Дикие

17

Предыдущим вечером Пэтти не смогла заставить себя есть козлятину. Сегодня она отказалась есть ее на завтрак.

— Я не могу есть ничего из того, что когда-то было живым, — говорила она.

Анни, готовившая бульон для Джонатана, заметила:

— Но ты же ешь рыбу, которую ловишь. Пэтти на секунду задумалась, затем сказала:

— Рыбы — это совсем другое. Ты не видишь их предсмертной агонии, поскольку это происходит под водой. И когда ты бросаешь рыбу на землю, ты настолько возбуждена тем, что ее поймала, что никогда не задумываешься об этой рыбе, о том, как в предсмертной агонии она глотает ртом воздух.

— Я два часа билась над тем, чтобы приготовить этого козла, — проворчала Сильвана. — Ты обязательно должна поесть, чтобы хорошо работать.

— Эта работа уже почти сделана, — сказала Кэри. — Мы должны закончить плот к ужину. И опять возник этот спор.

— Нам нужно уматывать отсюда как можно быстрее. Этим же вечером! — настойчиво заявила Сюзи.

— Джонатан говорил, что нам нужно уплыть не позднее двадцать восьмого, — согласилась Кэри. — И сегодня как раз этот день.

— У Джонатана температура сейчас 40 градусов, и он не может двигаться, — решительно сказала Анни. — Не думаю, что это малярия, но наверняка лихорадка. Сейчас он поправляется. Нельзя ли нам подождать еще чуть-чуть?

— Он велел нам придерживаться плана, — настаивала Кэри, — и я за это. Мы могли бы взять его с собой. Можно было бы привязать его к палубе. Возможно, что через пару дней мы могли бы положить его в больницу, — если, конечно, мы двинемся в путь.

— Ему нельзя двигаться, — твердо заявила Анни. — Он может умереть от лучей солнца.

— Мы укроем его навесом из полотна, — предложила Кэри.

Она осмотрела эту группу, сидевшую на корточках у костра и решительно сказала:

— Я намерена доставить его в безопасное место. Кто хочет, может отправляться со мной. Кто хочет оставаться, может гнить здесь.

Все понимали, что, если они не покинут этот остров к вечеру, у них не будет никаких шансов выбраться отсюда до начала сезона дождей.

— Предположим, что сезон дождей запоздает? — спросила Пэтти.

— Предположим, что не запоздает, — и этот плот смоет в открытое море? — ответила ей Кэри.

— Безумие думать, что мы сможем выжить на этом плоту, пока Джонатан болен. Мы ничего не смыслим в навигации и еще меньше знаем о море.

Они продолжали высказывать доводы за и против того, чтобы покинуть остров, пока в конце концов не было решено, что надо закончить строительство плота, а затем решать голосованием.

Со значительным опережением графика, незадолго до полудня, последний кусок сплетенной виноградной лозы был привязан к поперечным балкам. Вспотевшие, но торжествующие женщины, отступив назад, смотрели на этот плот почти со страхом — они все еще не могли поверить в то, что своими руками доделали эту громадину.

Пэтти расплакалась:

— Мы сделали это!

— Пошли! — крикнула Кэри и закружила Сюзи; обе они смеялись от удовольствия.

Сильвана побежала сообщить об этом Анни, которая находилась на наблюдательном дереве. Анни, как всегда упрямая, отозвалась сверху:

— Я собираюсь остаться здесь с Джонатаном. Если вы доберетесь до земли, сможете послать за нами спасательный самолет.

Обе женщины понимали, что она имела в виду, говоря, «если вы доберетесь до земли».

Сильвана крикнула ей:

— Я тоже не уеду, пока Джонатан не поправится настолько, чтобы встать у руля этого плота.

Они спорили весь обед и после него, когда отдыхали в тени. Неожиданно, после стольких дней тяжелого труда, у них до самого захода солнца не оказалось работы, которую надо было обязательно делать. Они могли отдыхать, могли плавать, могли ссориться. Никто не предлагал голосовать, как они решили ранее.

Кэри и Сюзи лежали в тени эвкалипта и спорили с Пэтти, которая не могла для себя решить: оставаться ли ей с Сильваной и Анни или же отправиться вместе с Кэри и Сюзи. Хотя небо было облачным, жара была изнурительной и за последние дни не ощущалось ни дуновения ветра. Деревья стояли в молчании.

— Ты знаешь, у нас будет гораздо больше шансов, если нас будет не двое, а трое, — сказала Кэри. — И у нас будет достаточно продуктов на шестерых.

— Я просто не могу решиться, — печально сказала Пэтти.

— Мы отправимся для того, чтобы спасти остальных, а также самих себя, — напомнила ей Сюзи. Вдруг Пэтти приподняла голову.

— Слышите! Что-то не так. Что-то странное.

— Я ничего не слышу, кроме цикад, — отозвалась Сюзи.

— Я их и имею в виду, — сказала Пэтти. — Сейчас всего два часа дня, а они обычно начинают петь не раньше, чем за полчаса до захода солнца.

— Значит, они исполняют дневной концерт сейчас, вместо того, чтобы ждать до 5.30, — предположила Сюзи. — Почему бы нам просто не проголосовать: остаемся ли мы или отплываем?

— Потому что из нас только двое хотят плыть. Мы проиграем, если будем голосовать, — сказала Кэри. — Но мне наплевать. Я умотаю отсюда при первой же возможности. Даже если придется отправиться одной.

— Я пойду с тобой, — твердо сказала Сюзи. — И мы должны проголосовать самое позднее в 4.30. Тогда нам останется лишь полтора часа до заката на то, чтобы спустить плот на воду и загрузить его.

— Я не… Черт побери, я не могу решиться! Мы не знаем, что делать, если отправимся морем.

— Джонатан уже объяснил нам, что делать, — сказала Кэри. — Нам нужно идти на веслах пару миль на запад, пока мы не обнаружим течение. Сейчас мы находимся почти на южном мысе Пауи, поэтому нас должно вынести выше него, затем мы повернем вокруг мыса на восток в направлении Пулау Сударе на Айрайеи Джайа.

Оглянувшись на джунгли за своей единой, Пэтти нахмурилась.

— Не могу понять: почему цикады подняли такой шум?

— А когда мы увидим землю, то начнем грести к ней как сумасшедшие, — продолжила Кэри. — Конечно, мы не разбираемся в картах Джонатана, но это не имеет большого значения.

Пэтти полуобернулась и снова вгляделась в деревья.

— Что-то странное с этими джунглями.

— Наконец-то стало попрохладнее, — сказала Сюзи. — На этом все. Тебе лучше вернуться на наблюдательное дерево.

— А вам, ребята, надо отдохнуть. Если вы поплывете, вам это не помешает.

Другие две женщины обратили внимание на то, что она не сказала: «Нам это не помешает».

Со времени болезни Джонатана эти женщины стали халатнее относиться к обязанности круглосуточно выставлять охрану. Каким-то образом сейчас они чувствовали себя в своем лагере в безопасности. Они знали здесь каждый дюйм. Это утешало.

По мере того как Пэтти влезала на дерево, джунгли оживали, наполнялись звуками. Этого не случалось с тех пор, как женщины оказались на этом острове; обычно днем было тихо, особенно в полуденный зной. Устроившись на дереве, Пэтти с удовольствием подставила лицо легкому дуновению ветерка, потянувшего с моря. Она задумалась о том, что же так обеспокоило ее.

К половине четвертого этого же дня ветер усилился. Кроме Пэтти, все уставшие женщины спали. Все понимали, что отплывать с острова после захода солнца будет слишком поздно, и им придется застрять на нем на следующие три месяца.

Анни проснулась, протерла глаза и засеменила к небольшой полянке в лесу, на которой она любила молиться. Сильвана и Сюзи тоже встали и решили окунуться в заливе рядом с водопадом. Пэтти зевнула, потом пролезла под навес и омыла грудь и лицо Джонатана холодной водой.

Белое небо сначала посерело, потом приобрело зловещий серебристо-лиловый цвет. Вода в заливе покрылась барашками, зашелестели деревья, ветер задул еще сильнее.

Сильвана, которая вылезла из воды и сидела сейчас на мокрых камнях, взглянула на небо.

— Ты не думаешь, что возможно…

На лицо ее упала капля воды, и она вытерла ее. После этого еще три капли попали на руку. Сильвана посмотрела на облачное небо, потом на лагуну. Вода приобрела нежный зеленовато-молочный цвет. Затем, прямо у нее на глазах, поверхность воды покрылась крошечными волнами. Весь залив, казалось, задрожал, а затем стал гладким, как стекло.

Сильвана услышала шипение, которое становилось все громче и громче. Над поверхностью моря появилась дымка. И вдруг с небес хлынула вода, как будто из опрокинутого ведра.

Секунду-другую Сильвана чувствовала себя парализованной. Она промокла насквозь, оцепенела, а потом закричала:

— Сюзи! Вылезай из воды! Это — сезон дождей. Он начался раньше.

Сюзи пыталась крикнуть Сильване, но шум дождя был слишком силен, чтобы та могла ее услышать. Напор воды был такой, как если бы они стояли под струёй пожарного брандспойта. Они могли лишь ловить ртом воздух.

Защищая одной рукой лицо, Сильвана в своем запачканном грязью черном кружевном лифчике и порванных трусиках вытащила голую Сюзи из воды. Они схватили свою одежду и побежали, потому что дождь хлестал так сильно, что и думать нельзя было остановиться и одеться.

Помогая друг другу, они начали карабкаться по крутой тропинке, которая вдруг превратилась в скользкое месиво. Они скатывались вниз, соскальзывали и падали, но наконец все-таки добрались до вершины. Сильвана посмотрела в сторону моря. Не видно было ни океана, ни пляжа. Видимость была нулевая.

Промокнув насквозь и все в грязи, обе женщины, пошатываясь, влезли в хижину.

Пэтти, которую едва не смыло с наблюдательного дерева, встретила их пронзительным криком:

— Думаю, что теперь одно решение можно уже не принимать.

18

С начала сезона дождей прошло семь дней. — Сейчас ты похожа на маленькую Грэйс Джонс. — В спальной хижине Анни закончила стричь Сюзи под «ежик», поднялась и критическим взором посмотрела на нее.

— Теперь уж точно у тебя не будет ни вшей, ни блох, — сказала она.

— Как успехи с мылом? — с надеждой спросила Сюзи. Мыло было единственной вещью, в которой они по-настоящему нуждались и которой не могли найти в джунглях. Каждый раз, когда они мылись кокосовым маслом, все страстно мечтали лишь об одном кусочке «Айвори».

— Никаких, — ответила Анни. Сюзи засмеялась.

— Когда мы вернемся, то станем настоящими неряхами.

Анни пожала плечами. В изнурительных, стрессовых условиях можно ожидать, что любой человек за двадцать четыре часа постареет на десять лет. Но Сюзи была единственным человеком в этой группе, которая по-прежнему следила за тем, как она выглядела.

Со своей бамбуковой постели Пэтти смотрела на дождь. Вход в хижину благодаря архитектурной подготовке Кэри не был обращен к ветру, который дул с моря.

— Вот и хорошо, что мы не поплыли на плоту, — сказала она. — Нас бы смыло первым же ливнем, и мы утонули бы бесследно.

— И еще хорошо, что Кэри сделала этот отвод для дождевой воды, — сказала Анни, — иначе бы нас смыло с этих хижин.

Поскольку их жилище было слишком тесным, то они построили на этой поляне еще одну хижину в виде шалаша. Она была сделана аккуратнее и прочнее, чем первая хижина, и все они гордились тем, что ее спланировала Кэри и что они выстроили ее без контроля со стороны Джонатана. Когда Джонатан поправился, он жил в этой хижине с Анни и Кэри.

Жара и влажность в джунглях вызывали гниение и разложение. Их хижины сейчас пропахли сыростью, вещи покрылись зелеными линиями плесени, одежда гораздо быстрее гнила, чем изнашивалась, — сначала на коленях, потом — на задней части брюк, затем в паху. Блузки и жакеты расползались в локтях, потом на спине, где они задевали за ветки деревьев.

Спустя неделю после начала сезона дождей женщины привыкли к новой погоде. По утрам иногда было солнечно, но к середине дня начинали собираться тучи, и тогда душный воздух становился таким давящим, что они ощущали на своих плечах физическую тяжесть и ждали, когда начнется ливень.

Тропический ливень всегда обрушивался неожиданным сокрушительным напором, как водопад. Во время ливневых штормов, женщины не могли ничего делать, кроме как оставаться в своих хижинах в течение пары часов, пока дождь не прекращался столь же неожиданно, как и начинался.

В хижину вбежала Сильвана, сжимая в руках карабин «М-16». Вся промокшая и дрожащая, она начала раздеваться.

— На это дерево в дождь я больше не полезу! Меня чуть не смыло с ветки.

— Какие еще новости? — зевнула Пэтти и бросила Сильване пляжное оранжевое полотенце.

Сильвана отбросила его в сторону и бросилась на свою кровать, рыдая так, как будто ее сердце вот-вот разорвется.

Анни молча подняла полотенце и начала вытирать спину Сильваны.

Сейчас они все понимали, что находятся на грани нервного срыва и старались как-то помочь друг другу. Какая-то мелочь вдруг делала жизнь в джунглях невыносимой. В течение этой первой недели декабря они все «ломались» по-разному.

Пэтти разрыдалась, когда боковина одного из ее кедов отвалилась, хотя Анни тут же предложила обвязать его ратановой веревкой.

Сюзи поскользнулась в грязь около их костра и уронила в него свою вечернюю еду. Она безутешно плакала, и хотя остальные быстро поделились с ней своей рыбой, она не перестала плакать.

Когда Кэри обнаружила, что крошечная щель в крыше превратила ее папоротниковую подушку в кучу слякоти, она села на землю и завыла, как собака, хотя остальные женщины быстро поделились с ней своим папоротником.

Когда Анни с жуткой головной болью не смогла больше выцарапать из пустого флакона с опиумным бальзамом ни капли, она вдруг почувствовала себя совершенно отрезанной от цивилизации и, несмотря на дождь, помчалась в лес на свое молитвенное место, бухнулась прямо в грязь и молила Бога о помощи.

Эти женщины были морально не подготовлены для большого разочарования. Их загнали в джунгли — и на этот раз мужчина, на которого они надеялись, был не в состоянии руководить ими и ободрить их. Они, как дети, полагались на него и доверяли ему, но неожиданно он стал дополнительной проблемой, новым малоприятным источником беспокойства.

Их неудовлетворенность и разочарование перешли в депрессию и апатию.

Хуже всего было днем, когда лил дождь. Усталые от работы и истощенные, Эти женщины до последнего времени подавляли свои чувства, поскольку понимали, что слезы были заразительны и задерживали работу… Но сейчас, когда у них появились свободные часы, которые надо было чем-то заполнять, в их сознании всплыли образы мужчин, которых они потеряли, детей, родственников и друзей, по которым они так скучали и которых они, возможно, никогда больше не увидят. Они молча лежали на своих бамбуковых кроватях, уставившись в крышу хижины из тускло-зеленых листьев бегонии, и чувствовали себя обессиленными и убитыми горем.

Малейшее движение требовало от них огромных усилий, как будто они находились под водой и боролись с приливной волной.

А в своей собственной черной яме одиночества и отчаяния каждая из женщин испытывала сожаление. Споры Кэри с Эдом всегда были частью их интимной жизни и их любезные перепалки не угрожали их отношениям, но сейчас Кэри хотела, чтобы их не было. Сильвана сожалела о каждой минуте, которую она не провела с Лоренцей, когда та была ребенком, всех тех роскошных отпусках, когда Лоренцу оставляли дома одну с Неллой, поскольку яхта в Монте-Карло — не место для маленькой девочки. Пэтти хотелось быть со своей матерью более терпеливой; ей нужно было радоваться чему угодно, что помогало ее матери после того, как умер ее отец. Сейчас Пэтти хотелось — как ей хотелось! — чтобы она не была такой нетерпеливой с ней и не кричала на нее.

Сюзи поклялась себе, что, если только Бог поможет ей выбраться отсюда, она будет ласковее с Бреттом; больше она никогда не скажет ему «нет»…

Ждать было очень тяжело. Они все апатично лежали на своих бамбуковых кроватях, наблюдая, как с деревьев капает вода, ожидая, когда дождь прекратится. Как узники, они вели счет неделям, дням, часам и минутам до своего освобождения, понимая, что каждая неделя выживания и борьбы со скукой и депрессией увеличивала их шансы вернуться к своим семьям.

Каждая из женщин, не только Сильвана, сейчас ощущала и отсутствие уединения. Они оказались в странной ситуации, когда каждая стремилась к уединению, но боялась остаться одна и чувствовала себя одиноко все время, несмотря на то, что никогда не оставалась одна.

Пытаться не наступить кому-то на «любимую мозоль» было их постоянной заботой. Когда пар приподнял крышку эмоционального котла, неудовлетворенность и скрытый гнев, которые были результатом их плена, вели к препираниям и угрозам из уст всех, кроме Анни, которую Кэри в течение двух дней называла Поллианной, — само по себе это раздражало.

Кэри визжала, если кто-то задевал ее кровать. Сюзи, которая спала очень чутко, кричала ночью на каждого, кто ощупью выбирался из хижины в туалет. Сильвана кричала на любого, кто воровал пищу с кухни, поскольку это было негигиенично, а она с величайшей тщательностью следила за тем, чтобы ее пища была чистой и без муравьев. Пэтти кричала на любого, кто кричал.

В целом в такой стрессовой ситуации трезвая рассудительность Кэри оказалась более полезной, чем слабый протест Анни или усталая пассивность Сильваны. Кэри была особенно полезна, чтобы удерживать порознь Пэтти и Сюзи — они обе были очень вспыльчивы.

Иногда антагонизм этой группы неожиданно направлялся лишь на одну из женщин — Сильвану, за то, что брала на себя минимум обязанностей и готовила невкусную еду; на Кэри, за то, что зажигала в хижине еще одну скверно пахнувшую сигарету из скрученного листа; на Сюзи, за какую-то детскую ленивость, например за нежелание собирать дрова, когда была ее очередь; на Анни, за то что та была такой до противности долготерпеливой и праведной.

Постепенно они все, за исключением Пэтти, стали меньше бояться. Пока снаружи хижины неумолимо лил дождь, Пэтти сидела, наблюдая за тем, как Анни подрезает Сюзи волосы, и снова почувствовала как по спине побежали мурашки. Она понимала, что если бы она упомянула про это, то вызвала бы этим раздражение у других женщин, но она была уверена в том, что за ними наблюдают. Она чувствовала спиной чьи-то скрытые глаза. Вдруг она ощутила стеснение в грудной клетке и почувствовала, что ей трудно дышать… Нет, она должна была предупредить их!

Тщательно контролируя голос, Пэтти сказала:

— Кэри, я в самом деле уверена, что за нами кто-то следит.

Кэри раздраженно села на свою кровать.

— Ну почему ты не оставишь эту свою паранойю? Мы уже здесь три недели, и если кто собирался нападать на нас, он давно бы уже это сделал. Ты не прекратишь поднимать ложную тревогу? — Она вычесала из своих волос папоротник и добавила: — Предположим, что ты действительно что-то услышала. Сюзи на это просто зевнет и скажет:

«Это опять у Пэтти нервы». — Никто не обратит на это внимания.

— У нас и без твоих чертовых выдуманных проблем хватает настоящих, — добавила Сюзи.

У всех было подавленное и деморализованное настроение.

