Дочь дыма и костей

6. Угасший ангел

Приятного?

«О да, – ворчала про себя Кэроу тем же вечером, волоча триста фунтов контрабандной слоновой кости вниз по ступеням парижского метро. – Приятно, ничего не скажешь».

Из лавки Бримстоуна Исса выпустила ее через ту же дверь, но очутилась она вовсе не в Праге, а в Париже.

Сколько раз ни проходила она через портал, нервная дрожь не становилась меньше. Дверь вела во множество городов, и Кэроу побывала во всех, иногда по поручению, иногда для удовольствия. Бримстоун отпускал ее рисовать в любую точку мира, если только там не шла война. Когда ей хотелось поесть манго, он открывал дверь в Индию с тем условием, что и ему достанется немного фруктов. Она ходила за покупками на восточные базары, а здесь, в Париже, на блошиных рынках искала мебель для своей квартиры.

Захлопнувшись, дверь уже не вела в лавку. Лавка существовала в другом месте – «кое-где», как думала о нем Кэроу, – и никакие чары не помогали проникнуть туда с этой стороны. Никто не мог силой вломиться в лавку. Пришедшему удавалось лишь войти в обыкновенную дверь, которая вела вовсе не туда, куда он надеялся попасть.

Даже Кэроу наверняка не знала, пожелает ли Бримстоун ее впустить. Порой, сколько бы она ни стучала в дверь, та никак не открывалась. Впрочем, пока он ни разу ее не бросил, и она надеялась, что так будет и в дальнейшем.

На этот раз ей предстояло участвовать в подпольном аукционе на окраине Парижа. Кэроу уже бывала на таких мероприятиях, и они всегда проходили одинаково. Толклись там сплошные отбросы общества: бывшие диктаторы и воры в законе с претензиями на интеллигентность. Оплата, естественно, только наличными. Предметы аукциона – винегрет из краденых музейных экспонатов: рисунок Шагала, высушенный нёбный язычок какого-то обезглавленного святого, комплект бивней взрослого африканского слона.

Вот-вот. Комплект бивней взрослого африканского слона.

Кэроу вздохнула. О цели поездки Бримстоун не упомянул, сказал только, что сама догадается. Так и случилось. Похоже, скандала в общественном транспорте не избежать.

В отличие от других участников аукциона, ее не ждал ни черный лимузин, ни пара здоровяков телохранителей, чтобы носить тяжелый груз. В ее распоряжении были лишь бусики из скаппи да природное обаяние – ни того, ни другого не хватало, чтобы убедить таксиста ехать с открытым багажником, из которого торчат семифутовые слоновьи бивни. Поэтому раздосадованная Кэроу тащила их шесть кварталов до ближайшей станции метро. Уличный музыкант опустил скрипку и, указав на завернутые в холстину и обмотанные скотчем бивни, осведомился:

– Эй, красотка, что там у тебя?

– Любопытные музыканты, – ответила она, не останавливаясь.

Порой дело оборачивалось куда хуже. Бримстоун отправлял ее за зубами в жуткие места. Однажды, получив огнестрельное ранение в Санкт-Петербурге, она спросила:

– Неужели моя жизнь так мало значит для тебя?

Не успел вопрос сорваться с языка, как она пожалела, что задала его. Пусть ее жизнь действительно ничего не стоила, она не хотела, чтобы Бримстоун признался в этом. Вместе с Иссой, Твигой и Ясри он заменил Кэроу семью. Если даже ее считали рабыней, которую не жалко потерять, знать об этом она не желала.

Его ответ не подтвердил, но и не опроверг ее страхи:

– Жизнь? Тело, ты имеешь в виду? Это всего лишь конверт, Кэроу. Твоя душа – другое дело, а ей, насколько мне известно, ничто не угрожает.

– Конверт?

Такая мысль удручала. Кто угодно мог разорвать конверт и вынуть содержимое.

– Мне казалось, ты тоже так считаешь, – продолжил Бримстоун. – Вон как пишешь по нему.

Непонятно, почему Бримстоун не одобрял ее татуировки, ведь первая – глаза на ладонях – была на его совести. По крайней мере, Кэроу так думала, хотя и сомневалась: отвечать на вопросы, даже самые простые, он не любил.

– Ладно, забудь, – ответила Кэроу со страдальческим вздохом. Именно со страдальческим: огнестрельная рана причиняла боль. Но пожаловаться, что Бримстоун столкнул ее лицом к лицу с опасностью неподготовленной, она не могла: восточным единоборствам ее обучали с детства. Сэнсэй объяснил с самого начала, что этим не хвастаются, и друзья были бы весьма удивлены, если бы узнали, что плавность ее движений и грациозная осанка – результат тренировки смертоносных навыков. Впрочем, против огнестрельного оружия карате бессильно – в этом она имела несчастье убедиться.

