Две сестры

Глава первая

— Вам что, нравится щупать нижнее дамское белье? — язвительно поинтересовалась Керри-Энн.

Сотрудник службы безопасности аэропорта бросил на нее колкий взгляд, прежде чем возобновить осмотр содержимого ее ручной клади — сумочки, которую она хотела взять с собой на борт самолета. Она сразу же пожалела о том, что не держала язык за зубами. К чему искать неприятности на свою задницу, когда они уже и так висят над тобой, как полицейская ориентировка на угнанную машину? Тем более здесь, в международном аэропорту Лос-Анджелеса. После терактов одиннадцатого сентября, которые теперь на жаргоне стали именоваться «9/11», один неосторожный взгляд, брошенный на чиновника аэропорта, гарантировал вам тщательный досмотр и личный обыск. Увы, она как раз и принадлежала к числу тех людей, которым светила подобная перспектива. Что-нибудь вроде ордера на арест или кирпича, сунутого за подкладку вашего чемодана. Единственное, в чем нельзя было заподозрить Керри-Энн, так это в принадлежности к какой-нибудь террористической организации, да и то только потому, что она была белой.

Причем не просто белой, а снежно-белой. Глядя на такую белизну, начинаешь думать, что ее обладательница никогда не видела солнца, поскольку все свое время проводит под сверкающими флуоресцентными лампами дневного света на фабрике. Она буквально слышала мысли таможенника: «Белая шваль»[8]. Да и кто она такая, чтобы оспаривать это прозвище? Разве она не заслуживает презрительного к себе отношения как единственная пассажирка в очереди, чью сумку охрана пожелала досмотреть безо всяких видимых причин? И дело не только в том, что она выглядела живым олицетворением этой грубой клички, со своей татуировкой, взбирающейся по руке, розовыми прядями в светлых волосах рыжеватого оттенка и таким количеством украшений для пирсинга, что металлодетектор разразился пронзительным звоном. Она была первоклассной шлюхой и прорехой на человечестве. Она так здорово трахалась, что лишилась собственного ребенка.

При мысли об этом невидимая жестокая рука больно стиснула ей сердце. Аннабелла. Сокращенно Белла. Ее шестилетняя дочь, которая больше не принадлежала ей, по крайней мере, по законам штата Калифорния. Во всяком случае, до тех пор, пока она не докажет, что как мать заслуживает доверия. Это продолжается уже семь месяцев, и все это время она могла видеться с Беллой лишь раз в две недели, да и то под присмотром социальной работницы[9]. Ее дочь жила в приемной семье неподалеку от Сент-Луис-Обиспо, до которого ехать было три часа, так что сама поездка выматывала Керри-Энн до изнеможения. Уже дважды во время ее визитов к Белле мотор ее дряхлого «форда-фалкона» перегревался, а один раз она проколола колесо, что сократило столь редкие часы, которые Керри-Энн могла проводить с дочерью.

Но так не может продолжаться вечно! Она из последних сил цеплялась за эту мысль, как за спасательный круг.

— Ладно, можете идти, — с этими словами сотрудник службы безопасности, смуглый мужчина средних лет со следами перенесенной в детстве оспы на щеках, вжикнул «молнией» ее дорожной брезентовой сумки. Но не успела она снять ее со стола, как он подался вперед, заглянул ей в лицо и негромко, угрожающим тоном произнес: — Один маленький совет, мисс. Не зарывайтесь. Если будете умничать, то наживете целую кучу неприятностей. Вам все понятно?

Керри-Энн прикусила язык, с которого уже готов был сорваться язвительный ответ. У этого фраера ничего на нее не было, но он все равно мог здорово осложнить ей жизнь, а она не хотела опоздать на рейс. Так что пришлось ограничиться лишь негодующим взглядом, и только отойдя на приличное расстояние, туда, где он не мог ее слышать, она пробормотала себе под нос парочку нелестных эпитетов в его адрес.

Неожиданная задержка стоила ей нескольких драгоценных минут, и теперь она уже опаздывала. Услышав, что по радио объявляют посадку на рейс 302 до Сан-Франциско, она пустилась бежать. Ну почему ей так не везет? Если бы ее подругу Кэмми не остановила дорожная полиция за превышение скорости, когда та везла Керри-Энн в аэропорт, если бы ее не выделили из толпы на посадочном контроле, она могла бы сейчас спокойно идти, прогулочным шагом, на посадку, держа в руке стаканчик с кофе. Но вместо этого она неслась сломя голову по коридору, лавируя между пассажирами, совсем как О. Джей[10] на своем «мустанге», когда его преследовала полиция.

Да, с ней та же история. Она вечно опаздывает и не успевает за своей жизнью. Иногда ей казалось, что на голову грозят обрушиться разом все тридцать три несчастья. По крайней мере раз в неделю Керри-Энн опаздывала на работу. Ее задерживали то поломка автомобиля, то встреча с адвокатом из «Лигал Эйд», организации, занимающейся оказанием бесплатной юридической помощи неимущим, то визит в поликлинику, где она раз в неделю сдавала мочу на анализ. И хотя Дэнни, ее босс, сочувствовал ей — одно из немногих преимуществ работы по программе реабилитации, — она понимала, что ее оправдания уже начинают ему надоедать. Вряд ли его можно было винить за это.

Интересно, а встреча с сестрой, к которой она так спешила, пройдет по тому же сценарию? Керри-Энн понятия не имела, чего ожидать, когда прибудет в Лагуну Голубой Луны, и при мысли об этом в животе у нее вновь образовалась сосущая пустота. Она даже не подозревала о существовании Линдсей до тех пор, пока ее адвокат, Абель Тоуссан, не обронил невзначай, когда они вчера усаживались за столик в забегаловке Денни, исполнявшей роль его конторы, пока он не сможет позволить себе снять приличное помещение:

— Вы не говорили мне, что у вас есть сестра.

