Дом там, где сердце

Глава 20

В течение следующих трех месяцев она боролась за спасение урожая картофеля, слух о заболевании которого распростра­нился с ужасающей быстротой и был тут же подхвачен пани­керами. Первые сообщения о заболевании напечатали англий­ские газеты, когда порченый картофель собрали на острове Айлоф-Уайт и в Кенте одиннадцатого августа. Мюйрин узна­ла эту новость несколько дней спустя и обсудила ее с Локлейном однажды вечером, когда они сидели в ее маленькой конторе, а по крыше барабанил дождь.

– У меня плохое предчувствие в связи с этим, – сказала она, показывая Локлейну газету. – Можешь назвать это мо­ими шотландскими предрассудками, но, думаю, это серьезно. Если эта болезнь поразила лучшие земли в Англии, что тогда будет здесь?

– Не знаю. Конечно, это может быть локальная беда. Айлоф-Уайт совсем крошечный, а Кент могли изолировать, чтобы предотвратить распространение, ну, например, не выпускать повозки за пределы поля. Может, эта болезнь сюда и не дойдет. В конце концов, это ведь в сотнях миль от нас, за морем, – пы­тался он ее успокоить.

– Думаю, лучше быть к этому готовым, чем ничего не пред­принимать, а потом придется пережить еще один кризис, когда уже не останется хорошей земли.

– Что ты предлагаешь?

Ничего ей не нравится в последнее время, с досадой поду­мал он.

– Думаю, нам надо купить овса и пшеницы, а еще картофе­ля на семена, репы, моркови и свеклы. Нужно сократить по­требление молока или использовать больше овечьего и козьего молока и заготовить побольше сыра. Понадобится также го­раздо больше рыбы. Зимой ее можно коптить. И я хочу еще раз съездить в Донегол за водорослями. Их можно будет высушить, они очень питательны. Я уже не говорю о мидиях, которые можно будет коптить. А еще давай посмотрим, сможем ли мы недорого купить еще свиней, а мужчины пускай сплавают на острова на озере и поохотятся на диких коз. Они могут поймать несколько самок, а остальных пристрелить. Я слышала, они довольно вкусные. И свиньи, и козы питаются объедками, так что держать их обойдется недорого, если мы будем экономны. А еще давайте построим больше загонов для кроликов и кур. Я хочу, чтобы на охоту пошли лучшие охотники, когда начнет­ся сезон. И не помешало бы достать еще цыплят, гусей и уток.

– А мы не можем просто подождать, пока приплывет «Ан­дромеда»?

– Нет. Она не приплывет сюда еще несколько недель. Если люди запаникуют, цены подскочат.

– А за что мы все это купим? Я думал, мы ограничены в сред­ствах, пока не поступят деньги в конце месяца.

– У меня еще осталось немного от продажи дома в Дублине. У нас есть рулоны шерстяной ткани, из которых я собиралась сшить мужскую и женскую одежду на зиму. Теперь я думаю, что продам их и куплю фланель и немного тяжелого хлопка и посмотрю, сколько денег останется у меня после этого.

Наконец Локлейн сдался.

– Хорошо, я куплю все, что ты перечислила, но все же ду­маю, что ты пессимистично настроена.

– Я знаю, Локлейн, извини. Но с тех самых пор, ну, за последние восемь месяцев, каждый раз, как я начинаю видеть свет в конце тоннеля, что-то обязательно омрачает наше и без того нелегкое положение.

Локлейн притянул ее к себе и нежно поцеловал, убирая с ее виска выбившуюся прядь волос.

– Я верю, что ты права, и сделаю все, как скажешь, дорогая. Но будем надеяться, что это лишь в твоем больном воображении.

Он знал, что она не спит так хорошо, как спала до отъезда в Дублин. И хотя она ничего не говорила о своих кошмарах, даже когда он требовал, чтобы она с ним поделилась, они были достаточно ужасны, чтобы заставить ее кричать во сне и про­сыпаться.

– А если это не воображение? – тихо спросила она, глядя на него.

Локлейн прижал ее к себе, положив подбородок ей на макушку.

– Тогда да поможет нам Господь.

Пятнадцатого октября, в особенно дождливый осенний день» Мюйрин почувствовала, что больше не может выносить эту неопределенность. Собрав всех мужчин у картофельных грядок, от которых, как она заметила, начало распространяться злово­ние, она приказала им копать.

