Дикие

1

Дверь растворилась медленно и бесшумно. «Странно», — подумала Лоренца, потому что после той глупой угрозы похищения невидимые системы охраны в доме поддерживались в действии постоянно. Она толкнула тяжелую почерневшую средневековую дверь. Она знала на ней каждую трещинку; ее прабабка перевезла эту деревянную дверь, вместе с остальной обстановкой особняка, семьи Котсволдсов, через всю Атлантику в Пенсильванию. В течение 23 лет — всю свою жизнь — она представляла себе различные фантастические картины в инкрустированной орнаментом двери, ожидая, что ее откроют.

— Да где же все? — позвала она, ступая на старые йоркские каменные плиты главного входа и сбрасывая с ног ярко-красные шлепанцы.

Никто не ответил. Эхо колокольчика замерло вдали.

Босиком, в одних чулках, Лоренца вернулась на улицу и заглянула за свой красный «феррари мондиаль», небрежно припаркованный у подножия лестницы. Она оглядела тихий парк, примыкавший со всех сторон к дому и заканчивающийся лесами в отдалении и рекой Огайо, но никого не увидела.

Лоренца снова трижды нажала на звонок, потом отошла к одному из старинных каменных львов, установленных на вершине лестницы. Она погладила его каменную голову, как обычно делала, возвращаясь домой, потом сняла свое соболье манто и набросила его на льва; хотя стоял конец октября, было тепло.

Она прошла по коридору и посмотрела на портрет своей прабабки в натуральную величину.

— Их ограбили? Изнасиловали? Похитили? Как ты думаешь, прабабушка?

У Лоренцы были такие же пышные, но более тонкие каштановые волосы с красноватым отливом, как и у той взволнованного вида женщины в бледно-сером сатиновом бальном платье, но в талии у нее, конечно, не было 20 дюймов; Лоренца была полноватой — в мать, — а в особенности теперь. Наконец-то она была беременна! Они поженились с Эндрю 16 месяцев назад, в июне 1983, и со дня возвращения после медового месяца ее мать смотрела на нее с надеждой. Лоренце довольно было посмотреть, как ее мать гладит шесть своих черных кошек, — гибких маленьких пантер — чтобы увидеть в ее жестах любовь и стремление покачать на руках внука или внучку.

Ступая босиком, в чулках, Лоренца миновала анфиладу приемных, соединенных двойными дверями; никаких признаков жизни в «утренней» комнате, в салоне, библиотеке или бальном зале, которые уходили в глубь дома и вели в оранжерею.

Проходя через библиотеку, Лоренца заметила очки для чтения, принадлежащие ее матери, лежащие поверх листков бумаги на серебристо-сером ковре. Значит, ее мать бьиа где-то поблизости. Нехотя она подняла с ковра две пригласительные открытии, газету и рекламную брошюру бюро путешествий. Она с интересом посмотрела на нее: на обложке была помещена фотография пляжа в тропиках; пальмы под небом цвета аквамарина, а надо всем этим полные обещаний слова: «На Пауи вы окажетесь в Раю». Лоренца пролистала брошюру и увидела фотографии невысокого современного отеля, тропических садов, темнокожих женщин с розовыми цветками, воткнутыми в волосы за ушами, подносы с напитками, декорированными цветами; молодых, стройных, загорелых белых мужчин и женщин, улыбающихся друг другу в глаза, обедающих под звездным небом, купающихся в лазурном бассейне, размахивающих клюшками для гольфа и теннисными ракетками или наслаждающихся пикником с шампанским на пустынном пляже. «Немного севернее Австралии и южнее экватора вы сможете зарезервировать райский уголок и для себя, — предлагала брошюра. — Делайте заказы по телефону 1–800–545–ПАУИ».

Лоренца уронила обратно на пол листки, вернулась в холл и снова позвала, обратив лицо к старинным лестницам. Ее голос эхом отозвался в отделанной дубовыми панелями музыкальной галерее, но и на этот раз ответа не последовало. Она вернулась обратно в холл и посмотрела сквозь двойные стеклянные двери на террасу, где били три фонтана, окруженные цветочными клумбами. Хотя у Грэхемов работали три садовника, ее мать можно было частенько найти подстригающей траву в «итальянском» садике, за которым лужайка спускалась прямо к реке Огайо. Сегодня здесь не было видно ни души.

Лоренца направилась налево по коридору, ведущему мимо столовой и кабинета отца в крыло для прислуги. В кухне никого… В кладовой никого… И в гостиной для прислуги… И в цветочной комнате. Но в этом доме находились дворецкий, повар, три горничных-филиппинки и личная горничная ее матери. Где же все они?

Гладильная комната находилась напротив гостиной для прислуги. Перед кучей смятых простыней сидела в кресле-качалке бесформенная женщина в белом рабочем халате, рукава которого были закатаны и обнажали ее худые руки с хорошо развитыми мускулами и вздутыми синими венами.

Лоренца подкралась на цыпочках, пощекотала ухо женщины и гаркнула:

— Чао, Нелла!

Женщина вскрикнула и вскочила на ноги, схватившись за сердце.

— Ох! Вы очень плохая девочка, мисс Лоренца! Лоренца обняла ее, и Нелла добавила приглушенным голосом:

— У меня будет удар, и готовить еду будет некому. Неллу вызвали из Рима, когда мать Лоренцы впервые прибыла в Питтсбург в качестве миссис Артур Грэхем.

— Где мама? Где все? — прокричала Лоренца. Нелла была туговата на ухо. Она использовала свою глухоту как очень удобное извинение, чтобы не слышать того, что ей не хотелось бы обсуждать. Если настаивали на ее мнении, она постукивала по квадратному холщовому мешочку, висевшему у нее на груди и скрывавшему устаревшую модель слухового аппарата, приговаривая при этом:

— Опять эта штуковина сломалась, надо починить. На этот раз Нелла сказала:

— Ваша мама дала всей прислуге выходной после обеда, потому что завтра предстоит работать допозна на приеме по случаю дня рождения вашего отца. А сама она отправилась за покупками.

— Что покупать?

— Одежду.

— Но мама всегда покупает себе одежду в Риме. Нелла смутилась.

— Ну, может быть, и не одежду, но это — секрет.

— Скажи же, Нелла.

У Неллы был заговорщицкий вид, но какой итальянский повар способен долго хранить тайну?

— Ваша мама пошла за покупками вместе с декоратором, чтобы выбрать вещи для ваших комнат наверху. Ваша мама переделывает ваши комнаты из-за ребенка.

— Но мы с Эндрю живем в Нью-Йорке, и ребенок будет жить с нами там, а не здесь.

— Ваша мама говорит: на всякий случай.

— Какой случай?

Внимание Лоренцы переключилось, когда она услышала вдалеке негромкий ровный рокот двигателя. Она распахнула окно, высунулась наружу и помахала белому «ягуару Ван дер Плас», который медленно приближался по гравиевой дорожке.

— Мама, должно быть, единственный человек во всем мире, который водит шестицилиндровый «ягуар» со скоростью 15 миль в час.

— Ваша мама часто попадала в аварии на своих машинах. Хоть ваша мама и не ездит быстро, но водит неосторожно. Она всегда думает о чем-то другом. Ваш папа хочет нанять для нее шофера, но ваша мама не хочет никого беспокоить.

Но Нелла уже говорила эти слова в воздух. Лоренца выбежала навстречу матери.

Сильвана Грэхем взбежала по ступенькам, бросила наверху лестницы два свертка в подарочной обертке и обняла свою дочь.

— Обуйся, дорогая! Тебе нельзя простужаться — это вредно для ребенка.

У нее был низкий напевный голос, похожий на голубиное воркование, тембр, характерный для жительниц Рима, но редко слышимый в Пенсильвании. Этот размеренный голос Сильваны постоянно раздражал ее мужа, потому что ему казалось, что она пытается все время успокоить его и тем самым напоминает ему о его повышенном кровяном давлении.

Лоренца поцеловала мать в губы. Именно за эти восхитительные губы и полюбил Сильвану Артур Грэхем, встретив ее впервые, когда она сидела и смеялась в приморском кафе в Санта-Маргерита на итальянской Ривьере в 1956 году. Образованный космополит Артур удивился собственной реакции на чувственность и беззаботность большегрудой, веселой семнадцатилетней девушки с громким смехом. Спустя 28 лет от прежней Сильваны остались только те же губы. Большие темные глаза утратили свой блеск, густые черные волосы не вились больше по плечам, а были собраны в тугой седеющий пучок.

Обе женщины направились в библиотеку. Босая Лоренца ступала важной походкой беременной женщины; по-королевски медленная поступь ее матери отличалась тяжеловатостью, которая грозила перерасти в грузность, и даже ее высоко поднятая голова не могла больше прятать намечающийся второй подбородок. Женщины находили Сильвану Грэхем элегантной, но неприступной; мужчины считали, что для нее уже все позади, лишних 25 фунтов веса не располагают к заигрываниям. Сильвана двигалась по жизни в летаргическом сне, поддерживаемая только своим расписанием.

«Мы не должны заставлять слуг ждать», — было постоянным наставлением в маленьком римском палаццо, неподалеку от садов Боргезе, где родилась Сильвана и где по-прежнему жили ее родители.

В библиотеке Лоренца подняла с пола рекламную брошюру.

— Что это значит, мама? Ты убегаешь в конце концов? Сильвана рассмеялась их старой шутке.

— Нет, это деловая поездка. На следующей неделе мы уезжаем в Австралию. В этом году «Нэксус» проводит свою ежегодную конференцию в Сиднее. После нее у нас будет обычная поездка для высшего руководства. Твой отец выбрал Пауи, потому что никогда еще не рыбачил там, и, очевидно, потому что там полно акул. Ему никогда не удавалось поймать акулу.

— Да, для президента корпорации, это кое-что значит. Лоренца присела на отделанную серебром софу, задрала ноги и принялась с увлечением обсуждать свою беременность, не думая о том, что месяца через два эта тема может наскучить и ей самой. Хотя ее ребенок должен родиться не ранее конца февраля, Лоренца смотрела сейчас на свою жизнь словно не с того конца телескопа: она сузилась до размеров кружка, включавшего только ее мужа и еще неродившегося бесполого ребенка. Сильвана прислушивалась к болтовне дочери.

— Эндрю считает… Эндрю знает… Эндрю хочет, чтобы я ушла с работы… Эндрю думает, что ему следует приглядывать за моими деньгами. Кстати, об этом-то я и хочу поговорить с папой. Эндрю говорит, что смешно поручать кому-то еще инвестировать мои деньги, когда он сам брокер… Эндрю говорит…

— Зачем тебе уходить с работы? Я считала, она тебе нравится. Хотя я никогда не понимала, почему ты вообще пошла работать.

— Разве ты не помнишь? Бабушка сказала, что мне будет интересно.

Лоренца помнила, что мать Артура также не хотела, чтобы Лоренца пошла по бесцельному пути своей матери, просто проживая свои дни. У бабушки всегда были эксцентричные идеи.

Лоренца рассмеялась.

— Да я всего лишь «подай-принеси» в «Сотбис». Эндрю говорит, что я не узнала о живописи так много, как ожидала бабушка, и не использую свой диплом историка. Я вежлива с людьми по телефону, помогаю составлять каталоги картин и иногда принимаю по телефону заявки во время аукционов… У меня будет полно дел дома — присматривать за Эндрю и ребенком.

Сильвана подняла с подноса, который Нелла поставила перед ней, тяжелый серебряный кофейник.

— Сестра Неллы приезжает из Варесе, будет у тебя няней. У тебя будет множество прислуги. Тебе повезло больше, чем кому-либо из женщин. У тебя будет время заняться делами, продолжать быть кем-то.

Лоренца казалась удивленной.

— Мама! Так говорили женщины-феминистки в 60-х! Тебе потребовалось двадцать лет, чтобы прийти к этому.

— Нет, мне понадобилось двадцать лет, чтобы заметить.

— Что заметить?

Сильвана покрутила на шее нитку жемчуга — знак легкого волнения. Запинаясь, она произнесла:

— Не многие женщины счастливы в браке настолько, насколько они ожидали.

— О чем ты говоришь, мама?! — в тревоге воскликнула дочь, а сама продумала: «Только не говори, что ты собираешься развестись с папой!» И вслух добавила: — Разве ты не счастлива? Разве не получила все, что хотела!?

«Все, кроме самого главного», — подумала Сильвана.

— Чего тебе еще не хватает, мамочка?

— Мне не хватает ощущения того, что я существую.

— Всего лишь! — Лоренца протянула руку и притянула ладонь Сильваны к своему розовому халату роженицы так, чтобы она почувствовала сквозь тонкую ткань ее округлившийся живот.

— Ты существуешь, мама, так же, как и она. Сильвана печально улыбнулась и сказала:

— Надеюсь, это будет мальчик. — Она сделала какую-то нерешительную паузу и добавила. — Я… Просто я подумала, что ты можешь оказаться в моем положении со временем.

Я не хочу, чтобы твоя жизнь пролетела с такой скоростью, что ты даже не заметишь ее. Однажды ты оглянешься на прожитое и скажешь себе: «Жизнь моя, куда ты упорхнула?» — Она покачала головой. — Не смейся Лоренца. Люди, которых ты любишь, могут проглотить твою жизнь, если ты позволишь им это. Ты даже не поймешь, что это происходит. Не поймешь, как это происходит. А если и поймешь, то не будешь знать, как остановить этот процесс.

— Милая мама, насчет этого не беспокойся, — снисходительный тон Лоренцы не помог скрыть ей свое раздражение. — Я полностью доверяю Эндрю.

Сильвана пожала плечами, вспомнив о том, что когда-то она точно также полностью доверяла Артуру. Она припомнила ту страшную сцену, которая разразилась тогда, когда она со всей возможной осторожностью и даже небрежностью рассказала своим родителям за завтраком о том, что хочет познакомить их со своим американским другом. Это было много лет назад в Риме. Тогда был, как и сегодня, теплый осенний денек… Да, это мужчина. Нет, познакомились на пляже. (Поскольку порывистый белокурый Артур провожал ее от самого кафе и до берега.) Отец тогда еще спокойно перевернул страницу газеты, которую просматривал за столом, и резко заметил ей, что порядочные девушки не знакомятся с молодыми людьми на пляжах и что он, разумеется, не имеет ни малейшего желания знакомиться с этим пляжным юнцом. Тогда семнадцатилетняя Сильвана не сдержалась и крикнула, что Артур вовсе не юнец… Что даже наоборот, это вполне взрослый человек, что ему исполнилось тридцать четыре и что она собирается выйти за него замуж!

Реакция на ее слова была подобна тому, как если бы горящую паклю поднесли к баку с керосином и окунули в него. Отец отшвырнул свою газету в сторону, вскочил со своего стула и вскричал:

— Когда это вы вознамерились?!

Ее мать положила руку отцу на плечо и сказала:

— Тулио, говори потише, а то слуги услышат, — а сама с укоризной взглянула на Сильвану и тоже спросила: — Когда это вы вознамерились?

Будучи несказанно удивленным тем, что его приняли за выскочку, Артур, от которого после ссоры улетела в Нью-Йорк бывшая подружка, оставив его одного на каникулах, позаботился о том, чтобы сделать Сильвану беременной" сразу же после того, как она объявила ему, что является уже в некотором роде невестой молодого человека из семьи, чье отлично ухоженное поместье в Тоскане граничило с их поместьем. После этого сообщения, не говоря ни слова, Артур завернул на ближайшую загородную лужайку, остановил машину и набросился на Сильвану. Та в ответ набросилась на Артура, и они оба в тот день, как, впрочем, и позже, узнали любовь на задних сиденьях укрытой машины, под изгородью, в виноградниках, в моторной лодке, откуда свешивались их трепещущие ноги, а однажды даже за задней стенкой деревенской пекарни. Сильвану переполнял восторг от осознания того, что она стала настоящей женщиной в объятиях настоящего мужчины, а вовсе не юнца. Она считала, что Артур олицетворяет в себе всю значительность, жизненную энергию и блеск Соединенных Штатов Америки, страны, которую Сильвана до сих пор знала лишь по кинофильмам и рекламным страницам в журнале «Лайф», страны, которая была за тридевять земель, сияние которой не доходило до убогой послевоенной Италии, в которой все незамужние девушки должны были беспрекословно и кротко повиноваться воле своих отцов.

Отец, меча молнии и сыпля из глаз огненные искры, умчался из столовой. За ним семенила мать и все умоляюще повторяла:

— Тулио, но он по крайней мере католик…

Всхлипывающая Сильвана была тщательно обследована незнакомым врачом — это был не их домашний доктор — после чего заперлась в своей спальне и сидела там, заткнув уши, чтобы не слышать яростных родительских споров за дверью. Нелла, кухонная служанка, которая принесла Сильване поесть, взяла от нее записку к Артуру. Тот прочитал это печально-отчаянное письмо, улыбнулся и позвонил своей матери в Питтсбург.

Миссис Грэхем не удивилась тому, что ее сынок готовится стать отцом, она удивилась тому, что на этот раз, кажется, Артур всерьез решил жениться на девушке, которую он сделал беременной. Она вздохнула, позвонила в «Нэксус Тауэр» и распорядилась относительно места в Рим. В течение всего восемнадцатичасового полета она размышляла о своем бессилии отговорить сына от того, что он задумал. Садясь по прилете на место назначения в темно-бордовый «роллс-ройс», поджидающий ее в аэропорту, миссис Грэхем утешала себя мыслями о том, что «она по крайней мере католичка».

Наскоро устроившись в своем обычном номере в «Гранд-отеле», она черкнула коротенькое письмо с приглашением, адресованное родителям Сильваны, и собственноручно передала его в ветхий палаццо Кариотто, который находился сразу же за боргезскими садами.

Граф Кариотто отправился на встречу с трагически овдовевшей миссис Грэхем один. Для такого случая она надела темное платье от Мэйнбочера и пустила на грудь одну длинную нитку шестнадцатимиллиметрового жемчуга, ей почему-то нравилось сознавать тот факт, что людям никогда в голову не приходило вообразить, что это могут быть настоящие жемчужины, и, наконец, надела свое обручальное кольцо с бриллиантом, крупнее которого графу в жизни видеть не приходилось. В продолжение их разговора, выдержанного в официально-вежливой манере, о неумолимо приближающемся событии миссис Грэхем несколько раз имела случай заметить, как граф скашивал взгляд на ее руку с кольцом. Постепенно договаривающиеся стороны пришли к соглашению о том, что их адвокаты должны встретиться между собой и обсудить вопросы относительно предложенного щедрого приданого, даваемого за Сильваной. Удовлетворенный граф вернулся домой и сказал жене, что все могло быть значительно хуже, что мать жениха могла оказаться не леди, но что тут им повезло.

Прием, посвященный помолвке, состоялся на закате залитого солнцем сентябрьского дня во внутреннем дворике палаццо Кариотто, причем освещение было устроено таким образом, что следы обветшалости дворянского гнезда были практически незаметны постороннему глазу. Белые атласные ленты свешивались с гладких стволов темно-зеленых тисовых деревьев, мраморные статуи были увешаны гирляндами из белых цветов, слуги были одеты в ливреи с жилетками в темно-зеленую и желтую полосы — фамильные цвета Кариотто. Все изысканное угощение: форель, огромные куски ветчины, окорока, прочие дымящиеся деликатесы, фрукты и вино, поступило из поместья Кариотто в Тоскане. И хотя все деловые начинания графа неизменно заканчивались неудачей, а люди, которым он верил, всегда почему-то надували или просто подводили его, его фермы традиционно процветали и приносили доход. Хозяйство Кариотто вел умелый управляющий, унаследовавший эту должность от своего отца, а тот в свою очередь от своего отца.

