Дороже титулов и злата

13

— Где остановился подполковник Тауберг?

— В нумере двадцать четвертом. Второй этаж, направо.

— Он у себя?

— Да, еще не выходили. Сей час кофей пьют. Заказали себе в нумер.

Как все-таки довлеют над нами, милостивые государи, наши вещи, титлы и чины. Вот ежели, к примеру, обрядить какого-нибудь генерала, а еще лучше генерал-фельдмаршала знатного княжеского роду в крестьянский треух да посконную сермягу, так что произойдет дале? А вот что: гордая осанка у такого не сразу, но пропадет, титло отстанет, а ежели не отстанет, так будет служить едино насмешкой, и задразнят-замордуют такового окружающие насмерть. Какой оттенок носит наше обращение «князь» к пахнущему козлятиной татарину в малахае и бешмете? То-то. А фельдмаршальский жезл будет смотреться в его руках до того неказисто и инородно, что хуже соляного камня в мочевом пузыре. И вскорости заместо галантерейных словечек начнет такой князь и генерал-фельдмаршал произносить разные «надыть» и «ономнясь».

Тако же и в смысле обратном: наряди какого-нибудь крестьянина из выселок Сухая Щель или починка Прелая Выя, предварительно вымыв его в бане с вехоткою да мылом, в панталоны со штрипками, жилет из булавчатого бархату или объяра да сюртук цвета жженного каштана и водрузи ему на голову эластическую шляпу, так он поди, стервец, в скором времени и через ноздрю сморкаться перестанет и потребует себе вышитый кружевной платок с собственными инициалами.

Князь Антоан Голицын самое большее, что содеял бы после того, как узнал о местопребывании известного ему господина Тауберга, так едва заметно кивнул бы гостиничному служке и немедленно последовал в означенный нумер, четко и выверенно выставляя вперед себя при каждом шаге элегантную трость. Коллежский регистратор Марципанов же, вежливо поблагодарив служителя, прошел к лестнице и, чувствуя странную неловкость, поднялся на второй этаж. Он негромко постучал в двадцать четвертый нумер и, услышав приглушенное «Войдите!», открыл дверь.

— А, господин Марципанов! — воскликнул Тауберг, и, если бы не сквозящая в его словах ирония, можно было подумать, что он искренне рад утреннему гостю. — Проходите. Не желаете ли кофею?

— Все, чего я желаю, подполковник, так это поскорее разрешить наше дельце, — ответил посетитель, став, несомненно, князем Антоаном Голицыным. — Вы приобрели дуэльные пистолеты? — потянулся он к карману. — Сколько я вам должен?

— К сожалению, у меня недостало вчера времени на это, — с досадой ответил Тауберг, залпом допивая кофей.

— Отчего же? — спросил Антоан, начиная заводиться. — Может, вы раздумали драться и желаете попросить у меня прощения? Так заявляю вам заранее, вашего прощения я не приму.

Иван поставил чашку, подошел к Голицыну и мрачно уставился на него сверху вниз. Голицын, ответно блестя глазами, был похож сейчас на задиристого зверька, готового при малейшей опасности броситься на противника и вцепиться ему в горло, кому бы оно ни принадлежало: льву, волку или длинношеей цапле. Ни каких-либо признаков раскаяния или душевных страданий, но и ни малейших искорок страха не было в этих глазах, а вот оттенок превосходства, пожалуй, имелся. И Иван, подавляя начинавшую просыпаться ярость, совершенно излишнюю в дуэльном поединке, заставил себя спокойно произнести:

— Хорошо, едемте в магазин.

В извозчичьей коляске они сели не рядом, но против друг друга, стараясь смотреть в разные стороны. Правда, им все же пришлось обмолвиться несколькими фразами. Когда они уже подъезжали к магазину, Тауберг разжал челюсти и спросил:

— У вас тоже не имеется секунданта?

— Нет, — был принужден ответить Антоан.

— Тогда при смертельном исходе наш поединок будет расценен, как убийство.

— Что ж, — беззаботно ухмыльнулся Голицын. — Лично меня в тюремном остроге будет греть мысль, что вас уже доедают могильные черви.

Тауберг нахмурился и промолчал. Быть убитым на дуэли значило не выполнить задания, с коим он был прислан сюда. Этого допустить было нельзя. Нельзя было допустить и ранения, тем более тяжелого, что тоже значило не исполнить порученного высочайше. Выходило одно: убить Голицына или ранить так, чтобы он не смог выстрелить в ответ. Что ж, это он исполнит без колебания.

На первом этаже дома покойного капитана Песочникова в Тулупной улице пахло стружками, олифой и лаком. Всюду валялись кусочки глазету, похожие на снежинки, только черного цвета. Верно, гробовых дел мастер Акинфий Фомин не ведал простоя, явления губительного во всяком деле.

Оружейный магазин или, скорее, лавка занимала на втором этаже большую комнату, которая некогда служила капитану Песочникову гостиной. Всякого рода оружие, включая сабли, палаши и даже турецкие ятаганы, были развешаны на противоположной входу стене, отгороженной от посетителей высоким прилавком, так что достать до оружия, даже и перегнувшись через прилавок, было нельзя.

— Чего изволят господа? — вышел навстречу посетителям сам хозяин. — Оружие воинское али для охоты?

— Нам нужны дуэльные пистолеты, — заявил Тауберг, подходя к прилавку. — Французские «Лепажи» или австрийские «Кухенрейтеры».

— Имеются, — засуетился хозяин и крикнул в дальнюю комнату: — Пашка! Принеси-ка коробки с пистолями!

Появился молодой приказчик с несколькими коробками. Тауберг осмотрел все, затем ткнул пальцем в одну из коробок с двумя «Лепажами», лежащими в специальных углублениях на бархатном малиновом подкладе.

— Эти!

— Сорок два рублика.

Подошел Голицын, до того стоявший в сторонке, молча выложил на прилавок двадцать один рубль серебром. Тауберг, никак не отреагировавший на демарш неприятеля, так же молча положил на прилавок свою часть денег.

— Благодарствуйте, — принял деньги хозяин и, кинув быстрый взгляд в сторону Голицына, произнес сакраментальную для всех торговых людей фразу: — Заходите еще.

— Всенепременно, — буркнул в ответ Тауберг и, устроив коробку с пистолетами под мышку, вышел из лавки. Голицына в ней уже не было.

— Пашка! — снова крикнул хозяин, когда за подполковником закрылись двери.

— Слушаю, хозяин, — вырос перед ним приказчик.

— Быстро за этими двумя! Узнай, куда они поедут.

Приказчик пулей вылетел из лавки, и после дроби его сапог по деревянной лестнице, все стихло. Потом за окном зацокали подковы лошади, и почти тотчас объявился Пашка.

— Они поехали на Соколову гору, — выдохнул он.

— Ясно, — с тревогой произнес хозяин. — Ты это, дуй сейчас что есть мочи к Селивановым и скажи Ивану Афанасьевичу, что его постоялец с заезжим подполковником, похоже, стреляться поехали. На Соколову гору. Понял?

— Понял! — вытаращил глаза Пашка. — А ежели Ивана Афанасьевича не будет?

— Тогда, это, Аграфене Федоровне все доложи. Все. Беги.

Пашка кивнул, и через мгновение его уже не было в лавке. Еще через мгновение стих на лестнице и топот его скорых ног.