Девственница в Париже

Глава 11

Поезд мчался сквозь ночь, унося их все дальше от опасности; герцогиня сидела на диване с бокалом бренди в руке и говорила, говорила, говорила… Она совсем забыла о том, что Гардения была ее племянницей и гораздо моложе ее. Она разговаривала с ней, как со своей сверстницей, как с женщиной, которая способна понять, что она пережила, и какой странной и временами увлекательной была ее жизнь. За эти часы Гардения внезапно повзрослела.

Ее не шокировало то, что она услышала. Она просто впервые начала понимать многие вещи, которые раньше ставили ее в тупик. Она со стыдом стала осознавать, что она была глупа и невежественна и что жизнь со всеми ее сложностями может быть очень странной и в то же время прекрасной.

Ей казалось, что тетя Лили вспоминает свое прошлое, пытаясь дать оценку своей жизни.

Временами Гардения чувствовала, что, если бы ее не было здесь, тетя Лили все равно продолжала бы говорить, потому что ей было необходимо расставить все на свои места и увидеть вещи в их истинном свете. Этот уносящийся поезд увозил герцогиню от ее прошлой жизни, которая была полна и разнообразна, а временами прекрасна, а впереди ее ждало будущее, неизвестное, сомнительное и довольно пугающее.

Она рассказывала о том, как она впервые приехала в Париж, о своем первом муже, который очаровал ее и, казалось, способен был избавить ее от однообразного и унылого существования; слишком поздно она узнала, каким он был нудным, посредственным и дрянным человеком.

— Но это не имело значения, — продолжала герцогиня. — В тот момент, когда я появилась в Париже, я поняла цену своей красоте и возможностям, которые она передо мной открывала. Мужчины влюблялись в меня с первого взгляда, они ходили за мной по пятам, они изыскивали немыслимые способы, чтобы быть представленными мне, меня превозносили, мне поклонялись, и практически с первой же минуты я стала признанной королевой Парижа.

Она замолчала и снова наполнила свой бокал. По мере того, как проходили часы, ее речь становилась все более неразборчивой, но ее ум продолжал работать четко и ясно; она не сбивалась и не путала событий. Она говорила так, будто читала вслух книгу или описывала происходящее на сцене.

— Я пробыла в Париже уже два года, когда познакомилась с герцогом, — продолжала она. — Он, как и все другие мужчины, которых я встречала, упал к моим ногам и провозгласил, что я самое прекрасное создание, которое он когда-либо видел. Но герцог был не таким, как все остальные, он был настоящим ценителем красоты. Красота была для него всем — его хобби, его жизнью и его единственной любовью.

Герцогиня замолчала на секунду, а затем тихо рассмеялась.

— Все были с самого начала уверены, что я его любовница, — сказала она. — Как же они все заблуждались! Герцогу нужно было лишь одно — смотреть на меня.

Она взглянула на Гардению.

— Я ни на секунду не думаю, что кто-нибудь в это поверит, но это правда, — улыбнулась герцогиня. — Самый большой восторг он испытывал, когда я позировала перед ним обнаженная на фоне каких-нибудь ослепительных восточных шелков или на специальном возвышении, которое он соорудил в нашей огромной гостиной.

— А вы ничего не имели против того, чтобы позировать ему в таком виде? — спросила Гардения.

Герцогиня улыбнулась.

— Если говорить правду, я сама была влюблена в свою красоту. Восхищение всегда ударяет в голову, а кроме того, что касалось герцога, это доставляло ему огромное удовольствие, а он столько для меня делал.

— Значит… он никогда не был вашим мужем по-настоящему? — попыталась понять Гардения.

— Он дал мне свое имя, свое богатство и свое поклонение, — ответила герцогиня, — а мне ничего больше и не требовалось. Я полагаю, все эти годы я была тем, что называется «холодная женщина». Я хотела, чтобы мужчины восхищались мною, но я не хотела, чтобы они до меня дотрагивались, хотя все они только это и пытались сделать. И хотя никто этому не поверит, я была верна своему мужу.

Она еще глотнула бренди и продолжала.

— Конечно, женщины меня ненавидели. За мной же ухаживали не только одинокие мужчины, но и мужья, любовники и сыновья. Женщины не могли меня выносить и лишь ждали случая отомстить. И их час настал!

— Что же произошло? — поинтересовалась Гардения.

— Герцог умер, — ответила герцогиня, — и я обнаружила, насколько я одинока, не потому, что я овдовела, а потому, что я начала стареть. О, Гардения, нет ничего ужаснее, чем построить всю свою жизнь на своей внешности, а затем обнаружить, что красота начинает увядать, и что бы ты ни делала, ничто не может остановить этот процесс.

— Но вы все еще очень красивы, — горячо воскликнула Гардения, желая утешить ее.

Герцогиня лишь покачала головой.

