Девушка с юга

Преступление

Разные бывают преступления. Если украдешь, набьешь кому-нибудь шишку на лбу, обругаешь человека, общество считает тебя виноватым и ты получаешь положенное по закону. Там все ясно. Но вот мне временами начинает казаться, что однажды и я участвовал в преступлении, хотя ни в одном кодексе законов нет статьи, по которой можно было бы меня судить.

Наверное, юристы осмеют меня: какая, мол, чепуха — в нашем обществе не может быть преступлений, за которые не предусмотрено кары...

Что ж, теперь я не хочу скрывать того, что произошло. Судите сами!

Мне было тогда двенадцать лет, и я, наверное, плохо понимал разницу между черным и белым, а может, и вовсе не понимал. Прошло десять лет, я стал взрослым и знаю, что в жизни есть неписаные законы, но и сейчас, сказать по правде, не совсем ясно понимаю, насколько велика была моя вина...

Но когда я смотрю на печальную Анархан, у меня болит сердце. Мне жаль эту‚ ни в чем не повинную девочку, снова снова вспоминается мой поступок.

...Я привязал коз и перелил надоенное молоко в казан, чтобы поскорее вскипятить. Но к вечеру прошел дождь, кизяк отсырел, и я не мог развести огня. Дул изо всех сил‚ но только зола летела вверх и сыпалась в молоко, а кизяк не загорался. Я вышел за дверь и увидел, что уже стемнело. «Хоть бы Ашир приехал!» — думал я, глядя в ту сторону, откуда ждал брата. Никого не было видно... Я опустил голову и поплелся к дому.

— Айдар! — услышал я и вздрогнул от неожиданности.

Повернулся — Джамал. Тетка моя. Я побежал ей навстречу.

— Ашир приехал? — спросила она тихо, как будто боялась, что услышит кто-нибудь чужой.

Я ответил.

— Когда же он явится? Дело очень важное... Подождать, что ли?

Тетка поглядела опасливо по сторонам и вошла в дом. Я пожаловался, что не могу разжечь кизяк. Она погладила меня по голове и сказала:

— Скоро, сиротка мой (она так называла меня и я не обижался, привык, вроде бы это ласковое слово), избавишься от ложек да плошек.

Я бросился ее обнимать.

— Вы‚ нашли джене?

Она кивнула.

Тут я завопил от радости во весь голос. Тетка зажала мне рот.

— С ума спятил?

Она очень разозлилась, но потом успокоилась. Еще бы! Она ведь знала, как мне тяжело возиться с хозяйством. Я спросил, кто будет моей джене, — в айыле девушек на выданье много.

— А ты не разболтаешь? — говорит тетка и смотрит недоверчиво.

— Да что я, дурак последний, что ли? Не скажу никому!

Но она все-таки не сразу поверила, долго стращала:

— Смотри, если узнают, что берем девушку, которая еще учится, твоего брата арестуют!

Потом сказала. Оказалось, моей джене будет дочь Арстана-аке Кайры-эдже!

Выполнять хозяйкины обязанности было настоящим мученьем. Дом наш стоял в самом конце айыла, и жили мы с Аширом вдвоем. Брат старше меня на девять лет. Отец помер, когда мне было лет пять, я его не помню. Но хорошо помню, как около года назад умирала мать...

Нас с Аширом называли круглыми сиротами. Некому было постирать, приготовить еду, убрать в доме, все приходилось делать самим, изредка заглядывала младшая сестра нашей матери Джамал. Но у нее самой были малые дети, да и жила она в другом конце айыла. Куда ей за нашим хозяйством смотреть, со своим бы справиться! Ашир почти не занимался домашними делами, еще бы, — взрослый джигит, жених! А с тех пор, как стал секретарем сельсовета, совсем заважничал, являлся домой в полночь, а иногда и вовсе не ночевал дома. Вот я и сражался с хозяйством один на один. С утра-то я в школе, а потом и пошло: дрова, козы, мельница, обед, огород... Если у Джамал выдавался свободный час, она приходила постирать, испечь хлеб. По правде сказать, меня зло брало, когда я смотрел на других ребят: Учатся спокойно, обуты, одеты, накормлены, играют сколько хотят. «Хоть бы нашелся человек, который готовил бы нам еду, тогда и я жил бы, как все ребята!» Я прямо готов был плакать от такой беспросветной жизни. Иногда даже посылал проклятия Аллаху за то, что он забрал к себе моих родителей (тогда я был верующим) но тут же пугался: как бы Аллах не услышал и не отомстил... «Если бы Аллах был милостивым, он давно бы меня пожалел. Врут, должно быть, что есть Аллах, — думал я, а потом спрашивал сам себя: — А кто же держит небо и землю? Почему небо не падает на нас? И как это можно из обезьяны сделать человека? Почему сейчас из обезьян не получаются люди?»