Когда Анни начала подрезать Пэтти волосы, она спросила вслух:

— Интересно, а как же солдаты, которые сражаются в джунглях, справляются с депрессией и пораженчеством?

— Иногда они не справляются, — сказала Кэри. — Я читала, что во Вьетнаме некоторые солдаты просто садились у обочины дороги и отказывались от всякой надежды. Так они умирали.

Сквозь длинные черные ресницы Сюзи смотрела на желтовато-зеленую воду лагуны, на белую линию барашков около рифа и желтовато-лиловый океан, блестевший за ним под утренним солнцем.

— Ой! — вскрикнула она и выронила полузаполненное ведро с рыбой, которое, к счастью, не пролилось.

— Опять твое плечо? — спросила Пэтти. Поморщившись от боли, Сюзи кивнула.

— Ты, наверное, растянула мышцу, когда колола вчера ту рыбину и упала. Может, мне растереть ее? Вчера это помогло, верно? Пойдем в тень.

Обе женщины прошли по раскаленному белому песку в глубину пляжа, где они аккуратно положили свои рыболовные снасти у пальмы.

Пэтти встала за спиной Сюзи и осторожно ощупывала ее плечо, пока та снова не вскрикнула.

Пэтти начала осторожно массировать плечо, но всякий раз, когда она дотрагивалась до больного места, Сюзи отпрыгивала в сторону.

— Ляг в тень, — предложила Пэтти. — Я сделаю тебе сначала массаж спины, а потом займемся этим местом.

Лежа голой на песке, Сюзи почувствовала расслабление, когда чувствительные руки Пэтти нежно снимали напряжение с ее позвоночника. Она могла слышать успокаивающее дыхание моря, чувствовать легкий теплый ветерок с моря и видеть лазурное небо. Впервые за все время, когда они сбежали в джунгли, Сюзи ощущала, как из нее уходит страх, по мере того как крепкие, но нежные руки Пэтти снимали с нее напряжение. Испуганный ребенок внутри нее успокоился от этого интимного физического контакта.

Пэтти посмотрела на стройную загорелую спину Сюзи и подумала: «Выглядит, как спина ребенка».

Поглаживая мягкую кожу Сюзи, она вспомнила о тех многих массажах спины, которые она делала своему сыну Стефену — эта кожа была такой же нежной и ранимой, как у ребенка. Пэтти не привыкла касаться кожи другого человека, кроме своего мускулистого волосатого мужа. Нежно проведя указательным пальцем до основания позвоночника Сюзи, она вдруг поняла, почему привлекает мужчин нежная, хрупкая уязвимость женского тела.

Лежа на теплом песке, Сюзи непроизвольно дернула плечами. Секунду-две она колебалась, затем перевернулась на спину. Бронзовая кожа ее лица блестела, а в ее больших карих глазах был какой-то незнакомый и лихорадочный блеск; ее губы открылись, намереваясь что-то сказать. Они дрожали, но оставались безмолвными.

Сидя голой на коленях рядом с Сюзи, Пэтти вдруг ощутила опасность. Она понимала, что если она еще раз коснется этой шелковистой кожи, то за этим последует что-то непредсказуемое. Она глядела в светившиеся карие глаза Сюзи и понимание того, чем они собирались сейчас заняться, загипнотизировало их обеих. В тот же момент они медленно двинулись друг к другу.

Руки Сюзи вытянулись вдоль стройной спины Пэтти, ища лишь нескольких мгновений бегства от ужасов окружающего мира, ища то чувственное успокоение, которое ребенок ищет у сердца своей матери.

Дрожащим пальцем Пэтти провела по шелковистой брови Сюзи. Потом руки Сюзи обхватили Пэтти и потянули ее вниз. Сердце Пэтти екнуло, и все ее тело задрожало, когда она, осознавая каждый свой вдох, медленно наклонилась над этим похожим на ребенка существом, лежавшим под ней на песке. Неожиданно они тесно сцепились друг с другом. Руки Сюзи нащупали острые контуры ключиц Пэтти, затем двинулись вверх, к ее пшенично-белым волосам.

Пэтти мгновенно возбудилась и в тот же миг дико испугалась своих собственных чувств. Ее рука дрожала, когда она дотронулась до груди Сюзи. От этого первого возбуждающего касания спина Сюзи сразу же вытянулась дугой.

Эти первые нежные ласки переросли в возбуждение, которое вело к страсти, по мере того как каждая женщина двигалась более настойчиво, испытывая потребность утолить голод. Нежность смешалась с чувственностью, а страсть — с похотью.

Не произнося ни слова, они ласкали друг друга, чувствуя при каждом нежном касании и поглаживании, будто по их телам пропускают электрический ток.

Кончики пальцев Пэтти медленно скользили вдоль ребер Сюзи к ее плоскому животику, и потом еще дальше, к низу ее живота; она хотела узнать: будет ли реакция Сюзи такой же, как у нее. Она обнаружила, что та была идентичной.

Видя и полностью понимая реакцию другой женщины, Пэтти отбросила в сторону свою робость и вдруг почувствовала себя совершенно уверенной, чувственной и безумно счастливой. В первый раз Пэтти точно знала, что она делает при сексуальном контакте, и что это давало ее партнеру. Она знала это тело, как свое собственное. Это давало ей ликующую уверенность, что она способна доставить партнеру необычное удовольствие.

Из-за полузакрытых век Пэтти наблюдала за растущим возбуждением Сюзи и это возбудило саму ее даже больше, чем ее когда-либо возбуждал какой-либо мужчина, — эта необычайная нежность, ощущение чувственности и опьяняющей уверенности контроля, способность дать максимальное удовлетворение тому, кого она любила. Пэтти поразило, что у нее пропало беспокойство и появилась спокойная уверенность. Она не ощущала ни беспокойства, ни недостатка в общении.

Не было нужды спрашивать: «Тебе было хорошо?» Она знала, что было хорошо; мягкая эротичность полностью отличалась от секса с мужчиной.

По мере того как ее тело наполнялось теплом, Сюзи ощущала себя исступленной, любимой и защищенной. Она не выдержала бы, если бы Пэтти пришлось остановиться. Она не была уверена, что смогла бы выдержать, если бы Пэтти продолжила. Затем по ее телу разлился удивительный поток наслаждения, а к кончикам пальцев ног и рук побежали приятные покалывания, и она подумала:

«Это не может продолжаться». Но это продолжалось и становилось все лучше.

Дотрагиваясь до Сюзи и видя, как ее тело изгибается дугой и вздрагивает и как она задыхается от удовольствия, Пэтти испытывала невероятное наслаждение. Сюзи зарыдала от счастья, она упала на песок и почувствовала, что голубое небо наклонилось над ней, а ее тело обмякло. Но Пэтти, опьяненная властью над ней, не позволяла ей передышки.

Тихий голос внутри Пэтти укорял ее: «Ведь прошло всего четыре недели с того дня, как жестоко убили твоего мужа. Ты ведь любила его, не так ли? Что же ты за человек, если изменяешь ему так быстро после его смерти? А изменять с женщиной позорно вдвойне. Тебе должно быть стыдно за себя!»

Сюзи сочувствовала Пэтти, прошептав:

— Я должна заставить тебя почувствовать… так, как ты заставила почувствовать меня. Пэтти прошептала:

— Лежи тихо. — Она вытянулась, опершись на один локоть. Она ведь раньше видела это тело и восхищалась им, но прежде ей никогда не приходило в голову дотрагиваться до него. И вновь руки Пэтти заскользили по высоким, шелковистым грудям Сюзи, как будто они были ее собственными.

Сюзи чувствовала себя так, будто была первой женщиной на земле, будто только что была сотворена. Пэтти дотрагивалась до нее с деликатностью, с растущей уверенностью и умением до тех пор, пока Сюзи не ощутила, как в ее тело входит дневная жара и как оно становится частью и этого дня, и этого солнца, и этой жары. Каждая частичка ее существа возбудилась так, как ни один мужчина не возбуждал ее раньше. В их любовном акте было более полное, невысказанное понимание, чем она когда-либо чувствовала с мужчиной. Не было необходимости говорить ни слова.

Стоя на коленях, Пэтти наклонилась над Сюзи, которая лежала спиной на теплом песке. Сюзи начала деликатно водить пальчиками по позвоночнику Пэтти. Каждая женщина могла чувствовать запах другой, когда Пэтти медленно опустилась и их тела соприкоснулись. Сюзи, дрожа, выгнулась вверх, чувствуя, как ее тело тает от страсти.

Они плотно держали друг друга, задыхаясь, забывшись в экстазе, касаясь лиц и рук, бедер и грудей с нежностью бабочек. Их объятия были нежными, настойчивыми и полностью раскрепощенными. Их руки и ноги переплетались друг с другом, как змеи. То, что теплая чувственность была запрещенной, добавляла дрожи их объятиям. Сюзи чувствовала, будто их тела вдруг расплавились в этой жаре.

Пэтти поражало, что то, чем они только что занимались, ощущалось так естественно. Она подумала, а не была ли любая женщина гетеросексуальной по самой своей природе, над ними довлел запрет касаться друг друга, не говоря уже о том, чтобы заниматься любовью с особами своего же пола?

Пэтти тихо прошептала:

— Я никогда не делала этого раньше.

— Я тоже, — прошептала Сюзи. — Это было… легко.

Здесь не было ни соблазнителя, ни соблазненной, никакого отражения отношений между мужчиной и женщиной, а была лишь взаимная нежность, которая легко и незаметно перерастала в страсть. Здесь не было предварительной ласки, поскольку все это само по себе было той самой лаской, что требуется любой женщине, чтобы получить удовлетворение. В голове Пэтти мысли перемешались. Она с удивлением обнаружила в этой чувственности невероятное облегчение; не было ни напряжения, ни беспокойства в отношении достижения оргазма, ни угрозы.

И прежде всего благодаря тому, что каждая женщина прекрасно знала особенности женской анатомии, их невысказанные чувства прекрасно понимались и полностью разделялись…

Пэтти лежала на спине в полубессознательном чувственном тумане. Сюзи расположилась на коленях у ее ног, играя с пальчиками ног Пэтти. Она осторожно отделяла их по одному, очищала от песка, а затем сосала их как будто это были леденцы. Ее большие пальцы нежно поглаживали подъем ноги Пэтти, после чего она медленно провела ногтем своего большого пальца по ступне ее ноги.

Когда Пэтти взвизгнула от удовольствия, они обе услышали голос Сильваны, раздававшийся с водопада:

— Где рыба? Ведь вот-вот же хлынет дождь!

— Мы просто отдыхали, — ответила Пэтти. Она быстро взглянула на Сюзи.

Кивнув ей, Сюзи прошептала:

До завтра.

Они неохотно поднялись и пошли. Пока Сюзи поднималась по тропинке вслед за Сильваной, она чувствовала себя любимой и спокойной. На эти полчаса она забыла о страхе. Поскольку эта мысль была такой соблазнительной, то с каждым шагом вверх Сюзи понемногу влюблялась в Пэтти.

Шедшая ей вслед дрожавшая Пэтти старалась оправдать только что случившееся, молча отвечая слабому голосу, который звучал в глубине ее. «Это не так уж ужасно, — сказала она самой себе. — А что по-твоему происходит в лагерях для военнопленных? Ты думаешь, что здоровые, скучающие, несчастные молодые мужчины могут годами подавлять свою сексуальность? Должно быть, существует негласный мужской уговор не рассказывать о том, что происходит там, где содержатся за решеткой люди одного пола». «Но ты же сделала это, — сказал внутренний голос. — Теперь ты — лесбиянка!»

«Неужели? — задумалась Пэтти. — Можно ли ею стать, после того, как ты была замужем? Было ли это скрытым чувством?» Пэтти вспомнила подруг своего детства, вспомнила свою лучшую подругу Джину, о которой она заботилась, которой доверяла свои тайны, с которой делилась своими проблемами и хихикала, пока они росли вместе. Она предполагала, что она и Джина дотрагивались до тела друг дружки, поскольку обычно они кувыркались, как щенки. Но в какой-то момент это прекратилось.

Пэтти подумала, что это случилось тогда, когда они начали ходить на свидания. Она не могла припомнить, что испытывала эротическое влечение к Джине, но она несомненно была влюблена в нее; это закончилось, лишь когда отец Джины переехал в Оклахому. Возможно, что дружба была формой любви, а секс — продолжением любви, ее физическим доказательством. Возможно, что, в конце концов, ничего в корне аномального с ней не произошло.

«Ты — лесбиянка», — обвиняющим тоном произнес этот внутренний голос.

«Ну и черт с ним, если это так! — молча ответила Пэтти своему внутреннему голосу. — Сюзи начала это, а не я. Я и не помышляла об этом».

К тому времени, когда они вернулись в лагерь, Пэтти была в ужасе от того, что она сделала, испытывая от этого отвращение. Кроме того, она ужаснулась, что Сюзи может рассказать другим, что случилось на пляже, и испытала отвращение от мысли находиться где-нибудь рядом с Сюзи.

К тому времени, когда женщины расселись на корточках вокруг костра ужинать, отвращение, которое Пэтти испытывала к Сюзи, стало явным. Нежно улыбаясь, Сюзи подошла, чтобы сесть рядом с Пэтти. Та вдруг вскочила и перенесла свою еду на противоположную сторону костра.

Если Сюзи обращалась к Пэтти, та игнорировала ее.

После ужина Сюзи прошептала Пэтти:

— Ты была великолепна. Почему сейчас ты так относишься ко мне?

Пэтти молча посмотрела на Сюзи, как будто они только что встретились, как будто она угрожала Сюзи никогда не напоминать ей о той интимной близости, которая существовала между ними на пляже. В ту ночь Пэтти оставила свою собственную постель и пошла в другую хижину, где уснула на кровати Джонатана, между Анни и Кэри.

«Типичное мужское поведение после того, как переспал с бабой», — с горечью подумала Сюзи, вспоминая о многих страстных ночах, за которыми следовало аналогичное охлаждение всякого интереса. Это, в свою очередь, напомнило ей обо всем, чем она была обязана Бретту, которому она только что изменила, и она горько заплакала.

В темноте Сильвана слышала, как Сюзи всхлипывает. Было нетрудно догадаться о причине. Они развлекались там. Эта новая сексуальная связь между Сюзи и Пэтти не осталась незамеченной остальными тремя женщинами.

Сильвана вспомнила, что в тот раз, когда она спустилась к пляжу, чтобы посмотреть рыбу, они обе выглядели смущенными, щеки у них пылали. Они сказали, что отдыхали на пляже, но ведь на пляже было гораздо жарче, чем в тени джунглей. Ни одна из этих женщин никогда не отдыхала на пляже. «Они занимались любовью», — подумала Сильвана, вспомнив описание гомосексуальности у Оскара Уайльда.

Сильваной овладело любопытство: как это ощущается и чем они фактически там занимались? Представление Сильваны о лесбиянках было достаточно общим: они казались ей грубоватыми здоровенными уродливыми бабами в армейском обмундировании, находившими утешение в объятиях волосатых рук друг друга, поскольку ни один мужчина в здравом уме не захочет ни одну из них. Ни Пэтти, ни Сюзи под такое описание не подходили.

Во второй хижине Кэри думала о том же самом. По ее мнению, отношение нормальных женщин к лесбосу варьировалось от смутной угрозы до откровенного страха перед ним. Но думая о мягкой, теплой, маленькой Сюзи, Кэри предполагала, что, возможно, лесбиянки любили других женщин только по тем же причинам, по которым их любили мужчины. Возможно, она была бы не против попробовать, поскольку никто и никогда об этом не узнает.

Анни лежала в темноте на своей кровати и тоже не спала. «Как будто у нас не было настоящих проблем», — раздраженно подумала она. Конечно, они все овдовели и лишились своих семей. Они были окружены насилием, они тупели и скучали, поскольку во время этих непрекращающихся ливней нечем было заняться в этих тесных жилищах, которые становились просто невыносимыми. И они жили в постоянном страхе. Им всем нужна была материнская ласка, забота и защита. По наивности Анни думала, что это случилось именно из-за этого. Но, судя по тому, как Пэтти резко и неприкрыто отвергла Сюзи, между ними это не повторится.

Но а если это случится с кем-то еще?

19

После изнурительных двух недель ухода за Джонатаном Анни снова была рядом с ним, присев под парусиновым навесом и готовясь покормить его рыбным супом.

Джонатан открыл глаза.

— Привет, Анни, — сказал он.

Она моргнула, поскольку привыкла к тому, что в бреду он называл ее Луизой, и быстро пощупала его лоб: он был сухой и холодный. Она улыбнулась ему.

— Доброе утро. Мы скучали по тебе. С возвращением.

Анни бросилась из-под навеса сообщить хорошие новости остальным, но в лагере была лишь Кэри.

За вторую неделю декабря были еще два случая заболевания — с Сюзи и Кэри. Сюзи, которая всегда ворчала, когда наступала ее очередь убирать утром мусор из хижины, наступила на скорпиона, спрятавшегося под листом.

Анни знала, что при укусе скорпиона нужно было поступать так же, как и при укусе змеи: ничего не делать. Джонатан учил их никогда не использовать массаж, не надрезать, не пускать кровь и не высасывать яд из раны. Чем больше ты делаешь это, тем больше яд впитывается в кровь, и можно умереть от потери крови. Поэтому Анни промыла и просушила укушенное место, затем выше раны наложила стягивающую повязку, но не такую тугую, как жгут, первый день Анни снимала ее и завязывала снова каждые полчаса. Кроме того, она наложила шину на ступню Сюзи. После двадцати четырех часов сильной лихорадки и беспамятства Сюзи хотя и была слабой, но выздоравливала.

Гораздо более серьезными были тропические язвы у Кэри. Они появились на ее икрах после того, как она во сне расцарапала места укусов муравьев. Они все знали, что тропические язвы могли привести к гангрене, ампутации и смерти. Как любой обратный фурункул, они могли начаться с малейшей царапины, и в результате крошечные ямочки превращались в большие гноившиеся отверстия. Всякий раз, когда Кэри отправлялась на рыбалку, она забивала их кусочками прокипяченной ткани и перевязывала тряпкой, оторванной от рубашки. Но в один из дней, после того как Сюзи укусил скорпион, у Кэри с обеих сторон ее паха появились припухлости, и она едва могла ходить. Ее ноги опухли и приобрели розоватый цвет, как у поросенка из мультфильмов Уолта Диснея.

Когда Джонатан сказал ей, что для удаления гноя из ран жители этого острова пользовались безногими личинками, Кэри отказалась от этого. Но после ночи, проведенной в агонии, она была готова попробовать что угодно. Анни принесла ей кучу гнилой рыбы. Кэри вытащила одну из личинок, судорожно сглотнула, а затем сунула ее в одну из своих язв. Джонатан сказал, что эти личинки поедают лишь мертвую ткань, поэтому они отсасывают гной из ран. Так это и оказалось. Когда ее язвы очистились, Кэри оставила их просохнуть. Но места укусов муравьев продолжали превращаться в новые язвы.

Желая сообщить Кэри хорошую новость, Анни крикнула ей:

— Джонатану стало лучше! А где остальные?

— Дождь неожиданно прекратился, — ответила Кэри, — поэтому они ушли окунуться к водопаду, пока не начался дневной ливень.

— Значит, мы остались без наблюдателя! — воскликнула Анни и бросилась к их эвкалипту.

— Осторожнее! — предупредила Сильвана, показывая Сюзи на мелководье. — Ты чуть не наступила на рыбу-камень!

