Дорога, ведущая вдаль

Дорога, ведущая вдаль

Иногда нужно помолчать, чтобы тебя услышали. И исчезнуть, чтобы тебя заметили. Продолжение истории Владимира Семёновича и Владимира Александровича

Часть 1

«Взрыв произошёл в минувшую среду в шестнадцать десять по местному времени на пересечении улиц Мира и Гоголя. Самодельное взрывное устройство (СВУ), эквивалентное двумстам граммам тротила, находившееся в сумке тридцатилетнего Михаила Муратова, взорвалось неподалеку от входа в здание офисного центра города. В результате взрыва Михаил получил множественные осколочные ранения. Тип взрывного устройства ещё не определён. Часть материалов, изъятых на месте взрыва, направлена на экспертизу. Также на месте полицейскими изъяты пистолет ТТ и около сорока тысяч американских долларов. Есть очевидцы, которые утверждают, что во время приезда бригады „скорой помощи“ Михаил был жив и даже пытался дотянуться до пистолета ТТ. Президент компании, расположенной в этом здании, не пострадал. Следователи выясняют, что общего между компанией и тридцатилетним Михаилом».

«По данным работников пресс-службы, Михаил умер по дороге в больницу. Поэтому выяснить причины взрыва и конкретную цель не представляется возможным».

Вот с такими материалами на первой полосе вышли все местные газеты на следующий день после происшествия.

***

Оксана работала. Вот уже полгода как.

Бабушка с правнуками справлялась. Да и слишком шебутными их назвать было никак нельзя. Спокойные дети. Олежка помогал, как мог. Старшего брата малышня слушалась беспрекословно. На работу Оксану устроила мама.

Вот тот вариант, что и отказаться — не откажешься, и чувствуешь себя каждый день не в своей тарелке. Короче, работала Ксюша офис менеджером у собственного отчима.

Он тоже поначалу не очень доволен был. Но. Потом ему понравилось. Ксюша старалась, нареканий к ней не было, вникала во всё быстро, да и работа спорилась у неё в руках. Что ещё надо? Конечно, некоторые свои связи пришлось оборвать, а некоторые законспирировать, но уже через пару недель он понял, что не стукач его падчерица, да и вообще его личная жизнь ей без надобности. Даже жалость какая-то к ней появилась, зря он невзлюбил её когда-то. Но прошедшего не вернёшь. Их сын с Викторией уже практически взрослый. Студент. Учиться отпрыска отправили за бугор. Там образование что надо. Не то, что здесь. Вон Оксана — получила диплом, а на работу заочницу по полученной специальности никто брать не торопится.

Таким образом, для жены он разыграл благодетеля, устроив падчерицу. Намекнул, чтоб не забывала о его благородстве. О том, что о её дочери в итоге именно он позаботился, а не Виктория.

Эта среда не отличалась ни от одного другого дня. Утром было совещание акционеров, затем встреча «без галстуков» с тремя из них. Говорили долго, решали, спорили.

Оксана чай подавала, печатала, сводки делала информационные. Обеденный перерыв прошёл в работе, а потому, когда всё было закончено и коллеги ушли, главный решил отпустить девушку на час раньше, да и сам домой засобирался.

Вышли они из офисного центра вместе. Он в машину подъехавшую сел, а Оксана тем временем с лестницы спускалась — и тут этот взрыв.

Ни охранник, ни пешеходы, просто идущие по улице, ни Оксана, на глазах у которой всё и произошло, не поняли сначала ничего. Только услышали этот ужасный громкий звук. А затем увидели деньги, летящие в воздухе и не просто деньги, а американские доллары. Много, очень много.

Вот так человека, лежащего на асфальте и истекающего кровью, заметили самым последним.

Кисти правой руки у него не было. Культя закопчена, из неё торчали отломки костей и обрывки сухожилий, на коже по краям — разрывы. Правая нога неестественно вывернутая, явно сломанная, находилась просто сбоку от огромной кровоточащей дырки в нижней части живота.

Оксана замерла и смотрела, не отрывая взгляд, в его сторону. Человек был жив, он стонал, матерился и даже пытался левой рукой дотянуться до лежащего рядом с ним пистолета.

Настоящего пистолета.

Прошли считанные минуты, как появился наряд полиции. Двое полицейских разгоняли любопытных прохожих, как мухи на мёд слетавшихся к лежащему мужчине. При этом никто не вызывал «скорую помощь» и никто не пытался помочь.

Оксана понимала, что надо оказать какую-то помощь, надо хотя бы достать телефон и вызвать медиков. Он же жив, всё ещё жив, несмотря на отсутствие почти половины туловища. Может быть…

Но это были только мысли, руки не слушались, и никакой телефон из сумочки она вытащить не могла. Оксана продолжала стоять на крыльце, видеть и слышать. Даже сдвинуться с места просто не получалась. Она приросла к тому месту, на котором стояла.

А полицейский с телефоном в руке спрашивал пострадавшего, к кому тот шёл и кого собирался убить. Он задавал свои вопросы и пинал ногу, лежащую рядом с телом. Мужчина стонал и матерился, а кровь текла, образуя лужу около тела, ручейком пробиралась к ливневой канализации. Полицейский кричал, требуя ответов.

Наконец подъехала машина «скорой помощи». То, что осталось от человека, погрузили на носилки, и машина, включив сирену и сигнальные огни, на высокой скорости скрылась за поворотом следующего квартала.

Почему-то хотелось орать, но она не могла произнести ни звука.

— Женщина, вы видели, что здесь произошло?

Оксана с трудом поняла, что полицейский обращается к ней.

— Да у кого ты спрашиваешь, посмотри, она в шоке.

Второй подошедший хотел взять её сумочку. Она не отдала. Охранник, хорошо знавший её в лицо, вынес воды с какими-то каплями.

— Ребята, шок у неё. Да погодите вы. Видела она то же, что и я. Работает она здесь.

Вода с каплями помогла. Оксана очнулась, но потекли слёзы, началась истерика. Полицейский записал её данные и попросил не уезжать из города, так как она является очевидцем.

С тем её отпустили.

Было безумно страшно. Настолько, что сердце заходилось в бешеном ритме и, казалось, вот-вот выскочит. Мужчина так и стоял перед глазами: с лежащим рядом пистолетом, с дождём из долларовых купюр, с развороченным телом. А в голове звучал его голос и его стоны.

Она шла в единственно спасительное место, вернее, к единственному человеку, который смог бы её защитить, рядом с которым её кошмар исчезнет. Она всхлипывала, вытирала катившиеся слёзы бумажным платочком, сминала один и доставала другой. Дамская сумочка наполнялась этими смятыми салфетками, только слёзы не иссякали.

Позади осталось новое, пару лет назад отстроенное здание больницы скорой помощи. Она подумала, что именно сюда отвезли того мужчину, сейчас ему помощь оказывают. Он ведь жив был. Она точно видела, что жив.

Может быть, выживет.

О причинах произошедшего не думалось. Думалось о жертве. Она была уверена, что жертва — именно тот мужчина. Раз пострадал он, то он и жертва. Только вот почему пострадал? Неужели это взрыв? А что взорвалось? И все эти деньги. Она подумала про деньги, и ей даже не поверилось, что все они настоящие.

А затем в голову пришёл отчим. Куда он делся? Он сел в мерседес-джип с водителем и… Она не помнила, как он отъехал от здания, и не помнила стоявшую машину. Что память делает с человеком? Обрывки, несвязанные воспоминаний оставляет вместо целостной картины.

Ужасно обрадовалась, увидев здание бюро судебной медицины. Подошла к воротам — закрыты, подёргала ручку калитки - тот же результат.

Оксана ничего не понимала. Всегда открыты ворота, а калитка — так уж подавно.

Почему сейчас?

Обошла здание бюро и поднялась по лестнице в помещение для освидетельствования живых лиц. Но и туда её не пустили. Двое полицейских в форме поинтересовались, что она здесь делает. Все её рассказы о муже-сотруднике не возымели никакого эффекта.

Она снова оказалась на улице.

Страх не проходил, нет. Он почему-то нарастал.

Достала смартфон и нажала вызов Володи. Из открытого окна второго этажа раздался ответный звонок, только никто не ответил. Она сложила руки у рта в виде рупора и закричала. Так когда-то в детстве они звали друзей гулять на улицу.

— Вова! Володя!

Голос показался ей слишком слабым, но в окне появилась молоденькая девушка в белом халате.

— Вы кого кричите?

— Володю, ой, Владимира Александровича Завьялова.

— Вы ему кто?

— Жена.

— Он занят. Езжайте домой, я даже то, что вы здесь, передать не могу. Извините.

— Спасибо, — вот и всё, что Оксана смогла произнести.

А потом она побрела в сторону дома.

Часть 2

Июль стоял невероятно жаркий, аж до сорока поднимался днём столбик термометра.

Конечно, на кондиционерах в бюро сэкономили. Открытые окна не спасали, но создавали иллюзию поступления свежего воздуха, обогащённого пылью и выхлопами автомобилей, которые оседали на оптике.

За день приходилось несколько раз протирать незащищённые от пыли части микроскопов, что сильно затрудняло и замедляло работу.

А ещё забилась где-то канализация. Это вообще напоминало стихийное бедствие. Канализация была одна с больницей скорой медицинской помощи, и всё сливалось именно туда. А вот застревало это всё на уровне бюро, которое тоже привносило в стоки свою лепту. Запах стоял такой, что хоть стой, хоть падай. В секционном зале и то гораздо приятней пахло. И всё это тоже несло в кабинет через открытые окна.

Кроме этих неудобств возникло ещё одно — дали нового сотрудника, ещё одного врача. Конечно, оба Вовы этому факту очень бы обрадовались, но «бы», как всегда, оказалось решающим. Ставку, призванную разгрузить хоть немного единственных на весь город экспертов преподнесли вместе с новым сотрудником — сотрудницей, молоденькой девочкой, только что получившей диплом и даже не прошедшей интернатуру. То есть обладательницей клинического мышления, стремящегося к нулю.

Годы учёбы врача врачом не делают. Они только закладывают основы знаний. Врача делает практика. Время, когда снова приходится зарываться в учебники, которые на первый взгляд знаешь назубок. Когда мыслишь, и анализируешь, и понимаешь, и несёшь ответственность за жизнь человека. Наверное, самое главное и есть — ответственность за жизнь.

А им подсунули… ну, то, что подсунули. К тому же девочка должна пройти специализацию первичную не меньше полугода, а затем дополнительно специализацию по судебной медицине ещё пару месяцев. Таким образом, они её в ближайший год увидят вряд ли. А если и увидят, то толку с неё будет как с козла молока.

В своих прогнозах Вовы ошиблись. Но…

Девочка прибыла по месту распределения сразу после получения диплома, а первичная специализация по патологической анатомии начиналась лишь в январе. То есть это чудо природное двадцати трёх лет от роду будет компостировать им мозги июль, август, сентябрь и так далее.

Это же полный швах. Но это начало всех неурядиц.

Её стол организовался в их рабочем кабинете, откуда очень прагматичное начальство, только из чувства заботы о своих сотрудниках, вынесло диван.

Они столько о ней говорили и столько сплетен выслушали, что когда это нечто вошло в их кабинет, то растерялись оба.

А дело было так. Таня Луговских пришла в свой первый день работы пораньше. Чтобы осмотреться, наверное. Волновалась девочка страшно. Ей расписали тех, с кем она будет работать, а именно двух Вов, как неких безжалостных монстров. Акул зубастых, но профессионалов своего дела. И ещё добавили, что пощады от них ждать не приходится.

Пришла Таня почти к семи утра в среду. В здание бюро её не пустили. Велели ждать Владимира Семёновича.

Ждала около часа. Перенервничала, извелась, а поскольку в глаза его никогда не видела, то просто не заметила и пропустила. Мужчина-то он просто мужчина, ну, немного за сорок. А так ничего особенного. Владимира Александровича она бы тоже не заметила, но он обратил внимание на девочку на проходной сам.

— Девушка, вы к кому и по какому вопросу?

— Я К Владимиру Семёновичу, я на работу.

— А! Так вы и есть наш подарок! Владимир Александрович Завьялов, разрешите представиться. А Владимир Семёнович уже у себя, он звонил мне из бюро.

— Таня я.

— А по отчеству? Тимофеич, почему Семёныча не остановил? — обратился он к охраннику.

— Так с молодухой посидеть-то приятно, — ответил, подмигнув, Тимофеевич.

Володя усмехнулся и, забрав с собой новую сотрудницу, прошёл к себе в кабинет. По дороге взял журнал регистрации и подробно объяснил, куда надо смотреть и что читать в первую очередь.

Затем с Семёнычем вместе поили её чаем, расспрашивали за жизнь и наконец взяли на вскрытие. Девочку тошнило.

Она даже до конца вскрытия не достояла. Сослалась на плохое самочувствие и покинула секционный зал.

На том розовые мечты об облегчении работы закончились. Таня работать явно не собиралась. Перекантуется до специализации, потом в декрет уйдёт, затем три года отсидит дома и уволится. Потому что такой собачьей работы ни одна девочка не выдержит. Пришла перебиться, а если учесть, что она оказалась племянницей проректора, то всё вообще встало на свои места.

Настроение у Вов упало. Они молча писали протоколы, только иногда переглядываясь друг с другом. Рабочий день плавно подходил к концу, когда во двор вьехала карета «скорой помощи». А вслед за ней чуть ли не гарнизон ОМОНа пожаловал. Все входы и выходы из бюро перекрыла полиция, а в секционный зал внесли останки умершего во время транспортировки Михаила Муратова.

Естественно, до вскрытия экспертов из здания бюро не выпустили.

Вернулся домой Володя около полуночи. Дети спали, но вместо жены его встретила Мария Юрьевна.

— Ужинать будешь?

— Буду, устал, как собака.

— Вов, ты с Оксаной поговори. Она не спит. Я пока разогрею.

— Что случилось?

Ответ он не дождался, сразу направился в спальню. Оксана лежала на кровати, свернувшись клубочком, и иногда всхлипывала.

— Ксю, что случилось?

— Вова, — она забралась к нему на колени и прижалась крепко-крепко. — Вова, он взорвался метрах в шести от меня, представляешь, человек взорвался. Я к тебе, а там не пускают, я домой почти пешком пришла. У меня брызги крови на платье, понимаешь?

Он прижал её к себе ещё крепче, ей было больно, но страх стал отступать.

— Вова, его в больницу увезли, но он ведь не выживет? Там от человека только чуть-чуть осталось.

— Я знаю, Ксю! Он умер. Забудь.

— Как? Ты можешь забыть?

— Я же забываю. Ты думаешь, что я такого не видел никогда?

— И ты не забываешь. Только как живёшь с этим?

— Я не с этим, я с тобой живу, с детьми. Ты ела?

— Нет. Мне не хочется.

— Пойдём вместе поедим. Мне без тебя тоже не хочется.

