Девственница в Париже

Глава 5

Генриетта Дюпре взяла изумрудное ожерелье и приложила его к белоснежной шейке.

— Сколько? — спросила она тем голосом, который приберегала для владельцев магазинов и слуг и который очень отличался от мягкого, сладкого голосочка, который слышали ее поклонники.

— Десять тысяч франков для милорда, — ответил ювелир. — А вам, мадемуазель, семьсот пятьдесят комиссионных.

— Это нечестно! — Генриетта швырнула ожерелье на туалетный столик и поднялась с низкого пуфика.

Ее тончайший полупрозрачный пеньюар почти не скрывал совершенные линии ее молодого тела.

— Полторы тысячи франков! — бросила она.

— Нет, мадемуазель, — ответил ювелир, разводя руками. — Тогда мне ничего не достается. А семьсот пятьдесят франков — это справедливо. Вспомните, сколько я помог получить вам на том браслете. Сделка была для меня совершенно невыгодна.

— Ба! — грубо вскричала Генриетта. — Вы богатый человек, мосье Фабиан. Вы составили себе состояние, получая огромные прибыли и давая жалкие крохи тем, кто помогает вам делать деньги. Лорд Харткорт богат, а в Париже очень много хороших ювелиров, которые будут безумно счастливы отыскать для меня более красивое ожерелье и на более выгодных для меня условиях.

Мосье Фабиан, маленький седой человечек, бросил на Генриетту Дюпре хитрый взгляд. Он давно привык иметь дела с дамами полусвета, и никто лучше него не знал, как они становились жадны, когда дело касалось их комиссионных.

Внезапно он решил, что сыт по горло вечными спорами, сопровождавшими каждую сделку. Лучше продать что-то менее изящное какому-нибудь аристократу. Герцогиня Мальборо, например, только вчера без всяких вопросов о цене купила бриллиантовое кольцо. Конечно, она американка, в то время как мадемуазель Дюпре, без сомнения, просто базарная торговка, и об этом не следует забывать.

— Хорошо, — сказал он. — Тысяча франков. Мадемуазель, больше я дать не могу. Если милорд снизит цену, тогда, как мадемуазель понимает, ее комиссионные снизятся. Даже ювелиру надо на что-то жить.

— С вашей стороны было бы крайне неумно, мосье, ссориться со мной, — с угрозой в голосе проговорила Генриетта. — Мне известно, что мосье Люсе с большим интересом отнесся бы к тому, чтобы заполучить моего покупателя.

Мосье Фабиан улыбнулся. Он взял ожерелье и начал укладывать его на бархатной подушечке в кожаной коробке.

— Мосье Люсе мой кузен, мадемуазель. У него также были трудности с комиссионными для его избранных покупателей. Поэтому мы пришли к небольшому соглашению. Комиссионные, которые выплачиваю я или любой из моих родственников, будут везде одинаковыми.

В качестве ругательства Генриетта использовала выражение, которое было обычным на глухих грязных улочках, где она выросла.

— Ну ладно, ваша взяла, — ответила она. — Оставьте ожерелье. Посмотрим, что его светлость думает об этом.

— Мадемуазель очень добра, — сказал мосье Фабиан. — Не сомневаюсь, когда его светлость увидит, как оно подходит к вашей изумительной коже, о которой говорит весь Париж, он немедленно пришлет мне чек. До свидания, мадемуазель. Всегда к вашим услугам.

Он поклонился и попятился из комнаты. Лицо Генриетты исказилось от гнева, и она поддала ногой валявшуюся на полу шелковую диванную подушку.

— Свинья! Подонок! Отъелся за счет других! — ворчала она, но внезапно ее взгляд упал на лежавшее в открытой коробке на туалетном столике ожерелье, и она улыбнулась.

Когда лорд Харткорт приехал, он обнаружил свою любовницу лежащей на застеленной атласным покрывалом кровати. На красавице не было ничего, за исключением восхитительного изумрудного ожерелья, оттенявшего молочную белизну ее кожи…

Прошло довольно много времени, прежде чем они заговорили об украшении.

— Что это за игрушка? — спросил лорд Харткорт, дотрагиваясь пальцем до крупного изумруда. В другой руке он держал бокал шампанского.

