походила на тихую домашнюю кошку, но для Сергея она была прекрасна! Катя вызывала у него целую гамму самых противоречивых чувств: тревогу, жалость, любовь, и в основе всех их лежало одно — желание защитить, укрыть ее от всего мира, закутать в мягкий шелковый кокон и увезти далеко-далеко!

Катя слегка пошевелила рукой, и Сергей подошел ближе.

— Мне было страшно, — еле слышно прошелестел ее голос, — я не могла потерять твоих детей, мальчика и девочку, — добавила она.

Сергей присел на краешек кровати и сжал Катину ладошку.

— Не говори маме, она будет волноваться, а у нее сердце, — продолжила Катя, — Скажи Даше, чтобы тоже ничего не говорила, — с этими словами Катя закрыла глаза, и теперь только ее тихое дыхание нарушало тишину.

Ей ввели какое-то лекарство со снотворным, понял Сергей, он не обольщался, когда Катя проснется, она не будет с ним так любезна.

Первое, что она увидела, были покрытые инеем деревья, освещенные робким зимним солнцем, этот вид был совсем не похож на тот широкий речной простор, что открывался из окон ее спальни. На стене напротив висел миленький пасторальный пейзаж, на стуле лежал ее кружевной халатик, кровать тоже была совсем другая, какая-то, как будто больничная. И тут Катя вспомнила все: встречу с Сергеем в ресторане, их раздраженный сбивчивый разговор, фото на первой странице газеты, а потом боль, страх, отчаяние. Спустя какое-то время ей стало как будто лучше, она отвечала на вопросы врача, чувствовала, как лекарство попадает из иголки в ее кровь: капля за каплей, а потом вдруг тепло руки, успокаивающий голос, легкий, словно из радостного сна поцелуй. Позже, наверное, уже под утро, кто-то осторожно надевал на нее пижаму, поправлял растрепавшие волосы. Нет, это, конечно, не он!

Катя медленно повернула голову, ее взгляд упал на начищенные мужские ботинки, поднялся чуть выше — смешно подперев щеку и неудобно скривившись в слишком маленьком для него кресле, у окна дремал Сергей.

Если утро для него было просто скверным, а день оказался отвратительным, то ночь выдалась ужасной, полной кошмаров и обвинений из прошлого. Едва приехав домой, Сергей сердито цыкнул на Лизу, потом долго расстроенный утешал плачущую дочь, а затем, не находя себе покоя ни в чем, до четырех часов утра нервно ходил по кабинету. Он пытался читать — слова не складывались в буквы, закрывал глаза, чтобы хоть на минуту уснуть и перед ним всплывало Катино лицо: веселое, грустное, испуганное, а потом в ушах все время звучал этот укоряющий голос.

Он был зрелым человеком, знающим свои слабости и отлично осознающим, чему он может противостоять, а чему нет. Чувству к Кате противостоять он не мог, а о том, чтобы из-за сомнений и ее прошлых ошибок лишить отцовской любви еще не родившихся детей — не могло быть и речи.

Картинки одна за другой сменялись перед глазами Сергея: Катя, бесстыдно изогнувшись, яростно отдается Докучаеву в той самой постели в ее спальне, где они были близки, и не один раз. Ее волосы разметались по атласной подушке и даже на снимке видно, как горят изумрудные немного раскосые глаза. А вот она склонилась еще ниже, на шее сверкает подаренный им бриллиант, теперь уже мужчина заходится в крике от восторга. И ведь это еще не все: голос, Катин обволакивающий голос, обсуждает с его врагом и человеком, унизившим ее саму несколько лет назад, план атаки на его фирму, обещает выведать все секреты, а потом прерывается сдавленным дыханием, от которого за километры разит грубым и жестким сексом. Но потом он вспоминает, как Катя нежно ухаживала за ним после авиакатастрофы в Мексике, предлагала ему клубничный чай и рассказывала о своем детстве. Ну не подстроила же она, в самом деле, падение самолета, чтобы с ним познакомиться! Сергей закрывает глаза и представляет себе, как Катя своей полной грудью кормит его ребенка, малыш смешно причмокивает, а она ласково улыбается, дует ему на темные волосики и гладит рукой другого, лежащего в колыбельке возле нее.