Свадьба последовала за помолвкой настолько быстро, насколько позволяли элементарные приличия. Графине пришлось объяснять своим подругам, что у жениха-де какие-то не терпящие отлагательства деловые обязательства и ему необходимо поскорее покончить со всеми формальностями, относительно своего брака. Подруги понимающе кивали. Едва отгремела пышная — в традициях Рима — свадебная церемония, как Сильвана и Артур улетели в Индию, где договорились провести медовый месяц. Через полчаса после остановки в Карачи у Сильваны случился выкидыш. Первый из многих, которые ее еще ожидали. Это происшествие весьма огорчило весь персонал первого класса, начиная с официантов и заканчивая санитарной службой. Быстренько включили громкую музыку, чтобы заглушить крики боли роженицы, а в делийском аэропорту уже суетились врачи «скорой помощи», ожидая прилета самолета с больной. В индийской столице Сильвану определили в госпиталь короля Георга, где она провела три утомительные недели, после чего была со всеми предосторожностями отправлена в Питтсбург.

Сильвана убедилась в том, что Артур настоящий муж, во время ее болезни он был на высоте, и еще больше влюбилась в него. «Артур говорит…», «Артур считает…», «Артур хочет, чтобы я…», «Артур настаивает на том, чтобы я…». На ее мать сыпался целый град подобных реплик, когда она слушала голос дочери, с помехами доносившийся до нее почти с другого конца света. Сильвана звонила домой сначала регулярно, потом систематически, потом часто и наконец стала звонить очень часто. Ее мать вскоре сумела поставить верный диагноз этому явлению и отправила Неллу в Америку, чтобы та помогла Сильване подавить в себе ностальгию и свыкнуться с обстановкой фамильного дома Артура в Сьюикли. Но это служанке почти не удалось. Сильвана так и не смогла почувствовать себя полностью счастливой без веселой суеты Рима, без безмятежности тосканских окрестностей, где она выросла. Дочь стала часто прилетать навестить своих родителей. Дважды в год она отмечала, что ее мать и отец все больше седеют, становятся все меньше ростом и тщедушней. Поначалу она на минуту боялась отойти от своего Артура, всегда ощущала потребность в поддержке и безопасности, которые она получала в объятиях его рук. Но потом она решила, что эти сильные и мускулистые, покрытые мягкими белыми волосками руки могут не только обнимать, но и сдавливать, ограничивая свободу. Вскоре она поняла, что может делать все, что ей заблагорассудится… если только это не идет вразрез с желаниями супруга.

Мать Артура переехала из своего помещичьего дома в Англии в Сьюикли еще до возвращения молодоженов из Индии. К счастью, она не поселилась вместе с ними, а заказала Филиппу Джонсону построить ей высоко в горах длинный и низкий дом из стекла, она всю жизнь мечтала о таком жилище. Она говорила, что не может дышать полной грудью в «этом мрачном тридцатикомнатном муравейнике» с узкими, будто грани алмазов, окнами, которые никогда не дают достаточно света, и тяжелой резной мебелью. Предполагалось, что обстановка в фамильном доме была антикварная и в основном относилась к шестнадцатому веку, со своими выцветшими гобеленами, парчовой драпировкой, которая создавала угрюмые тени в помещениях, и, наконец, с этими тяжелыми и темными бархатными шторами.

Оправляясь после своего первого выкидыша и лежа в своей огромной, с четырьмя шишечками, супружеской постели, Сильвана целыми днями расписывала на бумаге свои планы переделки мрачного жилища. Но когда однажды она случайно проговорилась мужу о своих занятиях, он перестал одеваться, ненадетый галстук застыл у него в приподнятых руках, сурово взглянул на нее и сказал:

— Этот дом один из лучших во всей Пенсильвании. Я вырос здесь и не хочу, чтобы производились какие-либо переделки. Ты можешь, конечно, переставить что-то из мебели, если появится такая необходимость, но перестановка мебели не означает переделки всего дома.

Сильвана попыталась возражать, даже, забывшись на минуту, позволила себе заявить, что вся эта роскошная мебель всего лишь искусная подделка или, по крайней мере, сильно «подремонтирована». Артур выслушал жену с ледяным спокойствием, не перебивая, потом, не поворачивая головы, взглянул на нее своими голубыми холодными глазами и заметил:

— Если она и была подремонтирована, как ты выражаешься, то уж во всяком случае не на чужие деньги.

Это был намек на большую часть приданого Сильваны, которое было «одолжено» на ремонт палаццо Кариотто. Целую неделю после этого Артур не разговаривал с женой. В постели он вел себя с ней так, как будто они не были даже знакомы. Они, конечно, помирились, но жизнь пошла уже не такая, как до этого.

В романтической фантастике, которую Сильвана очень любила, герой навечно одержим своей героиней, в то время как в жизни страсть постепенно блекнет и проходит, а жена занимает в жизни мужа второе место по важности после его карьеры. Сильвана не могла смириться с тем, что ее романтические мечты несбыточны. Мало-помалу, незаметно для себя, она стала все глубже и глубже погружаться в депрессию — странное состояние духа, которое само по себе спровоцировало вскоре смертельную скуку и усталость от жизни.

Нормальная беременность у Сильваны наступила лишь после четырех лет замужества, причем она практически все это время была в положении, переживала выкидыши и тяжело оправлялась от них. Артур давно уже не восторгался ее розовым и влажным лоном, и его интерес к ней как к женщине рассосался очень быстро. Совсем как тот утренний туман, который каждое утро поднимался над рекой, протекавшей под окнами их спальни. Первые двенадцать ночей после рождения их дочери Сильвана вынуждена была проводить в одиночестве. («Тебе надо отдохнуть после всего», — говаривал Артур.) На тринадцатую ночь Сильване пришло в голову, что Артур, возможно, дарит предназначенные ей восхитительные ласки другой женщине. Она попыталась было заговорить с ним на эту тему, но вместо этого ее ждало открытие: когда Артур не имел желания разговаривать о чем-либо, разговора не получалось. Его работа в «Нэксус Майнинг Интернешнл» (компания была основана его прадедом) была оправданием для всех отлучек из дома. Если Сильвана решалась позвонить в его офис в «Нэксус Тауэр», ей всегда отвечали, что ее муж находится либо в пути с завода, либо в пути на завод. Если Артур отправлялся в командировки в представительства «Нэксуса» в Нью-Йорке или в Торонто, его невозможно было поймать целыми днями, а по возвращении вечером с работы в отель он отдавал распоряжение, чтобы его не беспокоили звонками.

И хотя Артур не утруждался уже скрывать потерю своего интереса к жене перед ней самой, он тщательно скрывал это перед Питтсбургом. Никто и никогда не видел его с другой женщиной, он часто появлялся с Сильваной в обществе (настаивая при этом на том, чтобы жена соответствующе наряжалась). Однако от любопытных глаз не могло скрыться то обстоятельство, что супруги Грэхемы что-то уж очень редко переговаривались между собой, сидя в своей малинового цвета ложе в Хейнц-Холле в ожидании Питтсбургского симфонического оркестра или Питтсбургской Балетной труппы.

К тому времени Сильвана уже окончательно поняла, что не сможет говорить с мужем о себе и об их взаимоотношениях, слова не придут к ней. Поначалу она боялась спрашивать Артура о горькой правде, а теперь она боялась услышать ее от него. Ее страшила мысль о том, что однажды Артур разведется с ней. Она боялась проснуться в одно прекрасное утро и услышать, как внутренний голос вкрадчиво нашептывает: «И что теперь?» В ее душе поднималась настоящая паника при одной только мысли о том, что она может остаться без мужа, что ее могут отослать домой, в Рим, как какой-нибудь экспортный бракованный товар. Она боялась услышать усмешку отца и его страшные слова:

«А я что говорил?» Поэтому, после того как несколько ее робких попыток завести дискуссию на эту неприятную тему было умело отведены Артуром, Сильвана смирилась и закрыла глаза на отсутствие в своем сердце семейного счастья. В конце концов, спустя два года после женитьбы страсть всегда трансформируется в спокойную привязанность, разве не так?

Правда, в случае с Артуром и речи не могло быть о привязанности. Он был попросту равнодушен к жене. Постепенно он стал считать свою Сильвану незначительной и безнадежной личностью. Ему казалось, впрочем, это было недалеко от истины, у нее дрожит голос, когда она говорит, и что сам процесс беседы является действием, для которого ей приходится прикладывать огромные усилия. Для остальных людей Сильвана была рассеянной, всегда погруженной в свои думы и сторонящейся общества женщиной. Она сама чувствовала, что между ней и жизнью как будто воздвигнута прочная стеклянная стена. Но она не — могла понять: в аквариум ли она смотрит или из аквариума? Она никому не поверяла свои переживания и свое унижение, так как предчувствовала, что жалость постороннего человека сделает ее муку еще невыносимее.

Она очень привязалась к своей малышке, круглолицей Лоренце, которая постоянно пускала пузыри и мочила свои очаровательные ползунки, которые шили для нее итальянские монахини. Всякий в «Нэксусе» отлично знал, что Артур вновь вернул себе все свои холостяцкие привычки и в последнее время стал все чаще пользоваться своей старой квартирой в отеле, которая всегда была готова для приема высокопоставленных лиц из «Нэксуса».

Удивительно, но он был преисполнен огромной гордости за себя, когда увидел перед собой крохотное красное и все какое-то сморщенное личико малютки Лоренцы и услышал ее крик.

— Она пошла в тебя, сказала Сильвана, и Артур при этих словах весь так и засветился от радости.

В течение трех месяцев после рождения Лоренцы старая детская Артура, которая состояла из четырех комнат, была отремонтирована и декорирована в бледно-розовый цвет. С того момента Сильвана поняла, что может получить все, что ни попросит… при условии, что это «все» требуется Лоренце. Все, кроме денег.

Артур никогда не допускал, чтобы у Сильваны была хоть какая-нибудь наличность. Все финансы в доме находились под строжайшим контролем. Туристские счета (Сильвана часто ездила в Рим к родителям), счета от «Валентино» и «Элизабет Арден» с Пятой-авеню, где Сильвана покупала все свое «кристиандиоровское» белье, оплачивались неизменно секретарем Артура. И дело вовсе не в том, что муж был скуп. Как раз наоборот. Если, скажем, Сильване хотелось иметь новую машину, ей нужно было всего лишь напомнить об этом Артуру в сентябре, когда он заказывал новые модели на следующий год. Будучи воспитанным матерью, Артур имел хороший вкус на драгоценности и любил приобретать их. Поэтому у Сильваны были в шкатулке настоящие россыпи изумрудов, жемчуга, сапфиров и бриллиантов (рубины Артур никогда не покупал, так как считал этот камень вульгарным). И все же, что касается наличных денег, у Сильваны их не было.

Артур прекрасно знал, что наличные деньги — это свобода. Достаточно было подкопить совсем немного, и можно было смело уезжать в любом направлении. Артур не очень-то был заинтересован в том, чтобы Сильвана оставалась с ним, но он не хотел также, чтобы она оставила его. Сам факт присутствия в его доме жены давал ему козыри перед любовницами, которые могли стать слишком требовательными. К тому же он был католиком и поэтому для него не существовало понятия «развод». Следовательно, он не давал Сильване ни одного шанса, чтобы она смогла избавиться от своей скуки и своего унижения. Она была полностью зависима от мужниных прихотей и мужниных денег. Сильвана стыдилась своего беспомощного положения, чувствовала шаткость и убогость своей внутренней жизни. Она отвернулась от мира. Она пыталась сделать так, чтобы с ней ничего не случилось, в этом случае ничто и не приносило ей вреда. Ее тело жило, но в душе она ощущала могильный мрак. К тому же Артур больше не интересовался даже ее телом. Она шла по жизни вяло и апатично, будто лунатик, и всякий раз умело скрывала за изящными манерами назревавший внутри нее гнев на мужа.

Однажды ей не удалось сдержаться.

У Грэхемов была своя десятиместная яхта в Монте-Карло, и обычно каждый июль они проводили на ее борту с несколькими друзьями, дрейфуя по Средиземному морю. Одной звездной ночью 1968 года вся компания сошла на берег в Каннах, чтобы пообедать в «Карлтоне», и Артур слишком много выпил там солодового виски «Лафроэг». Возвращаясь на баркасе с берега, он имел неосторожность сказать Сильване о том, что все считают, что она вышла за него замуж только из-за денег.

Сильвана (она была на обеде в зеленом платье без пояса) вскочила на ноги при этих словах, едва не опрокинув их баркас, и вскричала в гневе:

— Мой отец назвал тебя «пляжным юнцом», и в последнее время я все больше соглашаюсь с этой точкой зрения! А насчет твоих денег… Смотри: вот как они мне нужны!

С этими словами она сорвала свои изумрудные сережки и швырнула их за борт.

Наступила тягостная тишина. Но Сильвана на сделанном не успокоилась. Она сняла с себя изумрудный браслет и тоже кинула его в черные, расходящиеся кругами воды. Баркас почти коснулся борта яхты, когда Сильване удалось снять с пальца огромное обручальное кольцо с изумрудом.

Она подняла его к луне и звездам на вытянутой руке и спросила:

— Сколько ты заплатил за него, милый? — С этими словами кольцо было отправлено вслед за браслетом и сережками, а Сильвана победно засмеялась.

Один из гостей-мужчин схватил Артура в тот самый момент, когда он вскочил на ноги и собирался было броситься на Сильвану. Матрос, стоявший у штурвала, крикнул:

— Внимание!

В суматохе они чуть было не протаранили своим баркасом чье-то чужое судно, спокойно стоявшее на причале. Сильвана первой взобралась по веревочному трапу на борт их яхты. Не обращая никакого внимания на своих гостей, она сразу же устремилась в свою каюту, заперла дверь на ключ и стала отпирать свой сейф. Она была в таком возбуждении, что ей пришлось дважды набирать шифровую комбинацию цифр. Наконец сейф был открыт, и она осторожно вытащила оттуда зеленую шкатулку, обтянутую марокканской кожей. В шкатулке были ее драгоценности. Открыв дверь, она выбежала из каюты и помчалась по коридору обратно на палубу.

Взмахнув над головой жемчужным ожерельем, когда-то принадлежавшем Екатерине Великой, Сильвана крикнула:

— Сколько оно тебе стоило, Артур? — И с этими словами она швырнула, насколько могла, ожерелье далеко в воду.

На этот раз для того, чтобы удержать рвущегося Артура, понадобились усилия уже двух мужчин.

— А теперь, Артур:.. — торопливо и возбужденно говорила Сильвана, нашаривая пальцами очередное ювелирное украшение в шкатулке. — Подожди…

— Успокойся, Артур… В самом деле… Держи себя в руках, — увещевали ее мужа гости.

Бриллиантовое ожерелье взметнулось к звездам и затем упало в их водяное отражение.

— А это во сколько обошлось тебе, каро, а? — кричала Сильвана. На этот раз в ее руке оказалась целая горсть бриллиантовых брошей в виде звездочек эпохи королей Эдуардов.

С соседних яхт послышались заспанные голоса, которые умоляли о соблюдении тишины в вежливых тонах и не очень. А Сильвана — с удивительной скоростью и явным удовольствием — продолжала расшвыривать по темной воде серебряно-черного Средиземного моря свои драгоценности. Затем она демонстративно зевнула, потянулась и неспешно отправилась обратно в свою каюту. Ей было удивительно легко, а что касается души, то она просто ликовала — все накопленное за годы супружества унижение испарилось, как утренний морской туман.

Войдя в каюту, Сильвана на минуту задумалась, а потом заперла дверь на два поворота ключа. Возбуждение угасло, едва она присела на край кровати. Впервые в жизни она серьезно задумалась о том, чтобы оставить мужа. Впрочем, через минуту ей стало ясно, что это будет означать также вынужденное расставание со своим ребенком. Она знала, что адвокаты Артура всеми правдами и неправдами отвоюют у нее Лоренцу в пользу своего хозяина.

Незаметно для себя она завернулась в складки своего потрепанного зеленого платья и уснула, смирившись с мыслью о том, что ей, по всей видимости, придется продолжать жить этой пустой жизнью. О драгоценностях, которые осели в черных глубинах гавани, она даже не вспомнила.

В четыре часа утра в распоряжении Артура уже имелись двое профессиональных аквалангистов. Едва протрезвев, он сразу же бросился к телефону и набрал номер своего брокера в Нью-Йорке (там было всего десять часов вечера). Он поручил ему срочно поднять все бумаги о страховке драгоценностей и вообще провентилировать этот вопрос. Затем он поднял на ноги хозяина гавани, а заодно и мэра Канн. Еще до той минуты, когда встало солнце, яхта Грэхемов уже была окружена канатным кордоном, немногочисленные зеваки, бывшие в те минуты на пристани, подумали, что кто-то утонул, и в течение сорока восьми часов удалось выловить из воды все до единой безделушки. Однако после того случая Сильвана не надевала ни одну из них, если не считать обручального кольца с изумрудом, и делала исключение только в тех случаях, когда Артур умолял ее об этом чуть ли не на коленях.

От своей бабки она унаследовала нитку изящного, но бесцветного жемчуга, выловленного еще в шестнадцатом веке. Ее-то она и перебирала меж пальцев в тот бледно-золотой день, сидя в библиотеке и подставляя лицо осеннему солнцу.

С того времени, как Лоренца покинула отчий дом, ее мать окончательно потеряла остаток жизненной энергии и одна не решалась смело смотреть в лицо жизни. Даже не осмеливалась спрашивать себя, почему она этого не делает. Что касается Лоренцы, то ей никогда не приходило в голову интересоваться тем, счастлива ли ее мама или нет. Ей достаточно было того, что она была жива-здорова.

Лежа на диване, обтянутом парчой, Лоренца подтянула к себе подушку и подложила ее под поясницу. В руках у нее был листок бумаги — отпечатанный на машинке список гостей, приглашенных на вечер, даваемый в честь дня рождения отца. Собственно, по этой же причине и она приехала домой, к родителям.

Лоренца бегло пробежала глазами длинный ряд фамилий.

— Господи, вы как будто специально подбираете самых скучных людей! Неужели там не будет никого, кто бы не относился к «Нэксусу»?! — Вдруг что-то привлекло ее внимание, и она пододвинула список ближе к лицу. — Эй, что я вижу! Но ведь ты, кажется, говорила, что никогда больше не пригласишь Сюзи, эту белокурую пустышку! После того, что она устроила в прошлый раз.

— Твоему отцу не понравилось бы, как ты о ней отзываешься. Кроме того, я считаю, что никто не застрахован от того, чтобы не упасть во время приема случайно в бассейн.

— На том его конце, где мелко, согласна! А она к тому же грохнулась туда в своем белом платье, под которым ничего не было. И это мы заметили еще до ее падения! Помнишь, как Сюзи точно так же просвечивала всеми своими прелестями, как Рэкуэл Уэлч в одном из своих второсортных фильмов? И как все мужчины наперегонки бросились доставать ее, бедняжку, оттуда? Помнишь?

— Твой отец как раз и попросил меня пригласить ее потому, что ее не любят многие жены наших гостей. Лоренца зевнула.

— Они ее просто ненавидят, и я их понимаю.

— Лоренца, вспомни ведь Сюзи является нашей дальней родственницей.

— Она вышла замуж за моего двоюродного кузена по мужу. Вот уж действительно дальняя родственница. — Вдруг Лоренца села на диване. — Я слышу машину папы. Сегодня он что-то рано, ты не находишь?

— Он знал, что ты приезжаешь.

