Цветок пустыни

Глава 10

Все были ошеломлены, в комнате повисла напряженная тишина. Затем Дженайна, лицо которой стало почти таким же белым, как и ее платье, быстро подошла к Бет и взяла ее за плечо:

– Chérie, прошу тебя, успокойся! Господи, какая ерунда… ты не понимаешь, что говоришь!

– Значит, не понимаю, так? – И подчеркнуто оскорбительным жестом Бет переломила ножку своего бокала и бросила его к ногам Дженайны. – Даже если и не понимаю, я все равно скажу, и тебе не остановить меня!

С этими словами она прошлась взглядом над головой Дженайны и всех остальных, собравшихся здесь, явно не замечая удивления и отвращения, что ясно читалось на их лицах.

– Это мое представление! – пронзительно закричала Бет. – Они за мой счет получили свое, а теперь моя очередь. Но вы конечно же не знаете, о чем я тут говорю, не так ли? – Безумными глазами Бет уставилась на врача-француза и врача-немца. – Что же, я расскажу вам. Тут моя дорогая мачеха втихую прокручивала свои амурные делишки с мужчиной, который, как я думала, должен будет стать моим женихом – вот что! То дорогая Бет, то chérie, а на самом деле все это время он задумывал предательство по отношению ко мне, задумывал с той самой минуты, когда узнал, что на свете есть еще и она!

– Бет!

Хотя это слово, в котором одновременно прозвучали и мольба и упрек, было произнесено Дженайной, кое-кто еще, а именно доктор Мейер, направился в сторону Бет. Но остановить поток слов было невозможно.

– Он волочился за одной женщиной, что нисколько не помешало ему в это же время бегать и за другими юбками. И если вы считаете, что это невозможно, спросите Лиз Шепард, что сидит вон там. Спросите ее про ее возлюбленного Роджера Йейта! Спросите ее, потому что она влюблена в него уж не знаю с какого времени…

Но на этом выступление Бет было прекращено. Потому что случилось нечто невероятное. Размахнувшись, доктор Мейер дал Бет хлесткую пощечину, а когда та вздрогнула всем телом и сжалась от удара, он пододвинул стул и, с силой надавив рукой на ее поникшие плечи, усадил девушку на него. Другую руку он протянул к Дженайне:

– Дорогая, прости меня, но это необходимо было сделать – у нее истерика. Ей непонятно, что происходит, и в этом причина ее озлобления, хоть она и сама не верит в то, что говорит. Потом Бет станет раскаиваться. Ради меня, пожалуйста, будь к ней снисходительна, ладно?

– Это все я виновата, – прошептала Дженайна. – Ты же говорил, Герхард, что нам следовало бы сразу сказать ей обо всем. А я решила, что надо подождать. Меня пугало то, как Бет воспримет все это.

Сказав это, Дженайна опустилась на колени рядом со стулом, на котором сидела Бет, и начала гладить ее волосы, несмотря на то что та все время отводила голову.

– Дорогая, прости меня! Мне и в голову не приходило, что ты можешь совершить такую чудовищную ошибку и возненавидеть меня из-за нее! Если бы только я или Роджер имели хоть малейшее представление о том, что ты хочешь выйти за него замуж! Послушай меня, вчера вечером я узнала, что он любит Лиз.

Бет вскинула на нее злые, мокрые от слез глаза.

– Лиз? И Роджер? Я не верю этому. А ты… ты вышла замуж за моего отца. Ты помнишь это?

– Да. Но только тогда, когда я решила, что мне больше никогда не увидеть Герхарда снова. Стивен знал о Герхарде. А ты была такой маленькой и такой беспомощной, Бет. Ты нуждалась в том, чтобы у тебя были и отец и мать, а я хотела заменить тебе мать настолько, насколько это было в моих силах. – И Дженайна взглянула на мужчину, что стоял рядом с ней. – Герхард, расскажи ей про нас все. Сделай так, чтобы она поняла.