Но прошлое вновь врывается в его мысли, как холодный зимний воздух врывался в распахнутое окно в их квартире в знаменитом «Доме на набережной» тогда много лет назад. «Не только он, ты тоже! Помни об этом, сынок. Ты такой же холодный, как твой отец!», — это были последние слова, которые он слышал от своей матери, потом был только долгий, протяжный, как падение, крик.

Сергей не мог больше находиться наедине со своими мыслями, накинув на плечи старую куртку, он выбежал на улицу, присел на каменную чашу мраморного фонтана. «Графские пруды» стоило бы назвать «Графскими фонтанами», — невпопад подумал он, хотя пруд возле его особняка тоже был, не было только одного — не то что любви, — покоя.

Не в силах оставаться в одиночестве, в неведении, Сергей схватил ключи от машины и поехал, не разбирая дороги, потом сам не понимая как, оказался возле больницы, где днем оставил Катю, посидел немного перед сонным и тихим зданием и решительно вошел внутрь — в конце концов, это его дети и их будущая мать!

Ко всему привычный персонал, никак не отреагировал на его помятый вид, поздний или ранний час и, только попросив идти потише, медсестра открыла перед Сергеем дверь Катиной палаты.

Она спала, нежная, как эльф, интересно, а бывают беременные эльфы? Сергей осторожно опустился в кресло у кровати и заворожено наблюдал, как поднимается и опускается в такт дыханию ее роскошная пышная грудь. Он не мог сдерживать себя и легким поцелуем коснулся ее щеки, Катя довольно вздохнула, и Сергей поцеловал ее еще раз. Она зашевелилась, и он отпрянул, но Катя не проснулась. Одеяло сбилось, тусклый лунный свет лился в окно, Сергей увидел, что на Кате надета необъятная больничная рубашка и ему стало нестерпимо видеть ее в такой невзрачной одежде. В углу комнаты Сергей заметил дорожную сумку, наверное, Дима забрал из отеля — водитель оказался предусмотрительнее него, еще один повод для укоризны. Сергей открыл чемодан, достал невесомую шелковую пижаму, осторожно высвободил Катю из чужой сорочки и натянул на нее нежный шелк, она опять не проснулась, Сергей поправил ее волосы и снова коснулся Катиной щеки поцелуем.

Как он может ненавидеть ее? Не доверять ей, когда кажется, что она создана для него? Романтический бред совсем не в его духе, но что тогда в его? И почему он подумал об этом только сейчас, а долгие месяцы лелеял в себе ненависть к ней, ненависть и презрение. Из-за детей? Но он бросился в Самару, еще не зная, что Катя беременна.

— Что ты здесь делаешь? — прошептала Катя и рассердилась на себя за собственную слабость, ей хотелось бросить Сергею в лицо все упреки, выразить все свое негодование, а она могла лишь тихо шелестеть пересохшими губами.

— Я? — он потер рукою глаза, пытаясь сбросить с себя остатки сна, в котором Катя была любящей и нежной, мягко льнула к нему, а не смотрела сурово исподлобья, — Да, вот думал где бы мне провести ночь, решил остаться с тобой.

— Прекрати паясничать! — бросила Катя и попыталась приподняться на подушке, Сергей тут же подскочил к ней и уложил ее поудобнее. Боже, как ей хотелось забыть все: обиду, страх, разочарование и просто прижаться к его широкой груди, раствориться в тепле силы и надежности, но нельзя, этого ни в коем случае нельзя было делать: она сильная! Она справится сама, — шептала Катя привычную мантру.

— Катя, ну как ты? Сейчас я позову доктора, — отходя от нее, сказал Сергей.

— Подожди, — остановила его Катя, — Я, хочу поблагодарить тебя за то, что вчера ты привез меня сюда, но сейчас я тебя с удовольствием освобождаю от своего общества. Ты можешь ехать, я справлюсь сама.

— Не нужно меня ни от чего освобождать! — Сергей уже начинал на нее сердиться, — Я уеду сам и только тогда, когда сочту нужным, — он начал нервно ходить по комнате. — Катя, скажи мне, в чем, по твоему мнению, причина тех инсинуаций, которые разворачиваются вокруг тебя? — Сергей присел на кровать рядом с ней и осторожно взял ее за руку.

— А с чего ты взял, что это инсинуации? Может я и правда та самая продажная особа, о которой пишет желтая пресса? — Катя нервно рассмеялась и вырвала свою ладошку из его теплых пальцев. — И вообще, почему это вдруг стало тебя беспокоить?

— Потому что ты мать моих детей… — начал было Сергей.