Он заставил её поесть, потом спрашивал про детей у Марии Юрьевны. Та всё понимала и с таким азартом рассказывала про приключения в песочнице, что Оксана улыбалась.

Затем легли спать, он уснул быстро, а Оксана так и не сомкнула глаз.

Утром она не знала, как ей быть. Идти на работу в то здание она не могла. Вот не могла и всё. Но позвонила мама и сказала, что отчим Оксаны срочно вылетел в Лондон, а в офисе кто-то должен быть, а потому дочь должна работать. Так её муж велел.

Часть 3

Всю дорогу на работу Оксана молчала. О чём она думала, сказать было сложно, но думала. Володя тоже ничего не говорил. Потому что злился.

Злился с самого первого дня её работы на отчима. Он был против, но мама оказалась убедительней. Володя не знал, о чём они говорили, и не знал, какие аргументы приводила тёща, но Оксана приняла решение. А вот решение жены Володя уважал.

С этим пришлось просто смириться. В конце концов, она её мама.

Мария Юрьевна тоже не понимала этих «высоких отношений». Да и понять не могла. Она видела всё со своей колокольни. Но повлиять на отношения матери и дочери было не в её силах, да она и не хотела. В этом вопросе никто не мог воздействовать. Оксана любила мать. Любила скорей вопреки, чем за что-то. А та появлялась, когда ей было что-то нужно от дочери, потом, получив своё, исчезала. Она ни разу не принесла гостинцев внукам, она не поздравляла их с днями рождения. Она не разговаривала с Володей от слова «совсем». С Марией Юрьевной здоровалась, спрашивала о самочувствии и удовлетворялась ответом: «Всё нормально!»

Её муж не проявлял вообще никакой активности. Для него падчерицы и не существовало вовсе, до того момента, как она стала его личным секретарём.

Володя собирался узнать, что за птица, муж его тёщи. Но так не хотелось лезть в дерьмо. Да и что это даст? Что он скажет Оксане: «твой отчим такой, сякой да разэтакий!»? Что это изменит? Отчим был причиной полного выселения Оксаны из дома матери.

На её содержание у бабушки он копейки не давал. Да и это не Володины проблемы. Он и не знал бы о них, но ему рассказала Мария Юрьевна. В один из дней, после разговора с сыном по телефону. Она жутко переживала из-за разрыва с единственным сыном.

Всё вспоминала Булгакова: «Люди как люди. Любят деньги, но ведь это всегда было… Человечество любит деньги, из чего бы те ни были сделаны, из кожи ли, из бумаги ли, из бронзы или золота. Ну, легкомысленны… ну, что ж… обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…». Вот такой и была истинная конфликтная ситуация в их семье.

Оксанин отец считал, что зарабатывает недостаточно, ему бы свою семью содержать. Он был уверен, что Виктория, выйдя замуж за состоятельного человека, должна обеспечить дочь, которая и так живёт у его матери.

Виктория Сергеевна полагала, что не вправе просить у мужа деньги для дочери и бывшей свекрови. Результат очевиден. Мария Юрьевна растила Оксану сама, как могла и на что могла. Она старалась не ссориться ни с сыном, ни с бывшей снохой. Они же родители внучки. Не дай бог с ней что случится, так кто, кроме родителей, об Оксане позаботится.

Она ошибалась. Поняла поздно. Сыну была нужна только его часть наследства. Он считал себя обделённым любовью и заботой матери, которые она не ему дарила, а его собственной дочери. А сноха, как была по жизни стрекозой, так и осталась.

Но, на счастье Марии Юрьевны, внучка, в конце концов, устроила свою жизнь. И бабушка с превеликим удовольствием помогала растить правнуков. И к Володе относилась идеально. Он платил ей тем же. За почти семь лет жизни под одной крышей ни одного конфликта.

***

Приехали.

Володя припарковал машину у обочины и вышел вместе с женой.

— Вов, ты меня до приёмной провожать будешь?

— Да, до приёмной и саму приёмную осмотрю. А вечером заберу оттуда же. Никуда не выходи, даже на обед в магазин.

— Слушаюсь, гражданин начальник.

Она пыталась изобразить хорошее настроение и даже пошутить. Получалось плохо. Но улыбнулся, подыгрывая ей. Проследил за её взглядом. Конечно, она смотрела туда, где вчера был тот, кто взорвался. Кровь смыли не полностью, и на граните стены остались брызги и потёки.

Володя понимал, что сейчас проводит Оксану и осмотрится на месте, надо понять, что это было. Хотя бы для того, чтобы оценить степень опасности для собственной жены.

Выпил кофе вместе с ней в приёмной.

— Ксю, как я понимаю, ты здесь сегодня великий бездельник.

— Правильно понимаешь, немного повожусь с бумагами, закончу начатое, а потом буду вязать. Никуда не выйду и дождусь тебя. Будь спокоен.

— Я периодически стану позванивать.

— Скрасишь мне день.

Он поцеловал её и вышел на улицу. Заметил дневного охранника.

— Расскажите, что произошло вчера?

— И вы туда же.

Володя показал корочку.

— Я вскрывал его вчера.

— Я сам не понял, как всё произошло. Он дорогу перебегал, между машин лавировал. Я почему внимание на него обратил: он был в костюме, в пиджаке с длинным рукавом, в нашу жару-то. Подумал, что не местный. Пот по лицу у него градом тёк. Так он дорогу перебежал, через ливнёвку перепрыгивал, зацепился, или нога подвернулась, и упал. Сумку в руке так и держал, я потом понял, что сумка пристёгнута наручником к руке была. А как упал, так рвануло. Молодой, крепкий, жил долго, «скорая» только через полчаса приехала.

— Что так долго?

— Так её не вызывали. Думали, скажет парень, кого убивать шёл. Он-то всё равно не жилец был. Деньги все полиция собрала, никто из прохожих не взял.

— Жена говорит, что он оставшейся рукой пытался дотянуться до пистолета.

— Пытался. Застрелиться хотел, чтоб не мучиться.

Охранник как-то виновато пожал плечами.

Володя ещё раз осмотрел место трагедии, а потом сел в машину и направился в бюро.

***

Семёныч был на выезде. В кабинете Таня глядела в микроскоп. Микроскоп у неё был не очень, обычный «ломовский» бинокуляр. Но перед ней находился раскрытый атлас, и она что-то изучала.

— Чем занимаешься? — спросил её Володя, скорей для проформы.

— Смотрю виды ожогов.

— Серьёзное занятие.

— Не надо так скептически, Владимир Александрович. Вы обо мне ничего не знаете. Ни вы, ни Владимир Семёнович, а выводы свои уже сделали. Да, я не мужчина, я женщина, и в настоящее время не в лучшей форме. Но я пришла сюда не время провести. Я работать пришла и буду работать.

— Ух ты, какая.

— Да, такая. У каждого своя жизнь и свои проблемы. Лучше скажите, как ваша жена. Она вчера приходила, кричала вас в окно.

— Я знаю. Ей не повезло, она взрыв вчерашний видела. Психологическая травма. Время нужно и поддержка.

— Вы её любите. Я не спрашиваю, я утверждаю. Если бы не любили, она бы к вам не пришла. Хорошо, что у неё поддержка есть. Что она доверять может.

— Может, как и я ей. Ты мне скажи, а у тебя-то есть поддержка?

— Зачем спрашиваете?

— А затем, что мы с Семёнычем давно сработались и давно в одной команде. А ты у нас человек новый. Вчера мы думали, что временный, судя по некоторым признакам. А вот сегодня я уже думаю по-другому. Следовательно, нам нужно учиться доверять тебе, а тебе нужно влиться в команду. Согласись, что процесс обоюдный и не очень лёгкий.

— Чем я вам не подхожу?

— Мы ждали сотрудника, чтобы работал, понимаешь? Чтобы и я и Семёныч могли бы домой вовремя, и детям своим внимания побольше. А пришла необученная беременная женщина. То есть просто перекантоваться. Я с тобой честен.

— Учить будете? Я работать пришла. А беременность… Ну, это как бы особенность женского организма.

Она рассмеялась, и Володя, глядя на неё, тоже.

Часть 4

Прошлый вечер Татьяна проревела, лёжа под одеялом.

Мир рушился на глазах. Красный диплом не спас от личной трагедии и от недовольства дядьки, который уже попросил и выбил место в бюро судебной медицины. Он всё сделал «уже». А она не оправдала надежд.

Она мечтала именно об этом. Она в мединститут шла, чтобы стать экспертом. И вот оно, оно почти рядом. Рядом — воплощение мечты.

Будет трудно, говорил отец, очень трудно. Специальность-то вовсе не для женщины.

Мать только вздыхала, — ну что теперь, главное, чтобы не спилась. По её мнению, все судебники пьют безбожно.

Отец хихикал! Тех, кто работал в бюро, он знал лично. Правда, протекцию дочери делать не собирался, считал, что всего надо добиваться самой. Во время учёбы Таня ходила в кружок, торчала на кафедре, помогала, как могла, и впитывала каждое слово.

Об экспертах судебки ходили легенды.

Два Владимира. Это уже кое о чём говорило. То есть весь мир судебной медицины был их неделимой вотчиной. Отрицательных отзывов о них не было. Разве что договориться с ними нельзя. Так-то отзыв, скорее, положительный, чем отрицательный. А ещё они дружили, крепко, семьями.

Об этом тоже говорили.

Вот стать им равной — то была задача не из лёгких, а с некоторых пор просто невыполнимой. Шестой год специализации выбрала по хирургии. Занятия чередовались с дежурствами. Опыт надо приобретать. В этот год она кафедру судебной медицины забросила.

Но с дядькой уже был уговор. И с распределением тоже. Мама постаралась, не отец. Проректор ей братом приходился. Она сама из семьи медиков, и брат — фтизиатр. Профессор давно.

А мама попала терапевтом когда-то после распределения в госпиталь МВД. Там отца встретила, тогда простого следака. Отец красивый, чернявый, недаром цыгане в роду у него водились, оттуда и фамилия Луговских.

Следователем он тоже давно уже не был, носил полковничьи погоны. Курировал кафедру в академии. Вот так получилось, что в очень благополучной семье, у очень благополучных родителей росла очень примерная дочка — до той поры, пока не влюбилась.

Вспоминать об этом не хотелось. Рассказывать кому-либо — тем более. Но две голубые полоски на тесте о беременности решили всё.

Несмотря на протесты родителей, решила рожать. А там видно будет. Ведь говорят: «Если Бог дал ребёнка, то даст и на ребёнка». Материально же они не нуждались. Родители поворчали, поохали, мама поплакала немного, но потом смирились. Что они, внука не поднимут от единственной дочери?

Душа только болела.

Всё слишком свежо.

Спасала работа над собой, выпускные экзамены, зубрёжка. Получила диплом и, не дожидаясь окончания каникул, вышла на работу.

Столкнулась с двумя мужчинами, принявшими её в штыки. Причём больше из-за того, что у них забрали диван. Старую развалюху, на который садиться противно, не то что спать. Видела она этот диван, когда курить выходила. Он у помойки на улице стоял.

А потом обморок в секционном зале. И докажи, что не кисейная барышня.

На следующий день на работу как на эшафот шла. Но для себя решила, что своё место под солнцем она завоюет. Есть цель. Главное — её достичь.

Нужно просто не расслабляться и не разреветься перед коллегами, которые ей почти в отцы годятся.

Ей повезло, Владимира Семёновича забрали на место преступления прямо из дома, а Владимир Александрович опоздал изрядно. Жена никак в себя прийти не могла, став очевидицей взрыва со смертельным исходом.

Об этом взрыве все СМИ говорили беспрестанно, выдвигая версии одна абсурднее другой. Там было и про терроризм, и про покушение, и про бегство председателя агентства области по развитию спорта и туризма господина Гаркушева. На которого, по мнению одних, и должно было быть покушение, а по мнению других он сам был заказчиком. Личность пострадавшего сомнений не вызывала, так как при нём были документы.

А вот почему к его руке была пристёгнута наручником барсетка с деньгами и взрывчаткой — эту тайну он унёс с собой в могилу.

Владимир Александрович сказал, что детонатор сработал от падения. Так что есть вероятность, что тот вообще не в это здание шёл.

Отец тоже находился в полном неведении. Взрыв и жертва наличествовали, как и уехавший за бугор Гаркушев. Но связаны ли они, оставалось загадкой.

Кстати, отношения с Владимиром Александровичем заметно потеплели. Он оценил Танино рвение к учёбе.

Даже помочь в обучении обещал.

***

Вечером Володя забрал Оксану с работы.

— Ну, и как вязание? — с сарказмом спросил жену.

— Какое вязание, Вова! Телефон не умолкал ни на минуту, репортёры как взбесились, следователь меня допрашивал, будто я главный заказчик убийства. Я не знаю, что делать.

— Кто следователь?

— Он из ФСБ. Володя, он знает, что я работаю на отчима. Выспрашивал про отношения, и даже приставал он ко мне или нет. Представляешь?

— Приставал?

— Вова! Ну нельзя же так. Нет, не приставал. У него и так любовница есть. Молодая, чемпионка какая-то. Мне какое дело? Я матери не скажу никогда. Это какой для неё удар будет. Она же его любит.

— Ксю. Ты веришь, что она его любит?

— Верю. Она же сына от него родила. Она от меня почти отказалась ради него. Я же дочь её. Разве можно родить без любви?

Володя прекратил разговор. Как он мог сказать, что не верит в такую любовь, не верит ни матери её, ни отчиму? У обоих, скорее всего, рыльце в пушку.

Почему это коснулось его Оксаны? Как жаль, что коснулось.

— Ксю, обещай, что как только твой работодатель вернётся, ты уволишься.

— А как же мы жить будем, Вова?!

— А как мы до этого жили?

— Ну согласись, что посвободней с деньгами стало.

— Не стоят деньги твоих переживаний. Надо искать работу по специальности. И не ради денег, а ради того, чтобы состоялась ты как профессионал. Ксю, ну что ты как маленькая?

— Вова, а если тот человек шёл убивать моего отчима, он ведь и меня должен был убить? Так?

— Это если шёл убивать. А если нет? Они продолжали разговаривать, и, наверное, он бы её уже убедил, что надо уволиться, и что ни ей, ни отчиму ничего не грозит. Убедил бы только для того, чтобы она успокоилась и ушла с этой работы.

Они почти приехали и почти вошли в собственную квартиру, как раздался звонок его сотового.

Он должен был отправляться на выезд. На проспекте Коммунаров неизвестные расстреляли джип. Машина принадлежала господину Гаркушеву. За рулём находился его личный шофёр, который скончался на месте.

Володя не стал говорить жене подробности, высадил её около дома и поехал на место преступления.

Одно он знал точно. Оксана на работу больше не пойдёт.

часть 5

Офис Гаркушева опечатали на следующий день. Таким образом, вопрос с работой Оксаны решился сам собой. Правда, с подпиской о невыезде.