— Я никогда не была особенно умной, — сказала она, — но в то же время я не совсем глупа. Я видела, как моя фигура тяжелеет, как мое лицо становится старым и морщинистым; и я начала пить, чтобы забыться, а это только ухудшало дело.

— О, тетя Лили, мне так жаль! — вскричала Гардения.

— Теперь все эти женщины смогли осуществить свою месть, — продолжала герцогиня, как бы не слыша ее. — Они изгнали меня из общества. Когда я была на вершине славы, я не желала иметь с ними дела, а теперь, когда я перестала привлекать внимание мужчин, они не захотели принять меня в свой круг. И тогда я стала устраивать вечеринки. Сначала я делала это потому, что мне нравилось играть в азартные игры; мне доставляло удовольствие приглашать своих старых друзей поиграть два-три раза в неделю. Они тоже были азартны, и со временем к ним стала присоединяться молодежь. Все было очень тихо и прилично, пока я не повстречалась с бароном.

Голос герцогини внезапно стал более глубоким, и Гардении показалось, что в глазах ее неожиданно вспыхнул огонь, а пьяное, усталое лицо преобразилось.

— В один прекрасный вечер я встретила его у «Максима», — сказала герцогиня, — и в тот момент, когда я увидела его и когда он впервые заговорил со мной, я поняла, что это тот самый мужчина, которого я искала всю свою жизнь.

— Вы полюбили его? — недоверчиво воскликнула Гардения.

— Я полюбила его, — повторила герцогиня, и голос ее неожиданно смягчился. — Генрих был тем мужчиной, о котором я всегда мечтала. Он не боготворил меня, он не имел желания сидеть и любоваться мной. Он был настоящим мужчиной, властным, волевым, способным добиться всего, что он хочет; с ним я чувствовала, что ничто не имеет значения, кроме того, что он мужчина, а я женщина.

— Но, тетя Лили… — начала было Гардения, но поняла, что герцогиня не слушает ее, а продолжает говорить с восторженными интонациями в голосе.

— Я была счастлива. Я не могу сказать тебе, как я была счастлива. Лишь тогда я поняла, что прежде не знала, что такое любовь. Я всегда презирала мужчин, которые восхищались мною и поднимали такой шум вокруг моей красоты. В глубине души я считала их всех ничтожествами, и лишь теперь я встретила настоящего мужчину — грубого и временами жестокого, но мужчину.

Герцогиня закрыла глаза, как бы вновь переживая те счастливые мгновения.

— Он был вашим любовником, — прошептала Гардения, — но он же был женат.

— Да, он был женат, — резко сказала герцогиня, — но разве это имело значение? Я была нужна ему, а он был нужен мне. Когда-нибудь, Гардения, ты узнаешь, что значит не только быть любимой, но и дарить свою любовь, а для женщин это самое главное.

— Но если вы были так счастливы, — спросила Гардения, — то к чему были все эти вечеринки? Весь этот шум и толпы людей, постоянно толкущихся в доме?

Герцогиня улыбнулась почти с материнской нежностью.

— Генрих любил эти вечеринки. Он полагал, что Париж — город веселья, что должно быть много шума, азартных игр, море шампанского и множество красивых женщин. Он мечтал об этом, и я дала ему то, что он хотел. Это было так просто. Всегда найдутся люди, желающие поучаствовать в вечеринке, независимо от того, кто ее устраивает, всегда найдутся мужчины, обожающие азартные игры, и молодежь, любящая пошуметь.

— Так вот почему вы устраивали эти вечера! — задумчиво проговорила Гардения. — Я не понимала, мне казалось, что это как-то не в вашем стиле.

— Я люблю играть, я всегда это любила, — ответила герцогиня. — Игра возбуждает меня. Если я начинаю играть, меня невозможно оторвать от карточного стола. И Генрих точно такой же!

— Возможно, ему это было удобно, — с горечью в голосе сказала Гардения, — приглашать в ваш дом людей типа Пьера Гозлена.

Она тут же пожалела, что сказала это. Выражение лица герцогини изменилось, она внезапно как бы осунулась.

— До Пьера Гозлена были и другие, — призналась она. — Я знала, что барон использует меня, но мне было все равно. Понимаешь, Гардения, мне было все равно. Я рада была дать ему то, что он хотел. Я не француженка, я англичанка, и это оправдывало меня в собственных глазах.

— Если немцы нападут на Францию, они нападут и на нас, — сказала Гардения. — У нас же есть соответствующие соглашения.

— Немцы ни на кого не собираются нападать, — убежденно ответила герцогиня. — Барон так сказал мне. Они хотят лишь мира. Кайзер заботится лишь о неприкосновенности своих границ, и ему нужен большой флот, способный сравниться с нашим. Почему Британия, которая является всего лишь небольшим островом, имеет больше кораблей, чем Германия, которая дважды превосходит ее по территории?

Гардения вздохнула. Ей было слишком очевидно, что ее тетушка лишь бездумно повторяет то, что внушил ей барон.