Однажды вечером я сидел один, подогревал ужин. Огонь разгорелся жарко, и вдруг пламя лизнуло полу моего чапана. Материя вспыхнула, я с ревом выбежал во двор. К счастью, во дворе была яма с водой, я прямо в нее и кинулся. Ну, конечно, ожоги остались, дней десять пролежал в районной больнице, а когда вернулся, тетка пристала к Аширу:

— Женишься ты или так и будешь ходить растяпой? Не жалко тебе‚ несчастного сироту? — и она погладила меня по голове.

Аширу, должно быть, вовсе не жалко было сироту. Он буркнул:

— Не ротозейничал бы, ничего бы и не случилось.

На меня же свалил вину, а! Тетка так и подскочила:

— Чем провинился сиротка, чтобы вместо жены готовить тебе обед? Если сейчас же не пообещаешь жениться, я заберу Айдара к себе, слышишь?

Решительность тетки проняла все-таки моего брата.

Он долго сидел молча и рукояткой камчи ковырял землю, потом сказал:

— Ты сначала найди девушку, которая пойдет за меня, а потом приставай.

Тетка, глядевшая на брата насмешливо, будто хотела сказать: «Ну-ну, что же мы услышим от нашего джигита?» — просияла:

— Найдем, найдем. Ты только согласие дай!

Ашир, не подымая головы и продолжая ковырять рукояткой камчи землю, ответил:

— Найдете девушку — женюсь.

Этим и кончился разговор. У меня от радости дух захватило: еще бы, исполнится мое заветное желание, будет джене, избавлюсь от постылой посуды, стану играть, как все ребята, учиться буду хорошо. А дрова собирать, вертеть мельницу, коз пасти — ну, это ничего, это для меня и не работа!

Прошло несколько дней — и вот тетка сообщает мне имя моей будущей джене.

Кайры-эдже я хорошо знал. Она училась у нас в школе, в девятом классе. Разговорчивая, насмешливая — никому спуску не даст. И красивая! Тоненькая, лицо смуглое, под правым глазом хорошенькая родинка. Глаза большие, а когда говорит, всегда улыбается так, что зубы сверкают. Все ребята из старших классов были в нее влюблены, я сам слышал, как они говорили. Еще я слышал, что Кайры любит своего одноклассника Джаныбая и будто бы они уже сговорились пожениться.

Мне даже не верилось, что Кайры-эдже будет моей джене. Отец у нее погиб на войне, мать работала в колхозе. Детей трое: Кайры — старшая‚ средняя Шаир, младший — Сапарбай, мы с ним в одном классе.

Тетка дождалась Ашира. Он приехал через полчаса. Они ушли в комнату и начали шептаться. Меня тетка прогнала спать: «Это не для маленьких, ты устал, иди ложись». Мне обидно стало, что со мной обращаются как с ребенком, и очень хотелось узнать, о чем секретничают. Я потихоньку встал, подошел на цыпочках к двери и стал подслушивать. Сначала ничего не мог разобрать, потом услыхал, как Ашир произнес:

— Не могу я платить калым пять тысяч.

— А без калыма жену не найдешь. Холостяком прожить хочешь?

Ашир долго молчал. Тетка не выдержала:

— Ну так как же?

— А приданое у нее хорошее?

Тетка быстро заговорила, только тихо очень, я опять не расслышал ни слова. Ашир вроде бы согласился.

— А нарядный чапан мне сделают? — спросил он.

— Это уж обязательно, — уверенно оказала тетка.

— Ну, смотри, если девушка придет без приданого, я ее на другой день отправлю обратно!

Тетка не ответила. Потом говорит:

— Да, я совсем забыла: с тебя еще причитается союзш[7].