Она переживала, причём больше о том, что вязание своё забрать не могла, Насте почти довязала кофточку. Но Володя посчитал, что это наименьшая потеря. Можно другую пряжу купить, а в вязании важнее процесс, чем результат. Оксана, правда, обиделась и в сердцах сказала, что это ему процесс всегда важнее результата. Смеялись оба.

Она пыталась дозвониться до матери, но та тоже улетела в Лондон.

— Вов, ну как так можно? — печалилась Оксана. — Она же мне даже не сообщила. Я же волнуюсь за неё.

— Ксю, делай выводы. Это ты за неё волнуешься. Понимаешь, ты.

— Опять стрекоза упорхнула? — с долей сарказма произнесла Мария Юрьевна.

— Бабуль, там проблемы такие, ты даже не представляешь.

— Кукушка она, вот и все её проблемы. А ты любишь её, дурочка моя. Знаешь, почему любишь? Потому что по себе равняешь. А ты не такая. Ты у меня добрая, и ты любить умеешь. Ксю!

Мария Юрьевна посмотрела с огоньком в глазах на Володю. Всё посмеивалась над тем, как он жену называет.

Он тоже улыбнулся в ответ.

— Хорошо, что работа у тебя так обернулась, — продолжила Мария Юрьевна. — Сама с малышами гулять будешь, а то у меня Олежка как привязанный, он за ними бегает и следит он. А то вон, в соседнем доме несчастье какое приключилось. Так теперь хоть совсем на улицу детей не выводи.

— Что в соседнем доме? — спросил Володя.

— А ты не знаешь? Ты же все происшествия в городе знаешь.

— Нет, не знаю. А следовательно, там все живы.

— Живы! Но какой ценой!

— Ба, ты про что?

— Про Настину подружку — Василису. Имечко у неё ещё то. Но девочка хорошая.

— Ба, погоди, это Нефёдовых дочка.

— Ну да, Нефёдовых, ты ж пока не работала, с её матерью общалась. Вы всё рецептами кулинарными обменивались.

— Бабулечка, так что случилось?

— Василису похитили. Не знаю уж, что там было. Ко мне следователь тоже приходил, спрашивал. А я что? Я разве что видела? Если родная мать не видела, как её ребёнка из песочницы забрали. Наших там уже не было. Я их мыть и спать повела, а Олежка на улице оставался. Он наблюдал, как подошёл мужчина, поговорил с Василисой, фу, чёрт, не выговоришь имечко. И она ему ручку сама протянула. Кто знал, что это похититель. Олеженька его портрет рисовал следователю.

— Похожий? Портрет, похожий на того человека? — спросил Володя, зная Олежкины способности к рисованию.

— Как смог! Надо было ребёнка в художественную школу отдавать. Но там приметы какие-то он правильно нарисовал. Выкуп просили. Не знаю, дали они деньги или не дали. Только девочку им вернули. Кто — тоже не скажу. Может, милиция наша доблестная, хотя в их заслуги мало верится. А может, сами нашли. Но квартиру продали и уехали в неизвестном направлении. Ночью, говорят, вещи грузили. Так что вот, что в мире делается. А по телевизору всё нефть да политика. Тьфу! О людях надо думать, о людях. А то вон, ребёнку три года. Хоть бы не сделали ей ничего. Как рука-то поднялась! Она же крошка.

Оксана побледнела и рванула в детскую.

Там её с Настёной на руках застал Володя перед выходом на работу. Попросил детей без присмотра не оставлять, попрощался с Олежкой и уехал.

***

— Семёныч.

— Доброе утро, Вова.

— Ты девочку Василису смотрел?

— Я. Не тронули ребёнка, только реланиумом накачали. В крови нашли. Ну, и ангина. Они её из-за ангины и вернули, придурки. — Семёныч смачно выругался. — Вова, это соседний с твоим дом, я её ночью смотрел. И в ангине они не виноваты, только в похищении. Дети болеют, бывает.

— А реланиумом зачем накачали, она ведь маленькая?

— Чтобы не узнала, её же дядька родной похитил, ему деньги были нужны. Он проигрался сильно, потом на счётчик его поставили. Вот они с другом и провернули похищение. А пока родители продавали квартиру да занимали деньги, ребёнок заболел. Похитителю стало страшно, вот он решил ребёнка вернуть. Вернул. Они уехали. Как жить, когда все пальцем тыкать будут: «Вот эту Василису похищали». А потом всё сплетнями обрастёт. У кого на что фантазии хватит, тот добавит. А ей расти ещё. Она же кроха, как Настя твоя.

— Знаю, Ксюха с матерью её общалась.

— У Оксаны что? Отчим в бегах?

— В бегах, мы с Танюхой три часа пулю в теле его шофёра искали. Она срикошетила от позвоночника и ушла в неизвестном направлении.

— Нашли?

— А то. Конечно, нашли в сальнике.

— Танюха как?

— Молодец девочка. Из неё толк будет. Правда, подождать нам с тобой придётся, пока выучится, родит, вернётся.

— Мы как раз к пенсии подойдём. Не боись, Вова, достойную смену растим. Зато надёжную. Ты мне про Оксану расскажи. Как она справляется?

— Да как справляется... Её маменька внушила ей комплекс вины, что она обязана матери, и отчиму обязана. Мария Юрьевна злится, а Ксюха переживает. А эта стервь умотала к муженьку, даже не попрощалась с Оксаной. Ты понимаешь, ей всё равно. И что с дочерью будет — всё равно. Вот как так? Я не понимаю. Она же дочь ей. Родная дочь. А ведёт себя, как чужая.

— А она чужая. Она бабулина, не её. Хорошо, что ты ей встретился. Хоть опереться есть на кого. Она хорошая, Оксана твоя. Прямо как моя Верка. Сына тёща твоя любит, небось, и деньги мужнины любит.

— Сына? Не знаю. Не интересовался. Мне, знаешь, соседка с её проблемами ближе, чем тёща — со своими.

Они разговаривали и не заметили, что с ними нет в кабинете Тани.

— Семёныч, а коллега наша где?

— Не знаю, на улице. Курит.

— Беременная?

— Ну да.

Володя встал и пошёл во двор. Там он и нашёл Татьяну.

— Что, гуляешь?

— Да я вышла покурить, а потом услышала, что разговариваете вы с Владимиром Семёновичем и не вошла.

— Зачем ребёнка табаком травишь?

— Да я только тут. Воняет, меня тошнит, а табак снимает тошноту. Дома не курю.

— Нигде нельзя курить. Муж разрешает, что ли?

— Нет у меня мужа. И не смотрите так.

— Как?

— Что нагуляла, типа.

— Да я так и не смотрю.

— Смо́трите, и Владимир Семёнович тоже так же смотреть будет, если... нет — когда узнает. Ну, нагуляла. Ну и что. Не осуждать же меня. Я рожу и выращу, и не брошу, и не убью. Я хорошей матерью буду. Папа говорит, что у вас трое детей.

— Четверо. Старший с матерью в Америке.

— Вот видите.

— Вижу! В кабинет пошли, и курить бросать надо.

Часть 6

Сегодня Володя опять задержался на работе. Писал статью. Он не рассказывал дома, думал, что ни Оксане, ни тем более Марии Юрьевне это не интересно. Но исследование, начатое много лет назад, ещё на кафедре усовершенствования, он продолжал. Не сильно напрягаясь и никуда не торопясь, он набрал большое количество материала и теперь его систематизировал. Конечно, не в рабочее время, а только после, но маленькими шажками работа шла.

Знал ли Семёныч? Знал, и был только «за».

Так вот, подъехал Володя к дому, припарковал машину, вылез из комфортного салона с кондиционером на вечернюю июльскую жару. Подумал, что скоро август, а с ним и ночная прохлада прийти должна, и направился в сторону подъезда.

На скамейке сидел Олежка. Грустный такой сидел, печальный, опустив худенькие плечики и уронив белобрысую голову на грудь.

— Привет, сын, — Володя сел рядом и обнял мальчика за плечи.

Тот тут же прижался к нему и поднял голову, внимательно глядя в глаза.

— Папа, меня из дома выгнали.

— Тебя? Не может быть!

Володя серьёзно смотрел в глаза ребёнка. Конечно, он давно заметил у него на коленях свернувшегося клубочком спящего котёнка, явно больного, худющего, с тусклой шёрсткой и проплешинами.

— Вернее, не так, мне сказали, что если мой друг мне дороже семьи, то я могу вместе с ним жить на улице.

— Кто сказал?

— Бабуля, а мама ругалась, что заразу в дом принёс, что о малышах не подумал, что мой друг всё равно сдохнет, а дети заболеют, что меня самого теперь стерилизовать надо.

По лицу Олежки текли горькие слёзы. А Володя еле сдерживался, чтобы не рассмеяться, особенно от того, что бедного ребёнка теперь стерилизовать нужно. Вот артистки его женщины, неужели, правда, такое сказанули?

— И что теперь?

— Вот, живу на улице. Папа, скоро наступят холода, и я умру вместе с ним, — мальчик показал на котёнка. — Он не бегает, он совсем несчастный и голодный.

— И мама ему еды не дала?

— Дала кусок колбасы, но я тоже есть хотел, и мы поделились.

— Так. Всё, хватит ныть и жалеть себя тоже хватит, а то ты у меня совсем расклеился, ты же мужик, Олежа.

— Я его не брошу.

— Отца не перебивай. Вставай и пошли в аптеку.

— Думаешь, его можно вылечить? Мама сказала, что поздно.

— Кто у нас врач, я или мама?

— Ты, папа.

В глазах мальчика зажглись счастливые огоньки. Он вскочил с лавочки, подхватив котёнка, тот недовольно пискнул, а Володя рассмотрел слезящиеся слипшиеся глазки и совсем облезшую мордочку.

— Сын, твой друг не в лучшей форме, но мы попытаемся его вылечить. Я ничего не обещаю, но очень постараюсь.

— Ради меня?

— Ради тебя.

— А жить я буду в подвале? — Слёзы опять навернулись на глаза мальчика.

— Жить ты будешь дома вместе с твоим другом. Я решу все вопросы с мамой и бабушкой.

— Папа, а ещё я потерял очки.

— Закажем новые, это не так страшно. Хотя неприятно, ты несколько дней не сможешь читать. Давай ещё в зоомагазин зайдём, нужно купить твоему другу лоток с наполнителем и воронку на шейку. Чтобы он не вылизывался, когда мы его мазью намажем. И имя дать надо.

— Я назову его Васей.

— Олег, Вася — не очень хорошее имя для девочки.

— Это кошка?

— Кошка.

— Как ты узнал?

— По окрасу. У кошачьих чёрный и рыжий сочетаются только у кошек. Их несут разные гены. Дело в том, что у котов обычно присутствует только одна икс-хромосома в ДНК, а это означает, что их окрас может сочетать максимум два цвета.

— Тогда Машка. Папа, а мои гены исправить нельзя?

— Нет, а зачем?

— Ну, чтобы не быть альбиносом.

— Ты красивый мальчик, немного особенный, я не вижу проблемы.

— Да, только всё эти кремы от загара, очки, мальчишки, которые не хотят дружить.

— Открою тебе одну тайну: когда ты вырастешь, тебя будут обожать женщины. Блондин с голубыми глазами — это просто мечта.

Во двор они возвращались с кучей всяких разных покупок и приспособлений для кошки Маши.

Оксана была на улице. Она набирал номер сотового снова и снова. Потом, увидев их, бросилась к сыну.

— Олежа, где тебя черти носят? Вова, куда ты его забрал? Ты позвонить мог? Я волновалась!

— Ксю, мы поговорим дома. Познакомься, это кошка Маша, теперь она живёт у нас, мы с сыном ей всё необходимое купили, теперь будем её лечить.

— А если заразятся дети? Вова, и ты туда же?

— Мы поговорим дома. Я не ясно выразился? Кошка уже живёт у нас. Я был не прав, что не предупредил тебя, когда мы с Олегом пошли за покупками, извини.

— Вова, я против!

— Оксана, — она насторожилась. То, что муж назвал её полным именем, ничего хорошего не предвещало. — Я тоже против некоторых твоих поступков и решений. И я последний раз говорю, мы поговорим дома в спальне без свидетелей!

Олег опять прижался к нему всем телом.

— Всё хорошо, сын, просто родителям надо иногда обсуждать то, в чём они не согласны друг с другом и принимать общие решения.

— А Маша?

— Маша останется у нас.

Мария Юрьевна только пожала плечами при виде Володи, внучки и Олега с кошкой, и сразу удалилась к себе в комнату. В отношения внучки с мужем она встревать не хотела.

Володя отправил сына обустраивать кошку в его комнате, а сам с женой остался в спальне.

— Как ты могла выгнать ребёнка? Чем ты думала?

— Вова, котёнок заразный.

— Речь не о котёнке. Я говорю о тебе. Как ты могла выгнать сына на улицу? Хорошо, что он сидел у подъезда и ждал меня. Мало ли что могло прийти ему в голову. Оксана!

— Вова, я выглядывала, я смотрела, что он делает и где он. А потом глянула — его нет, я так испугалась.

— Ты не была ребёнком, тебе жалко котят не было?

— Бабуля никогда не разрешала животных в дом приносить. Я ему даже колбасу для кошки этой дала. Кормил бы её в подвале. Она же паршивая.

— Грибковое заболевание, лечится. Ты так поступила в последний раз!

— А как я должна была? Дождаться тебя?

— Да.

— Тебя никогда нет дома. Я понимаю, я всё понимаю, но весь быт лежит на мне. И эта кошка тоже на мою шею. Я устала, понимаешь? У меня трое детей, я как белка в колесе, я больше так не могу.

— У нас трое детей, это мои дети. У тебя есть решение проблемы твоей усталости? Так ты подумай и сообщи. Ты сейчас на нервах, я тоже. Поговорим потом. И да, я жду твоего решения.

Он вышел из комнаты и, взяв Олежку с Сашкой, отправился мыть котёнка, потом они мазали его мазью, надевали воронку-воротник, кормили.

Детей уложили в десять.

— Вова, иди ужинать.

— Я не хочу.

— Вова, так нельзя.

— Ты устала, отдыхай.

— Вова, я не хочу ссориться.

— Ты уже это сделала. От чего ты устала? Я пью? Я гуляю? Я не приношу домой денег? Я плохо отношусь к тебе или к детям? От чего ты устала? И что ты хочешь? Мы мешаем тебе жить — так вон дверь.

— Ты меня выгоняешь?

— Ты выгнала ребёнка, собственного сына. Как ты могла? У меня в голове не укладывается.

— Я люблю тебя. Что мы сейчас делаем? Вова, прости меня и остановись. Я поняла. Мне стало страшно. Давай прекратим. Прошу тебя. Я не идеальная, я такая как есть. Я поняла и осознала, я была не права по отношению к Олежке. Он ещё и очки потерял.

— И что? Ну потерял, ему десяти лет ещё нет. Он ребёнок. Его любить надо. Меня мать любила, и никогда не выгоняла, мы разговаривали, понимаешь? Она мне примеры приводила, объясняла на пальцах, что такое «плохо», варианты обрисовывала. Но ей в голову не приходило упрекнуть меня в чём-то, не то что выгнать.