— Может ли Пьер Гозлен что-нибудь инкриминировать вам, тетя Лили? — спросила она. — Вот что главное. Мистер Каннингэм считает, что может. Но, в конце концов, вы же всегда можете сказать, что не имели ни малейшего представления о том, чем занимался барон. Они же не могут доказать, что вы продавали секретную информацию немцам, как, очевидно, делал Пьер Гозлен.

— Нет, этого они не смогут доказать, — согласилась герцогиня. — Я не брала денег за то, что я делала, по крайней мере в их реальном выражении.

— Что вы имеете в виду? — спросила Гардения. — Вы брали что-то другое?

Герцогиня заколебалась.

— Шиншилловое манто! — воскликнула Гардения. — Вам его подарил барон?

— Нет, конечно, не барон, — поспешно ответила герцогиня. — У него нет таких денег.

— Значит, немецкое правительство, — сказала Гардения. — О, тетя Лили, как могли вы принять такой подарок?

— Генрих хотел, чтобы я его приняла, — ответила ее тетушка просто. — Он сказал, что будет выглядеть странным, если я откажусь, что это косвенно может даже бросить тень на него.

— Но, тетя Лили, вы же не могли не видеть, что они сделали вас частью своего замысла, частью своей шпионской сети! Вы должны были понимать, что, если это когда-нибудь раскроется, вас признают виновной в шпионаже, и как бы вы это ни отрицали, вам никто не поверит!

— Я не думала, что это когда-нибудь раскроется, — ответила герцогиня, — к тому же Генрих говорил, что все, чем мы занимаемся, совершенно невинно. Он рассказал мне, что из-за того, что французы так недоброжелательно настроены по отношению к Германии, они даже отказываются обмениваться обычной дипломатической информацией, которая известна всем кроме бедных немцев.

— И вы этому поверили? — спросила Гардения. — Должно быть, Пьер Гозлен доставлял ему гораздо более важную информацию.

— Боюсь, что так, — вздохнула герцогиня. — Я всегда терпеть не могла этого человека, он был просто отвратительный.

Герцогиня содрогнулась.

— Просто отвратительный, — повторила она. — Но ради Генриха я готова была терпеть и не такое.

— Не хотите же вы сказать, — очень тихо спросила Гардения, — что Пьер Гозлен считал себя влюбленным в вас?

Герцогиня сделала резкое движение, ее бокал с бренди упал на пол и разбился вдребезги.

— Не будем об этом говорить, — сказала она. — Я ненавидела его, меня тошнило от одного его вида. Но Генрих просил меня быть с ним поласковей. Как я могла отказать?

В ее голосе послышались истерические нотки.

— Не станем об этом говорить, — успокаивающе сказала Гардения.

Когда она наклонилась, чтобы подобрать осколки стекла, она почувствовала, как к ее горлу подступает тошнота. Затем она принесла своей тетушке стакан из маленькой умывальной, которая соединяла два купе.

Было уже раннее утро, но герцогиня все продолжала говорить. Она рассказала Гардении о русском великом князе, который так в нее влюбился, что предлагал ей роскошный замок и бриллианты, каких не было ни у одной королевы в Европе, если только она согласится стать его любовницей. Она сказала, что он ей нравился, и она знала, что жизнь с ним будет блистательной и беззаботной. Но из свойственной англичанам респектабельности она заставила герцога жениться на ней, потому что ока считала — лучше иметь обручальное кольцо на руке, чем бриллиантовое колье на шее.

— Однако вы имели и бриллианты, — напомнила ей Гардения.

— Далеко не такие, какие я могла бы иметь, — ответила герцогиня. — Бог мой, мне так жаль, что пришлось оставить все мои изумруды и сапфиры!

— Это неважно, главное остаться на свободе, — сказала Гардения.

Она и раньше понимала, как было важно, чтобы ее тетушка немедленно покинула Францию, а теперь, услышав рассказ герцогини, она со всей ясностью осознала, что, если бы тетю Лили не расстреляли, как предательницу, ее бы все равно посадили в тюрьму, возможно, до конца ее дней.

Герцогиня же, казалось, вовсе не представляла, какая ей угрожает опасность. Она снова говорила о бароне, с той ласкающей нежностью в голосе, которая всегда появлялась, как только она упоминала его имя.

— Я напишу Генриху, как только мы прибудем в Монте-Карло. Он сразу же примчится ко мне, и, возможно, мы уедем куда-нибудь отдохнуть, пока не решим, что нам делать дальше.

— Вы думаете, он сможет приехать? — спросила Гардения.

— Генрих может все, — с уверенностью сказала герцогиня. — Но он будет раздосадован, что нам пришлось покинуть Францию. Ему так нравилось в Париже, а кроме того, то, что Пьер Гозлен сломался и признался во всем, может повредить его карьере. Хотя мы даже не знаем, что именно наговорил этот мерзкий Гозлен. Возможно, он никого не упоминал, кроме меня.