Что-то в его ледяных голубых глазах всегда говорило, что, как и большинство его предков, Артур Нимрод Грэхем умел ждать своего главного шанса в жизни. Хотя «Нэксус» больше не являлась исключительной собственностью его семьи, Артур заслуженно занимал кресло ее президента. Почему? Потому что он был умен, практичен, неумолим и крепко держался на ногах в этой жизни. Совсем как и его прадед, который основал компанию. Да, костюмы Артура шились по специальному заказу Хантсманом, королевским портным из лондонского «Сэйвил Роу», но сам Артур был типичным янки, предпринимателем старой доброй закваски. Это был человек, семья которого провозгласила своим лозунгом слова: «Мы владеем тем, что имеем». Артур свято верил в то, что лучшим способом обороны будет первым нанести удар противнику в самое больное место. И каждому сколько-нибудь значительному человеку в Питтсбурге была известна эта черта Артура Грэхема. Отличнейшим образом известна. Ему исполнилось уже шестьдесят два, у него было заметное брюшко, но, несмотря на это, входя в библиотеку к жене и дочери, он держался величаво. Он остановился в дверях, увидев Лоренцу, по его лицу разлилась счастливая улыбка, и он широко раскрыл свои объятия дочери.

— Ну как ты, девочка моя? Надеюсь, не гоняешь по улицам как угорелая, не лихачествуешь? Ну, ничего… Смотри не забывай, что я жду внука. — Он коротко хохотнул. — Как там Эндрю? Надеюсь, заботится о моей девочке, а?

Он обнимал единственного любимого человека, стоя посреди библиотеки, и границ не знал своей радости. Нет, он не сказал бы, что Лоренца — существо совершенное. Больше того, он знал, что его дочь очень ветрена и легкомысленна, но зато в жизненной энергии ей было не занимать! Он согласился бы с тем, что она не красавица, но любому придется признать, что она обладала непередаваемым шармом. Чего стоила одна только ее ослепительная улыбка! Эти яркие голубые глаза, эти маленькие белоснежные зубки! Она всегда улыбалась так, как будто вы — единственный человек на всем белом свете, которого она хотела видеть, как будто только к вам у нее есть полное доверие, как будто вы и она являетесь самыми близкими людьми на всей планете. Артур даже не задумывался над тем, что гораздо проще взрастить в себе такое обаяние, когда твоя жизнь не наполнена ужасами убогой реальности, когда тебе не приходилось ни разу ждать под проливным дождем автобуса, когда ты не знаешь слова «бижутерия», когда тебе не приходилось ругаться с ремонтниками, которые требовали за работу деньги, которых ты не можешь себе позволить.

Если уж начистоту, то никаких неприятностей, кроме зубной боли, Лоренца в своей жизни никогда не испытывала. И Артур готов был в лепешку разбиться для того, чтобы она и впредь жила так же.

Она стояла в своем подвенечном платье из белых брюссельских кружев рядом с отцом и ждала, когда заиграет свадебный марш. Он повернулся к ней и сказал:

— И не забудь, моя дорогая, о том, что если у тебя когда-нибудь возникнут проблемы, которые тебе не захочется обсуждать с Эндрю, смело обращайся к своему папке! Эндрю должен понять и зарубить себе на носу то, что ты вовсе не зависишь от него.

— А почему бы мне и не зависеть от него немножко, папа?

— Потому что зависимость от другого человека провоцирует потерю уверенности в себе, веры в свои силы, моя дорогая.

Изящным движением приподняв край своей белой вуали, Лоренца чмокнула отца в кончик носа.

— Милый папа, ты слишком беспокоишься обо мне. После церемонии Артур отвел своего зятя в сторону и дружески посоветовал:

— Береги мою девочку. — А глаза его прибавили: «А не то я сверну тебе шею».

— Буду не только беречь, но и любить ее, сэр, — вежливо улыбнувшись, ответил Эндрю. — «А на некоторые выходные я буду вручать ее вам, в ваше полное распоряжение», — добавил он тихо, про себя, видя приближающуюся Лоренцу. Она взяла его за руку и повела, отклоняя в сторону нависавшие низко ветви садовых деревьев, к задней стене дома, где была устроена небольшая посадочная площадка. Там их ожидал геликоптер из «Нэксуса», который должен был доставить молодоженов в аэропорт, откуда на лайнере из «Нэксуса» они должны были улететь на Бэль Рэв, небольшой островок в Карибском море, также принадлежавший «Нэксусу».

Геликоптер становился все меньше и меньше. А Сильвана все махала рукой, глядя в небо. На лице у нее была мягкая материнская улыбка, но в душе ее не было спокойствия:

Сильвана понимала, что это улетает ее жизнь.

А она продолжала существовать.

— Где я? Кто это со мной в постели? Анни ощущала, как беспокойно бьется сердце в груди, как лоб покрывается испариной. Она тяжело дышала и вообще чувствовала себя прескверно. Рядом с ней, полуосвещенный жемчужно-серым восходом, спал муж. Он что-то мычал во сне. Она коснулась его теплой спины для того, чтобы окончательно убедиться в том, что это он. Ну конечно. Она была в своем собственном доме, в своей собственной постели, а рядом с ней лежал ее Дюк. Тогда почему же она проснулась в таком сильном волнении?

И только тогда она вспомнила, что этим вечером состоится прием в честь дня рождения Артура. В тусклом предутреннем свете она едва различила настольные часы: будильник не будет звонить еще по крайней мере полтора часа. За стаканом с водой и номером «Тайм» (она всегда читала этот журнал, чтобы быть в курсе событий) виднелась цветная фотография в серебряной рамке. На ней была изображена вся ее семья, а снимали на свадьбе у Лоренцы. Даже если бы фотограф потратил на этот снимок не две минуты, как это было на самом деле, а два часа, и тогда ему не удалось бы создать лучший образ стопроцентного американского семейства. Анни в своем платье из голубого шелка стояла в центре, заслоняя собой морской пейзаж, висевший на стене сзади. (Она так и не успела спросить у Сильваны, когда она купила эту прелестную картину.) Левая рука Анни покоилась на плече четырнадцатилетнего Роба, самого яркого и беспокойного из всех ее четырех сыновей. Чувствовалось, что ему еще долго надо свыкаться со своим первым взрослым костюмом. Слева от Роба солидно, прямо и крепко возвышался муж Анни Дюк.

Она подумала, что тут он смотрится совсем как Джон Уэйн в период своего расцвета. Правда, не так высок и чуть полнее. Анни совсем растерялась бы в жизни, потеряй она мужа. Потому что он приглядывал абсолютно за всем в доме. Анни даже не знала, где хранятся их страховочные полисы на недвижимое имущество. (Чудесный, довоенной постройки, особняк с крыльцом на колоннах был подарком родителей Дюка ко дню их свадьбы и поразительно не вписывался в шумную, подвижную жизнь, которую вели его хозяева.) Впрочем, Анни и не хотела знать, где лежат эти бумаги, — достаточно было тех документов, с которыми она имела дело в бытность свою секретаршей Дюка.

Рядом с Дюком на фотографии улыбался Фред, самый старший из их сыновей. Никто не знал, как ему это удавалось, но ни в одном костюме он не смотрелся опрятно. Фред был математиком, писал дипломную работу в Пенсильванском университете и, слава Богу, пока еще не упорхнул из отчего дома. Анни со страхом ждала того дня, когда все ее дети повзрослеют и заживут своей жизнью в своих домах. Ей тогда ничего больше не останется в жизни, кроме как протирать пепельницы в их с Дюком особняке. Справа от Анни, перед одним из пианино Сильваны, стоял Билл. Он не улыбался и держал руки в карманах. Билл, в семье его звали Ромео, пока еще учился в колледже. За ним постоянно увивались девчонки. Да так, что для семейного удобства Анни и Дюку пришлось купить ему отдельный телефон, когда ему исполнилось четырнадцать. Рядом с Биллом стоял Дэйв, который к девятнадцати годам считался первым красавчиком в семье, хотя, конечно, все сыновья были по-своему привлекательны. Глядя на них, Анни подумала о том, что все-таки хоть что-то она сделала в своей жизни правильно. Четыре сына… Это было как раз то, чего так хотел всегда Дюк. Порой можно было подумать, что это будет пятеро братьев. Это напомнило ей о том, что надо будет их попросить починить перила на крыльце…

Они были футбольной семьей, и это смело мог подтвердить местный стекольщик. В конце двора был также расчерчен ромб для бейсбола. Они имели бассейн и к нему небольшую вышку для прыжков, а в зале было установлено баскетбольное кольцо, но вообще-то там чаще играли в настольный теннис. Когда сыновья Анни не катались по округе на лошадях, не тренировались и не играли, они смотрели, как это делают другие. Кто громче их мог приветствовать «Пиратов», заваливших в очередном матче «Стальных парней», кто яростнее их отстаивал на трибунах интересы «Пингвинов»?.. За столом всегда говорили либо о том, что должно было произойти на последней игре, либо о том, что произойдет на следующей.

Анни собиралась покормить их этим вечером пораньше, потому что у служанки был выходной, а Анни не хотела ей его портить. Но это неважно. Прежде чем она оденется к вечеру у Грэхемов, она сумеет быстренько поджарить сосиски и гамбургеры. Мальчики будут рады наскоро перекусить вместо того, чтобы усаживаться за плотную еду.

При мысли о приближающемся вечере Анни вновь овладела тревога. В голове у нее стало тяжело, как будто кто-то сжимал ее виски, дыхание участилось и стало прерывистым. Она очень надеялась на то, что в этот раз ничем себя не уронит. На последнем вечере у Сильваны — на том самом, где бедняжка Сюзи во всей одежде упала в бассейн, — Анни, сама того не заметив, сжала в руках какой-то фрукт слишком сильно и сок забрызгал ее белое атласное платье. Она очень надеялась на то, что не будет этим вечером выглядеть такой же дурой. Но добиться этого было так нелегко!.. Если она будет молчать весь вечер, Дюк обязательно будет на нее неодобрительно коситься. А если, повинуясь ему, она скажет несколько слов, то… — несмотря на журнал «Тайм», — все гости будут чрезвычайно удивлены тем, что она скажет. И опять у нее вспотеют ладони, собьется прическа и она быстренько исчезнет в ванной. Но ведь не просидишь там весь вечер! Это было бы неприлично. Конечно, можно будет сходить туда несколько раз, но на этом ей не удастся выиграть достаточно времени. А на обратном пути домой Дюк будет нудно жаловаться:

— Господи Боже, ты знаешь всех этих людей не первый год! Ты выросла здесь! Почему ты можешь целыми часами висеть на телефоне, не умолкая ни на секунду, но молчишь как рыба на всех приемах, где присутствуют мои коллеги?!

Она хорошо знала, что Дюк жалел о том, что она не является отличной хозяйкой. Она знала, что это помогло бы мужу в его карьере. Но стать ею… Да что там стать! Она была настолько стеснительна в этом вопросе, что боялась даже попробовать! Она всегда либо забывала, либо путала имена людей. Она никогда в жизни не смогла бы стоять со спокойной улыбкой на губах и в изящной позе при входе в зал и говорить ласковые (и каждый раз разные!) слова всем двумстам гостям по очереди. Она не могла, а Сильване, казалось, это не составляет никакого труда.

Вообще, глядя на Сильвану, Анни ощущала себя какой-то неуклюжей и немодной женщиной. Она была всегда так элегантна и так возвышенна… А ее наполненный цветами дом находился всегда в таком состоянии, как будто в нем каждую минуту ждали фотокорреспондентов из «Хауз энд Гарден». Конечно, все это Сильвана одна не смогла бы сделать, ей помогали, но Анни и не нужны были помощники — это было бесполезно.

На заботы о семье у Анни уходило все время без остатка. Она даже не представляла себе, как это другим женщинам удается выкраивать часы для личных интересов. Особенно для занятий, посвященных повышению их интеллектуального уровня. В данном случае Анни не имела в виду благотворительные акции и вышивку чехлов для стульев в столовой — каждый мог это сделать. Это напомнило Анни о том, что недавно сшитый ею чехол куда-то пропал. Неужели его съел щенок? Она тут же вспомнила и о том, что должна позвонить отцу О'Лири по поводу мягких подушечек для дивана и для кресел, над которыми она сейчас работала. Вспомнив про священника, она вспомнила и о том, что в приближающееся воскресенье на ней лежит ответственность украсить церковь Святого Павла цветами к службе. Эту церковь, находящуюся в Окленде, она посещала с детства.

Однажды Анни приобрела для себя карманную книжечку под названием «Как сэкономить время?», но в течение двух месяцев не могла сэкономить ни часа для того, чтобы прочитать ее, а потом щенок разорвал книжку на клочки.

К несчастью, вышивка гарусом по канве и оформление помещений цветами не интересовало коллег Дюка. Обычно, после деловых вечеринок, Дюк только вздыхал, и они ехали домой в молчании. Иногда робкая Анни несмело пыталась выразить свое сожаление, но Дюк кричал:

— Господи Боже, не надо передо мной извиняться!

Тогда Анни забивалась в самый уголок и отчаянно пыталась как можно больше съежиться и не привлекать к себе внимания. Сидя в таком положении, она часто размышляла над тем, уж не податься ли ей на какие-нибудь курсы, которые придали бы ей уверенности в жизни? Ведь Дюк не раз это советовал.

Она не могла не чувствовать своей вины перед мужем. Особенно потому, что ведь он ее, собственно, не выбирал, а скорее, нарвался. Отец Анни занимал должность руководителя отдела координации в «Нэксусе», и после того, как его дочь окончила двухгодичный колледж, он отдал ее на курсы секретарей к миссис Паркер, а потом пихнул в «Нэксус», чтобы хоть чем-нибудь занять ее до замужества.

Однажды Анни стала временным секретарем у Дюка на целое лето. В течение первых нескольких недель она смотрела на него с нескрываемым диким восторгом. Она видела его не таким, каким он был на самом деле, а своими глазами. Будучи всегда готовой услужить, она бросалась к нему, едва замечала, что ему требуется что-то надиктовать, без напоминаний наполняла свежей водой его графин, проверяла, не опустела ли бутылка «Уайлд Тэки», которая всегда стояла в офисе Дюка. Она старалась предугадать все его желания. Все происходило между ними настолько естественно, что Дюк, оставшись однажды работать до поздней ночи, не удивился тому, что как-то незаметно для себя оказался с секретаршей в обнимку на ковре. Ему тогда и в голову не пришло, что у нее это впервые в жизни… Прошло еще несколько недель, и она явилась к нему с еще более невинным видом, чем обычно, и сказала, что у нее проблемы. Ну… Словом, если у вашей девушки возникают проблемы подобного рода в Питтсбурге в 1952 году, вам ничего не остается, как только жениться на ней. Особенно если папаша девушки — ваш босс.

Теплый холм рядом с Анни промычал что-то во сне и перевернулся на другой бок, отчего стеганое одеяло мягко соскользнуло на пол. Осторожно, чтобы не разбудить мужа, Анни встала с постели, обошла на цыпочках кровать кругом, взяла одеяло и положила его обратно, накрыв плечи Дюка. Она так им гордилась!.. Если бы только Дюк был лет на десять помоложе, он без труда отыграл бы у Артура кресло президента компании. Тут даже не могло быть никаких сомнений. Правда и то, что он вовсе не стремился занять этот пост.

Впрочем, Анни должна была признать за Дюком один недостаток — он не умел проигрывать. А когда он проигрывал, то его ирландский темперамент бурлил и накалялся, как вулкан. Разумеется, он не был жестоким в обычном понимании этого слова. За всю жизнь с Анни он ни разу не поднял на нее руку… Хотя… За исключением одного случая, когда она забыла о просьбе Дюка переписать на видео повторный матч «Пиратов». Но и в тот раз он осознал то, что наделал, только на следующий день, когда увидел на плече Анни большой синяк. Что касается сыновей, то они старались избегать встреч с отцом, когда им владело его бешеное настроение. Они собирались вместе и куда-нибудь прятались на время, а потом смело выходили из укрытия, так как прекрасно знали, что отец отходчив и всегда жалеет о своем неправильном поведении. Вся семья знала, что существуют некоторые темы разговоров, от «коммунистов» до «свободы гомосексуалистам», которые могли спровоцировать ярость Дюка, поэтому Анни всегда следила за тем, чтобы они не поднимались. А когда они все-таки поднимались, она старалась увести разговор в сторону. Наконец, когда и это не удавалось, она утихомиривала Дюка тем, что беспрекословно соглашалась со всеми его оценками.

И Анни, и, сыновья могли безошибочно определить настроение отца, возвращавшегося с работы, по тому стуку, с которым он запирал дверь. Это был своего рода барометр для всей семьи. Анни хорошо помнила черные дни, через несколько лет после их свадьбы, когда Дюка обошли с повышением по службе. Тогда каждый раз перед его возвращением домой ей становилось не по себе, она с тревогой прислушивалась ко всем звукам, в любую минуту ожидая его прихода с работы. Она укладывала детей спать пораньше и следила за тем, чтобы в прихожей не валялись их коньки или бейсбольные биты, потому что если они валялись, то Дюк обязательно спотыкался о них… И тогда оставалось только ждать, замерев в каком-нибудь укромном уголке дома, когда же разразится буря. О, Анни хорошо знала те минуты, когда сердце готово остановиться от страха, когда нечем дышать, когда хочется сделаться в несколько раз меньше или вообще испариться. После семейных штормов, на следующий день, она всегда ходила в церковь, потому что это помогало ей преодолеть депрессию и ощущение собственного бессилия. Анни не была способна утихомирить мужа, когда тот пребывал в гневе.

Сыновья никогда не обсуждали горячий темперамент своего отца и принимали его как часть своей жизни. Но они стыдились его вспышек гнева и исчезали, едва заслышав стук входной двери, который порой сотрясал весь дом.

Анни стыдилась этих минут. Она никогда и ни с кем не говорила об ужасном характере Дюка. Разве что только с его матерью. Та вздыхала и отвечала, что большинство мужчин даже не подозревают о том, какие они забияки. Женщинам остается только смириться с этим… По крайней мере, Дюк является хорошим кормильцем.

Да, это было истинной правдой, потому что теперь ее муж был вице-президентом службы координации. Вышел, так сказать, на международный уровень. У Дюка была, что там говорить, очень ответственная должность.

Во сне Дюк взмахнул неловко рукой и вновь сбросил с себя одеяло. И снова Анни встала с постели и, подобрав одеяло, накрыла им плечи мужа. Случайно она задела туалетный столик мужа и на ковер упала одна из фотографий в серебряной рамке. Она подобрала ее и взглянула на улыбающуюся рыжую лыжницу в голубом костюме, выпрыгивающую как раз в момент съемки из одной слаломной ямки. Этот снимок был сделан Гарри вскоре после того, как он пришел в «Нэксус». За год до того, как Анни вышла замуж за Дюка. На следующей неделе она вновь должна увидеться с Гарри и это ее очень беспокоило. Гарри был ее проблемой. И с годами, похоже, эта проблема становилась все больше и больше.

Пробираясь на цыпочках вокруг кровати к своему месту, Анни заметила свое отражение в большом — во весь рост — зеркале. Через окна в спальню пробивался тускловатый свет раннего утра. И в этом свете, и в своей белой ночной рубашке она смотрелась очень бледной, но не бесцветной. И не костлявой. Впадинок около ключиц не было видно, так как по ее белым, веснушчатым плечам рассыпались золотистые волны волос. Раньше она была рыжей, но со временем волосы — особенно на концах — приобрели оттенок золота. Но вот взошло солнце. Оно осветило комнату, и Анни получила возможность объективно оценить свое отражение в зеркале. Тогда-то она и засомневалась впервые в том, что у нее получится то, что она задумала на вечер.

И снова сердце Анни сжалось от страха. Она приказала себе не распускать нюни. Нет, она все-таки попытается! Хотя бы на один день! Она решительно попытается выглядеть сегодня вечером так же ослепительно, как и Сюзи. Сюзи… В ней было столько жизни, она была такая импульсивная… И хотя порой у нее были слишком крикливые наряды, она всегда выглядела неотразимо.

Нет, в этот вечер Анни им всем покажет! Несколько недель она готовилась к этому вечеру. Сюзи активно помогала ей. Сюзи нашла платье, Сюзи устроила ей профессионала в области макияжа, наконец утром Анни пойдет к парикмахеру, который обслуживает Сюзи.

В этот вечер, пускай единственный вечер в жизни, Анни заставит Дюка гордиться ею.

