Дорогая, где Бобстер?

6

Даже не знаю, с чего начать. Всего один день — и столько событий. Казалось бы, небольшая деревушка, маленький городок — обычно в таких местах любая мелочь становится событием. Но Бервик выдающееся во всех отношениях место.

За всю мою жизнь со мной не происходило столь странных вещей, с какими здесь я сталкиваюсь почти на каждом шагу. И если раньше я хотя бы могла предположить, что произойдет со мной завтра, то теперь здесь, в Бервике, каждый день подбрасывает мне новые ребусы, которые я тщетно пытаюсь разгадать. С приездом в этот городок все запуталось, как клубок шерсти в когтях у игривого котенка, имя которому — случай. Или все-таки — судьба?

Эх ты, дуреха Джо… Большинство людей живут спокойной и тихой жизнью в одном и том же городе. Обзаводятся семьями, растят детей, ухаживают за садом. А когда наступает Рождество, встречают его с тихой радостью в кругу своих близких. Тебе уже двадцать шесть, а у тебя нет ни мужа, ни детей, ни собственного дома, ни любимой работы. И тебя, как лист, подхваченный ветром, носит по разным городам.

Нет, я не жалуюсь. Или все-таки жалуюсь? Так или иначе, мой дневник единственный мой собеседник, которому я могу полностью довериться. Я знаю, когда меня не станет, кто-то, быть может, прочтет одну из исписанных мною тетрадок, но тогда мне уже не будет мучительно стыдно за то, что я, дуреха Джо, так и не смогла правильно распорядиться самым ценным даром, что был мне дан, — жизнью.

Впрочем, несмотря на всю мрачность, на странность этого города и его жителей, мне посчастливилось почувствовать ту атмосферу праздника, о которой так красиво рассказывал мне Стив. Надо отдать бервикцам должное: хоть они и страдали вампирской лихорадкой, как в шутку окрестил происходящее в Бервике Стю, им тем не менее удалось соблюсти все рождественские традиции, которых век от века придерживались их предки.

Как я и думала, миссис Мобивиш не забыла о моем обещании пойти с ней в церковь, где каждый год в одно и то же время местный пастор читал проповедь, посвященную Рождеству. Надо сказать, этот пастор, Донован Перквилл, заслуживает отдельного упоминания, но об этом чуть позже.

Сумерки в зимнем Бервике — красивое и одновременно жутковатое зрелище.

Бледно-розовое солнце озаряет закатными лучами крыши невысоких домов. Старенькая церковь, из-за которой видна гостиница, где мне так и не довелось побывать, похожа в этих лучах на столп света, вырвавшийся из хлопковых облаков, белых и кучных, как стадо овец.

А на противоположном холме, за сугробистой коренастой деревней — будто бы другой мир, зловещий и суровый, живущий по своим законам. Мрачноватое владение, окруженное высокой стеной, кажется некрополем, где спят те мертвые, кому не суждено обрести вечный покой. Рваные облака караулят владение, будто свирепые химеры, и даже лучик света не проникает в эту страшную обитель мертвых.

Возможно, кто-то увидел бы эту картину совершенно в другом свете, но я, уже испорченная слухами и толками, сквозящими в щели каждого бервикского домишки, не могу отделаться от восприятия Бервика, навязанного мне местными жителями.

И все же, стоя на пороге церкви, я испытывала какой-то подъем, словно что-то светлое придало мне сил для борьбы со всеми моими бедами и невзгодами.

Народу в церковь пришло так много, что я едва успевала внимать шепоту миссис Мобивиш, которая пыталась назвать мне имя каждого, с кем здоровалась, да еще и добавить что-нибудь о характере этого человека. Естественно, в голове у меня образовалась полная каша из Диков, которые отличаются редкостной скупостью, Мэри Джейн, которая в прошлом году выскочила замуж за какого-то прощелыгу, Диан, которым не мешало бы укоротить остренький язычок, Питеров, у которых в доме верховодит жена, и других, не менее уважаемых людей.

В церкви я не без удивления увидела свою свечу, красовавшуюся на самом видном месте. Заметив, что я оторопела, миссис Мобивиш шепнула:

— Представьте себе, деточка, ее посчитали самой лучшей. Это, кстати, считается большой честью, так что я обязательно покажу тебя отцу Доновану.

Не скажу, что эта перспектива меня очень обрадовала, но конечно же узнать, что моя работа получила такое признание, было безумно приятно. Если бы это смог оценить Стю, я бы обязательно ему похвалилась, но Стю, разумеется, в церковь не пошел и наверняка корпел сейчас над анализами, совершенно позабыв и о сочельнике, и обо мне.

Зато я увидела Стива. Наши взгляды встретились, и он улыбнулся мне в знак приветствия. Миссис Мобивиш выразительным — с чего бы это? — шепотом сообщила, что позвала на ужин его, Агнессу Барнаби и еще кого-то из Питеров и Мэри Джейн, о которых говорила мне у входа в церковь, Донован Перквилл — статный пятидесятилетний мужчина с орлиным профилем и взглядом инквизитора — начал проповедь, как говорится, за здравие, а закончил — за упокой. Вначале он говорил о прекрасном празднике, который приходит в каждый дом, наполняя его светом, приносит нам радость и заставляет вспомнить о том, кому мы обязаны этим домом, теплом, светом и хлебом насущным. Затем он плавно подошел к тому, что и в этот светлый праздник сатана не спит и караулит наши души, чтобы завлечь их в свои сети. Добропорядочные жители Бервика оказались трудной добычей для сатаны и искушению не поддались. Поэтому враг рода человеческого придумал другой способ заполучить души жителей доброго и богопослушного городка: наслал проклятие на род, которому уготовано было изничтожить жителей Бервика.

Вторая часть проповеди вызвала у меня даже не недоумение, а скорее возмущение. Вместо того чтобы подавить панику, которая царит в Бервике, Донован Перквилл, чье влияние на души, казалось бы, должно быть использовано именно в этих целях, пробуждал в людях еще больший страх и ненависть к тем, кто, по их мнению, мешает городу зажить спокойной и счастливой жизнью.

Кроме того, я всегда считала, что суеверия и сан священника несовместимы. Ведь суеверия — наследие язычества, которое, как бы его ни пыталась истребить церковь, навсегда осело в человеческом сознании в виде поверий и примет.

Поэтому, когда миссис Мобивиш подвела меня к суровому Доновану Перквиллу, я совершенно не знала, как себя вести. С одной стороны, мне хотелось задать пастору несколько щекотливых вопросов, с другой — меня смущало присутствие моей доброй хозяйки, которая надеялась, что я произведу на Перквилла самое приятное впечатление.

Но Донован Перквилл, надо отдать ему должное, сразу почувствовал, что со мной ему лучше побеседовать лично, а потому очень скоро благословил миссис Мобивиш и мягко, но решительно попросил ее оставить нас наедине.

От него не укрылось, что дух мой одолевают сомнения, а от меня — что он напуган куда меньше, чем все остальные жители Бервика. Возможно, его вера дает ему это бесстрашие, а может, он знает что-то, что пока еще неведомо мне. В любом случае Донован Перквилл показался мне человеком искренним, но слишком уж фанатично преданным своей вере, и я поняла, почему сразу сравнила его взгляд со взглядом инквизитора.