— Барон уже уехал из Парижа, — напомнила ей Гардения.

— Да, я знаю. Я полагаю, его в любом случае сочли бы виновным.

— Я в этом не сомневаюсь, — сказала Гардения, с трудом удерживаясь от желания сказать все, что она думает о поведении барона.

Уже рассветало, когда герцогиня наконец заснула. Она выпила всю бутылку бренди и теперь выглядела усталой и очень старой. Гардения погасила свет и отправилась к себе.

Она лежала на кровати, не в состоянии заснуть, и молила Бога, чтобы они скорее пересекли границу, с ужасом думая о том, что будет, если герцогиню арестуют и их вернут в Париж.

— Я не оставлю ее, что бы ни случилось. Я не могу бросить ее! — говорила она себе, зная, что мама одобрила бы ее за верность, и кроме того, это было против всех ее жизненных принципов — бросить кого-либо в тяжелую минуту.

Поезд мчался вперед. Когда взошло солнце, Гардения поняла, что они уже подъезжают к морю, поэтому она встала и оделась. Она заглянула в соседнее купе, но герцогиня все еще спала. Гардения знала, что самый опасный момент будет, когда они приедут в Ниццу. Поезд, вероятно, простоит там не менее четверти часа, прежде чем отправится дальше по направлению к Монте-Карло.

Кондуктор принес ей кофе и спросил, не пойдет ли она завтракать. Гардения отрицательно покачала головой. Она чувствовала, что кусок застрянет у нее в горле. Что же касается герцогини, она была уверена, что после такого количества бренди, которое она выпила накануне, она вряд ли захочет есть.

— Когда мы прибудем в Ниццу? — спросила она кондуктора.

— Примерно через полчаса, мадемуазель.

Гардения разбудила свою тетушку. Герцогиня застонала.

— У меня раскалывается голова, — пробормотала она, а затем, открыв глаза, изумленно воскликнула:

— Где мы?! Куда мы едем?!

— Мы едем в Монте-Карло, — ответила Гардения. — Вы разве не помните?

Герцогиня снова закрыла глаза.

— Помню, — сказала она. — Я лишь молю Бога, чтобы с Генрихом было все в порядке.

Гардения нашла лекарства от головной боли, которые Ивонна, к счастью, не забыла упаковать, и с помощью двух порошков и стакана бренди ей удалось привести герцогиню в чувство.

Герцогиня, бросив взгляд в зеркало, обнаружила, что она ужасно выглядит, и принялась накладывать на лицо грим, подкрашивать ресницы и губы.

Когда поезд остановился на вокзале в Ницце, Гардения затаила дыхание. С платформы доносился обычный разноголосый шум; в коридоре сновали взад и вперед; слышались голоса пассажиров, которые звали носильщиков. Но их никто не беспокоил. Прошло несколько минут. Если бы тетю Лили собирались снять с поезда, полиция уже поджидала бы их. И Гардения почувствовала, как ее напряжение ослабевает. И лишь когда поезд снова тронулся, окутав станцию клубами дыма, она почувствовала, сколь велико оно было.

Гардения раздвинула занавески, наконец осмелившись выглянуть и посмотреть на солнце и море, которое было таким ярко-синим, что она вскрикнула от восторга. Она никогда не представляла, что на свете существует подобная красота. Она стояла у окна, глядя на проплывающие мимо виллы с садами, заросшими клематисом, на рощицы апельсиновых и лимонных деревьев, на людей, плещущихся в море, и на маленькие лодочки с белыми парусами, летящие по воде.

— Я никогда не думала, что Ницца так красива, — сказала она, обращаясь к тетушке.

Герцогиня не ответила. Она деловито наносила последние штрихи на лицо.

— Я выгляжу, как старая карга, — сказала она, обращаясь больше к самой себе, чем к Гардении. — Но, во всяком случае, никто в Монте-Карло не заметит во мне ничего необычного. Ты должна быть осторожна, Гардения, и ни в коем случае не упоминать причину, по которой мы оставили Париж.

— Мне это и в голову не придет, — ответила Гардения. — К тому же я не очень-то этим горжусь.

— Разумеется, — сказала ее тетушка. — Однако я не хочу, чтобы мой приезд в Монте-Карло в самом конце сезона мог показаться странным. Я скажу, что была больна… нет, все знают, что я не болела… я скажу, что ты была больна, да, это мы и скажем.

Гардения хотела спросить, какое это имеет значение, но подумала, что, может быть, для герцогини это действительно имеет значение, и что будет лучше, если она попытается вести себя так, как будто ничего не произошло. Рано или поздно, с содроганием подумала Гардения, если будет суд, все станет известным. Затем она решила, что, поскольку затронуты вопросы государственной безопасности, может быть, дело замнут. Пьер Гозлен исчезнет бесследно, но герцогиня больше никогда не сможет вернуться во Францию.