Но прежде чем Герхард смог сделать это, казалось, что Дженайна вдруг поняла, что они трое здесь не одни. Поднявшись с колен, она подошла к Крису и взяла его руки в свои:

– Крис, мне очень жаль, что так получилось. На вашей вечеринке… Вы же понимаете, что Бет просто не в себе, иначе она бы ни за что не испортила ваш праздник? А что касается Лиз и Роджера, – и Дженайна перевела свой взгляд с одного на другого, – то винить нужно меня, ведь это я только что не оправдала доверие Роджера, в тот момент, когда пыталась убедить Бет. Но возможно, он простит меня. И Бет принесет свои извинения, это я вам обещаю. А сейчас мне лучше отвезти ее домой.

– Да не стоит и думать об этом, – сказал Крис, – и не нужно из-за меня заставлять Бет извиняться. Боюсь, что я знал, что нечто в этом роде должно случиться с ней, хотя и не думал, что все будет именно так. И как мне представляется, наш друг Йейт тоже не будет настаивать на извинении, даже если он и предпочел бы, чтобы Бет не разбалтывала его секреты. Однако не могу утверждать того же самого по поводу Лиз. Может быть и так, что ярость ее не будет знать границ. Но с другой стороны, может, она сдержит свои чувства ради бедняги Криса…

По этому поводу он мог бы и не сомневаться. Потому что несколькими минутами раньше взгляд Лиз, которая тоже забыла о том, что ее окружает, и об остальных людях, присутствующих здесь, встретился со взглядом Роджера, что находился в другом конце комнаты, и теперь ей стало точно известно, что и она и он – оба слушают одну и ту же сокровенную мелодию, понятную только им одним.

Как сквозь сон Лиз слышала голос Герхарда Мейера:

– Дженайна, прежде чем мы отвезем Бет домой, я думаю, нам следует немножко прояснить обстановку для наших добрых друзей, собравшихся здесь. Они должны это знать. – И, взяв Дженайну за руку, он продолжил: – Мы с Дженайной встретились в Кано еще до войны. Я там изучал тропическую медицину. Когда началась война, я вернулся в Германию. Но оказалось так, что моя бабушка не принадлежала к арийской расе.

Надеюсь, вы меня понимаете? И вместо того чтобы служить военным врачом в армии, я провел войну в концентрационном лагере. Когда я вернулся в Кано, Дженайна, должно быть, уже была замужем и в течение нескольких лет жила в Тэменрессете, хотя тогда я этого не знал.

Достаточно сказать, что я не мог найти ее следов и переходил из одной больницы Северной Африки в другую, пока в конце концов не оказался в Алжире. Когда я приехал сюда для оказания помощи местной больнице, я в разговоре с доктором Йейтом случайно упомянул Дженайну и…

– Послушайте, поскольку это я сотворил все остальное, может, и все остальное лучше рассказать тоже мне? – вставил свое слово Йейт. – Я рассказал ему, что Дженайна живет и работает в Тасгале и что Стивен Карлайен умер. Но как только встал вопрос о возобновлении знакомства с последней, тут Мейер проявил изрядную робость. После этого мне пришлось предпринять собственный демарш. Я пригласил Дженайну отобедать со мной и сообщил ей новость о Мейере, а затем представил нашего друга. После этого я отдал им на весь вечер свой автомобиль и оставил их в обществе друг друга. В десять часов вечера того же дня я уже был дома. – Сказав это, он бросил косой взгляд на Лиз. – Это было как нельзя кстати. Следующую ночь я совсем не сомкнул глаз!

– И после этого по моей вине возникла вся эта атмосфера секретности, – вставила свое слово Дженайна. – Я чувствовала, что мне нужно лишь раз снова увидеться с Герхардом, в присутствии Роджера конечно, прежде чем я сказала бы Бет, что Герхард и я пришли к решению сочетаться браком. Мне было ясно, что говорить с ней на эту тему будет делом очень трудным, и я нуждалась в его помощи. Но Бет была настроена настолько воинственно по отношению ко мне, что мне никак не удавалось это сделать. – Она повернулась и снова обратилась к Бет: – Ах, chérie, я была не права, признаю это. Но ведь со временем ты простишь меня, правда?