Он спросил, какое впечатление сложилось у меня о городе, и я честно ответила, что пока не могу с ним определиться. Он поинтересовался, почему я до сих пор не побывала в церкви, и на это я с той же честностью ответила, что никогда не чувствовала в посещении церкви острой необходимости.

Тогда он спросил меня, верю ли я, и я поняла, что если сейчас не отвечу на этот вопрос внятно и четко, Перквилл всенепременно захочет рассказать мне о том, как отрадно и хорошо тем, кто чувствует себя частицей Бога.

Поэтому я, хоть и покривив душой в стенах церкви, ответила, что верю только в себя и не чувствую надобности в высшей защите. Мои слова прозвучали несколько категорично, зато после них пастор оставил потуги помочь моей заблудшей душе и ответил наконец на мои вопросы.

Оказалось, что он безусловно уверен в том, что над Бервиком висит проклятие за грехи тех, кто когда-то жил во владении Крейнов, и не сомневается, что искупить эти грехи и тем самым снять проклятие могут только Крейны своими праведными делами, но они не торопятся становиться на путь истинный. Пастор даже пытался достучаться до Крейнов в прямом и переносном смысле этого слова. Он приходил в их владение, но никто не удосужился даже открыть ему ворота.

— Они спрятались за своими стенами и думают, что они уберегут их от Суда Божьего, — хмуро пробормотал Донован Перквилл, глядя не на меня, а куда-то в пустоту. — Если бы им нечего было скрывать, они бы впустили меня и поговорили со мной, как подобает всем добрым христианам.

— Но почему вы не попросите помощи у городских властей? В конце концов, это они должны заниматься делами о подозрительных исчезновениях.

В который уже раз я задавала один и тот же вопрос, но не получала на него внятного ответа. Похоже, вера в человеческую справедливость в этом месте куда менее сильна, чем вера в высшие силы. Иначе как объяснить то, что этот город уже не первый век живет страхами, с которыми ни к кому не может обратиться?

Ответ Донована Перквилла мало чем отличался от всех остальных ответов. Точнее, отличалась только форма, а содержание было очень схоже с тем, что я не раз уже слышала.

— Что могут власти? — воззрился на меня пастор так, словно я сморозила несусветную глупость. — Власть всего лишь орудие слепого человека. Но есть иная власть, власть Господа нашего, который убережет нас от врагов и даст нам надежду на будущее. А если этого не случится, значит, мы чем-то прогневили Всевышнего и все, что нам остается, это молитвы и смирение.

По-своему, наверное, он прав — не берусь судить о том, о чем я не имею представления, и все же ни его проповедь, ни его смирение, от которого в этих обстоятельствах будет мало проку, не вызвали согласного отклика в моей душе.

Кроме того, не похоже было, что бервикцы вышли после проповеди Донована Перквилла кроткими и смиренными людьми. Напротив, на их лицах кроме страха теперь читалось возмущение: доколе эти злонравные Крейны будут портить жизнь богопослушным жителям Бервика?!

Из церкви я вышла со странным осадком на душе — меня терзали мрачные предчувствия. Донован Перквилл, искренне обеспокоенный моей заблудшей душой, советовал мне беречь себя и хотя бы изредка в мыслях обращаться к Богу. Не знаю, прочитал ли он в моих глазах тревогу или дал отеческий совет, но он советовал мне уехать из города, во всяком случае пока в Бервике снова не настанет относительное спокойствие.

…Конечно, я не собираюсь следовать его совету. Во-первых, мистера Стемплтона вряд ли убедят слова пастора, когда он узнает, что я не собрала должного количества материалов для статьи, а во-вторых, меня бесит сама мысль о том, что я сбегу из города, как крыса с тонущего корабля, оставив здесь Стю, чья судьба мне далеко не безразлична. Ну и в-третьих, я очень хочу знать, что все-таки на самом деле происходит в этом городе, и понять, где вымысел, а где правда.

Мне вспомнилось, как однажды после очередной моей удачной статьи мистер Стемплтон вызвал меня к себе в кабинет и сказал:

— Вы знаете, что пишете паршиво, мисс Уаскотт?

Я кивнула, потому что и впрямь никогда не считала, что пишу хорошо.

— И все же после каждой вашей статьи в редакцию приходит куча восторженных писем. Вы пишете паршиво, мисс Уаскотт, — повторил мистер Стемплтон и улыбнулся, — но чертовски искренне.

Не знаю почему, но эти слова врезались мне в память. Может, в них скрыта одна из тех причин, по которым я не хочу покидать город. Если я сбегу, то ни за что не смогу написать правдиво и честно о том, что действительно здесь происходит. Мысль о бегстве будет постоянно преследовать меня и лишит все мои последующие статьи той атмосферы, которую я всегда старалась в них создать. И, кажется, это мне до сих пор удавалось…

Но я отвлеклась. Возле церкви меня встретил Стив. Миссис Мобивиш ушла домой, чтобы подготовить стол к сочельнику. Стив на этот раз был без машины, поэтому ничто не мешало нам прогуляться и поболтать. Я, теплолюбивое создание, уже привыкла к местным холодам, поэтому даже обрадовалась возможности пройтись со Стивом по Бервику, где этим вечером было светло как никогда. А все из-за свечей, которые местные жители расставляли даже на подоконниках, и электрических гирлянд, которыми наконец-то украсили дома к Рождеству.

Мне не терпелось услышать от самого Стива, как прошло его детство в Бервике, но, поскольку за это время мы с ним очень сблизились, задать этот вопрос на правах журналистки с моей стороны было бы бестактно. Я долго колебалась, прежде чем перейти к этой щекотливой теме, но Стив, к счастью, сам дал мне кончик путеводной ниточки, заговорив о миссис Мобивиш, у которой, как выяснилось, он планировал остановиться, пока не увидел около гостиницы продрогшую девушку с лохматым псом. Я принялась извиняться за доставленные неудобства, но Стив сказал, что ему не составило труда найти жилье в Бервике.

— Даже спустя столько лет меня узнают здесь в лицо, — улыбнулся он, и я заметила в его лице ту самую боль, которая неизбывно проступала даже сквозь улыбку всякий раз, когда мы заговаривали о его прошлом или о Крейнах.

Естественно, я не могла не уцепиться за эту нить.

— Стив, ты не обидишься на меня, если я кое о чем тебя спрошу?

— На тебя? — Стив посмотрел на меня с такой трогательной нежностью, что у меня защемило сердце — ведь та, кому он доверяет, собирается разбередить его старую рану. — Тебе надо очень постараться, чтобы обидеть старика, Джо. А я уже неплохо тебя изучил и знаю, что стараться ты не будешь.

Ну разумеется, я возразила: Стив далеко не старик и я не считаю, что молодость заканчивается, когда тебе перевалило за тридцать, и наконец-то решилась задать мучивший меня вопрос.

Нельзя сказать, чтобы Стив очень уж помрачнел, услышав о том, что я узнала от Стю, скорее на его лице появилось разочарование.

— Я и сам хотел тебе рассказать, — признался он. — Конечно, мне неприятно, что ты узнаешь об этом через третьи руки. Я никак не мог найти подходящего случая, да и мне трудно говорить об этом.

— Если ты ничего не расскажешь, я пойму, — вырвалось у меня. — Рядом с тобой не журналистка из «Мэджик сфер», а просто Джо Уаскотт, твоя знакомая.

