Дьявольская секта (Сьюзан Ховач) читать бесплатно онлайн полную версию книги

Сьюзан Ховач

Дьявольская секта

Scan , OCR & SpellCheck : Larisa _ F

Ховач С. Х68 Дьявольская секта: Романы / Пер. с англ. А.Г. Герасимова. — Мн.: ООО "СЛК", 1995. — 384 с.

Оригинал: Susan Howatch «The Devil On Lammas Night», 1970

ISBN 985-6165-09-1

Переводчик: Герасимов А.Г.

Аннотация

Новую книгу английской писательницы С. Ховач составили романы, в которых тесно переплелись вымысел и реальность. Здесь читатель встретится с самим дьяволом в обличьи красавца-мужчины, с магами и ясновидцами, пользующимися услугами темных сил, с молодой привлекательной колдуньей, живущей на грани двух миров. А ещё в этой книге — страстная, непобедимая любовь, загадочные убийства, жутковатые образы.

Сьюзан Ховач

Дьявольская секта

Глава первая

Николе снился сон. Она была одна на берегу океана, перед ней тянулись бескрайние пески. Вокруг царило безмолвие. Даже волны подкатывались к девушке беззвучно. Тишина усиливала ощущение пустоты и яркость красок. Никола долго шла по песку и вдруг поняла, что ее одиночество нарушено.

Впереди был Эван.

Он стоял спиной к Николе и находился далеко от нее, но она поняла, что это он. Девушка узнала его по темно-рыжим волосам и развороту плечей. Она окликнула его, но он не обернулся, и она побежала к нему по песку. Она бежала несколько минут, слыша лишь свое тяжелое дыхание, но ей не удавалось приблизиться к Эвану. Наконец она остановилась. На глазах у Николы Эван точно растворился, оставив ее снова одну на диком берегу. Она попыталась позвать Эвана; задыхаясь, Никола все же сумела выкрикнуть его имя.

Секундой позже она проснулась, продолжая кричать.

— Господи, Никола, — недовольно произнесла ее соседка по квартире. — Лучше бы ты не была знакома с этим ужасным типом! Ты Можешь для разнообразия увидеть во сне кого-нибудь другого?

Было пять часов утра. Когда через минуту Никола прошла в гостиную, солнце поднималось над Хэмпстед-Хит; Лондон выплывал из ночи в бледное апрельское утро.

Никола вздохнула. Она знала, что не сможет заснуть до половины восьмого, когда зазвенит будильник; девушка зажгла сигарету и отправилась на кухню приготовить кофе. Джуди уже снова заснула в спальне. Джуди ничто не тревожило. Ей могли сниться лишь ее жених, любимая работа или безмятежное будущее. Жизнь Джуди была размеренной, девушке постоянно сопутствовала удача.

— Меня это не удивляет, — самодовольно сказала Джуди вечером. — Все зависит от фазы, в которой ты находишься. У меня сейчас благоприятная фаза. Марис сказала мне, что этот год будет весьма удачным для тех, кто родился под знаком Козерога, потому что сейчас Юпитер занимает господствующее положение, и ...

Но Никола не верила в астрологию.

— Ники, это же глупо! С равным успехом ты можешь не верить в то, что Земля круглая! Если бы ты сходила к Марис — да, я знаю, у нее есть свои странности, но она — настоящая венгерская цыганка, а они прекрасно разбираются в подобных вещах. Не улыбайся, Ники. Только потому что она не англичанка...

Но Никола относилась скептически ко всем предсказателям, даже англичанам, и не понимала, почему она должна делать исключение для Марис, с которой Джуди познакомилась на какой-то богемной вечеринке в Пимлико. Марис владела рестораном с венгерской кухней, находившимся на Фулхэм-роуд; она была миниатюрной загадочной женщиной неопределенного возраста, старательно сохраняла акцент и любила эксцентричные туалеты. Говорили, что она даже меню выбирает, предварительно посоветовавшись со звездами и проведя соответствующие астрологические расчеты.

— Если ты сходишь к Марис, — с раздражающей Николу уверенностью сказала Джуди, — она предскажет твою судьбу. И когда ее пророчества сбудутся, ты поймешь, насколько я была права.

Но Никола не собиралась советоваться со звездами. Она заранее знала, что они скажут.

«Ты проходишь сейчас тяжелую фазу, но скоро Венера приблизится к твоему созвездию, а в соединении с тем-то и тем-то Венера сулит любовь и счастье... С вас пять гиней.»

Моя проблема заключается в том, подумала Никола, потягивая кофе и наблюдая за поднимающимся над Лондоном солнцем, что я — неисправимый циник.

Но она не всегда была циником. Два года назад Никола казалась себе не менее беззаботной, чем Джуди. Никола получила должность секретаря исполнительного директора; она имела свое жилье в Лондоне и наслаждалась независимостью. Эван наконец начал проявлять к ней нечто большее, чем дружеский интерес.

Но сейчас думать об Эване было бессмысленным занятием. Эван больше не являлся частью ее настоящего. Настоящее состояло из скучной работы, до отвращения знакомого города и собиравшейся выйти замуж и покинуть Николу соседки по квартире. Николе ужасно не хотелось заниматься поисками новой девушки, и она размышляла о том, не остаться ли ей одной, но в большом городе легко почувствовать себя одиноко, особенно когда твоя светская жизнь находится в упадке; Джуди многим раздражала Николу, но она все же спасала от одиночества и периодически вносила свежую струю в светскую жизнь.