— Тебе нравится? — поинтересовалась Генриетта.

Обычно ее вопросы сопровождались призывными взглядами из-под густых длинных ресниц.

— Ты пристрастилась к изумрудам? — спросил лорд Харткорт. — Готов признать, тебе они очень идут.

— Мне они нравятся, — ответила Генриетта. Внезапно она опустила глаза, так что тень от ресниц упала на щеки, и пробормотала: — Но я не могу позволить себе купить их.

— Они дорогие, — сухо прокомментировал лорд Харткорт.

— Но это, конечно, выгодная покупка, — быстро проговорила Генриетта. — Считают, что они принадлежали Марии Антуанетте и были подарены ей ее любовником из Швеции. Дар любви, мой милый. — Она откинулась на подушки, губы приблизились к лорду Харткорту, экзотический аромат, исходивший от ее надушенного тела, казалось, окутывал его.

Он дотронулся до стройной шейки.

— Но очень дорогой подарок, Генриетта, — сказал он.

Она надула губки и отодвинулась от него.

— Ты хочешь сказать, что я не стою его? — спросила она. — Я тебе надоела? Есть другие мужчины, такие же богатые и влиятельные, но почему-то… — она замолчала.

— Ну, дальше, — начал настаивать лорд Харткорт, — почему-то — что?

— Почему-то они не заставляют мое сердце биться быстрее, — закончила Генриетта.

И опять она бросила на него призывный взгляд из-под ресниц. Он не отвечал, и Генриетта снова надулась. Она поднялась и подошла к туалетному столику. Каждое ее движение было исполнено грации. Ее тело было гибким и прекрасным, как у молодой тигрицы. Она стояла и рассматривала себя в зеркале, отмечая, что изумруды подчеркивают не только белизну кожи, но и великолепный медный оттенок ее рыжих волос. Она подняла руки и вынула шпильки. Медно-золотой водопад низвергся ей на плечи, на спину, окутав ее сверкающим покрывалом.

Лорд Харткорт лежал на подушках и с циничным выражением наблюдал за ней. Потом он тихо проговорил:

— Твои методы, моя дорогая Генриетта, крайне примитивны. Ну ладно, можешь получить свое ожерелье.

— Могу?

Обиженное выражение исчезло. Какое-то время она стояла, протянув к нему руки, а затем бросилась к нему — сверкающая, полная жизни белокожая красавица в блеске изумрудов и огненном ореоле. Он почувствовал прикосновение ее мягких, шелковистых волос, ощутил ласку ее губ и рук.

— Ты замечателен. Спасибо большое! Я так счастлива, очень, очень счастлива!

Возвращаясь позже в посольство, лорд Харткорт думал о том, как легко доставлять удовольствие, когда дело касается только денег. Наверняка друзья назовут его расточительным и будут завидовать тому, что он обладает самой эффектной и самой известной в Париже дамой полусвета. Интересно, размышлял он, почему же при всем этом он чувствовал себя всегда немного угнетенным, когда уезжал от Генриетты. Она развлекала его, она была очаровательна, она обладала всеми необходимыми для любовницы качествами — она возбуждала и была непередаваемо привлекательна. Но почему же тогда, спрашивал себя лорд Харткорт, его не покидало ощущение, что чего-то не хватает? Чего-то, что обязательно должно было бы присутствовать в их отношениях.

В его жизни было очень много женщин, но ни одна из них не была так хороша в постели, как Генриетта. Надо признать, в своем ремесле она достигла высот. Лорд Харткорт знал, что она была права, когда говорила, что другие мужчины горят желанием занять его место, если их связь закончится. Однако она вряд ли решится на разрыв: он дал ей прекрасный дом, машину, слуг, он оплачивал ее счета, выходившие за рамки тех сумм, которые любой другой мужчина рассчитывал истратить на свою любовницу, он же оплачивал их безропотно. Он также покупал ей изумительные украшения.

Дамы полусвета, как говорил Берти, становятся все более требовательными по отношению к тем, кому они дарят свою благосклонность. Но Генриетта, в отличие от других, по крайней мере проявляла благодарность, к тому же, несмотря на то, что ее запросы были чрезмерными, она предъявляла свои требования с таким искусством, что сделка не уязвляла его гордость. И в то же время лорд Харткорт понимал, что их отношения не приносят ему удовлетворения. Чего же он хотел, спрашивал он себя.