В двух милях от Анни другая женщина лежала в своей постели и смотрела на то, как стрелки часов медленно поддвигаются к шести утра. В спальню проникал мягкий утренний свет. Думая о предстоящем вечере у Артура, Пэтти, сама того не заметив, изгрызла ноготь своего большого пальца почти до мяса.

Пэтти соскочила с кровати, стараясь не разбудить мужа Чарли, который был вице-президентом юридического отдела и советником по общим вопросам в «Нэксусе». Тихо и быстро она натянула на себя свой синий спортивный костюм и на цыпочках, не желая раньше времени беспокоить сына Стефена, которому нужно было спать еще никак не меньше часа, сбежала вниз по лестнице.

Она тихо прикрыла за собой массивную наружную дверь из дуба, в которую были врезаны тяжелые дверные кольца, засовы и дверной молоток. Создавалось такое впечатление, что это все — дело рук первых американских поселенцев. Железные «причиндалы» резко контрастировали с современным замком, снабженным специальным секретом от воров.

Она запрокинула на минуту голову к небу и глубоко вздохнула. Это была единственная часть дня, которая принадлежала Пэтти. Она проверила пульс и стала разминаться у двери, чтобы позже, во время бега, не потянуть икры и сухожилия. Потом она несколько раз встала на носки, вздернув вверх руки, и сделала несколько шпагатов на лужайке возле дома.

Продвигаясь расслабленной медленной трусцой по пустынным улицам, мимо аккуратно подстриженных газонов и кленов, отбрасывавших на землю причудливые тени и окрашивавших осенний солнечный свет в красно-бурые тона, она жалела о том, что не купила новое платье для предстоящего вечера. Но, с другой стороны, у них в семье каждое пенни было на счету, а экономия — это почти то же, что и диета: ты не можешь позволить себе ни малейшей слабинки. И все же быть женой будущего президента «Нэксуса» — это все равно что быть женой посла: наряды — не роскошь, а часть работы по созданию имиджа супруга. Завернув за первый поворот, она спросила себя: уж не обладает ли Сильвана официальной бумагой, в которой сказано, что компания выделяет ей денежное содержание на гардеробы? Иначе чем объяснить, что у нее едва ли не каждую неделю появляется новая вещь от Валентине?

Пэтти увеличила скорость бега. Первые пять минут, как правило, были самыми тяжелыми, после ей удавалось поймать свой ритм и дальше бежалось уже легче. Она любила эту разновидность бега. Бежишь все время с ровным дыханием, но то и дело меняешь ритм: то быстро, то медленно, то средне. Это хорошее упражнение для бегунов на дальние дистанции… О, черт, ну почему она не купила новое платье?! Ведь она должна сделать абсолютно все, что в ее силах, для того чтобы Чарли получил то долгожданное повышение. Всякий сказал бы, что ее муж, вне всяких сомнений, является лучшим советником из всех, какие когда-либо были в «Нэксусе». Ему сейчас сорок пять — самый хороший возраст. Артур еще посмотрит за ним три годика, да и уволится на пенсию, отдав ему свое кресло. А потом у Чарли будет еще по крайней мере четырнадцать добрых лет президентства, прежде чем перед ним возникнет необходимость подыскивать преемника уже для себя.

Конечно, Артуру была ненавистна сама мысль о том, что его кто-то «отпихнет от руля управления», — он сам так шутливо выражался, — но всем было известно, что совет директоров давит на него и требует принять окончательное решение до конца этого года. Несомненно, поездка в Пауи как раз и будет решающей. Если, конечно, Артур не задумал пригласить в компанию кого-нибудь со стороны. Но Чарли рассказал ей, что подобная ситуация с «Нэксусом» была лишь однажды, да и то когда компания еле сводила концы с концами. А сейчас дела шли неплохо, к тому же совет директоров хотел, чтобы на руководящий пост пришел человек, длительное время проработавший в «Нэксусе» и знакомый с шефами филиалов по всему миру.

Наверное, придется снова тщательно продумать свой наряд для события, которое состоится на следующей неделе. Ничего, небольшие расходы могут впоследствии обернуться выгодными дивидендами. Потому что кандидатура будущего президента будет окончательно выбрана именно в этой поездке. Артур не раскрывал до сих пор своих карт, но всем было ясно, что будущий президент «Нэксуса» — один из тех, кто будет в поездке. В этом году группа отъезжающих была значительно меньше, чем обычно. Почему? Для того, чтобы Артур имел возможности произвести окончательный отбор среди претендентов. А то, что он так долго тянет с этим, объясняется тем, что он не просто передает кому-то свою работу, но выбирает человека, которому он доверит свою фамильную собственность, который будет достоин взять на себя ответственность за этот жирный кусок под названием «Нэксус Майнинг Интернешнл», за компанию, которая все еще находилась во владении Грэхемов.

Пэтти сверилась с часами. Подошло время замедлить темп бега.

Наверное, не стоит сегодня за завтраком пить кофе.

Желудок и так что-то шалит. Она не хотела выглядеть нездоровой на вечере. Ей придется не читать сегодня со Стефеном, а употребить это время на размышления. При этой мысли ей стало стыдно, но она тут же перестала об этом думать. Главное, показать себя достойно на предстоящем вечере. А для того чтобы выглядеть там поистине президентской женой, необходимо тщательно подготовиться. И — Бог свидетель! — когда придет ее время, она будет справляться с этой почетной обязанностью несравнимо лучше этой злой и надменной Сильваны! Вся-то и заслуга ее была в том, что она выросла в аристократическом палаццо, а уж так высоко задирает свой нос, что едва снисходит до разговора с простыми смертными! Если даже и перекинется парой слов и милостиво улыбнется от порога… Пэтти чувствовала, что Сильване было глубоко наплевать на «Нэксус». Но разве можно занимать такую позицию жене президента этой компании?! Пэтти намеревалась проявлять живой интерес к делам «Нэксуса». Разумеется, она не будет вмешиваться в работу мужа, но поддержку ему будет оказывать стопроцентную. Когда Чарли будет возвращаться с работы, он будет остро нуждаться в хорошем собеседнике, в человеке, которому будут интересны его дела, который будет хорошо понимать все трудности, связанные с отправлением президентских обязанностей. Короче, ему нужен будет человек, который поможет ему нести эту огромную ответственность на своих плечах долгие годы. В то же время Чарли никогда не должен забывать о своей другой, более важной ответственности — за их сына. Они вдвоем разделяли эту ответственность (доктор Бэк предупредил ее, чтобы она никогда не называла это виной).

Пэтти проверила свой пульс. Он был чуть выше, чем обычно. Она продолжала медленный бег.

Да, положим, ее платье будет не такое красивое, какие нарисованы на открытках, но зато фигура у нее лучше, чем у Сильваны. И что же она все-таки за штучка?.. Может быть, загадка редкой верности Сильваны своему распутному мужу объяснялась довольно просто: ей просто было бы стыдно показаться обнаженной перед любовником. Даже когда все гости на ее вечерах купались в бассейнах, Сильвану никто не видел в купальнике. У нее был громадный гардероб, состоящий из бесформенных шелковых одеяний «муу-муу», присылаемых с Гавайских островов. «О, Боже, — думала Пэтти, закрывая глаза, — если бы у меня только был повар. Вернее, когда у меня будет повар…» Она, разумеется, воспользуется этим преимуществом богатых. Повар в доме это верное и самое долговременное средство для похудения. Все Первые Леди становятся удивительно стройными, едва только входят под руку с мужьями в Белый дом. Очевидно, у нынешнего повара сохранились меню самой Жаклин Кеннеди. Апельсиновый сок, яйца-пашот, бекон и черный кофе на завтрак — итого двести сорок калорий; чашка бульона-консоме и небольшая пиала салата с французской приправой, плюс жареный гамбургер (без булочки) на ленч — итого двести пятьдесят калорий; чашка чая с кусочком лимона в пять часов вечера, и у Жаки еще оставалось в запасе пятьсот калорий на вечер. А она умела хорошо поесть и выпить стакан красного вина на пятьсот калорий! Например: артишоки-провансаль, кусок бараньей ноги с кориандром, огуречный салат и персики в вине. Разумеется, предполагалось, что Жаки брала не больше чайной ложки любого соуса, но зато окиньте взглядом все те годы, что она провела на этой диете и чего этим добилась. Да, легко быть дисциплинированной и сохранять отличную фигуру, если у тебя есть человек, который сам все отмерит и поднесет тебе тщательно выверенную по калориям пищу на блюдечке, а твое дело только есть.

Пэтти пробежала мимо коринфских (очень изящных) колонн следующего дома. Была только половина седьмого, но на лужайке уже вовсю гоняли футбольный мяч два плутоватых оболтуса Анни. Нет, если бы у Пэтти родились такие слоны, она бы даже и не вставляла стекла в свои окна. Зачем? Все равно разобьют. Анни совершенно не употребляла строгости в их воспитании. Оттого-то они и пошли все как один в своего буйного папашу-экстраверта. Пэтти знала Анни уже восемь лет и отлично видела, что ее мужчины обращаются с ней либо как с мальчиком на побегушках, либо как с кухаркой, от которой требуется готовить вкусно да побыстрее. Но виноваты в таком положении дел были не только Дюк и сыновья, как это ни странно, но и сама Анни. Она была безвольным человеком, «тряпкой», поэтому не удивительно, что домашние делали с ней что хотели. Отсутствие имиджа — вот в чем заключалась основная проблема Анни. Она каждую минуту готова была извиняться и все за что-то беспокоилась и волновалась. На ее надгробном камне уместно смотрелась бы надпись:

«НЕ ЗАБЫЛА ЛИ Я ВЫКЛЮЧИТЬ СВЕТ?» С другой стороны, Пэтти готова была признать, что быть «исключительно домохозяйкой» — так описывала свое житье-бытье сама Анни — это был единственно возможный способ существования в той семье.

Пэтти добежала до того места, которое означало половину преодоленного пути и, не останавливаясь, повернула обратно к дому. Теперь она бежала в среднем темпе. Навстречу ей попадались другие бегуны, и лишь немногие из них удерживались от того, чтобы не бросить ей вдогонку восхищенный взгляд. Она все видела. Сказать по правде, Пэтти была почти совершенным существом. Совершеннее не найти. У нее была очень стройная и атлетическая фигура, высокий рост, ей была присуща природная грация, которой так не хватает многим людям, занимающимся бегом, ее профиль напоминал профиль грейхаунда, готового броситься вперед, белокурые прямые волосы были подстрижены «под мальчика», а светлые брови образовывали прямую полоску над узким и изящным носом. У Пэтти был небольшой, правильной формы рот и точеный подбородок, как на картинах Микеланджело.

Пэтти была калифорнийским ребенком и выросла на Тибуроне, маленьком полуострове (с чудесным видом на Алькатрас), выдававшимся в бухту Сан-Франциско. Она начала бегать еще в Стэнфорде. Тогда ей приходилось бесконечное число раз огибать розово-коричневые, в испанском стиле, домики (она бегала по утрам до школы), когда все молодые люди еще только зевали или даже спали.

Для того чтобы попасть в Стэнфорд, недостаточно быть богатым человеком. Нужно еще быть одаренным. Пэтти была хорошей студенткой, потому что обладала почти фотографической памятью. Впрочем, она была непоседа и ей недоставало умения концентрироваться на объекте изучения. Ее привлекали задачи, требовавшие быстрого решения. У Пэтти можно было справляться по всем техническим вопросам, не утруждая себя заглядыванием в справочник. Чарли так и поступал. За это он и обожал Пэтти. Ведь она никогда не допускала ошибок.

По какой-то печальной иронии судьбы у такой совершенной девушки, обладавшей железным здоровьем, родился малыш с тяжелейшим недугом — spina bifida. Эта болезнь не имела радикального лечения и требовала от тех, кто ухаживал за больным, нечеловеческого терпения. С мозгом у Стефена, к счастью, все было нормально. Более того, оказалось, что у Пэтти растет смышленный мальчуган с живым и пытливым умом. Но была в этом и оборотная сторона медали. Мальчику суждено было рано осознать свое физическое убожество и очень от этого страдать. Из-за врожденного уродства и нарушения функций спинного мозга у мальчика были деформированы конечности, что обрекало его на пожизненную беспомощность и к тому же недержание. Доктор Бэк заверил их, что есть все основания ожидать того, что Стефен благополучно достигнет зрелости и заживет полезной жизнью. Но нормальным человеком он, конечно, никогда не будет.

Чарли был просто прекрасен. Они еще больше привязались друг к другу в этой маленькой, выкрашенной в веселые светлые тона больничной палате. Чарли сказал Пэтти, что они не должны терзаться, так как не их вина была в том, что родился больной малыш. Он узнал, что с таким недугом рождаются пятнадцать младенцев на каждую тысячу здоровых.

Прижимая к груди своего ребенка, Пэтти наотрез отказалась сдавать его в дом малютки, еще до того, как Чарли начал объяснять ей все преимущества этого шага. Стефен был их сыном. У него было такое очаровательное личико, а мягкие голубые глаза смотрели на маму с таким доверием!.. Единственный дом, который должен узнать Стефен, это дом его родителей. Они его породили на свет, они его и должны вырастить. Таким, какой он есть. А забота о нем… Что ж, по крайней мере, этим они могли хоть как-то загладить ту вину, которую они все-таки в глубине души ощущали.

Прошло восемь лет со времени рождения Стефена, и Пэтти ни на шаг не отходила от своего сына, а медицинские счета лились полноводной рекой. Из-за постоянных огромных расходов на Стефена им трудно было начать копить деньги, которые помогли бы ему же. Ведь Стефен нуждался в круглосуточной опеке до конца своей жизни. Пэтти допускала возможность того — хотя это было маловероятно, — что сын может пережить ее с Чарли. Конечно, у родителей была приличная страховка за жизнь, но все же требовался особый неприкосновенный запас на тот случай, если бы вдруг Стефену потребовалась большая сумма еще при жизни Пэтти и Чарли.

Рождение Стефена сильно подорвало уверенность в себе у Пэтти, и она до сих пор окончательно не оправилась от этого. Она чувствовала, что каким-то образом — она не знала, каким точно, — но она допустила в своей жизни что-то настолько ужасное, что все обернулось для нее столь тяжким наказанием. Она чувствовала, что в чем-то виновата, хотя не знала, в чем именно. Таким образом она сама себя наказала неизвестно за что.

Слегка задыхаясь, Пэтти завернула за последний поворот и увидела Джуди, их экономку, которая въезжала уже на своей машине на их подъездную дорогу. Она как раз вовремя, так как ночная служанка уже, наверное, ушла. Спустя несколько минут Пэтти уже могла видеть их дом, в тюдоровском стиле особнячок (какие бывают при фермах) с узкими ограненными окнами и этой непомерно большой парадной дверью. До завтрака Стефена у нее как раз оставалось несколько минут, чтобы принять душ.

На гравийной подъездной дорожке она перешла на ходьбу, затем стянула с головы повязку и проверила на шее пульс. Ну вот, зарядилась на весь день. Пэтти терпеть не могла женщин, которые по безволию теряют форму, а потом по этому поводу устраивают истерики. Тридцатилетние дуры. Лично она намеревалась постоянно поддерживать себя в хорошей форме.

Пэтти не понадобится сегодня вечером новое платье для того, чтобы закрыть свою фигуру. Ей нечего было скрывать. Хотя она должна была признать, что у Сюзи фигура нисколько не хуже, чем у нее, при том, что Сюзи никогда в жизни не сделала ни одного физического упражнения. Сучка! У Сюзи сегодня вечером, разумеется, будет новое платье, у Сюзи всегда были новые наряды. Она тратила время и деньги исключительно на свою персону. Вот Пэтти, например, просто не смогла бы целый день провести у парикмахера, маникюрши, массажиста, у врача в кабинете загорания… Но что возьмешь с Сюзи, если она поддержание собственной элегантной внешности сделала своей профессией.

Пэтти резко остановилась, наткнувшись на неприятную мысль. Нет, Чарли никогда не посмотрит на другую женщину. Но, может быть, ей все-таки надо будет за завтраком выпить чашечку кофе. Разумеется, без сахара и без сливок…

2

— Очень сожалею, мистер Дуглас, но миссис Дуглас на совещании, — прозвучал в телефонной трубке металлический голос секретаря.

— Ну, может быть, вы сможете на цыпочках пробраться к ней в кабинет и переспросить: так ли уж я нужен сегодня на вечере? У меня немного изменились планы…

— Очень сожалею, но я не могу прерывать совещание.

А по поводу сегодняшнего вечера… Это же ведь день рождения мистера Грэхема, мистер Дуглас. И я полагаю, что… Родди вздохнул.

— Ну ладно, ладцо. Почищу свои туфли. Но тогда, может быть, вы напомните миссис Дуглас о том, что, хотя ей и идти до места всего три квартала, но, если она не хочет опоздать, выходить надо уже через пару минут. Обычно в это время она уже дома.

— Миссис Дуглас никогда не опаздывает, мистер Дуглас.

Секретарь был прав. Изабель всегда переводила стрелки своих часов на десять минут вперед. Родди положил трубку красного телефона и выглянул из окна дома на прекрасный пейзаж: речка и красно-бурые, заросшие лесом холмы вдали. Он снова взглянул на свои часы. Это были металлические «Ролекс Ойстер», водонепроницаемые и автоматические, со стальным растягивающимся браслетом. Родители подарили ему их в 1965 году, когда ему исполнилось восемнадцать. И хотя Изабель несколько раз предлагала купить ему новые, золотые, он неизменно отказывался снять родительский подарок с руки.

Родди налил себе выпить и направился в ванную. Уже когда он оказался под душем, он заметил, что тюбик с шампунем почти пустой. Пришлось вылезать из ванны и, оставляя на полу мокрые следы, идти в кладовку за новым шампунем.

«Кладовкой» они называли одну из пустующих в доме спален, в которой Изабель навесила раздвижные полки, на которых хранилось все: от губной помады до «Драно». Она заказывала эти бытовые принадлежности в магазине дюжинами и пополняла их запас четырежды в год. На полках также было с десяток белых сорочек, нижнее белье и носки для Родди, а также походная сумка Изабель, которая собиралась заново, едва она возвращалась из очередной поездки. В деловые поездки Изабель никогда не брала чемоданов: с ними было очень неудобно в дороге, в аэропортах их приходилось сдавать в багаж, а получать обратно — целая проблема. К тому же чемоданы часто терялись. Нет, Изабель предпочитала ездить лишь с ручной кладью: портфель и легкая сумка с семью секциями на молниях. В сумке было семь смен нижнего белья, семь блузок, три немнущихся шелковых платья, белый спортивный костюм для посещения рудных разработок, ночные рубашки, купальник, пара брюк под цвет куртки, которую она не складывала в сумку, а носила на себе, туфли, туалетные принадлежности, крохотная косметичка (Изабель пользовалась только губной помадой) и запасная пара очков. Ее дорожные костюмы висели в кладовке, готовые к носке. Изабель путешествовала в мягком шерстяном костюме черно-красного цвета, черном плаще и крепких черных прогулочных туфлях. Она могла выйти из дома и отправиться в аэропорт в течение десяти минут после телефонного звонка.

Помывшись и одевшись, Родди налил себе еще стаканчик и взял в руки номер «Паблишерз Уикли». Он прилег на диван и стал просматривать новости о книгах.

