Дороже титулов и злата

14

Аграфена что есть силы вцепилась побелевшими пальцами в бортик стремительно несущегося шарабана, ощущая себя пестиком в ступке, который неведомая сила поднимает и опускает, швыряя то в одну сторону, то в другую. Да тут еще в спешке угораздило ее водрузить на голову ни разу не надеванную шляпку-шуте, привезенную дядюшкой с Макарьевской ярмарки в прошлом году. Всю зиму галантерейная вещица цвета первой молодой листвы была неизменным предметом ее любования и трепетного ожидания того момента, когда с приходом теплых весенних дней окажется она на голове владелицы, приводя в восхищение и изумление окружающих. На практике оказалось, что фасон новомодного головного убора абсолютно несовместен со спешкой и стремительной ездой в открытой коляске, к тому же от порывов ветра ее поля совершенно закрывали обзор, то и дело стремились превратиться в крылья неведомой птицы и упорхнуть прочь, прихватив с собой, пожалуй, и хозяйку. Перед глазами мелькало то зеленое кружево шляпки, то придорожные деревья, то напряженная спина Африканыча, нетерпеливо понукавшего резвых лошадок.

— Но, красавицы! Не подведи, родимые!

Причиной поспешности послужило известие, громогласно обнародованное приказчиком оружейного магазина Пашкой в уютной зальце дома Селивановых.

— Аграфена Федоровна! Хозяин просили передать, что ваш постоялец с каким-то важным военным стреляться удумали!

— Что ты орешь, как оглашенный! — замахала на него ручками Аграфена Федоровна. — Я не глухая покуда. Говори толком. Какой постоялец? С кем стреляться?

— Ну энтот, который мальца вашего из воды надысь вытащил. А другой огроменный такой, весь в эполетах, могет быть, и енерал. — Пашка на секунду задумался. — По всему видать, меж их непременно дуэля будет. Два «Лепажа» хранцузских купили и зыркают друг на друга аки лютые звери.

— Что делается-то! Боже! — всполошилась бабенька. — И Ивана Афанасьевича и дома нет!

Тут мимо нее стрелой пронеслась к дверям Груша, до сего момента неподвижно сидевшая в кресле. «Африканыч!» — разнесся по дому ее звонкий голос. На пороге она обернулась к Пашке:

— Куда они поехали?

— Да знамо куда… на Соколову гору, — отозвался тот.

Так Груша с Африканычем оказались в несущемся вихрем к Соколовой горе шарабане. Что они будут делать, когда найдут дуэлянтов, и как избавят Мечислава Феллициановича от опасности, Груша не знала, никакого плана действий придумать не успела, чувствовала только, что не может просто сидеть и ждать, гадая, вернется ли он жив и здоров, будет ли ранен или принесут в дом его окровавленное, бездыханное тело.

На очередном подъеме шарабан замедлил ход, затем остановился. Африканыч завертел головой, высматривая поединщиков. В этот миг утренний благостный покой и гомон птиц разорвал прогремевший выстрел. Груше даже показалось, что она оглохла от последовавшей за этим звенящей тишины.

— Степан Африканович! Гони вон туда! — закричала Груша, указывая в сторону малозаметной проселочной дороги, забиравшей круто вправо и терявшейся в густых зарослях орешника.

Небольшая поляна саженей десяти в длину в самом центре густой лещины устроила обоих, и подполковника, и князя.

— Вот здесь нам никто не помешает, — изрек Тауберг, на что Голицын согласно кивнул:

— Да, место вполне подходящее.

— Выбирайте, — раскрыл Иван коробку с заряженными до того пистолетами.

Не глядя, Голицын вынул из бархатного углубления один из «Лепажей». Тауберг взял другой и отбросил коробку в сторону.

Затем они вышли не середину поляны и встали спиной друг к другу.

— Один, два, три, — начал считать Тауберг, отходя от Голицына.

— Четыре, пять, — вышагивал в противоположную сторону Антоан.

Отсчитав каждый по пять шагов, поединщики остановились. Тауберг, вынув из ножен саблю, вонзил ее в землю возле места, где стоял. То же самое проделал и Голицын, воткнув в землю прутик, сломанный по дороге. Затем они отошли в самые концы поляны.

