Дуэль

Глава 13

Леди Пейдж уехала утром, как и обещала. Карета графа ждала, чтобы отвезти ее, ее вещи и приставленную к ней горничную, как он и обещал. Но карете пришлось ждать с девяти часов, а Мона была готова только к полудню. После чего задержалась с выполнением своего обещания еще на десять минут. Йен же сдержал слово, назначив на должность ее горничной самую бестолковую судомойку, которая то и дело била посуду, прожигала платья и не могла найти дорогу из кухни в кладовую.

Он не стал дожидаться отъезда леди Пейдж, будучи уверен, что раскаявшийся дворецкий проследит, чтобы все было сделано. Еще Йен устроил так, чтобы Афина не присутствовала при отъезде, велев садовнику поинтересоваться ее мнением о новой цветочной клумбе, которую тот задумал. Вообще-то садовник считал, что мисс Ренслоу следовало бы выгуливать свою неравнодушную к сапогам собаку где-нибудь в другом месте, но он прикоснулся к шляпе кончиками пальцев и повел молодую леди в сад, где с радостью убедился, что молодая леди неплохо разбирается в саженцах и кустарниках.

Итак, в вестибюле находился только дворецкий, когда леди Пейдж величественно спустилась по мраморной лестнице в своей широкополой шляпе и платье лимонного цвета, надеясь произвести последнее и незабываемое впечатление на графа. Она разочарованно проплыла мимо дворецкого, который тоже был разочарован, но не удивлен, когда баронесса не сунула ему в руку монетку в благодарность за все хлопоты и неприятности, которые сопутствовали ее появлению. Высокородная высокопоставленная птица всего лишь кивнула старшему графскому слуге, что разительно отличалось от того, как приветствовала Халла мисс Ренслоу – улыбкой и приветливыми словами. Вот кто настоящая леди, подумал Халл и сказал об этом другим дворецким, сидя в соседнем пабе.

Он открыл дверь перед леди Пейдж, но не предложил поднести ни ее шляпную коробку, ни деревянный ящичек с драгоценностями, ни украшенный оборкой зонтик, который висел на шнурке на ее запястье вместе с ридикюлем. Возможно, из-за того, что поля ее шляпы обвисли под тяжестью вишен и шелковых цветов, поля эти затеняли ее лицо, или из-за того, что она несла так много вещей, или из-за того, что тщеславие не позволяло ей надеть очки на людях – или в своей комнате, где граф мог их увидеть, – леди Пейдж не видела, куда идет, и столкнулась с джентльменом, который как раз подходил к дому с другой стороны кареты графа, ждавшей у крыльца.

Мистер Уиггз отскочил от пышнотелой леди, но стукнулся коленом о шляпную коробку, а ящичек с драгоценностями выбил из него дух, и ноги его запутались в зонтике. Он упал к ногам дамы, ошеломленный.

– Ах, бедняжка, бедняжка! – воскликнула леди Пейдж, роняя шляпную картонку, но осторожно поставив ящичек с драгоценностями на землю, прежде чем опуститься перед Уиггзом. – Это я во всем виновата!

При виде красивой леди Уигги показалось, что он лежит не на земле, а на мягких подушках, и все происшедшее представилось ему весьма приятным. Он хотел было сесть, но передумал.

– Не говорите так, сударыня. Это я не смотрел под ноги.

Подошла горничная, которую лорд Марден приставил к Моне, чтобы поднять ящичек с драгоценностями и отнести его в карету. Мона схватила зонтик и с силой ударила им девушку.

– Не трогай этого, дурёха. Только я могу это трогать.

Девушка, которую звали Сьюзи, отпрянула от острого копчика зонта и уронила ящичек. Он раскрылся, рассыпав по дорожке все, что леди Пейдж припасла себе на старость. При виде этого зрелища Уигги широко открыл глаза и принялся ползать по земле, чтобы помочь даме, которой это мгновение – точнее, блеск бриллиантов – придало ей больше привлекательности.

– Позвольте представиться, сударыня, – сказал он. – Я Ренфру Уиггз, преподобный мистер Ренфру Уиггз, сказал он – я, временный опекун мастера Троя Ренслоу. Я пришел посмотреть, как себя чувствует сегодня мой подопечный.