Машина выехала на Елисейские поля, и он принялся оценивающе разглядывать элегантную публику, все еще прогуливающуюся под каштанами, хотя время свиданий, которые принято было назначать с пяти до семи, уже прошло и близился ужин.

«Чего я хочу?», — в сотый раз задавал он себе один и тот же вопрос. Он с большой неохотой пообещал Генриетте заехать за ней после ужина у посла и отвезти ее к «Максиму». Вечера у «Максима» по пятницам стали уже приедаться. Очарование и волнение, вызванные новизной ощущений, развеиваются, когда знаешь, что увидишь там те же лица, услышишь тот же смех, будешь есть те же блюда и смеяться тем же шуткам.

«Действительно, я слишком мрачно смотрю на вещи!» — сказал себе лорд Харткорт.

Он вылез из машины и направился к широким мраморным ступеням британского посольства.

— Господин Каннингэм ожидает вашу светлость, — сообщил ему дворецкий.

— Где он? — спросил лорд Харткорт.

— Господин Каннингэм поднялся в комнату вашей светлости.

— Прекрасно, — проговорил лорд Харткорт. — В котором часу ужин, Джарвис?

— В восемь, милорд. У вас еще ровно сорок минут.

— Спасибо, — поблагодарил его лорд Харткорт. — Надо сегодня надевать знаки отличия?

— Сегодня у нас ужинает султан Марокко, милорд. Я дал указания вашему камердинеру, какие регалии надеть.

— Спасибо, — сказал лорд Харткорт.

Разговор был совершенно ненужным, думал он, поднимаясь в свои комнаты. Его камердинер служил у него уже пять лет и редко ошибался.

Лорд Харткорт вошел в гостиную и увидел там Бертрама, который лежал на диване, закинув ноги на стул, и читал газету.

— Привет, Вейн. — Он даже не сделал попытки встать. — Я хотел видеть тебя.

— А я не хочу видеть тебя, — ответил лорд Харткорт. — Я хочу принять ванну, а потом у меня официальный прием, и мне придется быть внизу самое позднее без десяти восемь.

— У тебя есть время, — заверил его Берти. — Я хочу тебе кое-что показать.

Он поднялся и достал из кармана письмо.

— Прочти мне его, старина, — попросил лорд Харткорт, открывая дверь в спальню. — Я не могу опаздывать. У сэра Джеймса будет удар, если к приезду гостей мы не будем стоять в холле как мебель. Что там в письме, от кого оно?

Бертрам проследовал за ним в спальню и присел на край кровати.

— От герцогини, — ответил он, — и если ты сможешь объяснить мне, что все это значит, я буду крайне признателен. Будь я проклят, если что-нибудь понял.

— Читай, — сказал лорд Харткорт.

Он снял пиджак и передал его камердинеру. Потом начал развязывать галстук.

Держа письмо на вытянутых руках, Бертрам последовал указаниям своего кузена.

«Дорогой господин Каннингэм, как я поняла из слов своей племянницы, вы были очень добры и пригласили ее покататься в Булонском лесу завтра утром. Сожалею, но, в связи с тем что моя племянница только что приехала, мы не можем принять ваше приглашение. Надеюсь, однако, что увижу вас завтра вечером, а также, что ваш кузен, лорд Харткорт, будет сопровождать вас. Искренне ваша, Лили де Мабийон».

Закончив читать письмо, Бертрам швырнул его на кровать и уставился на кузена.

— И что же ты, черт побери, думаешь об этом? — спросил он.

— Мне кажется, это самый обычный вежливый отказ, — заметил лорд Харткорт.

— Обычный! — вскричал Бертрам. — От Лили де Мабийон! Как ты не понимаешь, она говорит, что девочке следует появляться с сопровождающей дамой и что у меня нет права приглашать ее на прогулку в Булонский лес. Лили де Мабийон, говорю я тебе! Что за игру она затеяла? Она не может держать девчушку взаперти, но если ей это и удастся, никто не будет думать о ней иначе, как о племяннице Лили.