— Сходимся! — крикнул Иван и первым шагнул навстречу Голицыну.

«Нехорошо как-то, не по правилам. Мальчишество, — пронеслось в голове подполковника, но он упорно шел вперед, целясь князю в голову. — Будто дел у меня никаких больше нет, — ворчал он про себя, — как стреляться с этим бонвиваном. А может, убить его ко всем чертям?» Однако с каждым шагом дуло пистолета Ивана опускалось все ниже.

«Выстрелю ему в плечо, — решил Тауберг, — с левой руки стрелять он не может, промахнется наверняка. А потом отвезу его в лечебницу, сбагрю с рук, пусть там им занимаются. И чем дольше, тем лучше…»

Антоан с поднятым пистолетом двинулся на противника. Когда он дошел до прута, Тауберг уже стоял у воткнутой в землю сабли и целился Голицыну то ли в плечо, то ли в грудь.

«На хрена мне все это надо?» — подумалось вдруг Антоану, словно некая его часть отделилась от него и взглянула на происходящее со стороны. Верно, часть эта принадлежала Мечиславу Феллициановичу, потому как следующей мыслью была такая:

«Ежели он выстрелит и промажет, не буду стрелять».

Прозвучавший выстрел невольно заставил Антоана вздрогнуть. Однако голубоватое облачко от выстрела вылетело не со стороны подполковника, а откуда-то сбоку, из зарослей орешника. Тауберг удивленно скосил глаза в сторону и опустил пистолет, кажется, даже с облегчением.

— Эт-то еще что, черт подери, — буркнул он для вида, понимая уже, что никакой дуэли не будет. Голицын тоже опустил пистолет и смотрел в сторону зарослей орешника. Не сговариваясь, они пошли к месту, откуда раздался выстрел и вылетело пороховое облачко.

— Вон, кровь, — произнес Иван, когда они прошли на выстрел через густые заросли орешника. Шедший позади Голицын тоже увидел на траве кровавое пятно. От пятна шла полоса примятой травы.

— Уполз, — констатировал Антоан.

— Далеко не уползет с такой раной. Здесь где-нибудь притаился.

Они пошли по примятой траве, местами пятнеющей алым цветом, будто совсем недавно протопал здесь пьяный маляр, разбрызгав из своего ведерка красную краску. Голицын шел следом, изредка поглядывая на обтянутую мундиром крепкую спину Тауберга. Когда он пригибался, дабы нырнуть под лапы веток, под мундиром явственно вырисовывались бугры мышц.

«Мужлан», — подумалось князю. Правда, как ни странно, без ненависти.

— Вот он, — произнес военный и остановился. Антон Николаевич выглянул из-за его плеча и увидел полулежащего на земле человека, прислонившегося спиной к стволу березы. Одной рукой раненый опирался на землю, а другой держался за грудь, и меж пальцами его ладони струилась кровь.

— Кто это вас так? — быстро спросил Иван.

Раненый поднял взгляд, оглядел мундир Тауберга, его эполеты и, наконец, встретился с ним взглядом.

— Подполковник, — с облегчением, как показалось Голицыну, произнес он. — Я…

Далее Антоан ничего не расслышал. Верно, не разобрал, что сказал раненый, и Тауберг. Близко наклонившись к нему, он попросил:

— Повторите, пожалуйста.

— …Экспедиции секретных дел… агент, — услышал Голицын хриплый шепот раненого. — У них бумаги государственной важности… Надо сообщить… Стрелял Джозеф…

— Джозеф? Англичанин? — наклонился к раненому Голицын и буквально почувствовал на себе тревожный взгляд своего недавнего противника.

— А вы-то откуда про то знаете? — быстро спросил он.

— Я… прогуливался тут недавно и случайно услышал разговор двух англичан, — небрежно ответил Антоан. — Они нашли какую-то шкатулку с письмами императора Павла к Емельке Пуга…

— Ясно, — оборвал его Тауберг. — Давайте-ка отнесем раненого к коляске. Его надо срочно отвезти в лечебницу. Беритесь за…

— Погодите, погодите, — прохрипел тот. — Завтра у них писем этих может уже не быть. Надо, — он закашлялся, и на его губах выступила розовая пена, — изъять у них письма. Сегодня.