Уиггз шел посмотреть, нельзя ли, образно выражаясь, починить изгородь – то есть наладить отношения с Афиной. Хорошенько поразмыслив ночью, он понял, что других вариантов у него нет. Видов на будущее – никаких, связи он теряет, и у него нет другой возможности улучшить свое положение. Девчонка должна быть благодарна за то, что он пожелал пренебречь ее ошибками, и с радостью встретит его возвращение. Глупышка говорила с ним в порыве раздражения, вот и все. Даже особа с полной путаницей в голове не может не видеть собственных выгод.

Теперь же эта изгородь, починить которую он вознамерился, пусть остается и дальше с дырой, через которую может пройти стадо коров.

– Прошу вас, позвольте мне помочь вам, – сказал Уиггз своей новой знакомой, этой предполагаемой щедрой благодетельнице. Он подал ей бриллиантовый браслет, стоивший столько, что на эти деньги смогла бы год кормиться семья из четырех человек.

– Ах, как это любезно с вашей стороны! Полагаю, я тоже должна вам представиться. Ничего дурного не будет в таком неформальном знакомстве, я думаю, поскольку вы – духовное лицо. Очень рада познакомиться с таким любезным, учтивым джентльменом. – Она и в самом деле была рада. Человек этот был несколько мрачноват, и уголки рта у него некрасиво обвисли, но Мона увидела, как можно восстановить свою небезупречную репутацию. Что может быть лучше, чем человек с Библией? Подняв глаза выше ее груди, он улыбнулся на ее слова и уставился на ее сапфиры. – Меня зовут Мона, леди Пейдж. – Она слегка присела в реверансе и опустила ресницы.

Леди Пейдж? Любовница лорда Мардена? Уиггз чуть было снова не упал на дорожку. Он запнулся, но сохранил равновесие настолько, чтобы не выпустить из рук рубиновую брошь, которую подобрал с земли.

Мона буквально выхватила у него брошь и крепче прижала к груди деревянный ящичек с драгоценностями.

– То есть, мистер Уиггз, я баронесса Пейдж.

– Очень рад. – Уигги вспомнил о хороших манерах и слегка поклонился. – А теперь прошу прощения. Мне нужно навестить юного Ренслоу.

В этот момент дворецкий спустился вниз посмотреть, почему леди Пейдж еще не уехала, хотя ее сундуки были погружены заранее.

– К сожалению, ваш визит несвоевременен, мистер Уиггз, – сказал Халл, кивком приказав поджидавшему груму помочь горничной положить в карету вещи леди Пейдж. Сьюзи уже собрала все, что выпало из шляпной картонки, всего дважды уронив на землю лучшую шляпку леди. И всего один раз наступив на одно из перьев. И всего лишь одна лента проволочилась по грязному колесу. – Мастер Ренслоу спит, – продолжал Халл. – И, насколько я понимаю, будет спать еще долго.

– Хм… Откуда вам это известно? – осведомился Уиггз.

– Моя работа состоит в том, чтобы знать обо всем, что происходит в доме, сэр. Готово? – И, не дожидаясь ответа, Халл повернулся, чтобы уйти в дом, как если бы уделил Уиггзу все внимание, которого тот был достоин.

– А мисс Ренслоу? – спросил Уиггз у его чопорной спины. – Не может быть, чтобы она спала в такой час.

Халл повернулся и посмотрел мимо Уиггза, подняв свой длинный нос.

– Сожалею, сэр, но молодой леди нет дома.

Уиггз понял, что Афины не будет дома постоянно – для него, где бы она ни находилась. Войти в дом, не имея на то других поводов, он не мог, и ему оставалось лишь удалиться. От дальнейших попыток войти в дом он отказался.

Но леди Пейдж не отказалась.

– Ба, сэр, если вы свободны, может быть, окажете мне любезность? Я очень не люблю ездить по лондонским улицам со своими драгоценностями и без всякой защиты.

Что с того, что во время ее поездки один грум сидит рядом с кучером, а другой едет верхом позади кареты?

– Понимаете, лишние предосторожности для женщины никогда не помешают.

Равно как не помешают они и священнику, не имеющему прихода.