Керри-Энн с удивлением уставилась на него:

— А она у меня есть?

— Если верить властям штата Невада. Ее зовут Линдсей Маргарет МакАллистер. — Он вынул из сумки свой портативный компьютер, и через несколько мгновений они уже глядели на нечеткое изображение отсканированного документа, выведенное на экран. Он затребовал ее старое дело из округа Уошу Каунти, надеясь, что оно поможет ей вернуть опеку над Беллой. — Здесь сказано, что она попала в приемную семью одновременно с вами, — продолжил он. — Приютившая девочку пара удочерила ее, именно поэтому в 1983 году она получила новую фамилию — Бишоп.

Керри-Энн не сводила глаз с экрана компьютера, пытаясь переварить эту неожиданную новость.

— Вы хотите сказать, что у меня всегда была сестра, а я не знала об этом? Вот это да! — со священным трепетом в голосе пробормотала она.

Абель улыбнулся.

— Это может оказаться полезным для вас.

Керри-Энн отнюдь не была в этом уверена. Как знать, поможет ли ей факт наличия сестры или же, наоборот, навредит. Она задумчиво покачала головой.

— Интересно, где она сейчас?

— У меня есть ее адрес. Это в Калифорнии, — сообщил он. — Городок называется Лагуна Голубой Луны.

— Это где-то выше по побережью, верно?

— Южнее Сан-Франциско. В детстве я как-то отдыхал там с родителями. Славное местечко. Тихое и сонное, но пейзаж и окрестности просто потрясающие, и люди вполне дружелюбные. — Он переписал адрес и номер телефона с экрана на клочок бумаги и протянул его ей.

Керри-Энн в своем нынешнем состоянии не представляла, что ей делать с этой информацией, но радовалась уже тому, что адвокат отнесся к ее делу достаточно серьезно — раз раскопал подобные сведения. Абель Тоуссан, двадцати четырех лет от роду, недавний выпускник юридического факультета, достался ей прямо со студенческой скамьи, зато он был ничуть не глупее тех жирных котов, юристов с модными портфелями и в умопомрачительных костюмах, с заоблачными гонорарами. Старший сын эмигрантов с Гаити, он сумел закончить университет, получая стипендию и подрабатывая по вечерам и в уик-энды. Быть может, именно поэтому он никогда не держался так, будто считал себя выше ее: он всегда относился к ней как к обычной клиентке, а не к нищей наркоманке, с трудом наскребавшей несколько грошей на оплату его услуг.

— Спасибо, — пробормотала Керри-Энн, пряча клочок бумаги в сумочку.

— Вам следует повидаться с нею.

— Может, я так и сделаю. — Как же, разбежалась! Что она ей скажет? Привет, ты меня не помнишь? Это же я, твоя давным-давно потерянная сестра! Если бы эта Линдсей нуждалась в ней, то уж наверняка сумела бы разыскать ее за столько-то лет, верно?

Карие глаза Абеля внимательно наблюдали за ней.

— Я не шучу, — произнес он, на этот раз с нажимом.

— Откуда мне знать, захочет ли она хотя бы поговорить со мной? — засомневалась Керри-Энн.

— Есть только один способ узнать — поезжайте к ней.

— И что я ей скажу? «Привет, давненько не виделись! Кстати, где тебя черти носили все эти годы?» Ага, и она сразу разомлеет и примет меня в свои объятия. — Сестра представлялась Керри-Энн очередной пустой страницей в семейном альбоме, который и без того не изобиловал моментами, дарующими яркие впечатления. — Я не помню даже свою мать. Мне известно лишь то, что она умерла в тюрьме. От гепатита, если не ошибаюсь, или еще от чего-то, связанного с наркотиками. — Она коротко и недобро рассмеялась. — Пожалуй, тягу к ним я унаследовала от нее.

— Вполне вероятно, что сестра поможет вам восполнить пробелы.

Да, вполне вероятно, но последнее, что сейчас было нужно Керри-Энн, — это новые осложнения. Кроме того, на задворках сознания крутилась и вовсе неприятная мысль: «А что, если она вообще не захочет знаться со мной? Зачем я ей нужна? Просто жуть берет, когда подумаю, во что я превратилась!»

Через два дня реальность в лице социальной работницы, опекающей Беллу, нанесла ей очередной удар и подтолкнула к действию.

— Суд стоит на страже интересов вашей дочери. И до тех пор, пока вы не докажете, что способны растить и воспитывать ее самостоятельно, она останется с приемными родителями, — недвусмысленно заявила миссис Сильвестр после того, как Керри-Энн в очередной раз дала волю своему негодованию. — Имейте же терпение, Керри-Энн, — добавила она уже мягче, закрывая лежащую перед ней папку. — Такие вещи сразу не делаются. Ребенок — это не игрушка, которую можно передавать из рук в руки.

Жаркий гнев стучал в висках у Керри-Энн, но она сдержалась и не разразилась проклятиями. Она понимала, что это лишний раз докажет правоту миссис Сильвестр. Глубоко вздохнув, она произнесла ровным тоном:

— Но я по-прежнему не понимаю. Я делаю все, что от меня требуется. Я не употребляю наркотиков, три раза в неделю хожу на собрания. У меня есть работа и квартира. Поэтому я не понимаю, почему Белла не может жить со мной. Ведь ей всего шесть лет. Ей нужна мать. — «И она нужна мне», — добавила Керри-Энн про себя.