— Ники, ты не должна все вечера сидеть дома! Это просто глупо! Ты не должна падать духом из-за того, что какой-то негодяй бросил тебя. Господи, он — не единственный мужчина на свете. Послушай, давай устроим вечеринку. Тебя надо снова ввести в круг общения.

Джуди изо всех сил старалась помочь своей соседке оправиться от расставания с Эваном Колвином. Никола сама была бы рада забыть его.

К семи часам утра Лондон уже проснулся; из окна гостиной Никола видела шагающего от дома к дому почтальона. За ним следовал на электрической тележке молочник. Пора собираться на работу. Выпив апельсинового сока, девушка вернулась в спальню и начала через силу одеваться, готовясь к очередному скучному дню.

По дороге на службу она купила возле метро газету, просмотрела ее, мчась в вагоне от Хэмпстеда к центру города. Никола собиралась пропустить страницу со светской хроникой, но ее взгляд упал на фотографию Лайзы.

«Миссис Мэттью Моррисон, жена промышленника-миллионера, присутствовавшая вчера на благотворительном балу, организованном с целью оказания помощи голодающим детям Африки...»

Бриллиантов Лайзы, подумала Никола, хватило бы на покупку годового запаса продовольствия для дюжины голодающих малышей. Но Лайза не хотела думать об этом.

Никола, сделав усилие, одернула себя. Она считала естественным свое неприятие недавней женитьбы отца на молодой эффектной светской женщине. Никола старалась не давать воли своим чувствам. На месте Лайзы мог оказаться кто-нибудь и похуже. Ну если не значительно хуже, то все равно хуже. Никола мысленно улыбнулась. Может быть, все дело в том, что она просто завидует своей мачехе. Лайза была старше ее всего на пять лет, однако она уже дважды была замужем, в промежутке между браками предавалась многочисленным романам и пожила в полудюжине стран, прежде чем обосновалась под Лондоном с отцом Николы. Благодушная фортуна подбросила Лайзе миллионера. Никола даже не имела возможности посочувствовать ее бездетности — у Лайзы от первого брака остались симпатичные близнецы. У Лайзы было все; Николу особенно сильно бесило то, что Лайзе исполнилось лишь двадцать девять лет.

Интересно, что случится со мной за ближайшие пять лет, отделяющие меня от этого возраста, подумала Никола. Вероятно, почти ничего. Она увидела себя на своей нынешней работе в качестве мисс Моррисон, верной помощницы шефа, напоминающей ему, когда нужно заказать цветы для жены, и ждущей, когда очередная соседка выйдет замуж и покинет квартиру.

Шагнув из вагона на перрон, она столкнулась с кем-то.

— Извините! — прозвучал грудной голос, показавшийся Николе знакомым. — Вы — подруга Джуди? Ники? Верно?

Это была Марис. Астролог, хиромант и хозяйка венгерского ресторана на Фулхэм-роуд.

— Дорогая, — Марис стиснула руку Николы посреди станции Холборн-Кингуэй; своим голосом венгерка словно пародировала одну из сестер Габор, — какая удивительная встреча! Я видела тебя во сне...

О господи, подумала Никола.

— Это был очень странный сон — понимаешь, я встречалась с Джуди, она говорила о тебе, и мой мозг — подсознательно, конечно...

— Да, разумеется, — сказала Никола. — Как дела, Марис? Вот уж не думала столкнуться с тобой вот так.

— Дорогая, это явно воля судьбы, ты согласна со мной? Слушай, давай встретимся сегодня во время ленча. Я расскажу тебе мой сон. Он очень странный...

— Марис, я...

— Дорогая, ты знакома с рыжим молодым человеком — точнее, темно-рыжим, — у него голубые глаза, он сильный, мужественный...

Поезд начал отъезжать от станции. Толпа, грохот, пыль были невыносимыми.

Джуди ей все рассказала, подумала Никола.

А вдруг нет?

— Да, — услышала она свой голос, — похоже, я знала такого человека.

— Очень интересно, — Марис поправила свои крашеные завитые волосы; ее глаза, казалось, были обращены внутрь. — Дорогая, мы должны встретиться за ленчем. В двенадцать часов в «Бель Эпок» — знаешь, где это? Пожалуйста, я тебя приглашаю! Ты придешь?

— Да... хорошо... спасибо, Марис.

— Чудесно, дорогая.

В следующее мгновение Марис растворилась в толпе. Оставшись одна, Никола усомнилась в реальности их беседы. Может быть, у нее галлюцинации?

— Ты была у океана, — сказала Марис тремя часами позже, когда они сидели в уютном уголке французского ресторана возле Рассел-сквер. — Большие волны набегали на живописный песчаный берег. Кажется, там поднимались утесы. Точно не помню. Но вы были одни. Это я знаю определенно. Только ты и рыжеволосый молодой человек.

Официант подал им закуски. Никола машинально взяла в руки нож и вилку; одна половина ее мозга говорила ей, что она, Никола, очевидно, сходит с ума, вторая же тем временем пыталась вспомнить все прочитанное девушкой об экстрасенсорном восприятии.

— Дорогая, — сочувственно сказала Марис, — пожалуйста, не сердись. Джуди, беспокоясь о тебе, действительно поведала мне кое-что о твоих бедах, но...