Сюзи вскрикнула, заметив это мерзкое сморщенное серое существо.

— Джонатан сказал, чтобы ты далеко не заплывала, — напомнила ей Сильвана.

Сюзи спародировала итальянский акцент Сильваны:

— Джонатан говорит… Джонатан говорит… Я буду делать так, как мне хочется!

Она умышленно пошла дальше и поплыла. Сильвана поискала глазами Пэтти, которая теперь шарахалась от Сюзи, как от чумной. Пэтти была примерно в сотне ярдов и плыла спортивным кролем, опустив голову в воду. Сильвана вздохнула и вошла в воду. Держа голову над водой, она поплыла брассом вслед за Сюзи, которая снова вела себя как капризный двухлетний ребенок. Поравнявшись с ней, Сильвана крикнула:

— Возвращайся немедленно к берегу.

Неуклюже загребая по-собачьи, Сюзи упрямо плыла в направлении входа в лагуну.

Сильвана заплыла перед ней и перекрыла ей возможность плыть туда, куда ей хотелось.

— Сюзи, возвращайся. Ты плывешь прямо на течение.

Умышленно или нет, Сильвана этого не знала, но одной рукой Сюзи ударила Сильвану в лицо и окунула ее головой в воду.

Сильвана вынырнула на поверхность, хватая ртом воздух. Она была в ярости. Вспомнив свой странный прием по спасению утопающих, она ладонью правой руки ударила Сюзи ниже подбородка и толкнула ее назад и под воду.

Пока Сюзи опускалась под воду, она отчаянно махала руками и случайно ударила Сильвану в живот, отчего та скрючилась.

Обе женщины вынырнули на поверхность и смотрели друг на друга, тяжело дыша и выплевывая морскую воду. Кипя от ярости, они бросились друг на друга.

После пяти минут отчаянной драки Сильвана подняла свою левую руку, намереваясь по-настоящему ударить Сюзи. Ее великолепное обручальное кольцо с изумрудом и бриллиантами соскочило с пальца, взлетело в воздух и исчезло под этой зеленой полупрозрачной водой.

Мокрое лицо Сюзи застыло от ужаса.

Сильвана рассмеялась.

— Вот видишь, даже мои пальцы утончились, — сказала она. — Хорошо, Сюзи. Ты, несомненно, доказала, что умеешь плавать, поэтому я оставлю тебя в покое.

Сильвана не спеша поплыла от Сюзи. Она повернулась на спину и легла на воду, наслаждаясь солнцем и приятной теплой водой, которая плескалась у ее тела и раскачивала его в размеренном завораживающем ритме моря.

Вдруг где-то на расстоянии раздался крик Сюзи:

— Акула!

Сюзи изо всех сил колотила руками в воде, ее лицо было искажено паникой. Потом она исчезла под водой.

Сильвана в ужасе поплыла к ней. Сюзи вновь показалась на поверхности и опять закричала. Она задыхалась, неистово размахивала руками и снова скрылась под водой.

Когда Сюзи снова выскочила на поверхность и закричала от страха, она попыталась откашляться от воды, которую перед этим хлебнула, но это заставило ее сделать глубокий выдох. В результате, когда она открыла рот, чтобы сделать вдох, в ее легкие набралось еще больше воды. Когда эта попавшая в легкие вода вновь вызвала кашель, еще больше воздуха вышло из ее легких, и она снова ловила его ртом, отчаянно пытаясь крикнуть в этой вдруг ставшей такой опасной теплой воде.

Поскольку последняя порция воды, которую она хлебнула, увеличила ее вес, она начала тонуть.

Обезумев и отчаянно борясь за свою жизнь, Сюзи била по воде руками и ногами. Находясь в полубессознательном состоянии, она пыталась выплыть на эту гладкую поверхность моря, которая сомкнулась над ее головой. Поскольку ее легкие уже не работали, она начала еще сильнее молотить руками и судорожно хватать ртом.

Всякий раз, когда Сюзи открывала рот, чтобы сделать вдох, этот цикл повторялся. Когда она открывала, то выпускала воздух, а когда кричала, то вода вливалась в ее открытый рот. Потом борьба прекратилась. Она потеряла сознание, и ее утяжеленное водой тело стало медленно опускаться на дно.

Когда Сюзи исчезла с поверхности, первой мыслью Сильваны было плыть назад к берегу как можно быстрее, но ей удалось подавить панику. К рифу и в лагуну заходят лишь детеныши акул — в длину не более четырех футов. Они могли покалечить человека, может быть, даже откусить ступню — но они не могли полностью проглотить взрослого человека.

Сильвана крикнула Пэтти, но та плавала на удалении от них, опустив голову в воду и получая удовольствие от быстрого скольжения по воде, поэтому она не слышала криков Сильваны.

Лихорадочными, неловкими брассовыми движениями Сильвана направлялась к тому месту, где она в последний раз видела Сюзи. Сделав глубокий вдох, она нырнула под воду.

Спустя две минуты Сильвана вынырнула на поверхность, тяжело дыша. Она ничего не увидела. Проплыв еще несколько футов, она снова нырнула. На этот раз, когда у нее уже кончался запас воздуха, Сильвана увидела какой-то покачивавшийся черный шар, похожий на огромного морского ежа. Это была голова Сюзи.

Сильвана выбралась на поверхность, и, сделав глубокий вдох, нырнула на глубину. На том месте тела уже не было. Сначала Сильвана не увидела его, но потом заметила его безжизненные очертания — оно лениво поднималось и опускалось вместе с приливной волной. Изо всех сил Сильвана поплыла к нему.

Добравшись до Сюзи, она схватила ее одной рукой и резко толкнула вверх. Ощущая в своих легких огонь, Сильвана поддерживала обмякшее и потяжелевшее тело Сюзи.

Едва Сильвана оказалась на поверхности, она захотела отпустить руку Сюзи, боясь, что снова ее потеряет, но ей удалось подплыть под Сюзи, а затем захватить ее другую руку. Прижимая Сюзи к своей груди, Сильвана рывками поплыла на спине к берегу. Она никогда не представляла себе, что тело может быть таким скользким и с ним так трудно маневрировать.

Пока Сильвана плыла, она пыталась вспомнить: как делается искусственное дыхание «изо рта в рот». Она наверное десятки раз читала эти правила в плавательных бассейнах, но сейчас все, что она могла вспомнить, было то, что перед началом вы должны вытащить искусственные челюсти.

Пэтти вышла из воды и стояла на пляже обнаженной в позиции «дерево». Нельзя было заниматься йогой, лежа на пляже, — иначе эти песчаные мошки искусают вас. Погрузившись в себя и держа глаза на уровне горизонта, Пэтти не подозревала об этом инциденте в море, пока задыхавшаяся Сильвана не добралась до мелководья. Она опустила Сюзи, вскарабкалась на ноги и крикнула Пэтти.

Та дернула головой и увидела, как Сильвана тащит из воды Сюзи.

Пэтти изо всех сил побежала по мягкому песку к этим двум женщинам, затем остановилась в нерешительности.

Сильвана все еще с трудом переводила дыхание.

— Пэтти, ради Бога, помоги мне. Она же умирает! Неохотно Пэтти потащила Сюзи из воды. Она толкнула это обмякшее тело на правый бок и грубо подняла правую руку Сюзи над своей головой.

— Искусственное дыхание «изо рта в рот» можешь сделать? — с трудом выдохнула Сильвана.

— В общем, да, — сказала Пэтти. — Сначала нужно освободить рот от посторонних предметов и прочистить канал прохода воздуха к легким. — Опустившись на колени у пояса Сюзи, она начала массировать ее живот движениями вверх, чтобы выдавить из легких воду. Из посиневшего рта Сюзи потекли тонкие струйки воды.

Пэтти осторожно сунула свой указательный палец в рот Сюзи, чтобы проверить не было ли там морских водорослей или других посторонних предметов.

— Ну давай же, делай! — взмолилась Сильвана. Три мысли о том, что ей придется дотрагиваться до Сюзи, а тем более губами, Пэтти почувствовала отвращение. Она будто опасалась, что любой контакт с ней может заразить ее.

— Ну давай же, — крикнула Сильвана.

Пэтти проверила у Сюзи пульс, но он не прощупывался. Она знала, что через четыре минуты после остановки дыхания происходит необратимое повреждение мозга, но если принудительно дышать в рот человеку, который не дышит, то в вашем выдохе содержится достаточно кислорода, чтобы обеспечить пострадавшему систему жизнеобеспечения.

Пэтти перевернула Сюзи на спину, сняла свои часы с черным стеклом и поднесла их ко рту Сюзи.

— Если Сюзи еще дышит, — сказала она Сильване, — то от ее дыхания стекло запотеет.

— Ну, как она? Дышит? — Сильвана беспомощно опустилась на колени.

Пэтти посмотрела на часы. Они запотели.

— Ну тогда давай делай искусственное дыхание. Пэтти осторожно запрокинула бессильно поникшую голову Сюзи назад, чтобы открыть проход воздуха к легким. Она раскрыла ее вялую челюсть и зажала нос. Затем вновь остановилась в нерешительности.

— Ради Бога, ну давай же, — сказала Сильвана. — Ты что не понимаешь? Она же умирает!

Пэтти наклонилась и сделала глубокий выдох в рот Сюзи. С этого момента легкие Пэтти обеспечивали дыхание для тела Сюзи. Она считала до четырех, потом снова делала глубокий выдох в рот Сюзи.

Вдруг Сюзи затошнило.

Пэтти тоже.

Сильвана воскликнула:

— Ой, Пэтти, не останавливайся!

Пэтти передернуло, когда она перевернула Сюзи на бок, чтобы ее могло вырвать. Затем вновь она начала массировать ей живот.

Изо рта Сюзи на белый песок хлынула рвота и вода.

Сильвана затаила дыхание.

Когда Сюзи вновь оказалась лежащей неподвижно.

Пэтти перевернула ее на спину и продолжила малоприятную работу — вдувать воздух по пятнадцать раз в минуту в покрытый рвотой рот Сюзи.

— Посмотри на ее грудную клетку, — прошептала Сильвана.

Синхронно с дыханием Пэтти круглые груди Сюзи слегка поднимались и опускались. Это означало, что проход в ее горле был свободен.

— Сделай ей еще раз! — попросила Сильвана. — Быстрее!

Ненавидя каждое прикосновение ко рту Сюзи, Пэтти продолжала делать дыхание «рот в рот» — по пятнадцать выдохов в минуту в течение нескольких минут — затем, устав, она тяжело сказала:

— Сколько, по-твоему, нужно это делать? Может, ты попробуешь?

Оцепенев от волнения, Сильвана ответила;

— Я не имею понятия об этом. Не останавливайся! Пэтти, ты же умеешь это делать, а я нет.

Пэтти сплюнула в песок, затем продолжила свои неохотные поцелуи.

— Пэтти, она опять дышит! Смотри!

Пэтти остановилась. Она увидела, что грудная клетка Сюзи поднималась и опускалась уже сама.

Пэтти быстро повернула Сюзи на правый бок — правая рука над головой, а левое колено согнуто вперед.

Эти две женщины с беспокойством наблюдали, сидя на коленях на обжигающем песке за тем, как жизнь возвращалась к спасенной.

Сюзи отрыгнула. Кашлянула, а после этого ее вырвало.

Сильвана расплакалась.

Позднее в хижине бледную и дрожавшую Сильвану пришлось успокаивать Анни.

Анни рассерженно повернулась к Пэтти и сказала:

— Ты ведь собиралась всего лишь окунуться, а не плавать. Последние два часа никого не было на посту. Полезай туда немедленно!

Испытывая отвращение от того, что ей пришлось сделать, Пэтти почувствовала, что ее наказали поделом. Она убежала, задаваясь вопросом: что случилось бы с Сюзи, если бы рядом не оказалось Сильваны?

В тот день дождь прекратился рано, поэтому Пэтти пошла проверить вершу в ручье. В ней оказалась лишь одна большая креветка. Поскольку лески по-прежнему провисали, она вернулась в лагерь за своими рыболовными снастями — ведром, ручным сачком, двумя легкими удочками и ружьем для подводной охоты. Сейчас, когда их хижина неожиданно превратилась в полевой госпиталь, Пэтти осталась единственным человеком, кто мог добывать пищу.

Схватив руками в перчатках свои рыболовные снасти, одинокая, подавленная, все еще испытывающая чувство стыда и спрашивающая себя: не обречены ли они все умереть здесь от гноящихся ран или малярии, Пэтти слишком резво съехала по крутой тропинке с утеса. Она споткнулась и чуть не упала. Ей удалось сохранить равновесие и не уронить свои тяжелые снасти. Но при этом у нее с головы слетела шляпа и зацепилась за камень у края водопада, и, чтобы снять ее оттуда, потребовалось бы некоторое время. Пэтти решила заняться этим позже, когда у нее освободятся руки, чем останавливаться сейчас ради работы, которая может занять не менее двадцати минут.

Стоя по бедра в воде, Пэтти безуспешно пыталась что-нибудь поймать. Раз за разом она размахивала над головой наживкой и крючком, а затем бросала их в волны. Она упрямо продолжала это делать, наслаждаясь ощущением самого этого процесса и была полностью поглощена этим занятием, несмотря на изнуряющую дневную жару и пот, который струился между ее грудей.

В конце концов она решила, что на сегодня хватит. Попозже попробует на реке. Обычно они ловили рыбу на реке рано утром и ночью, потому что именно тогда рыбы питались, — ночью появлялись насекомые. Пэтти решила, что, если ей не повезет, она вернется на пляж в лунную ночь, хотя они и старались избегать рыбной ловли по ночам — у ручьев и реки было много москитов, а в море водились медузы и скаты, укус которых мог убить человека меньше чем за минуту.

В худшем случае, когда будет отлив, Пэтти могла бы попытаться поймать немного крабов. Тогда, по крайней мере, у нее будет лучшая приманка для рыб, а также суп из крабов.

Возвращаясь к берегу, Пэтти мельком взглянула на зловещие лилово-черные облака над головой. И в этот момент она наступила на острый камень, споткнулась и потеряла равновесие. Пока поднималась, она почувствовала спиной холодные порывы ветра и услышала шум воды на листьях пальм. К тому времени, когда Пэтти добралась до тропинки, над лагуной хлестал дождь, ударяя по воде с силой, особенно зло. Она обнаружила, что почти невозможно стоять на пляже, не говоря уже о том, чтобы взбираться по тропинке на утес, превратившийся в сплошной поток грязи. И Анни придется подождать ужина. Так ей и надо — впредь не будет приказывать Пэтти подобным образом! Во всяком случае, никто не смог бы в такой ливень напасть на их лагерь.

Промокнув насквозь и ежась, Пэтти присела на краю пляжа, выше линии прилива. На два часа дождь вынудил ее остаться здесь, и за это время она не видела ничего. Пляж как будто был укрыт бледно-серой дымкой. Дождь шел не переставая.

Он прекратился почти так же неожиданно, как и начался, хотя сильный ветер не утихал. Пэтти привязала свои снасти к одной из пальм. Чтобы забраться теперь по уже скользкой тропе, ей нужны были обе руки — да и в любом случае снасти понадобятся ей сегодня вечером.

С большим трудом ей удалось добраться до вершины утеса. Пока она лезла наверх, он, казалось, удлинялся. Казалось, ему не было конца, будто какой-то великан отодвигал его вершину.

Когда Пэтти, пошатываясь, вернулась в лагерь, чувствуя головокружение, она увидела, что к ней бежит Анни, но выглядит какой-то странно плоской.

Когда Анни подбежала к пошатывавшейся Пэтти, она крикнула:

— Что случилось? Укусила морская змея или рыба-камень?

— Шляпы нет, — пробормотала Пэтти. Колени ее подкосились, она плюхнулась в грязь, ее вырвало, а потом она потеряла сознание.

Шея и спина Пэтти были ярко красными и в волдырях. Она находилась в полубессознательном состоянии. Это была лихорадка. Она лежала на своей кровати лицом вниз и стонала. Анни осторожно обмыла ее спину холодной водой.

— Ты только посмотри на эти волдыри! — сказала Сюзи.

Анни присела на корточки и устало вытерла лоб рукой.

— Четыре недели мы пережили без серьезных болезней, если не считать поноса и лихорадки у Джонатана. А сейчас вдруг за два дня я заведую госпиталем. Что произошло?

— Эффект домино, после того как Сюзи упрямо заплыла слишком далеко, — предположила Кэри. — Завтра Сильвана должна поправиться и поможет.

На следующее утро, оставив все еще бледную Сильвану на наблюдательном посту, Анни проверила лески на реке. Улова не было. Осунувшийся Джонатан, похудевший на десять фунтов, прошептал ей инструкции. Она должна взять мачете и поискать пищу за пределами этого шахтного ствола, который лежал к юго-востоку от лагеря. Это было во вторичных джунглях, поэтому поблизости должно было быть поселение, и съедобные растения, которые они выращивали, могли еще остаться там, хотя сейчас они были уже дикими.

До последнего времени эта маленькая группа людей держалась как можно ближе к зоне вокруг лагеря, с тем чтобы сохранить свои силы, не потеряться и не вторгнуться в неисследованную зону — они не знали еще точных границ запретной территории. Они двигались лишь вниз по тропинке с утеса, или вверх к бамбуковому оврагу, или немного за него и направо, к месту, где Джонатан поставил в ручье свою вершу. Единственный раз, когда они рискнули выйти за пределы этой зоны, был тот день, когда Сюзи и Пэтти убили козленка. Их единственный другой постоянный маршрут пролегал к шахтному стволу, к которому они подходили разными, немного отличавшимися маршрутами, чтобы не оставалось протоптанной тропинки.

Больше часа Анни прорубала себе дорогу сквозь кустарник, размахивая своим мачете. Продвижение вперед было очень незначительным. В конце концов она вернулась назад по своей собственной дорожке и обошла этот участок вторичных джунглей, стараясь смотреть сквозь них, а не на них — именно так Джонатан учил ее, в противном случае она не сможет найти ничего съедобного в этой густой растительности. Она искала ручей. Деревни аборигенов всегда располагались на берегах ручья или реки — возможно, она сможет перейти вброд или проплыть по такому ручью в поисках пищи.

Она обнаружила несколько деревьев папайи, но, к сожалению, гроздья больших желтых плодов находились на самой вершине. Ствол такого дерева напоминал ствол кокосовой пальмы — у него внизу не было веток.

Анни подумала, что хорошо, если бы она смогла взять с собой Сюзи. Та не боялась высоты и была единственной из их группы, которая могла взобраться на кокосовую пальму; она обхватывала ствол руками и поднималась по нему вверх быстро, как обезьяна.

Части этого ствола, казалось, крошились под весом Анни, но все же, исцарапавшись, вспотев и боясь смотреть вниз, она смогла дотянуться до плодов. Своим рыбацким ножом она отрезала столько, сколько могла донести и положила в мешок, висевший у нее на спине.

Этот мешок был сделан из рубашки. Если женщины не отправлялись за пределы лагеря, они не могли больше позволять себе носить свои рубашки, поскольку они нужны были, чтобы делать из них сумки, фильтры для воды и повязки. За исключением выросшей в монастыре Сильваны, все остальные женщины ходили теперь голыми по пояс.

Присев на землю, Анни разрезала один из этих зеленых плодов и, окунув пальцы в этот молочный сок, попробовала его. Вкус был необыкновенный.