— Наивный сельский мальчик, — зло произнесла Катя, — это вовсе не твои дети!

Этого не может быть! Не может! — пронеслось в голове у Сергея, — с чего он вообще взял, что ей можно верить: предательнице, лживой и неискренней? Что это? — кошмары двадцатилетней давности так повлияли на него?

— А чьи же это дети? — скрепя сердце, спросил Сергей.

— Мои! Это мои, только мои дети, ни ты, ни кто-то другой не имеют к ним никакого отношения! Они только мои! — как заклинание повторяла Катя, злость исчезла из ее голоса, осталась только боль и надежда. Сергей почувствовал, что холодный страх, сковывавший его сердце, постепенно отступил.

— Если ты думаешь, что имеешь на них хоть какое-нибудь право, ты ошибаешься! Я не отдам их никому, никому! Никогда! Они только мои! Уходи! Я не могу, не хочу тебя видеть! — Катя перешла на крик, — Я не могу больше верить, надеяться! Ты не увидишь их никогда! Уходи! — постепенно ее голос ослаб и перешел в сиплый шепот, Катя только в отчаянии мотала головой и словно не замечала слез, текущих по ее лицу. — Мои дети, только мои, — словно в полусне повторяла она. На миг Сергею стало страшно, казалось, на Катю что-то нашло, в ее глазах горело отчаяние одержимости.

Он нежно взял ее за плечи и прижал к себе, Катя продолжала беззвучно всхлипывать и шептать о том, что никому не отнять ее крошек, Сергей ласково гладил ее по спине, касался шелковистых волос, теплой, как будто бархатистой кожи. У самого его сердца под тонкой тканью пижамы испуганно билось ее сердечко, часто-часто. На этот миг он оставил свои домыслы, подозрения, он чувствовал, что нужен ей, хотя Катя никогда бы ни в чем подобном и не призналась. Она перестала вырываться из кольца его сильных рук и устало поникла, хотя бы на минуту отдавшись ощущению защищенности и покоя. И вдруг что-то странное почудилось Сергею, будто что-то легонько, а потом сильнее толкнуло его, он опустил глаза и улыбнулся от уха до уха, в том месте, где он прижимал к себе Катин располневший в ожидании новых жизней живот как будто крошечная детская ножка настойчиво толкала его, а потом к ней присоединилась другая. Ни с чем не сравнимый восторг переполнил Сергея, его дети, они совсем рядом! Катя мигом перестала плакать, улыбнулась своей прежней чарующей улыбкой и прижала его ладонь к своему животу:

— Ты чувствуешь? Они пинаются! Они всегда так делают, когда я чем-то взволнована. Ну, чувствуешь? — нетерпеливо переспросила она.

— Чувствую, — хриплым голосом ответил Сергей, его сердце переполняла нежность и, как бы ни хотелось в этом признаваться, любовь… Он еще сильнее притянул ее к себе, приник губами к Катиным губам и пустился в опустошающее душу путешествие в неизвестность. Сергей касался ее и вспоминал, не умом, а телом и, наверное, сердцем, сладкую негу дыхания на своих щеках, легкомысленную игру тонких пальцев, которые с силой тянули его все ближе и ближе, заставляя продолжать поцелуй. Но они были не одни, их было четверо, и его рука на ее большом животе каждую секунду напоминала ему об этом.

— Нет, нет, — тихо произнесла Катя и отстранилась, — это все ни к чему. — Сергей не стал настаивать, а только бережно уложил ее на кровать, запахнул ворот пижамы у нее на груди и скользнул рукой по ее лицу.

— Ну как вы тут? — прогремел мужской голос, и вчерашний доктор вошел в палату, очарование момента исчезло. — Сергей Георгиевич, доброе утро, — он пожал руку Сергею, — слышал, вы ночевали с супругой. Сейчас мы ее осмотрим, — врач резким движением сдернул с Кати одеяло. Она на секунду стушевалась, Сергей увидит ее такую, располневшую, с бледной кожей вместо прежнего упругого смуглого тела, увидит и не захочет больше ее. Какая же все это ерунда, — одернула себя Катя, — ничего нет и не было, и не будет. Важно только одно: как ее крошки. А Сергей в это время, не зная о Катиных метаниях, с восторгом смотрел на нее — она была воплощенная женственность и материнство, желанная, прекрасная.