– Простить тебя? Может быть, но спустя много лет и находясь от тебя на большом расстоянии! – Губы у Бет задрожали. – Ты же не станешь воображать, что после всего этого я останусь здесь с тобой, чтобы каждый в Тасгале смеялся надо мной? У папочки были родственники в Англии. Я… я поеду к ним. Ведь ты, по крайней мере, могла бы рассказать про Роджера и Лиз Шепард. Я знаю, что она сохнет по нему, но он!.. Господи, он же ни разу не приглашал ее на обед или в клуб на танцы…

– Бет, дорогая, – Дженайна протянула девушке руку, – как ты смотришь на то, что сейчас мы все пойдем домой.

Но в это время сделал шаг вперед Эндрю.

– Если Бет хочет домой, я отвезу ее, – сказал он.

– Я не поеду домой! – огрызнулась Бет, сильнее вжимаясь в свой стул.

– Не хочешь? Ну и не надо! – Однако, сказав это, Эндрю взял ее за руку и потянул, заставив девушку встать. – А ты знаешь, – при этих словах Эндрю кивнул, – могу ли я надеяться, что ты пожалеешь меня?

– Это как еще? – Теперь Бет говорила тоном обиженного ребенка, который никак не хотел расставаться со своей обидой.

– А вот так. Похоже, что на сегодняшний вечер мне выпала роль третьего лишнего. Я просто выпадаю из этого группового портрета. Не окажешь ли ты мне честь провести со мной вечер?

– Вы хотите меня увести только с одной целью – чтобы получить возможность читать мне проповеди.

От удивления брови у Эндрю взметнулись вверх.

– Это за обедом-то? Не будет ли такое занятие губительным для пищеварения? Кстати, с нефтяных приисков приехала в отпуск новая группа молодых людей, и, как я слышал, клуб устраивает для них танцевальный вечер.

– Хорошо, я пойду, – сказала Бет и, не глядя ни на кого, выбежала из комнаты.

Вздрогнув всем телом, Дженайна сделала глубокий вдох, однако Герхард Мейер быстро и уверенно провел ладонью по ее руке, и она успокоилась. Вслед за Бет к выходу пошел и Эндрю, а Лиз побежала за ним и догнала его только в вестибюле, когда Бет выходила на улицу через центральный подъезд гостиницы.

– Папа, – прошептала Лиз, – ты это очень хорошо придумал!

– Как мне представляется, стоит попробовать и посмотреть, что продуманно составленный обед и капелька безвредной лести смогут сделать с ее достаточно искаженным представлением о ценностях этого мира. Однако передай Дженайне, что я к полуночи доставлю Бет домой, ладно? Когда вечеринка здесь окончится, ты намереваешься направиться к ней вместе с Крисом и со всеми остальными?

– Да-а-а, я полагаю, что да… – Лиз колебалась.

– Хотел бы я знать, что это ты полагаешь? – рассмеялся Эндрю. – Или у тебя в голове совершенно иные планы? Послушай-ка, юная дева, разве ты не должна мне кое-что объяснить?

– Ты имеешь в виду Роджера? Что он что-то сказал Дженайне… Но он никогда и ничего подобного не говорил мне, ты должен поверить этому. Да, он поцеловал меня ночью на том празднике ахал. Но это ровным счетом ничего не значило, вы оба мне так сказали. И я была решительно настроена не допустить, чтобы поцелуй что-либо значил для меня, тем более что я, кажется, даже не больно-то нравилась Роджеру.

– Что же, прикажешь мне превратиться в заботливого родителя и начать выяснение серьезности его намерений?

– Папа, да ты смеешься надо мной! Неужели же ты не видишь, что я… что я сама люблю его настолько сильно, что мне совсем не до смеха?

Эндрю вздернул ее подбородок:

– Я смеюсь только вместе с тобой и только тогда, детка, когда ты счастлива. Но расскажи ты мне обо всем этом чуть раньше, возможно, я бы смог помочь тебе разобраться с твоими проблемами. И ведь это мне ты обязана еще и этим: когда вы застряли в песках, он ведь не воспользовался ситуацией и не стал домогаться твоей любви, верно?

– Нет! Но мы говорили о многом, и я чувствовала, что мы стали более близкими друзьями, чем когда-либо ранее. Я была очень счастлива.

– Да. Мне тоже показалось, что ты выглядела довольно exaltée[10], когда мы ехали назад.

– Но не более двух часов после моего возвращения домой. Все кончилось после того, как Бет вывалила на меня все свои подозрения по поводу Дженайны.