— Не дам! — Ашир вскочил. — Лучше я не женюсь.

Тетка закричала на него:

— На сорок условий согласился, на сорок первое не согласен? Знаешь сам: у кого есть дочь, у того есть и прихоти. Нашла ему дешевую жену, всю душу вымотала, а он еще отказывается! Теперь все платят калым в десять тысяч, понял? Союзш не хочешь послать, от дедовских обычаев отрекаешься!

Ашир сдался.

— Ладно, сватай! Только помни: приданое будет плохое — скандал выйдет.

Так закончился этот секретный разговор. Я поскорее лег и притворился, что сплю, даже захрапел. Тетка пожалела:

— Сиротка бедный, измучился, истаял совсем...

Мне самому себя стало жалко, чуть не расплакался.

А брат поскреб в затылке и пробурчал:

— Все ребята худеют, когда растут...

Все-таки заснул я в хорошем настроении, радовался, что будет джене. Но сон приснился беспокойный, — должно быть, оттого, что думал много. Будто Кайры-эдже убежала со своим Джаныбаем. Ее мать Зейнеп плакала в голос и проклинала Джаныбая: «Умереть бы тебе молодым...» Моя тетка виновато молчала, а брат радовался: «Хорошо, что не отдал свои кровные пять тысяч, вот бы попался!»

Я с испугу, проснулся. Еще только рассветало. Сердце стучало громко и часто. «А вдруг Кайры-эдже и вправду убежит?» — подумал я. Пошел в другую комнату. Ашир еще спал, и на лице у него было такое же выражение, как я видел во сне: словно он очень доволен, что не заплатил калым. Я поскорее подоил коз, выгнал их, кое-как перекусил и побежал в школу. Боялся, не сбежала ли и впрямь Кайры-эдже! Сердце забилось еще сильней. Вот и остался без джене! И Сапарбай, брат Кайры, не пришел. Ну конечно, если сестра сбежала, с каким лицом он в школу придет? Первый урок была арифметика. Я ничего не слышал и не понимал, думал только о своем сне. На второй переменке опять побежал в девятый класс. Моей джене не было. Зато Джаныбай-аке сидел и весело болтая с товарищами. «Если человек, с которым она должна была убежать, в классе, то как же она убежит?..» — подумал я, и мне стало легче. Зря беспокоился...

На другой день встретил Кайры-эдже по дороге в школу. Она шла с двумя девушками и, когда увидела меня, покраснела и отвернулась. Я обогнал девушек, потом обернулся. Подруги что-то со смехом сказали Кайры, а она на них с кулаками.

И с тех пор я уже не видел, чтобы Кайры-эдже смеялась и шутила. На переменках сидела на своей парте, ни с кем не разговаривала и все о чем-то думала, думала. Если замечала меня, щеки у нее делались красными, она спускала глаза, и я смотрел и радовался, что она будет моей джене. Она от моего взгляда краснела до кончика носа, а мне было приятно, что джене меня стесняется.

Думали устроить свадьбу Ашира во время школьных каникул, но директор вдруг заявил, что никто не имеет права жениться на девушке, которая еще учится. Даже Ашир испугался: «Ежели не уговорим директора, все пропало». А про меня и говорить нечего — совсем приуныл, похудел от переживаний.

Я и не понял, как все это уладилось. Сердитый директор сам пришел на свадьбу, сидел на почетном месте и пил за счастье моего брата и моей джене. От радости я места себе не находил. Как хорошо все устроилось! Свадьбу праздновали два дня. Кайры-эдже по обычаю привели к нам в дом. Все домашние обязанности перешли к джене, мне стало легко и хорошо. Ни котла, ни чашек, ни за водой ходить, ни огонь разжигать! Я очень старался понравиться джене, подружиться с ней. Помогал убирать в доме, приводить все в порядок, застилать постель. Но, сказать по правде, один только я в доме был весел и всем доволен. А моя джене все вздыхала, хмурила брови, никогда не смеялась. Хозяйством она занималась прилежно, только как-то невесело. Ну, я понимал, почему моя джене так себя ведет: попала в чужой дом, не привыкла. А вот брата какой шайтан задел? Злой, угрюмый, на все кривит рот. Мало того — на другой день после свадьбы отвел в сторону мою тетку и спрашивает:

— Я ведь вам говорил?

