Десятая невеста

Глава 2

– Давайте-ка вместе разберемся, а то я чегой-то запуталась, – сказала я. – Этот ваш император – сущий душегуб. Девок жрет и все такое прочее.

– Да.

– И, сволочь, подозрительный.

– Точно.

– И стражи у него небось полный дворец.

– Ага.

– И вы хотите, чтоб я у него похитила секретный шлем, который ему страсть как нужен.

Все дружно кивнули. Я сложила руки на груди и поджала губы.

– Вот не знала я, до чего вам не нравлюсь.

И встала, чтобы уйти.

– Погоди, Малинка! – взмолился Явор. – Ну кто из нас, скажи, лучше тебя это сделает?

– Ваш император меня без соли сожрет и не поперхнется! – крикнула я. – Нашли засланку! Сами девками наряжайтесь и едьте! Вон, Снегирек хотя б. Набелим, насурьмим, кичку приладим, справная будет невеста.

– Да ну тебя, – насупился Снегирек, пока прочие ржали. Все, кроме меня.

– Дурни, – ругалась я. – От кого могла ожидать, но от тебя, Явор…

И села, надувшись.

– Да погоди ты, Малинка, – сказал Явор. – Мы ж не с кондачка. Мы все продумали. Ты вострая.

Все покивали.

– Шустрая.

Я пожала плечами, все еще дуясь. Ну да, не дура.

– И храбрей нас всех вместе взятых.

Это была правда. Когда у тебя мать поляница, деревянный меч ты научаешься держать быстрей, чем ложку. В семь лет мне подарили первый боевой топорик, а драться мать учила меня уже с пяти. В общем, одна по ночам я бродить не боялась.

– И по-чужедольнему разговариваешь.

И это правда. По нашим краям некоторое время назад проповедницы заморские путешествовали. Призывали баб стоять за свои права. К моей матери тоже подходили. Как раз когда она поле боронила. Борись, говорят, за себя, баба! Хватит позволять мужикам себя угнетать. Мать, дела не прерывая, спрашивает:

– Это зачем же?

Ну, говорят, работать сможешь наравне с мужиками. (Мать, напоминаю, за бороной шла). Она им: а я что делаю?

В общем, успеха у наших баб проповедницы не нашли. Но пока они тут крутились, я чужедольнему немножко выучилась. Чудной язык, но я чесала на нем довольно бойко, хоть и с ошибками. Даже писать и читать могла.

– Ну и в самом деле, Малинка, не можем же мы парня девкою наряжать. Император нас в единый миг раскусит.

Я вздохнула. И это правда. Девки из них (как, впрочем, и мужики) ни к хренам.

– А ты будешь нашей партизанкой.

– Кем?!

– Куртизанкой, – краснея, поправил Явора Снегирек, великий знаток чужедольних слов.

– Партизанкой-куртизанкой, – уступил Явор.

– Это что еще, к лешакам, такое?!

– А это по-иноземному такая девка, которая в палаты к князьям и принцам залазит и им вредит, – объяснил Стебелек.

Ишь, образованный.

– Красивая девка, – дополнил Явор.

– Я-то?

Я расхохоталась. Я, конечно, недурна собою, но чтоб красавица… Глаза серые, косы русые, нос короткий в конопушках. Девка как девка.

А Явор давай напирать.

– Ну что тебе стоит? Прокатишься, мир повидаешь. Делов-то, Малинка! До Валахии с ветерком, там все время на юг, сядешь на корабль, дней семь – и ты в Чиньяне! Затешешься среди невест, поешь-попьешь во дворце вкусненького, на павлинов поглазеешь. Подольстишься к императору, стыришь шлем и была такова. Одно веселье!

– Тебе бы такое веселье, – огрызнулась я.

– Да я бы поехал, – стелился Явор. – Сама ведь знаешь: работа, работа… Ну и потом, если Белогур прослышит, не сносить нам всем головы.

Обложили со всех сторон.

– А он какой из себя, император ваш? А то если пригожий, я ж не смогу.

У каждого есть уязвимое место, вот и у меня. Из-за него опытные женщины пророчили мне несчастливую будущность. Так-то я девка бойкая, рассудительная – но сама не своя до красивых парней.

– Вы же меня знаете. От пригожей мордашки сразу млею.

– Да он же злодей, – сказал Оряска.

– И что?

– Разве может быть злодей красивым? Подумай сама.

Все подумали и решили: нет, никак не может. Так что не боись, Малинка, самообладанию твоему ничто не угрожает.

– Не на что мне ехать. Денег нет.

– А мы дадим. Мы уж скинулись. Покатишься аки княжна, – посулил Явор. – И еще за труды приплатим.

Нет, ты смотри. Все щели законопатили.

– У меня коза не доена, – выдвинула я последний довод.