Лиз резко повернулась и почувствовала, как пламенеют ее щеки. Позади нее стоял Роджер. Ей было слышно, как глубоко вздохнул Эндрю:

– Как я уже говорил, в этом акте пьесы я не занят. – И с этими словами он поспешил за Бет, а Роджер остался с Лиз, он стоял очень близко от нее, и его рука искала ее руку.

– Больше ждать я не мог, – прямо сказал Роджер, – должен же я оказаться рядом с тобой. Ты уже уходишь?

Зная, что ей хочется уйти вместе с ним, Лиз тем не менее возразила:

– Ухожу? Зачем? Мы не можем скомкать вечеринку Криса.

– Наоборот, мы покинем ее с его благословления, хотя, как я полагаю, тебе придется объяснить ему кое-что. Он просил меня передать тебе, что, как ему кажется, ты бы могла и рассказать ему.

– Мне это нравится! Это он мог бы рассказать мне!

– Рассказать тебе что?

– Ничего. – Лиз почувствовала, как румянец снова заливает ее щеки. – Пожалуй, я действительно сейчас пойду и поговорю с Крисом.

– Ничего этого ты делать не будешь. Позже мы встретимся с ним у Дженайны. Кстати, Фремье довольно тактично избавил себя от присутствия на этом в общем-то семейном конфликте, поэтому Мейер и я будем доставлять Криса обратно в больницу. А пока что мы просто теряем драгоценное время. Ну что, пойдем?

Теплый ночной воздух мягко скользил по их лицам. Они вышли из гостиницы, и в темноте ночи послышался звук закрываемой автомобильной двери. Мгновением позже вдоль ведущей к гостинице аллеи на высокой скорости проехал «лендровер» Эндрю, на пассажирском сиденье которого высилась тонкая и прямая фигурка Бет.

– Должен сказать, что это весьма тактично со стороны Эндрю, – сухо прокомментировал увиденное Роджер. Мне думается, нам следует подняться в ваш садик на крыше. Я испытываю к нему особенно доброе чувство после того случая, когда я подцепил и втащил тебя обратно на крышу, не дав совершить тот самоубийственный шаг за парапет. И кроме того, это своеобразная китайская традиция.

– Какая китайская традиция?

Улыбка, которая не покидала их лица, совершенно ясно показывала, что они говорят просто для того, чтобы говорить и чтобы еще какое-то время не давать воли более драгоценным чувствам и переживаниям.

– Такая, согласно которой, если ты спасла кого-нибудь от самоубийства, ты должна брать на себя ответственность за него на всю оставшуюся жизнь.

– Я никогда не слышала о таком обычае! И я вовсе не собиралась совершать самоубийство. Просто я была взбешена поведением Бет.

– У меня сложилось впечатление, что еще в большей степени тебя взбесил я!

– А ты сам? Ты был просто в ярости, разговаривая со мной, ты всегда вставал на ее сторону, выступая против меня.

– Да. Каким же я был дураком, считая, что Бет нужно защищать от твоего здорового, бойцовского задора. – Тут легкомысленные нотки исчезли из тона Роджера. – Я был убежден в ее невиновности и в наличии у ней доброжелательности. И ведь я говорил тебе, что, по моему мнению, Бег еще не повзрослела! Да у нее уже вековой опыт заботы о себе самой, о любимой Бет Карлайен, а все остальные при этом могут идти ко всем чертям. И ты знала об этом, а я нет. Как такое могло случиться?

Лиз ответила уклончиво:

– Дело в том, что у нас у обоих был повод для ревности.

При этих словах Роджер еще крепче сжал ее руку. Однако девушка поторопилась со следующим вопросом:

– А как ты думаешь, что ждет в дальнейшем Бет и Дженайну? Если Бет осуществит свою угрозу и уедет в Англию, тем самым она разобьет сердце Дженайны.

– Лично я думаю, что Бет скоро охладит свой пыл. Признаю, мне приходится пересматривать некоторые аспекты в моем отношении к ней, но на основании последних наблюдений я полагаю, что она достаточно проницательна и понимает, «что в стране, где все слепые, королем будет и одноглазый». Короче говоря, если ее целью является замужество, то она знает, что в Англии конкуренция на рынке невест будет гораздо более жесткой. Возможно, в Сахаре и выбор женихов поменьше, но здесь еще меньше и претенденток на руку и сердце мужчины, готового вступить в брак.