Значит, она угадала верно. Джуди описала внешность Эвана и рассказала Марис о подробностях их отношений, после чего наивно попросила венгерку предсказать будущее подруги. Но это не объясняло совпадение насчет берега океана.

— Тебе действительно снился берег, Марис? — с любопытством спросила Никола.

Марис тотчас напустила на себя таинственный вид.

— В некотором смысле это был сон. Да. В другом — нет.

Растерянность мешала Николе рассердиться. Она отрезала кусочек оленины и попыталась навести порядок в своей голове.

— Неважно, — сказала Марис, — какого типа это был сон. Ты находилась со своим молодым человеком на берегу океана...

— И когда я направилась к нему, он исчез? — произнесла Никола спокойным, размеренным тоном.

— Вовсе нет, — резко возразила Марис. — Ты ошиблась, дорогая. Да, ты подошла к нему. Но он стоял, произнося твое имя. Ты не отвечала ему. Ты прошла мимо него. Он умолял тебя заметить его, но ты ничего не слышала. Потом ты исчезла.

В зале стоял негромкий шум голосов и звон посуды. Никола заметила, что ее взгляд прикован к кусочку оленины на вилке.

— Конечно, — сказала Марис, пробуя рагу из баранины, — значение этого сна весьма очевидно.

Она замолчала.

— Да? — произнесла наконец Никола.

— Ну конечно! Ты хочешь сказать, что тебе оно не ясно?

— Ну, я...

— Дорогая, ты скоро освободишься от твоего... твоего...

— Увлечения, — сухо сказала Никола.

— Увлечения этим молодым человеком. Скоро наступит момент, когда ты пройдешь мимо него, не заметив, что он существует. Он станет умолять тебя, но ничего не добьется. Все будет кончено. Ты освободишься. Снова обретешь способность любить, — внезапно из голоса Марис исчез акцент.

— Я в это не верю, — невольно вырвалось у Николы; испугавшись своей резкости, она поспешила добавить: — Я бы хотела поверить в это, но Эван уже год находится в Африке, а я по-прежнему постоянно думаю о нем. Я не могу представить себе, что наступит день, когда я забуду его.

— Я редко ошибаюсь в подобных вопросах, — сказала Марис.

— Какова вероятность того, что предсказание сбудется? Это ведь не может происходить всегда.

— Можно мне взглянуть на твою руку?

— Руку?

— Ты хочешь узнать вероятность, дорогая? Мне требуется подсказка!

— О, понимаю. Какая рука тебе нужна?

— Сначала я взгляну на левую ладонь. Почему-то смутившись, Никола отложила в сторону вилку и протянула Марис левую руку.

— Я не сильна в хиромантии, — сказала Марис. — Никогда не выдавала себя за специалиста в этой области. Но иногда важно общее впечатление — ты понимаешь? Я очень восприимчива к нюансам.

Она взяла руку Николы и принялась изучать ее. Потом отпустила, храня молчание.

— Ну? — внезапно испугавшись, произнесла Никола.

— Теперь покажи правую.

Снова в беседе возникла пауза. Лицо Марис было непроницаемым. Неужели линия жизни рано обрывается? — подумала Никола.

— Хм, — произнесла Марис. — Вероятно, тебе известно, что на левой руке отражен твой потенциал. Правая показывает, насколько ты его реализуешь.

— Думаю, мне еще не удалось значительно преуспеть в этом, — Никола попыталась придать голосу легкомысленное звучание.

— Да, ты еще не реализовала свои возможности. — Марис задумчиво посмотрела на свое рагу. — Ты — страстная личность, — произнесла она наконец. — Однако стараешься скрывать свои эмоции. Возможно, Эван на сегодняшний день — твоя самая сильная любовь, но она — не последняя в твоей жизни. Определенно не последняя. Это убеждает меня в том, что предсказание, сделанное на основе моего сна, сбудется — ты забудешь Эвана и полюбишь другого человека.

Никола почувствовала, что Марис что-то недоговаривает.

— Это плохая новость? — робко спросила девушка.

— Нет, нет, — Марис пожала плечами. — Необязательно. Возможно, да. Кто знает? Это будет зависеть от многого. Скажи мне, Ники, тебе нравятся брюнеты?

— Брюнеты?

— Да, мужчины с темными волосами и глазами.

— Обычно нет.

Она с болью вспомнила рыжие волосы Эвана.

— Отлично, дорогая, — Марис с облегчением улыбнулась. — В таком случае тебе не о чем беспокоиться. Как твой эскалоп? Здесь хорошо готовят в отличие от многих французских ресторанов, хозяева которых полагают, будто можно скрыть низкое качество мяса, вымочив его в дешевом вине... Ты должна когда-нибудь посетить мой ресторан! Тебе нравится венгерская кухня? Отлично! Когда ты влюбишься в этого замечательного нового мужчину, приведи его в мой ресторан, и я угощу вас лучшим обедом, на который способны мои повара.

— С удовольствием — если я встречу его. Спасибо, Марис.

— Конечно, встретишь! Разве я тебе этого не обещала? Скоро ты забудешь о существовании Эвана и захочешь, чтобы он навсегда остался в своей Африке.

Николу снова охватил ее обычный скептицизм. Расставшись с Марис после ленча, она с прежней тоской попыталась представить, что сейчас делает Эван. Думал ли он иногда о ней?