Собрал на лбу морщины и глядит со злостью.

Тетка как ни в чем не бывало: «А что такое случилось?»

Ашир от ее спокойного тона прямо взбесился. Как стукнет кулаком:

— Где же хваленое приданое? Уж не говорю, что чапана так и не сшили, а ведь я отдал свои кровные пять тысяч.

Тетка сморщила нос — значит, злится.

— Твой отец умер не за деньги, а своей смертью, так? Что же рычишь теперь? В доме человек прибавился, а ты меня бранишь! Получил суженую, она за вами обоими присмотрит, ваш дом согреет, а ты, дурень, злишься...

Ашир только покачал головой.

Не помню, сколько времени прошло. Приходит Ашир домой, никому не говорит ни слова, усаживается и достает газету. Читает и даже зубами скрипит.

— Вот и началось, пришла беда в дом, так я и знал. Джене молча хлопотала по хозяйству. Я сидел возле очага, подбрасывал дрова и поглядывал на брата. Ашир достал махорку, оторвал кусок газеты, закурил, посмотрел на нас, прищурившись от дыма, да вдруг как заорет:

— Не жену, а несчастье я себе взял!

Я вытаращил глаза, ушам своим не поверил. Джене быстро глянула на брата.

— Что же плохого приключилось с вами из-за меня?

У нее на густых ресницах показались слезы, две слезинки упали на пол.

— Да уж чего хуже!

Ашир сунул ей газету. Я сидел молча, потому что все равно ничего не понял. Джене прочла, вздернула правую бровь и рассмеялась — только неискренне, через силу:

— Смотрите-ка, Тагай пошел в гору!

И снова занялась хозяйством. Я поднял газету. Это была наша областная газета. На третьей странице напечатана заметка, которая называлась «Обделали дело!» Заметку написал один человек из нашего колхоза — Тагай. У вас его некоторые недолюбливали, называли «материалчи», говорили, что он только и ищет плохое. Тагай написал про нашу Кайры, как она хотела учиться, а ей не дали, продали замуж по старому обычаю. Виноват в этом секретарь сельсовета Ашир Кадыров. А помог в таком бессовестном деле директор школы Сарымсаков, который на свадьбе напился допьяна за счастье товарища Кадырова и его «любимой» невесты. В конце статьи было написано, что необходимо местным властям принять соответствующие меры. Ашир как будто ждал, пока я дочитаю.

— Понятно? — ехидно спросил он. Я не ответил, я-то в чем виноват?

Поели и легли спать. Было тоскливо, я не мог заснуть. А что, если брата засудят? Вот беда-то! Джене все равно, она вернется к матери и будет себе жить-поживать, а каково мне? Грязью зарасту. Очень было горько, что такой скандал получился с моей джене. Я обвинял во всем тетку Джамал. Что, не было в айыле других девушек, кроме Кайры-эдже?

Вспоминал свое прежнее житье и просто плакал с досады. Вот арестуют брата. Тагай станет секретарем, тогда посмотрим, каково ему придется. Про других-то легко писать в газету... А если бы случилось так, как в моем сне, и Кайры-эдже сбежала со своим Джаныбаем, тогда бы никакой беды нам не было. И почему она не убежала?

С этими мыслями я и заснул. Проснулся утром, смотрю — в соседней комнате Зейнеп-эдже и моя тетка усадили между собой джене и уговаривают. Джене слушает молча, опустив голову. Я насторожил уши, слышу, ее мать говорит: «Если скажешь, что за тебя взяли калым, зятя и меня обвинят. Ты тверди одно: «Какое ваше дело? За кого хочу, за того и выхожу, все по закону». А моя тетка только просит: «Сделай так, милая, не то Ашира под суд отдадут». А джене все молчала и молчала.

Немного погодя из райкома приехал человек, вызвал мою джене в контору и начал расспрашивать. Ашир сидел‚ дома и твердил: «Не жену взял, а несчастье на свою голову». И уж не знаю, что там говорила джене, но только Ашира и директора не засудили. Все были очень довольны моей джене. Одно плохо — и Ашира‚ и директора с работы уволили. Об этом я не особенно горевал: если, есть голова на плечах‚ так и дело найдется.