— На основе твоих бессвязных выкриков, — проговорил лорд Харткорт, — я могу заключить, что ты рассчитывал, будто герцогиня примет тебя с распростертыми объятиями. Мой дорогой Бертрам, у нее наверняка есть планы в отношении своей племянницы: маркизы, графы, бароны. У них у всех есть огромное преимущество перед простым «высокочтимым», которому, как хорошо известно Лили, всегда не хватает наличных.

— Ты думаешь, дело в деньгах?

— Ну, мне так кажется, — ответил лорд Харткорт. — В конце концов, ей наверняка хотелось бы пристроить свою племянницу как можно лучше.

— Будь все проклято! Вейн, если ты посмеешь сказать, что я недостаточно хорош для племянницы Лили де Мабийон, ты нанесешь мне смертельную обиду! — воскликнул Бертрам. — Может, я и не Крез, когда дело касается денег, но я в тысячу раз лучше тех полумертвецов, которые бродят вокруг игорных столов!

— Возможно, именно поэтому она не хочет, чтобы всякий сброд вертелся вокруг ее племянницы, — предположил лорд Харткорт.

— Ты действительно хочешь обидеть меня! — взорвался Бертрам. — И твои объяснения совершенно не касаются письма. Я считал, что она будет счастлива, когда ее девочка получит приглашение сразу же по приезде в Париж.

— Она получит еще массу приглашений, — сказал лорд Харткорт, — особенно, когда герцогиня приоденет ее.

Бертрам вскрикнул.

— Вспомнил, — проговорил он, — мне надо было еще кое-что сказать тебе, но у меня совершенно вылетело из головы. Ты еще не слышал самых последних слухов?

— Я редко верю слухам, — усталым голосом произнес лорд Харткорт.

Камердинер помог ему надеть халат, и он собрался идти в ванную.

— Подожди. Ты должен выслушать, — остановил его Бертрам. — Я слышал эту новость уже от двух человек. Я уверен, это правда.

— Ну, что там? — нетерпеливо спросил лорд Харткорт.

— Говорят, — начал полный энтузиазма Бертрам, — что сегодня Лили возила свою племянницу к Ворту. На девочке не было ничего, заметь — ничего, кроме шиншиллового манто стоимостью несколько миллионов франков. Лили умоляла Борта одеть девочку, уверяя его, что ей нечего, ну буквально нечего надеть.

— Догадываюсь, кто рассказал тебе все это, — заметил лорд Харткорт. — Наверняка женщина.

При этих словах он вышел из спальни и резко захлопнул за собой дверь.

— Черт подери, Вейн, ты не можешь вот так уйти! — взревел Бертрам. — Как ты считаешь, это правда? — Он подошел к двери спальни и прокричал: — Как ты думаешь, это правда, Вейн? Весь Париж будет говорить об этом!

— Не имею ни малейшего представления, — ответил через дверь лорд Харткорт. — Иди, одевайся к обеду, Берти. Если твой английский воробушек и отправится куда-нибудь сегодня вечером, так только к «Максиму».

— Бог мой, конечно же! — в возгласе Бертрама послышалось удовлетворение. — Спасибо, Вейн, до встречи.

За дверью послышался шум воды, и Бертрам понял, что кузен не слышал его последних слов.

— Спокойной ночи, Хиксон, — сказал он камердинеру, убиравшему вещи лорда Харткорта.

— Спокойной ночи, сэр, — вежливо ответил камердинер, но когда Бертрам уже не мог слышать его, он тихо добавил: — Женщины, все они одинаковы, эти женщины. Они всегда стоили мужчинам слишком дорого.

Он бросил задумчивый взгляд на горку золотых монет на туалетном столике, которые лорд Харткорт выгрузил из карманов. Француженка, за которой ухаживал Хиксон, стоила ему гораздо больше, чем он мог себе позволить на свою зарплату. Он уже на две недели просрочил отправку почтового перевода матери, и теперь чувство стыда не покидало его. Было в этих француженках что-то такое, что зажигало кровь и возбуждало и против чего не было возможности устоять.