— Что ж, Екатерина, учитывая ваше вчерашнее состояние, сегодня все значительно лучше, — начал врач, — но должен предупредить вас и вашего мужа — угроза потери ребенка, детей не миновала. Как я вчера уже говорил Сергею Георгиевичу, вам показан строгий постельный режим, еще два дня вам следует провести в клинике, а 31 утром муж заберет вас домой.

— Нет, — выдохнула Катя, — Я должна лететь в Самару, — она не мыслила встретить этот Новый год, ведь они с мамой так мечтали об огромной елке в сияющих огнях, той, что пахнет праздником и обещает чудо.

— Никаких перелетов! — строго ответил врач. — Забудьте об этом, — он бросил выразительный взгляд в сторону Сергея, словно прося его образумить собственную капризную жену, как будто бы он имел над ней какую-то власть?! — Можете пройти в ванную комнату и то с помощью медсестры или мужа, у вас слишком слабое состояние и может внезапно закружиться голова, а затем сразу в постель. Сейчас вам принесут завтрак и через полчаса сделают укол. Всего доброго, — с этими словами врач скрылся за дверью. Сергей и Катя молча уставились друг на друга.

— Позови мне кого-нибудь, я хочу принять душ, — злясь, сказала Катя.

— Я сам помогу тебе, — ласково обратился к ней Сергей.

— Сколько раз тебе говорить, мне не нужна твоя помощь, мне ничего от тебя не нужно! — она яростно всплеснула руками, — Сейчас я позвоню маме, и к вечеру она прилетит ко мне, а ты можешь отправляться восвояси!

— Ну знаешь что! — все-таки не выдержал и вспылил Сергей, — Я старался щадить тебя, но ты ничего не слышишь или просто не желаешь слышать! Я никуда не уйду, я не позволю тебе самодовольно наслаждаться нашими детьми, словно они твоя собственность! Я тоже имею право и желание участвовать в их жизни, а, значит, и в твоей! Поэтому я остаюсь, можешь вызвать маму, кого угодно, но моего решения это не изменит.

— Да как ты можешь так говорить?! — закричала Катя.

— Что говорить?! — не уступал ей Сергей, — Сначала ты кувыркаешься в постели с моим заклятым врагом, а теперь строишь из себя невинность! Не нужно театральных представлений!

— С каким врагом? В какой постели? Да что ты вообще несешь? — плакала Катя, — И если ты считаешь меня такой мерзавкой, с чего ты тогда взял, что это твои дети? А? с чего?

— Не важно, — хмуро бросил Сергей.

— Нет, важно! Важно! Если тебе наплевать, то мне нет! Это дети того самого врага, с которым я, как ты выражаешься, кувыркалась, вот так-то! — издевательски засмеялась Катя.

— Не смей так говорить! — прорычал Сергей. — Это мой наследник, и ты не убедишь меня в другом.

— Наследник! Вот как называется твоя внезапно вспыхнувшая любовь к детям. Может быть, поделим их: наследника тебе, а девочку, как ребенка второго сорта мне! Больше ты ничего не хочешь?! — в пылу ссоры Катя выбралась из постели и стояла перед Сергеем, яростно буравя его своими изумрудными глазами.

— Прекрати! — он придвинулся вплотную к Кате и схватил ее за плечи. — Вначале ты льнешь ко мне, как кошка, чуть ли не признаешься в вечной любви, потом ведешь себя, как последняя тварь, а теперь еще и обвиняешь меня в чем-то. Я знаю, это мои дети, вчера ночью врач спросил меня, какой у меня резус-фактор, у меня отрицательный резус и редкая 4 группа крови, ты знаешь, в Самаре у тебя брали анализы — у детей такая же кровь, а у тебя 1 группа и положительный резус. Так что не нужно никакой экспертизы, дети мои.

Катя не успела ничего ответить на эту резкую отповедь, побледнев она медленно села на кровать и изо всех сил сжала похолодевшими пальцами одеяло — все оказалось иллюзией, Сергей ни на минуту не поддался чувству к ней, даже во время того поцелуя, он думал лишь о собственном наследнике, а ее рассматривал так, как досадный, но необходимый сосуд. Она ему не нужна, никогда не была нужна. Ну что ж, это не новость, Катя всегда это знала, она упала на подушку и тихо заплакала.

Сергей, опустошенный, стоял рядом, уже в который раз он все испортил. «Когда-нибудь ты убьешь то, что дорого тебе, как твой отец убил меня!» — его как будто вновь отдало тем жутким зимним ветром из прошлого. Не в силах больше терпеть, сжав голову руками, Сергей выбежал из палаты.