— Тетя Лили, — неожиданно спросила она, — вы уверены, как вы сказали вчера вечером, что у вас нет ни денег, ни какого-либо имущества за пределами Франции?

— Увы! — воскликнула герцогиня. — Все, что у меня было, досталось мне от мужа, а так как он был француз, то, естественно, что все его имущество находилось во Франции.

— Тогда на что мы будем жить? — спросила Гардения.

На секунду, казалось, герцогиня встревожилась.

— Барон все устроит, — сказала она. — Мы должны доверять ему, Гардения. Если на то пошло, немецкое правительство должно мне немалую сумму. Все эти годы я у них почти ничего не брала, если не считать шиншилловое манто, мои соболя и кольцо с бриллиантами. Они передо мной в долгу.

Гардения промолчала. У нее было неприятное чувство, что как только герцогиня перестанет быть полезной, немецкое правительство не очень-то станет о ней беспокоиться. Но она не стала говорить этого своей тетушке — положение было и без того трудным и достаточно тревожным.

Они пересекли границу, и таможенный досмотр оказался чистой формальностью. Поезд остановился, французские чиновники прошли по коридору, взглянули мельком на их паспорта и проследовали дальше. Гардения почувствовала глубокое облегчение. Спустя несколько секунд поезд, выпустив струю пара, остановился на станции маленького городка, и они оказались в безопасности!

Еще через несколько минут огромный и роскошный автомобиль подкатил их ко входу в «Отель де Пари». Управляющий ожидал их в холле, и его восторг при виде герцогини был неподдельным.

— Какой сюрприз, мадам! — воскликнул он. — Но, я полагаю, произошло какое-то недоразумение. Мы не получали вашего письма с просьбой зарезервировать номер.

— Разве вы не получили мою телеграмму, мосье Блок? — удивилась герцогиня.

— Нет, мы не получали ничего, — ответил он.

— Подумать только! Непременно рассчитаю своего секретаря, как только вернусь в Париж! — воскликнула герцогиня. — Когда я выезжала сюда, я велела ему телеграфировать вам. Мы решили ехать внезапно, под влиянием минуты, так как моя племянница неважно себя чувствовала. Я полагаю, она подцепила один из этих новомодных вирусов, о которых так много говорят. Короче, я сказала ей: «Гардения, мы едем в Монте-Карло. Море, солнце и воздух моментально поставят тебя на ноги!»

— Уверяю вас, ваша светлость, что так оно и будет, — согласился мосье Блок. — По счастливой случайности, а может быть, благодаря тому, что сезон уже заканчивается, любимые апартаменты вашей светлости сейчас свободны.

— Тетя Лили, нам не нужны апартаменты, — в ужасе прошептала Гардения, чувствуя, что такие расходы им сейчас совсем ни к чему.

Герцогиня даже не удостоила ее взглядом.

— Это было бы замечательно, — улыбнулась она. — Вы знаете, я очень люблю этот вид из окон, и мне нравится завтракать на балконе.

— Позвольте мне вас проводить, ваша светлость, — предложил мосье Блок, — и если вам что-нибудь не понравится, только скажите, вы же знаете.

Герцогиня была сама любезность, и они вскоре очутились в огромном номере, выходящем окнами на море. Спальня, гостиная и небольшая комнатка для Гардении были обставлены с необычайной роскошью.

Герцогиня дала на чай носильщику и звонком вызвала официанта.

— Я совершенно измучена, Гардения, — сказала она, опускаясь в одно из обтянутых атласом кресел. — Мне кажется, бутылка шампанского — это то, что нам сейчас необходимо.

— О, тетя Лили, послушайте же! — взмолилась Гардения. — У нас осталось всего несколько сотен франков от тех денег, которые дал мосье Груаз, и ничего больше, совсем ничего! Этот номер безумно дорогой, мы не можем себе позволить такую роскошь.

— Не волнуйся, дитя мое, — уверенно заявила герцогиня. — Я сегодня же напишу барону, а чтобы окончательно тебя успокоить, даже пошлю ему телеграмму. Подай мне телеграфный бланк со стола и принеси ту маленькую черную записную книжку из моего несессера. Там записан домашний адрес барона и шифр, которым мы с ним пользуемся.

— А это не рискованно? — спросила Гардения.

— Конечно, нет, — нетерпеливо ответила герцогиня. — Барон всегда продумывает все до мелочей. Его жена крайне ревнива; он подозревает, что она даже вскрывает его письма, а уж телеграммы она прочитывает непременно. Поэтому мы и придумали такой способ общения. — Герцогиня коротко рассмеялась. — Глупая женщина, она ничего даже не подозревает.

Герцогиня написала телеграмму, и Гардения так спешила поскорее ее отправить, что даже не стала вызывать посыльного, а сама спустилась вниз и вручила ее швейцару.

Швейцар обещал отослать ее немедленно.

Когда Гардения вернулась в номер, она увидела, что герцогиня раздевается.