III

Эван Колвин трудился в далеком уголке Африки, находившемся под французским влиянием и почти не тронутом современной цивилизацией. В тот день, когда Никола ела ленч с Марис в Лондоне, он развернул свой передвижной медпункт в одном из первобытных селений; он делал инъекции и назначал лекарства, которыми Всемирная организация здравоохранения снабжала несчастных жителей отсталых стран. Обитатели деревни не были обязаны платить Эвану, но он обычно возвращался к себе домой, в столицу, с несколькими цыплятами, которых ему подносили благодарные пациенты. Медсестра, помогавшая ему во время поездок, терпеливая немногословная француженка по имени Женевьева, видела в цыплятах источник инфекции, но Эван не хотел оскорблять людей своей брезгливостью.

В этот день женщина, ребенок которой страдал заболеванием глаз, весьма распространенным в этой части Африки, преподнесла ему презент иного рода — изящные резные бусы. На своем ломаном французском, который даже Женевьева понимала с трудом, женщина сказала, что это подарок для его жены.

— Но у меня нет жены, — сказал Эван на своем парижском французском с английским акцентом, и Женевьеве пришлось повторить его слова — туземка не поняла доктора.

Женщина сказала, что в таком случае бусы получит его будущая жена — несомненно, когда-нибудь он женится.

— Большое спасибо, — поблагодарил ее Эван, стараясь не думать о Николе. — Это очень красивые бусы. Я буду беречь их.

К нему зашел следующий пациент. Затем еще один. Было очень жарко. Эван чувствовал, что рубашка прилипла к спине, пот делал его волосы более темными; он с тоской вспомнил морской ветерок, что дул в поместье его отца, мелкий дождь, сыпавший с бледного северного неба, морозы, слякоть и снега родного края, удаленного от экватора.

Пора возвращаться домой, понял он. Скоро истечет срок контракта, который он подписал с Всемирной организацией здравоохранения, и перед ним встанет выбор: остаться в Африке на второй год или вернуться в Англию, где Эвана ждала необходимость принятия решения относительно своего будущего. Год добровольного изгнания помог ему понять, что он не хочет остаться здесь навсегда; по возвращении на родину он найдет работу в одной из больниц или займется частной практикой. Снижение заработной платы врачей в Англии перед отъездом Эвана в Африку заставило его задуматься о возможности эмиграции в Штаты, но пока его отец был жив, а сестра оставалась инвалидом, он не мог поддаться этому соблазну. Африка стала компромиссом между исполнением долга перед родными и желанием уехать за границу. Одно дело — провести год в Африке, и совсем иное — всю жизнь в Штатах. Он мог, не кривя душой, сказать, что эта работа позволит ему приобрести ценный опыт в области тропической медицины; Эван знал, что семья легче перенесет его отсутствие, зная о временном характере этого назначения. Африка покажет, насколько легко он может адаптироваться в новом окружении, и поможет принять правильное решение насчет будущего. Перед отъездом из Англии в душе Эвана царило смятение.

— Я не знаю, чего я хочу, — признался он Николе. — Я должен уехать и обдумать это.

Теперь он понимал, что Никола хотела выйти за него замуж. По этому вопросу в душе Эвана не было ясности, как и по другим. Женившись на Николе, он должен был бы принять решение насчет своего будущего, а в тот момент он не мог это сделать. Отец Эвана хотел, чтобы сын женился на Николе; само одобрение отцом этого шага удерживало Эвана от его осуществления. Эван был привязан к Англии главным образом из-за отца. Конечно, отец хотел, чтобы он женился на Николе! Женился, остепенился, пустил корни, выбросил из головы мысли об эмиграции...

— Я действительно люблю тебя, — сказал он тогда Николе, — но я не могу жениться. Меня ждет работа в Африке.

— Если бы ты любил меня, — сказала Никола, — ты бы и не думал о поездке в Африку.

— Это женский взгляд на жизнь.

— Ты хочешь сказать, романтическая чушь.

— Ради бога, Ники...

Эван нахмурился. Лучше не думать о Николе. Он может думать об Англии, о своем доме в Уэльсе, потому что скоро ему представится возможность избавиться от чувства ностальгии, но вспоминать Николу не стоило. Она, верно, уже нашла себе кого-то. С Николой все было кончено, думать о ней бессмысленно.

— Вас хочет видеть шаман, — сказала Женевьева, войдя в палатку с новыми ампулами пенициллина.

— Господи... пожалуй, его надо принять немедленно. Он здесь?

— Да, но не лучше ли обслужить сначала других пациентов? Почему вы должны бросать ради него все?

— Потому что он — важная персона в деревне и всегда проявлял к нам дружелюбие. Я хочу сохранить подобные отношения, — резким тоном пояснил Эван. Он не любил, когда Женевьева пыталась что-то советовать ему. — Пригласи его, пожалуйста.

— Хорошо, доктор.

Женевьева удалилась с выражением неодобрения на лице.

Шаман был атлетически сложенным мужчиной в расцвете сил, с чувством собственного превосходства, свойственным прирожденным властителям. Он обладал залитыми кровью глазами с тяжелыми веками и хитрой улыбкой, прекрасно владел французским.

— Добрый день, месье доктор, — степенно обратился он к Эвану. — Рад видеть вас снова.

— Я тоже.