Но Ашир ужасно страдал оттого, что больше не работает секретарем. Он никуда не выходил, пожелтел часто посылал меня в магазин: «Поди принеси водки». И все попрекал джене, а она плакала и только спрашивала: «Еще что скажете? Не все у вас?» Ашир говорил: «зря я на тебе женился. С тех пор, как ты переступила порог, на меня посыпались несчастья. Кадым заплатил, на той деньги истратил, а теперь меня из секретарей прогнали». — Он очень тяжело вздыхал. Джене вытирала слезы уголком головного платка и спрашивала его: «Что вы привязались ко мне, как оса? Прогнать мена хотите? Так я сама уйду». Ашир как закричит: «Куда это ты пойдешь? Пять тысяч маменька твоя получила и проела!» Помолчал немного и опять: «Я, значит, для тебя оса? Жалю тебя, как оса?» И всячески ругал джене. Когда про нее уже сказать было нечего, прицепился к ее матери: «Ну и хитрая у тебя мать! Деньги взяла, а чапан так и не сделала». Джене молчала. «А твоего отца, кажется, прозвали Арстан[8]. Не подходит паршивему имя Арстан, а?» Тогда джене не выдержала: «Стоит ли тебя слушать, чепуху говоришь!» Вместо «вы» сказала «ты». Ашир: «Я не корова, которой ты сена задаешь. Разговаривайте повежливей. Я вам как-никак муж!»

Назавтра, когда я пришел из школы‚ джене назвала меня умным мальчиком, накормила хлебом с маслом, а потом спрашивает:

— Можно тебе поручить одно дело?

— Можно.

— Никому не скажешь?

— Никому. И сам читать не буду.

Я догадался, что она хочет передать кому-то письмо.

Она протянула голубой конверт:

— Вот отнеси и отдай почтальону.

Я посмотрел: письмо для Асылкан-эдже, которая училась во Фрунзе в институте. Я все-таки не выдержал, осторожно распечатал и прочел, что там такое секретное написано. Сначала джене посылала подруге привет, потом жаловалась, что ей не удалось на учебу поехать, а потом было про Ашира: «Если бы Ашир обращался по-человечески, разговаривал ласково, я ни на что не жаловалась бы. А он только ругает меня самыми последними словами. Разве можно жить с таким человеком? Мне совсем не хочется губить вот так свою жизнь, поверь. Но не могу пока придумать, как уйти. Если сумею разойтись с ним, то на будущий год приеду во Фрунзе учиться».

Я не знал, что делать. Если показать Аширу, он изобьет джене. А если джене уйдет, тогда что? Вот я и решил письмо разорвать, а джене соврать, что отослал.

Со страхом я ждал того дня, когда джене уйдет. А ждать пришлось недолго.

Я еще не встречал такого сварливого человека, как брат. Если джене собиралась на работу пораньше, он ворчал: «Куда это вы спешите со всех ног? Рассердится на вас кто, если в срок не придете?» Если чуть запаздывала домой, приставал: «С кем вы так заговорились, что не заметили, как солнце зашло?» Джене не обращала внимания на его слова и делала свое дело. Ашир не успокаиваться, посылал меня следить за джене: «Расскажешь, с кем она встречается, с кем разговаривает. — И пугал: — Смотри не вздумай скрывать! Берегись тогда». Я его боялся и рассказывал все, что слыхал, о чем джене говорила со знакомыми женщинами.

В воскресенье брат возвращался с базара и встретил Шакир-аке и Касым-аке. Они, должно быть, выпили. Бросились навстречу, как будто увидели своего близкого друга.

— Ашир, дорогой, все ли у тебя в порядке? — спрашивает Шакир.

— Ашир, друг, как твои домашние дела? — подхватывает Касым.

И оба хохочут. Ашир понял, что они пьяные, и проехал мимо, не ответив. Отъехав метров сто, обернулся и видит, что они о чем-то говорят и со смеху покатываются. Ашир разозлился: «Что у меня, нос кривой и рот на сторону, чего они смеются?» Вернулся к ним.

— Почему это вы спрашивали о моих домашних делах?

А те двое поглядели друг на друга с удивлением и опять захохотали.

Шакир прищурил глаз.

— Ашир-друг, это большой секрет, и пусть он лучше в землю уйдет.