— Больше чем знакомая, — произнес Стив, но, поймав мой удивленный взгляд, поспешил продолжить: — Нет, я расскажу. Все равно ведь собирался. И потом, ты, наверное, единственный человек, с которым я готов без сомнений разделить свое прошлое.

И снова эти полунамеки. Я не раз слышала их от Стива, но в них не было ничего конкретного. Но я спросила его вовсе не о том, как он относится ко мне, а потому не стала уточнять, что он имеет в виду.

Стив начал свой рассказ, который оказался едва ли не более жутким, чем сама легенда о Крейнах, которую я слышала из уст миссис Мобивиш.

Сэмюел и Ванесса Крейн усыновили маленького Стива, когда тому не исполнилось еще и года. Ванесса Крейн — единственный человек в этой семье, относившийся к Стиву с теплом и нежностью, — говорила ему, что он родился в Уэльсе, что его настоящая мать умерла, а отец ничего не знает о его существовании.

Пока Стив был младенцем, Сэмюел, приемный отец, не обращал на него внимания, и лишь когда сын повзрослел, вдруг заметил, что в его доме, оказывается, живет ребенок, и, по словам самого Стива, равнодушное отношение оказалось в этом случае куда лучше такого внимания.

Мне было непонятно, для чего Крейны вообще взяли чужого ребенка. Стив мог объяснить это лишь со слов матери: врачи сообщили Ванессе Крейн, что она никогда не сможет иметь детей (если вспомнить историю рода Крейнов, то для нее это скорее было благом, нежели несчастьем), а ей, несмотря ни на что, очень хотелось иметь ребенка. Много позже Ванессе удалось забеременеть, но несчастная женщина умерла при родах. Именно это событие окончательно утвердило Стива в решении оставить страшный дом.

Атмосфера, царившая во владении Крейнов, была жуткой и тревожной. По темным лестницам — плотные шторы в доме всегда держали закрытыми — бродила полоумная прабабка, которая не понимала, в каком времени она живет. Прабабка много говорила, и от ее болтовни, от ее страшных воспоминаний у Стива волосы на голове вставали дыбом. Своего мужа она считала настоящим вампиром. По ее словам, этот страшный человек пытался искусать даже собственную жену. Она твердила, что мертвый прадед никогда больше не вернется домой и не будет пить кровь родных, потому что ей удалось об этом позаботиться. О своем сыне, Генрихе Крейне, прабабка говорила, что пожар, случившийся во владении, изуродовал его тело и поэтому ему теперь тоже приходится носить страшный вампирский плащ, в котором его и похоронят.

Ванесса редко выпускала приемного сына из детской, объясняя это тем, что отец, Сэмюел, не любит, когда кто-то слоняется по дому и мешает ему работать. Судя по всему, это объяснение было единственной разумной отговоркой, которую Ванесса смогла придумать, чтобы не напугать ребенка.

Как-то раз маленький Стив — кажется, ему было около десяти — заглянул в комнату к Генриху Крейну, деду, куда категорически воспрещалось заходить всем обитателям дома, кроме главы семьи. «Дедушка серьезно болен, к нему нельзя», — только и слышал мальчик от своей приемной матери. Генрих Крейн к тому времени уже был прикован к постели и никогда не выходил из своей комнаты. Для него привозили специально обученных сиделок, но они не задерживались в доме надолго. Сбегали они или увольнялись, Стив не знал, но три сиделки, уже немолодые женщины, покинули дом каким-то удивительно быстрым и таинственным образом.

Когда наняли четвертую, Стив удивился тому, как она молода и хороша собой, но с ее появлением и без того частые ссоры между приемными матерью и отцом участились. Стив никогда не был свидетелем этих ссор, но часто замечал, что Ванесса возвращалась после них бледной и постаревшей на несколько лет, словно кто-то выпивал из нее силы и жизнь. Через какое-то время красивая сиделка исчезла. Стив решился спросить у Ванессы, куда же она подевалась, но та, еще больше побледнев, приложила палец к губам и попросила Стива никогда и никого больше об этом не спрашивать.

В комнате деда он оказался именно после этого странного происшествия. Дверь в комнату в кои-то веки оказалась приоткрытой, и мальчишка не устоял перед любопытством в ней побывать. То, что предстало перед глазами Стива, превзошло даже самые смелые его ожидания: дед, которого мальчик уже не помнил, лежал в кровати, как в гробу. Выражение его изжелта-серого лица было до того зловещим, что Стив еще долго видел его во сне.

Когда Генрих Крейн почувствовал, что кто-то находится в комнате, он повернулся к мальчику. И тут Стив увидел окровавленные губы и страшный оскал клыков, которые едва ли можно было назвать зубами. Но, кроме этого, мальчик заметил, что рядом с кроватью деда стоит дорожная сумка, с которой приехала во владение молодая сиделка.

Когда Сэмюел Крейн зашел в комнату, он был вне себя от ярости, увидев, что его приемный сын нарушил запрет. Вытащив мальчика в коридор, он жестоко избил его. На крик прибежала Ванесса, и только ей удалось успокоить разъяренного Сэмюела, правда не без вреда для себя: в порыве гнева он больно ударил Ванессу по лицу.

После рождения законного наследника Крейнов и смерти Ванессы Стив начал готовиться к побегу. Это оказалось нетрудно: занятый поиском нянек и кормилиц, приемный отец снова перестал замечать Стива. Самая большая сложность заключалась даже не в том, чтобы сбежать, а в том, чтобы не быть возвращенным назад, в страшный дом.

Единственным человеком, к которому Стив мог обратиться, была Гертруда Мобивиш. Из всех жителей Бервика только ей разрешалось ступать на порог дома Крейнов, да и то лишь тогда, когда ее приглашал Сэмюел Крейн. Стив хорошо запомнил эту добрую женщину: она приходила в дом, пока ему не исполнилось десять, и сидела с ним, не выходя из детской.

Выбравшись из дома Крейнов, Стив первым делом бросился расспрашивать деревенских о том, где живет Гертруда Мобивиш. Ошеломленные его неожиданным появлением, местные жители немедленно проводили его в дом Гертруды. Стив с порога заявил, что не может больше оставаться у Крейнов, и попросил ее приютить его хотя бы на недолгое время. Сердобольная женщина, после смерти мужа оставшаяся в одиночестве, не отказала ему, но Стив не сомневался, что приемный отец явится за ним, о чем честно ей сказал.

Подозрения Стива очень скоро оправдались. Сэмюел Крейн, обнаружив его отсутствие, явился в деревню и потребовал, чтобы миссис Мобивиш немедленно вернула сына. Но на защиту подростка встали жители всей деревни.

Тогда Сэмюел Крейн пригрозил, что вызовет полицию.

Стив, ободренный поддержкой бервикцев, набрался смелости и заявил отцу, что если тот осмелится позвать полицейских, то всем в Бервике станет известно о том, что происходит в доме Крейнов и как сам Сэмюел Крейн обращался со своей женой и приемным сыном.

Крейн процедил сквозь зубы что-то вроде «ну и черт с тобой, щенок», после чего навсегда оставил мальчика в покое.

Через некоторое время миссис Мобивиш помогла Стиву дать объявление в уэльской газете — мальчик был намерен во что бы то ни стало разыскать своего отца, хотя не знал о нем ровным счетом ничего. В объявлении он подробно описал историю своего усыновления, указал больницу, откуда забрала его Ванесса Крейн, и попросил любого, кто имеет хотя бы смутное представление о том, кто его отец, телеграфировать Гертруде Мобивиш из Бервик-виллидж.