Отгоняя мух от глаз, Анни встала и взвалила мешок с плодами себе на спину. Она чувствовала себя великолепно; она добывала пищу для лагеря.

Потом она вдруг почувствовала нестерпимую боль в глазах.

— Должно быть ей в глаз попал сок неспелого пау-пау, — сказал Джонатан Сильване, которая промывала Анни глаза. Слушая непрекращавшиеся стоны и иногда крики Анни, Джонатан спрашивал себя: не вставить ли ей кляп в рот? Она несомненно представляла угрозу их безопасности.

Анни с огромным трудом поставила лагерь на ноги, а теперь сама страдала от жуткой боли. Сейчас она к тому же была и слепой, и они ничего не могли сделать, чтобы облегчить ее страдания.

В конце концов Анни пришлось вставить кляп. Она понимала, что происходит, и не сопротивлялась, когда полосой от рубашки ей завязали рот, а руки плотно связали сзади, чтобы она не могла сорвать кляп.

Горе Сильваны, наблюдавшей, как связывают ее подругу, было столь велико, что Пэтти подумала про себя: не была ли она опять в шоке?

Джонатан послал Сильвану собирать кокосы. Она не должна была рисковать, у них было достаточно запасов воды, и не важно, если бы им пришлось немного поголодать. Сильвана и Сюзи были сейчас единственными женщинами, которые могли ходить. На данное время они не могли себе позволить дежурить на посту, даже если бы в джунглях к ним крался сам Кинг-Конг.

— Помимо сбора кокосов и отлучек за водой, никто не должен был покидать лагерь до тех пор, пока все не окажутся снова на ногах, — твердо заявил Джонатан, а затем, истощенный, упал на свою бамбуковую кровать.

Следующий день Анни пролежала в хижине на куче листьев, думая о том: сможет ли она снова видеть? Она была удивлена тем, что не была больше опечалена. Она всегда ужасно боялась ослепнуть, но сейчас это случилось так нелепо, что она просто чувствовала себя смирившейся с потерей зрения, хотя и очень хотела, чтобы жгучая резь за ее веками прекратилась. Эта боль воспринималась так, будто кто-то подносил зажженные спички к ее глазным яблокам, и она изнуряла ее.

Спустя три дня после того, как Анни нашла ту папайю, Джонатан обнаружил, что она тихо всхлипывает. Не сказав ни слова, он присел рядом с ней на корточки и взял ее руку.

Анни рыдала:

— Такое впечатление, будто против нас и злой рок, и сама природа; они наступают на каждого из нас по очереди, а затем пинают нас ногами.

— Нет, нет, это не так, — сказал Джонатан. — Судьба наша — та же, какой она была на прошлой неделе, природа никак не заинтересована в нас, а джунгли — нейтральны. Прекрати разыгрывать королеву трагедии.

Лишь Анни и Пэтти были сейчас прикованы к постели, и женщины больше не голодали. Сильвана сходила в бамбуковую рощу и собрала молодые побеги. Она почистила и порезала их, как морковь, затем сварила и добавила несколько свежих креветок, пойманных в ручье.

— Сегодня китайская кухня, — заметила Сюзи. Она собирала верхушки папоротников. Когда те были темно-зелеными, они были слишком твердыми, чтобы их можно было есть как салат, поэтому Сильвана варила их, как шпинат. Кроме того, она варила морские водоросли, которые иногда по вкусу напоминали шпинат, а иногда — чабер. Удивительно, но они не были слишком солеными. Такая растительная пища не добавляла им много энергии, но, по крайней мере, это была пища и она поддерживала их жизнь.

Днем Джонатан привел Сильвану в заброшенное селение, где Анни нашла то дерево. Он обнаружил банановое растение и хлебное дерево с круглыми плодами размером с кулак.

— Мы не сможем их есть, — сказала Сильвана с огорчением. — Кожура вся в зеленых шипах. — Они отделяются, если этот плод пожарить на тлеющих углях в течение получаса, — пояснил он. — Видишь эту виноградную лозу? Вот эти пупырчатые темно-розовые ягоды? Это — сладкий картофель. Поверь моему слову, сегодня вечером мы хорошо поедим.

Этим вечером, в первый раз с тех пор, как они отправились в джунгли, они наелись до отвала.

Когда на четвертое утро после того дня, когда Анни потеряла зрение, Сильвана принесла в хижину завтрак, Анни сонно взглянула и зевнула:

— Привет, Сильвана.

Сильвана выронила скорлупу кокосового ореха с пюре из плодов хлебного дерева и с такой любовью, какой она не проявляла с того момента, когда последний раз видела свою дочь, прижала к себе Анни, выкрикивая по-итальянски слова признательности святым.

Впервые за почти три недели все в этом маленьком отряде были здоровы.

В тот вечер, после того как остальные заснули, Джонатан и Пэтти сидели на корточках в лунном свете и держали наготове свои рогатки.

Джонатан попал в первую крысу, затем во вторую, но оба раза слишком сильно.

— Завтра будет «тушеный кролик», — сказала Пэтти, глядя на крысиные тушки.

Спустя десять минут Пэтти заметила еще одну крысу. Немного волнуясь, она вытянула руку, державшую рогатку, зарядила ее галькой и оттянула резинку назад.

Здоровенная черная крыса с лоснящейся шкурой издала вопль, подпрыгнула в воздух и осталась лежать неподвижно.

— Хорошая девушка, — одобрительно сказал Джонатан. Надев рыбацкие перчатки, чтобы защитить свои руки, он сунул эту обмякшую тушку в бамбуковую клетку, которую смастерил в тот день.

— Держись от нее подальше, — предупредил Джонатан. — Крысы царапаются и кусаются. Я не хочу, чтобы кого-нибудь укусила заразная крыса. Никто не должен испытывать жалость к этой твари и приручать ее. Пищу подавать через прутья клетки на длинной палке. Воду для питья лить с расстояния через пустотелую бамбуковую палку.

— Ты уверен, что она не сможет сбежать из этой клетки? — спросила Пэтти.

— Нет. Если сбежит, поймаем еще одну.

— Давай назовем его Синатрой.

Все эти женщины выглядели сейчас стройнее, и каждая из них потеряла достаточно веса. Синатра тоже процветал, хотя они держали его на скудном рационе, поэтому он был постоянно голоден. Любая пища, которую он отказывался есть, немедленно вычеркивалась из лагерного меню.

В лагуне Джонатан продолжал обучать женщин ловить рыбу.

— Секрет рыбной ловли состоит в том, чтобы хорошо знать место, в котором ты рыбачишь, и хорошо знать повадки рыбы, которую ты ловишь; поэтому можешь предполагать, что, вероятнее всего, она предпримет в следующий момент.

Пока он рассказывал, Пэтти вновь почувствовала, как по спине побежали мурашки. Предположим, что кто-то, кто знал эту местность, наблюдал за их привычками и мог догадываться, как они поступят дальше? Она пыталась подавить в себе чувство, что за их маленьким отрядом следят, и попыталась сосредоточиться на том, о чем сейчас говорил Джонатан.

— …Рыба кормится непосредственно перед восходом солнца, сразу после наступления темноты, непосредственно перед штормом и в ночь полнолуния или ущерба луны. Она хватает приманку, которую привыкла видеть вокруг себя.

Пэтти подавила свой страх и ничего не сказала.

После трех недель дождей эти женщины преодолели свою первоначальную депрессию и неудовлетворенность. Во время дождя они все играли в трик-трак на доске, которую Кэри нарисовала углем на парусине. Анни практиковалась в игре на своей флейте, а Сильвана аккомпанировала ей на наборе трубочек, которые она сделала из коротких бамбуковых палочек. Кэри трудилась над Мадонной, которую она вырезала из дерева для молельной рощи Анни. Сюзи делала украшения из скорлупы орехов, а Пэтти обучала всех йоге. Кроме того, они готовили овощи и приманку для рыб.

Когда не было дождя, они занимались поисками пищи — охотились или ловили рыбу, всегда прислушиваясь к советам Джонатана. Они стали полагаться на него во всем, доверяя его выносливости, его тщательно скрываемой доброжелательности. Все эти женщины чувствовали, что он был хорошим человеком. К нему они испытывали чувства признательности и любви и слушались его во всем.

Отвергнутая Сюзи испытывала к Джонатану что-то еще.

В одну из ночей Сюзи слезла с наблюдательного дерева, потянулась и зевнула. Потом заметила, что Джонатан не спит, а сидит один около тлеющего костра. Это было необычно, поскольку вскоре после захода солнца они все обычно отправлялись спать.

Она посмотрела на заостренный профиль Джонатана, смотревшего на костер. Мерцавшие языки огня играли на его крепком, худощавом теле, а его русые волосы на груди отливали золотом на фоне черноты этой тропической ночи.

Импульсивно Сюзи сняла неуклюжие брюки, которые Анни сшила ей из рубашки, и подошла к костру; вместо того чтобы сесть на корточки, она разложила свои брюки на земле и села на них, при этом ее длинная разодранная рубашка задралась над коленями.

— Иногда мне так одиноко, — жалостливо сказала она. Джонатан посмотрел на костер и сказал:

— Сюзи, тебе в голову пришла не самая хорошая мысль.

— Никто не узнает.

— Ты не перестанешь любить человека просто потому, что он умер.

— Я сойду с ума, если не почувствую, что чьи-то руки обнимают меня. — Сюзи чуть пододвинулась к костру и к этому мужчине. — Тебе не хочется? А я так хочу этого, все время. — Она вздохнула. — Такое у меня тело. Ничего не могу с собой поделать. — Она вытянула один палец и коснулась русых волос на его запястье. — Я просто… хочу вот и все. — Ее указательный палец двинулся вверх по его предплечью, чувствуя силу мускулов под кожей.

Джонатан посмотрел на нее своими голубыми глазами. Она казалась такой маленькой и беззащитной, с ее изящными маленькими ушками, торчавшими на остриженной головке. В чем-то она стала даже более красивой и соблазнительной, чем раньше. Потом он подумал о Луизе и покачал головой.

— Нет, это не самая лучшая мысль, — сказал он и отвернулся, когда она заплакала.

У них оставалось всего несколько спичек, но никто еще не пытался разжечь костер без них. Они все читали о том, что для разведения огня надо потереть вместе две палочки, но никто толком не знал, как практически это делается, а Джонатан до этого слышал, что это было чертовски трудно, гораздо труднее, чем казалось.

Когда в тот вечер они сидели вокруг теперь ставшего еще более ценным лагерного костра, огни пламени подсвечивали снизу лицо Джонатана, отбрасывая черные тени на его исхудалые щеки.

— Когда мне было восемь лет, — вспоминал он, — мы жили в Брисбене и по воскресеньям обычно ходили в Ботанический сад. Мне там было ужасно скучно. Мои родители просто сидели там на одной из лавочек, и все. Мать надевала лучшее выходное платье из ярко-голубого шелка. Она очень гордилась им. Однажды на Рождество мне подарили увеличительное стекло с ручкой — похожее на то, каким пользовался Шерлок Холмс. В одно из воскресений я играл с ним и вдруг обнаружил, что могу собирать солнечные лучи на каком-то месте маминого платья и сфокусировать на нем прожигающую точку яркого света, в результате чего голубое превращалось в маленький коричневый кружок. Я сидел рядом с мамой счастливый и спокойный, выжигая коричневые точки на ее лучшем платье. Потом мне влетело от отца. — Он обвел взглядом женщин. — Думаю, что вряд ли в своих сумочках вы держите лупы?

Они все покачала головами.

Джонатан сказал задумчиво:

— На борту «Луизы» у меня была пара хороших биноклей, но мы не смогли взять с собой абсолютно все… Никто из вас не носит очки для чтения?

Все покачали головами.

— У нас есть солнцезащитные стекла, — сказала Сильвана.

— Нет, нужно толстое, выпуклое, прозрачное стекло. Все покачали головами, кроме Кэри. Она сказала:

— Помните тот скелет на дне шахтного ствола? Помните его фотоаппарат?

— Завтра утром мы сходим за ним, — сказал Джонатан. На рассвете следующего дня Пэтти бегом вернулась с залива у водопада — она была голая, за исключением противомоскитной сетки, которая еще осталась на ее лице с предыдущей ночи.

— Джонатан! Там на берегу ползают какие-то существа. Их три! Мне кажется, это черепахи!

Джонатан схватил острогу и топор и побежал по тропинке с утеса. Он собирался умываться и на нем была лишь набедренная повязка. Спускаясь вслед за ним по тропинке, Пэтти заметила, насколько он исхудал после лихорадки. Его ключицы напоминали торчавшие треугольники, а ребра отчетливо просматривались. Он сказал ей, что его лихорадка, вероятно, повторится. Пэтти считала, что он не мог позволить себе терять больше вес; бросив взгляд на его худые ягодицы и длинные тощие ноги, она подумала, что больше терять было нечего.

Внизу на песке Джонатан двигался медленно и спокойно, пока не увидел этих трех коричневых черепах. Он обернулся и беззвучно показал Пэтти рукой, чтобы она возвращалась в лагерь, но она последовала за ним, не желая ничего упустить.

Поскольку пробить панцирь было невозможно, Джонатан убил черепаху, перевернув ее на спину, стараясь при этом избегать ее опасных лап, и разбив топором нижнюю часть щита. Под ним было розовато-лиловое, шевелившееся тело. Потом он обрубил топором голову, надрезал брюхо и вытащил внутренности, стараясь не разрывать их. После этого он вынул из-под грудной кости сердце и печень.

Джонатан взглянул на Пэтти и нахмурился.

— Разве я не сказал тебе уйти? Я хочу порезать это здесь на куски, а потом помыть в море? По вкусу это мясо напоминает мясо цыпленка. Нам нужен протеин. А Сильвана может приспособить этот панцирь, чтобы готовить пищу.

Пэтти открыла рот:

— Меня сейчас, кажется, вырвет.

— Не смотри на это. Займись чем-нибудь. Где черепахи, там могут быть и яйца. Возьми вот острогу и поищи их.

Чувствуя тошноту, Пэтти пошла вдоль пляжа, тыкая песок вокруг тех черепашьих следов острогой — длинным шестом с острым крюком на конце, который использовался для вытаскивания из воды крупных рыб.

Наконец, когда она в очередной раз вынула острогу из песка, та оказалась покрытой слизью.

Пэтти опустилась на колени и аккуратно разгребла песок. Она обнаружила семнадцать яиц.

На эту кучу яиц упала тень Джонатана. Пэтти отвернулась. Он положил панцирь черепахи и аккуратно сложил в него яйца поверх сырого мяса.

— А откуда, по-твоему, появляется мясо на прилавке супермаркета, перед тем как его расфасовывают в полиэтиленовые мешочки? — спросил он сердито.

Анни стояла на вершине шахтного ствола, а Кэри спускалась по ротанговой веревке; у нее под блузкой был фонарь. Батарейка уже начала садиться, поэтому они пользовались им как можно меньше.

Когда Кэри добралась до мерзко пахнущего дна, она два раза дернула веревку, давая Анни понять, что с ней все в порядке, затем включила фонарь и, прихрамывая, двинулась к этому серому скелету. Они все были согласны с тем, что она имеет право быть там и что они вторгались в ее могилу. Пэтти как-то предложила убрать этот ужасный скелет в темную часть, но никто не захотел беспокоить покойницу.

Кэри присела и осветила среднюю часть скелета. Она осторожно вытянула свою руку и пошарила в серой пыли — останках того, что когда-то было животом женщины.

Фонарь совсем потух, и Кэри оказалась в полной темноте. Она с содроганием шарила рукой среди костей, пока не нащупала фотоаппарат. Аккуратно вытащив его, она положила его в противомоскитную сетку, которая висела у нее на поясе.

То, что казалось простой, хотя и малоприятной задачей вдруг стало опасной затеей. Слава Богу, Анни знала, что она была внизу. Если бы она упала со скалы и сломала ногу или потеряла сознание, то Анни знала бы, где ее найти, подумала Кэри, когда ею вдруг вновь овладела клаустрофобия и она затряслась от страха, боясь пошевелиться.

Прошло минут десять, прежде чем ее дрожь утихла и она снова смогла вздохнуть, не опасаясь, что кто-то сейчас попытается накинуть ей на лицо толстое одеяло. Она понимала, что ей нужно двигаться как можно скорее, пока не наступил еще один приступ.

Вытянув перед собой руки, Кэри шаркающей походкой медленно двинулась вперед, туда, где было отверстие.

Присев у лагерного костра, Джонатан аккуратно очистил старый побитый фотоаппарат от грязи. Он снял объектив и сдул остатки грязи. Затем осмотрел этот черный цилиндр с кольцами и числами. В объективе была оптика отличного качества. Джонатан взглянул сквозь него на ярко-красные и желтые языки пламени.

— О'кей, давайте его помоем, — сказал он.

Сюзи держала в руках половину скорлупы кокосового ореха с теплой водой и пляжное полотенце, пока Джонатан тщательно чистил и сушил объектив.

На следующий день Джонатан повернул одно из колец объектива так, что открылась внутренная диафрагма и сквозь его линзы хлынули солнечные лучи.

На расстоянии свыше 93 миллионов миль от них на поверхности Солнца шла непрекращающаяся реакция ядерного синтеза. Крошечная частичка этой энергии пересекла Вселенную, и вся теплота экваториального солнца с помощью этого объектива сфокусировалась в жгучую белую точку на тыльной стороне руки Джонатана.

Он подпрыгнул, почувствовав, ожог.

— А теперь давайте попробуем на бумаге. — Он сфокусировал луч на обрывках бумаги из шикарной записной книжки Кэри, которые лежали под маленькой кучкой веточек.

Все затаили дыхание.

Пятно на бумаге потемнело, затем начало дымиться.

У них был огонь!

У них были комфорт и защита, способ приготовления и стерилизации пищи, и у них было оружие.

Это казалось большим чудом, чем включить электрический свет.

20

В тот день Сюзи упрямо стояла у края лагуны.

— Это была акула! А если и нет, то это был кит, черный и похожий на акулу! Я никогда больше не буду здесь купаться.

— Я ведь уже говорил, что здесь не бывает акул, — сказал Джонатан.

— А я говорю, что это была акула, — ответила Сюзи.

— Я не стану спорить с тобой, Сюзи. Я знаю, ты уверена, что твоя акула существовала, пусть это и не так. Если б это была она, ты бы, наверное, сейчас тут не стояла. — Он добавил обращаясь к Сильване: — Если опять кто-то заорет:

«Акула», не надо спешить на помощь. Лучше направиться к берегу.

— Нет, это была акула, — упрямо повторяла Сюзи.

— Надо отойти подальше и проверить, — сказал Джонатан. — Смотри, не утони из-за своих страшных выдумок. Ты, очевидно, что-то видела, но это была не акула.

— А что же тогда, черт возьми? Джонатан сказал:

— Когда ты была ребенком, ты ведь боялась привидений в темноте, правда? Это был страх, порожденный воображением, но ты все равно боялась. Но ты не боялась переходить дорогу, потому что не понимала, что это действительно опасно. Тебе нужно было научиться понимать это. Тепевь и на этом острове тебе придется учиться чему-то в этом роде.

— Я учусь быстро, — выпалила Сюзи, наблюдая, как Сильвана и Пэтти погружаются в воду. Джонатан был еще слишком слаб, чтобы плавать помногу, и остался на берегу. Обе женщины были в подводных масках, ластах, с ножами на ремнях, но Пэтти, у которой был гарпун, была голая, а Сильвана по-прежнему была в своем поношенном черном кружевном белье.