— Боюсь, моя дорогая, что тебе придется мне помочь, — сказала она, — я совершенно не могу справиться без Ивонны. Я хочу принять ванну, а потом мы спустимся вниз и пообедаем.

— Вы не думаете, что вам лучше всего лечь в постель? — спросила Гардения.

— Да, конечно, дорогая, — согласилась герцогиня, — но вначале мы пообедаем, а вечером отправимся в казино. Я знаю, тебя это шокирует, но я просто сгораю от нетерпения. Неожиданная смена обстановки всегда слегка возбуждает, и ничто так не подбодрит меня сейчас, как азартная игра.

— Но, тетя Лили, вы не можете себе этого позволить! — в отчаянии воскликнула Гардения.

— Чепуха, — возразила герцогиня. — Сколько денег, ты говоришь, у нас осталось?

Гардения достала деньги из сумочки и принялась считать. Она пересчитала их дважды.

— У нас даже меньше, чем я думала, — сказала она. — Билеты были очень дорогими, а потом мне пришлось заплатить за бренди в поезде, а это оказалось немало. Даже не знаю, как вам сказать, тетя Лили, но у нас осталось всего восемьдесят два франка.

— Вздор, — сказала герцогиня, — должно было остаться больше!

— Это все, что есть, — подтвердила Гардения.

Герцогиня задумалась на секунду, затем поднялась и подошла к ларцу с драгоценностями.

— Возьми этот браслет, — сказала она, — и сходи к ювелиру напротив отеля. Спроси мосье Жака. Скажи ему, что ты пришла от меня. Скажи, что я приехала в Монте-Карло неожиданно, не успев взять кредитные письма. Объясни ему, что это из-за болезни. Он не будет задавать тебе лишних вопросов, он очень тактичен. Скажи, что я прошу денежную ссуду под залог этого браслета. Попроси у него пять тысяч франков, он тебе их охотно даст.

Гардении очень хотелось отказаться, сказать, что она не сможет этого сделать, это было так неудобно! Однако она чувствовала, что должна заботиться о тете Лили, и кроме того, они же не могут существовать без денег! Пяти тысяч франков должно хватить надолго, подумала Гардения.

Она спрятала браслет и принялась распаковывать багаж своей тетушки. Обнаружив, что в спешке Ивонна забыла положить множество необходимых вещей, она даже не рискнула упоминать об этом, боясь, что ее тетушка потребует немедленно купить все, чего недостает.

Понадобилось немало времени, чтобы помочь герцогине одеться после ванной, найти нужное платье, шляпку, перчатки, сумочку и туфли; когда же она услышала, что Гардения тоже будет переодеваться, она пришла в раздражение.

— Нам совершенно необходима камеристка, — объявила она. — Я попрошу мосье Блока нанять мне кого-нибудь. И вообще я не понимаю, зачем ты взялась сама распаковывать вещи — могла бы вызвать горничную, она бы все сделала.

— Я знаю, — ответила Гардения, — но я боялась, что ей покажется странным то, как вещи распиханы по чемоданам. В конце концов, вы же бывали здесь прежде, и она отлично знает, что обычно Ивонна перекладывает все вещи папиросной бумагой.

— Ты очень предусмотрительна! — воскликнула герцогиня. — Я так рада, что ты со мной, Гардения. Без тебя мне было бы гораздо тяжелее.

— Вы действительно так думаете? — спросила Гардения, радуясь, что она нужна тетушке.

— Конечно, — с нежностью сказала герцогиня. — Все это было большим ударом для меня, но я думаю, ты понимаешь, Гардения, что я должна вести себя, как обычно. Я не могу дать повод окружающим заподозрить, будто что-то не так. Барону бы это очень не понравилось — он всегда говорит, как важно сохранять видимость.

— Что ж, он будет гордиться вами, — сказала Гардения. — Прошлой ночью я подумала, что вы совсем пали духом.

— Я не такая слабонервная, как кажется, — ответила герцогиня.

Она вылила себе остатки шампанского и выпила.

— Поспеши, Гардения! Пока ты будешь одеваться, я спущусь вниз и выясню, кто здесь живет. Хотя сейчас и конец сезона, наверняка кто-нибудь из моих друзей еще остался. Потом мы пообедаем в ресторане, где в прошлом году полностью поменяли интерьер по случаю визита короля Эдуарда. Ты увидишь, как он великолепен. Ну быстрей же, детка, быстрей!

Гардении казалось, что весь остаток дня она провела в спешке. После обеда герцогиня настояла, чтобы они отправились покататься, прежде чем она приляжет отдохнуть, потом Гардении пришлось помочь ей раздеться и уложить ее в постель.

Как только со всем этим было покончено, она отправилась к ювелиру, и это оказалось не столь страшно, как она думала. Едва она произнесла имя герцогини, мосье Жак рассыпался в улыбках и проявил готовность помочь всем, чем сможет.