Формальная вежливость раздражала Эвана, но долгие месяцы, проведенные им среди жителей этой далекой французской территории, научили его сдерживать желание сразу перейти к сути вопроса, не тратя времени на прелюдии. Пустые фразы, украшенные причудливыми оборотами, потекли одна за другой; мужчины принялись обмениваться неискренними комплиментами. Эван не любил колдуна, влияние которого на местных жителей вызывало у врача чувство досады; туземец тоже относился без симпатии к белому доктору, чьи медицинские успехи угрожали авторитету шамана. Каждый уважал силу другого и обладал достаточным умом, чтобы избегать открытой конфронтации. Шаман давно пустил слух о своей причастности к появлению врача и о том, что всякое исцеление, которого добивался Эван, происходило с его милостивого согласия. Это было самым мудрым отношением к угрозе, исходившей от Эвана, и пока что жители деревни не причиняли шаману серьезных хлопот.

— Когда вы снова появитесь у нас, месье доктор? — вежливо спросил шаман, глядя на голубые глаза Эвана. Его давно интересовало, не воспринимают ли голубые глаза цвета как-то иначе, но он знал, что спросить об этом напрямую было бы бестактностью, и не хотел терять репутацию человека, знающего все. — Как обычно, через месяц?

— Думаю, да, но следующий мой приезд может оказаться последним. В июне я возвращаюсь на родину.

Шаман знал об этом, у него была отличная сеть осведомителей, новости распространялись здесь быстро. Полученная информация обеспокоила колдуна. Вдруг ему не удастся поладить с новым врачом? В случае конфронтации он потеряет авторитет, и в итоге его власть над людьми непоправимо ослабнет. Узнав о предстоящем отъезде Эвана, шаман принялся молить богов о том, чтобы они открыли ему способ заставить доктора изменить планы.

Чудесное озарение снизошло на шамана весьма скоро, во время вечернего транса; оно чрезвычайно обрадовало его.

— У меня есть для вас новость, месье доктор, — торжественно объявил он. — Новость, которая может заставить вас остаться у нас.

— Правда? — вежливо сказал Эван. — Что это за новость, сэр?

— Не возвращайтесь на родину. Там вас поджидает дьявол. Если вы вернетесь домой, он навредит вам; ваша жизнь окажется в опасности. Возможно, вы умрете.

После недолгой паузы Эван произнес серьезным тоном:

— А если я все же вернусь домой, я смогу узнать дьявола, когда встречу его?

— Он будет белым.

Эван ожидал такого ответа; он знал, что чернокожие представляют себе дьявола в обличье белого человека, а белые считают его черным.

— Он будет белым, — повторил шаман, — но порой сможет обретать вид животного. Наиболее опасен он в облике черной лошади.

Эван подавил зевок и едва не спросил себя, почему в двадцатом веке у отдельных личностей сохраняется столь примитивное сознание.

— Я понимаю, — учтиво обратился он к шаману, — с вашей стороны, сэр, весьма любезно было дать мне подобный совет, я обязательно приму его во внимание.

Шаман остался доволен.

— Всегда приятно помочь уважаемому другу, — сказал он, собравшись уходить. — До свидания, месье доктор. Надеюсь еще много лет видеть вас в нашей деревне.

Вернувшись после посещения нескольких селений в свой маленький дом, расположенный на окраине столицы, Эван обнаружил два ждавших его письма — одно от отца, Уолтера Колвина, другое от родной сестры Гвайнет. Велев слуге распаковать багаж, а повару — приготовить обед, Эван вернулся в гостиную с бокалом пива, включил на полную мощность кондиционер и устроился поудобнее, чтобы мысленно перенестись на родину.

Сначала он вскрыл письмо отца. Главной новостью, изложенной в нем, было сообщение о том, что Гвайнет снова страдает загадочным заболеванием. Эван раздраженно фыркнул и потянулся к пиву. Он знал, что его сестра — ипохондрик, вспоминавший, когда это было выгодно, о реальной болезни сердца, имевшей место в прошлом. Поведение Гвайнет раздражало Эвана, но она была любимицей отца, принимавшего очень серьезно любое изменение в ее физическом состоянии.

«Когда Гвайнет снова заболела, — писал Уолтер своим изящным почерком, — мы попросили этого травника помочь ей. Мистер Пуул — очаровательный молодой человек, он немного старше тебя и прибыл в Свонси, чтобы подыскать жилье для возглавляемой им организации. Мы познакомились с ним случайно во время уик-энда...»

Травник! Эван снова сердито фыркнул, допил пиво и в гневе поставил бокал на стол. Почему старики и молодые барышни с такой легкостью доверяют шарлатанам?

«И он вылечил Гвайнет, — прочитал Эван. — Разве это не чудо?»

Психотерапия, подумал Эван. Болезнь имеет психосоматический характер. При благоприятных обстоятельствах Гвайнет мог бы исцелить и шаман.

«Я предложил ему остановиться в Колвин-Корте, пока он занят поисками пристанища для Общества пропаганды натуральной пищи.

— Боже! — воскликнул Эван и вскочил, чтобы снова наполнить свой бокал. Вернувшись в гостиную, он отложил письмо отца в сторону и взял в руки конверт, надписанный девичьим почерком Гвайнет.

Сестра редко писала ему; разворачивая письмо, он пытался угадать, что заставило Гвайнет взяться за перо.

«Дорогой Эван, — прочитал он, — наконец-то в Колвине случилось нечто удивительное! Я знаю, что папа написал тебе о мистере Пууле и моей болезни. Не беспокойся, я чудесным образом поправилась! Мистер Пуул — специалист по травам. Знаю, ты скажешь, что это — бредни неграмотных старух, но я уже много лет не чувствовала себя так хорошо. Мистер Пуул сам приготовил лекарство, я пью его три раза в день по чайной ложке. Я несколько раз просила его сказать мне рецепт, но он молчит. Однако он обещал рассказать мне кое-что из области фитотерапии, когда у него появится свободное время. Как ты понял, он в некотором смысле начальник, и ...»