Итак, мама не приедет, в Самаре, в городе, из которого в Москву каждый день вылетает 14 авиарейсов, внезапно закончились билеты, причем на неделю вперед. Ближайшие дни и Новый год, который, несмотря на все отчаянные заверения в обратном, был самым желанным для Кати праздником, она проведет одна. Обидно и грустно! Хочется плакать, но сегодня она и так плачет слишком много, а ведь слезы — удел слабовольных неудачниц, а Катя вовсе не из их числа! Надо пытаться мыслить позитивно — итак, она переберется в свой номер в «Украине», наденет махровый халат, закажет торт «Прагу», чайник чая Эрл Грей и будет смотреть все дурацкие программы, которые только идут в новогоднюю ночь, и еще читать дамские романы. Да именно так, дамская проза под пошлые попсовые песни — протест против тонких японских хокку, фуа-гра и узких платьев Армани. Вот именно, лучше и не придумаешь!

Мама, наивная, хочет толкнуть ее в объятия Сергею, ей вдруг отказала всегдашняя прозорливость, ничего маме быстро надоест одной сидеть в пустой квартире, и она сама прилетит в Москву. Так или иначе, но жизнь наладится, а Сергей, Катя и сама понимала, что все будет непросто, вот это «непросто» и настало. Хорошо хоть проблемы в суде благодаря Герману Львовичу почти улажены, ну, а та глупая статья — когда Катя выйдет из декрета об этом все забудут. А вот она не забудет и сможет отомстить тем, кто это задумал, найти их и отомстить, — с этими несвойственными будущей матери мыслями Катя погрузилась в тревожный сон.

А Сергей снова не усидел дома, бросил все и примчался в больницу и, как прошлой ночью, стоял в тишине Катиной палаты и смотрел на ее такое родное лицо в лучах лунного света. Он обещал себе, что будет сдержанным, нежным, пусть и не ради Кати, но ради будущих детей, но все намерения летели к черту, когда Сергей видел ее. Спокойствия вообще не было среди тех чувств, которые он испытывал в Катином присутствии: страсть, нежность, даже ненависть, ярость и снова страсть, но только не равнодушие. Они начали ругаться с первой встречи, с той минуты, когда он пришел в себя в мексиканском госпитале, история повторилась, только теперь на больничной койке была Катя.

Он был уверен, что это его дети даже до того, как врач заговорил с ним про группу крови, просто знал это и все. Сергей пытался уверить себя, что не поддавался чувствам, а рассуждал здраво и рационально: будь это не его дети, стала бы Катя так яростно отрицать его отцовство? Окажись она той, какой Сергей ее представлял, разве не стала бы Катя притязать на его деньги, наследство и прочее? Но она же, наоборот, яростно твердила: «Мои и только мои!». Как будто это могло быть правдой, как будто не было тех ночей в тишине его спальни, в шелесте прибоя на Сардинии, в звуках пробуждающегося Лондона и даже в мерном гудении турбин летящего над Европой самолета.

Ему нужно со всем разобраться, убедить Катю в своем добром отношении (он называл это именно так), решить проблемы, связанные с ее работой, утихомирить этот нездоровый ажиотаж вокруг ее имени, а потом подумать о будущем. Может быть, тогда злое прошлое отступит, наконец. Ну а пока, он еще несколько минут посмотрит на нее, только коснется ее и поедет домой, еще совсем чуть-чуть.

— Катя, Катя, привет! — звонкий детский голосок ворвался в ее сладкие грезы, — Просыпайся, доктор сказал, что уже можно будить тебя! — настойчиво требовал все тот же голос. Катя улыбнулась, что за чудесный сон, ее дочь, белокурая, хрупкая фея, радостно тормошила свою маму, глядя на нее серьезными отцовскими глазами. Боже, да, это же не сон, а самая что ни на есть явь. Лиза Дорофеева, пританцовывая от возбуждения, стояла у Катиной кровати и тянула ее за руку.

— Привет! — еле слышно пробормотала Катя.

— Ну рассказывай, — чуть картавя, начала девочка, — папа сказал, что скоро вы принесете мне сестренку и братика. Вот будет весело, — Лиза залилась радостным смехом, — Нам будет хорошо вместе, папа так говорит, — она мечтательно улыбнулась, — Мы будем с ними играть, гулять, ты я и папу тоже возьмем. Да?