Миссис Сильвестр, невысокая женщина с большой грудью и коротко остриженными каштановыми волосами, очень похожая на малиновку, устало, но сочувственно улыбнулась в ответ.

— Вы добились некоторых успехов, да, — согласилась она. — Но для того, чтобы закрепить его, вам нужна постоянная работа, а не временная в магазине детских товаров. Кстати, что там с вашими жилищными условиями? Они улучшились?

— Нет, но я работаю над этим, — не сдавалась Керри-Энн. Ее жилищные условия на данный момент и впрямь нельзя было назвать идеальными — подруга Керри-Энн, Шошанна, пустила ее пожить к себе на время, пока она не соберет нужную сумму, чтобы снять квартиру, — но район был чистым и приличным, а соседка не употребляла наркотики. Керри-Энн уже какое-то время откладывала из своей еженедельной зарплаты столько, сколько могла. При любой возможности она шла пешком, а не ехала на машине, питалась здоровой, хотя и очень простой пищей, преимущественно рисом и бобами. Но что за дело до ее стараний этой женщине? Имеет ли она хоть какое-нибудь представление о том, как трудно, почти невозможно скопить на первый взнос за квартиру и на страховку? Или сколько таких съемных помещений нужно обойти, чтобы подыскать что-нибудь, хотя бы более-менее приличное и к тому же доступное?

Очевидно, миссис Сильвестр никогда не сталкивалась с подобными проблемами, потому что она отрицательно покачала головой.

— Боюсь, что вы должны продемонстрировать нам нечто большее, чем просто желание, Керри-Энн. Не думаю, что это неразумное требование, учитывая, в каком состоянии пребывала ваша дочь, когда мы пришли к вам…

Керри-Энн крепко зажмурилась и постаралась отогнать воспоминания о том кошмаре, который был еще свеж в ее памяти. Или эта женщина решила уязвить ее еще сильнее, чем это сделала она сама? Иногда на нее накатывало такое отвращение к себе, что она не могла смотреть на себя в зеркало. В такие дни единственное, что удерживало ее на плаву, не давая сорваться, — это собрания участников программы «Двенадцать шагов»[11], где она могла, по крайней мере, обрести слабое утешение, осознавая, что она даже не одна такая и что из любого положения, оказывается, можно найти выход. Да, в случившемся виновата исключительно она сама. Никто не приставлял ей пистолет к виску. Но, если верить Большой Книге[12], она оказалась бессильна перед своей болезнью. Столь же бессильна, как и в том, что касалось Иеремии. И ступила бы она на эту скользкую тропинку, которая привела ее на край пропасти, если бы не отчаянно хотела стать неотъемлемой частью его жизни? Если бы не чувствовала, что, не желая кайфовать вместе с ним, она, в некотором смысле, отдаляется от него?

До рождения Беллы Иеремия для нее олицетворял собой весь мир. Керри-Энн вспомнила тот вечер восемь лет назад, когда они впервые встретились, — он подобрал ее голосующую на обочине. Она как раз направлялась в Лос-Анджелес, где вроде бы имелась вакансия бармена, и он пригласил ее переночевать у себя дома, в Топанга-Каньоне. Она так и не добралась до Лос-Анджелеса, потому что с того дня они стали неразлучны. Ей исполнилось двадцать два, и последние семь лет она была одна, сбежав от очередных в длинном списке приемных родителей (которые, надо полагать, обрадовались этому). Иеремия же не просто дал ей дом. Он заставил ее пустить корни. С ним она впервые поняла, что значит «чувствовать себя как дома»… и принадлежать кому-то.

Иеремия был соло-гитаристом в рок-группе под названием «Разложение городской цивилизации». Первые пару лет она неизменно бывала на каждом его выступлении, присутствовала даже на репетициях, потому что получала истинное наслаждение, глядя, как он играет. Она не возражала, когда в его жизни время от времени появлялись другие женщины; в ее глазах от этого он становился еще более желанным. В конце концов, именно с нею он возвращался домой каждый вечер, чтобы заняться пылкой и сладкой любовью. До него у нее тоже была целая череда любовников, многие из которых становились случайными партнерами на одну ночь. Но с Иеремией у нее все было по-настоящему. Она влюбилась. В нем ей нравилось все: лицо, руки, голос, низкий соблазнительный смех, то, как плавно и гибко он передвигался по сцене — гораздо сексуальнее, чем любой рок-идол, — и даже его запах и то, как пахла их постель после ночи любви. Когда они, обнаженные, лежали рядом, ей никогда не надоедало гладить его кожу, ласкать его золотисто-коричневую, как поджаренный гренок, грудь или запускать пальцы в его темные вьющиеся кудри, которые напоминали ей мех какого-то экзотического лохматого зверя. Он представлялся ей самим совершенством. И кому какое дело, что они перебивались с хлеба на квас, или что их убогий домишко, построенный каким-то хиппи, когда тот наверняка нагрузился зельем под завязку, буквально рассыпался на части, или что счета частенько не оплачивались вовремя?