— Пять тысяч франков? — спросил он. — Видите ли, мадемуазель, я буду с вами откровенен: кому-нибудь другому мы не смогли бы ссудить такую большую сумму, даже под залог столь ценного браслета. Но что касается герцогини, тут совсем другое дело. Она очень уважаемый клиент, и я уверен, что этот вопрос всего лишь нескольких дней, пока она приведет в порядок свои дела.

— Мы уезжали в большой спешке, — пояснила Гардения, — и все банки были закрыты.

— Я понимаю, — ответил ювелир.

Он положил новенькие банкноты в конверт и с поклоном вручил его Гардении. Радуясь, что все так хорошо обошлось, она поспешила назад в отель.

Герцогиня спала, и Гардения отправилась в свою комнату, впервые почувствовав, как она устала. Девушка прилегла на кровать, и ей показалось, что не успела она закрыть глаза, как в дверь постучали и горничная объявила, что герцогиня проснулась и требует ее к себе.

Тетя Лили сидела на кровати.

— Ты получила деньги? — спросила она нетерпеливо.

Гардения отдала ей конверт.

— Пять тысяч франков. Ну что ж, по крайней мере, это уже кое-что.

— Все зависит от того, сколько нам придется заплатить за этот номер, — нерешительно сказала Гардения.

— Не суетись, Гардения, — упрекнула ее герцогиня. — В том, что касается денег, ты становишься просто невыносимой. Все будет в порядке, как только барон получит мою телеграмму. Если он и не сможет приехать немедленно, он поймет, в каком я нахожусь затруднительном положении, и пришлет мне немного денег.

Гардении оставалось лишь надеяться, что ее тетушка не заблуждается на этот счет.

— Я полагаю, ты знаешь, сколько времени, — сказала герцогиня. — Уже семь часов. Тебе пора одеваться, Гардения. Надень сегодня свое самое нарядное платье: первое впечатление всегда очень важно. В казино все обычно одеты очень элегантно. Я буду в черном платье с блестками, я видела, что Ивонна его упаковала. Надеюсь, она не забыла положить эгрет из перьев цапли, я всегда украшаю им прическу.

Перья цапли, которых, конечно, не оказалось, пришлось заменить перьями райской птицы, которые были не менее великолепными, и Гардения должна была признать, что, одетая в сверкающее черное платье, с роскошным бриллиантовым ожерельем на шее, ее тетушка выглядела восхитительно.

— Напрасно я отдала мосье Жаку свой браслет, — нахмурилась герцогиня. — Я уверена, он одолжил бы мне деньги и так. Ну и ладно, у меня есть браслет поменьше, я надену его поверх перчаток. И вообще, так неудобно носить браслеты с лайковыми перчатками.

Гардения поспешно переоделась в элегантное платье из светло-зеленого шифрона, затканное мелкими сверкающими весенними цветами. На ней не было никаких украшений, за исключением розовой бутоньерки, приколотой на груди, но ее отражение сказало ей, что она выглядит очень молоденькой и очень хорошенькой.

Глядя на себя в огромное зеркало в раме из красного дерева, она почувствовала, как в первый раз сознание собственных несчастий охватило ее. До сих пор она была так занята делами своей тетушки, к тому же она чувствовала такую усталость после бессонной ночи. И лишь сейчас, глядя на свое элегантное сверкающее платье от Ворта, она поняла, что ей вовсе неважно, как она выглядит, поскольку лорд Харткорт не увидит ее. Никогда больше она не услышит его голос и не почувствует крепкое пожатие его руки.

Боль в сердце не прошла, оно ныло, как незаживающая рана, чувство отчаяния и тоски не покидало ее ни на мгновение, хотя она бессознательно прогоняла всякую мысль о нем. Она пыталась ненавидеть его, но все еще любила.

Теперь, после всего, что прошлой ночью рассказала ей тетушка, она увидела, какая пропасть их разделяет. Впервые ей стало понятно, что имела в виду та дама на приеме, когда сказала, что ее тетушка является «королевой парижского полусвета». Она наконец осознала, какая четкая граница проходит между светом и полусветом. Единственным связующим звеном между двумя мирами были мужчины, которые могли появляться в обоих. Что же касалось женщин, светские дамы жили за высокой оградой респектабельности, за которую нельзя было проникнуть посторонним.

Теперь, неожиданно повзрослев за эту долгую поездку, Гардения увидела, насколько она была глупа и бестолкова, когда не могла понять того, что люди говорили ей так явно. Она поняла, что лорду Харткорту не могло даже прийти в голову, что она не была такой же, как ее тетушка, что она не принадлежала к категории дешевых продажных женщин, часто посещавших Мабийон-хауз, поскольку ни одна порядочная женщина не согласилась бы переступить порог этого дома.