— У меня не было такой матери. Меня выгнали. А я ждала, у окна бабулиной квартиры, родителей ждала. Если бы ты только знал, как ждала. Я любила их.

— Ты их и сейчас любишь. Прости.

— Вова, давай не ссориться больше никогда.

— Да я не против! Пошли спать. У меня был трудный день.

— Пошли, только поешь сначала.

Часть 7

— Оксана, вы с Володей помирились вчера? — Бабушка утром убирала со стола после завтрака, а Оксана перебирала гречку на ужин.

— Очень относительно, бабуля.

— Что делать будешь?

— Да что ты душу травишь? Не знаю, я совсем не знаю, что делать. Убирать за кошкой буду. Я правда устала, и совсем не от мужа. Я без него и жить-то не смогу. У меня ведь есть, по сути, он, ты и дети. Я вообще устала. Мама не звонит, и я ей дозвониться не могу. Вон, сегодня, меня на допрос вызывают. Я волнуюсь за маму и боюсь быть втянутой в какое-то дело, к которому я не имею никакого отношения. Я устала думать обо всём этом. А скажу Вове, так ответит, что сама виновата, что он просил не лезть в это дерьмо. А я ещё обиделась тогда. Я глупая, а он святой. И зачем я только ему досталась?

— Для счастья. Ксю, как называет тебя небезызвестная личность, он с тобой себя обрёл, ты детей ему родила. Он их любит, безумно просто. И тебя любит. Ты выплеснула на него негатив и на Олега тоже. Но негатив не из-за них вовсе, а потому что мать твоя непутёвая не звонит. А ты ждёшь, всю свою жизнь ждёшь её любовь, её внимание, её заботу. Сама готова заботиться о ней. А она кукушка, понимаешь, кукушка. Случись что с ней, тебе бы сообщили уже. А с ней хорошо всё. Живёт себе в своё удовольствие. Она потребитель. Всегда была потребителем, и когда с отцом твоим жила тоже. Ей нужен комфорт и чтобы ей не мешали. Она и сына всё время на кого-нибудь спихивала, то няни, то его родители. То тебя подпрягала. Оксана, она копейки мне на тебя не дала. И ни одной вещи не купила. Я просила её помочь, хотя бы с вещами для тебя. А она отвечала, что у мужа просить не станет, своих же денег у неё нет.

— Ты же говорила! Ба! Ты же мне давала, говорила — от неё и от отца, давала подарки. Обманывала?

— Нет, пыталась создать иллюзию родителей. Прости!

— Ты у меня золотая! Правда, если бы не Олежкин отец, я бы и не поняла этого никогда. Только там почём фунт лиха узнала. Он меня перевернул всю, сломал морально, да и физически. А так была бы достойная дочь своих родителей. Я до сих пор физической боли боюсь.

— Так скажи мужу всё как есть, не таись. Он понятливый. Да и почём фунт лиха он знает. Договаривайся, обсуждай, делись.

— Ты делилась?

— Нет, у меня у самой грехов знаешь сколько? Это я к старости поумнела, теперь кроме советов ничего дать не могу. Эгоисты люди, во всём эгоисты, и в большом, и в малом. Да я сама такая же.

— Вова не эгоист. Мне так плохо от ссоры с ним.

— Поми́ритесь. Помяни моё слово.

***

Вызов на место происшествия поступил, сразу — в самом начале рабочего дня, Володя ещё халат надеть не успел.

— Таня, едешь со мной? — спросил он.

— Да я с удовольствием, только если Владимир Семёнович отпустит.

Владимир Семёнович отпустил, сам отправился на вскрытие. Предпочёл сбагрить почемучку коллеге.

— Владимир Александрович, вы почему не в духе? — задала вопрос Татьяна, как только они отъехали от бюро.

— Много будешь знать, скоро состаришься. В семье бывает разное. Не девочка, понимать должна.

— Простите. А вы могли бы пойти на должностное преступление ради жены?

— Татьяна, начинаю жалеть, что взял тебя с собой. Да, я могу прийти на работу в плохом настроении из-за домашних проблем. Но должностное преступление? Ты хочешь сказать, что я могу дать заведомо неверное заключение? Причём не ошибиться, а специально? Так?

— Нет, я не то хотела сказать.

— Сказала, что сказала, помолчи лучше.

До парка доехали молча. Там прошли по центральной аллее, свернули направо и в дальнем, достаточно заросшем углу увидели сотрудников правопорядка рядом с трупом и сиротливо стоящую «скорую».

Вышли из машины, приблизились к телу.

Он лежал около лавочки лицом вниз. Обнаружили его дворники, подметающие утром парковые дорожки.

— Описывай, что видишь? — обратился Володя к Татьяне.

— Мужчина, рост примерно сто восемьдесят пять. Одет в шерстяной свитер, джинсы и кроссовки.

— Причина смерти?

— Вы шутите? Я же только на него глянула со стороны.

— Есть признаки, по которым можно сделать предварительные заключения. Крови рядом с телом нет?

— Нет.

— Что настораживает?

— Не знаю.

— Таня, думай. Смотри и думай.

— Тепло он одет для нашего жаркого августа. Но ходил ночью, боялся простыть.

— Он не беременная женщина, которая простыть боится. Думай.

— Надо его осмотреть.

— Осмотрим, только после того, как я услышу предварительную причину смерти.

— Вот так навскидку?

— Да.

— Не знаю.

— А ведь ты увидела правильно, он слишком тепло одет. Он мёрзнет, дрожит и кутается. Почему?

— Не знаю.

— Потому что его периферические сосуды спазмированы, сейчас мы всё сфотографируем и перевернём его, а там мы увидим рубцовые изменения предплечий, гнилые зубы и дефицит веса.

— Он вскрывал себе вены?

— И не раз. Он не мог терпеть боль, его скручивало, ломало, ему была необходима доза. Он хотел умереть.

— То есть вы, только подойдя к трупу, увидев, что он летом одет в тёплый свитер, уже увидели всю картину. Так, может, и вскрытие проводить не нужно?

— Ещё как нужно. Работа с этим трупом займёт очень много времени. И не только нашего отдела. Тут химики покажут, на что способны, по полной. Но это тоже ещё не всё. Есть закон парных случаев. И передоз всегда идёт в паре, а значит, мы сегодня столкнёмся с ещё одним трупом.

Парню было двадцать три. Документы в кармане. Причину смерти они будут устанавливать в бюро, хотя и рубцы на предплечьях присутствовали, и дрожки, и гнилые зубы.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Закончили осмотр на месте через час. Отправили тело в бюро.

***

— Владимир Александрович, скажите только честно, ваша жена могла быть посвящена в дела отчима? — спросила Таня на обратном пути.

— Отец просил спросить?

— Да.

— Нет, не была посвящена. Её мать туда пристроила с единственной целью: узнать имена его любовниц. Оксана никогда не была близка с собственной матерью, а вы об отчиме говорите. Если бы вы с вашим отцом знали, что она пережила, то не задавали бы таких вопросов.

— Вы верите ей?

— Да, как себе самому.

— Но вы поссорились?

— Мы не сошлись в методах воспитания детей. Татьяна, ты бы никогда не услышала от меня этого. Я не разглашаю внутренние проблемы моей семьи, но не надо видеть то, чего нет. Передай отцу.

— Я передам, не злитесь.

Они не успели доехать до бюро, как поступил следующий вызов.

Труп молодого парня был найден дома, весь в крови. Ноги представляли собой нечто, покрытое множественными глубокими, гноящимися язвами, в некоторых ползали белые упитанные личинки мух. Но ему это не мешало, ему было всё равно. «Пах открыл — гроб открыл», — говорят наркоманы, и это правда. Когда наркоман колется в пах, а именно — в бедренную вену, он постоянно поддерживает очаг инфекции, ведущий к хроническому воспалению, возникают осложнения, чреватые смертью. У этого тоже был обнаружен «колодец» в паху, заткнутый куском ваты. Стенка бедренной вены сильно утолщена за счёт воспаления и очень плотно спаяна с бедренной артерией. Делая себе очередной укол, наркоман не рассчитал и проткнул артерию, что вызвало обильное кровотечение и кровопотерю, от которой и наступила смерть.

Негласный закон парных случаев сработал.

Домой Володя возвращался совсем угрюмый.

Оксана встретила его со слезами.

— У следователя была? — с ходу спросил он.

— Была, Вова. Они почему-то уверены, что Михаил, ну тот, который взорвался, приходил к нам в офис. А я его не помню. Честное слово, не помню.

— Ну, не помнишь, значит, не приходил, или при тебе не приходил.

— Мне следователь вязание отдал, говорит, что к делу оно не относится.

— Видишь, как хорошо, — Володя улыбнулся. Душу отпустило.

— Вова, давай не ссориться больше. Мне так паршиво весь день. Обними меня и не отпускай.

Часть 8

— Владимир Александрович, личный вопрос можно?

— Задавай, ответить не обещаю, а задать точно можно, — Володя улыбнулся Татьяне и даже подмигнул.

Она улыбнулась в ответ, подумав, что бывают же такие мужчины, ну вот такие, которые — мечта. С которыми всегда комфортно. Как жаль, что достаются они, как правило, другим женщинам, а ей досталось, что досталось, вернее, ничего не досталось. И никто не достался.

Володя тем временем выжидательно смотрел на неё.

— Так я вот о чём спросить хотела. Что вы чувствуете, когда вскрываете тело? Испытываете ли вы сострадание, жалость или ещё что-либо? Вы не тот человек, который может оставаться безразличным и безучастным.

— Интересный вопрос. Иногда — да, особенно если передо мной дети. К детям особое отношение, это точно. А так, это работа. Работу нужно выполнять с холодным сердцем, понимаешь? Чтобы сделать её качественно, непредвзято. Смерть — всегда трагедия, но если ты каждую смерть будешь пропускать через собственную душу, окажешься в психушке. Самое бо́льшее, что ты можешь сделать для своих пациентов — это сказать о них правду. Только ты можешь. Понимаешь, о чём я?

— Интересный вы человек. Жаль, что я вас раньше не встретила.

— А что бы было, если бы раньше?

— Знала бы, что ценить в человеке, ошибок бы избежала.

— Тань, чёт ты не о том.

— О том. Вы даже круче, чем Владимир Семёнович.

— Ну, это ты с Семёнычем мало общалась. Я у него многому научился. Мировой он человек. Кстати, наш мировой человек куда-то запропастился. Ты случаем не знаешь куда?

— Нет, он мне не докладывает. А что, вам не звонил?

— Нет, обычно звонит. Даже если на вызов едет. Журнал смотрела?

— Нет. Я забыла.

— Татьяна! В первую очередь надо смотреть журнал, а потом планировать свой день.

— Вы смотрели?

— Конечно. Поступивших нет.

— Ну вот! Может быть, потому и Владимира Семёновича нет.

— Нет, дорогая, так не бывает. Мы тут как семья, ответственны друг за друга.

Володя достал телефон и набрал номер. Слушал гудки довольно долго, а потом позвонил Вере.

По отчеству он её давно не называл, они были просто друзьями.

— Вера, привет! Это Володя беспокоит. Твой муж на выезде? А то мы его тут с коллегой ждём. Да, понял. Вера, иначе быть просто не могло. Не расстраивайся. О, а вот и он.

В это время в кабинет вошёл Семёныч.

— Тебе Вера уже всё рассказала? — он даже не поздоровался.

— Только сам факт.

— Вова, ты понимаешь, он мне не понравился. Склизкий такой. Рыба.

— Мне выйти? — спросила Таня. Она понимала, что речь пойдёт о личном. И она не к месту.

— Нет, оставайся. Дело в том, что я вчера ушёл пораньше, и соответственно оказался дома во внеурочное время. Вера с Кешей на английском в этот час, Рита у подруги, она предупреждала, а вот старшую я застал в обществе мужчины.

— Ревнуешь? — спросил Володя.

— Психолог, блин! Ревную, конечно. Но он мне не понравился. Красавчик, и вообще… ну как вам объяснить, он собой любуется и отражением своим же в глазах моей Маши. А она влюблена. Я же вижу.

— Надеюсь, ты промолчал?

— Машке — ни слова! Зато Верке всё высказал, куда смотрит, спрашивается? Дома ведь сидит, что не видит? Или тоже туда же, тоже с глазками маслеными на красивое тело со смазливой мордой позарилась. Бабы, они такие. Они на внешность падкие, а что там за внешностью со сладкими речами скрывается, не видят, да и видеть не хотят. Вон сидит, слушает меня, раскрыв рот, беременный экземпляр. Яркий женский представитель. И заметь, не самый худший и не самый дурной.

— И кто он?

— Да хирург из четвёртой городской. Я забыл и имя, и фамилию. А дочь моя губы надула. Не разговаривает со мной теперь.

— Ты же сам говоришь, что ничего ей не сказал.

— Я посмотрел, Вова! Я спросил у него — кто он. Чтобы этот позёр знал, что с отцом разговаривает. А у него в глазах никакого почтения.

— Ты краски, часом, не сгущаешь?

— Я? Вова, если я доживу до тех времён, когда твоя Настя встречаться начнёт, я тебе твои слова припомню.

— Доживёшь!

— У меня две дочери, а я от одной почти удар получил. Шанс пережить всё минимальный.

— Мой папа так же говорит, — почему-то сказала Татьяна. — Да что бы с ней ни случилось, вы же её не разлюбите?

— Нет, не разлюблю. Но растил я её не для душевных потрясений. И отцу твоему я не завидую. Работать давайте! Что, дел нет, что ли? Хвосты подчищайте. Вова, научи эту нашу особь протоколы писать. Действительно смену растить надо.

Он надел халат и пошёл «строить» всех сотрудников.

А дальше был вызов, на который они с Татьяной и поехали.

Умер ребёнок. У себя дома. Почему вызвали судебников, было совершенно не понятно.

Ребёнка, естественно, перемещали, в квартире присутствовали врачи бригады «скорой помощи». Его пытались реанимировать, но безуспешно.

Убитая мать рыдала и просила спасти малыша.

— Ему всегда плохо, понимаете, всегда, — твердила она.

Участковый — молодой парень — предположил насильственную смерть. Он посчитал, что терпение матери кончилось, и она убила дитя. Что истерика у неё больше из страха за совершённый грех, чем от потери.

Проблема же заключалась в том, что у четырёхлетнего Данила была тяжёлая форма гидроцефалии. Водянки мозга, как говорят в народе.

Видимых повреждений, указывающих на насильственную смерть, не было. Володя решил поговорить с матерью. И сам определится, с чем дело имеет, и для Татьяны наука. Говорить с родственниками тоже надо уметь.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍— Валя, расскажите о вашем сыне. Всё расскажите с момента наступления беременности. — Он сел напротив неё, чтобы она видела сострадание на его лице, чтобы понимала, что перед ней не враг.

