Дикое сердце

Глава 2

Темнота быстро спустилась на землю, окутав деревья и кусты медлительными бархатными тенями. Разбуженная звуком голосов, Аманда вглядывалась в сумрак, сонно моргая, и поняла, что карета наконец-то, слава Богу, остановилась. Прямо рядом с каретой виднелись смутные очертания дома; гостеприимный светлился через высокие окна и открытую дверь.

Холодный голос Фелипе донесся из угла карсты, напомнив Аманде о его присутствии.

— Мы остановимся здесь на ночь, — проговорил он, и она кивнула, сжав пальцы на маленькой сумочке, которую держала в руках.

Аманда сидела неподвижно и смотрела, как Фелипе открывает дверцу и выходит из кареты. Ее вдруг поразила мысль, что ей предстоит первая брачная ночь. Когда он повернулся, чтобы помочь ей выйти из экипажа, свет фонаря упал на его красивые черты, и Аманда в очередной раз отметила суровость его лица, его бесстрастное выражение, когда он протянул ей руку. Она помедлила, борясь с сильным желанием убежать, но как только Фелипе вопросительно поднял бровь, она осознала, как смешно это будет выглядеть. Ее пальцы легли в ладонь дона Фелипе, но если он и заметил, как они дрожат, то ничего не сказал.

Сопровождавшие их всадники и несколько слуг, которых дон Фелипе привез с собой, занялись багажом, в то время как хозяин гостиницы показывал своему важному гостю и его невесте большую столовую. Время тянулось как будто в тумане, и Аманда, едва ли осознавая, что ее окружает и какую еду перед ней ставят, механически ела, вежливо улыбаясь, когда к ней обращались. Ей казалось, что она смотрит снаружи через окно, наблюдая за людьми внутри, но слова доносятся бессмысленным жужжанием, которого она почти не может понять.

Фелипе говорил, и Аманда с усилием заставила себя смотреть на своего мужа, сосредоточиваясь на том, что он говорит, стараясь понять это по его лицу. А потом, когда смысл его слов стал ей понятен, ее сердце громко застучало, почти заглушая ответ хозяина гостиницы.

— Si[2], дон Фелипе, у нас есть две одинаковые комнаты. Если таково ваше желание, они в вашем распоряжении.

Две комнаты? Аманда бросила взгляд на дона Фелипе, но он уже снова был занят едой, спокойно разрезая кусок мяса. Она смотрела словно загипнотизированная простыми движениями его рук, как ловко они нарезали стейк на множество кусочков. Острый нож без усилий врезается в толстый пласт мяса; отрезает ломтик, сдвигает его в сторону; отрезает, сдвигает… нескончаемо, безжалостно. Ее муж сосредоточился на своей тарелке, как будто ничего другого не существовало.

Вилка Аманды звякнула по тарелке, и этот звук привлек внимание Фелипе.

— Вы закончили есть? Приказать, чтобы вам показали вашу комнату? — спросил он все тем же холодно-вежливым тоном без эмоций, в котором не было ничего, что могло хотя бы отдаленно сойти за заботу или сочувствие.

— Да, — как будто со стороны услышала она свой сдавленный ответ, — я бы хотела… пойти в мою комнату, дон Фелипе. Я не голодна, однако устала, очень устала.

— Разумеется.

Аманда шла вслепую, едва ли обращая внимание на тихую болтовню девушки, которая вела ее по лестнице и темному коридору. В ее голове пульсировала боль… Слишком многое случилось за столь короткий срок, и ее изнуренный мозг из последних сил старался навести порядок в хаосе событий.

Потом она оказалась в просторной, уютно обставленной комнате, отпустила служанку и пробежала пальцами по своим кожаным сундукам, аккуратно сложенным около широкой кровати. Это были знакомые предметы, наполненные знакомыми вещами; каждое платье хранило в себе воспоминания. В меньшем сундуке лежало ее свадебное платье, белое, атласное, расшитое крошечными жемчужинами и серебряной нитью, платье, в котором Луиза выходила замуж, а потом любовно завернула в ткань и сохранила для своей дочери. Она мечтала о мужчине, похожем на Стивена, не могла перестать думать Аманда о мужчине, похожем на ее отца… За такого она хотела бы выйти замуж.