Прошло полгода, но на объявление так никто и не откликнулся. Но Стив не терял надежды, и они вместе с Гертрудой дали еще одно объявление, только теперь Гертруда почему-то решила указать в нем имена приемных родителей Стива. Через несколько месяцев за мальчиком приехал его настоящий отец, Фредерик Скипер.

Бедняга едва не расплакался, узнав, как жил его сын все эти годы. Фредерик попытался отблагодарить миссис Мобивиш за то, что она сделала для мальчика, но Гертруда сказала, что примет лишь одну благодарность: пусть Стив хотя бы изредка пишет ей о своей новой жизни. Надо сказать, Стив и ныне покойный Фредерик не только сдержали свое обещание, но и пригласили миссис Мобивиш в Уэльс. Гертруда приезжала к ним по праздникам, но насовсем переехать в Уэльс отказалась, потому что, каким бы ни был Бервик, она считает его своей родиной.

Трудно выразить чувства, которые я испытала, услышав эту страшную и горькую повесть человеческих страданий. И, хотя жизнь Стива в корне переменилась после того, как он бежал от Крейнов, я не сомневалась: он до сих пор несет на своих плечах непомерный груз своего ужасного детства. Стив подтвердил мои подозрения, закончив рассказ:

— Теперь, наверное, понятно, почему я выбрал для своих исследований такую странную тему. После того как я рассказал отцу обо всем, что увидел и услышал в доме своих приемных родителей, он нанял для меня психоаналитика. Доктор говорил, что в моей голове из-за перенесенных стрессов реальность путается со страшными фантазиями, поэтому отец посоветовал никому и никогда не рассказывать о том, что со мной происходило, из страха, что меня примут за сумасшедшего. Я действительно молчал много лет. Но теперь настал момент, когда я не могу молчать и бездействовать. Жаль только, что и сделать я ничего не могу. Мне остается только следить за тем, что происходит в Бервике. Я еще более жалок и бессилен, чем тогда, когда был ребенком. В те времена мое бессилие по крайней мере можно было объяснить возрастом.

— Стив, но ведь ты вернулся сюда, в свое прошлое, которого так боялся, а это уже проявление огромной силы духа, — горячо возразила я. — Хотя, если честно, мне по-прежнему не верится, что Крейны…

— Ш-ш-ш… — Стив неожиданно застыл, приложив палец к губам, и посмотрел на меня с какой-то особенной, тихой и грустной улыбкой.

Мы уже подошли к дому миссис Мобивиш, и Стив тихонько приоткрыл передо мной калитку. Я вошла и направилась к крыльцу, все еще не понимая, почему он попросил меня замолчать. А когда я поднялась по ступенькам, Стив взял меня за руку и показал на веточку омелы, которую миссис Мобивиш повесила над дверным проемом.

— Что? — тихо спросила я, удивленная поведением своего спутника.

— Как ты думаешь, Джо, — мягким шепотом обратился ко мне Стив, — мы с тобой оказались тут случайно?

— Мне трудно ответить, — повела я озябшими плечами. — Честно говоря, я уже не знаю, что есть случай, а что судьба. Раньше я свято верила в случайности, а теперь… Честное слово, Стив, не знаю. А почему ты спрашиваешь меня об этом именно сейчас?

— Потому что… — Стив отпустил мою руку, которой, между прочим, было очень тепло и уютно в его руке, и коснулся пальцами веточек омелы. — Ты не знаешь об этом поверье?

— Нет, — улыбнулась я.

— Когда двое молодых людей противоположного пола случайно встречаются под веточкой омелы… — с лукавой улыбкой начал Стив и многозначительно замолчал.

Мне очень хотелось услышать продолжение, хотя я и подозревала, что, по мнению Стива, сама должна была догадаться, что должны сделать молодые люди, которых занесло под веточку омелы, перевязанную яркой ленточкой.

— Так вот, они должны поцеловаться.

— Это намек? — спросила я и почувствовала, что не уверена, действительно ли хочу получить ответ на свой вопрос.

Стив снова взял мои руки в свои, но на этот раз я не почувствовала тепла. Меня сковал какой-то внутренний холод, от которого мне не удавалось освободиться. Пытаясь понять, чего все-таки хочет моя сумасшедшая душа, я заглянула в темные глаза Стива. Они были полны тепла, но в этом тепле я могла греться лишь тогда, когда будет угодно их владельцу. Во всяком случае, в то мгновение я почувствовала себя кем-то вроде маленького пушистого зверька, вызывавшего у Стива Скипера умиление и нежность. Но не более того.

— Нет, это предложение, — шепнул Стив, и его шепот будто околдовал меня, окутал со всех сторон теплой шалью.

Трезвый голос рассудка, встрепенувшийся было в моей голове, мгновенно затих, и я полностью отдалась во власть дурехи Джо, мгновенно принявшей инициативу. О, эта легкомысленная и влюбчивая особа никогда не сомневалась в том, что делает. Именно она позволила Стиву коснуться руками моего лица, провести пальцами по коже, пробраться под шарф, змеей обвившийся вокруг моей шеи, и нежно притянуть меня к себе.

Я бы сопротивлялась, но дуреха Джо… Она как будто растаяла от ласковых прикосновений Стива, от его горячего дыхания, которое уже согревало мое лицо. Джо наслаждалась этим моментом, который казался ей волшебным и необычайно романтичным: веточка омелы, висевшая над двумя влюбленными, ясные звезды, горящие в бархатной синеве неба, и обжигающе страстное дыхание мужчины — сильного, значительного, надежного и желанного…

Стив почти поцеловал меня. Как странно говорить «почти» о поцелуе. Он уже прижал меня к себе, и его лицо было так близко к моему, что даже если бы я опомнилась и прекратила безумства дурехи Джо, было бы уже поздно его останавливать.

И все-таки ему пришлось остановиться, пусть и без моего участия. Послышался скрип калитки, затем хрустящие шаги, и мы отпрянули друг от друга. Впрочем, «отпрянули» слишком сильно сказано, потому что Стив не убрал своей руки и продолжал держать ее под моим шарфом.

Естественно это не ускользнуло от внимания нежданного гостя, которым, к моему великому огорчению, оказался Стю. Увидев нас со Стивом, застывших в нелепой позе, Стюарт смутился, если не сказать больше. Приветливая улыбка сползла с его лица, уголки губ опустились, а сами губы, утратив мягкость линий, сжались, выставив острые уголки.

Стю напомнил мне ежика. Довольно взрослого, очень милого и очень огорченного ежика, над которым в другой ситуации я бы обязательно посмеялась. Но в тот миг мне было не до смеха. Не знаю почему, но я почувствовала себя так, словно он уличил меня в чем-то непристойном и теперь моя репутация в его глазах запятнана навеки.

Мне захотелось снять со своей шеи руку Стива, но тот, слава богу, убрал ее по собственной инициативе. Вряд ли это помогло исправить положение, но я по крайней мере почувствовала себя немного спокойнее, если так, конечно, можно сказать о человеке, чье сердце мечется, словно бабочка, укрытая в ладонях.