— Я делала ЭКО. Не первый раз, это была третья попытка, до этого эмбрионы не приживались. Беременность сложная, на гормонах, грипп тяжёлый очень перенесла в первом триместре. Потом почки. Тянули беременность как могли. Но на двадцать седьмой неделе началось отделение плаценты. С кровотечением поступила в стационар, где в срочном порядке сделали кесарево сечение. На третий день у ребёнка было сильнейшее кровоизлияние в мозг. Ну, и как результат — окклюзионная гидроцефалия. Мозга практически нет, совсем чуть в лобной части, ствол не задет, поэтому и жив. Врачи говорили, что кесарево не при чём, что мозг изначально развивался неправильно. Из роддома перевели в стационар. Выписали из больницы в четыре месяца домой, умирать. Мы с мужем куда только не обращались, и в Москву, и в Питер, но оперировать никто не брался. Нам предлагали отказаться от сына, но я не смогла. Мы сами ездили не один раз на консультацию, говорили как многим: откажитесь, рожайте нового, в операции нет никакого смысла, так как нечего восстанавливать. Так дожили до четырёх лет и четырёх месяцев. Данилка не сидит, сам не ест, даже с ложечки, кормимся через зонд. Да это не одна проблема. Памперсы, рвота, нарушение сна. С декабря прошлого года, начались судороги. Снимаем финолепсином и депакином, принимаем трамал уже три года и он уже не помогает. Ребёнок жутко мучается. Созванивалась недавно снова с нейрохирургами, советуют переходить на наркотики. Такие дети вообще не живут, мне все так говорят. А мой Данечка живёт. Доктор, я ведь люблю его. Наркотики нам не выписывают амбулаторно, говорят — не положено. А как же мы дальше-то будем?

Она забыла, что наркотики больше не нужны, некому их давать.

— Валя, муж сейчас где?

— На работе.

— Давайте вместе с вами ему позвоним и всё сообщим. Валя, вы молодая женщина, попробуйте ещё раз забеременеть или усыновите ребёнка. Вы хорошая мать, вы достойны счастья.

Она смотрела на него с надеждой. Кажется, поверила.

Вызвали перевозку, на которой труп ребёнка отправили в морг.

Володя отчитал участкового, когда тот провожал их с Таней до машины.

Зачем эти дополнительные муки для матери, что даст вскрытие? По снимкам и томограммам и так ясно, что жил мальчик только на энтузиазме родителей.

Вернулись в бюро молча, Татьяна утирала слёзы. Доложили Семёнычу. Он просил произвести вскрытие как можно скорее, чтобы родители успели попрощаться.

Тело выдали через несколько часов. Пришлось ещё с отцом разговаривать, объяснять.

А думы крутились вокруг несправедливости жизни. Вот приличным, здоровым родителям не везёт насколько, а другие нормальных, хороших детишек бросают за ненадобностью.

Часть 9

— Как там у вас Таня? — Оксана варила кофе.

— Таня? Да ничего, старается.

— Она тебе нравится?

— Да.

— Спасибо, что ответил честно. Что теперь будет, Вова?

— Не понял, в смысле — что теперь будет? Ты этот вопрос к чему задала?

— Что будет с нами? С детьми?

— Опять ничего не понял. Ксю, что с детьми? Вчера были здоровы. Сегодня спят ещё. Что ты дёргаешься?

— Ты правда не понял?

— Нет. Мать звонила?

— Вова, ты прикидываешься? Какая мать? Я задала вопрос про Таню. Ты говоришь о ней всё больше и больше. С улыбкой говоришь.

— И что? Мы работаем вместе. Она у меня учится. Хорошая девочка, жалко, что беременная.

— В смысле — жалко?

— Ну жалко, что молодая и всё не путём. Вот что жалко.

— Вова, а у нас путём?

— Ксю. Прекращай говорить загадками. Что у нас случилось?

— Таня у нас случилась. Теперь ты нас бросишь, уйдёшь к ней.

— Погоди, ты ревнуешь?

— Да, конечно, ревную! Вова, как мне не ревновать?

— Я же повода не давал. Или давал?

— А Таня?

— Ксю, ты за кого меня принимаешь? Вот насмешила-то. Надеюсь, к трупам у тебя ревность не возникала? Господи, Ксюша, ты ещё и плачешь?

Он подошёл и обнял её, прижал к себе. Кофе сбежал на плиту, а она рыдала ему в рубашку. Володя гладил её волосы, целовал в макушку.

— Ксю, ну перестань. Дурочка ты моя маленькая. Ну что ты, глупенькая. Куда я от вас, мы ж с тобой навсегда. Ксюш, ты устала, я понимаю. Ты о матери своей переживаешь. Я понимаю всё. Но что есть, того не вернёшь. Я не знаю, имеет ли тот погибший человек отношение к твоему отчиму, или это совпадение, но у него рыльце в пушку по-любому. Чем дальше они от нас, тем лучше. Хоть пусть совсем в своём Лондоне остаются. Ксю, не плачь.

— А ты нас не бросишь?

— Дурочка. Но, заметь, любимая.

— Любимая?

— А то!

— Мам, пап, а что так воняет? — босой Олежка притопал на кухню.

— Кофе сбежал, — ответил Володя. — Сын, а сын, ты мать не обижаешь?

— Нет, папа, ты что! — Олежка смешно округлил голубые глаза. — Вы тут целовались просто, а ты засмущался, что я увидел. Да? Так ты не смущайся, я только за кормом для Машки. И уйду, целуйтесь дальше.

Оксана потрепала сына по голове.

— Вов, а кошка в лоток ходит и обрастать начала. Кажется, она длинношёрстной будет. А носится по дому,— жуть, чуть бабулю с ног не сбила.

— Что обрастать начала, я видел, симпатичная.

— Да ну, страшная, как из ада. И цвета яркие такие.

— К ней тоже ревнуешь?

— А если?

— Всё, Ксю, я пошёл. Не дури, ладно?

— Рубашку смени, я эту заплакала.

— Пойду в заплаканной, она приятней с твоими слезами. Как кусочек тебя с собой возьму. И да, на выходные планируй выезд за город. Кошку с собой, так что ей надо корзинку купить.

***

На работе Татьяны не оказалось. В кабинете с утра пораньше трудился Семёныч.

— Чем занимаешься?

— Ножом, у меня нож не сходится. Подозреваемый утверждает, что бил этим ножом, а он не подходит.

— Понятно, оправдываешь сознавшегося преступника.

— Вов, вот ты чего сейчас сморозил?

— Юридическую чушь.

— Именно! Кислый почему?

— Ксюха сцену ревности закатила.

— К Таньке, что ли?

— И как ты догадался?

— Она Верке моей звонила, про Татьяну нашу расспрашивала. Так что тебе это уже контрольный в голову. Пусть ревнует, ей полезно. Женщины расцветают при ощущении наличия соперницы.

— А Татьяна где?

— На приём к врачу пошла, вчера отпрашивалась. Ты не знаешь её историю?

— Нет, и не интересовался. Знаю, что решила рожать без мужа, так это дело её и её родителей, не находишь?

— Согласен. Только как этого, Машкиного, вспомню, так всё думаю — а если моя так? Ведь Таня — девочка не легкомысленная. Она любила, понимаешь? Верила, ждала и надеялась. А что в итоге?

— Надеюсь, что у твоей дочери всё будет иначе.

— Не знаю. Доверится девочка, а он козлом окажется. Ладно, давай работать.

Татьяна задержалась не сильно, всего на час. Прибежала, запыхавшись, с результатом УЗИ, сообщила, что мальчик у неё.

И тут поступил вызов.

Пришлось брать Татьяну и ехать. Семёныч от своего ножа всё никак оторваться не мог.

На лавочке около жилого дома в новом микрорайоне был обнаружен труп женщины, предположительно двадцати трёх — двадцати четырёх лет. Признаков насильственной смерти при осмотре не было. От неё сильно пахло алкоголем, но в рот же ей никто не заливал. Тело отправили в бюро куда и сами тоже поехали. Вскрытие производили в присутствии следователя. От него узнали, что в квартиру девушка пришла по приглашению интернет-знакомого. Всего там было человек семь. Все видели друг друга впервые. Пили, занимались сексом, кто-то из присутствующих предложил ей наркотики. Она первый раз приняла, дозу не рассчитали, стало плохо, вышла на свежий воздух, где и скончалась. Её отсутствие никто не заметил. Пьяные были.

Позже появился отец, который хватился, что дочь не ночевала дома, и позвонил в полицию. Девушке было всего шестнадцать.

Он плакал, говорил, что растил её один, что мать её их бросила и ушла к другому. Что следил, воспитывал, а она вся в мать.

Горько было. Татьяна всхлипывала, утирая нос салфеткой.

А Володя думал. Нет, не в том дело, что человек рос в неполной семье. Вот и он рос без отца, но вырос же. И Оксана его, на попечении бабушки. А человек она положительный.

Тут другой механизм. Многие по интернету знакомятся, и встречаются, и семьи создают. А некоторые вот так идут заведомо на «вписку» для удовлетворения каких-то непонятных потребностей. И знают, что добром не кончится, а всё равно идут.

Так что ведёт их? Неполная семья, на которую принято списывать все беды общества, или индивидуальная никчёмность?

На свои же вопросы он не ответил. Только не разговаривал ни с кем. Просто делал свою работу.

Часть 10

Через неделю в бюро заглянул следователь. Пришёл не рано, во второй половине дня, прямо к концу работы.

— Спирт не дам, — сходу заявил Семёныч.

— А я и не прошу. Я к вам ребята, как к людям, а ты сразу «спирт не дам». Не давай!

— Принесло что? Будешь опять мне мозг выносить, да? Не тот нож, я сказал, и на том стоять буду, так что убивал не он. Прессанули парня, он маму родную со страху продал. А я говорю — не он. И в суде скажу, и докажу. Убивали обычным ножом, дешёвым, с гнущимся лезвием, а ты принёс с дорогим, качественным. Да, форма одна, а раневой канал отличается. И ручка тоже другая.

— Ты мне про ручку не пой, как ты ручку определить можешь?

— Просто: она либо лежит в руке, либо нет. А оттого удар разный. Что пришёл-то?

— Да я тут на одном приёме был. С шефом. На семинаре, с вечерним банкетом.

— И?

— Ребята, помните дело с криминальными абортами? Серия где! Несовершеннолетние девочки там фигурировали? Ну, не могли забыть, в Черёмушкинском районе.

— А! Конечно, помним. В речке трупы замороженные. И Огурцов убиенный.

— Ну да. Так мы ж тогда не взяли никого. Помните?

— Да всё мы помним, косяк был ваш, мы свою работу сделали на совесть.

— Конечно, вы всегда работу на совесть делаете.

— Не начинай про нож.

— Я про ресторан! Семёныч, не сверби. Так вот, мы с шефом были в ресторане. Там всё высшее начальство — и наше, и органов тоже. Ну, я смотрю, входит генерал Котов с супругой. А супруга — та самая разжалованная медсестра. Ну, ей-богу она. Только вся из себя дама. Я как увидел, так офигел. У шефа спрашиваю, как давно женат Котов. Отвечает — года два, два с половиной. Дочке полгода. Я понимаю, что она это. А как узнать точнее? Подхожу, на вальс приглашаю. Она не отказывает, с разрешения генерала идёт. Танцуем, вот я ей: «Вы меня не узнаёте?» А она глазки хитрые сделала и отвечает: «Первый раз вижу, но ведёте в танце вы хорошо». Ребята, у неё имя другое. И наверняка история жизни переписанная. Узнала она меня, как пить дать. Неужели генерал в курсе?

— Нет, не думаю. Он чекист опытный, он бы ради бабы не стал так светиться. Скорее всего, она ему уже с другими документами досталась, чистенькая, без приводов и судимостей, — рассуждал Семёныч.

— Сколько таких на свете? — печально произнёс Юра.

— Которых не посадишь? Много. Хорошо, что их в принципе не очень много. Всё-таки порядочных людей поболе будет. Ты мне, Юра, можешь про одного товарища узнать?

— Могу. Но только привлекался или нет.

— Да не привлекался, он не преступник, он другой нехороший человек.

— Напиши фамилию.

— Забудь.

— Ну, как хочешь.

Юра рассмеялся и вышел.

— Семёныч, ты, что ли, Машкиного кавалера проверять решил? — удивился Володя.

— Да, я бы его не только на законопослушность проверил, но и на многое другое. Видеть его не могу!

— А Вера?

— Вера считает, что он интересный и умный. Он ей комплименты отвешивает, конфеты приносит. Я говорю: «Куда тебе сладкое? Оно же всё в талии откладывается». А она обижается на родного мужа. Я их уберечь хочу, девочек моих, от непоправимой ошибки, а они мне этого козла в пример ставят. Ты понимаешь, Вова, он хороший, а я, который их любит всю жизнь, поит, кормит и так далее — плохой! Они меня реального с ним иллюзорным сравнивают. И он выигрывает. Они за внешним сиянием его черноты не видят. И за что мне беда такая?

— Друг, а ведь ты ревнуешь, — с улыбкой произнёс Володя.

— Ревную, но не в этом дело. Я не знаю, как тебе объяснить, он как будто играет ими. Будто спектакль по ролям. У него всё предусмотрено.

— Паранойя у тебя, мой милый.

— Нет, отец моего ребёнка был такой же, — вдруг сказала Таня.

— А кто отец твоего ребёнка?

— Извините, Владимир Семёнович, я не могу сказать. Мы расстались. Зачем я на него наговаривать стану.

— Сказала «А», говори «В».

— Извините. Но нет.

— Ты вот мне скажи, он о беременности твоей знает?

— Знает. Знаете, что он мне посоветовал?

— Что?

— Как залетела, так и выкручивайся.

— Тот ещё козёл.

— Да нет. Я по большому счёту сама виновата. Я себя же считала исключительной. Понимаете, думала — я настолько особенная, что там, где другим не обломилось, мне обломится. Полагала, что именно меня он любить будет. Вот — поумнела, — она руками показала на уже заметный живот.

— Не, ну, Вова, скажи мне, как можно: трахать всё, что движется, и никакой ответственности?!

— Молодость. Может, сидит там у него в запаснике та, которую он любит, только жениться ещё не готов, вот и пользуется тем, что плохо лежит.

— Это ты про кого сейчас сказал? — Семёныч прищурился и очень недоброжелательно поглядел на Володю.

— А я без конкретики, — с улыбкой ответил тот.

— Понял, не дурак. Только знаешь, Вова, смотрю я сейчас на Таню, на Машку, дочку свою. И понимаю, что сам был далеко не «супер» когда-то. Осознание грехов грехи искупает, интересно?

— Семёныч, я атеист, и чту уголовное право. То есть признаю грехи, за которые полагается наказание. Всё, я домой, у меня семья и мероприятие с пацанами, мы сегодня змея воздушного запускаем. До завтра!

Семёныч наблюдал, как Таня проводила Володю взглядом. И как только за тем закрылась дверь, обратился к ней.