Хиксон аккуратно сложил монеты. Он знал, что никогда не возьмет ни пенса из денег лорда Харткорта, как бы ни велико было искушение. И в то же время он спрашивал себя, осмелится ли он заговорить о повышении. Он понимал, что даже те крохи, которые он посылает своей матери, служат для нее огромным подспорьем, и все же он не мог устоять против очаровательного ломаного английского и жадной изящной ручки, которая, казалось, всегда была в протянутом состоянии.

Ужин в посольстве походил на все приемы, которые когда-либо проводились в отделанной деревянными панелями столовой, с лакеем за каждым стулом, с золотой столовой посудой и тяжелыми подсвечниками, увитыми орхидеями.

Лорд Харткорт обнаружил, что его посадили рядом с блестящей графиней Уорвик, которая потчевала его пикантными подробностями из жизни английского двора. Все это она сдабривала революционными идеями о социализме, учении, которое она, к ужасу своих друзей, яростно поддерживала.

— Как поживает его величество? — осведомился лорд Харткорт.

— Все толстеет и временами бывает очень вспыльчив, — ответила леди Уорвик, — но все еще остается знатоком женщин, как выяснил Париж в прошлом году. Миссис Кеппель еще ему не наскучила. Действительно, он никуда без нее не выезжает. И хотя он уже в возрасте, он не пропускает ни одного симпатичного личика.

Леди Уорвик, считавшаяся в былые времена первой красавицей, тихо вздохнула.

— Мы все становимся старше, — проговорила она. — Это очень печально. Берите все от своей молодости, лорд Харткорт, это никогда больше не повторится.

— Вы всегда будете красавицей, — сказал лорд Харткорт так, будто он констатировал всем известную истину, а не делал комплимент.

Она улыбнулась ему — милостивой, лишенной смущения улыбкой женщины, за долгие годы привыкшей, когда ее восхваляют.

— Спасибо, — промолвила она. — А в кого же влюблены вы в настоящее время?

— Ни в кого, — совершенно искренне ответил лорд Харткорт.

— Но вы же теряете время! — воскликнула леди Уорвик. — Мужчины должны быть больше влюблены, гораздо больше, чем женщины, за которыми они ухаживают. Это единственный способ сохранить равновесие полов.

— Приходится верить вам, так как вы основываетесь на собственном опыте, — ответил лорд Харткорт.

Его глаза лукаво блестели.

Леди Уорвик рассмеялась.

— Такой большой опыт, — сказала она, — что в один прекрасный день мне придется сесть писать книгу. Это начинает входить в моду. В своей книге я опишу вас, лорд Харткорт, как очень трудного и крайне опасного молодого человека.

Брови лорда Харткорта поползли вверх.

— Опасного? — изумился он.

— Да, — ответила леди Уорвик. — Потому что вы так сдержанны и хладнокровны, вы заставляете женщин влюбляться в вас, в то время как вы сами держите себя под строгим контролем. Вот и получается, что их сердца разбиваются.

Казалось, лицо лорда Харткорта потемнело.

— Боюсь, ваша светлость, вы плохого мнения обо мне, — сказал он.

Его голос прозвучал резко, что крайне поразило леди Уорвик, ведущую легкую светскую беседу. Но потом она вспомнила, как все шептались о том, что какая-то изумительная красавица, намного старше его, очень жестоко обошлась с молодым лордом Харткортом: она увлекла его, превратила в раба, а затем променяла его на другого, более значительного, кажется, королевской крови, кого она посчитала более желанной и важной добычей по сравнению с неоперившимся юнцом.

«Значит, он ничего не забыл, — подумала леди Уорвик. — Рана все еще болит. Возможно, этим объясняется его цинизм».

Вслух она произнесла:

— Я поддразнивала вас — вы должны простить меня за это. Уверена, вы образец доброты и предупредительности по отношению к слабому полу.

— Это звучит страшно скучно! — запротестовал лорд Харткорт. — Боюсь, характеристики, которые вы даете мне, не очень хороши.

— Если вы приедете в Уорвик в следующий раз, когда будете в Англии, обещаю вам, я опишу ваш характер в самых ярких красках, — улыбнулась леди Уорвик.

— С удовольствием принимаю приглашение, — ответил лорд Харткорт. — Мне говорили, что в это время года фазаны просто великолепны.

— Вы можете приехать тогда же, когда приедет король, — сказала леди Уорвик. — Вы ведь знаете, как он любит пострелять на охоте.