Они посмотрели на меня с упреком, типа: ну ты чего. Я даже устыдилась.

Тяжело вздохнула.

– Супостат, говорите?

Они закивали, как болванчики.

– Под пятой, говорите?

И снова давай кивать.

– Так и быть. Но-но! – я пригрозила кулаком, чтобы не слишком радовались. – Если меня там убьют, я вам являться стану! Не сойти мне с этого места. К каждому буду что ни ночь приходить и выть замогильным голосом.

Соколики побледнели, но отступать было некуда. Сказать ничего не сказали, но про себя, как пить дать, пожелали мне самого что ни на есть наикрепчайшего здоровья.

Мы вернулись в терем, послали Оряску за пирогами, а Явор расстелил на столе карту.

– Сначала на запад до границы. Там через Валахию на юг, до Варенец-града…

– Погодите, – перебила я, следя за пальцем Явора. – А чего не прямо на восток? Это ж по прямой.

– Да ты что, там горы крутые, леса дремучие! Ни пройти, ни проехать. Зверь дикий, разбойники озоруют.

– А за лесами люди с песьими головами, – сказал Некрута. – Укусят тебя за пятку.

– Или другие места, – добавил Снегирек, плотоядно обозревая «другие места». Я показала ему кулак, и он тут же сделал вид, будто и не пялился вовсе.

– А тут? – я ткнула в Кручинское воеводство. – Ближе же до Варенца.

Явор покачал головой.

– Там пузары безобразничают.

– Какие еще пузары?

– Неразумные. Нельзя туда сейчас соваться. Сделаешь крюк, зато цела останешься. Тут, тут и тут, – тыкал Яворка в карту, – все тихо, спокойно. Доберешься до Варенец-града, сядешь на корабль, что император нарочно для невест прислал. Отплывает через четырнадцать дней.

– Да вы что! Мне пять дней только до Валахии чухать.

– А ты не пойдешь. С ветерком поедешь.

– Как это?

Явор подмигнул:

– Завтра узнаешь.

Солнце клонилось к закату, и меня наконец отпустили. Впрочем, оставалась последняя надежда отбрыкаться от этого путешествия.

– Мам, – сказала я, когда мы сели вечерять. Сидели втроем: я, мать и братик мой младший, Задорка. Отец поехал в город купить кой-чего по хозяйству. Мать поставила на стол пшенную кашу со шкварками, и по избе разливался манящий аромат. – Я завтра в заграницы еду.

– Топорик не забудь, – не поднимая глаз, отозвалась мать.

Вот так всегда. Полянице в голову не придет, что бабе нужно чего-нибудь бояться. Задолго до моего рождения, когда в наши восточные пределы голонцы лезли, мать им таких люлей раздавала, тут было слыхать. Лучше нее не было на коне и с палицей. До сих пор капусту так рубит, будто перед ней супостат, аж жуть берет. Отец ее и замуж-то уговорил, только пообещав, что мать в избе целый день сидеть не будет, что станет и пахать, и дрова колоть, и всякую мужскую работу делать. А иначе она не соглашалась: я, говорит, не для того создана, чтоб вянуть за пяльцами. Так бы, наверное, поляницей на всю жизнь и осталась, но уж больно отца полюбила. И они как-то ладили: то один пашет, ткет, тесто месит, то второй. И пеленки Задорке отец менять не гнушался.

– Там, говорят, страшно, мам, – вкрадчиво продолжала я. – Разбойники озоруют. Крайсветный правитель, сказывают, девок живьем жрет.

– А ты ему в зубы дай.

– Болота непролазные, – все больше воодушевлялась я, – пузары неразумные, леса дремучие…

Мать наконец подняла глаза.

– Ты хочешь, чтоб я тебе запретила, лисонька?

Я знала, что мать нас с братом любит, но нежности ей не давались, хоть умри. Она не из тех, кто обнимет да поцелует. Зато научилась слова ласковые говорить, а это, подозреваю, для нее был подвиг потрудней, чем разить супостата.

Я пожала плечами. Мать улыбнулась.

– Если хочешь, могу. Но ты уже взрослая, моя ягодка. Меня в твои годы уже все лиходеи Варениковых предгорий боялись. Или ты собралась до старости за мамкин подол держаться?

Вот такая она. Неволить не будет, да лучше меня знает, чего мне самой хочется.

– Ты без меня справишься? – на всякий случай уточнила я. Осторожно, потому что для матери обиды хуже не было, нежели предположение, будто что-то ей не под силу.

Мать фыркнула.

– Уж не думаешь ли ты, я тебя потому родила, что мне помощь нужна!

И добавила:

– Кольчужку прихвати. А то мало ли что.