Он никогда не слышал, как в дом входила жена. И вот теперь она стояла в дверях и думала о том, как хорош в этом смокинге ее Родди и как смешно будут смотреться на его фоне прочие чиновники из «Нэксуса». Как пингвины. Он был похож на какую-нибудь итальянскую кинозвезду: высок, гибок, с черными вьющимися волосами и дружелюбным взглядом карих глаз за очками с тонкой оправой. Да, он был в прекрасной форме. В прошлом году Родди выиграл в своей возрастной группе чемпионат по сквошу[1] в Восточной зоне. Изабель знала, что ей очень повезло, что муж так надежен и так гордится своей женой. Многих мужчин задел бы за живое или даже оскорбил бы тот деловой успех, которого она добилась. В трудной и бескомпромиссной борьбе она добыла себе пост вице-президента по корпоративному развитию в «Нэксусе». Да, эта должность называлась довольно сложно, но работа Изабель состояла всего лишь из двух простых функций: заниматься приобретениями и нащупывать варианты общего расширения. Она пришла в «Нэксус» как специалист по маркетингу сразу же после окончания Гарвардской школы бизнеса, а спустя три года уже была переведена в отдел административного финансирования. Вскоре она стала помощником вице-президента по корпоративному развитию, а едва того срубила болезнь, заняла его пост. Впрочем, она не очень-то переоценивала себя, так как прекрасно отдавала себе отчет в том, что одной из причин ее назначения на эту высокую должность в «Нэксусе» являлось обычное тщеславное желание совета директоров продемонстрировать другим, что в руководстве их компании есть одна женщина.

После первого же месяца работы Изабель в «Нэксусе» Родди понял, что его жена метит на пост никак не меньше президентского. Он никогда не подсмеивался над ней, но порой слегка подтрунивал над ее отчетами и докладами, которые зачастую составлялись ночью, на ее половине кровати. Изабель знала, что ей крупно повезло, что она не наталкивается на возмущение мужа в этом вопросе. Объяснение этому было на поверхности: Родди также очень любил свою работу и готов был заниматься ею даже в постели. Он занимал должность окружного менеджера национальной книготорговой сети.

Изабель подошла к Родди, лежавшему на диване, и с гордостью сообщила:

— Сегодня мы заключили солидную сделку по проекту «Колумбус»! Теперь я уже могу тебе все рассказать об этом.

Он заметил, что ее темно-синие глаза сверкают триумфом. Она была маленького роста, худощавая, с шапкой коротко остриженных, но очень густых темных волос. Четырежды в год к ним на дом приходил парикмахер и подстригал ее.

Родди взглянул на нее снизу вверх, послал театральный поцелуй и сказал:

— Это ужасно! Не удивительно теперь, что ты опоздала на целых семь минут. Я уже собрался было обзванивать больницы.

Она сходила в душ, оделась, рассказала ему о проекте «Колумбус» и спросила, как он провел день.

— Просматривал наш осенний список заказов. Вот послушай. — Родди прислонился спиной к двери спальни и громко, вслух прочитал из журнала: — «От человека, столь богатого, что никто никогда не мог точно сосчитать его состояние, до сварливой мегеры, что поклялась добыть голову этого человека». Угадай, что это?

— Длинное название. Что-нибудь новенькое Гарольда Роббинса?

— Нет, это Библия. Кстати, все еще с успехом продается. В прошлом году на ней заработали сто десять миллионов долларов.

Изабель засмеялась и надела шелковое платье кремового цвета. У платья был только один рукав, а другая рука и плечо оставались обнаженными. Она предпочитала носить кремовые платья, так как (если, конечно, были не из шерсти) их легко было стирать, в то время как с белыми была настоящая возня.

— Родди, налей мне немного «Перье», пока я буду краситься.

Родди пошел на кухню, и в ту же минуту зазвонил телефон. Изабель автоматически протянула руку к аппарату в спальне и поднесла трубку к уху.

— Леонора? Кого?.. Как я это воспринимаю?.. О, я очень рада, разумеется… Да, конечно, я очень рада… Сейчас позову.

Но Родди уже снял трубку в кухне. Изабель послушала разговор и быстро поняла, почему Родди до сих пор не сообщил ей о том, что получил повышение. Потому что это было связано с его переездом в Миннеаполис.

Родди положил трубку и появился в дверях спальни.

— Прости, я не хотел говорить тебе сейчас. Думал выбрать более спокойную минуту. Не знаю, откуда эта чертовка Леонора все вынюхала!

— Милый, я взволнована. Конечно, жаль, что ты не посоветовался со мной, прежде чем принять предложение… Но, по крайней мере, мы будем в соседних часовых поясах.

Родди готовился к этому, но никак не ожидал, что она атакует спустя полминуты после сообщения. Он спокойно сказал:

— Мы будем жить в одном городе, Изабель. По-моему, пришла твоя очередь немного подстраиваться под меня.

— Я не могу уехать из Питтсбурга, и ты это прекрасно знаешь! Если тебе так уж хочется жить в Миннеаполисе, то сними там себе квартиру в отеле и приезжай домой на выходные!

— Никогда не видел такой эгоистки!

— Не кричи на меня! Я просто не хочу рубить под корень свою карьеру! При чем же здесь эгоизм? — ответила Изабель, уже предчувствуя следующий тезис мужа.

— Милая Золушка! Тебе минуло уже тридцать семь лет! Время уплывает быстро и незаметно! Какая может быть карьера, когда мне хочется иметь детей? Кто мне будет натягивать белые тапочки, когда я помру? Сам, что ли?

— Помнишь, я согласилась уже было бросить работу в тридцать? Но разве мы тогда могли предполагать, что дела у меня пойдут в гору так быстро?

— А теперь они и у меня пошли в гору.

Они яростно взглянули друг на друга.

После длительной паузы Изабель наконец сказала:

— Ну, хорошо. Может, мне удастся отпроситься в отпуск на пару месяцев.

— Это мы уже проходили! Я хочу иметь двоих детей, и хочу, чтобы у них была настоящая мама. Мама, а не преуспевающий управленец! Я знавал женщин, которые пытались совместить детей, работу и мужа одновременно. Ничего у них не получалось. И у тебя получится не лучше. Большинство женщин…

— Большинство женщин не осознают того, что у них в жизни есть выбор. Это понимание приходит к ним, когда уже слишком поздно что-либо изменить, когда все возможности упущены.

— Когда мы поженились…

— Когда мы поженились, синдром пустого гнезда не существовал. Я не имею желания бросать интересную работу с большими перспективами только для того, чтобы вынянчить парочку оболтусов, которые покинут отчий дом в шестнадцать и даже не оглянутся!

— Многим женщинам удавалось вернуться к работе, когда их дети подрастали…

— Но не в пятьдесят же лет?! И не к работе моего уровня. Ты просишь от меня невозможного. Бросить работу… Это для меня все равно что плюнуть на свою жизнь. — Изабель долго смотрела на мужа, а потом сказала то, что никак сама от себя не ожидала. — Родди, пойми, я не хочу детей. Когда-то мне казалось, что я хочу иметь их, но теперь — нет.

— Зато я хочу. И ты согласишься с тем, что сам я их родить не могу.

Изабель поняла, что на вечер к Артуру они опоздают.

Кэри задержалась в офисе из-за того, что нужно было к следующему утру подготовить планы перестройки дома на озере Сильвермена. Заканчивать работу, не потеряв к ней интереса, не потеряв интереса даже к самым скучным ее деталям, этого Кэри было труднее всего достичь, но она понимала, что в этом и заключается настоящий профессионализм.

Наконец, она закончила с делами, плюхнулась на водительское место в своем «фольксвагене» и на всей скорости погнала машину в направлении Аппер Сент-Клер. Она понимала, что опоздает, но, по крайней мере, искренне переживала за это, зная о том, что Эду именно сегодня нужно было, чтобы она не опоздала на этот дурацкий вечер к Артуру.

Кэри была помощником архитектора в небольшой конторе, которая специализировалась на современных жилых постройках, когда дом красиво вписывался в окружающий ландшафт. Все ее коллеги мечтали о том дне, когда они сами для себя смогут построить хоть один из тех домов, которые они ежедневно проектировали для других. Например, комплекс под названием «Водопад» в Франк-Ллойд-Райт в Северной Шотландии: дом из песчаника, балансирующий между двумя небольшими водопадами, затененный лавром и рододендронами, дикими цветами, с лесом на заднем плане… Каково, а? Наверное, это райское наслаждение — дремать под плеск во… Ой, что-то она задумалась! Еле-еле вписалась в поворот. Пожалуй, надо чуть сбавить скорость, иначе до Артура и Эда доедет только ее бездыханное тело.

Обычно Эду было все равно, опаздывает его жена куда-нибудь или нет, — он сам был во всем беспечен. Она не была супер-женщиной и не хотела ею быть. Простая женщина, выполняющая на совесть свою работу и желающая выделяться чем-нибудь индивидуальным из толпы ей подобных, — вот кто она такая. Она не хотела быть мужчиной в юбке, как Изабель. Но в то утро Эд настоятельно просил ее прибыть вовремя и прибавил, что это может сыграть огромное значение для его имиджа как ее мужа. Казалось, он полностью растерял свое чувство юмора, едва встал вопрос о том, что Артур скоро уйдет в отставку. Кэри уже смирилась, что все придет в норму лишь после того, как будет оглашена кандидатура преемника президента «Нэксуса». Эд объяснял свое напряженное состояние тем, что Кэри, видите ли, слишком сильно занята поисками своей индивидуальности и сама дезорганизует жизнь семьи. (Порой Кэри хотелось подраться с Эдом за такие измышления.)

На самом деле корень его проблемы был в Чарли. В советнике «Нэксуса». Вообще Эду не свойственно было то угнетенно-мрачное состояние духа, в котором он пребывал все последнее время. Просто эта игра в «кошки-мышки» в компании, длящаяся уже несколько месяцев, измотала его окончательно. И чем напряженнее был Эд, тем больше хромала их семейная жизнь. В этом смысле Эд уже не был способен ни на что, даже сексом он занимался с женой не чаще раза или двух в месяц. И Кэри знала, что причина их разлада кроется в неудовлетворенности, тревоге мужа.

Она хотела, чтобы Эд хоть раз откровенно поделился с ней своими бедами, волнениями. Но нет, он вел себя так, как будто все идет нормально и даже великолепно. Эд считал себя сильным человеком и полагал недостойным демонстрировать свои слабости. Но Кэри… Как ей все-таки хотелось не мучиться догадками, а услышать о том, что творится в голове у Эда, от него самого.

Она резко вильнула, избегая столкновения с выбежавшей на дорогу белкой, глянула в зеркальце заднего вида, чтобы убедиться в том, что зверек не пострадал, затем улыбнулась своему отражению. Кэри была статной блондинкой, причем волосы были немного с темноватым отливом. Ей многие говорили, что она похожа на принцессу Диану, но сама Кэри знала, что пошла в свою прабабку, которая жила в Стокгольме.

Она была крупной женщиной, но мало кто догадывался о том, насколько трудно ей было постоять за себя в этой жизни. Она была попросту беспомощна. Она не могла жить с такой же легкостью, как другие женщины. Не удавалось. Если речь заходила о каком-то вопросе из области архитектуры, который виделся ей очень важным, она, не колеблясь, бросалась отстаивать его и добивалась успеха, но посмотрели бы вы на то, как с ней обращались продавцы, парикмахеры и прочие представители сферы обслуживания (особенно женского), присылая ей на дом чеки, в которых указывалась сумма, вдвое превосходящая договорную. Кэри приходилось ходить в туфлях, которые ей были малы («У вас такой большой размер, мадам»), носить платья, которые ей не подходили и не нравились («Горизонтальные полоски сделают вас меньше, мадам») и приобретать вещи, которые стоили намного дороже, чем она предполагала («Ну, — презрительное фырканье, — если вы хотите дешевку…»).

Страх Кэри за то, что она что-нибудь не так сделает, поведет себя не так, как принято, стоил ей уймы часов, потраченных на мучительные размышления и приготовления, и такой же уймы денег. Она готова была пойти на все, лишь бы не видеть поджатых губ, удивленно приподнятых бровей, презрительно-снисходительных взглядов или надменного вида тех людей, которые ждали от нее чаевых. Любой незнакомец, если б захотел, мог вогнать Кэри в краску. Как им это только удавалось? Может, они ходили в специальную вечернюю школу, где этому обучают? Неужели возможно получить диплом за умение быть надменным и презрительным?.. Кэри знала, что перед этим чертовым вечером у Артура ей следовало сходить к парикмахеру, но она этого не сделала по одной причине: она не умела давать на чай, ей было стыдно это делать. Теперь она, конечно, жалела об этом, так как понимала, что все остальные приглашенные женщины несколько часов просидели в различных кабинетах для того, чтобы придать себе неотразимый вид.

Она вздохнула, свернула с шоссе и выехала на узенькую аллею, засаженную деревьями с густой темно-каштановой листвой. Через несколько минут она, однако, заметно приободрилась, так как увидела вдали свое жилище. Она часами могла любоваться своим белым дощатым домом (он был построен восемьдесят лет тому назад) и окружающим его ландшафтом. Она любила высокие потолки, и за несколько лет собрала отменную коллекцию мебели Шекера для всего дома. Воду они получали из источника в горах. Им принадлежала вся земля вокруг дома, так что за ними никто не подсматривал, и казалось, что они живут где-то в сельской глубинке. Но если Эд говорил: «Может, глянем, что играют сегодня вечером у Стенли?» — им требовалось меньше получаса, чтобы добраться туда, поэтому они почти не пропускали джазовые представления.

Эд стоял на крыльце дома, совсем как мама Кэри. Она всегда выходила смотреть на дорогу, когда дочь задерживалась до полуночи.

Кэри быстро проговорила:

— Слушай, я очень извиняюсь. Через десять минут буду готова. — И поцеловала его в твердую щеку, обняв левой рукой. Было такое впечатление, что она целует стенку.

Кэри пробежала через открытую дверь в квадратный холл и стала подниматься по лестнице. Наверху, оперевшись о перила, свешивали вниз головы Ингрид и Грета. Они смотрели на Кэри укоризненно и очень походили в ту минуту на сестру Эда, эту мрачную, с темными рыжеватыми волосами мышь в очках. В один голос девочки сказали:

— Ты опоздала. Папа с ума сходит.

Временами Кэри начинала понимать, почему от Эда ушла его первая жена. Но она не любила вслух распространяться на эту тему, так как самой тоже было что вспомнить: и она была до Эда замужем. Институтская любовь. Спустя полгода после свадьбы он заделался хиппи и бросил ее рада того, чтобы отправиться в Индию изучать йогу. Это было унизительно для нее, но дало облегчение. Она-то думала, что на зависть всем выходит замуж за футбольного защитника, а оказалось, что за полупомешанного, который ходил вокруг нее в шафранных робах и, начиная с пяти часов утра, распевал какие-то непонятные протяжные мелодии. Все общежитие от них на голове стояло.

Кэри с улыбкой поднялась вверх по лестнице.

— Привет, девочки. Как наш домик?

В прошлые выходные показала дочерям, как построить игрушечный дом и вручила им набор миниатюрных строительных материалов.

— Скуууу-чно!

— С ним такая возняяяяя!

— Вместо него мы устроили у куклы чаепитие. Вы снова, как я погляжу, использовали мамину косметичку.

Она видела плохо накрашенную — а если точнее, то всю замаранную пудрой и помадой — куклу.

— Нет, нет, это наши краски… Почти… Мы играли в дочки-матери!

Она купила им, кажется, все игрушки, развивающие интеллект и вкус к труду — от набора рабочих инструментов до кубика Рубика, — но им все это было не по душе. Временами, глядя на них, и самой Кэри приходило в голову, что, может быть, она все в своей жизни делала зря, не тому училась в колледже и не в той области работала. А ведь ее героиней была Глория Стейнем.

Порой Кэри думала, что лучше было бы иметь мальчика, но тут же отгоняла от себя эту мысль. Не хотела рисковать: из сына вполне мог получиться еще один двойник сестры Эда. К тому же она далеко не была уверена в том, что сможет управиться с тремя детьми, вытягивая еще и работу, без которой себя не мыслила. Когда родилась вторая девочка, Кэри была очень удивлена тем, что мучиться ей пришлось так же много, как и с первой. Казалось бы, со вторым ребенком все должно быть проще. У нее была сильная послеродовая депрессия, из которой она вышла, лишь когда Грете исполнилось пять, и Кэри смогла вернуться к своей работе. (Она сама для себя решила выйти на работу в тот день, когда впервые после родов съест все, что будет положено в тарелку.) Кэри доставляло удовольствие работать с взрослыми людьми, которые знали слова, состоящие больше чем из двух слогов. Нет, она любила своих дочерей, просто… Может быть, они и не играли бы в дочки-матери, не пугались бы одного вида отвертки, если бы Кэри смогла уделить им больше времени.

Кэри, пока она была в душе, вдруг стали захлестывать приступы вины. Ей было неприятно это. В эти дни она всегда чувствовала себя в чем-то виноватой. Виновата — когда осталась дома, виновата — когда ушла из дома.

Эд появился в дверях спальни. На лице его все еще не померкло недружелюбное выражение.

— Ну, сколько еще можно собираться?

— Почти готова. Застегни мне, пожалуйста, молнию и тут же выйдем.

Он и не заметил сначала, что по такому случаю, как вечер у Артура, она приобрела новое платье от «Билл Бласс».

Оно было простое, строгое, из черного пике, с огромными рукавами и очень длинное (причем сзади длиннее, чем спереди). Кэри казалось, что она выглядит в нем испанской инфантой. Она быстрым движением застегнула воротничок с жемчужиной, ощущая, как сзади возится с молнией Эд.

— Молния сломалась.

— Эд! Ну кто тебя просил так тянуть?!

— Не ругайся. Я, что ли, виноват в том, что ты опоздала домой и теперь торопишься? Вот если бы пришла раньше…

— Послушай, чего я забыла на этом вечере? Ты же знаешь, что я ненавижу белое вино и пустую болтовню. Если я говорю что-нибудь стоящее, никто из мужчин меня не слушает. Их женушки называют меня между собой деревенщиной. А ты разговариваешь со мной на таких приемах так, будто у тебя рот сделан из проржавленного железа. Я же не зову тебя на наши деловые вечеринки.

— Просто я надеялся, что ты окажешь мне поддержку, — сквозь плотно сжатые губы процедил Эд. — Разве я многого прошу?

Он засунул руки в карманы и повернулся к ней спиной.

— Тебе никто не говорил, что ты неотразим, когда бесишься? — игриво спросила она его, стягивая платье. Она села на кровать, достала пинцет для выщипывания бровей и начала чинить молнию. Эд и правда хорошо смотрелся: почти шести футов ростом, отлично сложен, с каштановыми, мягкими, как у детей, волосами, бледной кожей, серыми глазами и подбородком с расщелинкой. Действительно, не стоило сейчас задирать его. Эта наметившаяся возможность большого повышения совершенно выбила его из колеи. Что касается ее работы, то он никогда не возражал против нее, так как долгое время был за границей в должности вице-президента по расширению и ему было приятно сознавать, что жена не скучает дома, а имеет в жизни своей независимый интерес.

Кэри внезапно осознала, что в офисе никто и никогда не видел Эда столь мрачным. О, это был популярный человек. Его знали как блестящего посредника в деловых переговорах. Многие мечтали работать под его руководством. Он снискал себе такое уважение, потому что любил свою работу и ценил подчиненных. По образованию Эд был геологом. Может быть, поэтому в нем развился буквально собачий нюх на то, что могло принести пользу «Нэксусу». Каким-то сверхъестественным способом ему удалось заключить целый ряд ценнейших сделок для компании. Кроме того, исключая последние месяцы, он был любящим супругом и был без ума от дочерей. Кэри где-то прочитала, что средний американец тратит на воспитание и общение со своими детьми примерно двенадцать минут в сутки. Об Эде так сказать было нельзя: все время, когда он был дома, он возился с дочерьми. Что еще от него можно было требовать?

Можно сказать, что они жили вполне счастливо. Их жизнь спокойно и мирно текла своим чередом, пока… Пока Артур не объявил о том, что готовится уйти на пенсию. После этого известия Эда будто подменили. Как-то он говорил, что стресс является частью успеха, но Кэри хорошо знала, что чрезмерный стресс может оказаться губительным для человека. Ей стало жаль, что не существует статистики частности смертей руководящих работников от сердечных ударов и приступов. Она почему-то очень надеялась, что Эд сам поймет всю опасность подобной работы и не станет ее искать. Она надеялась на то, что в конце концов он осознает, что в перспективе эта работа может обернуться горем для всей семьи.