Аманда начала вспоминать подслушанный разговор между Фелипе и ее дядей. Без сомнения, он объяснял все, объяснял, почему банкир, которого она расспрашивала, был так уклончив, оставив ее сожалеть о том, что мистер Макаллен отошел отдел, передав все своему сыну. Молодой мистер Макаллен оказался не так честен, как его отец, решила Аманда, с горечью понимая, что контроль над Буэна-Виста вырвали из ее рук жадный дядя и нечестный банкир, а также дон Фелипе. Джеймс Камерон заставил ее поверить, что это недавно закончившаяся война довела ее ранчо до отчаянного финансового положения, а не его игра на деньги, и если бы неуслышанный разговор с Фелипе, она продолжала бы ему верить!

Аманда подошла к высокому окну, выходившему на темный двор, и стояла, скрестив руки на груди, а ее синие глаза блестели от непролитых слез. Как он мог! Как он мог проиграть ее наследство! То был дом, который она любила, где теплые воспоминания о счастливых днях лежали, словно подарки-сюрпризы, во всех уголках знакомых комнат.

Она сердито вытерла слезу, скатившуюся по ее пылающей щеке, ненавидя Джеймса Камерона и ненавидя Фелипе.

Дон Фелипе Леон-и-Альварес — человек, который намеренно предложил брак, чтобы получить две тысячи акров техасской земли и скот; человек, который играл с ее дядей, как с рыбой на крючке, чтобы добиться своей цели; человек, который стал сейчас — безвозвратно — ее мужем. Дон Фелипе. Загадка, мексиканский богач, считающий североамериканцев на ступень ниже себя.

Аманде вспоминались обрывки давних споров между Фелипе и Рафаэлем, несвязные слова и ощущения, хранившиеся в ее памяти долгие годы. Это никогда не происходило в присутствии их отца, потому что дон Луис не имел предубеждения к своим североамериканским соседям, как у многих людей его круга. Возможно, это было из-за красивой креольской девушки, на которой он женился, живой и веселой красавице из Нового Орлеана, матери Рафаэля. Фелипе так и не простил своему отцу повторного брака, и Аманда чувствовала, что все произошло бы точно также, даже если бы дон Луис женился на мексиканке. Сам факт, что дон Луис снова женился после смерти своей первой жены, явился горькой пилюлей для юного Фелипе, но то, что он женился на американке, оказалось невозможно проглотить. Настолько невозможно, размышляла Аманда, что он отказывался поверить в это. Bastardo[3]. Это испанское слово снова и снова выплевывал старший брат в сторону Рафаэля, и у Аманды вставало в памяти лицо мальчика со сжатыми от ярости губами; Фелипе уже тогда мастерски манипулировал людьми.

Аманда резко повернулась и начала беспокойно ходить по комнате; ее мысли метались в голове, словно листья в бурю. Огромное зеркало на стене отразило напряженное лицо незнакомки, и она остановилась, чтобы рассмотреть ее. Она ли это? Аманда подняла руку: ее пальцы, едва касаясь, скользили по высоким, покрытым румянцем скулам к слегка вздернутому носу и вниз, по полным губам, приоткрытым от возбуждения.

Ее называли красавицей и считали более изысканной, потому что она «училась в школе на востоке». Но лицо, серьезно смотревшее на нее широко раскрытыми голубыми глазами, по-прежнему хранило следы испуганного ребенка, которым она была когда-то. Теперь она уже не ребенок, а замужняя женщина: возможно, поэтому ей казалось, что лицо принадлежит незнакомке, а возможно, из-за непокорной гривы волос, обычно рассыпавшихся по плечам, когда она скакала на любимой лошади, — темных и тяжелых, в которых запутался солнечный свет и которые теперь аккуратно собраны на затылке в респектабельный пучок. Однако теперь ее глаза, в которых когда-то плясали искорки смеха и озорства, серьезно смотрели из-под темных ресниц.