— Я поговорить с тобой хотел, по поводу Вовы.

— Не надо. Владимир Семёнович, я своё место знаю. Я битая. А за одного битого трёх не битых дают. Я работать сюда пришла. Понимаете, работать. Да, я попала в мужской коллектив. Может быть, вы меня ещё не поняли, но я не на охоте, а на работе. Моя цель — стать профи в своём деле. Любимом деле, заметьте! Владимир Александрович — прекрасный учитель, так я учусь. И если я в силу некоторых своих гендерных особенностей вижу в нём интересного мужчину, так это именно в силу этих особенностей. Я его уважаю, точно так же, как и вас, а потому профилактическая беседа неуместна.

— Вот ты какая? Взрослого дядьку, начальника своего, на место поставила. Ну что ж — тебе плюс. Как ты работать собираешься после родов?

— Мама поможет. Обещала. Так что в декрет вы меня не отправите. Придётся терпеть.

— Так мы и роды принять можем, Вова — точно, он сколько лет на «скорой» отпахал в элитной бригаде реаниматологов.

— А как сюда попал?

— После травмы.

— Серьёзной?

— Достаточно серьёзной. Но углубляться в этот вопрос не буду. Так что, если ты тут рожать надумаешь, мы посильную помощь окажем. Поехали, до дома тебя подвезу.

Часть 11

— Вова, ты вернулся без трупа? Труп где?

— Какой труп, с порезами? — Володя хитро посмотрел на коллегу.

— Ну да. Я честно не понял, тебя вызвали, а оперов — нет.

— Я тоже не просёк сразу. Приезжаю на место, в ожидании кровавой драмы. Вызов-то какой — резаные раны. Меня встречает участковый, молоденький пацанчик, ведёт к бабульке, тихо-мирно усопшей в своей постели во сне. Бабулька чистенькая, ухоженная. В доме всё идеально, сноха с сыном на кухне плачут. Я его спрашиваю: «Порезы где? Ты зачем меня вызвал?». А этот идиот протягивает амбулаторную карту, которую он отобрал у родственников, где на титульном листе стоит диагноз: «ПАрезы верхних и нижних конечностей». Что ты ржёшь? Тут плакать надо.

— Вова, я сейчас сдохну от смеха, это не анекдот?

— Семёныч, я на этот анекдот потратил два часа рабочего времени. Я с сыном бабульки съездил в поликлинику за справкой о смерти, прости грешного, потому что такого идиотизма я ещё не встречал. А представителю закона я про пАрезы и пОрезы объяснял матерными выражениями. Ты знаешь, он понял. Особенно когда я пообещал рапорт его начальству написать. Нет, понимаешь, чуток перепутать неполную неподвижность конечностей с резаными ранами. А что у тебя вчера в суде?

— Да тоже финал. Читают историю пациента перед вскрытием. Родственники в суд на врачей подали. История болезни из реанимации. Дневниковые записи с интервалом 3 часа: «01.07…. 9.00 Состояние стабильно тяжёлое, без динамики. На ИВЛ аппаратом… АД… Пульс. По катетеру… Бла-бла-бла. 12.00. Состояние стабильно тяжёлое, без динамики. На ИВЛ аппаратом… АД… Пульс. По катетеру… Бла-бла-бла. 15.00. Состояние стабильно тяжёлое, без динамики. На ИВЛ аппаратом… АД… Пульс. По катетеру… Бла-бла-бла. 18.00. Состояние стабильно тяжёлое, без динамики. На ИВЛ аппаратом… АД… Пульс. По катетеру… Бла-бла-бла. 21.00. Состояние стабильно тяжёлое, без динамики. На ИВЛ аппаратом… АД… Пульс. По катетеру… Бла-бла-бла. 00.00. Состояние стабильно тяжёлое, без динамики. На ИВЛ аппаратом… АД… Пульс. По катетеру… Бла-бла-бла. 01.10 (в самом низу правой страницы разворота): Состояние больного резко ухудшилось, на мониторе изолиния… Начаты реанимационные мероприятия. Здесь же вклеен протокол реанимационных мероприятий, итог которых… В 01.40 констатирована биологическая смерть. Переворачиваю страницу. Продолжаются дневниковые записи: 02.07.20….00. Состояние стабильно тяжёлое, без динамики. На ИВЛ аппаратом… АД… Пульс. По катетеру… Бла-бла-бла 06.00 Состояние стабильно тяжёлое, без динамики. На ИВЛ аппаратом… АД… Пульс. По катетеру… Бла-бла-бла 09.00…» Воскрес?

— Чем дело кончилось?

— Не знаю, я заключение написал, отдал и ушёл. Что я могу сказать, ляп это, просто ляп. Помнишь, ржали над записью реаниматолога: «Со слов соседей по палате, больной умер. Реанимационные мероприятия не проводились ввиду выраженности трупных явлений». Так через сколько же времени обнаружили труп в палате? Вот и тут тоже! Нас писать правильно никто не учил. Вот и пишем, что романы о любви, что истории болезни.

— Согласен. Наша Таня работает?

— Громко плачет наша Таня. Истории болезней изучает для анализа. Ну, раз пошла такая пьянка. А вообще, она неплохая девочка, жалко, что беременная.

— Ты же слышал — она уходить в отпуск, как и в декрет не собирается.

— А потом пойдут больничные, то к врачу с ребёнком отпросится, то ещё куда. И все выезды на место происшествия всё равно наши. Не пошлёшь же ты туда девочку. Но меня волнует больше твоя наука. Конец твоим творческим изысканиям виден?

— Виден. Не так много осталось.

— И что потом? Защитишься и уйдёшь?

— Будешь терпеть кандидата наук в подчинении. А я возьмусь за докторскую.

Договорили, докурили и направились в ординаторскую.

— Коллеги, что я вам сейчас покажу! — Татьяна смеялась, в её глазах прыгали счастливые лучики. — Смотрите, какая запись: «Больной в коме… Живот мягкий, безболезненный».

— Такое часто встречается, — парировал Семёныч, — мне нравится, когда пишут: «Больная Т. Состояние удовлетворительное, сознание ясное. В постели активна». Или ещё смачнее: «Больная в постели активна, в контакт вступает легко…». Это из дневников. Или вот так: «Причина смерти — острый панкреатит. Выписан под наблюдение участкового терапевта». А вообще, в свете тотальной безграмотности, мы ещё и не то увидим и услышим.

— Да, Семёныч, это ты прав, про оболванивающее действие ЕГЭ знают все — от солдата до генерала. Остается предполагать, что и «генералы» выполняют чей-то приказ, иначе логику отстаивания этой процедуры невозможно понять. Остается одно: самообразование.

— Вова, не морочь мне голову, вспомни себя ребёнком. Самообразование? Ничего смешнее не слышал… Другое дело пойти погулять…

***

Практически в самом конце рабочего дня в ординаторскую влетели двое мальчишек с множеством пакетов в руках. Таня поразилась их разности. Старший — с белой кудрявой шевелюрой, невероятно белокожий и в очках, очень худенький, но достаточно высокий, а второй, помладше — тёмно-русый, крепкий, с серо-зелёными глазами и шикарными длинными ресницами.

— Дядя Вова, а папа где? — спросил старший.

— Во-первых, вы с тётей Таней не поздоровались.

Тут же оба одновременно повернулись к Татьяне и сказали своё «здравствуйте». Причём старший засмущался и покраснел.

— Поздоровались, молодцы. Руками ничего попрошу не трогать и носы любопытные никуда не совать. Ясно? В ответ оба закивали головами.

— Мама где?

— Ползёт. Настька раскапризничалась и всю дорогу ехала у неё на руках, — сказал старший.

— Она даже спала у неё на плече, но с такими толстыми щеками подушка не нужна, — это добавил младший.

— Татьяна, смотри, чтобы эти богатыри никуда не лезли и микроскопы не трогали. Пойду маму встречу.

Настьку Семёныч внёс на руках, а Оксана, вошедшая следом, выглядела жутко замученной. Татьяна налила ей чай.

— Ну, вот и познакомились, — произнесла Оксана. — Так устала! Жарко, Настасья на руках, ногами она ходить не желает, а девушка у нас восемнадцать кило весит. У меня мальчишки такими не были. Форма вся, что на рост подходит, велика по ширине. Олежа тонкий. Только Сашеньке всё сразу купили.

— Как вы справляетесь с тремя? — искренне спросила Таня.

— Свой будет, узнаешь. Они мне в радость, не в тягость. Была б моя воля, я бы ещё родила. Дети — это счастье.

Часть 12

— Вов, только не сердись, пожалуйста.

— Ксю, я сержусь? Ну конечно, всё время сержусь. Ну, ты что, родная? Что за напраслина на собственного мужа?

— Вов, мама не звонила всё это время, я поехала к ним на квартиру. Я волновалась, переживала, понимаешь?

— Понимаю, и что там?

— Там пусто. Они продали квартиру. Ремонт идёт. Рабочие о бывших хозяевах ничего не знают. Узнала телефон нынешних владельцев, позвонила — сказали, что купили и обсуждать ни с кем свою покупку не намерены. Вот и всё.

В глазах Оксаны стояли слёзы.

— Ты ей звонить пыталась?

— У неё другой номер. Я его не знаю. Она мне не сообщила. Написала на электронную почту. Пришёл ответ: «Ты девочка взрослая — в заботе матери не нуждаешься. Живи своей жизнью». Что ты молчишь, Вова?

— Ксю, тебе не понравится то, что я скажу.

— Говори.

— Баба с возу — кобыле легче.

— Добрый ты.

— А что ты хотела? Ксю, я обязан её любить? Так я не могу за её отношение к тебе. Понимаешь? Тебе крупно повезло, что она тебя Марие Юрьевне отдала. Что сама не воспитывала. Забудь. Пожелай ей добра и забудь, как страшный сон. Бабушке сказала?

— Да. Она так ругалась. Говорит, что мать моя могла напоследок хоть подарок мне сделать. Мне не нужен подарок, Вова. Я маму потеряла.

— Ты её не имела никогда. Она тебя только лишь родила. Ксю, посмотри, как ты к детям относишься, и как она к тебе. Небо и земля. Ты мать настоящая. Именно такая, какую я для своих детей хотел.

— Правда?

— Не сомневайся даже.

— Вов, а может, ещё родим?

— Тебе мало?

— Я ещё хочу девочку.

— По закону подлости получится мальчик.

— Пусть. Мы же мальчика тоже любить будем.

Володя видел, как она успокаивается, как оттаивает её душа прямо здесь, на глазах. Ему было её безумно жалко. Она так хотела любви родителей, но этой мечте не суждено было сбыться. Наверное, вся любовь сконцентрировалась в ней самой. Она умела любить. Величайший дар, которым она обладала в полной мере.

Они долго сидели на кухне вдвоём после того, как уложили малышей спать. Говорили, строили планы. Никто не знал, как оно сложится в дальнейшем, но то, что впереди было точно — вместе.

— Вов, я вот про Таню вашу думаю.

— Всё ещё ревнуешь?

— Нет, ну, самую малость. Ты ей нравишься, я вижу. Я про другое думаю. Как она решилась рожать одна.

— А что оставалось? Не убивать же его, когда он уже был.

— Этот мужчина её обманул?

— Я не знаю. Ксю, я никогда не спрашивал.

— Вов, она для тебя просто сотрудница, да?

— Давай поставим все точки над «И». Она моя коллега и мой друг. Понимаешь, не подруга, не любимая женщина, а друг, как Семёныч. У нас работа командная. Мы должны доверять друг другу.

— Я поняла, Вова. Я больше не буду, я тебе верю.

— Я люблю тебя. Если бы только знала, насколько люблю.

Он посадил её на колени и целовал долго, затем так в обнимку и ушли в спальню.

Не спалось, всё ещё прижимая к себе любимую женщину, уснувшую у него на плече, думал. Её спокойствие ему дороже всего. Но пугает-то именно неизвестность, а значит, надо всё расставить по местам.

Для себя он решил, что обязательно узнает, что нарыли на отчима Оксаны, ведь даже ежу ясно, что за границу они с женой просто сбежали, прихватив накопления, скрылись от карающей руки правосудия. И неважно, виноват ли отчим Оксаны в смерти взорвавшегося Михаила, и на кого готовилось то покушение. Да и было ли само покушение. Пострадал один-единственный человек. Он унёс с собой всю информацию. Чьи это были деньги, кому он их нёс. Знал ли о взрывчатке. А то, что произошло всё, когда отчим с Оксаной вышли из здания, то это гарантированная случайность. Они на улице оказались раньше, чем закончился рабочий день. На два часа раньше.

Утром Володя ушёл рано, позвонил Семёнычу, что задержится, и направился прямиком к полковнику Луговских.

В приёмной его ждала встреча с дежурным.

— Запишите на приём. Завьялов Владимир Александрович.

— Эксперт Завьялов? — спросил молоденький мальчик в форме.

— Гражданин Завьялов.

Мальчик скрылся за дверью, оставив Володю одного совсем ненадолго.

Полковник вышел сам. Пожал руку, вспомнил о дочери, которая целыми вечерами только и говорит о своём наставнике и… пригласил в гости. На чай. Правда, без супруги, но с сыновьями. Володя предложение принял. Сговорились на субботу.

В бюро его уже ждали. Семёныч нервничал.

— Вова, ну где тебя черти носят? Бери нашу девушку, инструменты и дуй вот по адресу на улицу Пастера. Там труп, как выразились оперативники, с множественными насильственными причинами смерти.

— Мама дорогая, это как?

— Вот вы с Танечкой это и попытаетесь выяснить, причём очерёдность этих причин выясните в первую очередь. Фотоаппарат взял?

— Взял, вместе с Танечкой. Ты смурной почему?

— Потом, Вова. Этот Машкин «козёл» решил стать моим зятем.

— У-у-у!

— Едь давай!

***

Окровавленный труп погибшей двадцатишестилетней хозяйки был найден в квартире около семи утра в этот самый день. Сотрудники полиции и прокуратуры обнаружили на месте происшествия также ножи, причём не один и не два, а целый набор.

Женщина была сначала удушена, о чём свидетельствовали синюшность кожных покровов лица, шеи, мелкоточечные кровоизлияния в соединительные оболочки век, умеренное расширение зрачков, непроизвольное выделение кала и жидкая тёмная кровь в трупе.

А так наглядно (особенно с кровью) всё выглядело потому, что позже у потерпевшей была вскрыта брюшная полость и вырезаны молочные железы.

Эту кровавую расправу совершил сожитель женщины — молодой человек двадцати двух лет от роду. В момент прибытия сотрудников правоохранительных органов он находился на месте — в состоянии сильного алкогольного опьянения.

Когда же задержанный начал приходить в себя, он свои действия объяснил тем, что в последнее время совместная жизнь у них не клеилась. И таким образом он решил расправиться с женщиной, которая не хотела его понимать.