Кроме того, Кэри подозревала, что ей не нужно было об этом специально говорить, что и ее собственная работа может быть поставлена под вопрос. Всем известно, что многочисленные вице-президенты «Нэксуса» со всех концов света, приезжая по делам в Питтсбург, вполне заслуженно ожидают от президента и его супруги хорошего приема и развлечений. Поэтому Эд и вел себя столь скрытно и туманно.

Конечно, он не делал ей прямого предложения бросить свою работу. Несколько раз он намекал на то, что приветствовал бы, если бы она вернулась к работе лишь после того, как девочки закончат школу. Она, разумеется, имеет право сама строить свою жизнь… Никто в семье не воспринимал всерьез ее работу, и временами она подозревала, что Эд обижается на нее за то, что она не уделяет ему всего своего внимания. О, Эд умел быть тонким тираном. Какой-то сверхъестественный инстинкт подсказывал ему, где у «клиента» слабое место, и Эд давил на него, не убирая с лица маску невинности. А иначе почему она так боится потерять работу, если Эд ни разу прямо не заговаривал об этом?

Она сбежала вниз по лестнице в холл, где ее поджидал Эд. Вдруг в животе ее что-то повернулось и булькнуло. Она сказала:

— Подожди. У меня сегодня не было времени поесть. Я захвачу что-нибудь из холодильника и проглочу в машине, хорошо?

— Не надо кусочничать! Это убьет твой аппетит, и ты весь обед у Грэхемов просидишь, как в рот воды набрав. Сильвана так старалась, готовила… И, главное, не пей до еды — ты знаешь себя.

— О'кей.

Черный «линкольн», тихо урча мотором, покатил в сторону Сьюикли. Эд сказал:

— Похоже, мне нужно отдохнуть немного. Кэри слегка толкнула его коленом.

— Я думаю, в поездке вы будете не только сидеть на совещании вокруг бассейна. Надо же куда-то девать целую неделю на этом тропическом островке. Отдохнешь.

— Но совещания тоже будут.

Внезапно Кэри посетило предчувствие того, что Эд вернется в Питтсбург после поездки еще более мрачным и напряженным, чем сейчас. Она вздохнула и сказала:

— Эд, скажи прямо, тебе действительно так уж необходимо, чтобы я сопровождала тебя в поездке на этот чертов остров? Понимаешь… Не будет ли глупо с моей стороны тратить половину моего годичного отпускного времени на то, чтобы посетить этот коралловый риф, где мне будут постоянно надоедать женушки патронов «Нэксуса», а тебе — сами патроны? Все там будут ходить в гавайских рубахах и темных очках, но вести себя так, как будто они и не уезжали из Питтсбурга. — Она взглянула на Эда и пробежала рукой по его руке, мягко проговорив: — Какой в этом смысл, Эд? Тем более сейчас, когда мне нужно каждый день навещать озерный домик Сильвермена. Я должна формировать тамошний ландшафт. Мы уже начали посадки и обязаны все закончить до октября. Всем остальным женушкам неплохо живется без работы, но… Пойми, это самый замечательный проект из всех, над которыми мне приходилось работать.

— А я уверен, что большинство жен найдут эту поездку замечательной в смысле отдыха, — сказал угрюмо Эд и стряхнул с себя руку Кэри.

— «Замечательной в смысле отдыха»? По-твоему, слушать, как Артур выдает очередные свои безумные фантазии, — это хороший отдых? Или смотреть на то, как он ловит акул, словно какой-нибудь герой Хемингуэя в неосвоенной тропической стране. Для того, чтобы усладить утомленных от скуки бизнесменов. Да, выглядит это увлекательно, но это не более опасно, чем купать утку в ванне! — выпалила Кэри и откинулась на спинку своего сиденья.

— Райская бухта — это не неосвоенный, а недавно освоенный мир, — сказал Эд.

Она и так это знала. Первый роскошный курорт на Пауи был задуман, как место отдыха супербогатых людей, ищущих приключений. Там можно было испытать кое-какие острые ощущения. К тому же без риска для жизни. Хочешь — лови рыбу с примитивного каноэ, вырубленного из цельного куска дерева, а хочешь — с самого современного моторного катера.

Кэри зажгла сигарету и вернулась к своей атаке.

— Если Артуру так уж хочется половить рыбу, почему бы нам не отправиться куда-нибудь на Фиджи, в Кению или на Маврикий, а? Снова?

— Слушай, ну хватит, Кэри, прошу тебя! Ты же знаешь, что наши ежегодные конференции проходят каждый раз в разных торговых зонах. На этот раз Австралия, а Пауи находится у самого ее северо-западного побережья. Ребятам из «Нэксуса» нравится открывать для себя новые места.

— Ты хочешь сказать, что Артуру нравится открывать для себя новые места. Слава Богу, что на Северном полюсе водится недостаточно рыбы, а то бы нас туда затащили проводить свои летние отпуска! — Она глубоко затянулась и прибавила: — Между прочим, никогда не слышала о Пауи как о курорте. Вот то, что там залежи меди и в прошлом году прошла революция, это мне известно.

— Ты имеешь в виду в Куинстауне, Кэри? Так это же обычный мятеж. Мятежи не так уж и редки сегодня в мире. Даже в Англии вспыхивают, бояться нечего, — Эд старался не повышать свой голос, говорил очень осторожно, убеждающим тоном.

Кэри после первой сигареты тут же прикурила еще одну. Уж Эд-то знал, что это означало. Ему необходимо было переломить настроение жены до того, как они доедут до Сьюикли. Он сказал мягко:

— Просто ты мне нужна там, Кэри. Я знаю, что ты слеплена из того же теста, что и все жены президентов. Это так, даже если ты будешь возражать. Ты отличный организатор и умеешь ладить со всеми. Я хочу, чтобы Артур увидел и оценил это. А в этой поездке он будет много оценивать. Ты сто очков вперед дашь этой Пэтти, невротической сучке, которая вышла замуж за Чарли. — Он скосил на нее глаза и прибавил (мягко, но одновременно настойчиво): — Эта поездка имеет очень важное значение для будущего нашей семьи. Я думаю, ради нее можно пожертвовать одним отпуском.

Кэри сидела и молчала.

— Это мой шанс переиграть Чарли, — продолжал Эд. — Я знаком с обстановкой на Пауи. Знаю людей и возможности рудных разработок. Никто в «Нэксусе» не знает об этом больше меня. Этот раунд должен быть за мной, а не за Чарли.

— Тебе не нужно хвататься за сиюминутное преимущество, как за соломинку, для того чтобы доказать, что ты лучше Чарли.

Эд сказал неохотно:

— О'кей, я назову тебе настоящую причину. Надеюсь, не нужно говорить тебе о том, чтобы ты держала ее при себе? Наша концессия на Пауи истекает в июне восемьдесят пятого, а правительство этой страны слишком тяжело на подъем в переговорах. Они хотят встретиться с главным боссом «Нэксуса» и не хотят разговаривать даже с Гарри Скоттом, потому что знают, что он руководит «Нэксусом» лишь по австралийскому региону. Президент Пауи хочет личной встречи с Артуром. Но если Артур прилетит на Пауи к президенту, «Нэксус» потеряет лицо.

— Значит, это должно быть что-то вроде неофициального визита? Эд кивнул.

— Первый раунд переговоров о возобновлении концессии.

К его удивлению, Кэри рассмеялась.

— Вспомнила те фотографии, что ты привез из первой поездки. Все эти обнаженные туземцы с раскрашенными лицами и оперенными прическами. Скажи, Артуру тоже придется надевать маскарадное одеяние во время переговоров?

— Нет, в Куинстауне носят в основном западную одежду.

Эд тем не менее рассмеялся вместе с женой и толкнул ее коленкой.

Рев, который поднялся над трибунами стадиона, был поддержан одобрительным гулом в темной гостиной. Сыновья Анни (все четверо) развалились на диване и на полу в свободных позах и не отрывали глаз от телевизора. Анни сновала между ними с подносами и раздавала сосиски и гамбургеры.

— У «Стальных парней», похоже, не осталось сегодня шансов, — весело орал комментатор матча.

Волосы Анни были уложены в особую прическу «замком», поверх платья был накинут халат, и в темноте мальчики не могли рассмотреть ее макияж. Днем она провела два часа, лежа на спине на чем-то вроде операционного стола. Стэн, его посоветовала Сюзи, он был ее «визажистом», как сам себя называл, несколько минут в молчании и неподвижности рассматривал лицо Анни, наклонившись к ней так близко, что она чувствовала неловкость, затем слегка дотронулся до вазочек с краской, стоявших на специальном подносе, смешал тона на своей руке и стал красить лицо Анни осторожными и изящными мазками из шестнадцати разных цветов.

После этого он сказал ей, что она может встать, и это прозвучало так как если бы она была на приеме у зубного врача. Он передавал Анни зеркало с некоторой опаской, и, когда та взглянула на себя в зеркало, она поняла почему. Потому что она вновь выглядела семнадцатилетней.

Неожиданно Анни почувствовала себя опять семнадцатилетней; она почувствовала все те беспокойства, сомнения, абсолютную убежденность в том, что она поступила неправильно, — разочарование и смущение, все это вновь нахлынуло на нее, и ей страстно захотелось стереть все со своего лица. Вместо этого она сказала:

— Ну что же, это удивительно, благодарю вас. — И подписала чек.

— Шикарно, ты выглядишь, как будто из старого фильма Риты Хэйворт, — сказала Сюзи, передавая Ании пару сережек, к каждой из которых проволочкой была привязана свежая розовая камелия.

Анни ответила неопределенно:

— Пока я чувствую, что это не мое лицо, а чужое.

— Да какое это имеет значение? Ты выглядишь потрясающе! Давай примерим костюм. Хочу проверить, как на нем смотрятся цветы.

Вернувшись в комнату Анни, Сюзи достала из коробки розовый, в маках, шелковый костюм. Анни с сомнением посмотрела на него.

— Сюзи, ты думаешь, мне эти брюки пойдут?

— Не брюки, а вечерняя пижама, — ответила Сюзи, помогая Анни облачиться в этот наряд. — Это же Сен Лоран, дорогая. Ты же знаешь, что, покупая такую вещь, ты не можешь выглядеть плохо. — После этого Сюзи отступила на шаг назад и, прищурившись, осмотрела Анни. — Если ты хочешь сразить их наповал… нужно еще что-то. — Она щелкнула пальцами и воскликнула: — Нет! Наверное, я уже теряю чутье; нужно что-то другое и поменьше. Снимай эти штаны, я имею в виду пижаму.

— Снять эти брюки? — Как бы защищаясь, Анни вцепилась в пояс.

— Да, этот костюм не очень сексуален. Конечно, он модный, но эта высокая шея, с этими рукавами, как у цыгана-скрипача… Я хочу сказать, тебе нужно что-то открыть. Примерь эту блузу. Она доходит прямо до колен.

— Но ведь здесь же с обеих сторон разрезы — от подмышек до кромки, — попыталась возразить Анни.

— Да, но при таких маленьких розовых шелковых завязках они не раскроются. Тебе пойдет.

Анни с неохотой сняла пижамные брюки.

— А теперь снимай колготы и трусики, потому что их видно в талии, — Сюзи была неумолима.

— Сюзи, я не могу отправиться на вечер к Артуру голой.

— О, дорогая, ты показываешь с боков меньше, чем остальные покажут спереди, а без колготок босоножки будут лучше держаться на ноге. — Сюзи бросила взгляд на тонкие серебряные тесемки, которые крестом обхватывали лодыжки Анни.

— Сюзи, я не могу.

— Анни, встань, забудь, что ты — старая замужняя женщина, и посмотри на себя в зеркало! — Сюзи подтолкнула Анни к своему старинному высокому зеркалу на подвижной раме.

Анни посмотрела на себя, зажмурилась, снова посмотрела и медленно улыбнулась. Затем на ее лице вновь появилось сомнение.

— Я не знаю, что подумает Дюк.

— Не говори ему ничего — просто покажи! Он ахнет! Сейчас, готовя для своих ребят еду, Анни чувствовала себя спокойно, поскольку на ней был запахнут халат.

Стон толпы на стадионе «Три риверс» эхом отозвался в комнате Анни, где стоял телевизор. Ее сыновья, как лунатики, брали ощупью свои гамбургеры, не отрывая глаз от телевизора.

— Ребята, как дела? Чего-нибудь хотите? Билл сказал спокойным голосом:

— Мам, если ты и дальше будешь говорить, то мы не услышим, что там происходит.

Дэйв посмотрел на свой гамбургер.

— Эй, ну ты же знаешь, что я не люблю горчицу. Остальные двое что-то промычали, будто в трансе, поэтому Анни поспешила наверх, чтобы закрепить в ушах камелии.

Она услышала, как хлопнула входная дверь, потом дверной засов, но не очень громко. Судя по звуку, у него был удачный день, слава Богу и за это. На крышке бара она оставила графин с мартини. Она почувствовала неожиданную, необычную вспышку обиды, что ее счастье в этот вечер будет зависеть от настроения Дюка, которое кто-то мог ему испортить днем в офисе, но она постаралась не думать об этом. Подождав, когда, по ее расчетам, он налил себе второй бокал мартини, она спустилась вниз, встала в дверях комнаты с телевизором, улыбнулась и сказала:

— Если ты готов, то я тоже.

Именно это сделала Анни.

Дюк смотрел телевизор и не слышал ее. Анни повторила это громче, чуть ли не крикнула, и Дюк обернулся. Он смотрел на нее недоверчиво.

— Господи, Анни, что ты сделала с головой?

— Я сходила в салон красоты. Для этой вечеринки.

— Ты не можешь идти в дом моего босса в таком виде, будто свалилась в аэродинамическую трубу, — Дюку пришлось кричать, чтобы перекрыть голос телекомментатора. — Иди причешись и сделай такую прическу, какую ты носишь обычно, с лентой на голове.

Анни постояла в нерешительности, затем направилась к стулу Дюка, чтобы можно было говорить без крика. Дюк медленно осмотрел Анни с ног до головы. Он шагнул вперед и выключил телевизор, что сопровождалось протестующими возгласами сыновей.

— Анни, что за чертовщиной ты занимаешься? Иди и надень что-нибудь подходящее.

— Но это же от Ив Сен Лорана.

— Меня это не волнует. Пусть хоть от Святого Петра. Сними его.

— Сними его! Сними его! — начал было передразнивать Дэйв, но осекся, когда отец свирепо посмотрел на него.

Как только Анни заплакала, все ребята мигом испарились из комнаты. У нее потекла косметика вокруг глаз — а ведь Стэн потратил целый час своей жизни, приклеивая эти реснички по одной. Не сказав ни слова, она выбежала из комнаты.

На верху лестницы она заметила кучу грязных, пропахших потом футбольных форм.

— Ну почему они не могут бросить их в бак для стирки, он же стоит в прихожей? — Своими симпатичными серебряными босоножками она ударила эту кучу.

Наклонившись, чтобы поднять грязные носки и футболки, она услышала за спиной голос четырнадцатилетнего Роба.

— Мама, я думаю, ты выглядишь классно. Просто ты не похожа на…

— Маму, — с горечью добавила Анни.

— По-моему, отец старомоден. Анни подумала, что Сюзи сделала это без умысла… Или с умыслом?

В семь часов этого же вечера Пэтти позвонила своей матери во Флориду.

— Мам, как сердце? — всегда спрашивала Пэтти, хотя после операции ее матери прошло уже два года.

— Отлично, все отлично, — ее голос был хрупким, но энергичным; так говорили все жители Сильвер-Сити. — Я только что примеряла свой новый ковбойский костюм — красный с белой каймой, широкополая шляпа и ковбойские сапоги. Он тебе понравится. Держу пари, что ты никогда бы не подумала, что я буду капитаном болельщиков. Завтра «Сильвер-сити» играет с клубом «Тех, кому за 60» из Сарасоты.

Пэтти расплакалась. В голосе матери почувствовались зловещие нотки.

— Что он теперь натворил?

Пэтти выбрала рукой из волос кукурузные хлопья и зарыдала.

— Я больше не могу.

— Я знала это! Прошлой ночью мне приснился сон, что тебя засосало в какую-то черную дыру. Доктор Манхейм говорит…

Пэтти взвизгнула:

— Я не хочу слышать об этом твоем юнговском мумбоюмбо!

— Ты не должна так разговаривать со своей матерью. К тому же он последователь не Юнга, а Фрейда. Мне хотелось, чтобы ты, дорогая, попробовала обратиться к психоаналитику.

— Мне не нужен психиатр. Стефен — это реальная проблема.

— Не надо отказываться от помощи, дорогая. Ты же разговариваешь со своей мамой. Возможно, ты берешь на себя ответственность до уровня навязчивого желания. Это могло бы стать принудительным и вызвать клиническую депрессию.

— Как ты смеешь обсуждать меня с доктором Манхеймом!

— Я опасалась, что ты начнешь походить на папину тетю Эллу.

— Мам, она же старуха. А мне всего тридцать три, — Пэтти стряхнула молоко со своего зеленого шерстяного рукава. — Моя проблема просто в том, что мой ребенок — инвалид, это, естественно, постоянно угнетает меня, и мне поэтому нужно небольшое словесное утешение.

В голосе матери послышались нотки усталости.

— Дорогая, посочувствовать нетрудно, но ты же знаешь, что утешение не приносит реальной пользы. Стефен нормален настолько, чтобы водить тебя за нос.

— Как ты можешь говорить так о ребенке, который обречен провести всю свою жизнь в инвалидной коляске?

— Где Стефен ни проведет ее, он не идиот. Вспомни, какой высокий у него коэффициент умственного развития. Когда он в гневе начинает бросаться, он точно знает, что делает. А остальное время он сидит в этой коляске и целый день смотрит телевизор и использует силу, которую он развил, для того, чтобы бросать все, что можно ухватить руками. Он вымещает свой гнев на тебе, потому что никто другой не мирится с его выходками и криками. Дорогая, Стефен точно знает, как тобой манипулировать, а поскольку ты чувствуешь свою вину, ты позволяешь ему делать все, что он хочет. Если бы он общался с другими детьми-инвалидами, то не смог бы давать волю своей злости и жалости к самому себе.

— Стефен не любит общаться с другими детьми. Ты же знаешь, что случилось, когда мы попробовали групповую физиотерапию.

— Пэтти, ты делаешь из него и эмоционального калеку. Он должен учиться рассчитывать, где можно, на себя, иначе он всегда будет плохим ребенком.

— Нет, не будет.

— Нет, будет. Он вырастет иждивенцем, озлобленным и мстительным. Прости, что я говорю это, но твой ребенок не видит в своей жизни ни цели, ни смысла. Ему просто жалко себя, поэтому он или злорадствует, или играет на сочувствии.

Пэтти опять зарыдала.

— Пэтти, хочешь, я оплачу тебе визит к врачу?

— Нет!

— Дорогая, я говорю это только потому, что я — твоя мать. Мне не нравится, что у тебя не остается времени на собственную жизнь. Ты вряд ли куда-нибудь выходишь. Ты приносишь себя в бессмысленную жертву и несправедлива ни к себе, ни к Чарли, ни к Стефену.

— Я сама это выбрала для себя.

— Что бы делал Стефен, если бы что-нибудь случилось с тобой и Чарли? Я хочу сказать, что никто никогда не предполагает, что попадет в автокатастрофу… Я знаю, дорогая, что ты получила страховку, но я думаю сейчас о его душевных потребностях. Он должен учиться ладить с самим собой. — Ее мать вновь вздохнула. — Ты всегда была упрямой, я имею в виду, зацикленной… Это — сверхупрямство.