Аманда медленно подняла руки и стала вынимать шпильки из волос, не обращая внимания на то, что замысловато украшенные перламутровые гребешки и шпильки падают на пол. Волосы привычно упали на плечи и спину, доставая до талии. Она запустила тонкие пальцы в густую гриву и распушила пряди в небрежном беспорядке вокруг лица. Уже лучше. Теперь лицо в зеркале больше походило на Аманду, на «растрепанного жеребенка», как шутливо называл ее отец, обнимая своими теплыми, любящими руками. Восемь лет прошло с тех пор, как Стивен и Луиза Камерон скоропостижно умерли от лихорадки, не оставив своей опечаленной дочери даже шанса попрощаться.

Невольные слезы покатились по лицу Аманды, и она направилась к своей одинокой постели, чтобы выплакаться. Ее хрупкое тело содрогалось от мучительных всхлипов. Она оплакивала своих умерших родителей, свой потерянный дом, направляясь в незнакомые места с человеком, которого не любила и которому не доверяла.

Наконец она села, шмыгая носом, и вытерла глаза тыльной стороной руки, раздраженно отбрасывая мокрые пряди волос с лица. Черт, где все ее кружевные платки теперь, когда они так нужны?

Взмах белой ткани перед лицом испугал ее, и, вскинув голову, она увидела стоящего около кровати дона Фелипе — он протягивал ей белоснежный носовой платок.

— У вас нет своего чистого носового платка? — спросил он немного скучающим, презрительным тоном. — Если вы собираетесь продолжать постоянно лить слезы, я бы посоветовал вам обзавестись значительным запасом.

Возмущенная его снисходительным тоном и безразличным выражением его темных глаз, Аманда хотела отказаться, но поняла, что это будет выглядеть смешно, и, пробормотав «спасибо», взяла платок. Она вытерла лицо и высморкалась, потом еще раз, стараясь растянуть время. Неужели он всегда выглядит таким элегантным и невозмутимым? Даже после всех этих долгих часов тряски по разбитым дорогам в пыльной, душной карете дон Фелипе сохранил холодный, безукоризненно опрятный вид.

Пока Аманда вытирала слезы, Фелипе подошел к окну, и она украдкой взглянула на него. Дорогой темно-синий сюртук облегал его плечи с идеальной точностью, а бежевые брюки выглядели так, словно их только что выгладили. Манекен, подумала она, и жизни в нем не больше, чем в манекене. Он был слишком совершенным, слишком безупречным и… слишком холодным.

Фелипе обернулся и окинул оценивающим взглядом невесту, улыбаясь легкой улыбкой, которая, впрочем, не коснулась темных глубин его глаз. Глупая, глупая девчонка: плачет, когда ей следует радоваться своему необычайному везению. Как она не понимает — ей удалось то, что не удалось многим: он предпочел жениться на ней, хотя мог выбирать из самых утонченных аристократок Мексики. Не важно, что не она сама нужна ему, а две тысячи акров плодородной техасской земли, которой когда-то владели его предки, земли, принадлежавшей Мексике задолго до того, как этот грубый, неотесанный шотландский иммигрант предъявил свои права на нее. Буэна-Виста — имя, которое богатый мексиканский дон дал этим плодородным акрам еще до того, как мексиканская война отобрала их у дона Фелипе Леона и отдала Техасу, в то время даже не имевшему статуса штата.

Губы Фелипе тронула легкая презрительная усмешка, черные глаза сузились. Его отец, дон Луис, не смог сделать того, что удалось ему, да он и не пытался, хотя поддерживал идею женитьбы одного из своих сыновей на дочери Камерона. Луис был сентиментальным дураком и от всей души радовался, что его крестнице посчастливилось выйти за Стивена Камерона и жить на земле, когда-то принадлежавшей дому Леонов.