Часть 13

Цветы и конфеты Володя отдал Таниной маме. Мальчишки разувались.

Олежка ловил на себе удивлённые взгляды незнакомых и совершенно чужих ему людей. И в его душу закралась обида. Опять, как всегда. Ребёнок очень переживал из-за своей такой отличавшейся от всех внешности и непохожести на членов семьи.

— Вы не думайте, я папе не чужой, — поспешил объясниться мальчик, — это просто ошибка на генном уровне. Я альбинос, понимаете, альбинос! А так я родной — и папе, и Саше.

— Олежек, сынок, никто так не думает. Конечно, ты родной. И никто в этом не сомневается, — Володя обнял сына.

— Все всегда спрашивают. А я решил объяснить до вопросов. Ты не сердись, пап.

— Он комплексует, — развёл руками темноволосый Сашка.

— Проходите, Владимир Александрович, мальчикам мороженое можно?

— Можно, конечно.

— Ну, хорошо, мы с Танечкой будем их развлекать, а вы с мужем поговорите.

Володя с полковником устроились в кабинете.

— Смешные у вас мальчишки. Я сам сына когда-то хотел, а в результате одна дочка.

— Во-первых, вашей дочкой можно гордиться, а во-вторых, насколько я знаю, у вас внук на подходе.

— Да уж, внук. И радость, и горе.

— Дети горем не бывают.

— Вашим детям — так точно с отцом повезло. Особенно Олегу, как я понимаю, он не ваш сын?

— Мой, целиком и полностью, он мне не биологический сын, но сын, и я его единственный отец, понимаете?

— Вы чай пейте, торт Таня пекла, а пирожки супруга. Тут и с мясом, и с картошкой, и с капустой. А может быть, мороженое? Они там много накупили, мальчишек баловать.

— Да нет, спасибо.

— Таня души в вас не чает. А вы разговорчивостью не отличаетесь.

— Такой характер. Жена тоже всё удивлялась поначалу. Теперь привыкла.

— Жена? Я о вашей жене знаю всё. С её отцом беседовал, не далее, как вчера. Он всё сетует, что его мать квартиру внучке отписала. Его, разнесчастного, без наследства оставила. Послушал, внутри всё взыграло. А говорите, как можно детей не любить. Не любили. Ни он, ни мать её. Оксану вашу не любили. Нет у нас к ней претензий. Вот с бабушкой бы встретиться, но оно зачем, и так всё ясно, она помощи материальной ни от сына, ни от снохи не видела. О делах бывшей снохи вряд ли что-то знает. А отчим Оксаны обвиняется в хищении в особо крупных размерах. Связи его с взорвавшимся гражданином Муратовым не обнаружено. Разве что тот являлся мастером спорта по вольной борьбе. Но какое это отношение имеет к руководству спорткомитета? Да никакого. Нами рассматривается несколько версий произошедшего. Терроризм мы исключили. Да, напротив находится представительство израильской компании, но он к ней даже не подходил, камеры наблюдения его зафиксировали, он просто шёл мимо. По одной из версий, Муратов должен был кинуть в чью-то машину пакет с видеокассетой со встроенным взрывным устройством. Потом сесть в «Мерседес» и уехать в неизвестном направлении. На всякий случай ему был выдан пистолет и сделана предоплата. Есть мнение, что звонок на сотовый телефон Муратова выступил в качестве детонатора для кассеты, начинённой взрывчаткой. Поскольку охрана быстро среагировала и «операция» была на грани срыва, люди, сидящие в «Мерседесе», позвонили на сотку. Прогремел взрыв. Возможно, это было сделано для того, чтобы «убрать» исполнителя и, одновременно, свидетеля несостоявшегося убийства. По второй версии, это не заказное убийство, а разборки между бандитскими группировками, за которыми стоит некто Серафим. Вот он и был личным водителем отчима Оксаны. Именно он сидел в «Мерседесе», который чуть позже захватили полицейские. «Посланнику» Муратову нужно было передать «дулю», то есть денежный «откат», с закамуфлированной бомбой бандитам. Сейчас, по нашей информации, Серафим жив (полицейские стреляли только по колёсам машины) и находится в СИЗО города. Серафим не имеет никакого отношения к делам шефа. Два разных дела, одно из которых мы передали в отдел экономических преступлений. И кстати, Володя, вам повезло, что мать не помогала материально дочери. Так бы мы и вас шерстили. Такие вот дела. Я рассказываю это не для огласки, а для вашего личного спокойствия. Надеюсь, вы понимаете.

— У него не было пакета, была борсетка, пристёгнутая наручником к руке.

— В ней и находился пакет с взрывчаткой. Володя, вы дали прекрасное танатологическое заключение, а всё остальное к вам не имеет ни малейшего отношения.

— Спасибо, понял. Пирожки ваша супруга очень вкусные печёт, но моя жена печёт не хуже, так что следующее чаепитие — у нас.

Они говорили просто ни о чём. Володе стало удивительно легко. Его не волновали больше экономические преступления отчима жены и не трогали дела сбежавшей тёщи. Самое главное, что его Оксана больше даже свидетелем не была. Теперь можно жить спокойно. Спокойно обсуждать с полковником недостатки службы и даже поднять вопрос об отсутствии дивана в кабинете врачей. Отдых нужен всем, особенно после длительного стояния в секционном зале с больной спиной.

Теперь можно говорить о чём угодно. Пирожки почти закончились, и полковник собрался за мороженым, но тут прозвенел звонок телефона.

Семёныч просил выехать на освидетельствование живого лица, а именно — ребёнка, в связи с отказом родителей от госпитализации.

Сам он не мог. У него полным ходом шло сватовство и обсуждение свадьбы дочери.

Володя объяснил полковнику ситуацию и собрался ехать. Мальчишки, так и не доевшие мороженое, погрустнели. Уходить из гостей им совсем не хотелось. Полковник предложил оставить их у них дома, взять с собой Таню, для науки, а потом, по возвращении, забрать ребят. На том и порешили.

О том, что он ошибся, взяв с собой беременную Татьяну, Володя понял, как только подъехал к искомому дому. На улице стояла «скорая» и две машины полиции. Сам дом слабо напоминал нормальное жилище, выбитые окна затянуты плёнкой, покосившийся фасад и невероятная грязь.

— Тань, в машине останься. Я быстро гляну, напишу заключение и поедем. Тут и не входя всё ясно. Алкаши, наверно.

Но Татьяна заупрямилась. Одно дело — экспертиза живых лиц в бюро, и совсем другое — вот так, на выезде. Володя понимал, что движет ею в данном случае не желание познавать новое, а простое любопытство. Когда-то и у него оно присутствовало.

Давно, правда. Наверное, потому что асоциальные вещи очень слабо укладываются в мозгу нормального человека, понимающего, что такое «хорошо» и что такое «плохо», и вызывают любопытство с удивлением. Нормальный человек заботится о своих близких, не убивает за бутылку водки, не издевается над более слабым и беззащитным.

То, что ждало их в этом доме, превзошло все ожидания видевшего виды эксперта.

В доме, кроме трёх сотрудников полиции, инспектора по делам несовершеннолетних, беременной женщины двадцати двух лет и её мужа тридцати семи находилось трое детей. Старшей было шесть. Вот по поводу неё их с Татьяной и вызвали. Ребёнок не плакал и не говорил. На теле обнаружились множественные гематомы, по форме напоминающие следы от носка ботинка, мужского ботинка, судя по размеру, также множественные кровоподтёки от ударов ремнём различной степени давности, что говорило о систематических избиениях ребёнка. Правая рука была сломана и зафиксирована. На полу валялись окровавленные плоскогубцы. На телах двух других детей, мальчика трёх лет и девочки двух, следов побоев не было, определялась только крайняя степень истощения. Оба родителя в грубых выражениях пытались выгнать сотрудников опеки и внутренних органов из своего дома, утверждая, что вправе самим выбирать способы воспитания детей. А старшая дочь сама виновата. Она выкрала из холодильника маргарин и съела полпачки, за что, якобы, мать пыталась вырвать ей язык плоскогубцами.

Пришлось написать заключение и по причинению вреда здоровью сотруднице органов опеки, которую толкнул отчим девочки так, что она разбила голову об косяк двери.

Ребёнка уже увезла машина «Скорой», была вызвана ещё одна бригада для госпитализации матери, у которой от волнения начались схватки, а она беременна двойней. Уже взята кровь на определение алкоголя в крови отчима и матери детей. Выслушана печальная история об изнасиловании матери в пятнадцатилетнем возрасте в результате которого на свет появился ранний, ненавистный и ненужный ребёнок, разрушивший все планы на жизнь. Неземная любовь к бывшему зеку, ставшему отцом её двух детей и ещё двух, которых она ждёт, нежелание кормить и содержать падчерицу-воровку.

Она говорила так горячо, так эмоционально, что присутствующие только диву давались. Во всех бедах этой женщины была виновата шестилетняя дочь.

По лицу Татьяны катились слёзы.

То, что произошло в следующую минуту, не подчинялось никакой логике. Мужчина, которому пытались надеть наручники, вырвался, схватил нож, лежащий на столе, и бросился на плачущую Татьяну. Володя увидел, оттолкнул коллегу, и удар пришёлся ему в живот.

Часть 14

— Саша, не плачь. Не плачь, я тебе говорю. Папа говорил, что плачут по покойникам, а он живой. Значит, плакать не нужно.

— А у тебя почему слёзы льются? Я же вижу, что текут. Вот скажи мне, Олежа.

— Это не слёзы, это аллергия. У меня всегда в больнице глаза слезятся. Сашка, ты маме звонил?

— Не берёт трубку. Почему она ещё не приехала сюда в больницу?

— Настьку оставить не с кем, или бабушке плохо. Да что ты ревёшь, как девчонка! Сашка, всё будет хорошо. Вот увидишь, брат.

— Позвони маме, пожалуйста!

— Она трубку не берёт. Она сейчас приедет. Сашка, ну не реви, мне самому реветь охота.

— Так ты и ревёшь.

— Реву. Просто пытаюсь тебя успокоить. Вон полковник идёт, он сейчас всё скажет.

— Не скажет, он к дочке ходил. Не к папе.

Полковник действительно подошёл к мальчишкам, сидевшим рядышком в зале ожидания.

— Есть, пить хотите?

— Нет. Что с папой?

— Оперируют, мама едет, и что вы разревелись оба? Девчонки, что ли? Вам маму ещё поддержать надо.

— Страшно, понимаете? — всхлипывая, произнёс Олежка.

— Понимаю. Надо держаться и ждать. Ваш папа хороший врач. И его оперируют хорошие врачи. Понятно, мелкота?

— Да, но всё равно страшно.

***

Оксана приехала через полчаса. Настя мирно спала у плачущей матери на руках. Мальчишки бросились к ней и уже рыдали в голос. Она пыталась их успокоить, но у неё это плохо получалось. Проснулась Настя и тоже разревелась, поддавшись общей панике.

— Оксана, я прошу вас, отдайте дочь моей жене, она последит за ней. Вам легче будет. И поймите — он жив, ваш муж Володя жив, давайте лучше молиться. Мальчикам страшно, Оксана, возьмите себя в руки.

— Да, конечно. Бабуля в больнице. Ей с сердцем плохо стало. Я не смогла сразу уйти, её отвезла, в приёмном покое оставила.

— Она в каком состоянии?

— Я не знаю, я её врачам сдала на руки и убежала сюда. С ребёнком всё равно не пускают. Вам что-нибудь сказали?

— Его оперируют. Оксана, не отчаивайтесь.

— Таня где?

— Положили на сохранение. У неё стресс.

— Да, конечно, такое пережить, но с ней всё будет в порядке?

— Надеюсь. Оксана, милая, всё будет хорошо.

— Я думала, что умру, когда мне сказали про Вову. Мне жить без него незачем, но Настя заплакала, я поняла, что жить надо. Всё так неправильно, — она подняла на полковника красные от слёз глаза.

— Оксана, дети рядом, держите себя в руках, давайте мне Настю или жене моей.

— Она дичится чужих, маленькая совсем ещё.

— Ко мне пойдёт, иди ко мне, Настёна, ты ж меня знаешь, — рядом оказался Семёныч. — Держись, Ксю. Вова у нас живучий. Всё хорошо будет, ты мне веришь? Я со смертью на «ты». Не его день сегодня.

Он взял на руки девочку и сел рядом. На колени к матери тут же взгромоздился Сашка, а Олежка притулился справа, слева же её обнимал Семёныч. Затем подошли Вера Петровна с Машей и будущим зятем.

Вера с Машей забрали Оксаниных детей и увезли их к себе домой. Всё равно с ними в отделение мать не пустят. А что Оксана уйдёт из больницы не могло быть и речи.

Ждали Оксана с Семёнычем довольно долго. Затем пришла медсестра и провела их в ординаторскую. Врач объяснил повреждения и ответил на все до единого вопросы Семёныча. Историю болезни он тоже заполнял под чутким руководством судебного эксперта.

— Ну что ж, пока всё нормально, — обратился хирург к Оксане, — состояние тяжёлое. Но такое и должно быть на данном этапе. Мы произвели ревизию брюшной полости, ушили повреждённый кишечник, промыли брюшину, дренировали. Сделали всё, что могли. Дальше он сам, как пойдёт. Рана инфицирована, сами понимаете. До утра будет спать, домой идите. Отдохните, наберитесь сил, они вам ещё понадобятся.

— Нет, я с ним, — Оксана даже и не думала уходить.

— И я с ним, — тоном, не терпящим возражений, заявил Семёныч.

— Вы думаете, что ему внимание не окажут? У нас хорошие сёстры.

— Я понимаю, но ни одна сестра не заменит жену и друга.

— Ну, как хотите, спальных мест для посетителей у нас нет, тем более в реанимации. Кого другого бы не пустил однозначно, но главе криминалистики отказать не могу. Так что, пойдёмте, проведу в реанимацию. Завьялова туда уже подняли. С искусственной вентиляции сняли, дышит он самостоятельно. Хотел спросить, предыдущая лапаротомия и удаление селезёнки с чем связаны?

— Автомобильная катастрофа.

— Где же он сидел? Не за рулём точно.

— Правы вы, доктор. В «Скорой» он сидел.

— Да уж.

Всю ночь Оксана не сомкнула глаз. Думала, мысленно говорила с мужем и была уверена, что он её слышит.

Семёныча уговорила прилечь в ординаторской, куда его любезно пригласил дежурный врач.

Семёныч заходил в палату сначала каждые полчаса, а потом уснул. Володя тоже спал. Ночь прошла спокойно.

К утру в палату вернулся Семёныч.

— Спит?

— Спит.

— Я вырубился, прости.

— Вам ещё работать сегодня.

— Сбегаю, гляну, что там, и вернусь, мои клиенты могут подождать. На экспертизу живых одну девочку вызвал, она раньше со мной работала.

— Ещё одну девочку?

— Ну да. Она на пенсию ушла, а на её место мужа твоего взяли. Но подменить она может, сил ещё достаточно у девочки. Вот ты и улыбнулась. Это хорошо. Ты зла не держи, ни на меня, ни на Таню.