— Это где-то здесь, — сказала Сильвана Пэтти, когда они явно беспокоясь, достигли середины лагуны. Они плыли в зелено-голубых водах, а мимо них проплывали серебристо-черные, зеленые, голубые рыбы, казалось, не замечавшие двух женщин, пока одна из них чуть было не дотронулась до рыбины, которая тут же быстро свернула в сторону, а за ней — и остальные.

Обе женщины поднялись на поверхность. Пэтти указывала куда-то вперед.

— Там внизу действительно что-то есть, — г — сказала Сильвана. — И оно похоже на огромную дохлую акулу. Надо опять нырнуть.

На этот раз они узнали полуистлевшие останки самолета. За сорок лет, проведенные на дне лагуны металл проржавел, и аэроплан приобрел вид какого-то диковинного живого существа, некоего морского чудища, вроде гигантской однокрылой стрекозы, заваленной обломками.

Женщины вынырнули, отплевываясь, и Пэтти сказала:

— Наверно, сбили во время войны. Интересно, это наш или японский?

— Не все ли равно? Ты думаешь, там может быть что-нибудь полезное? Не все рассыпалось? Например, аптечка с лекарствами? Тогда, кажется, не пользовались пластиком?

— Надо посмотреть.

Они снова нырнули, медленно продвигаясь среди рыб к причудливым руинам машины, заглядывая в отверстия того, что осталось от знаменитого истребителя, некогда называвшегося «бесшумной смертью».

Когда они снова вынырнули, Пэтти пробормотала:

— Совершенно ничего. Надо что-нибудь принести Сюзи, иначе ее не убедишь.

— Я нырну еще раз, — сказала Сильвана. Вскоре Пэтти последовала за ней.

Она увидела Сильвану внизу. Та словно боролась с кем-то невидимым. Ее голова скрылась в отверстии фюзеляжа, ноги яростно били по ржавому металлу, а руками она отчаянно отбивалась, словно внутри разбитого самолета было какое-то существо, схватившее ее.

У Пэтти упало сердце, мелькнула мысль: — «Морские змеи!» Может быть, в развалинах поселился огромный морской угорь? Об этом следовало подумать раньше. Пэтти выхватила нож.

В это время нога Сильваны лягнула ее, и Пэтти чуть не уронила нож. Ясно, что Сильвана была в ловушке, но почему руки ее двигаются так странно, дергаясь за спиной? Разве какая-нибудь морская тварь могла ухватить ее за волосы?

И тут только Пэтти поняла, какая сила держала Сильвану: ее лифчик сзади зацепился за зазубренный край пробоины, в которую она пыталась вплыть. Пэтти тотчас бросилась вперед и распорола ножом лифчик. После этого она, чувствуя, что задыхается, пулей вылетела на поверхность, боясь, как бы не разорвались легкие. А вслед за ней из воды появилась и голова Сильваны.

Когда к обеим женщинам вернулось дыхание, Сильвана сказала:

— Я уронила нож в эту дыру и полезла за ним. Так я и застряла.

Пэтти улыбнулась:

— Наконец-то ты с голой грудью, как все мы.

То, что Сильвана чуть не погибла, произвело сильное впечатление на всю группу. Стало ясно, что действительно можно погибнуть случайно. На следующее утро Джонатан, уже пришедший в себя, стал наскоро учить женщин всему, что знал сам. Они занимались приемами самообороны и выживания в условиях первобытной природы, и никто не жаловался, все понимали, что каждая из женщин должна научиться выживать в одиночку.

Первое, чему он их научил, было умение правильно двигаться в джунглях. Все знали, как там легко заблудиться, потому что, войдя в джунгли, их воспринимали как огромный, бесконечный и очень однообразный лес. Не имея компасов, нечего было там делать, потому что солнца не было видно за вершинами шестидесятифутовых деревьев и вокруг постоянно был зеленоватый полумрак. Женщины учились перемещаться по джунглям: продираться сквозь заросли, изворачиваться, изгибаться, проскальзывать. Идя напролом, можно было только поднять шум, заработать синяки и ссадины и испортить себе настроение.

Джонатан также учил их следить за тропой. Если тропа разветвлялась, всегда надо было идти по более исхоженной. Если тропы перекрещивались, они ломали ветку, чтобы потом найти дорогу обратно.

Сюзи выражала недовольство:

— Как же так, Джонатан, ты сам говорил, чтобы мы не покидали этого района, не ходили дальше Уильям Пенн.

— Когда мы достигнем Айрайен Джайя, нам, может быть, придется идти через джунгли, — ответил он.

На другой день они отправились в покинутую деревню и нашли там дикие банановые деревья. Корни таро и бананы пользовались особенным успехом, так как благодаря карбогидратам утоляли голод, чего нельзя было сказать, поедая зелень. Еще они нашли дерево авокадо, хотя плоды были еще неспелые, гуаву и одно кривое дикое лаймовое дерево.

Глядя на него, Сюзи сказала:

— Если бы мы сделали бамбуковых перегонный куб, то могли бы сами гнать водку.

— Еда приобрела для них огромную важность, ведь они были лишены всяких иных удовольствий. Поиски кореньев и плодов, охота, рыбалка казались бесконечными. Им казалось удивительным, как много времени, день за днем, уходит на добывание пищи для шестерых.

Хотя Джонатан любил хорошую кухню, здесь он не разрешал ничего, что напоминало домашний быт и могло помешать естественной агрессивности, которая могла понадобиться женщинам, чтобы выжить. Когда он увидел, как Сильвана раскладывает желтые орхидеи в бамбуковом сосуде, он немедленно выкинул их. Прежде чем она успела возмутиться, он велел ей вычистить крысиную клетку.

Все съестное вечером скармливали Синатре, и, как бы соблазнительно оно ни выглядело, ничего не ели до утра.

За четыре дня до Рождества Сюзи приплелась в лагерь со светло-коричневым шаром, покрытым зелеными шипами.

Она сказала:

— Эта штука лежала под деревом между Уильям Пенн и бамбуковой рощей.

— Ей-богу, Синатра сойдет с ума, — сказал Джонатан. — Ты нашла дуриан. Рановато, обычно их здесь не бывает до Рождества.

— Что за дуриан?

— Здесь он считается большим деликатесом. Его называют «плодом новобрачных» и подают на свадьбах. — Он странно посмотрел на Сюзи. — Когда понюхаешь его, поймешь почему. — Он почистил нож о траву и отрезал ломтик. Под колючей кожурой была кремовая мякоть. Сюзи понюхала и усмехнулась:

— Пахнет как… интимное место.

— Верно, — сказал Джонатан. — Здешние женщины утверждают, что не надо выбирать в женихи тех, кому не нравится запах этого плода.

— А каков он на вкус?

— Очень вкусный, как сладкий крем. Тебе в жизни не случалось есть ничего подобного. Вечером пойдем на охоту, я попробую найти что-нибудь подходящее к дуриану.

Кэри и Пэтти уже охотились с Джонатаном, но, кроме крыс, им ничего особенного не попадалось. Им ни разу не удавалось подбить птицу из рогаток, если не считать одного жесткого и невкусного попугая, которого было очень трудно ощипывать. Они ходили по тропам диких кабанов и однажды случайно увидели динго. Но они никогда не подходили так близко, чтобы прицелиться. Эластичная ткань на рогатках начала обвисать.

Когда стемнело, Джонатан с Кэри пошли охотиться на лягушек. Они находили их по кваканью, ослепляли светом фонариков и убивали загипнотизированных лягушек дубинками. Вернувшись в лагерь, Кэри торжествующе высыпала из сумки кучу убитых лягушек у костра. Анни тут же отвернулась, ее чуть не вырвало.

Кэри возмутилась:

— Ты же ела их во французском ресторане. А здесь чем хуже? Иди и помоги их освежевать, а то останешься голодной.

То, что Сюзи назвала бы «чрезвычайным происшествием», случилось следующим утром, когда Пэтти пошла искать новое место для уборной.

На тропе в джунглях она остановилась перед тем, что ей сначала показалось круглой кучей коричневых и черных листьев. Вдруг она поняла, что это такое и швырнула в нее камень. Змея как бы нехотя развернулась. Пэтти выхватила из сумочки на поясе еще один камень и, разглядев голову, прицелилась из рогатки. Змея медленно поползла.

Пораженная страхом и отвращением, Пэтти не осмелилась приблизиться к змее. Она побежала обратно к Джонатану, теряя по дороге камешки, как в сказке Ханс и Гретель.

Джонатан схватил мачете, и они побежали назад, следуя за камешками, причем Пэтти надеялась, что змеи там уже нет.

Джонатан бросил два камня и попал в змею, но она не двигалась. Он осторожно приблизился и быстро пустил в ход мачете. Отрезанная голова змеи отлетела.

— Тебе повезло, что заметила его сразу. Это не очень большой питон.

— Не очень большой! Но в нем около восьми футов!

— Питоны бывают и тридцати футов в длину. — Джонатан взвалил убитую змею на плечи и понес в лагерь.

При виде мертвой блестящей туши лицо Сильваны стало каменным.

— Я надеюсь, ты не думаешь, что я буду готовить это вот!

— Я покажу, как это делать. — Джонатан был доволен. — Что может быть прекрасней змеиных котлет на ужин! Это вкуснейшая вещь. Вроде свинины.

Он показал недовольной Сильване, как сдирать кожу со змеи.

— Кажется, Пэтти, у тебя будет новый ремень. Пэтти выглядела довольной:

— Выйдет три ремня, а то и все четыре.

— Может, и один, но к нему еще туфли и кошелек, — мрачно предположила Сильвана.

С приближением Рождества, хотя об этом не говорили, все стали скучать по дому. Не задерживаясь на страшной судьбе мужей, они вспоминали о своих семьях в Питтсбурге. Пэтти надеялась, что мать на праздники не повезет Стефена в Серебряный город. Он терпеть не мог общества суетливых пожилых людей в бумажных шляпах. Она надеялась, что мать вернется в Питтсбург, и они спокойно проведут время дома.

Сюзи с облегчением думала, что ей не придется разыгрывать хорошее поведение среди престарелой родни с голубой кровью, которую свекровь обычно собирала на Рождество.

Кэри надеялась, что у Ингрид с горлом будет все в порядке. При здешней жаре трудно поверить, что в Питтсбурге лежит снег. В прошлом году Ингрид почти три месяца болела тонзиллитом. Два специалиста были против операции, поэтому решили подождать.

Когда Анни вспоминала о Рождестве, она тихо грустила. Конечно, Фред бы все устроил. Хорошей стороной спортивной семьи было то, что всегда что-нибудь отвлекает от грустных мыслей. Но с мальчиками не о чем было поговорить. Они только обменивались короткими репликами на тему, когда и какая начнется игра.

Сильвана готовила еду и вспоминала тщательные приготовления к Рождеству у нее в доме и ту важность, с которой обычно занимается этим Нелла. Слезы капали в приготовляемое ею варево, когда Сильвана убеждала себя в том, что ей повезло, что Лоренца успела выйти замуж прежде, чем это случилось, причем за хорошего, надежного парня.

Сильвана была единственной женщиной, которая не выглядела истощенной. У других женщин кожа стала дряблой. Сильвана похудела, только грудь осталась прежней, и сквозь дырявый тренировочный костюм были видны соски. Такая фигура раньше у нее была только после месяца в Голден Дор.

У всех женщин на руках и ногах появились гнойные ранки, у всех были блохи или вши. Все они теперь ослабели По сравнению с временем, когда строили плоты. Они не могли поднимать тяжести, двигались медленнее, и в их походке не было упругости.

У Сюзи волосы теперь были как у мальчика. Анни заплетала косички, как восьмилетняя. Ее светло-зеленая рубашка давно использовалась для процеживания воды, поэтому она носила две потрепанные бесформенные темно-зеленые робы и много раз чиненные шлепанцы. Серебристые волосы Пэтти торчали в разные стороны, как у панков. Она носила некогда белую туристскую рубашку с одним рукавом и набедренную повязку, сделанную из другого рукава. Сандалии с пористыми подошвами держались на тонких полосках ткани.

За стенами хижины целый день стучал дождь. Сюзи надела венок из орхидей, ведь 23 декабря у нее день рождения.

— Давайте выпьем, а? — Ее рука дрожала от возбуждения. — Я угощаю.

— Двойную порцию мартини со льдом, — сказала Кэри.

— Пэтти, думаю тебе не надо больше налегать на «Перье».

— Ну, тогда томатного сока с лимоном.

— Кто-нибудь должен тебя проводить, Кэри.

— А мне, пожалуйста, «Фостерс», — проговорил Джонатан со своего ложа. Он поправлялся после второго приступа лихорадки. Бледная кожа обтягивала его скулы, он был похож на скелет.

— Горячий шоколад, — заказала Анни, — и взбитые сливки.

— Розовое шампанское, — сказала Сюзи. Сильвана заметила:

— Сегодня всем будет свежий лаймовый сок. Я приготовила целый кувшин в честь дня рождения Сюзи.

— Тройной Мартини, — захихикала Кэри. Сюзи села и принюхалась:

— Что за дрянь она курит?

— О, Господи! — Джонатан тоже сел. — Где же она ее достала?

— Что? — озадаченно спросила Анни.

— Марихуану. Она вообще-то водится в здешних местах.

— Конечно. Я ее сушила много дней. Так здорово ее собирать!.. Тоненькая, зелененькая… сла-авненькая… уана ест зеленые туфельки… что-то ест быстро… я гол-л-лод-на-ая…

Джонатан свесил ноги с постели.

— Дай сюда, Кэри! Кэри глупо улыбнулась:

— Хоцца кушать. — Она соскочила с постели и на четвереньках выползла в жидкую грязь наружу.

— Как быстро действует, — изумилась Анни. Джонатан встревожился:

— Пэтти, пойди верни ее! Сюзи радостно сообщила:

— Еще одна сигарета у Кэри на постели. И еще какая-то бамбуковая штучка в тончайшей зеленой пыли. Она, наверно, раскатывала сухие листья.

— Не трогай, Сюзи! — Джонатан пытался крикнуть, но голос был еще слишком слаб.

— Это же травка, которую курят во всех колледжах.

— Сюзи! Дай сюда! — приказал Джонатан. — Я не хочу, чтобы еще кто-нибудь свихнулся. Когда вернешься домой, кури эту дрянь хоть до одурения, но в джунглях этого делать нельзя.

Он попытался встать, но ноги не слушались его, и он упал на постель.

— Пэтти, я говорю тебе, иди верни Кэри!

— Ты шутишь? Разве мне с ней сейчас сладить? — ответила та. — Ага, вот она встает. Вот снимает рубашку… сбросила сапоги… Ага, упала… катается в грязи… Хорошо, огонь погас, а то она бы упала прямо в него… Обула один сапог, пытается застегнуть.

Все женщины вытянули шеи, наблюдая за сценой. Сюзи с завистью сказала:

— Кажется, ей там хорошо. Джонатан повторил:

— Верните ее немедленно.

Никто не ответил ему. Он настаивал:

— Если она попытается покинуть лагерь, остановите ее. Вы все должны с ней справиться. Сюзи может сесть ей на шею. Свяжите ей руки за спиной, привяжите к дереву, пока она снова не придет в себя.

Не обращая на него внимания, Пэтти продолжала:

— Теперь она добралась до манго… Нет, Сильвана, оставь ее, потом соберем. Тебе ни к чему выходить. Она прыгает, как белая горилла в солдатских сапогах…

Раздался шум, как будто что-то упало.

— Трубка мира, — сказала Пэтти. — Сейчас она пытается разорвать манго в грязи.

— Она в грязи или манго? — спросила Сюзи.

— Оба.

Джонатан пробормотал:

— Господи, лишь бы она не нашла кокаиновый куст! Сюзи быстро взглянула на него.

— Ты хочешь сказать, что здесь это есть?

— Есть клочок земли в покинутой деревне, где растет эта штука. Стебли в пять футов, серо-зеленые листья. Местные помешивают их в котле, над огнем, сушат и делают из них пудру, которую смешивают с золой в той или иной дозе. Во время длительных путешествий по морю люди могут несколько дней не спать и не есть.

— Нам как будто это и нужно, — сказала Сюзи.

— Ну нет, Сюзи, тебе это пользы не принесет. Ты превратишься в безразличное ко всему, изнуренное существо. Тогда отсюда уже не выбраться.

Снова раздался грохот.

— А это котелок с крабами на сегодняшний вечер, — сообщила Пэтти. — Сильвана их, кажется, сварила. Нет, Сильвана, не выходи, мы их потом помоем.

Сильвана сказала:

— Черт побери, она разрушит весь лагерь. Сколько может продолжаться действие этой дряни?

— До трех часов, смотря по силе травы и по тому, сколько она выкурила, — ответил Джонатан. — Да брось же, Сюзи.

— Это сумасшествие, — сказала Сильвана. — Я попробую вернуть ее, пока она все не перевернула. Пускай проспится. — И она выбежала из хижины.

Высунувшись наружу, Сюзи сообщала:

— Кэри душит Сильвану… Травка придает силы… Нет, похоже, Кэри собирается с ней вальсировать… Сильвана схватила ее за ремень… Теперь обе упали в грязь… Борьба в жиже… Мы могли бы продавать билеты и делать ставки… Сильвана опять ее повалила… ну и свалка! Наверно, Сильвана ее нокаутирует… Сильвана встает, она как бешеная. Она что-то орет по-итальянски, а Кэри лежит и гогочет… Сильвана топает ногой. С нее хватит. Наверно она идет к воде.

Джонатан быстро спросил:

— А что делает Кэри?

— Идет вдоль реки к Уильям Пенн.

— Пэтти, верни ее. Черт, ты же знаешь, я не могу!

— Ты шутишь! После того, что было у них с Сильваной! Джонатан заорал:

— Она опасна для себя самой и для лагеря. Идите вы все, слышите, все! И верните ее.

Сюзи сказала с вызовом:

— Ты учил нас убивать, а не драться в грязи.

— Верните ее!

Кто ворча, кто смеясь, женщины выбежали в лес под дождь.

Через десять минут Анни вернулась, отряхиваясь от грязи.

— Сюзи и Пэтти идут за ней следом. Мне следовало сторожить, извини, я забыла. С тобой-то все в порядке, Джонатан?

— Да, все хорошо. Я мечтаю вернуться на море. — Море казалось ему другом и противником, вызовом, вечной загадкой, тем, с чем надо было жить и побеждать.

Анни поглядела на него и сказала задумчиво:

— А я мечтаю о снеге. Ты скоро вернешься на море.

— Не раньше, чем кончится этот проклятый период дождей. С морем шутки плохи.

…На берегу реки лучи солнца, пробиваясь сквозь густую зелень, освещали крылья огромных бабочек и павлинов, переливавшиеся всеми цветами радуги, и изумрудные крылья райских птичек, а также забрызганное грязью тело Кэри, которая пробиралась сквозь джунгли, голая, в одних сапогах. Следя за ней, Сюзи думала с усмешкой:

«Интересно, как она будет чувствовать себя на утро».

Пэтти сказала:

— Она страшно поцарапалась.

— Ее не остановишь, Пэтти.

Женщины шли с веревками. Они решили прыгнуть на Кэри сзади, когда представится случай.

На берегу реки было место, где Кэри любила стоять и смотреть на стремнину, прислушиваясь к шуму и шипению воды. Она любила смотреть на ползучие растения, переплетающиеся с желтыми орхидеями, которые отражались в воде. Наконец, Кэри бросилась на свое любимое место и начала петь.