Лорд Харткорт поблагодарил ее, в то же время твердо решив, что никакая сила не заставит его участвовать в бойне фазанов, которую король Эдуард считал удовольствием, а большинство спортсменов не одобряли.

Все почувствовали облегчение, когда ужин подошел к концу и супруга посла подала дамам знак, что они могут оставить мужчин. Зная, что его задача заключается в том, чтобы поговорить с султаном, лорд Харткорт передвинул стул и налил себе еще портвейна.

Вечер был скучным и тянулся очень медленно. Когда мужчины присоединились к дамам, их угостили певицей из Оперы, которая исполняла отрывки из «Кармен».

К облегчению лорда Харткорта, султан собрался уходить. Лорд Харткорт проводил его до машины. Когда он вернулся в гостиную, то увидел там посла, который зевал, прикрывая рот рукой.

— Думаю, мы хорошо сегодня поработали, Харткорт, — сказал он.

— Надеюсь, ваше превосходительство, — ответил лорд Харткорт.

— Полагаю, мне удалось более четко, чем нашим напыщенным политикам, разъяснить точку зрения Англии, — заметил посол. — Как бы то ни было, подождем результатов.

— Да, ваше превосходительство, вам действительно удалось это, — заверил его лорд Харткорт, не имея ни малейшего представления, о чем говорит посол: он совершенно не следил за запутанной перепиской между Марокко и Англией.

— Ну ладно, спокойной ночи, — проговорил посол. — Полагаю, вы поедете в город, Харткорт, к «Максиму», не так ли, ведь сегодня пятница?

— Да, ваше превосходительство.

— Слава Богу, я слишком стар для всех этих пирушек, — сказал посол. — Завтра у нас обедают немцы, если я хорошо не высплюсь, общение с ними выведет меня из себя, а это будет катастрофа.

— Вы правы, ваше превосходительство, — согласился с ним лорд Харткорт, на этот раз прекрасно понимавший, какое значение имеет завтрашний обед.

— Ладно, спокойной ночи, Харткорт. Развлекайтесь, — сказал напоследок посол.

Теперь лорд Харткорт мог уже избавиться от всех регалий. Отстегнув их и передав Джарвису, он схватил цилиндр, перчатки и трость и сел в ожидавшую машину, которая должна была отвезти его к «Максиму».

Еще перед ужином он получил от Генриетты записку, в которой она сообщала, что встретится с ним у «Максима». Записка, написанная совершенно безграмотно и надушенная любимыми духами Генриетты, вызвала у него улыбку. Ему прекрасно было известно, почему она хотела приехать к «Максиму» раньше него. Ему она скажет, что ей хотелось избавить его от лишнего беспокойства, а на самом деле она горела желанием показать своим приятельницам изумрудное ожерелье и услышать их завистливые возгласы до того, как он туда приедет.

Всю дорогу на улицу Мадлен он спрашивал себя, кем считают его приятельницы Генриетты — глупцом или благодетелем. Он понимал, что стоит ему шевельнуть пальцем, и любая из них с радостью поменяется местами с Генриеттой. Он не был слишком скромен, чтобы не знать себе цену. В Париже была масса богатых мужчин, но большинство из них не были молоды, представительны и не имели титула, Более того, большей частью они были женаты, а с женами всегда возникала масса сложностей. Маловероятно, конечно, чтобы женщины из светского общества и полусвета когда-либо встретились, но любовниц никогда не покидало чувство — об этом ему в минуты откровений рассказывала Генриетта, — что жена — это враг, который изо всех сил старается уничтожить любовницу мужа.

— Это вызывает — как бы это выразиться, — рассказывала Генриетта, — ужасное чувство, будто кто-то стоит с ножом за твоей спиной, и ты постоянно сознаешь, что она молится о том, чтобы тебя постигла неудача. Так хорошо, что ты холостяк.

— Когда-нибудь и я женюсь, — ответил лорд Харткорт. — У меня в Англии большой дом, богатое поместье, и рано или поздно мне придется подумать о наследнике.

— Как ты думаешь, мне пойдет свадебный венок? — спросила Генриетта. — Тебе придется жениться на мне, чтобы выяснить это.