Наше молчаливое трио рассматривало друг друга, и ни у кого не хватало смелости заговорить первым. Молчание, застывшее в морозном воздухе, нарушил Стю.

— Простите, я, кажется, не вовремя, — пробормотал он. — Я пришел по делу, узнал кое-что новое, но, думаю, это подождет. Еще раз извините, что заявился без приглашения.

Стю, судя по всему, собирался убраться восвояси, предоставив нам со Стивом возможность продолжать заниматься друг другом. Стю осуждал меня, Стю был недоволен моим поведением, Стю уже давно предполагал, что этим все закончится.

Его демонстративные извинения меня порядком разозлили, но я не успела ответить своему другу, потому что на крыльцо вышла миссис Мобивиш, потребовавшая, чтобы мы наконец-то зашли в дом и сели за стол, чтобы по-людски отпраздновать сочельник.

Стю, которому понадобилось отдельное приглашение, пробубнил, что у него полно дел и он заглянул всего на минуту. Миссис Мобивиш не собиралась его уговаривать, зато моему псу Нильсу, который всячески пытался загладить свою вину за съеденный сандвич, постоянно подлизываясь к Стю, очень хотелось, чтобы тот остался. Нильс выскочил из дома, с радостным лаем накинулся на Стю и принялся его облизывать. Надо сказать, Стю не очень-то сопротивлялся, а вот меня не на шутку разозлил лохматый предатель.

— Нильс, фу! — закричала я ему. — Марш домой! Конечно же шерстяной подлиза и не думал меня слушать. Его не очень-то интересовало мнение хозяйки, которая не позволяет стащить сандвич у себя из-под носа.

— Нильс! — крикнула я, но тот продолжал радостно поскуливать и крутиться под ногами у Стю, делая вид, что не слышит меня.

Стю не собирался урезонивать пса. Он присел на корточки и начал гладить крутящегося волчком Нильса. Еще бы, пес-то обрадовался ему в отличие от одной легкомысленной особы, которая, вместо того чтобы ждать появления его величества Ученого, обнималась со Стивом Скипером под веточкой омелы.

Обозлившись на Нильса, на Стю и, наконец, на саму себя, я подбежала к нему и резко дернула его за недавно купленный ошейник. Нильс перестал крутиться, замер и посмотрел на меня взглядом, в котором я прочитала недоумение, смешанное со страхом.

Мне тут же стало совестно за свою злость, которой не было никакого оправдания, но было поздно. Нильс, испугавшись наказания за свои невинные игры, выскочил из калитки и побежал по деревне.

— Нильс, вернись! — завопила я и бросилась за ним.

— Деточка, куда же вы?! — испуганно крикнула мне вдогонку миссис Мобивиш, но меня, как и Нильса, невозможно было остановить.

Догнать моего лохматого невинно пострадавшего друга оказалось не так-то просто. Очень скоро он пропал из виду, скрывшись за поворотом. На той улице, куда побежал мой ненаглядный питомец, деревенская дорога раздваивалась как змеиный язык: одно ответвление вело к стоянке археологов, печально известному замку Крейнов и лесу, а другое — уходило к холму, на котором стояла гостиница, церковь и, собственно, располагался сам Бервик.

Я не разглядела, куда повернул мой беглец, но не раздумывая побежала в сторону стоянки, поскольку это место особенно нравилось моему лохматому другу. Конечно, можно было бы вернуться в теплый дом миссис Мобивиш и дождаться, когда Нильс подожмет свой замерзший хвост и прибежит к хозяйке, смекнув, что лучше уж сделать вид, что осознал вину, чем спать на холодной улице. Но, честно говоря, я была далеко не уверена, что напуганный Нильс вернется: судя по всему, его уличная жизнь научила его не доверять агрессивным людям. А я, увы, выглядела, да и была в тот миг именно такой.

На вымершей стоянке — по всей видимости, раскопщики уже улеглись спать — Нильса не оказалось. Я подняла голову и посмотрела на холм: под высокой стеной, окружавшей замок, мелькнула тень моего четвероногого друга.

— Нильс! Нильс! — закричала я. — Нильс, ко мне!

Но Нильс будто меня не слышал. Я чуть не расплакалась от огорчения. Да, я знаю, что собаки очень привязчивые существа и редко по доброй воле сбегают от хозяев. Но в тот момент я по-настоящему испугалась, что Нильс уйдет и больше никогда не вернется. Он ведь уже привык бродяжничать — может быть, житье со мной ему просто надоело.

— Нильс! — сквозь слезы крикнула я, но пес и не думал спускаться с холма.

Сказать по правде, я порядочно трусила. Подняться на холм к зловещему владению, особенно после того, что мне рассказал о нем Стив, было для моих нервов слишком большим испытанием. Но страх потерять Нильса, к которому я привязалась, подобно старой деве к своей кошке, оказался сильнее страха перед неизвестностью.

Вблизи высокие стены произвели на меня еще более гнетущее впечатление, чем издалека. На их фоне я выглядела такой маленькой и жалкой, что съежилась от этого ощущения еще больше, чем от холода. Нильса нигде не было видно, и я уже не была уверена, что тень, которую я заметила, принадлежала именно ему.

От этой мысли у меня перехватило дыхание. Я хотела позвать собаку еще раз, но почувствовала, как ледяные лапы страха обняли меня так крепко, как не обнимал ни один мой мужчина. И когда среди звенящей тишины раздался скрип снега под чьей-то поступью, я почувствовала невероятно сильное желание стать настолько маленькой и незаметной, чтобы меня невозможно было разглядеть даже под микроскопом.

Шаги замерли. В том, что они не принадлежали Нильсу, я даже не сомневалась. Позади меня стоял какой-то человек, и я готова была отдать все что угодно за то, чтобы этот человек оказался действительно человеком, а не тем, кого я так боялась.

Увы, ответом на мои вопросы и предположения была лишь напряженная тишина, застывшая за моей спиной. Мне показалось, что я услышала чье-то дыхание, и только это заставило меня обернуться.

Известное выражение «кровь застыла в жилах» только тогда открылось мне во всей своей полноте. Мое тело превратилось в ледяную скульптуру, застывшую не от холода, а от ужаса.

Передо мной — теперь уже передо мной — стоял не человек. Это было какое-то чудище с безобразным желтым лицом, окровавленными полуоткрытыми губами, из-под которых торчали клыки, по цвету напоминавшие запекшуюся кровь. Его пальцы — никогда в жизни я не видела таких рук — были тощими и скрюченными, словно сведенными судорогой. Он — или оно — протянул ко мне свою правую руку, и его страшные губы скривились в подобии улыбки.

— Не бойся, — прошептало существо и сделало шаг мне навстречу.

Не помню, о чем я думала в тот момент. Мне кажется, я приготовилась к страшной смерти. Мне хотелось кричать, но крик застрял в горле, мне хотелось бежать, но тело не слушалось меня, я не могла шевельнуть даже мизинцем.

— Джо! — донесся до меня крик — я различила голос Стю.

Его голос, надежда на то, что меня спасут, придали мне сил. Стараясь не глядеть в оскалившуюся морду, я набрала полные легкие воздуха и завопила:

— Стю! Помоги!

— Джо! — снова выкрикнул Стю.

— Джо… — как эхо повторило за ним страшное существо. — Джо…

К своему огромному удивлению, в его голосе я не услышала угрозы. Он повторял мое имя как будто даже с удовольствием. Словно мы только что познакомились с ним и он посчитал это знакомство приятным.