Вылечилась Кэроу быстро, с помощью жгучей мази и, как она подозревала, колдовства, однако то происшествие поколебало юношеское бесстрашие, и теперь она исполняла поручения с большей осторожностью.

Подошел поезд. Она втащила свою ношу в вагон, стараясь не думать о том, что завернуто в холст, и о жизни, оборвавшейся где-то в Африке. Хотя, возможно, произошло это давно. Кэроу знала: в нынешние времена благодаря браконьерам у слонов редко вырастают бивни такой величины. Убивая самых крупных самцов, они изменили их генофонд. А она была соучастницей кровавого промысла: везла в парижском метро контрабандный товар – части вымирающих животных.

Пока поезд бежал по темным туннелям, она безотрывно смотрела в окно, стараясь гнать эти мысли подальше. Каждый раз, когда они посещали ее, жизнь казалась гнусной и отвратительной.

В прошлом семестре, смастерив крылья, Кэроу придумала себе прозвище «Угасший ангел», и оно вполне ей подходило. Крылья она делала из настоящих перьев, которые позаимствовала у Бримстоуна, – в течение долгих лет их носили ему торговцы. В детстве она играла с ними, пока до нее не дошло, что из-за этих перьев убивали птиц, исчезали целые виды.

Теперь она уже не была так наивна, как та девочка, играющая с перьями на полу в логове дьявола. Однако что делать, она не знала. В этом состояла ее жизнь: колдовство, и стыд, и тайны, и зубы, и глубокая, мучительная пустота внутри.

Кэроу страдала от чувства, что в ней чего-то недостает. Оно преследовало ее всегда и было сродни ощущению, когда что-то забываешь и никак не можешь вспомнить, что именно. Однажды она попыталась описать это чувство Иссе:

– Так бывает, когда зайдешь в кухню и знаешь, что пришла не просто так, но не можешь сообразить зачем.

– У тебя такие ощущения? – нахмурилась Исса.

– Постоянно.

Исса притянула ее к себе и погладила волосы – в то время еще натурального, почти черного цвета, – и сказала не очень убедительно:

– Ничего, милая, пройдет. Постарайся не тревожиться.

Тащить бивни вверх по лестнице в метро было куда труднее, чем вниз, и, добравшись до последней ступеньки, Кэроу утомилась, вспотела и была крайне раздражена. Портал располагался недалеко, в небольшой надворной постройке синагоги. Прямо у двери увлеченно беседовали два раввина: обсуждали какой-то акт вандализма.

– Отлично, – проворчала Кэроу.

Пройдя мимо них, она прислонилась спиной к железным воротам и стала ждать. Наконец они ушли, и Кэроу, приставив бивни к маленькой двери, постучала. Как обычно, стоя у портала в каком-нибудь глухом переулке, она представляла, что ее бросили на произвол судьбы. Иногда Исса подходила не сразу, и Кэроу охватывал страх – а вдруг ее на этот раз не впустят? Забудут о ней, и не на ночь, а навсегда? Если дверь не откроют, она останется совсем одна.

Время шло, дверь все никак не отворялась, и тут Кэроу, устало прислонившаяся к косяку, кое-что заметила. На дверном полотне виднелся большой черный отпечаток ладони. В этом не было бы ничего удивительного, если бы не ощущение, что отпечаток выжгли. При этом он сохранял четкие контуры. Скорее всего, это и был предмет обсуждения раввинов. Кэроу обвела его кончиком пальца, обнаружив, что он словно впечатан в дерево. Ее собственная ладонь легко уместилась внутри. На руке осталась зола. В недоумении Кэроу отряхнула пальцы.

Откуда здесь отпечаток? Может, умело вырезанная метка? Иногда поставщики Бримстоуна оставляли знаки, чтобы упростить себе поиски портала в следующий раз, но такой отпечаток для них слишком сложен: обычно это был лишь мазок краской или нацарапанный ножом крест.

Скрипучая дверь отворилась, и Кэроу вздохнула с облегчением.

– Нормально прошло? – спросила Исса.

Кэроу втащила бивни в переднюю, наклонив, чтобы они прошли в дверной проем.

– А то! – Она прислонила свою поклажу к стене. – Каждый день бы таскалась по Парижу с бивнями – нет ничего приятнее.