Когда были выкопаны первые клубни, она с облегчением покосилась на Локлейна. Хотя картофель был довольно мелкий, он, кажется, вполне годился в пищу.

– Слава Богу! – вздохнула она, обнимая его, не думая о том, что их кто-то видит.

Локлейн похлопал ее по плечу и снова принялся копать.

Спустя три дня, когда женщины готовили на кухне обед, вдруг поднялся сильный шум, и Мюйрин тотчас прибежала сюда, бросив свои дела.

– Еще вчера они были годные, а теперь смотрите! – кри­чала Шерон.

– Патрик, Марк, сейчас же запрягайте двух коней и езжайте в Эннискиллен. Возьмите все деньги, какие есть в моем сейфе. Купите на них как можно больше риса и кукурузы, скорее! – приказала Мюйрин, глядя на черную гниющую массу, проса­чивающуюся из плетеной корзины на пол.

Локлейн прибежал немного позже, когда, проходя по по­местью, услышал визги и вопли. Он сразу не понял, почему все стоят как окаменевшие.

Мюйрин молча показала ему расползающуюся массу, а Ло­клейн все еще непонимающе таращился на нее.

– Что, черт возьми, это такое? – изумился он.

– Наша картошка.

– О нет, Господи, нет! – Локлейн провел рукой по волосам, в ужасе глядя на то, как все, о чем он мечтал, идет прахом.

Мюйрин покачала головой, выпрямилась и властно окинула комнату взглядом.

– Ладно, а теперь все – на картофельную плантацию, сейчас же! Мужчины будут копать, а женщины – складывать карто­фель в корзины. И достаньте все ножи, хорошо, Брона? Шерон, освободите все кастрюли, имеющиеся в доме, все лохани для стирки. Нужно выкопать весь картофель и разрезать каждый пополам. Всю хорошую картошку мы сразу же сварим. Надеюсь, ею можно будет питаться несколько дней. Бог знает, что с ней будет, если мы оставим ее в земле. Всю остальную складывай­те в лохани для стирки. Мы сварим ее и получим крахмал, ко­торый можно будет продать в Эннискиллене.

Все продолжали стоять, молча уставившись в пол, пока Мюй­рин не прикрикнула нетерпеливо:

– Давайте же, не стойте! Нельзя терять ни минуты! Мюйрин потянулась за ножом, стремительно вышла из кухни и отправилась выполнять эту невеселую работу. Первую лопату она подняла сама – ее чуть не стошнило от ужасного запаха – и стала протыкать картофель ножом. Через некоторое время к ней присоединился Локлейн и, не сказав ни слова, взял в руки лопату.

Вскоре подошли и остальные и стали копать картофель, ре­зать, складывать в корзины и относить на кухню. Спасти уда­лось лишь восьмую часть урожая, но даже Мюйрин не была уверена, что эти овощи съедобны.

Она бросила в кипящую воду много соли и попробовала варево.

– Вроде все в порядке, но главное – не переварить. Нужно будет ее кипятить каждый раз, пока мы ее не доедим. Сейчас каждый получит по одной порции, но не больше. Если этот картофель уже заражен, не хватало нам еще и отравиться.

Локлейн согласился с Мюйрин и наблюдал за тем, как по­дают обед. Это был тоскливый обед, все ели молча и торопливо, зная, что нужно поскорее возвращаться к невеселой работе.

Когда почти все ушли, она сказала Локлейну:

– Мы жалуемся, что та небольшая часть, которую нам удалось спасти, будет выдаваться по порциям в похлебке. А ведь следует благодарить Бога, что хоть что-то удалось спасти. Надеюсь, что мы приготовили достаточно про запас и что удастся отложить еще. А иначе нам предстоит очень нелегкая зима.

Мюйрин пошла в кладовые, чтобы посмотреть, чем они рас­полагают.

– Я знаю, что ты скажешь. Скоро приплывет «Андромеда». Но у них, скорее всего, та же беда. И кроме того, скоро они пре­кратят плавать, ведь начнется зима. Хорошо, если они сделают еще один рейс. Думаю, не стоит быть уверенными в том, что они помогут нам и в этом году. Да еще и бури участились в по­следнее время. Так что пора думать, как теперь выходить из положения. Если выдавать еду по порциям, как сейчас, как дол­го мы протянем?