Она шутила, и они оба смеялись над ее словами. Дамы полусвета знали свое место и редко, можно сказать, никогда не покушались на те права, что принадлежали исключительно женам.

Теперь же, к досаде лорда Харткорта, ему опять вспомнился тот разговор. Наследник! Да, ему очень скоро придется задуматься об этом. Его сердце замерло от отвращения при мысли о девушках, которых начинают вывозить в свет, и об их мамашах, бродящих по бальным залам Лондона. В глубине души он понимал — Генриетта была права, когда говорила, что иметь женатого покровителя утомительно. Женатый мужчина должен сидеть дома с женой, но, Боже мой, при такой жене ему это быстро наскучит.

«Что со мной? Почему я так серьезен сегодня?» — спрашивал себя лорд Харткорт.

Он знал, если быть честным, что он совсем не стремится к «Максиму», и он вряд ли получит удовольствие от вида Генриетты в изумрудном ожерелье, стоившем ему таких денег.

Первым, кого он встретил у «Максима», был его кузен Берти, который стоял, облокотившись на перила, и выглядел весьма расстроенным.

— Она не пришла, — сообщил он лорду Харткорту.

Лорд Харткорт огляделся, будто решив, что Берти не заметил очевидного.

— Ну, а там наверняка герцогиня? — спросил он, разглядывая большую шумную группу в углу и думая, что невозможно не заметить Лили де Мабийон, эту стареющую блондинку с эффектными драгоценностями, и сидящего рядом с ней зловещего барона фон Кнезбеха.

— Все та же компания. Нет маленькой Гардении! — жаловался Бертрам.

— Полагаю, герцогиня заперла ее в своей комнате, чтобы уберечь от таких волков, как мы, — поддразнил его лорд Харткорт.

Тут он заметил, что к нему через толпу пробирается Генриетта. Выглядит она великолепно, с удовлетворением подумал он. Белое шифоновое платье прекрасно сочеталось с изумрудным ожерельем, рыжие волосы украшал огромный султан из страусовых перьев. Туалет дополнял такой же веер.

— Что мне делать? — спросил Берти. — Вейн, ты должен помочь своему другу.

Внезапно лорд Харткорт почувствовал жалость к кузену.

— Побудь немного с Генриеттой, — сказал он. — Я попробую все выяснить.

Он пересек комнату и, подойдя к столику, за которым сидела Лили де Мабийон, склонился над ней.

— Позвольте поблагодарить вас за восхитительный вечер, — проговорил он.

Герцогиня обернулась.

— О, лорд Харткорт, как это мило с вашей стороны. Но это я должна благодарить вас. Я слышала, что вы проявили исключительную сердечность по отношению к моей племяннице, когда она так неожиданно приехала.

— Я был счастлив сделать все, что в моих силах, — заверил ее лорд Харткорт. — Надеюсь, она уже отдохнула после своего длительного путешествия.

— Гардении сегодня намного лучше, — сказала герцогиня. — Но, конечно же, она не могла приехать сюда со мной. Вы же понимаете, юной девушке не пристало появляться здесь.

Лорд Харткорт был слишком изумлен, чтобы продолжать расспросы. После небольшой паузы герцогиня закончила:

— Но вы должны навестить нас, и она должна сама поблагодарить вас за вашу заботу. Как насчет завтрашнего чая? Обещаю вам настоящий английский чай. Я сама всегда пью только английский.

— Я думал, что вы столь великодушно пригласили меня на вечерний прием, — медленно проговорил лорд Харткорт.

— Ну, конечно же, я жду вас завтра вечером, — заверила его герцогиня, — без вас прием будет неудачным. Но вы приходите и на чай, ведь никого больше не будет — только Гардения и я, и мы сможем поговорить об Англии. Я очень скучаю по родине, и, боюсь, Гардения тоже скоро соскучится. В половине пятого — я очень расстроюсь, если мы прождем вас напрасно.

Она протянула руку, и лорд Харткорт понял, что его отпускают. В то же время он чувствовал себя в замешательстве. И вдруг ему показалось, что он понял, в чем дело! Герцогиня хотела пристроить свою племянницу как можно лучше, а кто может быть более престижной партией, чем он сам!