— Надо немедленно что-то делать, а то она вызовет сюда целую армию Пауи, — прошептала Пэтти.

Две женщины стали осторожно приближаться.

Вдруг раздался шум, словно вверху захлопали крылья испуганных птиц. Кэри перестала петь и тупо уставилась перед собой. На заваленном листьями берегу реки лежала большая птица с сине-голубыми перьями. В шею ей вонзилась стрела.

Все женщины сгрудились в темной хижине, дрожа от страха. Спать никто не мог.

Джонатан снова успокаивал их.

— Вы в безопасности, пока не выходите за запретные пределы.

— Но где они начинаются, — прошептала Сильвана.

— Точно не знаю.

— Вот это и страшно.

— Это просто предупреждение, — ответил Джонатан. — Если бы они хотели застрелить Кэри, они бы это сделали и, черт возьми, были бы правы. Птицы не табуированы, может быть, сейчас дух прабабушки ужинает духом птицы. Но убить Кэри в этом районе значило бы его навсегда осквернить.

Пробираясь сквозь джунгли за Джонатаном, Пэтти подумала, что не представляла себе подобного кануна Рождества. На минуту внимание ее ослабло, но она отогнала мысли о Питтсбурге. Сейчас нельзя думать о доме, нельзя ни о чем вспоминать. Надо сосредоточиться на преследовании.

Они вышли на охоту, когда Джонатан решил добыть к рождественскому ужину что-нибудь получше жареной крысятины.

Сжимая в руках дубину и нож, Пэтти подняла голову и принюхалась. Хотя обоняние ее заметно улучшилось, она все же не могла улавливать запахи так, как Джонатан.

Впереди Джонатан тихо и осторожно пошел направо. Он приближался к зверю: со стороны моря дул легкий ветерок. Невидимый для Пэтти зверь был, наверное, съедобным. Должно быть, кабан.

Джонатан продвигался вперед. Пэтти следовала за ним в десяти шагах позади. «Если он не остережется, — подумала она, — то достигнет Уильям Пенн». Тут она поняла его намерение. Он двигался вдоль Пенн, чтобы спокойно настичь зверя с наветренной стороны.

Пэтти решила оставаться на своем месте; если кабан почувствует неладное и побежит в ее направлении, она сможет продвинуться вперед и, если повезет, подвести его под прицел ружья Джонатана.

Тут она с ужасом услышала, что кто-то идет слева от нее, идет в сапогах, не стараясь ступать бесшумно.

Пэтти отступила, чтобы спрятаться за сандаловым деревом и застыла. Она увидела одинокого темнокожего солдата в форме.

Пэтти ждала. Может быть, кто-то идет за ним следом. Она сосчитала до тридцати и пошла вперед параллельно солдату. Пока она шла, в ее голове один за другим мелькали вопросы. Идет ли Джонатан по тропе впереди? Спрятался ли он? Ведь все его внимание направлено на проклятого кабана, он не думает о своей безопасности, это — ее задача. Если этот ловкий, простого вида парень заметил Джонатана, будет ли он стрелять? Захочет ли захватить его в плен? Или он…

Тут она увидела, что солдат резко остановился и оглянулся по сторонам. Потом он поднял винтовку.

Она вытащила нож. У нее есть лишь несколько секунд. Сейчас она всего в трех ярдах позади него.

Солдат повернул голову направо и стал целиться. Пэтти успела подумать: «Должно быть, он собирается выстрелить Джонатану в спину».

Должна ли она только отвлечь внимание солдата или надо ударить его ножом в спину? Но у него за спиной ранец. А если она промахнется?

Теперь она так близко, что можно прыгнуть ему на спину, а это уже гарантия. Он просто в шляпе, без каски, и, слава Богу, правша. Повернувшись вправо, чтобы прицелиться, он подставил левую сторону шеи. Сердце находится слева. Если восьмидюймовый нож вонзить вниз и слегка вовнутрь под левой ключицей, то удар может достигнуть сердца, так как кости не помешают.

Пэтти не думала об опасности и о последствиях. Она только подумала: «Это — тренировочная ситуация номер восемь. Раз, два — бей!» С ножом в левой руке она прыгнула на спину солдату.

Она ударила его ножом в шею, кровь брызнула на ее руку. Человек издал сдавленный крик, пошатнулся, уронил винтовку и повалился, так что она упала на него. В безумном страхе Пэтти продолжала наносить удары.

Услышав шум, Джонатан повернул назад. Он увидел Пэтти, оседлавшую человека в хаки и кровь на тропе. Джонатан быстро отшвырнул винтовку и стащил Пэтти с ее жертвы. Он перевернул солдата и перерезал его горло. Затем, с «М-16» в руке, он постоял, озираясь и прислушиваясь.

Наконец он хрипло прошептал:

— С тобой все нормально, Пэтти?

— Кажется, — сказала она, поднимаясь на ноги. Она была в крови. Кровь капала даже с ресниц.

В джунглях все было тихо, пока Джонатан вынимал ее нож из тела, вытирал его об траву и, наконец, вернул ей.

Он сказал шепотом:

— Я думаю, он был один. Надо взять его ранец, стащить его с тропы и спрятать. Потом мы вернемся и очистим тропу.

Пэтти не двигалась, уставившись на убитого. Она поняла, что только что, вот сейчас, убила человека. Она была поражена и испугана.

Джонатан тоже смотрел на мертвого. Форма цвета хаки, автомат «АК-47», остроконечная шляпа, рубашка, майка, жилет с карманами на молниях, бутылка на поясе. Джонатан тронул Пэтти за плечо и прошептал:

— Сапоги!

Они оттащили тело в джунгли. Потом почистили тропу, хотя Джонатан знал, что любой местный за десять секунд поймет, что здесь кого-то убили. Они раздели убитого, спрятали его в зарослях и засыпали разным сором. Конечно, Джонатан понимал, что, если солдата будут искать, труп его найдут легко.

Сидя на корточках, он сказал:

— Если он хотел убить меня, значит, эти сволочи не успокоились. — Он осмотрел ранец. Там было двадцать пять патронов, два дневных пайка, четыре блока местных сигарет, шесть коробков спичек, бутылочка «крем де менте», отрез розовой хлопчатобумажной ткани. — Вроде бы он направлялся в сторону Катанги с подарками к Рождеству. Ах, да, на Пауи ведь это тоже праздник. Это начали миссионеры. — Джонатан задумчиво поглядел на Пэтти. — Поскольку мы внутри Золотого треугольника к не выходим за Уильям Пени, от местных мы в безопасности. Если террористы пойдут с моря, мы успеем спрятаться в пещере. Если же они идут от Райского залива, им придется пересечь Бирманский мост. Я покажу тебе, как его вывести из строя всего за полминуты, перерубив два каната. Это — только в случае крайней необходимости, если ясно будет, что они специально ищут нас… Ведь как только мы это сделаем, они поймут, что мы здесь.

21

Позади никого не было видно. Гарри надвинул на глаза защитные очки, закрываясь от сияющего солнца, и оглянулся на белые горные вершины вокруг долины. Не так он собирался провести Рождество, но в этой нелепой ситуации он все же впервые за последние недели чувствовал себя бодро.

Раннее наступление сезона циклонов остановило розыски на Пауи не только с воздуха, но и на земле. Если потоки воды и не смоют все следы, они вызовут оползни, которые блокируют тропы. Множество ручьев и речушек, стекающих с гор к морю, превратятся в бурные грязевые потоки. Пока не кончится сезон ливней, земля Пауи будет непроходимой.

Потеряв надежду, Гарри вернулся в Порт-Морсби 29 ноября.

Вечером 3 декабря рейсом в 6.30 вечера он вылетел на Гонолулу, а оттуда — в Сан-Франциско. Утром четвертого, задержанный опозданием самолета, Гарри поднимался по эскалатору на тридцать шестой этаж небоскреба «Нэксус». Там, сидя в кожаном кресле, в тишине и официальной роскоши зала заседаний, он делал доклад совету.

Когда он закончил, Джерри Пирс, стряхнув пепел сигары, сказал:

— Мы сейчас исходим из двух предпосылок: или наши люди найдутся сами или — нет.

Джерри Пирсу явно шло быть главным распорядителем. Глаза за очками без оправы смотрели внимательно, но мягко. В великолепном светло-сером костюме он выглядел мужественным и динамичным, но все же оставался как бы мужской моделью, играющей роль корпоративного президента в «Форчун».

«От Джерри можно ожидать какого-нибудь сюрприза, — подумал Гарри. — А вдруг придется освободить место во главе стола, где он так уютно расположился?»

Джерри сказал:

— Как вы знаете, Гарри, мы работаем в тесном контакте с Госдепартаментом. Мы делаем все возможное, они тоже, но нам нужно, чтобы было заметно, что мы отдаем этому делу приоритет, что этим занимаются наши лучшие парни. Как можно скорее, Гарри, возвращайтесь на Пауи. Продолжайте поиски. Даем вам месяц, если нужно.

Гарри изумился. Когда он был на. Пауи, Джерри приказал ему вернуться в Австралию.

— Я уже объяснил вам, что именно вы, люди, имеющие власть сможете по-настоящему организовать поиски. Вот почему я прибыл сюда, чтобы обсудить все проблемы с вами и людьми в Вашингтоне. Этого не сделаешь на Пауи.

— Ерунда! Распоряжайтесь средствами по своему усмотрению, Гарри. В разумных пределах, конечно. Если их нет в живых, нужны доказательства. У нас в Штатах по закону нельзя признать человека умершим до истечения семи лет с момента исчезновения. И страховые компании не будут выплачивать положенных сумм семь лет, если мы не найдем никаких следов.

Кто-то вставил:

— А к этому времени деньги обесценятся из-за 50-процентной инфляции, в среднем по 9 процентов в год. Человек слева от Джерри сказал:

— Из них Чарли и Пэтти были застрахованы на большую сумму, чем в среднем пассажиры «Боинга-747» согласно списку.

— Плюс обычное исполнительное обеспечение «Нексуса», — добавил Джерри. — А муж Изабеллы был также хорошо застрахован своей компанией.

Человек слева от Джерри заметил:

— Общая цифра страховки будет, вероятно, восьмизначной. Если они не вернутся, ближайшие родственники станут миллионерами.

— Я надеюсь, они предпочли бы ими не стать, — сказал Гарри.

— Ну, конечно, — сказал Джерри. — Пока вы здесь, Гарри, мы попросим вас нанести визиты во все семьи. Личный контакт должен дать им уверенность, что делается все возможное. Это уже продумано. Ваш водитель ждет вас, у него — график посещения. Помните: для них вы олицетворяете надежду, Гарри.

— Я приехал сюда, чтобы действовать, а не выполнять социальные заказы, — сказал Гарри.

Тут появился слуга в белом пиджаке и черных брюках и принес кофе в чашечках «Веджвуд». Джерри бросил в чашечку заменитель сахара и сказал:

— Конечно, мы все это обсудим, когда вы побываете в семьях. А когда вернетесь на Пауи, поскорее заканчивайте контракт с президентом Раки.

— Он еще болен.

— Протекционные платежи должны поступать вовремя, — настаивал Джерри. — Кроме того, мы выполнили его вымогательские требования.

— Раки скуп, — сказал Гарри. — Я слышал, он еще не уплатил жалованья своим военным. К тому же он считает, что мы его унизили. Могут быть проблемы.

— Какие? — спросил кто-то.

— Он может назначить встречу, а потом сказать, что не может меня принять. Он запросит определенную сумму, а когда я соглашусь, увеличит ее. Я подозреваю, что ему нужно гораздо больше денег, чем мы себе представляем.

— Это — ваше дело, Гарри, ваша ответственность, — сказал Джерри. — Поддерживайте контакт с Раки, напоминайте ему, что в сделках цены будут выше других. Напомните, сколько мы заплатили по швейцарскому кредиту. Постарайтесь закончить это дело поскорее.

— Это чересчур.

— Гарри…

— Я лучше сообщил бы вам его следующую цену… Все замолчали.

— Он считает, что расходы были напрасными. Кроме того, он просил напомнить, что «Нэксус» разрабатывает месторождения не для Пауи.

Джерри сказал:

— Мне надоело слушать, как страны третьего мира вопят, что транснациональные корпорации пожирают их сырье и эксплуатируют их, когда мы платим такие деньги за право разработки месторождений, да еще эти расходы на неэтичные цели.

— Там не считают взятки неэтичными, — заметил Гарри.

Присутствующие поморщились. Гарри сказал:

— Взятки, подкуп — часть их повседневной деятельности, непременное условие каждой сделки. Если вы хотите действовать в каком-то районе, вы платите главному. Если вам нужна помощь какого-то могущественного человека, чтобы заключить контракт, вы платите ему, а он часть денег использует для меньших выплат, вниз по вертикали, чтобы у вас не было проблем.

— Взятки запрещены законом, — сказал кто-то раздраженно.

— К востоку от Суэца так делали веками, — сказал Гарри. — И они не понимают, почему им нельзя покупать власть за деньги, только потому, что в США покупка власти называется «федеральными сделками», «эмбарго», «санкциями» или… как их там еще называет «Локхид». — Гарри посмотрел на каменные лица вокруг стола и подумал:

«Уж вы-то всегда найдете цивилизованные оправдания для нецивилизованных поступков».

— Новая цена, — спросил Джерри Пирс, — даст нам то, что нужно: все права на разработку месторождений на Пауи на десять лет?

Гарри ответил:

— То же, что и прежде, только стоить будет дороже.

— Мы должны настаивать на всех правах, — сказал Джерри.

Значит, и Джерри знает о залежах кобальта и хромитов. Джерри подтвердил это позже за обедом в тихом клубе «Нэксус». Он рассказывал:

— Эд потребовал оплатить нелепые счета по охране дома и по своим расходам, но Артур их одобрил. Я проверил поездки Эда и затребовал копии отчетов лаборатории. Не получив одного из них, я дважды сверил даты с расходами и обнаружил, что не значится только отчет по Пауи.

— По Пауи и еще кое-что не значится, — сказал Гарри. Он рассказал о смерти Бретта и о своих сомнениях насчет взрыва лодки. Он достал из кармана часы Артура, и Джерри их сразу узнал.

— Вы сообщили в Вашингтон? — спросил он.

— Если бы я сообщил, может, вообще ничего бы не удалось больше узнать. Раки настаивает на «чистой» аварии яхты. Он решил, что «Луиза» отработала свое. Он не хочет, чтобы его розыски ставили под сомнение и прекратил дальнейшее расследование.

— А что вы надеетесь найти?

— Не знаю. Что-нибудь. Может быть, какой-то проясняющий личный фактор. Джерри кивнул:

— Дайте часы мне. Я установлю, были ли они в морской воде. Что-то не похоже.

— Я лучше оставлю их у себя, — сказал Гарри, убирая часы в карман.

— Лучше отдать их мне. Так надежнее.

— Все же лучше пусть пока побудут у меня, Джерри.

— Дайте часы, Гарри. Гарри удивленно заметил:

— Но я хотел показать их матери Артура. — Ему было непонятно, зачем это Джерри так нужны часы.

— Ну, ладно, Гарри… а после этого отправьте их в наш сейф. Это — наше единственное доказательство.

— Конечно, Джерри, — Гарри сменил тему. — Не могли бы вы дать мне страховые списки и списки личных ценностей, на случай, если что-то из них объявится у миссис Чанг.

Золотоволосый мальчик в инвалидной коляске орал:

— Вонючее старичье!

— Нет, Стефен, так с бабушкой разговаривать нельзя. Старые люди не имеют дурного запаха, если полоскают рот эликсиром. Если ты его понюхаешь, то сам это поймешь, — Милдред Блоунер похлопала рукой по шахматной доске. — А ты так говоришь только потому, что проигрываешь. Если ты хочешь быть плохим мальчиком, я не буду играть с тобой.

Стефена уже не называли «трудным», «депрессивным» или «перестимулированным». Для его бабушки он был «плохой» или «хороший».

— К вам мистер Скотт. Приготовить кофе? — спросила Джуди.

Миссис Блоунер кивнула:

— Пригласите его, пожалуйста, ему нужно поговорить со Стефеном.

Вошедшему Гарри комната показалась чем-то средним между спортивным залом и магазином игрушек, во всяком случае, при взгляде на дорогие тренажеры и полки, заставленные игрушками.

Из-под золотистых кудряшек, как у Амура Ватто, на Гарри глядели большие голубые глаза. Стефен открыл рот, похожий на розовый бутон и заорал:

— Когда найдут маму?!

— Мистер Скотт не будет с тобой разговаривать, если ты будешь кричать, — сказала Милдред мягко. Она уперлась руками в колени, чтобы встать с громоздкого кресла. — Хорошо, что зашли, мистер Скотт.

Гарри пригнулся, потому что мимо его уха пролетела шахматная доска, а затем посыпались фигуры.

— С этим мальчиком устаешь, как на работе, — сказала Милдред, предлагая Гарри кофе. — Доктор Бек, личный врач Стефена, предлагает поместить его в частную клинику, где уровень заботы будет тот же, что дома. Но там он будет среди других детей, и ему придется следить за собой, там так не пройдут эти его вспышки. Доктор говорит, что это уже давно следовало сделать. В этой детской клинике у других детей такие же дефекты, и он не сможет там жалеть себя. Ему придется работать мозгами, которые дал Бог, а не переживать по поводу того, чего у него нет. Если его родители не вернутся, только это и останется сделать, но, если вернутся, так все же будет лучше для всех.

Гарри кивнул.

Она тихо добавила:

— Сам доктор так говорит. Сильвер-Сити — не место для детей. Здесь люди держат не детей, а пуделей. И я уже не так молода. Но я не думала, что будет так плохо. — Миссис Блоунер осторожно поставила нетронутую чашку на столик. Под хорошо сделанным макияжем различалось печальное увядшее лицо. — Я думала, что Пэтти просто наказывает сама себя, оставляя Стефена дома. Теперь, когда мне надо это решать, я понимаю, каково было бедной Пэтти…

— А почему это мы должны с ним видеться? — спросил у брата Билл посреди взволнованных футбольных комментариев.

— Джерри Пирс хочет показать, как он роет землю, — ответил старший, Фред, с ногами забравшись на диван. — А что, у тебя сегодня свидание?

— Может быть.

— У Билла всегда свидания, — девятнадцатилетиий Дэйв, лежа на полу, не отрывал глаз от игры. — А что у нас с ужином?

— Старина Гарри хочет нас угостить, — ответил Фред.

— А мы ему зачем? — спросил Билл.

— Я же говорю: все этот дерьмовый «Нэксус». — Фред опустошил банку с орешками и швырнул ее в Билла, а тот поймал ее и бросил обратно. Брат поймал ее. Четырнадцатилетний Роб сказал:

— Я думаю, он интересуется мамой.

Братья захохотали.

— Нет, я вот про что. Позапрошлой зимой папа пригласил его на обед в воскресенье… Мы с мамой разбивали лед на пруду, чтобы птицы могли напиться. Когда пришел Гарри, мы спрятались за кустом лавра. Мама увидела, что он входит на крыльцо и кинула снежок. Снежок попал ему в шею.

— И что это доказывает? — зевнул Фред.

— Он обернулся злой как собака, но увидел, что это мама. Он остался стоять и улыбался как идиот. В дверь позвонили.

— Старина Гарри пришел, — сказал Фред, — Кинь мне еще пива.