Наркотики были неотъемлемой частью этого богемного образа жизни: в любой момент хоть кто-то из членов группы находился под кайфом. Поначалу Керри-Энн старалась держаться подальше от подобных развлечений, боясь закончить так же, как и ее мать, но Иеремия понемногу начал давить на нее все сильнее. «Ты ведь веришь мне, правда? — напирал он, сопровождая свои слова невинной и неотразимой улыбкой. — Неужели ты думаешь, что я способен причинить тебе боль?» И наконец она сдалась. На первых порах это было зелье на вечеринках — травка, «экстази», дорожка кокаина. Обнаружив, что беременна, Керри-Энн тут же бросила это баловство, но после рождения Беллы, когда стало ясно, что поезд, имеется в виду Иеремия, покидает вокзал без нее, она вновь возобновила это занятие. Теперь, с ребенком на руках, она больше не могла ходить на все его концерты, как раньше. Лишившись ее недреманного ока, он стал возвращаться домой все позже и позже, иногда приходил только утром; от него все чаще пахло чужими духами, а не сигаретным дымом или выпивкой. Она забеспокоилась, что он может оставить ее ради какой-нибудь, не связанной по рукам и ногам и не так уставшей, как она. Она готова была на все, чтобы удержать его, а единственным, что у них было общего, помимо Беллы, оставались наркотики.

Поначалу у нее было ощущение, что она оказалась в двух лучших мирах одновременно. Днем она ухаживала за Беллой — милой, драгоценной дочуркой, и, когда та обнимала свою мамочку за шею пухлыми ручонками, Керри-Энн чувствовала себя на седьмом небе от счастья; а по вечерам она кайфовала вместе с Иеремией и его товарищами по группе. Нет, никаких тяжелых наркотиков. Они появились позже. К тому времени, когда она призналась себе, что крепко подсела на крючок, было уже слишком поздно. О том, чтобы завязать, речь уже не шла. Ее каникулы в аду, начавшиеся с первой сигареты с марихуаной, которую они с Иеремией выкурили вместе, растянулись на целых четыре года, в течение которых она оказалась потерянной для всех, включая себя.

Нет, она не питала никаких иллюзий относительно того, почему у нее забрали дочь. Она просто хотела вернуть Беллу обратно.

Не говоря ни слова, Керри-Энн извлекла из бокового кармана джинсов монету[13] и с размаху припечатала ее на стол перед социальной работницей.

— Вот чего я сумела добиться за шесть месяцев, — сказала она. — Известно ли вам, какого труда мне это стоило? Вы никогда не пытались вкатить ручную тележку с камнями на крутую гору? Вот на что это похоже. А знаете ли вы, что помогает мне выжить? Единственное, что заставляет меня передвигать ноги, чтобы сделать очередной шаг, — моя маленькая девочка. Не проходит и часа и даже единой минуты, чтобы я не думала о ней. Когда бы не считала дни, оставшиеся до встречи с Беллой. — По щеке у Керри-Энн скатилась одинокая слеза, и она сердито смахнула ее тыльной стороной кисти. Она когда-то поклялась себе, что не проявит слабость перед миссис Сильвестр, и будь она проклята, если не сдержит слово.

Непреклонная инспектриса смягчилась.

— Я не хочу показаться вам бесчувственной, — сказала она. — Однако, несомненно, вы должны знать, что вас ждет. Планка поднята очень высоко, Керри-Энн. Да, я вижу, что вы проделали долгий путь, но и пройти вам предстоит не меньше. — Она умолкла, словно решая, стоит ли продолжать, но потом все-таки добавила: — Нет ли у вас родственников, которые могли бы вам помочь? Кого-нибудь, кто мог бы оказать реальную помощь и поддержку? В этом случае суд, возможно, отнесся бы к вам мягче, снисходительнее.

Именно поэтому Керри-Энн и направлялась сейчас к своей сестре.

Линдсей Маргарет МакАллистер Бишоп. Керри-Энн еще раз мысленно повторила незнакомое имя, словно пробуя его на вкус. Интересно, как она выглядит, эта Линдсей? Замужем ли она? А дети у нее есть? Добилась ли она успеха в жизни или прозябает в бедности? Если она такая же, как я, то помощи от нее будет мало. А вдруг она окажется этакой футбольной мамочкой[14], которая живет в пригороде? Скорее всего, она не захочет, чтобы Керри-Энн ее размеренную и приятную во всех отношениях Жизнь превратила в такой же бардак, что и свою собственную.

Как бы то ни было, но внезапное появление давным-давно забытой сестры наверняка повергнет ее в шок. Керри-Энн, рассудив, что телефонный звонок произведет не столь сильное впечатление, как личная встреча, решила нанести Линдсей визит. В этом случае ей будет труднее сказать «нет».

Керри-Энн порылась в Интернете — поисковик «Гугл» оказался очень полезен, — так что кое-что о своей сестре она все-таки знала. Имя «Линдсей Бишоп», набранное в строке браузера, вывело на экран по меньшей мере дюжину ссылок, большая часть которых представляла собой статьи о земельном участке, который принадлежал Линдсей. «Местная владелица книжного магазина оказалась в самом центре земельного скандала» — гласил один из заголовков. Некая крупная гостиничная сеть пыталась выкупить землю у местных владельцев, чтобы построить фешенебельный гольф-клуб. Линдсей осталась единственным очагом сопротивления. Так что теперь Керри-Энн было известно о своей сестре две вещи: у нее есть собственный дом и она отличается твердым характером. Впрочем, поможет ей эта черта характера Линдсей или нет, она пока не знала.

Поднявшись на борт самолета, вылетающего в Сан-Франциско, Керри-Энн вдруг спросила себя, а не совершает ли она несусветную глупость. С чего вдруг сестре бросаться ей на помощь? Линдсей ничего не знает о ней. Не исключено, что и не хотела знать. Суровая правда заключалась в том, что за все эти годы сестра даже не попыталась разыскать ее. У Керри-Энн, по крайней мере, было хотя бы оправдание, почему она сама не занималась поисками. А у Линдсей? Как явствовало из записей в их деле, она была на восемь лет старше Керри-Энн, так что, когда их разлучили, отправив в разные приемные семьи, она была достаточно взрослой, чтобы, во всяком случае, не забыть о том, что у нее есть сестра.