Локлейн достал маленькую карманную записную книжку и стал быстро записывать какие-то цифры. «У нас еще есть лук, свекла и редька. Если у нас будет овес, рис и кукуруза…»

– Нам нужно позаботиться о молоке и о яйцах. И хоть я вы­платила все долги по закладной и даже немного больше, нам все еще нужно выплачивать часть суммы каждый месяц. Перед каким же ужасным выбором я поставлена! Если мы будем есть, то потеряем Барнакиллу. Если же сохраним Барнакиллу, всем придется голодать.

– Я не знаю, что тебе ответить, Мюйрин, – прошептал Ло­клейн, пытаясь побороть подкатывающую к горлу тошноту.

Это конец, сомнений нет. Любая здравомыслящая женщина смотала бы удочки и сбежала. Мюйрин здесь больше ничего не держало. Все это был просто сон. Он солгал ей, заманил ее сюда, заставил поверить, что сможет вернуть Барнакилле ее былую славу и те безоблачные дни, которые он помнил еще с детства.

Его безумие, амбициозность и желание обладать любимой женщиной привело к тому, что все оказались ни с чем, думал он.

Мюйрин прочла по его лицу, что он испытывает сейчас, и мол­ча обняла, черпая в нем силу, а он возвышался над ней, обняв так, словно больше никогда не отпустит.

Но он обязан был ее отпустить. Не мог же он позволить ей голодать. Он вспомнил все, что слышал от сестры об ужасных событиях тысяча восемьсот сорок первого года. Было немыс­лимо подвергать подобным испытаниям Мюйрин.

– По крайней мере, ты попыталась что-то предпринять. Мы купили продуктов про запас, – мягко проговорил он, отчаян­но пытаясь уверить себя и ее, что у них все получится.

– Пожалуйста, Локлейн, не надо. Ничего не говори сейчас. Мне нужно, чтобы ты обнимал меня, любил меня, – просто­нала она, пытаясь забыть о кошмаре с черной картошкой.

– Но сюда в любой момент могут зайти Шерон и Брона, – он удивленно посмотрел на нее.

– И это будет ужасно, да? Что кто-то увидит нас, подумает, что мы вместе? – отрезала она.

– Но твоя репутация!..

– Не лги! Дело совсем не в этом! – бросила она упрек. – Я видела, как ты на меня смотрел, когда я обняла тебя. Ты меня стыдишься. И я не могу тебя винить. Я ведь просто неудачница, не правда ли?

Локлейн смотрел на нее в полном недоумении.

– Как ты можешь так говорить после всего, чего достиг­ла! – взорвался он. – Ты сделала все возможное, чтобы восстановить Барнакиллу, чтобы помочь этим людям, да что там, ты просто творила чудеса! Ты не Бог. И я тоже. Думаешь, если бы я им был, я позволил бы, чтобы все это случилось? Как ты думаешь, что я чувствую, когда вижу, какие ты приносишь жерт­вы, как страдаешь и работаешь как рабыня день и ночь, отка­зывая себе даже в сне, если только я не приду и не отвлеку тебя на несколько часов бездумного забвения?

Мюйрин судорожно вздохнула.

– Так вот что ты думаешь? – воскликнула она, чувствуя отвращение.

– Прости, мне не следовало этого говорить, – он потянул­ся к ней.

Она стремительно вышла из кладовой и направилась в кон­тору.

Локлейн выбежал за ней, умоляюще выкрикивая:

– Я не хотел!

Мюйрин села на стул совершенно разбитая и подперла го­лову руками. Она могла бы стерпеть что угодно, но слова Локлейна – этого она уже не могла вынести.

– Ну, пожалуйста, Мюйрин, прости меня. Я не хотел тебя обидеть. Я просто злюсь на себя за то, что ничем не могу по­мочь, – твердил он, беспокойно вышагивая по комнате.

Наконец она подняла взгляд.

– Тогда зачем ты назвал время, которое мы проводим вме­сте, бездумным забвением? Я просила тебя быть честным со мной, когда приехала в январе. Теперь мне трудно считать тебя таковым.