Все это больше не имеет никакого значения, размышлял Фелипе, Буэна-Виста снова в собственности семьи Леон. Когда он приедет в асиенду недалеко от Сан-Луис-Потоси, то доведет до конца свои планы тщательно продуманной свадьбой, объявив Аманду Камерон своей женой в глазах матери-церкви. Техасская свадьба необходима, только чтобы удовлетворить Джеймса Камерона и его не слишком сговорчивую племянницу — не скрепи он их узы до прибытия в Мексику, возникло бы слишком много сложностей, помимо очевидного нерасположения девушки. Зато теперь, до того как они доберутся до Каса-де-Леон, будет много долгих ночей — ночей, когда он сможет наслаждаться невестой. Пока дон Фелипе старательно избегал любых препятствий, и, оказавшись в Мексике, он сразу продолжит плести хитроумную сеть интриг, чтобы усилить свое могущество.

Очень удачно, что австрийскому императору Максимилиану понадобились скот и люди — люди с деньгами и желанием бороться против Бенито Хуареса, индейского выскочки, которого некоторые представители богатого правящего класса считали революционером, а простой народ — спасителем. Конечно, Максимилиан всего лишь марионетка, но эта марионетка могла бы стать полезной в умелых руках.

Тишина растянулась в молчаливое ожидание. Почувствовав на себе взгляд холодных темных глаз, Аманда слегка при подняла подбородок, как бы защищаясь. Он действительно собирается запугать ее, превратить в угодливую покорность. «Делать то, что ей прикажут» — не так ли он тогда говорил ее дяде? Очевидно, дон Фелипе Леон-и-Альварес неправильно оценил ее как противника. Хотя и подверженная временами сомнениям и страху, Аманда являлась дочерью своего отца и обладала его шотландским упрямством и гордостью в не меньшей степени, чем огненным темпераментом матери-мексиканки. С таким сочетанием ему будет трудно бороться.

— Мое лицо все еще выглядит неприятно, дон Фелипе? Ее вознаградила вспышка удивления в его глазах, быстро спрятавшихся под полуприкрытыми веками.

— Неприятно? Оно никогда не было неприятным, всего лишь немного пыльным и заплаканным. Уверен, вы все знаете о своей замечательной красоте, Аманда, — Насмешка и нетерпение прозвучали в его сухом тоне, и от невысказанного презрения она почувствовала себя глупой, незначительной безделушкой.

— Мне, конечно, говорили, что я красива, но никогда так небрежно, дон Фелипе.

— О! Я обидел вас? Сожалею, моя дорогая, и обязательно постараюсь исправиться. — Его губы улыбнулись, но черные глаза оставались такими же бесстрастными и настороженными.

Аманда почувствовала неистовое желание убежать от него. Он остановился около кровати и протянул руку, чтобы отвести прядь волос от ее глаз, и это легкое прикосновение заставило ее вздрогнуть.

Дон Фелипе помедлил, затем холодные пальцы повернули ее подбородок так, чтобы она смотрела ему в лицо, и его голос показался ей зловещим.

— Не вырывайся, Аманда. В глазах Техаса ты теперь моя жена, а скоро будешь ею и в глазах Мексики. Ты принадлежишь мне.

— Но я не собственность, дон Фелипе… — Аманда отвернулась и соскользнула с кровати, чувствуя себя уязвимой, когда он вот так возвышался над ней. — Я женщина, жена — но не ваша собственность.

Он рассмеялся сухим, саркастическим смехом.

— Ты ошибаешься, поскольку принадлежишь мне, так же как и твое приданое. По закону, если вы откажетесь выполнять свои брачные клятвы, я имею право бросить вас и все равно сохраню ваше приданое, донья Аманда. — В этом вежливом обращении была подчеркнутая издевка, и она сжала скомканный платок в руках так, что костяшки пальцев побелели.