— Понятно? — подмигивает Касым.

— Скажите, друзья, что за секрет такой, — просил Ашир.

— Секрет — то, что мы знаем, — отвечают ему.

Ашир понял, что не стоит унижаться и расспрашивать, хлестнул коня и уехал. А они вслед кричат:

— Жене привет передай!

«Не, зря, должно быть, они смеялись, что-то есть!» — думал по дороге Ашир. А когда приехал, несколько раз ударил плетью джене.

Меня в это время дома не было. Прихожу — джене нету. Ашир сидит один понурив голову.

— А где джене? — спрашиваю.

— Умерла твоя джене.

Я понял что случилось и без расспросов. Джене выполнила, что задумала, и распрощалась с нами навсегда...

Опять все хозяйство свалилось на мою несчастную голову. Много раз мы посылали разных людей к джене, но она отвечала одно: «Если я еще раз переступлю порог этого дома, меня не стоит называть человеком». Наконец пошел к ней сам Ашир, повинился. «Пусть не зовут меня мужчиной, если я когда-нибудь подниму на тебя руку»‚ — клялся он, но она от своих слов не отступила.

Остались мы снова вдвоем и зажили, как прежде.

Вот однажды, когда Ашир был в поле, я пригнал коз домой, подоил, слил молоко в казан и накладывал в очаг кизяки. Вдруг входит джене со своей матерью. Я решил, что пришли за вещами; знают, Ашира дома нет!

— Не входите в дом! — закричал я, едва переступили порог. Ашир мне наказывал: «Если, когда меня не будет дома, придут за вещами, ты плачь, кричи и ничего не отдавай».

Зейнеп-эдже, кажется, поняла, почему я закричал, и говорит:

— Не бойся, мы ничего не возьмем. Я привела обратно твою джене.

Джене, ни слова не говоря, обвела глазами комнату. Я не верил:

— Вы меня обмануть хотите...

— А где брат?

Я сказал, что его уже два дня нет дома.

— Совсем исхудал, сиротка! — пожалела меня Зейнеп-эдже и велела дочери, чтобы та сама вскипятила молоко.

Я молчал. А джене, как будто только и ждала приказания, сразу принялась разжигать кизяк. Зейнеп-эдже посидела немного и ушла домой.

«Что за чудо! Сон или не сон?» — думал я, не смея подойти к джене. Она похудела. По дороге к нашему дому она, наверно, плакала, потому что глаза были красные, Когда кизяк разгорелся, джене вымыла посуду и стала подметать пол.

— Вы только на один раз пришли? — спросил я.

Джене взглянула мне прямо в лицо и ответила:

— Больше не уйду.

Отвернулась, но я заметил, что она вытерла слезы.

— Обманываете. Я знаю — вы учиться хотите.

Джене резко повернулась ко мне: «Прочел?»

Я виновато опустил голову. Она положила руку мне на правое плечо и говорит:

— И брату рассказал?

— Нет‚ — затряс я головой.

— Правду говоришь? — Джене подняла мою голову за подбородок и посмотрела в глаза.

Мне стало ее очень жалко.

— Правду, можете верить.

Она поверила, погладила меня по голове.

— Ты умный мальчик. Если расскажешь брату, он меня ни на один день в доме не оставит. Не проболтайся смотри.

И она заплакала.

— Не скажу, джене, разве я ненормальный!

Теперь я знал, что она вернулась насовсем, только не понимал: как же так — то не хотела возвращаться, когда упрашивали, а то сама пришла... Наверное, хотела, чтобы подольше уговаривали. А когда увидела, что нам надоело, сама не выдержала. Так я решил. Но было совсем не так... Я не сразу догадался‚ в чем дело.

Вечером пришел Ашир. Он сначала не поверил глазам, но обрадовался.

— Как же ты переступила порог? — улыбаясь спросил он.

— А вы совсем надежду потеряли? — вопросом ответила джене.

— Ладно, не надо так говорить. — заспешил брат.

Теперь они зажили мирно, не ссорились, как прежде. Джене часто говорила, что ее мутит, и все жевала соль. Я сказал об этом тетке Джамал, она очень обрадовалась. Я спросил, чему она радуется, но тетка не ответила. А джене начала сильно поправляться. Тут уже я понял, что будет маленький, и тоже был рад — больше всех, наверное!