– Но она все равно намерена отравлять жизнь Дженайны, даже и в том случае, если она останется жить с ней.

– Да долго ли ей будет позволено вести себя подобным образом? Мне как-то не представляется, чтобы наш друг Мейер согласится терпеть подобное.

– Не знаю. Но надеюсь, что так и будет. Ведь Бет, – и, сказав это, Лиз внезапно вздрогнула, – она такая притвора. Ей удается создать впечатление, будто она гладит тебя одной рукой, тогда как на самом деле царапает ногтями другой! Однажды она вцепилась в меня ногтями обеих рук – в переносном смысле, конечно, – когда рассказывала мне про связь, якобы существовавшую между тобой и Дженайной.

– Когда она рассказывала тебе… То есть ты хочешь сказать, что прежде, чем вынести всю эту историю на публику, она рассказывала ее тебе?

– Да. Вскоре после того, как я приехала домой, Бет попросила меня встретиться с нею в кафе «Мирамар», и там она все и выложила мне.

– Но как же ты могла поверить ей! Понимаю, что, когда я пригласил на обед только одну Дженайну, не давая при этом никаких объяснений, это выглядело достаточно странно. Но никому и в голову не придет, если он разумный человек, подобным образом истолковывать мой поступок!

– Возможно, я и не была разумной, – застенчиво призналась Лиз, – всю ночь я чувствовала себя такой счастливой, после того как ты сказал мне, что никогда не испытывал любви к Бет. Я понимала, что мне лично это вряд ли что могло бы принести, но хотела, чтобы оно так и было. А когда мы потом говорили о женщине, которую ты бы взял себе в жены, я говорила себе, что, конечно, это сказано не про меня, но ведь может быть и так, что это сказано не про кого-то конкретно!

– Птичка моя, у меня не было возможности прямо сказать тебе все, что я чувствовал, но ведь я говорил о тебе. Хвала Создателю, сегодня вечером ты смогла понять меня на расстоянии, стоило лишь встретиться нашим взглядам! Ведь ты же все поняла тогда, верно?

– Да-а. Но тогда ты не сказал ничего такого, что могло бы позволить мне хотя бы надеяться. А когда я услышала то, что рассказала мне Бет, то получилось так, что, говоря о женщине, которая могла бы стать твоей женой, ты имел в виду Дженайну…

– И я полагаю, я целовал именно Дженайну, с тем чтобы разбудить ее и дать возможность посмотреть на восход солнца?

– Вот как! Но ты же сказал, – на щеках у Лиз появились ямочки, – что тому поцелую была отведена роль будильника!

– Это была просто уловка, поскольку ты выглядела такой шокированной и такой смущенной. Если бы ты ответила на мой поцелуй хотя бы подрагиванием ресниц, предупреждаю тебя, возможно, я бы уже не смог нести ответственность за последствия. Но поскольку было так, как оно было, ты в значительной степени упростила для меня выполнение взятого мною обязательства.

– Какого обязательства?

– Такого, что я не воспользуюсь нашим вынужденным уединением в качестве предлога, чтобы объясняться тебе в любви. Я говорил сам себе, что, если попытаюсь превратить деловую поездку в любовное свидание, которого ты не хотела и которого не имела возможности избежать, я тем сам нарушу наш с тобой уговор.

Тут Роджер замолк, потому что они остановились у подножия железной лестницы, что вела в сад на крыше.

– Сперва поднимайся ты, – потребовал он, – и будь осторожна! Потому что если ты и на этот раз подвернешь щиколотку, тебе придется хромать к другому врачу. Я ни в коем случае не допущу, чтобы профессиональная этика снова мешала моей личной жизни!

Поднимаясь по лестнице, Лиз решила разобраться в данном вопросе. Вслед за ней поднялся и Роджер, он обнял девушку, и она повернулась к нему:

– Что ты хочешь сказать по поводу твоей личной жизни? Между тем вечером, когда я подвернула щиколотку, и той ссорой, которая случилась из-за Бет, прошло совсем немного времени!