Не знаю, чем закончилось бы это страшное «знакомство», но до меня донеслись не только крики Стю, но и собачий лай. Прямо на чудище, которое только что назвало меня по имени, несся мой лохматый спаситель. Он вцепился зубами в подол темной накидки, наброшенной на плечи жуткого существа, и принялся трепать ее зубами.

Я испугалась, что чудовище может причинить собаке вред, но страшный незнакомец всего лишь рванул на себя плащ и пристально посмотрел на Нильса.

— Я не хотел ее обидеть, — вполне членораздельно произнесло существо. — Джо… — повторил он и, одарив меня напоследок каким-то странным взглядом, побежал в сторону той стены, что граничила с лесом.

Когда Стю поднялся на холм, жуткое существо успело раствориться во мгле. Я стояла ошарашенная и потрясенная увиденным. Стю подбежал ко мне и крепко обнял: по всему было видно, что он очень испугался за меня. Нильс, как завороженный, смотрел в ту сторону, где скрылся демон в темном плаще.

— Ну как ты, Джо? — спросил Стю, выпустив меня из объятий. — Кого ты испугалась?

— Ты точно мне не поверишь, Стю.

Стараясь, насколько это было возможно, воздерживаться от проявления эмоций, которые уж точно заставили бы Стю сомневаться в правдивости моей истории, я рассказала о том, что видела своими глазами и слышала своими ушами. Стю не перебивая выслушал меня, но, по всей видимости, он склонен был еще сомневаться.

— Джо, а ты точно видела, что у него были окровавленные клыки?

Я кивнула. Кто бы сомневался в том, что меня подвергнут основательному допросу.

— Я видела его так же хорошо, как тебя сейчас. Он стоял совсем близко ко мне. На губах у него была кровь, на клыках — именно клыках, а не зубах — тоже. Пальцы у него были скрюченные, а кожа — как старая тряпка, изъеденная молью. Все в точности совпадает с тем описанием, которое давали те, кто сталкивался с этим существом. — Я не рискнула назвать его вампиром, зная, какое впечатление это произвело бы на Стю.

— Ты уверена, что тебе не померещилось со страху?

О, я с самого начала предвидела этот вопрос.

— Стю, это были не галлюцинации, поверь мне.

— Я тебе верю, Джо, — не очень-то убедительно заметил Стю. — Но мне кажется, что твоя психика, возбужденная всей этой нездоровой атмосферой, царящей в Бервике…

— Взяла да и нарисовала мне страшного вампира вместо обычного человека?! — возмущенно перебила я Стю. — По-твоему, я похожа на истеричку? По-твоему, у меня галлюцинации? И, заметь, не только зрительные, но и слуховые… По-твоему, Нильс не трепал его за подол?

— Да тише ты, Джо. — Стю попытался успокоить меня, взяв за руку, но я довольно грубо оттолкнула его и скрестила обе руки на груди. — Ей-богу, как маленькая… Как будто я сказал, что ты наврала мне с три короба. Нильс, а ну-ка подойди сюда, — позвал он собаку.

— Не командуй моим псом! — раздраженно фыркнула я.

— Джо, давай обойдемся на этот раз без твоих выходок. Стив Скипер и так, похоже, до сих пор колесит по Бервик-виллидж, разыскивая тебя.

— Зачем? — поинтересовалась я.

— Мы разделились. Я пошел на стоянку, а он побежал за машиной. Обещал объехать деревню и прикатить к холму. Ну-ка, Нильс, покажи-ка нам свою пасть.

— Что ты вытворяешь с моей собакой, Стю Паркер?! — воскликнула я, глядя, как Стю лезет Нильсу в пасть.

— А вот что… — Стю поднялся и потряс перед моим носом извлеченным из песьей пасти огрызком накидки моего преследователя.

— Брр… — поморщилась я. — И часто ты проделываешь такие номера?

— Иногда приходится, — подмигнул мне Стю. — Значит, здесь был некто в плаще.

— А без этого огрызка ты бы мне не поверил? — обиженно полюбопытствовала я.

— Успокойся, Джо. Ты что-то слишком нервная в последнее время. Поцелуи Стива явно идут тебе не на пользу, — добавил он, и в этой шутке мне послышались угрюмые нотки.

— Я не целовалась со Стивом, — возразила я.

— А что же это было? Традиция сочельника?

Я подумала о том, что Стю даже не подозревает, насколько близок к правде.

— Да, он пытался меня поцеловать, — заявила я Стю. — Ну и что с того?

— Да ничего, — с деланым равнодушием пожал плечами Стю и, вытащив из кармана носовой платок, засунул туда очередную «археологическую» находку, на этот раз извлеченную не из недр земли, а из собачьей пасти. — Это ты начала объяснять, а я ведь ничего не спрашивал.

И действительно, с чего это я решила перед ним отчитываться? — разозлилась я на себя. Можно подумать, я должна спрашивать у него благословения перед каждым поцелуем.

— И заходил я вовсе не для того, чтобы застать тебя со Скипером, — продолжил Стю, — а чтобы рассказать кое о чем.

— Да ничего ты не застал, — снова разозлилась я, но Стю перебил меня:

— Ты можешь хоть минуту подождать со своим Скипером?

— Да, — кивнула я, но «своего Скипера» мысленно пообещала Стю припомнить.

— Перед тем как пропал скелет, я успел собрать кое-что для биохимического анализа. Конечно, анализ получился не таким полным, как хотелось бы, но все-таки нечто любопытное мне удалось обнаружить. На зубах у нашей находки — отложения порфирина. Порфирин — это пигмент, который, например, входит в небелковую часть молекулы гемоглобина.

— Стю, ты можешь сколько угодно сыпать терминами, и я пойму тебя примерно так же, как обезьяна принципы космического кораблестроения. Порфирин, гемоглобин, — раздраженно буркнула я. — Хотя гемоглобин вроде бы содержится в крови, — вспомнила я. — Во всяком случае, я слышала фразу «недостаток гемоглобина в крови».

— Да, ты права, у человека гемоглобин содержится в эритроцитах, — терпеливо продолжил объяснять Стю. — И основная его функция — обеспечивать перенос кислорода в ткани. У белка гемоглобина есть небелковая часть, которая называется гем. Так вот этот гем — один из порфиринов.

— Ну так как это связано с зубами? — Мои собственные зубы уже не попадали друг на друга от холода.

— А так, что отложения порфирина на зубах очень странное явление, — наконец-то выдал Стю. — У человека, которому принадлежал этот скелет, были серьезные неполадки со здоровьем.

— Стю, а не думаешь ли ты, что эта странность вовсе не болезнь, а признак вампиризма? — затаив дыхание, спросила я. Ведь знала, у кого спрашивать…

Стю осуждающе покачал головой.

— Каждый верит в то, во что хочет верить. Я уже отправил результаты анализов медикам и думаю, что очень скоро они нам объяснят, чем таким болел наш пропавший друг. Конечно, будет обидно, если исследование века накроется медным тазом из-за пропажи скелета. Но это еще не все. Сегодня я был в полиции, где заявил, что пропали двое рабочих…

— Наконец-то хоть кто-то это сделал! — вырвалось у меня. — Местные считают, что это бессмысленно, потому что им все равно никто не поможет.