Подполковник на секунду задумался, потом посмотрел на князя. Долго и испытующе.

— Можете на меня рассчитывать, — ответил Антоан, правильно поняв его взгляд. — Я помогу вам. Собственно, здесь, в Саратове, мне более заняться не чем…

Иван молча кивнул и приподнял раненого, аккуратно обхватив его с одной стороны. С другой стороны раненого обхватил Голицын. Так, пригнувшись и не разбирая дороги, они пошли по направлению к оставленной недалеко от поляны коляске.

— Как стемнеет, жду вас в гостинице у себя в нумере, — произнес Тауберг, когда кончился орешник.

— Я буду, — ответил Голицын.

До коляски оставалось уже саженей тридцать, как вдруг они столкнулись со Степаном и Грушей. Оба, старый да малый, бросились к Голицыну. Увидев, что сюртук его Антоши в крови, Африканыч взмахнул руками и принялся сокрушаться о барине, будто о малом дитяте. Антоан смутился, еще более ему было неловко перед Грушенькой, в глазах которой читались тревога и нежность.

— Полно тебе причитать, Степан, — досадливо промолвил Голицын, избегая смотреть на Грушу. — Помоги лучше раненого до коляски довести…

— Эко о вас беспокоятся, князь, — тихо произнес подполковник, на что совершенно неожиданно для него, весьма резко среагировал Антоан. Он по-змеиному зашипел и задвигал темными бровями, давая таким образом понять Таубергу, чтобы тот замолчал. Но немногословный тевтонец и так не собирался ничего более говорить.

Метнув взгляд в сторону Груши, похоже, не расслышавшей последней фразы, Голицын успокоился, и на ее вопрос что случилось, ответил скороговоркой:

— Вот, нашли в кустах раненого человека, собираемся отвезти в лечебницу.

— А сами-то вы что в ентих кустах делали? — не удержался от ехидного вопроса Африканыч.

— Это не твое дело, старик, — стараясь быть строгим, ответил Антоан.

— Ясно, — хмыкнул Африканыч. — Токмо более не надейтесь, что подобные фортели вам будут с рук сходить. Все вот расскажу нашей баушке Аграфене Федоровне.

Голицын глянул на Степана, промолчал. Чувствуя на себе взгляд Груши, они с Таубергом дотащили раненого до коляски полковника.

— Может, его лучше в шарабан? — спросил князь, кивнув на экипаж Селивановых. — И места больше, и Степан вам поможет за раненым присмотреть, дабы не растрясло дорогой.

— Пожалуй, — согласился военный.

Втроем они устроили раненого на сиденье шарабана, Степан уселся на козлы.

— Все, дальше я сам, — сказал Иван, усаживаясь рядом с раненым. — Спасибо за помощь.

— Степан довезет вас куда надо. А я с вашего позволения, подполковник, позаимствую вашу коляску и отвезу домой Аграфену Ниловну, — произнес Голицын и добавил уже тише: — Вечером я у вас.

Африканыч расслышал его последнюю фразу и хотел было уже спросить: «Куда это еще вы собрались на ночь глядя?», — однако раздумал. И без того мутноватый взгляд его еще более затуманился, что означало лишь одно: Африканыч в сей момент находится в глубоком раздумье.

Когда шарабан скрылся за деревьями, на поляне наступила благостная тишина, нарушаемая только тихим шелестом листвы и пофыркиванием лошади. Антоан вдруг остро ощутил присутствие Груши за своей спиной и подумал, что зря отправил Степана, а не поехал с Таубергом сам. Ох, зря! Он резко развернулся и направился к коляске, где уже сидела Грушенька, смиренно сложив руки на коленях и низко склонив голову.

— Извольте объяснить, сударыня, каким образом вы оказались здесь? — сухо произнес Антоан, стараясь распалить в себе негодование или хотя бы раздражение.

— Приказчик из оружейной лавки про… дуэль сказал… — пролепетала девушка, пряча лицо за полями шляпки, похожими на большую подзорную трубу, — …бабенька послала…

— Достопочтенной Аграфене Федоровне и в голову не могла прийти такая светлая мысль, — усомнился Антоан. — Не след женщине мешаться в дела чести.