Пэтти услышала за спиной грохот разбившегося фарфора и торопливо сказала:

— Мама, мне нужно идти. Я позвоню тебе завтра в то же время, чтобы узнать, как сыграл ваш «Сильвер-Сити».

Пока она неслась в комнату Стефена, раздался пронзительный крик. Эта комната была когда-то их гостиной, но сейчас она была переделана в детскую, и в ней стояла специальная кровать Стефена.

В луже воды посреди ярко-желтого линолеума стояла их экономка Джуди; вокруг нее валялись лиловые и белые хризантемы.

Сидевший в коляске Стефен вопил:

— Она ударила меня! Джуди ударила меня! Пэтти знала прекрасно, что, как всегда, это была неправда. Джуди была единственным человеком, который мог обращаться со Стефеном с момента его рождения. Она родилась в районе Хилл, в черном гетто, поэтому знала, что такое быть озлобленным на весь мир. Но она не позволяла Стефену манипулировать собой. Она была с ним твердой, даже когда рядом были его родители. Она не обращала внимания на все его крики типа: «Вот я умру, и тогда ты пожалеешь!»

— Не беспокойтесь, миссис Сильвер. — Джуди вытерла со лба кровь. — У него сегодня вечером просто плохое настроение, вот и все.

Пэтти бросилась к аптечке первой помощи под вопли:

«Я не просил, чтобы вы меня родили».

Обработав лоб Джуди, Пэтти вызвала по телефону такси, чтобы отвезти ее в госпиталь. Порез был не опасный но Пэтти не хотела рисковать. Затем она набрала номер бюро сиделок, чтобы заказать няню на этот вечер до прихода ночной медсестры. Это бюро имело список сиделок, которые знали Стефена, и которые получали двойную оплату за дневную работу, и тройную — до вечера.

С того момента, как Пэтти попрощалась со своей матерью по телефону и до того, как послышался звук подъезжающего «мерседеса» Чарли, Стефен не переставал кричать.

Когда Чарли вошел в комнату, на него смотрели заплаканные большие голубые глаза, и его сын тихо сказал:

— Мама страдает.

Чарли взглянул на Пэтти, которая сжалась, с побледневшим лицом, в кресле-качалке; он заметил на ее костюме темные пятна.

— Плохо было сегодня, да? — Чарли поставил свой саквояж на пол, сел на подлокотник кресла и поцеловал ее в макушку. Пэтти уткнулась лицом в его рукав. Чарли поцеловал ее волосы еще раз и прошептал:

— Три коротких слова. Пэтти уткнулась еще сильнее.

— Мы опоздаем.

Чарли покачал головой, и его глаза сказали: «Я тебя люблю».

Стефен заметил это и выглядел насупившимся. Как бы извиняясь, Пэтти сказала:

— Но нам придется опоздать. Медсестра не сможет прийти сюда за час.

— Это не имеет значения. Мы можем вообще не идти, если у тебя нет настроения. Я уложу Стефена в постель. Приготовь себе выпить, возьми с собой коктейль в ванную и залезь в горячую воду.

Стефен сказал:

— Пап, пап, она не дала мне ужин. Но раньше, чем Пэтти оказалась в ванной, вернулась Джуди с повязкой на лбу.

— Я бы не поехала в госпиталь, но миссис Сильвер настояла.

Чарли посмотрел на нее и сказал:

— Спасибо вам. — И он, и Джуди знали, что он благодарил ее не только за сегодняшний вечер, но и за все последние восемь лет.

Джуди сказала:

— Может быть, я снова спрошу у Бена, сможем ли мы въехать сюда.

Чарли поднялся в ванную комнату Пэтти. Она лежала в фиберглассовой ванне типа «джакуззи» бежевого цвета и даже не прикоснулась к своему бокалу белого вина.

— Чарли, я думаю, что мне не стоит ехать в эту поездку. Джуди не сможет справиться с ним сама в течение двух недель.

Чарли присел на край ванны.

— Тебе будет лучше отвлечься от всего этого на пару недель. Ты не можешь продолжать жить так. Это плохо для него и плохо для тебя.

— Мама только что сказала мне то же самое.

— Я не понимаю, зачем ты говоришь с ней о Стефене. Ты же знаешь, что это огорчает тебя. — Он взял бокал Пэтти и отпил глоток. — У тебя с матерью прямо противоположные взгляды, и тем не менее ты обсуждаешь это. Это то же самое, что трогать языком больной зуб.

— Она сказала, что мне нужен психиатр!

— Она советует тебе терапию, потому что это помогло ей. Пэтти, я тоже считаю, что ты могла бы иметь и свою собственную жизнь. — Он поставил бокал на туалетный столик. — Я подумал, а почему бы тебе не вернуться к работе? Может быть, на неполный день? Мы могли бы позволить приглашать для Стефена дневную медсестру.

Пэтти резко взглянула на него, в ее лице была паника.

— Нет! Я совершенно все позабыла!

До того как они поженились, Пэтти работала конструктором спортивной одежды. Она понимала, что в мире соперничества, который был за пределами ее дома, могло оказаться очень тяжело и очень одиноко. Нет, Пэтти не собиралась конкурировать с женщинами моложе ее на десять лет. Она не хотела стоять особняком, не хотела критики и не хотела подвергать себя риску быть уволенной.

— Нет, — сказала она решительно. — Чарли, это — полезное и любезное предложение, но я не хочу.

— Как тебе угодно.

— Чарли, подай мне полотенце. Сейчас я чувствую себя прекрасно. Давай готовиться к вечеринке. Я с нетерпением жду ее.

Сюзи оглянулась и зевнула так, как зевают кошки — долго и сладко. Она задремала после того, как сходила проверить, что эта безвольная Анни не намерена отступать от того, что они решили.

Сюзи медленно приподнялась на круглой, королевских размеров кровати, на которой она лежала голой между бежевыми сатиновьми простынями; кровать стояла в огромной бежевой спальне. Анни действительно выглядела потрясающе, подумала Сюзи, этим вечером все остальные жены просто позеленеют от зависти! Почти рыжеватые волосы Анни были зачесаны на одну сторону и волнами ниспадали на другую. Стэн отлично «поработал» над ее ресницами — на что многие женщины просто не обращают внимания. Но стоит лишь взглянуть на фотографии Мерилин Монро до и после съемки, и любой поймет, насколько важны ресницы. Анни все еще выглядела бледной, но не больной, больше походила на цветок магнолии (Стэн никогда ничего не менял, он просто что-то выделял), и за этой густой бахромой ресничек ее глаза казались огромными. Сняв пижамные брюки, она выглядела стройной, а не костлявой. Да, сегодня вечером она и в самом деле вызовет фурор.

Сюзи взглянула на золотые с бордовой эмалью часы, стоявшие на туалетном столике; на циферблате гордо красовались слова: «Картье — Париж». Она поставила такие часы в каждую из спален — но, разумеется, разных цветов.

Сюзи снова зевнула. Сейчас они, наверное, все облачаются в свои наряды. Она нехотя потянулась, взяла трубку внутренней связи и попросила служанку принести ей еще одну чашечку кофе. На самом деле им не нужна была служанка на целый день, ну и что из этого? Не нужен был и дом таких размеров.

С некоторым удовлетворением Сюзи посмотрела на себя в зеркальную стену напротив кровати. Она устроилась не так плохо для исключенной из школы, которая выросла (если можно было так сказать) в покосившейся лачуге на северной стороне Шерман-авеню, где, кроме них, жили еще три семьи. Сейчас этот район перестраивался; обветшалые дома были подремонтированы и покрашены в сахарно-миндальные цвета, а деревья были аккуратно подстрижены. Сюзи отказывалась подходить близко к этой Северной стороне, независимо от того, насколько они приукрасили ее. Она предполагала, что ее папа уже уехал оттуда, но она не видела его с того дня, как они похоронили маму, и слава Богу.

Сюзи выползла из кровати и вновь соблазнительно потянулась перед своим отражением в зеркале. После того как они купили дом в Шэйдисайт, она сказала декоратору, что ей хотелось бы много зеркал, белоснежный мрамор, позолоту и эти симпатичные французские антикварные стульчики с выгнутыми ножками. Она не понимала, почему мать Бретта не интересовалась результатами. Эта старая девица отчаянно пыталась вести себя так, будто она любила свою невестку. Но Сюзи знала, что это не так. Мало кто из женщин любил Сюзи. Она знала, что в «Нэксусе» ее прозвали «венериной мухоловкой». Иногда Бретт называл ее «карманной Венерой», но чаще всего, когда они оставались одни, он называл ее своей русалкой. Сюзи знала, что, когда он говорил так, она могла получить от него все, что хотела. И она всегда пользовалась этим.

Сюзи опять сладко потянулась, наслаждаясь видом своего совершенного миниатюрного тела. У нее были чуть великоватые груди, но девушкам это никогда не мешало. Она обернулась и через плечо посмотрела на себя сзади. У нее была очаровательная попка, которая мелко подрагивала, когда она неловко бежала с плотно прижатыми коленями, — этому она училась специально. Сюзи снова повернулась к зеркалу лицом и решила, что нужно обесцветить волосы на лобке, чтобы они были в тон ее волосам.

Надо попросить Стэна.

Сюзи провела руками по своим тщательно взъерошенным белокурым волосам и критически осмотрела свое лицо. Ресницы закрывали верхнюю часть ее бледно-зеленых зрачков, придавая ей сонливый вид. В результате, с тех пор как ей исполнилось двенадцать лет, она регулярно получала от мужчин приглашения к сексу. Сюзи выглядела на семнадцать, когда ей было двенадцать, так же она смотрелась в двадцать семь и намеревалась продолжать так и дальше. Она не спеша направилась в ванную комнату и начала брить ноги, что она делала каждый вечер без исключения.

Сквозь жужжание электробритвы она услышала вежливый стук в дверь.

— Хорошо, Нора, поставь кофе у постели. И пусть Алфи поставит жесткую крышу на мой «мерседес», хорошо? — крикнула Сюзи из ванной своим бодрым, грубоватым, естественным голосом, который она редко использовала, если не была в гневе. Когда она еще не оставила мечту стать актрисой в Нью-Йорке, она брала уроки голоса у одного преподавателя в Вилледже, который смягчил его до чего-то напоминающего плавное мурлыканье персидских котят. Это стоило Сюзи немалых денег из ее нелегких заработков официантки в коктейль-баре. Она не стала актрисой, но, солгав насчет своего возраста, получила место стюардессы в «Истерн эрлайнс», где и познакомилась с Бреттом.

Она заметила его в десяти милях к югу от Бостона на высоте тридцати тысяч футов. Сюзи помнила все до мелочей. Она увидела желтоватую голову, склонившуюся над дорогим кейсом темно-бордового цвета из телячьей кожи, руку в веснушках с золотым кольцом, с печаткой на мизинце и тонкие золотые часы с черным ремешком из крокодиловой кожи. Когда Сюзи наклонилась над ним, чтобы спросить: не хотелось бы ему чего-нибудь выпить, она готова была поклясться, что действительно ощутила запах «солидных» денег; это была смесь запахов накрахмаленного белья, одеколона, больших пуделей, амбарной соломы, изношенной кожи, толстого твида, хлопающих на ветру парусов и моря в барашках. Впоследствии она выяснила, что Бретт пользовался тальком, который он позаимствовал у какого-то парня из теннисного клуба. Сюзи так и не смогла определить, какой он был марки.

Бретт посмотрел в бледно-зеленые глаза Сюзи, которые блестели как очищенные лимоны. Сюзи увидела прямые желтоватые брови над большими карими глазами волевой квадратный подбородок и широкий рот. Он был похож на братьев Брукс — типичный британец, и очень симпатичный. На их первом свидании Сюзи выяснила, что Бретт тоже приехал из Питтсбурга, но лишь значительно позже она поняла, что он был весьма неуверенным в себе человеком И этот квадратный подбородок создавал ложное впечатление.

Сюзи тщательно втерла в ноги увлажняющий крем, а затем забралась обратно под сатиновые простыни, чтобы выпить кофе. Нора уже выложила ее наряд на этот вечер. Он действительно был супермодный, от Сен Лорана; она приметила его, когда ходила за покупками с Анни.

Сюзи никогда не надевала ничего без фирменной бирки модельера. Это была гарантия того, что она могла выбирать самые сексуальные фасоны и тем не менее быть уверенной в том, что это выглядело солидно. На прошлой неделе мать Бретта показалась обиженной, когда Сюзи приехала на ее обед в новом платье от Диора из черной прозрачной органзы, плотно облегавшем ее тело до самых лодыжек, с завитками из серебряных блесток и короткими рукавами из белой норки. И тем не менее оно смотрелось как вечернее платье. В дверь вошел Бретт.

— Все еще в кровати, крошка? Сегодня нам опаздывать нельзя. Сюзи зевнула.

— Я намерена опоздать, Бретт.

— В таком случае… — Бретт с надеждой двинулся к кровати.

— Нет. Ты испортишь мне прическу.

В глубине холла, который Сильвана на этот вечер украсила белыми цветами, играл струнный квартет. Проходя по библиотеке и направляясь в танцевальный зал, Сильвана слышала обрывки разговоров, доносившихся от отдельных групп мужчин. «Разведанные запасы руды… Программа расширения обогатительной фабрики… Периферийная дренажная система… Модернизация тяжелого оборудования… Длительные последствия удаления отходов… Затраты на доработку схемы очистителя…» Сильвана слышала все это уже раньше и не проявляла никакого интереса ни тогда, ни сейчас.

В танцевальном зале Сильвана внимательно осмотрела шестнадцать столов, накрытых на восьмерых; она полагала, что за столами на шестерых разговор не клеился, а двенадцать человек за столом было слишком много, чтобы поддерживать общий разговор. На нежно-голубых дамасских скатертях среди цветов сверкали серебряные предметы и бокалы, а мраморные колонны, стоявшие в дальнем конце этой освещенной свечами комнаты, были увиты лавровыми листьями. На буфетной стойке стояли огромные серебряные подносы с семгой под муссом, кроликом в горшочках со сливками, осетриной, жареной уткой, вестфальской ветчиной, набором деликатесов, морскими моллюсками в сливочном соусе, холодными салатами из базилика, артишоков, спаржи, лука-порея, мисками с зелеными салатами и подливами. Это были закуски; как только все рассядутся, официанты начнут обслуживать гостей.

За танцевальным залом Сильвана видела резные верхушки высоких двустворчатых окон оранжереи, засаженной деревьями, — там они будут танцевать после обеда; снаружи в конце освещенной террасы находился подогреваемый плавательный бассейн олимпийских размеров; он был облицован темно-зеленой стекломозаикой, потому что у всех были бассейны аквамаринового цвета.

Вечер оказался прохладнее, чем ожидала Сильвана, поэтому она решила, что двери оранжереи надо закрыть. В конце концов это была не из тех больших вечеринок, когда нужно было постоянно следить за температурой в случае, когда в комнатах становилось слишком жарко.

Она вернулась в вестибюль, быстро двигаясь среди роскошно одетых гостей, расточая там улыбку, здесь слово. Она принимала гостей в течение часа, когда приехала Кэри.

— Привет, Сильвана. Все вокруг просто великолепно. Как Артур?

— Артур ждет не дождется, когда станет дедушкой, но он не слишком переживает, что женился на бабушке, — за этот вечер, улыбаясь, Сильвана повторяла эту фразу уже в седьмой раз. Она нервно погладила свое изысканное серебристое платье, которое тяжело свисало с ее плеч. Повернувшись к Лоренце, она сказала:

— Дорогая, посмотри, кто пришел — Кэри! Пока обе женщины разговаривали, они мельком осматривали наряды друг друга. На Лоренце было платье из нежно-голубого шифона с кружевным зеленым рисунком. Нося такое платье, она вполне могла бы скрыть беременность даже близнецов. В отличие от нее, Кэри в своем простом приталенном черном платье и туфлях бронзового цвета на низких каблуках выглядела высокой и гибкой танцовщицей амазонского балета.

— Такое платье всегда носила миссис Рикеттс, — заметила Кэри. — Ведь она у вас вела историю искусств? — Кэри и Лоренца учились в одном женском Истерн-колледже, хотя с интервалом в несколько лет.

— Конечно, — Лоренца спародировала ее высокий скрипучий голос: — «Скучно бывает только скучным. Вы, девушки, живете в самом восхитительном мире». — Обе женщины рассмеялись.

— Интересно, у них все еще бывают те «смешанные» вечеринки? — с любопытством спросила Кэри. — Тогда я надевала модное платье и брала с собой сумочку для помады и таблеток. Бдительный Фреди отвозил меня туда в каком-нибудь большом многоместном автомобиле типа «вольво», а на рассвете приходил, разыскивал меня, вежливо отрывал от моего очередного возлюбленного и помогал мне дойти до автомобиля.

Лоренца сказала:

— Конечно, они по-прежнему проводятся и у миссис Прунефэйс все такое же постное выражение лица, когда она впускает вас. — Они вновь обе рассмеялись.

Мужчина, который только что пришел, обратился к Кэри:

— Я слышал, вы вышли замуж за Эда Хоупа. Ведь он любитель колесить по свету, верно? А чем вы занимаетесь, когда его нет дома?

Это был один из тех, кто скучает, когда рассказывают о своем доме и своих детях, снисходительно внимает, когда рассказывают о своей работе и испытывает смущение, когда рассказывают о своем бизнесе; тот тип мужчины, который на вечеринках привык разговаривать с женщинами набором набивших оскомину клише. Он лишился бы дара речи, если бы не получил традиционного ответа. Поэтому они обе высказали очевидные мнения о шансах Рейгана на переизбрание в следующем месяце, и как только Кэри смогла, она сбежала, чтобы поговорить с матерью Артура, которую она по-настоящему любила.

Миссис Грэхемх была наследницей стальной империи. Все, даже Сильвана, называли ее «миссис Грэхем». Она была высокой, элегантной и непредсказуемой; всегда говорила именно то, что думала, и делала именно то, что хотела, поэтому местные считали ее экстравагантной. Когда богатые поступают необычно, на них навешивают ярлык эксцентриков; если это делают остальные из нас, подумала Кэри, нас называют сумасшедшими.

Миссис Грэхем превратила свой стеклянный дворец в горах в настоящий музей; древние шедевры резьбы по дереву со всего мира уютно сосуществовали здесь с ультрасовременными замшевыми софами нежно-серого цвета. Миссис Грэхем входила в консультативный совет компании «Фрик», но ее сердце на самом деле было отдано Музею искусств Института Карнеги в Окленде, который после ее смерти должен был получить все ее шедевры при условии, что ее похоронят в море. Миссис Грэхем не хотела закончить жизнь, кормя червей в земле или выставляясь в урне.

— О чем мы здесь разговариваем? — Ее прямые серебристые волосы были обрезаны как шлем, и она носила обычное черное платье. На одном плече большой настоящий лист плюща был небрежно приколот к платью алмазной запонкой размером с фасолину.

Кэри сказала:

— Ходят упорные слухи, что в следующем году Рэвд Макнэлли назовет Питтсбург лучшим местом для проживания в Америке.

— Так это и есть, иначе Грэхемы никогда бы здесь не поселились.

Первый Артур Нимрод Грэхем был майором в 14-ом королевском полку конных гвардейцев. В 1758 году эти гвардейцы размещались в форте Питт — в то время самом большом и самом укрепленном передовом форпосте в Северной Америке. Майор Грэхем сильно заинтересовался работой торгового поста этого форта. Индейцы привозили пушнину и оленину и меняли их на одеяла, чайники, ножи, ружейный порох. Единицей обмена была шкура одного самца оленя или бака; один бак стоил две самки оленя, четыре лисы или шесть барсуков; одеяло стоило четыре бака, жестяной чайник стоил три бака, за один бак можно было получить три острых ножа.