***

Телега проседала под тяжестью груза, который вздымался величественной горой. Бочонки с икрой, соленьями, вареньями, медом и медовухой. Связки баранок. Горы пряников. Беличьи шкурки. Рукотерники и скатерти с вышивкой. Расписные тарелки, шкатулки и ложки. Соболья шапка. Несколько отрезов льна. Сундучок с серебряными и янтарными цацками. Глиняные свистульки. Сканевые блюда. И наверняка что-то еще, чего я не могла разглядеть под завалами. Все это было заботливо укрыто промасленной холстиной, а венчал богатства гордо восседающий на передке путеводный колобок.

Явор сиял, как начищенная сковорода, явно ожидая, что я потреплю его по загривку и скажу: «Умница, хороший мальчик».

– Ты сдурел? Я это не попру.

– Не на себе же, – обиделся Явор. – Нарочно для тебя приобрели. «Паллада», на гороховом ходу!

Я поглядела на сивку, которая равнодушно жевала клок травы. Про «Палладу» я слышала, и это была затея, непосредственно связанная с Осколковым. К селу умников примыкало большое гороховое поле. Его хозяин заметил, что лошадь, нажравшись того гороха, начинает носиться с несвойственной даже этой, в общем не медлительной скотине, скоростью. Все дело было в удобрениях, которые использовали осколковцы и излишки которых скидывали на поле. Предприимчивый гороховод немедленно завертел дело: приученных к сему гороху лошадей впрягал в телеги им же придуманной, особо легкой и ходкой конструкции. Вот все это вместе, телега и лошадь, и называлось «Паллада». Сие иноземное слово предложил использовать князь. Потому как, сказал он, мы будем налаживать поставки ентого изобретения в Чужедолье, а значит, тамошний покупатель должен знать, о чем речь. Палладой у них звалась какая-то богиня, весьма почитаемая. Правду сказать, торговля за рубеж шла пока не то чтобы, чужедольние купцы относились к «Палладе» с опаской. Но у нас использовали многие: что ни день, то слышен характерный звук. Не говоря уже о запахе.

После того, как Явор столь многозначительно мне вчера подмигнул, я всего чего угодно ожидала, но только не этого.

– Хоть на гороховом, хоть на каком. Я тебе купец, что ли?

– Да при чем тут купец! Это гостинцы для императора чиньяньского! Ты что, хочешь бесприданницей к нему ехать? Ты, можно сказать, наше княжество представляешь! Должна появиться во всем сиянии и всех там за пояс заткнуть.

И тут я поняла. Явор и его ребята, конечно, видели в императоре Чиньяня врага. Но в то же время они его уважали как умного и сильного соперника. И им нестерпима была даже мысль о том, что хоть кто-то, хоть как-то очернит перед ним светлый образ Белолесья. Пусть даже император знать ничего не должен о том, что я имею к Осколкову какое-то отношение. Гостья из нашего княжества должна предстать перед супостатом в самом наиблистающем виде. Она должна стать самой завидной и самой щедрой невестой и показать все, чем богат и горд наш край.

Я, само собой, этого мнения не разделяла и про себя решила, что избавлюсь от барахла на ближайшем же торжище. Но сделала вид, что сдалась. Чтобы окончательно убедить Яворку в моих честнейших намерениях, я позволила ему удостовериться, что взяла с собой все свои нарядные рубахи, бусы, серьги, обручья, подвески и прочую дребедень.

– Ну, вот теперь ты готова, – любуясь на меня, как молодая мать на первенца, сообщил Явор.

Я восседала на передке перегруженной телеги, чувствуя себя полной дурой. Рядом с довольным видом выжидал колобок.

– Пустишь его перед собой, как выедешь за околицу, – наставлял Явор. – Про дорогу мы тебе все обсказали, но с ним будет надежнее. Только не забывай раз в день заправлять его вишневым вареньем, оно прямо вот тут. А тут запасы гороха для лошади. До Варенца точно хватит, а там тебе на корабль.

– А «Палладу» куда?

– Найди в Варенце наше подворье. Там любому эту грамотку покажи, они перегонят.

На грамотке красовалась внушительная печать Осколково. Все знали, что мыслеграду покровительствует сам князь. Отказавшихся не нашлось бы.

Явор в двадцатый раз убедился, что я все запомнила насчет дороги, дал мне последние наставления, и мы обнялись.

Еще крепче я обнялась с отцом и матерью, поцеловала маленького Задорку. Родные и Явор проводили меня до большака, где мне предстояло задать коняшке корму и дальше уже мчаться без остановки до самых Студениц – приграничного сельца, где я собиралась переночевать.

Со вчерашнего дня все произошло так быстро, что я не успела толком даже осознать, на что согласилась. Сивка схрумкала свой горох и рванула так, что меня аж назад отбросило. Мгновенья не прошло, а фигуры матери, брата и Яворки растаяли в светлой пыли, а передо мной вдаль убегала дорога.

Я ехала в Лихоморье.