– Прошу прощения, но у меня… хм… назначена встреча. – Уиггз вынул карманные часы, словно торопился вернуться в свою ужасную гостиницу и пить там жидкий чай.

– В таком случае карета может отвезти вас туда. Не приятнее ли ехать в лучшем экипаже его сиятельства, чем брать извозчика? Я поселилась в Кенсингтоне, – продолжала она, – но мне торопиться незачем. – Она теребила носовой платочек. – Никто меня не ждет, – сказала она, всхлипнув и намекая, что его сиятельство не приедет к ней туда. – Я очень не люблю входить одна в незнакомый дом. И потом, вы должны позволить мне подкрепиться, после того как я сбила вас с ног, а вы помогли собрать мои безделушки.

Уигги не мог отказаться, потому что она держала его за рукав и тянула к карете. Ничего нет дурного в том, что он бесплатно проедется за счет Мардена и бесплатно поест с этой щедрой брюнеткой, усыпанной драгоценностями.

Дворецкий смотрел им вслед.

– Ишь ты, ишь ты! – с улыбкой повторил он.

Афина сказала себе, что отсутствие лорда Мардена за обедом в тот день не имеет никакого значения. Она попросила принести ей обед в комнату. Ей не хотелось сидеть в столовой в молчаливом одиночестве. Трой спал.

Граф не обязан отчитываться перед ней, сказала себе Афина. И не обязан с ней обедать. Он и без того достаточно сделал для нее и ее брата, она должна быть ему благодарна. Он сделал все, что мог, чтобы защитить ее от сплетен.

Его любовница уехала, слава Богу.

Он тоже уехал.

Не нужно быть математиком, чтобы сложить одно с другим. Один плюс один будет двое в кенсингтонском доме.

Афина попросила унести обед, почти не прикоснувшись к еде.

Лорд Марден тоже ощущал пустоту. Он, конечно, поел. Проблема была не в этом. Но ему не везло.

Он был в Бате, сидел у ложа больной матери и просил ее поехать.

– Нет, дорогой, я слишком плохо себя чувствую и не могу поехать в Лондон, – сказала мать, прижимая ко лбу салфетку, смоченную в лавандовой воде. Горничную она отпустила, так что они могли поговорить наедине, но встать с кровати и покинуть душную, заставленную вещами комнату отказалась. Везде стояли вазы с цветами. На пологе из ситца были розы, на обоях тоже розы. Йену казалось, что он попал в оранжерею. – И потом, я ужасно выгляжу. – Мать действительно выглядела ужасно, нелюбящий сын солгал, сказав, что она по-прежнему остается одной из самых красивых женщин, которых он знает. Большую часть времени так и было – она обладала лишенной возраста, уверенной в себе красотой, недоступной более молодым женщинам, только в темных волосах выделялась седая прядь. Она была высока ростом и величава, фигура ее сохранила былое изящество, глаза оставались блестящими.

Сегодня графиня больше походила на подмокший бисквит, чем на хлебец, подрумяненный на огне, как было до болезни. Нос у нее покраснел от частых вытираний, глаза распухли и превратились в щелочки.

– Вздор, матушка. Вы красивы, как всегда.

Леди Марден чихнула и высморкалась, а потом велела ему уйти.

– Дело в том, Йен, что у меня есть зеркало. – Она снова чихнула и со стоном откинулась на гору подушек.

Йен потрогал ее лоб – он научился это делать за последнее время.

– Но кажется, жара у вас нет. Что говорит врач?

– Он говорит, что мне нужно оставаться в постели и не напрягаться. Так что возвращайтесь в Лондон к той ерунде, которая случилась с вами на этот раз. Право, Йен, вы вполне взрослый человек, чтобы не прибегать к матери из-за каких-то пустяковых трудностей.

Граф стиснул зубы. Трудности были вовсе не пустяковыми: это была настоящая катастрофа. Неужели у этой женщины нет никаких материнских чувств?

– Дороти уехала, иначе я попросил бы ее. То есть я сначала попросил ее, зная, как вы не любите поездки. Но она еще не вернулась в Ричмонд, и я в отчаянии.

Графиня вяло махнула рукой, словно попытка поднять четыре крупных кольца и два тяжелых браслета, надетых на руку, оказалась непосильной для ее слабого, хрупкого телосложения.