Но Ашир совсем не обрадовался. «Вот почему вы вернулись! Я думал, что по мне соскучились, а дело-то вот в чем!» Я не понял, почему он так говорил. Но с этого времени в доме снова пошла грызня. Ашир вел себя хуже, чем раньше. С утра искал повода, чтобы прицелиться к джене. «Дорога открытая, тебя никто здесь не держит». Джене плакала, как маленькая... «Правильно вы говорите, правильно, только второй раз этого сделать не могу».

Когда у джене начались схватки, я бегал по айылу и всем объявлял, что джене родила сына. И получал суюнчи. И совсем не огорчился, когда оказалась, что родилась девочка. Сообщил об этом Аширу, а он меня ударил: «Ты за девчонку хочешь суюнчи?» Три дня он не ночевал дома, и, по правде говоря, я был недоволен, что он — мой брат. Хорош брат, нечего сказать! Ну сами посудите, можно ли обвинять жену, что она родила девочку, и сердиться за это? Разве это по-человечески? Бедная моя джене горько плакала, заболела от обиды.

На четвертый день тетка привела Ашира. Он не спросил, как себя чувствует джене, а начал издеваться:

— Разве порядочные девок рожают? — На дочь только взглянул и отвернулся.

— Как бы то ни было, ребенку надо дать имя, — сказала тетка.

Брат махнул рукой:

— Не все ли равно, как девчонку назовут?

В конце концов пришла мать джене и сказала:

— Пусть мою внучку зовут Анархан!

Это имя всем понравилось, мы согласились. Анархан росла завидной девочкой. Мы с джене вдвоем возились с ней. Через полгода Анархан хорошо сидела и, когда видела нас, протягивала ручонки, прыгала. Джене очень любила ее и гордилась, что у нее такая хорошая, красивая дочка. Она прижимала Анархан крепко-крепко, и слезы текли по ее лицу.

Время шло. Я ни разу не видел, чтобы Ашир приласкал дочь, не слышал даже, чтобы он сказал «дочка моя». И Анархан боялась его, как чужого, пряталась от него, прижималась к матери, как только Ашир входил в комнату. Руки у моей джене все время были заняты. Когда дочка плакала, Ашир закуривал или начинал играть на комузе, не обращая на девочку внимания. Джене очень горевала, что отец так обращается с дочерью. Ашир говорил: «Ничего моего в ней нет...» И правда, Анархан не была на него похожа. Мне хотелось, чтобы и в будущем она не стала такой жестокой и угрюмой, как он. На другую осень Ашира сделали завхозом. Он бывал дома только раз в неделю. Ну, я этому был рад: «Глухое ухо лучше подслушивающего».

Однажды ночью меня разбудил чей-то громкий голос. «Ашир, наверно», — подумал я и хотел снова уснуть. Но сердце будто чуяло беду, не спало. Ашир, приехав вчера, заявил: «Почему это ты не постелила мне постель заранее? Знала ведь, что я буду дома!» И не остался ночевать. «А сегодня опять ссора! — подумал я. — Будет ли этому конец?» Зажмурил глаза покрепче и старался не слушать, спать. Джене тяжело вздыхала. Я уже не сомневался: «Ашир явился». Но вот снова раздался голос — чужой! Я с испугу чуть не заорал, но вовремя зажал себе рот. Да, у Ашира голос не такой басовитый. Кто же это там с моей джене? Я прислушался. Джене всхлипывала.

— Не плачь, джаным, — говорил тот голос. — Не понимаю тебя! В наше время ты живешь с человеком, который бьет тебя. Муж — плетка. Не могу вытерпеть такого. Добьюсь, чтобы Ашира отдали под суд, а тебя развели с ним.

Джене заплакала еще сильнее. Теперь я узнал, кто это говорил: Зарлык, сын Сарымсака-аке. Он вернулся из армии и теперь работает на шахте неподалеку. Отец велит жениться, а он отвечает: «Отец, вы отсталый человек. Мы — советская молодежь. Если мы пойдем по вашему старому пути, будем жен покупать за калым, нам перед партией позор! Я женюсь только на той, которую полюблю». И Зарлык, оказывается, любит мою джене!