— В какой-то степени они правы, — грустно улыбнулся Стю. — Но не потому, что вампиров можно убить только серебряной пулей, которой нет в пистолете полицейского, а потому, что полицейские ведут себя хуже вампиров.

— Что они тебе сказали?

— То, что и предполагалось. Они не будут никого искать, тем более что пропавшие рабочие наняты не в этих местах. И нет никаких подозрительных обстоятельств. В общем, нечего портить нам Рождество, вот что они сказали, — вздохнул Стю. — Единственное, чего мне удалось добиться, так это уговорить их сделать запрос в те места, где официально живут пропавшие рабочие. Сам я, честно сказать, не знаю о них ничего, кроме имен.

— Я была сегодня в церкви, — призналась я. — Донован Перквилл, пастор, посоветовал мне уехать из города — он как будто предчувствовал, что я встречу это… создание. Бервикцы, по-моему, уже даже не боятся, а ненавидят этих Крейнов. Что происходит, Стю? — Я посмотрела на Стю так, словно он знал ответ на мой вопрос.

Но Стю, хоть и понимал гораздо больше меня в своих «гемах» и «порфиринах», все же не смог мне ответить. Он только посмотрел на меня своим спокойным и твердым взглядом, а потом прижал к себе, да так крепко, что я испугалась, что задохнусь.

— Не надо бояться, Джо, — прошептал он мне на ухо, и я почувствовала, как его теплое дыхание легким перышком щекочет мою щеку. — Пока я рядом, ничего с тобой не случится.

И хотя у меня не было уверенности Стю, хотя я чувствовала себя напуганной и смертельно уставшей, все же мне передалось его тепло и я была бесконечно благодарна ему за бескорыстную поддержку, в которой сейчас так нуждалась.

Очень скоро внизу, под холмом, раздался шум мотора, и Стив отвез нашу троицу — Стю, Нильса и меня — к миссис Мобивиш, которая была несказанно рада видеть меня в добром здравии и относительно хорошем настроении.

Остаток сочельника прошел в милой доброжелательной атмосфере, если, конечно, не считать того, что Стю чуть не сломал себе зуб, по ошибке схватив со стола рождественскую лепешку, которую миссис Мобивиш хранила с самой своей молодости и каждый раз, в канун Рождества, с гордостью выкладывала ее на специальный поднос.

Мы со Стю решили, что я пока буду молчать о том, что случилось со мной. Бервикцы и без того встревожены и возбуждены, к тому же мой рассказ никому и ничем не поможет.

У меня все еще остаются сомнения в том, что Стю безоговорочно поверил в мою историю. Но можно ли осуждать его за это? Ведь в первую очередь он ученый, а наука основывается на фактах, а не на предположениях.

Жаль только, что свою трезвую логику Стю переносит и на те чувства, которые невозможно исследовать, разложить на химические элементы. Теперь я поняла, почему так обиделась, когда Стю устроил мне сеанс психоанализа, нарисовав портрет моего типа мужчин. Он делал это с той же точностью, с какой разбирал бы состав химического вещества. А я живой человек, изменчивый и непостоянный.

Да, в чем-то он прав и меня действительно всегда восхищали люди, к которым все тянутся, как к солнечному свету. Да, возможно, мне хочется украсть для себя частичку этого света, чтобы привлечь к себе внимание, которого в детстве не дали мне родители: отец, поставивший во главу угла карьеру, и мать, поставившая отца на пьедестал.

Думаю, что людей, подобных мне, немало, как и веществ со схожими свойствами в пробирках, над которыми колдует Стю. Но я — человек, а потому способна меняться, способна удивлять и… способна любить».

В окошко, карниз которого уже порядочно завалило снегом, кто-то кинул камешек. Эмми вздрогнула и подняла голову.

Может быть, послышалось? А вдруг это Тайлер?

Она резво подскочила с ящика, подбежала к окну и, протерев замерзшее стекло предварительно согретой дыханием ладонью, посмотрела вниз.

Внизу, по колено в снегу, нападавшем всего за один вечер, стоял Ник. В руках у него Эмми разглядела белоснежную розу на длинной тонкой ножке.

Еще сегодня утром Эмми сочла бы это безумно романтичным поступком и даже позволила бы Нику поцеловать себя где-нибудь в тихом дворике. Но все изменилось с тех пор, а Ник остался прежним Ником: парнем, который думает, что предательство можно загладить подарком, даже таким романтичным, как белоснежная роза на фоне свежевыпавшего снега.

Увидев ее, Ник что-то залопотал, но Эмми ничегошеньки не слышала через закрытое окно. Пришлось взобраться на подоконник и распахнуть форточку.

— Ну чего? — недовольно спросила она.

— Как — чего? — остолбенело уставился на нее продрогший Ник. — Я… э-э-э… хочу, чтобы ты меня простила.

— Э-э-э… — передразнила его Эмми. — Ты бы говорить хоть научился. Я тоже много чего хочу. Только ты в список моих желаний уже не входишь. Попроси Анну, может она тебя туда занесет.

— Ну, Эмми, — жалобно проблеял Ник. — Может, впустишь меня, пока я задницу не отморозил?

— Сходи погрейся к Анне, — фыркнула Эмми, возмущенная такой наглостью. — Она спец по этому делу. Мигом вернет твою задницу к жизни.

— Эмми, я кретин, я имбецил. Я просто придурок. Ну, пожалуйста, прости меня… а?

— Ник, — вздохнула Эмми, впервые за всю историю их отношений глядя на Ника сверху вниз, а не снизу вверх. — Ты думаешь, все так просто исправить?

— А чего тут сложного? — удивился Ник. — Я уже послал Зельски куда подальше. Она, конечно, ревела, но что тут сделаешь, — гордо заметил Ники добавил: — Я же тебя люблю, Эмми. Ты что, дуреха, не веришь?

— Вот именно, дуреха, — нахмурилась Эмми. — Дуреха, что верила. Так не любят, Ник. Любовь совсем другая.

— А какая? — поинтересовался Ник, переминаясь с ноги на ногу.

— Сложная, — вздохнула Эмми. — Иди домой, Ник, не мерзни. Завтра проснешься — и все наладится. Найдешь себе еще какую-нибудь Анну, дело-то недолгое.

— Наладится?! Ты что, продинамить меня хочешь?! Таких, как я, не динамят, запомни, детка.

— А таких, как я, не предают, — бросила Эмми и, не обращая никакого внимания на Ника, который пытался выдать очередное глубокомысленное суждение, закрыла форточку.

Но взяться за дневник ей не удалось: в окно снова полетели мелкие камешки. Вначале один, за ним — другой, потом — третий, четвертый… Отделаться от Ника было не так уж и просто. Но вовсе не потому, что он испытывал к Эмми страстные чувства. Больше всего на свете Ник боялся оказаться «лузером, которого продинамили».

— Вот кретин, — не сдержалась Эмми, а когда в окно ударился пятый камешек, добавила: — Настоящий имбецил.

Шестой, седьмой, восьмой… Господи, откуда он их столько набрал? Как будто специально подготовился.

Наконец нервы Эмми не выдержали, и она снова подошла к окну. На этот раз Ник был не один. Рядом с ним стоял Джордж Даглборо, отец Эмми, и со спокойным, но очень холодным лицом объяснял что-то бывшему парню дочери. Эмми не слышала, что говорил отец, но, судя по всему, его слова возымели на Ника действие.