– Мне очень жаль, дорогой. Я просто не могу ничем вам помочь. – Она опустила влажную салфетку на глаза и попросила: – Вы не нальете мне немного этого укрепляющего, прописанного мне врачом?

– Зачем? Оно, кажется, вам не помогает. – Но он все же налил лекарство в стакан. От жидкости подозрительно пахло хересом. – Мне кажется, больше пользы вам принесла бы прогулка на свежем воздухе.

– Вы что же, знаете лучше врача?

– Просто в комнате слишком жарко, и здесь столько цветов, как будто находишься в теплице. Как можно здесь поправиться?

– Мои друзья очень любезны и каждый день присылают мне цветы. – В отличие от сына, как бы сказала она со вздохом, который не привез никаких доказательств своей любви, одно только себялюбивое желание, чтобы она погубила то немногое, что еще осталось от ее здоровья.

– Я не сомневаюсь в искренности ваших друзей, но ничего хорошего они не делают.

– Фи. Цветы всегда идут на пользу самочувствию женщины. – Она сняла салфетку с глаз, чтобы посмотреть на стоявшие у кровати розы, присланные одним из ее поклонников из его собственной теплицы. Она вынула из вазы одну розу и поднесла к носу, забыв, что он заложен и не может ощутить великолепный аромат. Тогда она провела бархатистыми лепестками по щеке и вздохнула от удовольствия. Увидев, что Йен отворил окно, мать застонала:

– Неужели вы хотите ускорить мой уход? Должна сообщить вам, что оставила все мое земное достояние Дороти, так что вы не унаследуете ни шиллинга. Вы напрасно теряете здесь время, мучая больную старую женщину.

Йен не обратил внимания на ее мольбы и открыл окно пошире.

– Я думал, вы вычеркнули Доро из вашего завещания после того, как она отказалась ухаживать за вами, когда у вас была лихорадка в прошлом году.

Графиня испустила жалобный вопль, достойный театра «Друри-Лейн».

– Мои дети – неблагодарные существа. Вот сыновья леди Монкрифф навещают ее каждый месяц и по праздникам или когда она плохо себя чувствует, а дочь постоянно находится при ней.

– Леди Монкрифф держит в своих руках завязки от семейного кошелька, и держит крепко. Ее сыновьям приходится ездить в Бат для того, чтобы получить деньги на жизнь, а дочь остается при матери, потому что ей больше некуда деваться, поскольку ее муж покинул этот мир. Их преданность куплена и оплачена. В отличие от преданности моей и Дороти – у нас она искренняя.

– И она тем искреннее, чем дальше вы находитесь от матери! Ведь я не видела вашу сестру с Рождества, а вы навещаете меня, лишь когда вам что-нибудь нужно. Как я могла воспитать таких бесчувственных, неблагодарных детей?

– Наверное, вы нанимали для нас не тех нянек, – ответил Йен, потому что его любимая мамочка ни разу и пальцем не пошевелила ради воспитания своих детей. – А знаете, вы уже лучше выглядите. Разрешите, я позову вашу горничную, чтобы она помогла вам одеться, и мы прогуляемся до Аппер-Румз. Возможно, вода пойдет вам на пользу.

– Противная вещь, я никогда ее не пью. Но по своим друзьям я соскучилась.

– Уверен, что они тоже по вас соскучились, особенно тот господин, который прислал вам этот куст комнатных роз. Они обрадуются, увидев, что вы вышли прогуляться.

– Держу пари, они не так обрадуются, как вы. Я не поеду в Лондон, Йен! Я больна, здесь мой дом, и я должна страдать здесь. Я счастлива, когда мне становится легче.

– Мэддокс-Хаус был вашим домом несколько десятков лет, и ваши апартаменты были расписаны такими же ужасными, такими же цветущими розами.

– Мэддокс-Хаус напоминает мне о вашем отце. Ведь вы же не хотите, чтобы я начала хандрить, вдобавок к этой ужасной заразной болезни?

– Вам вполне удается преодолеть ваш упадок духа, когда вы наносите визиты, тратя половину моего дохода на портних, посещая каждую вдовствующую леди в Лондоне, бывая на всех балах и на венецианских завтраках. За эти десять лет вы никогда не вели себя как горестная вдова.