«Почему в китайских ресторанах не умеют делать нормальный кофе», — думал Гарри. За ужином большую часть времени было неловкое молчание. Гарри чувствовал уныние от односложного разговора. Младший, Роб, чье бледное лицо и огненно-рыжие волосы напоминали Гарри об Анни, был особенно подавлен.

— Что вы, ребята, делаете на Рождество? — спросил Гарри.

— Не думали.

— Будем дома.

— Ничего особенного. Фред, наконец, сказал:

— Нас обычно куда-то приглашают, но мы могли бы побыть здесь вместе.

— Это как мама скажет, — сказал Роб. Дэйв вспомнил:

— Папина сестра приглашала в Кливленд.

— Кому нужен этот собачий Кливленд? — сказал Фред.

— И вообще нас…ь на Рождество, — сказал Билл, попивая пиво. — Слишком много коммерции, слишком дорого и слишком противно.

— Число суицидов возрастает на Рождество, — добавил Дэйв.

— Рождество не было бы Рождеством без некоторых разочарований, — сказал Гарри. — Но как вы, например, насчет лыж?

— Нет, — сказал Билл. — Лучше мы останемся здесь.

— Что-то никуда не хочется, — заявил Дэйв. Гарри спросил:

— А вы ходите на лыжах?

— Конечно. Но не часто, — ответил младший. Роб. Гарри поглядел на трех молодых здоровяков и их брата подростка.

— Именно это Рождество не надо проводить дома. Лучше поехать куда-нибудь, где никто не знает, что делается вокруг и заняться чем-то, для чего понадобится все ваше внимание, чтобы ни о чем больше не думать.

Помолчали.

— Черт возьми, почему нет? — сказал Фред. — Все же лучше, чем так.

Утром 5 декабря Джерри Пирс, весело насвистывая, вышел из парадных дверей. Шофер в форме отсалютовал ему и стал открывать дверцу черного «линкольна». Джерри кивнул, влез в машину и развернул приготовленную газету. Он никогда не собирался расставаться со всем этим, подумалось ему. У него были основания считать, что каждый второй вновь выдвинутый вице-президент временного совета думает так же по поводу нового положения. Он их всех прощупывал поодиночке. Пробой явилось последнее заседание совета, когда он почувствовал поддержку. Их целям лучше всего служила бы организация полного поиска, но Джерри чувствовал, что они ему доверяют, так что это вряд ли произойдет.

«Какого дьявола, — подумал он. — Ведь на 99 % они уже где-нибудь лежат мертвые, ищи или нет».

…Гарри шел за дворецким мимо прекрасных китайских антиков, мимо фиговых деревьев, мимо современных диванов, обитых шелками работы Ленора Ларсена. Они вошли в оранжерею, где росли орхидеи. Запах здесь был густой и сильный, воздух влажный, что напоминало ему Пауи.

Миссис Грэхем была в светло-серых садовых перчатках и таком же переднике. Ей было восемьдесят, и вся ее жизнь всегда была предметом тщательных забот. Она не ходила в школу, ее учила гувернантка. Няню со временем сменила личная горничная. Первым ее автомобилем был зеленый «буггати». Она одевалась у Мэйнбочера, пока не закрылась его фирма, и сохранила все эти наряды до сих пор, как и довоенные шляпки Полетт, Шиапарелии и Балансиага. Диана Врилэнд предлагала их забрать в музей Метрополитэн.

— Хорошо, что вы зашли. — Миссис Грэхем протянула изящную ручку. Не желаете ли мартини перед обедом, мистер Скотт?

— Я бы предпочел, если можно, шотландского виски, — сказал Гарри. Он редко пил днем, и ему не хотелось принимать легендарных смертоносных Мартини миссис Грэхем.

Виски подали с водой, привезенной из собственного источника Грэхемов. Они ели в столовой с небольшим фонтаном.

Миссис Грэхем, глядя на пейзаж, сказала:

— Я надеюсь вскоре услышать хорошие новости. Лоренца в феврале должна родить, а у нее тяжелая беременность. Лоренца была у своей бабушки, когда узнала об исчезновении родителей. Она все рыдала и повторяла:

«Как плохо!»

Гарри слышал об этом и подумал: «Избалованные женщины, как избалованные дети: реальная жизнь страшна для них, и им трудно ее принять. Но без этого такие женщины всегда останутся детьми».

Он сказал:

— Мне жаль, что она это так тяжело переживает. Аккуратно очищая артишок, миссис Грэхем сказала:

— Не хотела бы я снова быть молодой. В старости все воспринимается менее болезненно. Вас уже не так поражают неприятные жизненные сюрпризы.

Лакей убрал тарелки и поставил перед ними по малюсенькому сырному суфле. За ним последовали кумкваты в виноградных листьях.

Беря в руки плод, миссис Грэхем спросила:

— А этот президент Раки делает все возможное, чтобы их найти?

— Кажется, он делает все, что в разумных пределах.

— Но это ведь не одно и то же, не так ли? — Миссис Грэхем чистила кумкват серебряным фруктовым ножом, украшенным гербом русских императоров.

— Нет. Но он, по сути, диктатор и ориентируется на свою собственную точку зрения на разумные пределы. Миссис Грэхем заметила:

— Неразумно считать разумным неразумное.

— Вы хотите сказать, что надо обойти Раки? Если он не соблюдает правил, то и нам не надо? Но я не рискую его раздражать. Он может запретить поиски.

— Кто не рискует, тот не выигрывает, — сказала хозяйка.

Никогда еще Гарри не был таким голодным после обеда из четырех блюд.

В одинаковых розовых платьицах сидели на шейкеровских стульях две маленькие девочки. Восьмилетняя Ингрид опять с трудом дышала: зимой у нее всегда болело горло. Она спросила:

— А их найдут к Рождеству?

— Прости, но я точно не знаю, — ответил Гарри. Он снова подумал: «Почему эти болезненные визиты свалились именно на меня?»

Пятилетняя Грета, казалось, сейчас опять заплачет.

Сестра Кэри быстро спросила:

— Хочешь еще булочку, Грета?

— Нет, спасибо, тетя Рут.

— Тогда поблагодарим мистера Скотта за визит. Теперь быстро наверх, мыться. — Обе девочки вместе встали, печальные, но вежливые. Пожав руку Гарри, они, держась за руки, вышли.

Сестра Кэри сказала, извиняясь:

— Обычно они не плачут. Вообще ничего не делают. Просто сидят дома или стоят, держась за руки, во дворе. Не знаю, как с ними быть. Неизвестность хуже плохих вестей, ведь все висит в воздухе. Раны не заживут, пока о них не узнаешь.

— Где они проведут Рождество? — спросил Гарри.

— Я хочу подождать до окончания школьного семестра, а потом забрать их в Сиэтл. Трое моих детей, может быть, развеселят их.

Гарри не очень верил в это.

— Будьте же благоразумны, Гарри, — повторял Джерри Пирс, барабаня пальцами по столу. Они оставались в зале вдвоем, служащие давно ушли домой.

— То же я мог бы сказать и вам, — отвечал Гарри. Джерри пожал плечами:

— Мы сделали все возможное. Но теперь надо сосредоточиться на делах компании. Многие люди, их работа зависят от нас. Акционеры не будут ждать бесконечно, пока мы будем ломать руки. Это печально, жестоко, но это факт. Надо принять это, Гарри. Гарри медленно заговорил:

— Вы не хотите, чтобы я подключал к этому делу Вашингтон, не так ли? Вы заняли меня этими визитами к переживающим горе родным, чтобы выключить меня из работы и отнять у меня время. Совет использовал меня, чтобы создать у всех иллюзию основательного поиска. Вас бы устроили, Джерри, затянувшиеся, некомпетентные поиски, за время которых вы подтвердили бы свою способность управлять делами компании. Чем дольше вы исполняете обязанности президента, тем дольше можете заниматься президентской работой, чтобы оставаться на ней, даже если пропавших людей никогда не найдут. И подобный розыск не вызовет критики в совете, поскольку отыскать этих людей не в их интересах. Врио вице-президентов хотят стать постоянными вице-президентами, а замначальники — начальниками, ведь так?

Джерри посмотрел на Гарри, стоявшего у большого незашторенного окна на фоне зимнего звездного неба и сказал:

— Мы все оценили ваши усилия, Гарри, но мы видим, что ничего уже не поделаешь. Забудьте этот бойскаутский вздор, и займемся бизнесом. Кончайте ваши приключения и сосредоточьтесь на контракте с Раки как можно быстрее. Мы знаем, что он — сукин сын, но он такой не один, а вы знаете, как с ним вести дело.

Гарри подумал: «А ведь хорошо, что я не отдал ему часов Артура. Еще, пожалуй, оказалось бы, что они „не его“, и тогда их бы подменили или они бы „потерялись“ навсегда».

Глядя на сердитое лицо Гарри, Джерри сказал:

— Может быть, это несколько преждевременно, но здесь растет убежденность, что вас следует ввести в совет. Подумайте, что это значит, Гарри. Акции, престиж, деньги. Вам пора заняться своей карьерой. А это дает большие шансы.

Гарри захотелось дать Джерри по очкам. Неужели Джерри считает его идиотом, не понимающим, что его покупают? Теперь Гарри понял, что самое главное для него — найти Анни. И если она жива, он ее больше не выпустит. Черт возьми, он всегда найдет другую работу.

— Конечно, — сказал он, — я вернусь на Пауи, и как можно скорее. Но я собираюсь продолжать поиски. И вы не помешаете мне, Джерри. У меня ведь есть часы! А это значит, есть что искать!

Утром в четверг 6 декабря Гарри улетел в Лос-Анджелес. Так как на «Кванту» не было мест, он взял билет на «Пан Америкэн», до Сиднея, куда и прилетел в 4.20 дня в субботу. Пятницу он потерял, потому что пересек демаркационную линию времени. Следующие две недели он работал в своем офисе, почти не выходя.

По слухам, циркулировавшим в «Нэксусе», он узнал, что дочь Артура родила мальчика преждевременно, 12 декабря.

В субботу 22-го Гарри снова полетел своим любимым рейсом 6.30 из Сиднея в Сан-Франциско. Самолет приземлился в 6.20 вечера. Ночным рейсом Гарри вылетел в Питтсбург, где в аэропорту ждала машина, чтобы отвезти его к дому Анни. Там он должен был увидеться с ее ребятами и провести с ними Рождество. Гарри взял их с собой в то место в Аллегенских горах, где он ходил на лыжах с их матерью. Конечно, там многое изменилось за двадцать с лишним лет, хотя не было роскоши четырехзвездных отелей. Люди приезжали сюда ходить на лыжах. Вместо нескольких деревянных кабин и будок на одного на лыжной базе появился жилой коттедж, лифты и подъемники, Т-бар, и шестнадцать машрутов. Маршруты были самые экзотические. «Опоссум» и другие маршруты вились от вершины до основания, давая большой выбор. Гарри знал, что нельзя доверять суждению людей о том, как они сами ходят на лыжах: может быть, ребята Анни не так хорошо делают это, как им кажется.

В коттедже он заказал комнату на 6 человек. Ребята ввалились в нее в тяжелых лыжных ботинках и побросали снаряжение на койки. Гарри сказал:

— Прежде чем мы отправимся, я предлагаю: пока не вернемся в город, не говорить ни о чем, кроме лыж.

— Полная амнезия, — проворчал Фред. Гарри кивнул:

— Лыжня требует полного внимания. Вот почему мы здесь.

Гарри снова оглянулся на повороте тропы вниз от сосен. Маленького Роба по-прежнему не видать. Когда они вернутся, он поговорит с ними, чтобы его ждали. И еще надо кое-что сказать сумасшедшему Дэйву. После обеда Гарри видел, как он собирается прыгать с высоты 15 футов. Гарри закричал, чтобы Дэйв этого не делал; тот не прислушался. После почти свободного падения он приземлился так тяжело, что лыжи ушли в снег на восемнадцать дюймов, а палки почти зарылись. Дэйв с трудом выбрался, злобно оглядываясь на Гарри и на братьев, и продолжая спуск, слишком быстро и явно себя не контролируя.

— Все по-разному переживают горе, — мрачно сказал им Гарри. — Но разбиваться на лыжне, по-моему, совершенно бессмысленно. Вашей матери бы это не понравилось.

Вечерело. Гарри посмотрел на небо. Солнце скрылось за тучами. Он снова оглянулся.

Маленькая фигурка Роба появилась из-за сосен. Он передвигался напряженно, рывками и медленно, как черепаха. Когда мальчик приблизился, Гарри понял, что он испуган.

— Что случилось, Роб? У того стучали зубы.

— Я потерял вас перед тем, как тропа дошла до деревьев. Я упал на снег недалеко от трещины. Я знал, что она там, видел последний раз на пути вниз.

Гарри кивнул. Трещина тянулась вниз примерно на сто пятьдесят футов.

— Но ведь ты же должен был быть далеко налево. Роб вздрогнул:

— Я начал скользить. Снег был покрыт льдом, и я не мог остановиться. Я не мог затормозить. Я все скользил, все ближе и ближе к ней. Мне казалось, что мне конец.

— Но этого не случилось!

— Я налетел на высокий сугроб и поэтому остановился. Можно здесь еще немного отдохнуть? Гарри покачал головой:

— Лучше спуститься вниз. Уже поздно. И погляди на небо! Мы пойдем медленно.

На бледном лице мальчика появилось паническое выражение.

— Мне кажется, я не смогу, Гарри!

— Ну-ка дай я тебя разотру. — Гарри снял щапку и надвинул ее на рыжие кудри. Он стал растирать Робу руки по направлению к сердцу, чтобы улучшить кровообращение.

Роб упал на лыжи:

— Я не могу больше идти.

— Брось, — сказал Гарри. — Я не смогу тебя нести, и в темноте в горах не стоит искать носилки, если можно без них обойтись.

Роб, дрожа, качал головой.

Гарри дал ему лыжную палку.

— Обопрись! — Он рывком поставил Роба на ноги и стряхнул с него снег. — А теперь будем потихоньку спускаться. Иди за мной. Старайся смотреть по сторонам, а не только вперед. Расслабься, и пусть лыжи понесут тебя вниз.

И они медленно пошли вниз.

Они ввалились в тяжелых ботинках в коттедж, в царство тепла и света. Они почувствовали запах пунша и услышали трансляцию рождественского гимна: «Бог милостив к вам, господа, и вам никто не страшен…»

— Горячий душ и горячие напитки, — сказал Гарри Робу, помогая смертельно уставшему мальчику разуться.

Подходя к своей комнате, они услышали шум. У двери стояла какая-то женщина и орала:

— Если не прекратится шум, я позову администратора.

Когда Гарри вошел в комнату, ему в лицо попала подушка. Ее бросил в двух сцепившихся между собой братьев Фред. Раздался треск, так как оба свалились на стул.

Гарри бросился вперед и стал разнимать двух здоровяков. Все втроем повалились на пол, образовав живую груду.

— 0-го-го! — заорал от окна Фред и швырнул в дерущихся недопитую банку с пивом. Она ударила Роба по уху, а пиво забулькало по полу.

Роб захлопнул дверь и стал к ней спиной, крича:

— Фред, скотина, ты опять напился!

— А мне осто…дело подавать вам хороший пример! — закричал Фред. — На… нужно нам это Рождество! Что нам праздновать?! — Фред выглядел точно как Дюк на фотографиях в молодости.

Роб потер ухо и крикнул:

— Не приставай ко мне! — Но он не то чтобы разозлился по-настоящему. Он был поражен.

Бедняга Фред переживал больше других братьев. Как старший, он имел дело с юристами и со всем этим дерьмом, и его степень математика не приносила пользы семейным финансам. По каким-то причинам ему не разрешали пользоваться банковским счетом родителей, а как иначе платить прислуге и садовнику?

Билла и Дэйва раздражали неожиданная сверхопека и тревожность Фреда, а Роб хотел, чтобы он перестал пить.

Фред бросил еще одну подушку в дерущихся. Подушка разорвалась, перья разлетелись, как бутафорский снегопад. Роб почувствовал, что сейчас заплачет. Он бросился в ванную и запер дверь. Он убеждал себя, что плачут только маленькие.

Только он один из братьев не хотел верить в гибель родителей. Страшно было представить, что их нет, что они его покинули. Он больше не мог это выносить. Ему было так же плохо, как бывало, когда он был маленький, а мама, заговорившись с кем-нибудь из остальных, уходила вперед. Тогда он кричал: «Подожди меня!» Он помнил болезненное чувство маленького ребенка, которого взрослый оставил без защиты. Но тогда она оборачивалась, улыбалась и ждала его.

Теперь она не вернется. Роб тихо вскрикнул:

— Мне страшно! — неодолимый страх снова захлестнул его, как тогда, на лыжне. Он сел на пол и заплакал.

Гарри удалось наконец разнять Билла и Дэйва. Дэйв повалился в кресло, а Гарри держал рычащего Билла.

Билл чувствовал себя как натянутая до предела струна. Он не был подавлен отчаянием, как Фред, он был озлоблен. Он был зол на весь мир за гибель родителей. Он чувствовал себя обманутым. Он был зол на «Нэксус», не плативший денег их прислуге и пославший отца, да еще вместе с матерью в такое опасное место. Он был зол на всех, кто с симпатией спрашивал: «Ну, какие новости?» или «Ох, Билл, если бы ты знал, как мы тебе сочувствуем…» Пусть держат свои дерьмовые чувства при себе.

Дэйв повесил голову и закрыл лицо руками. Он думал, что ему ни в коем случае не следовало говорить Биллу, что он чувствует. Дэйв, на которого рычал Билл, чувствовал себя прижатым к стенке. Надо было кого-то обругать за гибель родителей, надо было наброситься на кого-то и уничтожить его.

Почему не самого себя? Он даже не спрашивал, было ли путешествие на Пауи опасным… Он ничего не сделал. Его грызла ненависть к самому себе.

Гарри наконец выпустил Билла и сказал:

— Дай мне пива, Фред. Нет, не надо бросать, дружище. — Он поймал злобно брошенную банку.

— Не называй меня «дружище». — Фред знал, что и остальные братья чувствуют то же самое, для них он полупосторонний, который непрощенно решил разделить с ними горе.

Гарри тихо сказал:

— Так не разговаривают с друзьями.

— С чего это нам считать тебя другом? Мы едва знаем тебя.

— Я друг вашей матери, — сказал Гарри, открывая банку и направляясь к ванной. Он позвал: — Выходи, Роб, будь умницей. Мне нужен горячий душ. И не можешь же ты просидеть там всю ночь.

Чувства Гарри как бы смешались. И если Анни жива, и если они погибли вместе, все равно его любовь к ней должна включать в себя по крайней мере дружеские чувства к этим четырем верзилам. Нет, не так. Роб — хороший мальчик. Но иметь дело с остальными — кажется, в тысячу раз труднее.

Роб открыл дверь и вышел, бледный и печальный.

— Они всегда такие, — грустно сказал он, глядя на кавардак в комнате. — Они раньше такие не были. Они были настоящие парни, правда, — Он чуть слышно добавил: — Как вы.

Гарри кивнул. Он ничего не говорил, но все знали: и ему было горько. Как и они, он привык не говорить о своих чувствах.

Он понимал, что четверо братьев просто не могут никуда деться от своей тяжести. Тоска, казалось, гнет их к земле и парализует.

Гарри повернулся к ним:

— Я хочу вам только сказать, что вашей матери все это было бы не по сердцу. Она любила вас, вложила в вас свою душу, и ей неприятно было бы все это видеть. — Он помолчал. — И вот что еще. Что бы вы, идиоты, ни делали, я должен быть с вами.