— Джаным, Кайры моя, я без тебя не могу жить. Дай мне ответ!

— Нет! — сказала джене.

— Почему нет? Как ты можешь жить с Аширом, не слыша ласкового слова? Ты пойми, жизнь человеку дается один раз‚ — уговаривал Зарлык.

Джене крепко обняла его:

— Ты еще молодой, жизни не понимаешь.

— Я не мальчишка. Ты просто не любишь меня, потому и не соглашаешься.

— Эх, мужчины, — вздохнула джене, — вы ничего не понимаете. Я мужа не люблю, а разойтись не могу.

Зарлык заговорил резко, твердо:

— Я одного не понимаю: как можно жить с человеком, которого ненавидишь? Я бы и дня не прожил! Часа не прожил!

Джене зажала ему рот:

— Тише! Мальчик проснется...

— Пусть проснется, пусть хоть Ашир придет — я не боюсь!

Джене помолчала, потом говорит:

— Ты хочешь меня сделать несчастной?

— Я хочу счастливой тебя сделать‚ — тихо сказал Зарлык.

— Не трудись понапрасну, Зарлык-джан, я тебя люблю, но с Аширом разойтись не могу.

— Неправда, что любишь. Если бы любила, вышла бы за меня замуж.

— Анархан будет жить с нами, вырастет счастливой. Теперь не старое время.

— Нет, не могу я. Совесть не позволяет, — ответила джене и снова тяжело вздохнула.

— Согласна?

— Нет!

— Значит, не любишь!

Зарлык пошел к дверям. Вы когда-нибудь видели, как кошка подстерегает мышь? Если видели, то можете представить, в каком я был состоянии. Я сжал кулаки и весь напружинился. Хотел было броситься на Зарлыка, но понял, что это он со мной разделается, как с мышью, а не я с ним. Джене повисла у него на шее.

— Люблю тебя! Только... — И она заплакала.

— Нет у тебя сердца! — ответил Зарлык и вышел, хлопнув дверью.

Я не знал, что делать, и снова лег. Джене плакала, вздыхала, я же готов был ее живьем проглотить, только не находил слов, чтобы высказать ей все. Тут заплакала Анархан. Джене вскочила.

— Анар-джан, ты мое мученье... — Она стала целовать девочку.

Я не выдержал:

— Не смей целовать Анар своими погаными губами!

И закричал, и заплакал. Джене так и замерла.

— Ты не спишь?

Я ругал ее как только мог. Она обняла меня, упрашивала, целовала:

— Мальчик, милый, не говори брату. Он выгонит меня. Что тогда будет с нашей Анархан?

Слезы лились у нее градом. Но я все равно не жалел ее, я ее ненавидел.

— Ты же не хочешь, чтобы Анар осиротела?

Я и не думал про Анархан, я только ждал утра. «Она опозорила моего брата, она любит Зарлыка. Как же я буду смотреть брату в глаза, если скрою? — думал я. — Лучше смерть, чем такой позор».

Я обещал джене, что никому не скажу, успокоил ее и пошел в школу. А в школе отпросился, разыскал Ашира и все ему рассказал.

Короче — они развелись. Джене не хотела уходить, упрашивала простить ее, но Ашир не согласился. Через три месяца он женился во второй раз. Тогда только моя бывшая джене вышла замуж за своего Зарлыка. Она встретила меня однажды на улице, погладила по голове и сказала:

— Перестань сердиться. Мы поссорились, но я тебя люблю по-прежнему, как младшего брата.

Я не поддался на ласку. Сама виновата!

И вот прошло десять лет. Моя джене (то есть, теперь уже не моя джене!) родила еще троих детей. У Ашира тоже два сына от второй жены. И еще дочка. Ашир и с новой женой ссорится каждый день, в доме сумятица, разлад. Кайры-джене живет с мужем ладно, только... только Анархан ни к одному дому не пристала. Трудно ей, грустная такая...

— Твой отец — Ашир. Это наш дом, уходи, — говорят ей, поссорясь, дети Зарлыка.

Как же ей не быть грустной, если приходится лить слезы и чувствовать себя без вины виноватой? Конечно, без вины... И вот, когда я гляжу на Анархан, мне иногда начинает казаться, что я был соучастником в тяжелом преступлении.