Она опустилась в кресло рядом с миниатюрной седовласой старушкой, какой-то уютной и домашней. Они пристегнулись, и самолет покатил по рулежке, готовясь к взлету, когда старушка кивнула на фотографию в бумажнике, который Керри-Энн крепко сжимала в руках, словно спасательный круг.

— Ваша дочка? Очень похожа на вас.

Керри-Энн неуверенно улыбнулась.

— Вы так думаете?

Ее соседка наклонилась к ней, чтобы рассмотреть снимок получше.

— Вылитая мать.

Керри-Энн знала, что старушка всего лишь хочет польстить ей. Белла ничуточки не походила на нее, не считая, быть может, очертания губ. Если уж она и была чьей-то копией, так это Иеремии. У дочки была его кожа красновато-коричневого цвета, волнистые темные волосы и поразительные янтарные глаза. Злая же ирония заключалась в том, что Белла практически не знала своего отца. Он отправился в неведомые дали, когда ей исполнилось всего два годика.

Керри-Энн постаралась настроить себя против него, но оказалось, что ей легче ненавидеть себя, чем Иеремию. Она рассуждала примерно так: он бы не бросил их, если бы пребывал в здравом уме. Он и сам стал жертвой этого страшного недуга. Даже спустя столько лет она скучала и горевала о нем. Она настолько сроднилась с ним, что он стал частью ее, и после его ухода она чувствовала себя так, словно лишилась руки или ноги. Самолет выруливал на взлетную полосу, и, закрыв глаза, она откинула голову на подголовник кресла, вновь и вновь вспоминая тот вечер, когда они впервые встретились.

— Вы можете лечь на кровати, а я перекантуюсь на диване, — предложил он после того, как они приехали к нему, и подмигнул ей. — Мне бы не хотелось, чтобы вы думали, будто я руководствовался скрытыми мотивами, предлагая подвезти вас.

— С чего бы мне так думать? — невинно хлопая глазами, насмешливо поинтересовалась она.

Он мог заполучить кого угодно, не прибегая к хитроумным уловкам, и она не стала исключением. В то самое мгновение, как Керри-Энн увидела его, увидела, как светятся в темноте его глаза, как у кошки, и как он передвигается — с гибкой и текучей грацией, ей захотелось немедленно прыгнуть к нему на колени, и она поняла, что ее ждет незабываемый вечер.

Она, правда, не рассчитывала, что это будет только начало.

— Готов держать пари, что вы не испытываете недостатка в мужском внимании, — заявил он, глядя на нее так, словно она была не просто лакомым кусочком, а подлинным произведением искусства.

— Вы так полагаете, потому что я не побоялась сесть в машину к незнакомцу? — полюбопытствовала она, кокетничая напропалую.

— Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. — Улыбка его стала шире, обнажая очаровательно кривой зуб.

Она заметила, что глаза его цветом напоминают камень тигровый глаз, ожерелье из которого она носила на шее.

— Значит, вы уверены, что я готова на все? — дразняще поинтересовалась она, танцующим шагом приближаясь к нему.

Он рассмеялся.

— Я не намерен отвечать на этот вопрос, так как не хочу неприятностей с законом.

— Следует ли это понимать как «да»?

— Как вам будет угодно. — Он подыграл ей, и глаза его смеялись. И при этом он все еще не коснулся ее и пальцем.

— В таком случае у меня есть предложение: почему бы нам не разделить с вами кровать? Тогда завтра утром никто из нас не проснется с затекшей шеей или спиной.

— Это если вы надеетесь уснуть хотя бы ненадолго. — Иеремия, обняв ее одной рукой за талию, притянул к себе, а потом уткнулся ей носом в шею, гладя кончиками пальцев второй руки ее напрягшиеся груди.

Керри-Энн ощутила, как внизу живота у нее возникло сладкое сосущее чувство — так, наверное, лопается якорная цепь, удерживающая под контролем чувства.

А потом он стал целовать ее. Его губы мягко коснулись ее, и его язык осторожно скользнул внутрь. Он положил обе руки ей на затылок, ласково перебирая пальцами ее волосы, нежно щекоча ей шею чуть пониже мочек ушей. Он как будто предъявлял на нее права. Не успела Керри-Энн опомниться, как они уже яростно сбрасывали с себя одежду, стараясь не зацепиться за нее и не упасть. В коротких перерывах между обжигающими поцелуями они судорожно расстегивали пуговицы и «молнии», отцепляли крючки. С самого начала она знала, что на этот раз все будет по-другому, не так, как со всеми мужчинами до него — которых было слишком много, начиная с четырнадцатилетнего возраста, когда ее соблазнил двадцатилетний оболтус, приходившийся родственником кому-то из членов ее тогдашней приемной семьи. Сейчас ей требовалось не просто утолить внезапное желание, нет, это было нечто большее. Чувство, охватившее ее, оказалось столь сильным, что она даже испугалась. Но это был приятный страх, такой возникает, когда ты стремглав несешься с самой крутой американской горки.

До спальни они тогда так и не добрались. Они сплелись воедино прямо на полу, на ветхом ковре, но ей было все равно, ковер под ней или мягкая пуховая перина. Они не столько занимались любовью, сколько насыщались друг другом. Вот тогда-то она и взлетела с Иеремией на небеса в первый раз, причем безо всякого зелья.