– Ну и что из того? Так или иначе, я все равно намеревался сказать в тот вечер, что люблю тебя. Помнишь, я предложил тебе на выбор, то ли пойти танцевать со мной, то ли отправиться на прогулку. Вне зависимости от того, что ты выберешь, любой вариант обеспечивал мне свободу маневра! А что же сделала ты? Ты самым преступным образом превратилась в пациента с подвернутой щиколоткой, оказанием помощи которому пришлось заниматься мне. Но прежде чем мы расстались, ведь я же в надежде, что ты поймешь намек, попытался пообещать, что будут другие ночи и другие рассветы, которые я попрошу тебя встретить вместе со мной.

– Выходит, ты знал… уже тогда?

– Да, любовь моя, и даже гораздо раньше!

– Тот вечер был первым для меня…

Но его губы уже опустились на ее губы, своим прикосновением заставляя их сперва неохотно, а затем, вобрав в себя огонь его страсти, цвести и наполняться пылким ответным чувством. В течение какого-то времени, какого точно, Лиз не знала и не хотела знать, она не ощущала ничего, кроме близости его тела, его жаждущего рта, его сильных и властных рук, что ласкали ее. Затем, будучи уверенной и уже не сомневаясь в том, что они смогут снова подарить друг другу эти волшебные переживания, Лиз захотелось дать волю своему любопытству.

– Но если еще когда мы были в пустыне, ты захотел, чтобы я знала о твоих чувствах, почему же ты не захотел сказать мне что-либо о них, как только мы вернулись назад. Раньше, чем я услышала от Бет эту историю про Дженайну!

– Ах это, – пальцы Роджера стали раскручивать непослушный завиток на виске у Лиз, – это, я боюсь, была еще одна из моих задумок, которые завершились совсем не так, как я планировал. Сперва всему помешало то, что ты подвернула щиколотку, и раньше, чем с этим препятствием было покончено, выяснилось, что ты достаточно крепко привязалась к Соуперу.

– Я никогда не привязывалась к Крису, не было ничего подобного!

– Значит, Эндрю и я не натолкнулись на вас в тот момент, когда ты была в объятиях Криса.

– Но я же говорила папе, что все это ничего не значит!

– Предложив мне с черт знает каким опозданием узнавать от Криса Соупера, что он хотел было поцеловать тебя, но ты не продемонстрировала никакого ответного желания?

– Но как я могла сказать тебе об этом? Не мог же ты услышать от меня публичных заявлений такого рода: «Я не люблю Криса. Я никогда не любила его».

– Очень смешно, – проворчал Роджер. – И все равно ты могла бы помочь мне и облегчить выяснение этого обстоятельства. Но ты спрашиваешь меня, почему я не набросился на тебя сразу же, как только мы вернулись из поездки? Отвечаю: как я уже говорил тебе, я планировал в тот вечер пригласить тебя и Эндрю отобедать со мной, а после обеда остаться с тобой наедине. Но все получилось совсем не так. А уж когда ты сказала, что намерена устроить праздник в честь Криса, это было уже слишком.

– Да, ты как-то странно отреагировал на это мое желание. Ты назвал его донкихотством.

– А разве это не донкихотство, во всяком случае, как это виделось мне? Посуди сама: тебя оставили ради какой-то другой девицы – это я так считал. И несмотря на это ты проявляешь такое великодушие, что не только отправляешь парня обратно к той девице, но еще и проявляешь готовность устроить ему пышные проводы.

– Но, в конце концов, ты же пришел?

– Только после того, как я убедил Соупера выступить в качестве хозяина вечеринки, благодаря чему мне не нужно было ломиться в открытые ворота из-за того, что я ранее отверг твое приглашение. Поскольку я допускал и такое, что ты можешь просто-напросто вышвырнуть меня отсюда, а я уже провел слишком большую подготовительную работу и не мог рисковать. Вы понимаете, юная дама, что это моя первая, проведенная в отношении вас боевая операция, которая прошла в соответствии с намеченным планом? После того как вчера я с помощью Криса Соупера расставил все точки над «i», я намеревался поймать тебя и остаться с тобой наедине на время, достаточное, чтобы попросить тебя выйти за меня замуж.