Все понимали, почему.

22

Убив туземного солдата, Пэтти, вместо того чтобы прийти в ужас, просто сказала:

— Это не так плохо, как убить козла на постоялом дворе, — и отказалась добавить еще что-либо.

— Я никогда бы не подумала, что это одержимая чувством вины тютя способна на такое, — сказала Кэри Анни, когда они собирали хворост. — Просто совсем другая девица, а не та безмозглая плакса, которую я помню по Питтсбургу.

— Нет, она не была так уж плоха, — возразила Анни.

— Она всегда делала из мухи слона, — напомнила ей Кэри.

— Только временами, — снова не согласилась Анни.

— У нее всегда была прекрасная причина, чтобы никому не помогать: она слишком занята! — фыркнула Кэри.

У Анни начала разваливаться ее вязанка, и Кэри сказала:

— Если мы свяжем две вязанки посередине, ты сможешь сделать из ротанга петлю вокруг шеи и нести два груза вместо одного. Давай я тебе покажу.

— А Сильвана как изменилась! Раньше она никогда и пальцем не шевелила.

— Да, если бы не Сильвана, в лагере было бы намного неудобнее, — согласилась Анни.

— Помнишь, какой она была снобкой? А теперь горничная и, право, хорошая повариха. — Кэри встала и повесила обе вязанки Анни на шею.

— Возможно, мы всегда были крепче и более ловки, чем думали.

В эту ночь Кэри не могла уснуть. Москиты искусали ей веки, и от раздражения ей не спалось. Сбоку от ее постели во сне бормотала Сильвана. С другой стороны мирно спала Сюзи.

Пока у Джонатана была лихорадка, он спал в пристройке под навесом, а Пэтти пользовалась его кроватью. Когда же он выздоровел, Пэтти, которая все еще обращалась с Сюзи так, словно она была прокаженная, отказалась вернуться в хижину, где она спала, так что Кэри пришлось разместиться между Сюзи и Сильваной.

Вдруг Сюзи начала хныкать. Кэри вздохнула. Она поняла, что за этим последует. Сюзи, которой даже не было, когда Пэтти зарезала этого солдата, казалось, была больше всех потрясена случившимся.

Сюзи начала визжать.

Кэри скатилась со своей кровати и растрясла Сюзи, заставив ее проснуться.

— Все в порядке, это тебе просто приснилось, — она укачала ее на руках. — Ну, ну, детка, все уже кончено, — шептала она.

— Я не могу… не выношу насилия, — рыдала Сюзи.

— Тогда ты выбрала не тот медклуб.

Сюзи продолжала плакать, отчасти потому, что была зла на себя. Она всегда гордилась тем, что была крутой уличной девчонкой, но когда, зарыв солдата, в лагере внезапно появились окровавленные Джонатан и Пэтти, она припомнила ужас своего детства, который она ощущала, когда слышала тяжелое шаркание отцовских сапог на лестнице. После убийства Сюзи одолевали кошмары с шарканьем сапог, ножами и кровью.

Теперь, прильнув к Кэри, Сюзи вспомнила, как она прижималась к матери на верхнем этаже ветхого, облупившегося дома на Шейдисайд. Днем отец работал в конторе большого сталелитейного завода, а по ночам напивался.

Он бил в основном не ее, а мать, и не каждый вечер, но достаточно часто, чтобы страх и отвратительные предчувствия доминировали в ее детстве. Ложась в постель, она никогда не засыпала сразу. Как только мать укладывала ее и целовала на ночь, Сюзи в своей миккимаусовской пижаме вскакивала и стояла в детской кроватке, прижавшись ухом к стене. Она вслушивалась в пугающую темноту и в еще более пугающие звуки. Она никогда не могла расслышать, о чем говорили родители, но по тону их голосов, угрожающего у отца и умоляющего у матери, могла судить, предотвратит ли заминка насилие. Когда остаться она будет бояться больше, чем убежать, она выскочит в столовую и попросит стакан воды или еще что-нибудь. Иногда это срабатывало.

Ожидание хуже, чем сами побои. К пяти годам Сюзи была так забита, что едва ощущала физическую боль. Надо просто думать о чем-нибудь другом, пока он тебя колотит. Надо мысленно отдалиться от сцены, которую приходится наблюдать, и стоически ждать, когда все это кончится.

Никаких обсуждений в доме не было. Чем меньше она говорила, тем меньше вероятность, что она скажет что-то не так, что бы ни было в какой-то отдельный вечер. Она научилась угадывать его настроение по тому, как он шел по лестнице, научилась желать быть невидимой, спрятаться и лежать. Научилась жить в унижении, беспомощности и чувстве вины, за то, что знала, что не может ничем помочь матери, что должна подчиняться бычьему глазу и потом зализывать раны, когда все кончено: смывать кровь, лечить синяки, тщательно ощупывать нос, чтобы решить, надо ли ей идти в травматологический пункт и врать что-то о том, что она расшиблась о дверь ванны в темноте. Но она никогда не призналась бы в стыде за случившееся, так как публичное унижение было бы еще хуже, чем собственное презрение.

Сюзи никогда не могла понять, почему ее покорная, как корова, мать не могла бросить его и получить развод. Не могла понять, почему в тех случаях, когда им удавалось удрать в ночной одежде на улицу и — прибежать в полицейский участок, никто ничего не делал, а только чесали в голове и говорили: «Семейная ссора». Не могла она понять и того, почему, когда мать наконец набралась смелости уйти, отец совершенно потерялся и расплакался, упрашивая ее остаться, говоря, что она нужна ему, что он любит ее. Мать Сюзи, больше боявшаяся уйти, чем остаться, упала к нему в объятия и осталась. После чего, через неделю, все началось сначала. Сюзи чувствовала бессильный гнев, неспособная понять их взаимную зависимость.

Итак, в какой-то мере Сюзи никогда не была по-настоящему ребенком. Почти с того времени, как она научилась ходить, она привыкла связывать слово «мужчина» с тиранией, насилием и страхом. У нее никогда не было истиных отношений с мужчиной, даже с добродушным, спокойным Бреттом. Если у тебя вообще есть какая-то сила, рассуждала Сюзи, ее надо использовать, чтобы защищать себя, приобретать необходимое и никогда не позволять себе расслабляться. Когда повзрослеешь настолько, что сможешь избавиться от этого ада, ты сделаешь это, несмотря на стыд за то, что оставляешь мать, несмотря на то, что тебя будет преследовать ее полное упрека, безропотное лицо. Ты никогда уже не позовешь ее и захочешь лишь уйти от всего этого и стереть его из своей памяти.

Сюзи сделалась совершенно другим человеком. Она полагала, что оставила позади все следы запуганной маленькой девочки в миккимаусовской пижамке напротив загородки ее детской кроватки. Но она никогда не могла убежать от ощущения предчувствий и ужаса перед лицом насилия, поэтому всякий раз, как она думала, что ей что-то угрожает, она становилась настороженной и колючей, как морской еж.

«Обидчивая» — так называл ее Бретт. Она дрожала, не могла говорить и стояла приросши к земле, стараясь отгородиться от физического насилия, которое так долго преследовало ее прежде.

Кэри гладила Сюзи по голове и говорила в темноте:

Бедная детка, где теперь твоя мама?

— Всего несколько месяцев спустя после того, как я сбежала, она упала с лестницы и разбила голову. Восемь дней комы, а потом ее не стало. После похорон я его не видела. Не могла говорить с ним. — Сюзи вытерла нос тыльной стороной руки. — И не хочу никогда видеть снова этого тощего маленького подонка, — прорыдала она.

— Бедная девочка, — успокаивающе проговорила Кэри.

Кэри подбирала куски холодных креветок с черепахового панциря и давала счастливо улыбающейся Сюзи.

— Почему это Сюзи достаются лучшие куски, — пожаловалась Пэтти.

— Заткнись, Пэтти, — проговорила Кэри, — иначе я дам тебе тумака, который ты заслуживаешь за свое к ней отношение.

Сильвана и Анни переглянулись и решили не ввязываться.

Пэтти посмотрела на Кэри, но ничего не сказала.

Сильвана глазела на бархатную черноту ночного неба. Звезды были намного ярче и больше, чем на Западе. Глядя вверх, объятая ночью, она чувствовала себя успокоенной. Она частенько просыпалась в три утра и тайком вылезала на вершину утеса в ожиданий зари, наблюдая, как небо постепенно становится бледно-желтым, затем цвета огня по мере появления солнца.

Окунувшись поутру в пруду, Сильвана стояла на краю утеса и наблюдала за птицами, смотрела на аквамариновую воду лагуны, поворачивалась от скал на юге к пышным темным манграм на севере. Затем она слезла вниз и бежала к морю.

Все еще прохладный песок хрустел у нее под ногами, когда она проходила мимо пучков сорных трав, что росли на нем. Если при отливе или еще низком приливе большие валуны были не покрыты, она прыгала с одного на другой, забывая об опасности поскользнуться на скользкой поверхности. Все время она ощущала гипнотический шум моря, облизывающего скалы в своем ритме — искушающем и опасном. Сильвана чувствовала его щедрый дар, получаемый от невидимого дарителя — матери-земли.

Днем Сильвана, почти как другие, не возражала против влажного, солоноватого гнета джунглей. Сейчас, тонкая и гибкая она, как змея проскальзывала через густые зеленые сплетения, наслаждаясь тусклым, мерцающим светом леса, где она получала первобытное удовольствие. Она была спокойна и счастлива, когда дождь прекращался и каждый листочек сиял и сверкал каплями дождя, словно алмазными искрами.

Сильвана, никогда не чувствовавшая себя в Питтсбурге дома, теперь обрела его на Пауи. Она чувствовала себя принадлежащей этому месту. Здесь она обрела мир. Она решила, что не уедет отсюда.

— Не покидай Пауи! — восклицали другие этой ночью. Они сидели на корточках вокруг костра и ожидали восхода луны.

— Не покидайте Тихий океан, — поправила их Сильвана, — я собираюсь вернуться на Фиджи, возможно, попытаюсь сделать что-нибудь полезное там. Когда мы ловили там рыбу два года назад, я упала и растянула лодыжку. Каждый день, пока мы не уехали, местная сестра навещала меня в отеле. Эта сестра поддерживала связь со всеми детьми, которых ей доверили. Она наблюдала, как они растут. Помню, я подумала, как здорово это может быть, посвятить свою жизнь людям, быть действительно нужной. Поэтому вчера вечером я решила, что, когда мы будем возвращаться, я полечу на Фиджи, найду эту сестру и посмотрю, не смогу ли я чем-нибудь ей помочь. Она знает, что делать. Я смогу построить небольшой госпиталь для детей.

— А как же Лоренца? — воскликнула Анни.

— Лоренца замужняя женщина, она теперь не мой ребенок, — с новой живостью проговорила Сильвана. — С Фиджи почти так же легко позвонить в Нью-Йорк, как из Питтсбурга. Я буду прилетать домой дважды в год, и Лоренца может привезти своих детей на Фиджи. Представь себе визит бабушки на Фиджи!

— А твой миленький домик!

— Мне всегда в нем было не по себе, — пожала плечами Сильвана. — Не хочу больше сложных социальных обязательств, мне нужны простые и реальные.

Сюзи была шокирована.

— Но твои прекрасные вещи…

— Чем больше имеешь, тем больше хочешь. Я думаю, что больше всего удовлетворены те, кто ограничивается необходимым, — заявила Сильвана.

— Но эти места нецивилизованные, — вставила Пэтти.

— Я начинаю верить, что утверждение о том, что беспокойство — порождение цивилизации, верно. Я никогда не смогу жить, как раньше. Я хочу управлять своей жизнью и вести ее более удовлетворительно. Сила — это возможность выбора и я свой сделала.

Наконец Джонатан нарушил ошеломляющую тишину:

— Сначала нам всем надо вернуться в Питтсбург.

К приближению конца февраля лагерь в джунглях оживился. Это было заметно по тому, как женщины стряхнули свою апатию. Они больше не делали всего несколько ленивых шагов от костра до смотрового дерева, но совершали прогулки, которые заставляли их обливаться потом.

Теперь, когда они собирались уезжать, они яснее почувствовали томную красоту и благодарность острова.

На заре они теперь видели то, что видела Сильвана, — звезды, подобные россыпи жемчуга на черном бархате, густые сплетения тропического леса — загадочного и восхитительного. По ночам у костра женщины меньше чувствовали назойливых москитов и больше купающийся в звездном свете темный край леса, с которого дождем падала роса. Ночные звуки не были больше зловещими, когда они слушали мягкий ветерок в деревьях и глухой рокот волн и их рычание в рифах.

Дождь прекратился так же внезапно, как и начался. Солнце сияло весь день.

— Итак Долгий Дождь прекратился два дня назад, — проговорил Джонатан. — Подождем еще два дня, чтобы увериться окончательно и тогда мы спустим на воду плот первого марта за час до высокой воды, в десять вечера.

— Почему нельзя спустить его в сумерки, как в прошлый раз? — спросила Сюзи. — Мы не хотим грузиться в потемках. Мы должны проскользнуть по этой крутой дорожке на берег.

Джонатан ответил не сразу. Затем он проговорил тем успокаивающим тоном, который, как они теперь знали, означает «трудности впереди»:

— Учтите, что селяне, там внизу, враждебны, так как мы осквернили их священное место. Раньше они не ожидали, что мы покинем его, но знают, что мы попытаемся это сделать, как только кончится Долгий Дождь. Я не хочу стычки в лагуне или сразу же за рифом. Как только мы выберемся… ну, там у нас есть две винтовки.

Он оглядел их покорные лица.

— Конечно, спуск в темноте не идеал, но гораздо важнее, чтобы нас не видели. Они не ожидают, что мы отплывем ночью и, если повезет, будут вдрызг пьяны, празднуя окончание Долгого Дождя.

Перед наступлением ночи часы тянулись очень медленно. Скрытый под деревьями на вершине склона тридцатифутовый бамбуковый плот ожидал своей очереди быть поставленным на деревянные катки, чтобы облегчить спуск по откосу крутого обрыва.

Весь день женщины тихо трудились в медленном, но устойчивом ритме, который, как они теперь знали, наиболее эффективен в жару.

Еще раз они паковали свои пожитки в рюкзаки, еще раз затачивали рыбные ножи, наполняли водой бамбуковые контейнеры, очищенными фруктами и кокосами — мешки из волокон ротангов и аккуратно складывали все это в первой хижине.

Начиная с сумерек они нетерпеливо ожидали решающего момента. Никто не вслушивался в симфонию ночи.

В девять Джонатан тихо сказал:

— Ладно, пошли. Залезь-ка на смотровое дерево, Сюзи. Остальные несите провизию на берег.

У входа в хижину Сильвана ловко и молчаливо загружала других женщин, выполнявших обязанности вьючных животных. На ней лежала обязанность наблюдать, чтобы они несли столько, сколько смогут пронести безопасно, преодолевая крутой спуск при лунном свете.

В десять женщины изготовились к спуску плота. Сюзи оставалась на наблюдательном посту на дереве, вокруг которого была привязана веревка, а Кэри внизу, готовая травить ее, если понадобится. Веревка Пэтти была привязана к соседнему эвкалипту.

На утесе Анни действовала как помощник Кэри, Сильвана сигналила Пэтти.

Джонатан проверил катки для плота и прошептал:

— Хорошо, давайте начинать.

Он спустился с утеса и занял свое место на краю скал водопада. Так как вода из-за прилива была высокой, он должен был стоять намного ближе к утесу, чем это было при предыдущем спуске, и ему было гораздо труднее наблюдать за женщинами. По лодыжки в воде, он задирал голову, но мог видеть только Анни и Сильвану, серебристо-черные фигуры на вершине утеса.

Анни увидела, что Джонатан поднял обе руки. Она подняла правую, и Кэри отпустила веревку на фут. Одновременно Сильвана подняла левую руку, и Пэтти отпустила свою тоже на фут. Плот соскользнул вперед и замер рывком.

Через минуту Джонатан снова поднял обе руки. Опять плот соскользнул вперед и рывком остановился. Все шло медленно, но склон был обрывист и весьма важно было равномерно отпускать веревки, иначе плот начнет раскачиваться из стороны в сторону.

Спустя четырнадцать напряженных минут, когда он поднял руки в четырнадцатый раз, Джонатан вдруг услышал щелчок, словно звук металла о металл. Чувствуя себя голым и ранимым, понимая, что является четкой мишенью в лунном свете, он опустил обе руки.

Над ним Анни и Сильвана также опустили свои. Кэри и Пэтти послушно перестали травить веревки.

На смотровом дереве раздался шелест.

— В чем дело? — пролепетала внизу Сюзи.

— Не знаю.

Женщины с тревогой ожидали.

Две минуты прошли спокойно и Джонатан поднял обе руки. Плот, невидимый на склоне, медленно полз вперед в своем тщательно контролируемом спуске. На дереве Сюзи отклонилась, чтобы посмотреть. Бездумно в своем возбуждении она отступила назад на ветку, которую не проверила раньше. С треском, напоминающим винтовочный выстрел, ветка обломилась и обе, Сюзи и ветка, рухнули на землю.

Они упали на Кэри, которая прыгнула и вскрикнула, выпустив при этом веревку.

Как только веревка стала беспрепятственно развязываться, одна сторона плота рванулась вперед, затем плот провернулся вокруг, перебросив неожиданно весь свой вес на веревку Пэтти, которая рванулась у нее из рук, обжигая ладони. В агонии она выпустила ее тоже. Плот рванулся в противоположном направлении, потом, вырвавшись из-под контроля, обрушился, подобно смертоносному тобогану, на вершину скалы.

Анни едва успела отпрыгнуть, когда он понесся мимо. Хотя он был гораздо легче, чем первый, который они построили, он все же имел тридцать футов в длину и набирал скорость, прыгая по крутому откосу.

С грохотом он ударился о вершину скалы.

Внизу на берегу Джонатан слышал вскрик и видел, как исчезла Анни. «На нас напали», — подумал он.

Затем он увидел, как плот налетел на скалу, загораживая звезды. Похолодев в недоверии, он наблюдал, как он сползал к водопаду, подпрыгивая на острых камнях и летя на него.

Он подумал: «Ведь он разобьется в куски на этих скалах, если я не сделаю что-нибудь». Затем острый край плота ударил его в правый висок. Сила удара отбросила его назад и голова стукнулась о валун. Он умер мгновенно.

С опасной быстротой Кэри скатилась по откосу вместе с последовавшей за ней Сюзи. Под ними плот плюхнулся в воду и поплыл в черную лагуну.

Оцарапанная и окровавленная Кэри достигла песка, пронеслась через него и свернула в море, намереваясь спасти плот — их единственную надежду выбраться до того, как его унесет. От плота отходили шесть канатов, если ей удастся схватить один из них, она сможет взобраться на плот.

Кэри пробежала мелководье, набрала воздуха и нырнула. Вдохнула на четвертом гребке, на шестом… Никогда она так быстро не плыла.

К тому времени, когда Сюзи продралась на берег, Кэри была на полпути к плоту. Он приближался к проему в рифе, где его ожидали острые, как бритва кораллы.

С края воды Сюзи в ужасе позвала:

— Кэри, вернись! За рифом акулы!

Даже если Кэри удастся взобраться на плот, без весел она будет во власти течения, а без пищи и воды скоро погибнет.

Опустив голову и ничего не слыша, Кэри направилась к плоту.