Керри-Энн улыбнулась сладостно-горько и опустила взгляд на фотографию в бумажнике, который по-прежнему сжимала в руке. Ребенок, зачатый и рожденный в любви. Снимок сделали вскоре после того, как Белла отпраздновала свой пятый день рождения, это был один из тех моментальных портретов, которые делают в «Уол-марте»[15]. Малышку сфотографировали на фоне осеннего буйства красок. Она была в платье, которое Керри-Энн купила дочери по случаю первого дня, проведенного в детском садике. Желтое, расшитое яркими цветами, с передничком и пышными рукавами, оно чудесно смотрелось с белыми лакированными туфельками. Керри-Энн заплела темные волнистые волосы Беллы в косичку, оставив несколько прядок на лбу, которые напоминали хохолок забавного утенка, и дочка счастливо улыбалась в объектив, полная надежд и радостных ожиданий.

Тогда выдался славный денек. Они поели мороженого в кафе, а потом отправились в детский парк. Керри-Энн старалась не отходить от дочери ни на шаг, в сотый раз обещая себе быть ей хорошей матерью и дать Белле детство, которого сама была лишена.

Ее решимости хватило ровно на двадцать четыре часа.

Наркотическая зависимость цепко держала Керри-Энн в своих объятиях. Она немножко приторговывала зельем на стороне, чтобы оставаться на плаву и всегда иметь дозу под рукой. Но тут обеспокоенный сосед сообщил властям о том, что происходит в ее доме. Они обнаружили ее в нищете и убожестве. На кухне громоздилась грязная посуда, на полу валялись мусор и объедки, а худенькая от недоедания и нечесаная Белла сидела в гостиной в одних несвежих трусиках. Полиция обыскала весь дом, но по чистой случайности Керри-Энн успела сбыть старые запасы, а новые еще не получила, так что у нее ничего не нашли.

Но не успела она вздохнуть с облегчением, как один из копов, высокий и худой мужчина с плохими зубами, подошел к ней и суровым тоном произнес:

— Мэм, мне нужно, чтобы вы ответили на несколько вопросов.

Керри-Энн неохотно кивнула.

Он посмотрел на Беллу.

— Это ваша дочь?

— Да. Почему она вас интересует?

Коп не обратил внимания на ее вызывающий тон.

— Разве она не должна быть в школе?

Керри-Энн не помнила, какой сегодня день, будний или выходной, потому сказала первое, что пришло ей в голову.

— Она больна. — Хотя если кто и был болен, так это она сама. Ее уже трясло мелкой дрожью и пробирал озноб — она как раз собиралась на встречу со своим поставщиком дурмана, когда в дом к ней пожаловали полицейские.

— Тогда почему же она ходит по дому полуголая? — пожелала узнать напарница копа, полногрудая женщина с завитыми каштановыми волосами. Она взглянула на Беллу, которая смотрела на них огромными темными глазищами, сунув в рот пальцы, — детская привычка, которая давала о себе знать, когда девочка нервничала, — а потом перевела взгляд на Керри-Энн, и на ее лице появилось выражение крайнего презрения.

И тогда, в момент ослепительной ясности, Керри-Энн вдруг увидела свое убогое жилище ее глазами. Она увидела свою дочь — по-настоящему увидела ее — впервые за несколько недель. Увидела, какая она грязная, как сильно она похудела, как болезненно выпирают у нее ребра, похожие на ступеньки расшатанной деревянной лестницы. Она увидела коричневое пятно сзади на ее трусиках — следствие того, что девочка не сумела как следует подтереться, а помочь ей было некому; увидела корочки засохшей пищи в уголках губ. Когда она последний раз кормила Беллу? Когда она последний раз укладывала дочку в постель, поправляя одеяло, когда водила в школу? Она не помнила. Мысли путались, и в голове у нее стоял неумолчный шум, как будто ветер завывал в пустом туннеле.

Она молча смотрела, как женщина-полицейский присела на корточки и негромко заговорила с Беллой. И только когда она взяла девочку за руку и повела ее к двери, на Керри-Энн снизошло осознание того, что происходит. Она шагнула вперед, загораживая проход.

— Эй, что это вы себе позволяете? Это мой ребенок! — воскликнула она. — Белла, иди к своей мамочке! — Она произнесла это визгливо и пронзительно, как приказ, а не мольбу.

На лицах обоих полицейских отразилось беспокойство: они явно полагали, что она способна сделать девочке больно.

Белла смотрела на нее своими огромными глазами, и в них появилось обвиняющее выражение. Девочка заплакала.

Керри-Энн бросилась к ней, чтобы утешить, но мужчина-полицейский схватил ее за руку и удержал на месте.

— Мэм, пожалуйста! — И добавил, разряжая обстановку: — Мы будем хорошо заботиться о ней.

— Вы не можете так поступить. Вы не имеете права! — закричала Керри-Энн, когда женщина-полицейский повела Беллу к двери, а ее напарник по-прежнему крепко держал ее за руку. Когда у нее иссяк запас ругательств, Керри-Энн взмолилась: — Куда вы забираете ее? Хоть это вы можете мне сказать? — Глаза у нее щипало, из горла вырывались судорожные всхлипы. Озноб, пробегавший по ее телу, перешел в неконтролируемую дрожь. Ей казалось, что она сходит с ума, разваливаясь на куски.

— Позвоните по этому номеру. — Он отпустил ее и протянул ей визитную карточку, которую достал из кармана.

Керри-Энн увидела вверху логотип Инспекции по делам несовершеннолетних, и ей показалось, будто время повернуло вспять. Кошмар ее детства на этот раз обрушился на ее дочь.