Он бросил белоснежную розу прямо в сугроб и, приняв независимый вид, удалился. Эмми хмыкнула, глядя на его демонстративно выпрямленную спину. Господи, неужели для человека так много может значить то, как он выглядит в глазах окружающих?

Можно подумать, ты не такая, осеклась Эмми, вспомнив о своих недавних страхах быть брошенной Ником. Видно, когда ты не боишься потерять, ты и не теряешь. Вот и она, Эмми, не потеряла ничего с уходом Ника. И даже спокойно смотрела на его походку, которая еще совсем недавно казалась ей верхом мужского изящества.

Кто-то три раза постучал с противоположной стороны люка. Этой деликатностью в их семье грешил только отец, который терпеть не мог когда в его кабинет заглядывали без стука.

— Войдите, — уныло отозвалась Эмми. Наверняка он ограничится тем, что спросит, кто этот парень, и сообщит, что Эмми уже превысила лимит отпущенного матерью времени.

— Привет, малышка. Что делаешь? — поинтересовался отец.

Зачем спрашивать? Даже если она сейчас скажет ему, что собирается наглотаться таблеток, а потом принять ванну с соляной кислотой, отец кивнет, пробормочет свое «что ж, это важное и нужное дело» и, посоветовав ей не слишком много времени уделять этим процедурам, спустится вниз.

— Хочется посидеть в одиночестве, — ответила Эмми и была крайне удивлена тем, что фраза о «важном и нужном деле» не прозвучала.

— А когда ты успела расстаться с Ником? — внимательно посмотрев на дочь, спросил Джордж.

Только не упади, Эмми. Неужели в тело твоего отца вселился инопланетянин?

— Прости, пап?

— Ты рассталась с Ником? А мне казалось, это у вас надолго.

Час от часу не легче! Откуда он вообще знает Ника? Они виделись всего пару раз по паре минут, когда папа выходил из своего кабинета, чтобы на автомате дойти до двери, выйти из нее, сесть в машину и поехать в свой центр.

— Да, рассталась, — пробормотала Эмми, пытаясь высмотреть в облике отца признаки какой-нибудь болезни, которая дала бы правдоподобное объяснение его поведению. — Сегодня рассталась. Мы больше не встречаемся с Ником.

Вот теперь-то успокоенный отец с чувством выполненного долга скажет, что это «дело важное и нужное» и…

— Может, хочешь поделиться?

— Ну… — пробормотала вконец растерянная Эмми. — Мы вроде как друг другу не очень-то подходим.

— Это точно, — согласно кивнул отец и присел на место, облюбованное Эмми. — Ты слишком для него хороша.

— Да при чем тут — хороша или плоха? Просто мы совсем разные. Даже интересы у нас разные.

— А какие у тебя интересы? — полюбопытствовал отец, и Эмми с тоской вспомнила их последнюю, кажется годичной давности, беседу, когда Джордж Даглборо попытался вызвать у дочери интерес к точным наукам.

— Пап, я терпеть не могу алгебру, геометрию и вообще все, где надо считать! — выпалила Эмми, чтобы пресечь дальнейшие расспросы на эту тему.

— Я спрашивал о том, что ты любишь, а не о том, чего ты не любишь, — мягко улыбнувшись, уточнил Джордж.

— Ну… Я люблю читать. Я вообще много читаю. За последний год я прочла всего Шекспира, что стоял дома у Тайлера. А еще «Над пропастью во ржи». И «Убить пересмешника». Эти книги чем-то похожи, но, если честно, вторая мне больше понравилась. Она очень светлая и с хорошим концом. А вот «Над пропастью во ржи», ее написал Сэлинджер, больше нравится Тайлеру.

— Это здорово, что ты так увлеклась литературой, — искренне похвалил ее Джордж, и Эмми подумала, что это первая похвала, которая не вызвана добытым в муках высшим баллом по алгебре. — И так много прочла… Ты просто молодчина, Эмми. А Тай приятный парень, — добавил он, немного подумав. — И большая умница. Я бы поболтал с ним, когда у меня выдастся свободный денек. Может, он заглянет к нам на каникулах?

— Ну… — замялась Эмми и глубоко вздохнула.

— Только не говори, что ты и с ним рассталась.

— Вообще-то, он мой друг. А с друзьями не расстаются.

— Значит, вы просто поссорились?

— Да, из-за Ника. То есть Нику никогда не нравилось, что я общаюсь с Тайлером, а тут Анна, моя подруга, ляпнула ему, что я заходила в гости к Тайлеру. В общем, я обидела Тайлера только потому, что он попался мне под горячую руку, — призналась Эмми.

— Это поправимо, — утешил ее Джордж. — Если бы ты знала, сколько раз я попадался под горячую руку твоей матери… И ничего, как видишь, все живы, здоровы и даже счастливы.

— Но вы-то женаты, — напомнила Эмми. — И оба взрослые.

— И что это меняет? — насмешливо поинтересовался отец. — Думаешь, взрослые женатые люди ведут себя умнее и правильнее, чем подростки? О-о, тут ты глубоко заблуждаешься. Иной раз подросток поступит умнее, чем какой-нибудь сорокалетний муж, умудренный, казалось бы, опытом. Все мы немного дети, просто у каждого из нас свои игрушки. Твоя мама играет в хорошую хозяйку, я — в перспективного научного работника, ты — во влюбленную девочку. Все мы играем в той или иной степени. Главное, не заиграться.

— А вот я, кажется, заигрался, — вздохнул Джордж, не глядя на дочь.

— Ты это о чем, па? — сочувственно покосилась на него Эмми. Да, папины игрушки, конечно, весьма сложны для восприятия, но стоит его выслушать, если он в кои-то веки захотел поговорить.

— Я о тебе, — поднял голову Джордж. — О твоей маме. Я совсем позабыл о вас со всеми этими проектами, перспективами, докладами. Знаешь, когда ты два дня назад уходила в школу, я, увидев тебя со спины, поймал себя на мысли, что почти не помню твоего лица. Представляешь, как тяжело отцу осознать такое?

— Да, плохо дело, — согласилась Эмми. — А мама? Как она относится к тому, что тебя почти не бывает с нами даже тогда, когда ты дома?

— Отвратительно. Я бы на ее месте давно уже развелся со мной и нашел себе кого-нибудь поинтереснее старого зануды Джорджа.

— Пап! — испуганно захлопала глазами Эмми. — Ты не старый и вовсе не зануда. А вы не собираетесь разводиться?

— Ну, если я завтра не помогу твоей матери с пирогом, такие шансы есть, — улыбнулся Джордж, и Эмми с облегчением поняла, что отец шутит. — Надеюсь, я стану лучше, и она меня не бросит. Прости, что уделял тебе так мало времени. Честное слово, Эмми, я постараюсь исправиться.

— Это будет здорово, па, — сквозь слезы пробормотала Эмми.

И только когда за отцом захлопнулся люк, до Эмми наконец дошло, что все это ей не приснилось и что отец единственный человек, который, заглянув на чердак, так и не спросил про лентяя Бобстера, до сих пор сопящего под хозяйкиной курткой.

Эмми взяла дневник и, пролистав уже прочитанные страницы, снова оказалась в странном и мрачном английском городке, где девушка, так похожая на нее, Эмми, разгадывала не столько ребусы Бервика, сколько саму себя.