Эван отшвырнул от себя письмо, поднялся с кресла и вынул из стола чистый лист бумаги. Так и не прикоснувшись ко второму бокалу пива, он заполнил две страницы своего ответного послания словами восхищения целительским даром незнакомого ему мистера Пуула, оттененными тактичными предостережениями и советом держаться от него подальше.

Месяцы, проведенные в Африке, научили Эвана сдержанности. Эван, отметив дипломатичный тон своего письма, спросил себя, что подумали бы в Колвин-Корте, если бы он написал: «Этот человек, возможно, жулик, пусть даже очаровательный. Некоторые травники способны приносить пользу, но настоящие фитотерапевты сознают ограниченность своих возможностей и не сулят сказочных исцелений. Не доверяй ему слишком сильно, не полагайся на него и ни в коем случае не жертвуй деньги в пользу Общества пропаганды натуральной пищи».

Письмо Эвана достигло деревни в Южном Уэльсе через четыре дня; почтальон доставил его на стареньком красном велосипеде в Колвин-Корт. В тот день в Колвин-Корт поступило много корреспонденции; вместе с письмом Эвана и счетами от местных торговцев прибыли конверт с кембриджским штемпелем, адресованный Уолтеру Колвину, и письма для мистера Тристана Пуула, директора Общества пропаганды натуральной пищи.

Деревня была заинтригована мистером Пуулом и его обществом. Слово «натуральная» в названии общества породило слухи о том, что скоро Колвин превратится в лагерь нудистов. Сторонники другой версии опровергали это, ссылаясь на то, что давно разменявший седьмой десяток Уолтер Колвин все же не настолько выжил из ума, чтобы допустить такое в своем доме, где находилась его юная незамужняя дочь; по их мнению, общество состояло из ботаников-любителей, которые, естественно, легко нашли общий язык с таким страстным исследователем флоры, как Уолтер Колвин. Согласно другому слуху Гвайнет, дочь Уолтера, и мистер Пуул полюбили друг друга, и поэтому Уолтер пригласил мистера Пуула на несколько дней в Колвин-Корт. Эта гипотеза пользовалась популярностью среди женщин деревни, и все с затаенным дыханием ждали помолвки.

Однако самому Уолтеру не приходило в голову, что между дочерью и гостем может вспыхнуть любовь. Причина была не в том, что он, постарев, утратил наблюдательность и стал больше интересоваться цветами, кустарниками и деревьями, растущими возле Колвин-Корта, нежели окружавшими его людьми. Нельзя было сказать, что Уолтера сильно отвлекали какие-то проблемы, например, беспокойство по поводу того, что Эван может не вернуться в Англию, или страх перед грядущей старостью и необходимостью заложить родовое поместье для оплаты счетов. Колвин не представлял, что между Гвайнет и гостем может проскочить искра романа, поскольку не видел никаких признаков, свидетельствующих об этом. Мистер Пуул держался с Гвайнет всего лишь приветливо и дружелюбно, и сама Гвайнет, восхищавшаяся способностями травника, отнюдь не казалась съедаемой любовью. Уолтер полагал, что влюбленная девушка должна постоянно испускать вздохи, читать поэзию, проявлять отсутствие аппетита и интереса к практическим делам. Но после исцеления от таинственной болезни Гвайнет с жадностью поглощала пищу, отвечала на письма друзей из десятка разных стран и, как всегда, уделяла много внимания своей огромной фонотеке с записями поп-музыки и коллекции плакатов с портретами певцов. Короче говоря, девушка вела себя, как обычно. Если Гвайнет была влюблена в Пуула, то она искусно скрывала это, но зачем ей было таиться? Уолтер не догадывался, что воображаемый мир давно уже приносил Гвайнет больше радости, нежели реальный, в котором мистер Пуул мог проявлять чисто дружескую заботу о здоровье девушки, но в ее фантазиях он говорил с ней голосом, звучавшим из стереопроигрывателя, обещал немыслимые радости; за запертой дверью и опущенными шторами она могла жить так, как хотела, в ярком, красочном мире, созданном ею самой.

Но Уолтер ничего этого не знал. Для него она по-прежнему была маленькой дочкой, рано потерявшей мать, девятнадцатилетним ребенком с наивным увлечением чуждым ему современным искусством. Сама мысль о том, что она способна влюбиться, казалась ему нелепой — он считал, что Гвайнет слишком молода для того, чтобы стать героиней романа, придуманного жителями Колвина в часы долгих чаепитий.

Уолтер никогда не понимал своих детей. Он любил их, они дарили ему радость своим существованием, но Уолтер всегда подходил к ним шаблонно, стереотипно, не видел в них личностей. Он думал об Эване как о «сыне и наследнике», который должен стать «блестящим хирургом», о Гвайнет — как о «любимой дочери», которая в один прекрасный день составит «прекрасную партию» молодому человеку из местной семьи. Это двухмерное видение распространялось и на его покойную жену; он женился поздно, унаследовав имение и решив обзавестись домом после многих лет ботанических экспедиций. Он остановил свой выбор на «девушке из общества» моложе его на десять лет, потому что она была веселой, хорошенькой и соответствовала его представлению о том, какой должна быть жена Уолтера Колвина. Она ушла от него спустя год после рождения Гвайнет, а еще через пару лет умерла на юге Франции. Он был убежден в том, что она в конце концов вернется к «семейным обязанностям», и долго не мог привыкнуть к мысли о ее смерти. С каждым днем он становился все более рассеянным и более преданным ботанике, все глубже погружался в работу над книгой о дикорастущих цветах полуострова Говер. Наконец, однажды он сумел трезво взглянуть на свой брак, понять, что он был несчастливым, и принять решение никогда больше не жениться.