Катя не успела остановить восторженный Лизин щебет, она негодовала на Сергея, мерзавец так желал получить наследника, что втравил в эту историю даже крошку-дочь. Что должна сказать Катя маленькой девочке, брошенной собственной матерью, девочке, которая мечтает о семье?

— Лиза, вот ты где? — прогремел голос Димы, дорофеевского водителя у двери. — Я просил тебя подождать меня, как ты нашла Катю?

— Спрашивала у всех, где наша мама. Они спрашивали мою фамилию, потом засуетились и привели меня сюда, — Лиза прямо сияла, довольная своей изобретательностью, а Катя тем временем злилась еще больше. На третий день господин Дорофеев нашел слишком утомительным для себя посещать мать своих будущих детей и прислал водителя, ну что ж, все ясно!

— Екатерина Михайловна, простите за беспокойство, — заговорил Дима, если Лиза вас беспокоит, я заберу ее.

— Нет, нет, пусть останется, — Катя и правда была рада видеть девочку, Лиза была как солнечный лучик на хмуром небе, и еще она незримо напоминала Кате, что еще немного и у нее на руках будет собственное чудо, целых два чуда.

— Екатерина Михайловна, вот тут Сергей Георгиевич передал для вас кое-какие вещи и эти цветы, — водитель протянул ей огромный букет мелких желтых роз и большой картонный пакет, потом замешкался и поставил пакет на тумбочку, неловко попятился к двери и со словами «Подожду в коридоре» вышел, Катя даже не успела крикнуть, что ей ничего не нужно.

— Папа так скучает по тебе, все время сердится, — защебетала Лиза, — А, правда, будет и братик, и сестренка, два сразу? — вопросительно посмотрела на нее девочка, — Посмотри, что папа купил тебе, глупости какие-то, — добавил развитый не по годам ребенок.

Катя приподнялась на постели и нехотя взяла пакет, только бы это были не украшения, еще со времен романа с Дорофеевым драгоценности в подарок ассоциировались у нее с чем-то неприятным. Дима дарил бриллианты, искусные браслеты, причудливые колье и серьги только после того, как жестоко обидит ее или перед этим.

Удивленная, она достала из пакета килограмм «Школьных» конфет, самых дешевых, родом из ее детства, она никому, кроме близких подруг, не признавалась в своей любви к этому «плебейскому» лакомству. За конфетами последовала коробка чудесных французских трюфелей, «Я люблю именно такие, жирненькие трюфели» — вспомнила Катя их веселый разговор во французском городе Грасс, у нее тогда все лицо было в шоколаде, а у Сергея на белом поло от Ральф Лорен расплывались коричневые пятна, но они были счастливы. На дне лежало что-то твердое, Катя вытащила небольшую подарочную коробку из «Дикой орхидеи», в ней были чудесные вязаные носочки со смешными красными бантиками, дома у Кати были такие же. «Это мои счастливые носки, я надеваю их перед каким-нибудь важным событием, и все получается на отлично» — вдруг всплыло в Катиной памяти. В пакете все еще что-то оставалось, недоумевая, Катя достала три дамских романа в яркой обложке, они вышли совсем недавно, и она очень хотела их прочитать.

Все это было странно, очень странно, подаренные Сергеем вещи почти ничего не стоили, по крайней мере, для него, но они были важны для Кати. Книги, конфеты, носочки были теми самыми милыми пустяками, которые подняли ей настроение, порадовали ее. Дорогой бриллиант не был бы ей так приятен, его покупка ничего не значила для Сергея, это был бы бездушный подарок для нее и незначительная строчка расходов для него. Но вот «глупости», как назвала их Лиза, были куда важнее, они давали надежду, что Катя важна для него, что он думал о ней, хотя бы те несколько минут, что давал водителю или секретарше распоряжения купить весь этот странный набор. Вот именно, давал надежду, а надеяться было нельзя, тревожно и даже опасно, но все же… приятно?

Мучаясь из-за позднего токсикоза, Катя просто облизывалась от воспоминания о тех трюфелях из Грасса, а потом мечтала о «Школьных конфетах» в тонкой обертке. Желтые розы она любила больше любых других цветов, как-то Катя сказала Сергею: «А я люблю желтые цветы, как ведьма. Помнишь у Булгакова: „Она несла в руках отвратительные желтые цветы…“».