Она поняла, что с появлением барона и всех этих подонков, которые окружали его, положение ее тетушки сильно ухудшилось. Вначале тетя Лили, должно быть, общалась с довольно приятными людьми. Возможно, как говорила герцогиня, они не прочь были свести с ней счеты, но они никогда бы окончательно не изгнали ее из своего круга. Но когда она начала устраивать эти скандальные приемы, которые не только забавляли барона, но и были весьма полезным прикрытием для его шпионской деятельности, все было кончено. Лили Мабийон, несмотря на свой герцогский титул, была причислена к полусвету, и отныне лишь мужчины могли посещать Мабийон-хауз.

На самом деле поведение лорда Харткорта было понятным и простительным, но Гардения до сих пор не могла забыть того шока, который она испытала после слов Генриетты, когда она наконец поняла, что именно он предлагал ей перед тем, как его бывшая содержанка подошла к их столику.

Усилием воли она прогнала мысли о лорде Харткорте. Позже у нее будет время, чтобы оплакать свою утрату, осознать, какой пустой и ненужной теперь будет ее жизнь лишь потому, что несколько мгновений она любила мужчину и верила, что он отвечает ей тем же. Теперь же она должна собрать все силы и помочь тете Лили. Она молила Бога, чтобы барон не обманул их ожиданий и хоть как-то обеспечил их будущую жизнь.

Взоры всех присутствующих были устремлены на двух женщин, входивших в закрытый салон казино. Нельзя было усомниться в искренности приветствий, которые обрушились на тетю Лили со стороны мужчин, старых и молодых, стоящих вокруг столиков.

— Клянусь Богом, ваше присутствие внесет оживление! — воскликнул один господин средних лет, и тетя Лили ласково похлопала его по щеке, прежде чем представить его Гардении.

Очень быстро, так что Гардения не успела сообразить, что происходит, тетя Лили оказалась возле столика, за которым играли в «железку». Она села за столик и, к ужасу Гардении, вытащила из сумочки хрустящие банкноты, полученные от мосье Жака.

— Тетя Лили! — в отчаянии прошептала Гардения.

Герцогиня отмахнулась от нее.

— Не мешай мне, детка, — весело сказала она. — Терпеть не могу, когда со мной разговаривают во время игры. Иди найди себе какого-нибудь милого молодого человека, который предложит тебе что-нибудь выпить. Кстати, я выпила бы шампанского.

Один из служителей поспешно поставил сбоку от нее столик и принес бутылку шампанского в ведерке со льдом.

Гардения отвернулась. Она почувствовала, что не в состоянии всего этого видеть. Она отошла к другому столику, глядя невидящими глазами на игроков в рулетку, но, словно притягиваемая магнитом, снова вернулась к тетушке.

С замиранием сердца она увидела, что герцогиня выигрывает: стопка фишек перед ней росла. Но с течением времени она стала уменьшаться. Она делалась все меньше и меньше, пока не исчезла совсем.

Герцогиня вынула еще немного денег из сумочки, и Гардения с ужасом поняла, что это последние банкноты, оставшиеся от того, что дал им мосье Груаз. Она хотела было вмешаться, но что она могла сказать?

Тетя Лили весело и беззаботно смеялась над тем, что говорили мужчины, сидящие по обеим сторонам от нее. Она послала еще за одной бутылкой шампанского.

Гардения сжала руки и принялась горячо молиться. Если уйдут и эти деньги, у них ничего не останется. Неужели тетя Лили не понимает?

Дрожь волнения охватила всех сидящих за столом. Напряжение было почти осязаемым, Гардения чувствовала его всем телом.

— Ва-банк, — это был голос герцогини.

Гардения не знала правил игры, но видела, что идет дуэль между ее тетушкой и темноволосым греком средних лет. Все напряженно вытянули шеи, но никто не нарушал тишины.

Гардения поняла, почему все молчат: в то время, как перед греком лежала куча фишек, ее тетя еще ничего не поставила. Все напряженно ждали. Гардения увидела, как ее тетушка открыла сумочку, и, прежде чем затянутая в белую перчатку рука успела скользнуть внутрь, она уже знала, что там ничего нет. Затем жестом, великолепным и совершенно неожиданным, герцогиня подняла руки, расстегнула огромное бриллиантовое ожерелье и швырнула его на стол.

— Двадцать тысяч франков! — сказал она.

У присутствующих вырвался возглас изумления. Грек поклонился.

— Как пожелаете, мадам.

Он вытащил карты из колоды. Две герцогине, две себе. Герцогиня прижала свои карты к груди, чтобы никто не мог их увидеть. Грек вопросительно взглянул на нее, желая узнать, будет ли она брать еще. Она отрицательно покачала головой. Грек вскрыл свои карты.

— Пятерка в банке! — провозгласил крупье.

Грек вытащил еще одну карту.

— Девятка в банке! — объявил крупье бесстрастным голосом.

Герцогиня, шатаясь, поднялась из-за стола и бросила карты. Она проиграла. Она повернулась и неверными шагами направилась к выходу. Гардения последовала за ней. Ей нечего было сказать, и она ничего не могла сделать. Тетя Лили проиграла. Они проиграли обе!