«Ты не любишь смотреть правде в глаза, верно, папа? — сказал однажды Эван. — Тебе нравится играть роль страуса и прятать голову в перья.»

Отъезд Эвана за границу поверг Уолтера в состояние шока. Еще большее потрясение вызвали недвусмысленные намеки сына на возможность его эмиграции в Америку. Для Эвана мир отнюдь не ограничивался деревней на южном побережье Уэльса и поместьем, принадлежавшим роду Колвинов на протяжении шести столетий. Получая очередное письмо от Эвана, Уолтер боялся вскрывать его. Вдруг оно содержит весть о решении сына не возвращаться домой?

Письмо, пришедшее апрельским утром, не стало исключением. Уолтер взял его, повертел в руках и так испугался, что не смог сесть завтракать. Но, как и прежде, его опасения оказались напрасными. Правда, тон письма был немного резким — все предостережения относительно мистера Пуула показались Уолтеру излишними, — но мальчик беспокоился о родных, и это являлось самым важным. В конце письма Эван сообщал о своем намерении приехать домой в июне. Облегченно вздохнув, Уолтер отложил письмо в сторону и с легким сердцем набросился на яичницу с ветчиной; лишь через несколько минут он вспомнил о втором конверте.

Это письмо с кембриджским штемпелем пришло от кузена Уолтера, Бенедикта Шоу, профессора, преподававшего литературу в университете.

«Мой дорогой Уолтер, — писал Бенедикт своим размашистым почерком. — Как твои дела? Несомненно, ты удивишься, получив от меня послание после долгого молчания, но, надеюсь, ты сможешь дать мне совет. Я собираюсь этим летом, когда начнутся каникулы, заняться диссертацией. Меня соблазняет перспектива на два-три месяца скрыться от шумной толпы. Не сдается ли где-нибудь возле Колвина дом на лето? Нас с Джейн вполне устроит маленький коттедж. Может быть, ты знаешь кого-нибудь, кто сдает жилье отдыхающим. Если тебе известно тихое, удобное и уединенное местечко, сообщи мне о нем. Надеюсь, Гвайнет чувствует себя хорошо. Когда Эван возвращается из Африки? Джейн передает тебе привет и надеется на скорую встречу — я, конечно, разделяю ее надежду. Твой Бенедикт».

Уолтер медленно доел яичницу с ветчиной и перечитал письмо. Он не мог решить, ждет ли Бенедикт приглашения в Колвин-Корт. Письмо не содержало подобных намеков, но Уолтер понял, что Приглашение обрадовало бы кузена. Фраза о «тихом, удобном и уединенном местечке» могла относиться к Колвин-Корту, и Уолтер испытал чувство вины. Не то чтобы он не любил кузена; хотя они редко встречались в последнее время, братья всегда поддерживали добрые отношения. Но если мистер Пуул избавит Уолтера от финансовых проблем, арендовав оба крыла дома для своего общества, в Колвин-Корте не останется места для Бенедикта и его жены.

— Господи, господи, — забормотал вслух Уолтер; он уставился невидящими глазами на остаток тоста с мармеладом. — Господи, какая неловкая ситуация.

Дверь столовой тихо щелкнула. Туфли с мягкой подошвой бесшумно заскользили по ковру; легкий сквозняк, подувший из коридора, заставил зашевелиться шторы у открытого окна.

— Неловкая? — вкрадчиво произнес гость Уолтера. — Расскажите мне, мистер Колвин! Может быть, я сумею помочь вам.

Он был высоким человеком с плохо запоминавшимся из-за разнообразия мимики лицом. Он обладал глубоко посаженными глазами и высокими, широкими скулами; его густые, но короткие волосы разделял пробор. На нем были темный костюм классического кроя, белая рубашка, неяркий галстук, однако его руки и голос разрушали весьма тщательно создаваемый образ типичного английского бизнесмена. У него были очень красивые кисти с длинными пальцами; на среднем пальце правой руки, в отличие от большинства типичных англичан, он носил изящный, явно не английский перстень с замысловатым узором, отлитый из какого-то тусклого металла серебристого цвета. Его голос так ласкал слух, что сначала было трудно понять, почему он выпадает из английских стандартов, но спустя некоторое время, прислушавшись, собеседник начинал улавливать в звучании гласных иностранный акцент и отмечать своеобразный выбор слов. Мистер Пуул редко пользовался явными американизмами, но случайные короткие звуки «э» и необычное употребление предлогов свидетельствовало о том, что он провел какое-то время за океаном. Определить его возраст было трудно; Уолтер считал Пуула ровесником Эвана, но Гвайнет казалось, что ему под сорок; она видела в нем космополита с большим жизненным опытом и развитым интеллектом.

— Может быть, я смогу вам помочь, — сказал Тристан Пуул. Он заметил пачку невскрытых счетов, лежавших рядом с письмами Эвана и Бенедикта.