— Разве я сказала, что не буду выполнять мои брачные обязательства, дон Фелипе? Это дело чести. Я просто попыталась изменить ваше впечатление о себе.

Его широкие плечи приподнялись под идеально скроенным сюртуком, и бархатистый голос отчетливо зазвучал в наэлектризованном от напряжения пространстве между ними:

— О, малышка Аманда — очень привлекательный предмет. Очаровательный предмет с нежными чувствами, как и большинство женщин. — Его рука, лаская, собственническим жестом коснулась ее щеки.

Аманда стояла как статуя, холодная и неподвижная; ее бирюзовые глаза заледенели, когда она почувствовала горячие пальцы на своей бледной коже. Пальцы остановились на ее груди, вырисовывающейся под тонкой тканью дорожного платья, и у нее перехватило дыхание. Это ее брачная ночь, а это ее муж, и она дала ему право владеть ее телом; но, Господи, как же она его ненавидит!

На ненависть, пылающую в ее голубых глазах, Фелипе ответил издевательским смешком.

— Вы знаете, что я могу, не так ли, Аманда? Несмотря на ваши возражения, вы моя жена, моя собственность. — Его влажные медлительные губы нашли впадинку на ее шее.

Аманда содрогнулась, закрыла глаза, и ее руки сжались в кулаки. Ей мучительно захотелось оказаться далеко-далеко, в прошедших летних днях и ночах, наполненных смехом и светлячками, запахом свежескошенного сена и детскими голосами, до того момента как жестокая реальность вторглась в ее беззаботную жизнь. Она лишь смутно осознавала, что Фелипе поднял ее и положил на кровать. Его горячие, лихорадочные поцелуи покрывали ее лицо, шею, потом его губы двинулись вниз, но у нее было странное чувство, что это происходите кем-то другим. Какая-то напряженная часть сознания Аманды дала ей возможность отстраниться от реальности, от осознания того, что мужчина, которого она ненавидит, стягивает ее тщательно подобранные свадебные одежды, как будто это всего лишь яркая бумага, в которую завернут подарок.

Дрожь пронизала ее тело, и нежные веки затрепетали. Она попыталась справиться с отвращением, смутно осознавая предстоящее. Увы, она была более невинна, чем следовало бы, и не знала, как это ужасно, когда мужчина скользит влажными поцелуями по тем частям ее тела, которых не мог касаться никто, или как это унизительно, когда он снимает с нее одежду и она лежит, беззащитная перед его взглядом.

Всхлип поднялся в глубине ее горла, и Аманда прижала руку ко рту, чтобы не дать вырваться протестам, которые могли бы прорваться сквозь ее решимость вытерпеть все. Отвернувшись, она уткнулась головой в подушку.

Фелипе тихонько выругался по-испански. Его ухоженные руки остановились на неподвижном теле под ним, желание исчезало перед лицом ее антипатии. Черт возьми, она его жена, а он весьма привлекательный мужчина! Многие женщины находили его красавцем, а эта девчонка едва может выносить его прикосновения…

Фелипе погрузил руки в густые волосы и повернул ее голову так, что губы Аманды оказались рядом с его губами. Его язык протиснулся между ними в удушающем поцелуе, пытаясь распалить желание. Гнев, раскаленный как горячая лава, заструился по его венам, когда она поперхнулась и уперлась руками в его грудь с тщетным усилием пойманного зверька. Он хотел овладеть ею, покатать ей, что она принадлежит ему, и вдруг ужаснулся, поняв, что тело не помогает его усилиям.

Фелипе был разъярен и унижен и чуть-чуть успокоился, только поняв, что Аманда абсолютно несведуща в том, что произошло. Резким движением он набросил стеганое одеяло на полураздетое тело Аманды и встал на ноги.

Не в силах скрыть облегчение, Аманда молча уставилась на Фелипе, в то время как он, улыбнувшись змеиной улыбкой, холодно пожелал ей спокойной ночи и направился к двери спальни.