– Меня лишили моего дорогого мужа девять с половиной лет назад. И это к делу не относится. Я слишком больна, чтобы предаваться удовольствиям.

– В таком случае вы можете болеть в Лондоне с таким же успехом, что и здесь. Вам не придется выходить из дома – просто находиться там!

– Не кричите, Йен. У меня болит голова. Кроме того, на самом деле я вам не нужна. В вашем письме было сказано, что эта девушка ухаживает за своим больным братом. Никто не увидит в этом ничего предосудительного.

– Увидят, если ей девятнадцать лет и она – Карманная Венера.

Леди Марден высморкалась и села, расправив ленты на своем чепце с рюшем.

– Вы говорите – девятнадцать?

Челюсти у Иена заходили.

– Девятнадцать.

– Хм-м… Оба сына леди Монкрифф выполнили свой долг и подарили ей внуков.

Йен отметил, что это высказывание никак не связано с их разговором и не походит на обычные жалобы матери.

– Я пытаюсь избежать столь крутого оборота событий, мама. Вот почему мне требуется ваше присутствие в Лондоне.

– Значит, эта девушка того не стоит? Ее происхождение не очень высокое, но не совсем уж неподходящее, – сказала графиня.

– Мисс Ренслоу необычайно хороша собой. Она очень молодая. – Он сделал ударение на слове «молодая». – Вот почему мне хочется, чтобы она как можно быстрее выпуталась из этого трудного положения. Виноват в нем исключительно я сам, так что я должен все исправить.

– Сделав то, что необходимо?

– Сделав то, что я должен сделать, – согласился он. – Если дойдет до этого. Я надеюсь, что ваше присутствие защитит ее.

– Мой приезд в Лондон не поможет мисс Ренслоу, если все знают, что она жила одна в вашем доме. Я не слышала ничего такого, но если бы такие слухи ходили, мне об этом было бы известно.

– Сплетни распространяются очень быстро, как эпидемия. Но ваше пребывание в Мэддокс-Хаусе могло бы смягчить их хотя бы отчасти.

– Да, мне ясно, почему я вам понадобилась. И мне не хотелось бы, чтобы моих внуков коснулась какая-либо клевета.

«Скоро зубы у меня сотрутся до десен», – подумал Йен, но сопротивление матери явно слабело. Или усиливалось, если учесть, какие перспективы она предвидела. Йен же предвидел новые неприятности, но выбора у него не было.

– Значит, вы приедете?

Графиня высморкалась.

– Сначала расскажите мне побольше об этой девушке. Полагаю, я могу ради нее рискнуть своим здоровьем.

И Йен рассказал, как очаровательна мисс Ренслоу, как любит своего брата, каким чувством юмора обладает, как умна и добра. Он понимал, что роет себе могилу с каждой лопатой похвал, которые он громоздил на Афину, но ему нужно было заручиться поддержкой матери. Чтобы убедить ее покинуть свое ложе болезни, он описал маленькую красавицу в восторженных тонах, начиная с золотистых локонов и заканчивая изящными ножками, делая пропуски в тех местах, которые могли бы смутить его мать.

– Она совершенно не умеет петь, и она очень упряма. Эту черту ее характера и чертой нельзя назвать – она широка, как Темза.

– Это ей пригодится, – сказала матушка лорда Мардена и вызвала звонком горничную, чтобы велеть ей укладывать вещи.

– Так вы поедете?

– Как же я могу не поехать? И потом, я уверена, что мне помогло это укрепляющее средство. – Глаза у нее были уже не такими распухшими, а нос – не так заложен.

– Уверен, ваше самочувствие улучшилось, потому что я открыл окно.

Оба понимали, что для нее нет лучшего укрепляющего, чем сватовство.

– Но сначала, – сказала она, – мне нужно в точности знать, что произошло, что поставило эту милую девушку в столь затруднительное положение.

Йен рассказал столько, сколько ей следовало знать, по его мнению. Когда он кончил, она выразила удивление, как это ей удалось вырастить такого болвана.

– Наверное, учителей вы тоже нанимали не таких, как надо.

– Вы грубиян, Йен, и глупец.

– Да, но я не окружаю себя розами, зная, что от них я чихаю.