– Ну хорошо, Мюйрин, ты хочешь правды, так получи ее. Когда я с тобой, я никогда не знаю, на каком я свете, не знаю, что ты собираешься делать дальше. То ты теплая и любящая, а в следующий миг все обрываешь и не подпускаешь меня к себе несколько недель. Ты никогда не говоришь со мной о том, что на самом деле важно, – о смерти Августина, о поездке в Дублин. А тут еще, кроме постоянных разгадок того, что творится в твоей душе, приходится изо дня в день переживать одну беду за дру­гой. Так вот, если ты хочешь правды, она простая и ясная. Я в панике. Я все время боюсь. Я уверен, что однажды проснусь и окажусь в страшной реальности, к которой пришел сам, и больше ничего не смогу в ней контролировать. Что же даль­ше? – Она смотрела на него с болью и сочувствием. – Я хочу, чтобы всем было хорошо, но не нахожу выхода. Мы с тобой буквально рука об руку шли день за днем и ночь за ночью, ни­когда не зная, что ожидает нас за поворотом и будет ли у нас кусок хлеба в следующий раз. Я чувствую, что разочаровал тебя. Я не должен был привозить тебя сюда. Одна часть меня говорит мне, что мы преодолеем все невзгоды, если будем вместе. Дру­гая же часть кричит, что нужно остановиться сейчас, разойтись, пока не поздно, – признался он. Он глубоко вздохнул. – Но если мы это сделаем, то оставим в беде всех этих людей. А это­го я тоже не могу допустить. Да, это ты предложила взять их к себе от полковника Лоури и мистера Коула, но моя обязан­ность как управляющего разделить эту ношу с тобой. Думаю, что мы оба выдохлись. Может быть, пришел твой час продать Барнакиллу и уехать домой.

– И ты можешь говорить об этом совершенно серьезно по­сле всего, что мы пережили? – ошеломленно спросила она.

И хотя он знал, что лжет, он продолжал, не позволяя себе признаться, что любит ее. Продолжал, потому что собрался убедить ее поехать домой, прежде чем она окончательно по­терпит крах.

– Я не могу доверять ни себе, ни тебе, Мюйрин. Прости. В тебе как будто живут два разных человека – один жесткий и прак­тичный, а другой – мягкий, теплый и податливый. Я чувствую, что мы не исчерпали себя как любовники, потому что я боялся. Я цеплялся за тебя, как утопающий за плывущие обломки. Я ухва­тился за тебя, пытаясь остановить кружащийся в водовороте мир, в надежде остаться на плаву. Прости, если это будет озна­чать, что я тебя использовал. Возможно, ты тоже меня зачем-то использовала. Но ты-то знаешь, что когда-нибудь это закон­чится. Счастье, что ты уже не ребенок. То, как я вел себя с тобой, было неправильно, но я не мог иначе. Я знаю, это не оправда­ние, как и если я скажу, что для того, чтобы чувствовать себя в здравом уме, мне нужно было освобождение, которое я нашел в тебе. Однако у меня есть какая-то совесть, какое-то достоин­ство. Все кончено. Я больше не могу быть таким эгоистом. Тем более после всего, что ты пыталась для всех нас сделать.

– Что ты хочешь этим сказать? Что ты покидаешь Барнакиллу? Что ты бросаешь меня? – сквозь слезы спросила Мюйрин.

– Я хочу сказать, для твоей же пользы, Мюйрин, все конче­но. Продавай эту старую груду булыжников и уезжай. Просто уезжай!

Мюйрин поразили эти слова. Конечно, урожай картофеля пропал, но как он смел подумать, что она так легко сдастся? Злость закипала в ней, и неожиданно проявилась беспощадность, о которой она его предупреждала.

Она поднялась со стула и встала перед ним.

– Простите, мистер Роше, но я вовсе не согласна с вашими прогнозами. Не уродился только картофель. В остальном же мы держимся. Я не сдамся, даже силам природы. Я отказываюсь отдавать Барнакиллу без боя. Я говорила вам, что сделаю все, лишь бы сохранить ее. Вам не известна и половина того, что я сделала, чтобы обеспечить всем нам крышу над головой! – сказала она, и непролитые слезы блеснули в ее глазах. – Вы дали мне обещание, еще когда я нанимала вас в январе, и я на­стаиваю, чтобы вы его сдержали. С тех пор мы каждый день работали рука об руку. И я не намерена позволить вам нару­шить это обещание. Вы поклялись, что никогда не оставите меня, пока нужны мне. Я напоминаю вам о вашем обещании – нет, настаиваю, чтобы вы сдержали слово.

Локлейн угрюмо взглянул на нее и отвернулся к огню, чтобы скрыть выражение лица.