Когда дверь за ним закрылась, Аманда услышала, как в замке повернулся ключ, и рухнула на постель, все еще дрожа от пережитого.

Вопросы, на которые не было ответов, кружились в ее мозгу. Она в ловушке, и нет выхода из кошмара, в который превратилась ее жизнь. Или все-таки есть? Возможно, дон Фелипе дал ей именно такой ответ…

Сжимая и разжимая руки, запуская их в спутанные волосы, Аманда мерила шагами свою комнату, обдумывая и отбрасывая разные идеи. Ее воспитали католичкой, как и ее родителей, и это оказалось к лучшему. Джеймс Камерон, убежденный протестант, немедленно занялся обращением своей племянницы, едва став ее опекуном. Аманда не спорила, но и не изменяла своих религиозных убеждений, а просто спокойно уступила, чтобы избежать конфликтов. Теперь она решила, что ее брак, заключенный в протестантской церкви, может считаться недействительным в глазах истинной религии и не будет утвержден католической церковью! Она должна только каким-то образом сбежать и, вернувшись в Буэна-Виста, обратиться к старому мистеру Маккалену, банкиру и давнему другу ее отца. Узнав обо всех обстоятельствах, он непременно поможет ей, и верная Мария тоже будет на ее стороне.

Да, это трудно, и все еще остается опасность потерять Буэна-Виста, но теперь свобода казалась Аманде желанной, как никогда. Где-то по дороге между этим маленьким техасским городком и Рио-Гранде она должна сбежать от дона Фелипе.

Было еще темно, тени всадников прятались на холме над гостиницей в глуши юго-западного Техаса. Они ждали, как птицы ждут свою добычу, спрятавшись в ночи, ждали, что ничего не подозревающие жертвы выйдут из своего убежища. Лошади сонно, переступали ногами, стук копыт заглушала густая трава, покрывающая склон, и слышался только металлический лязг уздечек.

— Тише! — прошипел вожак. — Мы должны использовать преимущество неожиданности! У дона есть вооруженная охрана. Хотя их не так много, как нас, я не хочу рисковать.

— Его эскорту не устоять против людей Эль Леона, Педро! — ответил приглушенный голос. — Мы опытные воины, а они изнеженные…

— Они, может быть, и изнеженные, — резко оборвал его Педро, — но их пули — нет! Мы должны быть осторожны — Эль Леон настаивал, что дон не должен пострадать.

— Возможно, прежде чем его выкупят, мы сможем преподать ему небольшой урок, а, Педро? Он как французы, только хуже! Человек без уважения к своей стране, игрушка этого австрийца, который называет себя нашим императором!

Педро молчал, соглашаясь. Но это будет решать Эль Леон, лев. Странно и довольно забавно, что дон Фелипе Леон станет невольным гостем партизан-хуаристов, которые так долго терроризировали французов, — гостем Эль Леона. Самое смешное, что их имена так похожи. Конечно, никто не знал, кем на самом деле был Эль Леон. Он образован, это Педро мог оценить, и в нем есть еле сдерживаемая ненависть к аристократам, лебезящим перед Максимилианом, в то время как их страну раздирает война. Эль Леон, как лев, убивал быстро и беспощадно, уничтожая солдат Максимилиана везде, где можно.

Но Эль Леон отказывался воевать против женщин и детей. Он не упоминал женщину, которая была с доном Фелипе, и не давал указаний, что с ней сделать. Возможно, Эль Леон не знал, что дон Фелипе недавно женился.

Педро все еще раздумывал, что делать с женой дона, когда в первых лучах рассвета появились обитатели гостиницы. Они не особенно пытались сохранять тишину: эскорт дона Фелипе, очевидно, не ожидал нападения на техасской стороне Рио-Гранде. Только перейдя границу и оказавшись в Мексике, они станут осторожнее, ожидая засады хуаристов. Именно этот элемент внезапности поможет людям Эль Леона одержать победу.