Немного придя в себя, она помчалась по указанному адресу в администрацию округа, где ее мольбы встретили лишь стену холодного равнодушия. Ей сказали, что Белла в безопасности, и все. Женщина в приемной посоветовала ей нанять адвоката, отчего Керри-Энн окончательно растерялась. Кого она могла нанять? И чем будет платить ему? Керри-Энн ехала к своему поставщику, чтобы удовлетворить более насущную потребность, как вдруг, остановившись на красный свет, заметила рекламный щит, сообщавший о бесплатной клинике для тех, кто хочет излечиться от наркомании. Впоследствии она никак не могла вспомнить, что же именно подтолкнуло ее двинуться в том направлении. Если верить создателям программы «Двенадцать шагов», в дело вмешались высшие силы, но она и сама понимала, что для нее это был вопрос жизни или смерти, выбор между тем, броситься ли ей в пропасть с высокого обрыва или постараться отойти от края. Потому что она была уверена в одном — жизнь без Беллы для нее не имеет смысла.

Первая неделя в реабилитационном центре прошла для нее как в тумане, и большую часть ее она провела в отделении детоксикации, на сильнодействующих лекарствах, едва ли соображая, где она и что с нею происходит. Постепенно туман рассеялся, и последующие недели оказались наполнены встречами — с консультантом, с наставником, с членами своей группы, — перемежаемые рутинными общественными обязанностями и черновой работой. И все это время ее преследовало настойчивое желание — уколоться.

Этот месяц оказался самым долгим в ее жизни.

Керри-Энн сомневалась, что сумела бы выдержать, если бы не Белла. Она наивно полагала, что, завязав с наркотиками, она сразу же получит возможность забрать дочь.

Ее наставница в клинике, Мэри Джозефсон, бывшая героинщица, вот уже двадцать лет обходившаяся без адского зелья, посоветовала ей обратиться в Службу бесплатной юридической помощи неимущим, и там ее познакомили с Абелем Тоуссаном. Через несколько дней состоялось первое судебное заседание. Но уже на предварительном слушании стало ясно, что дела обстоят далеко не так блестяще, как ей того хотелось бы. Судья, дородный мужчина средних лет, у которого, скорее всего, были дети, отнесся к ней с таким презрением, что ей показалось, будто ее судят за тяжкое преступление — так оно, собственно, и было.

— Ребенок останется на попечении приемных родителей до тех пор, пока мать, — он скривился, глядя на Керри-Энн с высоты своей скамьи, — не сможет убедить суд в том, что она способна воспитывать дочь.

Помимо продолжения выполнения программы «Двенадцать шагов», еженедельных анализов на наличие наркотиков в крови и посещения класса родительского воспитания, ей предстояло найти постоянную работу и приличное жилье, провозгласил он.

— И сколько это еще будет продолжаться? Недели, месяцы? — со слезами на глазах обернулась она к своему адвокату, как только они вышли из зала суда.

Абель заявил прямо — в тот момент ей показалось, что он сыплет ей соль на раны, но позже она поняла, что это верный признак уважения:

— Я не могу ответить на этот вопрос. Все зависит от вас.

Один неверный шаг — положительный анализ на наркотики, потеря работы, неудовлетворительный отчет социального работника — и она вновь окажется у разбитого корыта, предостерег он ее.

— А вдруг случится что-нибудь такое, что не зависит от меня? — в отчаянии всплеснув руками, поинтересовалась она.

Он ободряюще улыбнулся:

— У вас все будет в порядке, только держите себя в руках.

Но вскоре Керри-Энн обнаружила, что одних хороших намерений недостаточно. Ее резюме, в котором содержалось лишь несколько упоминаний о случайной работе, не вдохновляло работодателей раскрыть перед нею объятия. Так что временная работа в магазине детских товаров останется лучшим из всего, что она могла найти, пока не получит аттестат о среднем образовании или не закончит какие-либо профессиональные курсы. А не имея полноценной работы, она не могла рассчитывать на «приличное жилье». Жизнь — это цепочка костяшек домино. Повали одну, и остальные последуют за ней. Ах, если бы только ей удалось обрести опору под ногами!..

И вот здесь могла помочь сестра. Линдсей оставалась последним козырным тузом в рукаве. «Господи, не дай мне все испортить хотя бы на этот раз!» — взмолилась про себя Керри-Энн. От успеха ее миссии зависело слишком многое. Белла уже начала привыкать к жизни у приемных родителей. Во время их разрешенных встреч она без умолку болтала о подругах в школе, о том, что они проходят в первом классе, и о том, куда она ездила на экскурсию с Бартольдами. А что будет через шесть месяцев, а тем более через год? Не перестанет ли к тому времени ее маленькая девочка спрашивать, когда же она сможет вернуться домой? Какими бы хорошими и отзывчивыми ни были Бартольды, они все равно не могли полюбить Беллу так, как Керри-Энн. Не забудут ли они о том, что у нее аллергия на пчелиные укусы? Обрезают ли они корочку с хлеба, как она любит, когда готовят для нее бутерброды? Не ругают ли они ее, когда она обмочится в постели, и утешают ли ее, говоря, что так случается даже с большими девочками? Для тех, кто знал историю жизни Керри-Энн, эти ее тревоги казались нелепыми. Да, она загубила собственную жизнь. Но она все равно оставалась матерью Беллы. И этого отнять у нее не мог никто.

Мысли ее вернулись к Линдсей. Она все еще не могла свыкнуться с тем, что теперь у нее есть сестра. Кроме того, ее немного пугало то, что она совершенно не помнила ее. Как могло случиться, что в ее прошлом целые годы оставались пустыми страницами?