– Да, я обещал вам это, Мюйрин. Но я думал, мы говорим о том, что пойдет вам на пользу. Остаться здесь, в Барнакилле, не может быть хорошо для вас. Если мы останемся любовни­ками, вам тоже не будет хорошо. В конце концов вы просто устанете от меня, почувствуете раздражение, ведь я ваш на­емный работник.

– Я полагала, вы меня лучше знаете! – Ее захлестнула оби­да за то, что он недостаточно верит в ее любовь к нему. – Так в этом и есть моя выгода. Это мой дом, и никто, ничто не за­ставит меня покинуть его! – Затем ее голос смягчился, и она окинула его долгим взглядом. – Пожалуйста, Локлейн, ну по­жалуйста, не бросай меня сейчас.

Локлейн принялся утешать ее, а когда она начала мучитель­но всхлипывать, крепко прижал к себе и отвел в спальню.

Он сел у изголовья кровати и мягко поцеловал ее в висок, когда она положила голову ему на грудь.

– Отдыхай, дорогая. Сегодня был очень тяжелый день для всех нас. Пожалуйста, успокойся. Нет никакой необходимости решать все прямо сейчас.

Локлейн старался, чтобы его прикосновения оставались лег­кими и успокаивающими, но пока она рыдала у него на груди, он перевернул ее на спину и начал целовать места, куда стека­ли ее слезинки. Скоро ее всхлипывания стихли и она начала мягко постанывать.

Время остановилось для них двоих, когда он снимал с нее одежду и поглаживал ее, пока не почувствовал, что она дрожит. Затем он ощутил ее нежные и страстные движения и наконец, не в силах больше сдерживаться, снял с себя брюки. Она до­стигла высшей точки наслаждения, едва они успели слиться в одно целое, и их страсть была такой жаркой и непреодолимой, что ему казалось, будто его душа отделилась от тела.

Несмотря на настойчивые попытки заставить Мюйрин принять его предложение, он знал, что не перенесет, если она с ним со­гласится. Как он мог от всего этого отказаться? Ведь это все равно что перестать дышать. Он желал Мюйрин так сильно, что едва сдерживался, когда находился рядом с ней.

Она думает, что он ее стыдится? Но это же абсурд. Он очень хотел сказать ей, что любит ее. Только страх, что она посмеется над ним или расценит его признание как попытку убедить ее остаться, даже если это совсем не в ее интересах, удерживал его от этого.

Локлейн резко перевернулся на спину и глубоко вздохнул. Мюйрин прижалась к нему, целуя в губы, и прислонилась щекой к его щеке.

– Ну пожалуйста, Локлейн, давай больше не будем спорить. Я так устала, – призналась она.

– Я знаю, любовь моя, я знаю. Я тоже устал, – вздохнул он, крепко прижимая ее к себе.

– Ты ведь меня не бросишь, правда? – осторожно спро­сила она.

– Нет, никогда. Я дал тебе слово, Мюйрин. Пусть даже я и наговорил много глупостей в свое время, я не собираюсь забирать свои слова обратно, – твердо сказал он и почувствовал, будто камень свалился у него с плеч.

Теперь она хотела его. Это было очевидно из ее поцелуев, из того, как она открывалась ему, словно утренняя глория, что ищет солнечного тепла.

Наслаждайся этим, пока оно есть, Локлейн, посоветовал он сам себе. И больше никаких переживаний о будущем. Есть толь­ко «здесь» и «сейчас».

Мюйрин покрепче прижалась к нему и молилась только об одном: сделай так, чтобы всего один день он любил ее так, как любит его она. И при чем здесь ее происхождение, разве оно может стать для них непреодолимым препятствием? Ей было все равно, что скажут люди. Ей просто хотелось быть с люби­мым человеком.

Локлейн советовал ей ехать домой, но она знала: это лишь потому, что он за нее волновался. Конечно, это значит, что он, по крайней мере, беспокоится за нее, разве не так? Этой ночью они хорошенько отдохнут, а утром вместе встретят будущее. r Локлейн сонно закрыл глаза и поклялся, что перестанет срав­нивать Мюйрин с Тарой. Мюйрин не сбежит. Она никогда ни от чего не сбегала. Они совсем разные, эти две женщины, на­помнил он себе, и начал думать о прекрасной девушке с амети­стовыми глазами и волосами цвета воронова крыла, которая свернулась в шелковый кокон тепла и нежности, которой он никогда раньше не ведал.