Демобилизовавшись из армии вследствие потери ноги, которую пришлось ампутировать после раны, полученной от индейской стрелы, майор Грэхем решил остаться в этом очаровательном поселке первых поселенцев, обласканный вниманием и заботой молодой рыжеволосой вдовы, покойный муж которой оставил ей надел земли между будущими Черри-стрит и Смитфилд-стрит, а также четыре сотни акров возделываемой пашни на южном берегу реки Мононтахела. Спустя неделю после своей свадьбы майор отправился на восток за тысячью одеял, чайников и ножей.

Тем, кто обосновались в поселке Питтсбург, повезло, поскольку плодородная земля давала больше пищи, чем они могли съесть. К 1802 году они уже экспортировали вниз по реке в Новый Орлеан ветчину, сушеную свинину, кукурузу и масло. Поселенцы выращивали свой хлопок и лен и ткали из них простыни и одежды; огромные окружающие леса снабжали их бревнами, чтобы строить дома, и древесным углем, который применяли при ковке железа; наличие местных запасов известняка и песка означало, что они могли делать собственное стекло — оно было разорительно дорогим, чтобы привозить его с востока В окружавших поселок холмах в достатке было и железной руды, чтобы изготовить гвозди и сельскохозяйственные орудия, и каменного угля, необходимого для зарождавшейся сталелитейной промышленности Питтсбурга. Столетие спустя логическим результатом природного рога изобилии станут компании «Ю-Эс Стал», «Вестингауз» и «Эйч Джей Хайнц».

Но было одно серьезное неудобство в процветающем Питтсбурге — дым. В 1804 году Артур Нимрод Грэхем второй, один из членов городского совета, безуспешно попытался протолкнуть законы, ограничивающие выбросы дыма, но большинство его коллег были против из-за чрезмерных затрат.

После ужасной зимы 1940 года Артур Нимрод Грэхем седьмой был среди небольшой группы отцов города, которые, чтобы спасти город, предложили программу по ограничению загрязнения воздуха и воды и сносу трущоб. Но удалось сделать мало. В 1945 году, в конце второй мировой войны, Питтсбург был настолько загрязнен сажей и смогом, что уличные фонари приходилось зажигать днем, а реки, окружавшие город, были отравлены отходами.

Сорок лет спустя Питтсбург по-прежнему был промышленным городом, но из дымного он превратился в чистый город, окруженный зелеными холмами. Треугольник земли, на которой когда-то стоял форт Питт, с двух сторон омывался реками, а с третьей стороны был отгорожен крутым холмом, теперь называют Золотым треугольником. Одним из самых высоких серебристо-серых небоскребов, расположенных на этом треугольнике, является Башня Нэксус, c последнего этажа которой последний Артур Нимрод Грэхем управлял империей «Нэксус».

Трудно поверить, что Артур когда-либо нуждался в матери, подумала Кэри. Она сказала:

— Мне нравится картина, которую вы подарили Артуру на его день рождения.

— Маленькая картина школы Брейгеля? Я отказалась ломать себе голову над тем, что он хочет, я просто дарю ему то, что понравилось бы мне самой. Если они ему не нравятся, он дарит их мне обратно на мой день рождения. Это — очень удобная договоренность. Разумеется, было бы более логичным, если на день рождения ребенка подарки дарились бы его матери.

Уровень шума возрастал по мере того, как гости продолжали обсуждать неожиданную отставку Андре Прэвэ с должности музыкального директора Питтсбургского симфонического оркестра, ход строительства здания нового медицинского института, хорошо ли играл Марк Мэлоун и останется ли Столлворт. Однако главной темой разговоров был необычный случай убийства в этом городе. Прошедшим августом один турецкий студент был застрелен, а другой заколот ножом предположительно двумя девушками, которые подцепили их на регате «Трех рек». На следующий день эти девушки, как полагают, напали на этих мужчин в уединенной части аэропорта. Два дня спустя они сдались властям в Вирджиния-Бич и сейчас все еще ожидали суда. От обычного убийства этот случай отличало то, что нападавшими были женщины. Или же они защищались? Мнения разделились, но все соглашались в том, что это было жестоко и противоестественно и что, должно быть, с этими женщинами было что-то не в порядке. Возможно, они были лесбиянками.

Неожиданно разговоры оборвались. Кэри через плечо бросила взгляд на вход. В дверях стояла Сюзи. На ней было платье из блестящего голубого кружева с длинными рукавами и вырезом под горло; оно было столь облегающим, что, должно быть, ее просто «зашили» в него. На ее бедре был закреплен огромный бант из голубой тафты, а от паха и до колен она была закутана в тафту цвета электрик; ниже коленей переливавшееся кружево колыхалось над поблескивающими бальными туфлями.

— Она похожа на русалочку в субботнюю ночь, — прошептала миссис Грэхем.

Высоко подняв голову, Сюзи медленно осмотрела комнату. Она заметила напоминавший борзую силуэт Пэтти, которая опять надела свою черно-белую тафту! Не удивительно, что Чарли приударял за этой рыжей. Сильвана была в серебристом платье, которое напоминало кольчугу; полным женщинам следовало бы выбирать более темные цвета. Стоявшая у окон в глубине комнаты Изабель не смогла избежать того, чтобы не выглядеть как менеджер компании, хотя на ней было сексуальное облегающее платье с одним оголенным плечом. Разумеется, Сюзи скажет Изабель, что она выглядит чудесно. Она всегда старалась не раздражать Изабель.

Пока Сюзи осматривала комнату, она заметила эту избалованную маленькую Лоренцу, которая в своем платье для будущей мамы выглядела как абажур. Хотя нельзя было не восхищаться любым, кто в ее возрасте мог бы Позвонить в «Лир Джет», просто подняв трубку. Она сейчас разговаривала с Кэри — и не удивительно, что Сюзи не заметила до этого Кэри! Это ее черное платье было в действительности тусклым, Кэри следовало бы «приподнять» его с помощью драгоценностей — и не исключено, что она попыталась что-то сделать со своими волосами. Высокие девушки всегда должны обращать внимание на свои прически, поскольку именно это торчало поверх толпы. Пожалуй, Кэри в самом деле стоит сказать про Стэна. С другой стороны, а что, собственно, Кэри сделала для нее? А, вот и Анни… Но почему Анни передумала?! На ней сейчас было то страшное синее платье, которое она когда-то купила по случаю свадьбы Лоренцы, и поэтому она выглядела сейчас так же уныло, как всегда. Нет, в самом деле, не стоит беспокоиться, чтобы помогать людям!

Осмотревшись, Сюзи не двинулась с места, пока не сосчитала до десяти, затем качнулась вперед. Как можно не идти томной походкой, если ваши колени почти касаются друг друга и вы идете, сдерживая шаг, медленно, но гордо.

— Не удивительно, что мы все завидуем ей, — вздохнула Кэри.

— Злорадствуем, — поправила миссис Грэхем. — Зависть — это когда хочешь иметь то, что уже имеет кто-то другой; а злорадство — желание того, чтобы у нее этого не было.

Сильвана поспешила навстречу Сюзи.

— Сюзи, я так рада, что ты смогла прийти. Бретт, я сгораю от нетерпения узнать, что на этой поездке будет организовано для жен? Артур, по-видимому, не имеет ни малейшего представления, но, я полагаю, ты, как всегда, спланировал насыщенную программу?

— Конечно, — сказал Бретт, который был вице-президентом по связям с прессой. — Визит в Сидней будет включать в себя посещение показов мод, ночных клубов, концертов. Когда мы приедем на Пауи, все будет гораздо менее официально; мы договорились о плавании на парусных лодках, подводном плавании, теннисе и гольфе. Или же ты можешь просто лежать у бассейна и загорать.

В библиотеке группа руководителей «Нэксуса» собралась вокруг своего хозяина, который стоял спиной к потрескивавшему камину. Артур спросил:

— Я полагаю, на Пауи — безопасно? Эд, который был вице-президентом по исследованиям и планированию операций, сказал:

— Разумеется. Гарри Скотт на прошлой неделе вернулся из Сиднея, и я сам был там дважды после того переворота. В этом местечке безопаснее, чем в Манхэттене. Если бы мы не считали, что Пауи безопасен, мы бы не вели переговоры с их правительством.

Сухощавый, с тонкими губами Джерри Пирс, который был вице-президентом по финансам, сказал:

— Сейчас мы не ведем с ними переговоров.

— Это только потому, что они не хотят вести переговоры с Гарри, — нетерпеливо возразил ему Эд, — Они не учились в Гарвардской школе бизнеса и не понимают корпоративной структуры. С их точки зрения, Гарри не является самым главным — он всего лишь президент компании «Нэксус, Австралия». Президент Пауи будет разговаривать лишь с Артуром, иначе он потеряет лицо. Для нас это не имеет значения.

Джерри Пирс сказал:

— Важным для нас является то, что они понимают, что эта сделка фактически закончена. Они должны понимать, что последнее предложение Артура будет нашим последним предложением и что наш крайний срок — время отлета Артура.

— Как мне кажется, — сказал Эд, — мы сцепимся в последнюю минуту, может быть даже в аэропорту.

— Такой драмы в последнюю минуту следует избегать, — раздраженно возразил Артур. — Рассмотрение нашего соглашения должно было начаться четыре месяца назад, в июне 1984 года. Они были более чем счастливы результатами с начала работы с нами в 1970 году.

— И было от чего, — согласился Джерри. — Наш оборот с Пауи за прошлый год составил 474 миллиона долларов. Мы произвели 43 процента их экспорта, обеспечили 73 процента внутренних доходов их правительства и 80 процентов наших рабочих — жители Пауи.

Эд отпил глоток «Шивас Регал».

— Они знают об этом, но соглашение 1970 года относится лишь к шахте в Норт-Куинстауне, и лишь к правам на медь. Если мы хотим заполучить все права на горную добычу на всем острове, то это не просто вопрос установления нового срока на это старое соглашение.

Бретт, который лишь только что присоединился к этой группе, спросил:

— А разве соглашение, касающееся всех прав, является чем-то необычным?

— Конечно, — сказал Эд, — но всегда должен быть прецедент. С предыдущим правительством мы постепенно двигались к такому соглашению.

Джерри Пирс пояснил:

— Если цена достаточно высока, то соглашение о передаче всех прав может оказаться соблазнительным для президента, который полагает, что период его правления окажется коротким, — и потому хочет получить как можно больше и как можно быстрее перевести деньги в швейцарский банк, а затем сбежать, пока он еще на коне.

Эд вздохнул.

— С предыдущими чиновниками было гораздо легче иметь дела, чем с этой новой кучкой либералов, мало разбирающихся в этих вопросах.

— Их что, волнуют проблемы охраны окружающей среды? — спросил Бретт.

Все как-то странно посмотрели на него, и он пожалел, что задал этот вопрос.

Джерри сказал:

— Экологические проблемы появляются тогда, когда другая сторона хочет набить цену. И она всегда вытаскивает их после того, как договоренность по контракту уже достигнута, иначе мы бы сделали им более выгодное предложение.

Эд добавил:

— Во всяком случае, мы всегда стремимся к тому, чтобы свести загрязнение окружающей среды к минимуму, и оно должно сопоставляться с получаемыми преимуществами. То, что мы добываем, жизненно необходимо для современной промышленности. При этом в качестве преимущества они получают инфраструктуру.

Артур кивнул:

— Мы строим им фабрики и обеспечиваем занятость, а также ряд дополнительных преимуществ. До того как мы появились на Пауи, у них не было даже дороги и взлетно-посадочной полосы, не говоря уже о больнице. Джерри сказал:

— Мне по-прежнему не нравится идея того, чтобы туда поехал Артур. Это — слабый ход.

— Вот почему важно представить эту поездку как отдых, — возразил ему Эд, — Тогда в их глазах мы не потеряем лица. На это Джерри пожал плечами, а Эд сказал:

— Послушай, я вынужден мириться со всевозможным дерьмом в любой так называемой «развивающейся» стране, с которой мы связаны. Если мы хотим получить то, что у них есть, тогда нам нужно знать их правила и играть по ним.

Бретт вновь попытался принять участие в разговоре.

— А вы уверены, что в этих концессионных соглашениях мы предлагаем им достаточные компенсации на мероприятия по защите окружающей среды?

Едва Бретт заговорил, как понял, что вновь сказал что-то не то.

В какой-то момент Артуру отчаянно захотелось, чтобы его мать смогла бы послушать, как ее протеже делает ляп за ляпом. Почему бы этому неудачнику их семьи не остаться было в той маркетинговой фирме? Потому что мать Бретта хотела, чтобы он был в какой-нибудь фирме, которая его не уволила бы. Черт побери, из-за его дебильности…

— Мы никогда не делаем таких платежей, — резко сказал Артур, — хотя иногда специальные соглашения необходимы. И, пожалуйста, помни, что фраза «концессионное соглашение» является для развивающихся стран самой оскорбительной. Мы называем его «базовым соглашением» или «меморандумом о намерениях» — это необычный термин, но именно его любит использовать Эд. Если у тебя есть час свободного времени, он тебе скажет почему.

Бретт покраснел.

Чтобы как-то заполнить неловкость, Джерри быстро сказал:

— Бретт, эта ситуация не является необычной или непонятной. Они просто не хотят, чтобы какая-либо иностранная компания добывала их металлы и минералы — даже несмотря на то, что у Пауи нет ни денег, ни оборудования, ни ноу-хау, чтобы делать это самостоятельно.

Эд кивнул.

От каменного века, они никогда не видели даже колеса, не говоря о джипе. Первыми жителями Пауи, получившими образование в колледже, являются те, которые только что пришли к власти. Поэтому нам нужно быть терпеливыми.

Артур одобрительно проворчал:

— Нам просто не повезло, что они не пришли к власти двумя годами позже, тогда бы мы договорились с Раки. А сейчас давайте окончим разговор, уже время ужина.

Раскрасневшаяся Кэри рассказывала Анни о своей собственной игре, которая помогала ей коротать время на вечерах, устраиваемых компанией «Нэксус». Каждого мужчину она представляла воинственным викингом в рогатом шлеме, в кожаной куртке и стеганых леггинсах. Кэри хихикнула: — Еще веселее, если этот парень носит очки.

Анни весело засмеялась.

Пока Кэри брала еще бокал шампанского с подноса проходившего мимо официанта, за ее плечом появился Эд.

— Кэри, мне кажется, ты сказала, что не собираешься пить перед обедом. Ты же знаешь себя.

Кэри обернулась и оказалась с ним лицом к лицу.

— Нет, дорогой, это ты сказал, что я не собираюсь пить до обеда. — Пока она говорила, потеряла равновесие. Она зашаталась и упала на Анни, плеснув шампанское на голубое платье Анни. Эд, казалось, был готов взорваться.

Анни сказала:

— Ничего страшного. Кэри прошептала:

— Здесь очень душно. У меня кружится голова. Анни поставила свой бокал на боковой столик.

— Кэри, может, тебе лучше подняться наверх? Кэри пробормотала:

— Я думаю, что мне сейчас… О, дорогая. Анни взяла Кэри под руку и поспешила увести ее из залы, через холл, вверх по массивной дубовой лестнице, вдоль галереи и мимо туалетных комнат, которыми пользовались другие гости. Они повернули в коридор, который вел в комнату Лоренцы, где им никто бы не мешал.

Анни ввела Кэри в ванную, наклонила ее голову над умывальной раковиной, схватили салфетку из махровой ткани, включила холодную воду я потерла ее шею сзади. Кэри охнула.

— Хватит, хватит. Анни, позволь мне поднять голову.

— Кэри, я была здесь с тобой с самого начала. Ты же выпила не так много. Когда ты ела последний раз?

— Вчера вечером. Я не завтракала.

— И чего же ты ожидала? — Анни проводила Кэри в спальную. — Полежи на диване. Я принесу тебе что-нибудь поесть. Смотри, вот рядом с кроватью коробка с печеньем. Поешь.

Анни отжала свое платье, а потом сидела с Кэри до тех пор, пока не прошла тошнота.

Кэри села на диван и завыла:

— Как же по-дурацки я вела себя в присутствии коллег Эда!

— Ничего подобного. Никто не заметил. И это не имеет значения. Ты — среди друзей.

Все еще навеселе, Кэри сказала:

— Ох, Анни, у нас тут нет друзей, мы — порядочные, подневольные жены компании. Настоящих друзей нет. Мы просто вежливые и приятные… почему мы никогда не спорим? — После этого она хихикнула: — Слушай, я с нетерпением жду эту поездку на Пауи.

Снаружи женской туалетной комнаты Сюзи наклонилась над перилами и наблюдала за тем, как внизу гости двигались в направлении танцевального зала, где были накрыты столы. Она подождет, пока они все не рассядутся, и только потом спустится вниз.

Пока же Сюзи поиграет в собственную игру, которая состояла в том, чтобы отсортировать недавно разбогатевших от «старых» богачей. Солидные богачи не носили днем драгоценностей, и когда все же надевали свои камушки, они не носили их в декольте. Солидные богачи были всегда великолепно ухожены и носили великолепно сшитые наряды неярких цветов. Они никогда не носили высоких каблуков, и их туфли никогда не были потертыми, хотя их сумочки часто таковыми были. Но они всегда были действительно отличного качества, даже когда были поношенными; если вы хотели выглядеть, как они, вам надо было купить в каком-нибудь магазинчике в Палм-Бич потрескавшуюся старую сумочку из крокодиловой кожи. Богачи-аристократы всегда имели хорошую осанку, поскольку их гувернантки и английские няни без конца повторяли им, что надо сидеть не горбясь. Иногда Сюзи так и подмывало спросить у миссис Грэхем: в каком году она училась в Уэст-Пойнте?

Сюзи изучала людей в этом милом холле внизу; из очередного визита в этот дом она всегда извлекала для себя несколько хороших советов. У Бретта, черт побери, никогда не будет таких денег. Он не был Грэхемом, он был племянником бездетной сестры матери Артура со стороны мужа.

К своему раздражению, Сюзи вдруг увидела, как ее муж быстро направился к лестнице. Как Бретт смел пойти за ней!

Потом она заметила, что, пока Бретт тяжело поднимался по лестнице, он буквально висел на перилах. Господи, ну надо же случиться его приступу в такое время. Особенно если учесть, что он ненавидел, когда окружающие замечали это. Дома им приходилось использовать подушки из латекса и синтетические простыни, поскольку у Бретта была аллергия к пуху и волокну хлопчатника; они не могли заводить домашних животных из-за перхоти животных; дом должен был содержаться в безупречной чистоте; а матрац приходилось чистить каждую неделю, чтобы не было пуха.

Когда Бретт чувствовал, что приближается приступ бронхиальной астмы, он вдруг ощущал в грудной клетке стеснение и начинал дышать с присвистом. Выдох был крайне затруднен; Сюзи приходилось его успокаивать, что он не задыхается, что это ложное ощущение. Но аэрозоль «Вентолин» помогал сразу же, при условии, если Бретт использовал его при первом же симптоме приступа.

В своем облегающем платье Сюзи быстро зашаркала к верхнему пролету лестницы.

— Бретт, где же твой аэрозоль?

— Я оставил его в кармане пальто, — задыхаясь, произнес он, держа в руке какой-то синий билет. Сюзи схватила его.

— Сиди здесь. Я пойду принесу его.

Бретт, пошатываясь, дошел до хрупкого стула из резного дуба, который не предназначался для того, чтобы на нем сидели. Сюзи сбросила свои туфли и неуклюже побежала в мужской гардероб. Выхватив из рук служанки пальто Бретта, она нашла его аэрозоль от астмы, размером с большую зажигалку для сигарет, и в своем тесном платье изо всех сил побежала к Бретту.

Бретт делал выдох, держа свой аэрозоль у своего рта, затем делал вдох и держал его в течение десяти секунд. К ним подошел слуга, но Сюзи отослала его. — С ним будет все о'кей, такое бывает. Этот аэрозоль всегда помогает… Эй, не могли бы вы принести мне выпить? Обычно ему требуется минут двадцать, чтобы пережить приступ. Мне хотелось бы шампанского.