Хотя нет, иногда ей снился один и тот же повторяющийся сон. Она, совсем еще маленькая девочка, свернулась калачиком на коленях у какой-то женщины, прижавшись щекой к ее груди, которая была мягче любой пуховой подушки. В своем сне она никогда не видела лица этой женщины. Но при этом Керри-Энн знала, что ее колени — самое безопасное для нее место на всем белом свете. И пробуждаясь от этого сна, она всякий раз пыталась удержать и сохранить в себе это ощущение безопасности и уюта. Иногда, лежа в постели с закрытыми глазами и стараясь продлить сон как можно дольше, она готова была поклясться, что эта женщина существует на самом деле, что она здесь, рядом, — настолько сильным было ощущение ее присутствия. Керри-Энн даже улавливала исходящий от нее легкий аромат, смесь сигаретного дыма и цветочных духов. Но при этом она была уверена, что женщина из ее снов — не мать. Может быть, сестра прольет свет на эту загадку…

Погрузившись в свои невеселые мысли, она и не заметила, как самолет приземлился в международном аэропорту Сан-Франциско. Пробираясь через запруженный людьми терминал, она, прежде чем подойти к стойке проката автомобилей, остановилась, чтобы, съев гамбургер с жареной картошкой, унять урчание в животе: утром она не успела позавтракать. Ей жутко не хотелось тратить деньги на машину, но особого выбора у нее не было. Ее древний «фалкон» просто не вынес бы пути в Лагуну Голубой Луны, а если бы она поехала на автобусе, то ей пришлось бы остаться у сестры на ночь. А кто может знать, как ее примут?

Получасом позже Керри-Энн медленно ползла в плотном потоке автомобилей по автостраде Бэйшор во взятом напрокат «хюндае», опустив окно и дымя сигаретой. Завидев впереди указатель съезда на шоссе номер 92, она свернула у знака «Лагуна Голубой Луны/Санта-Крус» и вскоре катила уже по менее оживленной дороге, которая петляла меж холмов, поросших высоким кустарником и дубами. В небе не было видно ни облачка, но далеко на горизонте висела дымка, похожая на изготовившегося к прыжку серого кота.

Она уже приближалась к окраине городка, как вдруг оказалась в легком сероватом тумане, стелющемся над землей. Нет, это был не тот плотный туман, что был знаком ей по прежним визитам на побережье, а какое-то игривое марево, в котором контуры предметов дрожали и расплывались, отчего пейзаж казался сошедшим со страниц детской книжки-раскраски. Вершины высоких эвкалиптов, выстроившихся вдоль дороги, как в сказке о Джеке и бобовом дереве, терялись в более густом тумане над головой. За обширными плантациями цветов — роз, львиного зева, хризантем и георгинов с цветками размером с блюдце — она различала неясные согнувшиеся фигуры людей и контуры теплиц, которые издалека казались огромными стеклянными замками. А прямо впереди, совсем рядом с тем местом, где дорога сливалась с шоссе номер 1, лежало море. Она видела, как блестит его поверхность под лучами солнца в разрывах тумана. Зеленоватые морские волны неспешно накатывались на скалистый берег, обрастая белыми шапками пены по мере приближения к утесам.

Влажный воздух, врывающийся в открытое окно автомобиля, вызвал в памяти приятные воспоминания о прежних днях, проведенных на пляже, когда под подошвами ее босых ног хрустел теплый песок. Издалека до нее доносился мерный рокот прибоя. Над скалами лениво кружили чайки. Керри-Энн вдруг ощутила, как снедавшая ее тревога понемногу отступает. Неужели в такой волшебной обстановке окажется невозможным еще одно маленькое чудо?

Въехав в город, она припарковалась на первом же свободном пятачке и дальше двинулась пешком. Пройдя несколько кварталов по главной улице, по обе стороны которой выстроились лавки и ресторанчики, она наконец заметила книжный магазин сестры в одном из боковых переулков. В отличие от множества встретившихся ей на пути витрин, заставленных броскими морскими сувенирами, в этом заведении, похоже, не стремились привлечь внимание туристов. Оно выглядело как место, где продают книги людям, которые любят их читать, теплое и гостеприимное, как старый и оттого удобный и уютный диван. Потемневшая от времени вывеска над фронтоном извещала, что магазин именуется «Книжное кафе Залива Голубой Луны». У стены виднелась деревянная скамейка, перед которой были разбиты клумбы, откуда прохожим подмигивали яркие улыбающиеся головки анютиных глазок. Заглянув через оконное стекло внутрь, Керри-Энн увидела нескольких покупателей, неспешно бродящих между рядами книжных полок, в то время как остальные сидели за столами, попивая кофе и заедая его сладостями. В витрине была выставлена целая коллекция книг, посвященных Дню матери[16]. Сердце у Керри-Энн сжалось. Для нее это будет очередной праздник, который ей предстоит встречать без дочери.

Приостановившись в нерешительности у двери, Керри-Энн чувствовала себя так, словно должна была выйти на сцену и сыграть роль, которую она не репетировала. Сердце колотилось, будто готово было выскочить из груди, ладони вспотели. Будет ли сестра рада видеть ее или даст ей от ворот поворот? Или же ее ожидает нечто среднее — Линдсей изобразит вежливый восторг и начнет считать минуты до ее ухода?

Что же, есть только один способ узнать это. Она задержалась у входа еще на мгновение, чтобы взглянуть на свое отражение в стеклянной панели, — рыжие кудри с розовыми прядками, черные джинсы с низкой талией, сапожки на высоком каблуке и красная кожаная куртка поверх контрафактной футболки, обнажающей живот, — и шагнула через порог.