— Зла на вас?

— Я понимаю, Оксана, ты ведь думаешь, что если бы я не отправил Вову по тому адресу, то не было бы ничего. И на Таню злишься. Её спас, а сам. Что, не прав?

— Правы, вчера так думала. Сегодня не думаю. Он был бы не он, если бы не защитил беременную женщину. Я ревновала к Тане сильно, а ночью отпустило. Я не знаю, как правильно. С одной стороны, я не хочу, чтобы так было. Я его бы ждала с работы, приносила таблетки от головной боли, растирала спину. У него такие боли бывают.

— Я знаю.

— А с другой, если бы пострадала Таня, её ребёнок, я бы думала, можно ли положиться на мужчину, неспособного защитить женщину. Глупо? Да?

— Не знаю. Сам испытываю колоссальное чувство вины, лучше бы я сам поехал. Предотвратил бы всё. И события бы развивались по-другому.

— А что теперь гадать?! Владимир Семёныч, теперь молиться надо, и за выздоровление Вовы, и за Таню, и сыночка её. Чтобы не зря всё, понимаете?

Часть 15

— Ксю, воды дай.

Она чуть не завопила от радости, очень-очень хотелось закричать, кинуться к нему и целовать-целовать. Вместо этого Оксана прикрыла рот рукой и зарыдала тихо-тихо, почти беззвучно.

— Вова, милый, родной, Вова, как я рада. Ты с нами.

— Пить дай.

— А я не знаю, я сейчас к медсестре сбегаю, мне никто ничего не говорил, можно тебе воду или нельзя. Я мигом, я сейчас, Вова, я так рада. Мне просто позволили быть с тобой, я…

Она побежала, нечаянно хлопнув дверью палаты. Вернулась с медсестрой и Семёнычем.

— Ну что? Очнулся, сволочь, хрен я тебе умереть дам. Нарожал детей — воспитывай. На ноги поставь сначала, потом в игры свои дурацкие играть будешь. Ты какого чёрта на нож полез? Где твоя сознательность? — Семёныч бы ещё многое сказал, но медсестра его остановила.

— Мужчина, ругаться прекратите, здесь отделение реанимации.

— Да в курсе я, что тут за отделение. Ты своими делами занимайся, а я право имею, если бы он у меня в морге лежал, я бы ещё не то сказал. Вовка, ещё раз учудишь — уволю на хрен. Понял?

— Всё? — Володя даже попробовал улыбнуться.

— Всё! Если б ты знал, как я тебе рад! Детей Вера забрала. С ними порядок.

— Ксю, где бабушка? — говорил Володя ещё плохо, но мысль-то работала.

— В больнице. Я к ней ещё не ходила, сейчас чуть-чуть с тобой побуду и сбегаю. У неё давление. Ты не волнуйся только, я просто её положила, чтобы она под присмотром находилась. Вовка, как же мы переживали.

— С Таней всё в порядке?

— Она тут в соседнем корпусе на сохранении. Я сейчас схожу к ней, узнаю, потом вернусь, тебе доложу и на работу. Ты меня одного оставил, Вова.

— Дай отдохнуть.

— Где? Здесь? Придумал бы, что получше, для отдыха. Ладно, я пошёл.

Семёныч отправился к Татьяне.

— Как его терпят? Он за ночь всё отделение построил. Наши реаниматологи диву даются, — медсестра только покачала головой вслед удаляющемуся Семёнычу.

— Его не терпят, его уважают, — ответила Оксана.

Минут через пятнадцать Оксану вызвали в холл к посетителям. Это Маша с женихом пришли навестить и передать приготовленную Верой еду для Оксаны и её бабушки, а ещё рассказать, что с детьми всё хорошо и что кошку они тоже забрали к себе домой.

— Маме спасибо передавай, Машенька. А папа твой пошёл в гинекологию, там сотрудница их лежит, которую мой Вова собой закрыл.

— Так она пострадала? — спросил Павел, жених Маши.

— Угроза прерывания беременности, переволновалась девочка.

— Тётя Оксана, мы тогда к папе быстренько сбегаем, его накормим и по делам. Мы заявление в ЗАГС подали. Надо там платье, костюм, присмотреть хотя бы. Паша в отпуске две недели, а потом после свадьбы вторую половину отпуска возьмёт.

— Удачи.

— Привет дяде Вове передавайте.

— А ты маме.

— Обязательно.

***

Они расстались. Оксана направилась к бабушке и перекусить, но так, чтобы муж не видел. Ему всё равно ещё есть не положено. А Маша с Пашей пошли разыскивать Семёныча, которого обнаружили в отдельной одноместной палате Татьяны.

Вот тут и произошло то, что кто-либо из них меньше всего ожидал.

Семёныч беседовал с коллегой, а она в красках и очень эмоционально рассказывала обо всём увиденном вчера и о девочке, над которой так жестоко издевались. И о матери девочки, постоянно находящейся в состоянии беременности с пятнадцати лет. О голодных детях, о садисте-отце. О том, что она не верит в причастность беременной женщины к пыткам дочери. И о том, как этот тип схватил нож и бросился на неё, видимо, пытаясь отомстить всем беременным сразу, и о том, как Володя просто закрыл её собой, напоровшись на нож.

Рассказывала, как зажимала рану и вызывала «Скорую», потому что оперативники растерялись. О том, как ехала с Володей в «Скорой» до приёмного отделения. И как просила его не умирать.

Она расплакалась, и Семёныч гладил её по плечу, успокаивал, говорил, что Володя пришёл в себя, что Оксана с ним, и что она, Таня, большая молодец.

Всю эту картину наблюдал Павел, обвешанный сумками, стоя в дверях палаты. Маша побежала искать туалет, приспичило вдруг девушке.

Что ему делать, он решить никак не мог, но жизнь рушилась на глазах. Единственное, чего он хотел однозначно — это бежать, бросив сумки, или испариться.

Таня подняла глаза и в дверях увидела его.

— Павел?! Ты что здесь делаешь?

— Вы знакомы? — Семёныч насторожился. — Таня, это мой будущий зять.

— Да, Владимир Семёнович, я практику проходила у него в отделении. Знакомы, так, немного.

Павел выдохнул. Он отдал сумку с едой для Семёныча. Затем они дождались Машу и собрались уходить искать платье.

Как только за ними закрылась дверь, Семёныч спросил:

— Таня, он отец твоего ребёнка?

— Простите, но у моего ребёнка нет отца. Я не хочу говорить на эту тему. Спасибо, что навестили. Я тут долго не пролежу, так что скоро буду мозолить вам глаза в бюро. Привет Владимиру Александровичу передавайте.

— Обязательно передам, партизанка. Отдыхай. Всё будет так, как должно быть. Понимаешь, Таня?

— Понимаю, не беспокойтесь за меня.

— Ты так ещё и не поняла, что ты член команды.

— Ещё как поняла. Привет передавайте Завьялову.

У выхода из отделения Семёныча ждала дочь.

— Пап, Пашка свалил, сказал — дела. Ты на работу?

— Да? Свалил, значит? Ну ладно. Я на работу, ты со мной? Тут рядом.

— А то я не знаю где. Помнишь, как ты наорал на пацанов из моей группы? Когда у нас занятия по судебке были.

— Наглые такие, которые в холодильник лезли?

— Да, тебя тогда сердитым мужиком прозвали. Ты на работе такой грозный. Я никому не сказала, что ты мой отец.

— У нас одна фамилия. Не забывайся, дочь.

— Папочка, они твою фамилию не знали, и так и не узнали. Ну что ты такой злой? Голодный, что ли?

— Маша, я голодный и действительно злой. Два моих сотрудника в больнице. Я остался один, и молю Бога, чтобы ничего не случилось. Чтобы народ не пил, не дрался, чтобы бандиты взяли внеочередной отпуск от своих бандитских дел, чтобы атмосферное давление не скакало, вызывая смерти от инфарктов и инсультов. Понимаешь, чтобы дебилы поумнели, и никого не тянуло на приключения. Тогда я, может быть, продержусь, выживу и дождусь возвращения Вовы.

Пока Маша в ординаторской ставила чайник и накрывала на отцовском столе завтрак. Семёныч бегал по всему бюро и наводил порядок, призывая всех сотрудников собраться и продуктивно работать в сложившихся обстоятельствах.

Затем он написал пару заключений и засобирался обратно в больницу.

Маша увязалась с ним, забрать посуду у Оксаны.

В первую очередь они пошли к Татьяне, занести «Лекции по судебной медицине» Паукова. Пусть почитает, пока лежит.

Открыв двери в палату, они увидели Павла.

Часть 16

— Я не понимаю, зачем ты пришёл? Зачем снова вернулся? Тебя давно нет в моей жизни. Даже в памяти почти не осталось.

— Ты не понимаешь?! Так я объясню. Я встретил женщину, которую полюбил. Я женюсь, и она ждёт моего ребёнка, желанного ребёнка, видишь ли? Эгоистка ты чёртова, Татьяна. Ты обещала решить проблему. Ты говорила, что его не будет. Зачем ты мне ломаешь жизнь?

— Я ни разу не дала о себе знать. Тебе этого мало?

— Я хочу и хотел, чтобы твоего ребёнка не было.

— Извини, но это не тебе решать. Это моё тело, и он — часть меня. Я люблю его, в конце концов. Понимаешь, люблю.

— Ты говорила, что меня любишь, но прекрасно обходишься.

— Во-первых, ты сам меня бросил. Сказал, что встретил другую. Я ушла. Я целиком и полностью ушла из твоей жизни. Во-вторых, любовь к мужчине и к ребёнку — вещи разные. Живи как знаешь, оставь меня в покое. Я не мешаю тебе, так не мешай мне.

— Да? А как я должен жить, зная, что ты родишь от меня? Что всё твоё окружение будет считать меня подлецом?

— Павел, ты себя слышишь? Ты предлагаешь мне ради твоего душевного спокойствия убить моего сына? Забудь о нём. Обо мне забыл, так и о нём забудь.

— Я так не могу.

— Люди расходятся, создают новые семьи, в этих семьях рождаются новые дети, а старые уходят на второй план. Мы разошлись. Между нами давно ничего нет. Я тебя только об одном могу просить: не поступи с Машей так же, как со мной. Потому что очень скоро начнутся занятия, в отделение придут другие студентки, они будут моложе, красивее, новее, в конце концов, и кто-то опять тебе вскружит голову. Ты умеешь нравиться, и быстро добиваешься расположения очередной жертвы.

— Таня! Не нужны мне твои нравоучения.

Семёныч увёл дочь. Незачем было слушать что-то ещё. Они сели на лавочку в больничном парке.

— Что мне делать, папа?

— Маша, зачем были нужны отношения до свадьбы?

— Он взрослый мужчина, папа, я думала, что если я откажу…

— То он тебя бросит?

— Да.

— Дурочка.

— Папа, ты меня не ругаешь? Не упрекаешь?

— Маша, я бы врагу не пожелал услышать то, что сейчас слышала ты. Я представляю бурю в твоей душе, но хочу тебя предостеречь. Не делай поспешных выводов и не сжигай мосты.

— А как иначе?

— Надо остыть, обдумать, узнать, что собирается делать в данной ситуации твой жених.

— Жених? Ты смеёшься?

— Нет, дочь, я серьёзен как никогда. Два часа назад Павел был твоим женихом.

— Но всё изменилось.

— Что изменилось?

— Мы узнали, что Татьяна от него беременна.

— Ты думала, что до тебя у него не было женщин? Неужели ты настолько наивна?

— Нет, не думала, но не вот так, чтобы рядом.

— Где? На Луне или на Марсе? Нет, они в нашем городе и ходят по нашим улицам, рядом с тобой, со мной. Ты знала об этом два часа назад тоже.

— Папа, ты ещё вчера его ненавидел. Почему защищаешь?

— Я защищаю не его, а тебя. В первую очередь от необдуманных экспрессивных поступков. Маша, решения не принимаются под горячую руку. Если ты его любишь, то будешь продолжать любить. Сначала станешь злиться, тебе будет казаться, что ты его ненавидишь, а потом ненависть уйдёт, оставив сожаление и чувство потери.

— Ты призываешь меня его простить?

— Я пытаюсь тебе сказать, что решения принимаются на холодную голову. И ещё, что перед тобой он не виноват. Он виноват перед Таней.

— Где же взять эту холодную голову, мне крушить всё вокруг хочется.

— Надо подождать, она сама остынет.

— Папа, ты можешь поговорить с ней?

— С Таней?

— Да.

— Попробую, но не гарантирую, что получится. Она самодостаточная личность. А вот тебе встречи с Павлом лучше сегодня избежать. Дочь, мы шли за посудой, так что берёшь освободившееся контейнеры и домой. Я тоже пораньше вернуться постараюсь.

Он задержался немного у Володи, подбодрил и обещал вернуться завтра. Зашёл к Татьяне. Отдал книгу.

— Я слышал всё, о чём вы говорили с Павлом.

— Только вы слышали, или ваша дочь тоже?

— Да, Маша стояла рядом со мной.

— Владимир Семёнович, я хочу сказать, что если у нас с ним не вышло, это вовсе не значит, что с Машей должно быть так же. Я тяжёлый человек, я подавляю. Я виновата, не он. Что вы улыбаетесь так?

— Танюша, случилось то, что должно было случиться. И всё, чему надлежит быть дальше, произойдёт. Да, я фаталист. Улыбнулась, вот и молодец.

Ей он больше тоже ничего не сказал, вернулся в бюро. По дороге думал. Только ничего путного в голову не приходило. Но ведь сам же посоветовал Маше принимать решение с трезвым рассудком. Набрал номер жены.

— Вер, сейчас Машка придёт, тебе всё расскажет. Вы там без истерик, ладно? И ещё, Машка беременная. Да, Вера, да. А потому отталкиваемся именно от этого факта. Она сама расскажет, что случилось. Хоть выговорится. Говорил я тебе, предупреждал, что не подарок ваш Павел. А ты… Теперь поздно, не уберегли дочку.

В журнале значился только что доставленный труп. Семёныч обрадовался. Есть работа, есть куда направить мысли.

Старшая лаборантка сообщила, что сопроводительные документы у него на столе.

Сейчас выпьет кофе, покурит и ознакомится.

Но сегодня был не его день. У двери ординаторской ждал Павел.

— Владимир Семёнович, надо поговорить.

— Со мной? О чём, или, вернее, о ком? О Тане, моей сотруднице? Или о Маше — моей дочери? Что нового ты мне сказать хочешь? Что исправился и будешь хорошим с сегодняшнего дня? Я поверю? Нет, не поверю. И говорить тебе нужно не мне. Машке говори.

— Вы знаете про наши отношения с Татьяной?

— Да, мы с Машей слышали ваш разговор.

— Я жил с Таней какое-то время, но мы разные люди, её ангельская внешность не соответствует стальному и властному характеру.