– Значит, ты отправился к Крису?

– Да. Но отнюдь не с настроением деликатного наведения справок. Его увечье оказало ему добрую услугу, потому что из-за этого я был вынужден вести наш разговор в рамках, допустимых приличиями. Мы с ним расстались вполне по-приятельски.

– Так, значит, вот почему он знал, что между вами с Дженайной ничего нет! Если бы он только сказал мне…

– Я бы тоже сказал ему кое-что, сделай он это! Ты что, считаешь, что мне нужны посредники? Я не ожидал, что взволнованная своими проблемами Дженайна сообщит всем вокруг о том, что я люблю тебя. И кажется, ты тоже не в восторге от того, что Бет доложила обществу о твоих чувствах?

– Конечно, не в восторге. Мне тогда вообще не хотелось, что бы ты когда-либо узнал о них.

– Но в тот день, когда мы летели сюда, любой мог подумать, что ты умираешь от тоски. Да ты понимаешь, что я влюбился в тебя уже в тот день? Ты в своем поведении была столь же беззащитной и одновременно столь же доблестно храброй, как испуганный котенок. Сперва я подумал: «Эта сопливая идиотка хочет покорить Сахару!» И сразу же потом: «Господи, да если она только захочет, сможет и победить!» А потом я подумал: «А ведь мне хотелось бы увидеть, как она сделает это. Да что там – хотелось бы, я должен увидеть…» И после этого, моя дорогая Лиз, я принял тебя в свою душу, зная, что ты останешься в ней навсегда.

– Если бы только я тогда могла знать об этом.

– Тогда бы была не готова к тому, чтобы узнать что-либо ни обо мне, ни о себе. А после того моего неудачного выступления на празднике ахал, я был поставлен перед фактом, что, возможно, никогда не смогу убедить тебя в своих чувствах.

– Все случившееся потрясло меня, – прошептала Лиз, – и я была оскорблена тем, что ты осмелился поцеловать меня, поскольку была убеждена, что ты любишь Бет. Но еще больше я была поражена, когда мне стало известно, что ты бережешь наш камень. Этого я просто не могла понять!

– Я так и думал, что ты заметила его, – засмеялся Роджер, – и мне было любопытно, к какому заключению ты пришла. Я специально съездил и забрал камень еще до того, как туареги покинули стоянку. Думаю, Тин Акелу оценил мой романтический порыв.

У Лиз перехватило дыхание.

– Когда ты подарил мне rose de sable, я тоже хотела, чтобы он стал для меня напоминанием о тебе.

– Что же, они будут нашими домашними божками. Наш камень «Роджер любит Лиз» и цветок пустыни.

– Наш камень – да. Но не rose de sable. Роджер, он… он разбился! Когда это произошло, мне показалось, что вместе с ним разбилось и мое сердце. Это было все, что мне осталось от тебя, все, на что я когда-либо могла рассчитывать. И когда я увидела на полу море сверкающих осколков, мне показалось, что я этого не вынесу. Бет сказала, что этот камень для тебя ничего не значил, иначе бы ты не подарил его мне. И все равно она разбила его.

– Бет разбила?

Лиз рассказала, как все было, но, увидев, как гневно сжались губы Роджера, пожалела об этом.

– Не суди ее слишком строго, Роджер, – взмолилась она. – Возможно, она и впрямь любит тебя и потеряла голову от ревности.

– Сомневаюсь. А я-то верил, что она наивна, что она нуждается в защите!

С этими словами Роджер расправил плечи, словно стряхнул с себя какое-то неприятное одеяние, которое слишком долго было на нем, а потом снова заключил Лиз в объятия.

– Не стоит жалеть о rose de sable, любовь моя. Вместе мы когда-нибудь найдем другой цветок пустыни. А пока что поцелуй меня…

И вновь вспыхнувшая страсть унесла их в те края, где существовала только энергия, рожденная контактом рук и губ, и где имела значение лишь прерывистая, сладкая и бессвязная речь влюбленных. Согретые объятиями друг друга, уверенные в том, что принадлежат друг другу, они не замечали, как на пустыню опустилась ночь, как похолодел воздух.

Для них воздух Сахары всегда будет нежным, а ее бесконечные пески будут цвести вечно.