— Простите меня, Мечислав Феллицианович, — покаянно произнесла Груша, вздохнула и глянула прямо на князя. — Я испугалась за вас.

Это было почти признание. Он посмотрел в ее чистые глаза, и могучий искрящийся поток хлынул на него, подхватил, делая тело невесомым и звенящим, унося куда-то ввысь, омывая душу от скверны и грязи. Любовь и вера светились в этом взгляде. Теперь уже Антоан опустил голову. Что он мог ей ответить? Вновь солгать, пытаясь представиться тем, кем он на самом деле не был?

— Пора ехать, — охрипшим от волнения голосом произнес он. — Бабенька, верно, места себе не находит.

Он поднялся в коляску, старательно избегая малейшего прикосновения к своей спутнице, тронул поводья. Несколько мгновений они ехали молча. Потом Груша не выдержала.

— Не сердитесь на меня, Мечислав Феллицианович. Прошу вас.

— Я не сержусь, Аграфена Ниловна, — как-то обреченно ответил Голицын. — Даже и хотел бы, но не могу.

— Хотите на меня рассердиться? Отчего же? — удивилась Груша.

— Оттого, — искоса глянул на нее Антоан, — что тогда я, может быть, не заметил, как чудесен румянец на ваших щеках, не почувствовал, как подол вашего платья прикасается к моему колену.

Груша невольно опустила глаза. Легкий ветерок развевал оборки ее платья, превращая обычную поездку в изысканную игру обольщения.

— И, благодарите Бога, что в руках у меня вожжи, а на голове у вас эта крайне неудобная шляпка.

— Неудобная? — переспросила Груша, в глубине души согласившись с ним.

— Да. Весьма неудобная. Иначе я бы не удержался и поцеловал вас.

Груша завороженно смотрела на Голицына, потом перевела взгляд на его губы.

— Если вы будете на меня так смотреть, вас уже ничто не спасет, — предупредил Антоан, мучительно пытаясь справиться с поднимавшимся в нем желанием.

— Возможно, я не хочу никакого спасения, — просто ответила она.

«К черту все», — молнией пронеслось в голове Голицына. Он перехватил вожжи в правую руку, левой обнял ее за плечи, прижался к манящим губам и пропал… Ее бархатистая кожа и волосы пахли летним солнцем и степными травами, губы были горячими и мягкими, и она… совсем не умела целоваться. Что ж, Антоан владел этим искусством отменно.

— Грушенька… — решил он начать свой первый урок, но тут коляску сильно тряхнуло, и он вынужден был оторваться от своей ученицы. В голове и глазах несколько прояснилось.

— Вы что-то мне хотели сказать, — задыхающимся голосом прошептала Груша.

— Хотел, — отозвался Антоан. — Да к счастью, яма на дороге попалась.

— Я вас не понимаю, Мечислав Феллицианович.

— Я его тоже не понимаю, — буркнул Голицын. — Аграфена Ниловна, мы уже почти в городе. Надо поторопиться пока на улицах не очень людно. Я отвезу вас домой. А потом мне надо будет отлучиться по делам.

— Вы же обещали сопровождать меня с бабенькой по магазинам, — напомнила ему Груша.

— Полагаю, одной совместной поездки в день нам с вами вполне достаточно, — ответил Антоан и уточнил, увидев растерянное и чуть обиженное выражение ее лица: — Для вашего же спокойствия. А впрочем, и моего тоже. Я извинюсь перед Аграфеной Федоровной.

— Мечислав Феллицианович, ехали бы вы лучше с нами или вон хоть с дядюшкой на ловли, несколько просительно произнесла Груша.

— Чем же это лучше? — удивился Голицын.

— Да хотя бы тем, что не надо было бы тратиться на пистолеты и отправлять раненых в лазарет, — вздохнула она. — Это вам не идет, Мечислав Феллицианович.

Действительно, господину Марципанову, ученому мужу и порядочному человеку, мало подходили ссоры с подполковниками, дуэли на рассвете и ночные вылазки с предполагаемым мордобоем иностранных подданных. А вот вертопраху князю Антоану Голицыну они шли вполне.