Насколько серьезны финансовые затруднения Колвина? — подумал гость. Возможно, они носили временный характер. Дом, полный ценных вещей, содержался отлично. Если Уолтер Колвин и испытывал в данный момент нехватку наличных, он был далек от банкротства.

— Какие проблемы? Надеюсь, ничего серьезного.

— О, нет, нет, нет. — Уолтер повернулся к гостю. Просто удивительно, как успокаивает общение с Пуулом... — Мой дорогой, возьмите себе яичницу с ветчиной... Нет, дело лишь в том, что...

Он изложил содержание письма Бенедикта и сложности, порожденные просьбой кузена.

Пуул налил себе чай и принял решение — обосновавшись в Колвин-Корте более прочно, он настоит на том, чтобы к завтраку, наряду с неизбежным чаем, подавали бы настоящий кофе.

— ...и я подумал — вам что-нибудь передать, мой дорогой? Соль?

— Нет, спасибо, — ответил Пуул.

— Не знаю, что я подумал, только ситуация показалась мне неловкой. Понимаете, я на самом деле хотел бы, чтобы вы и ваше общество разместились тут, но... Бенедикт... очень щекотливое положение... я должен пригласить его...

— Но, — произнес мистер Пуул, — есть очень простое решение, мистер Колвин. На берегу стоит ваш коттедж, который вы последние два года сдавали на лето отдыхающим. Почему бы не сдать его вашему кузену — или предложить бесплатно? Он понравится профессору Шоу; он будет жить если не в вашем доме, то на вашей земле; думаю, он найдет это жилище достаточно тихим. Вы не ошиблись, усмотрев в его письме намек на желание получить приглашение в Колвин-Корт? Возможно, он имел в виду коттедж, а не сам дом.

— Бенедикт не знает, что последние два года я сдавал коттедж, — неуверенно произнес Уолтер. — Там жил мой шофер — я предоставил ему это жилье за символическую плату, когда он состарился и не мог больше водить машину. Потом он умер...

Пуул думал о коттедже. Лучше там будет жить поглощенный своей работой профессор, нежели череда семей с любопытными детьми.

— Вы еще не сдали его на этот сезон? — спросил он, когда Уолтер замолчал, чтобы восстановить ход мыслей. — Он свободен?

— Нет, я сдал его в январе одной очень славной семье...

— И все же там должен жить профессор!

— Да, но я не вижу, каким образом я смогу...

— Несомненно, там должен поселиться профессор.

— Но что я скажу...

— Предоставьте это мне. Я все сделаю за вас. Если вы дадите мне адрес этих людей, я напишу им и объясню ситуацию.

— Ну... мне не хотелось бы обременять вас...

— Пустяки, — сказал Пуул с очаровательной улыбкой. — Буду рад вам помочь.

Он отпил глоток из чашки, забыв, что это чай, и недовольно нахмурился.

— Расскажите мне о вашем кузене. Я полагаю, он ваш ровесник?

— Бенедикт? Нет, ему всего сорок шесть лет. У моей матери была сестра значительно младше ее, которая вышла замуж...

Внимательно слушая, Пуул намазал маслом тост. Он оказался холодным. Почему англичане едят холодные тосты? Когда он обоснуется в Колвин-Корте...

— ...женился на двадцатисемилетней женщине, — сказал Уолтер. — Мы все, конечно, изумились. Сколько сейчас лет Джейн? Не помню, как давно они поженились. Думаю, лет пять-шесть тому назад... к сожалению, у них нет детей... она очень славная, хорошенькая, добрая — не понимаю, что она нашла в старине Бенедикте, этом засохшем холостяке...

Профессор, поглощенный своей работой, и жена, поглощенная своим супругом, не представляют угрозы, подумал Пуул.

— Чудесно, — сказал он Уолтеру теплым, почти заинтересованным голосом. — Похоже, они — замечательные люди. Я буду рад познакомиться с ними...

VII

— Очевидно, — резким тоном обратился Бенедикт Шоу к своей жене за завтраком двумя днями позже, — Уолтер либо сошел с ума, либо впал в маразм. Ты только представь себе — он позволил хозяйничать в своем доме секте каких-то безумцев! И он предложил мне снять за деньги отвратительный жалкий домик, в котором жил его шофер! Как смеет он требовать платы с меня, своего кузена! Это предложение не оскорбляет меня только потому, что оно совершенно абсурдно. Он, верно, на грани банкротства — это все, что я могу сказать. Когда Эван в июне вернется домой, мне надо будет поговорить с ним об этом.

— Значит, Эван определенно возвращается домой? — рассеянно спросила Джейн.

Она пыталась вычислить, сколько калорий содержится в тосте с маслом и мармеладом.

— Да, если верить письму Уолтера. — Бенедикт яростно тер стекла очков. — Один бог ведает, как отреагирует на ситуацию Эван! Господи, Общество пропаганды натуральной пищи! Это смешно!

Двести двадцать калорий, подсчитала Джейн. Нельзя. Она постаралась думать о чем-то другом.

— Полагаю, содержание Колвин-Корта обходится Уолтеру весьма недешево, — рассудительно заметила она, — я знаю, ты всегда считал Уолтера богачом, но с нынешними налогами и дороговизной...

— Моя милая, — сказал Бенедикт, — ты можешь не говорить мне о налогах и растущей стоимости жизни.

— Думаю, да, — Джейн едва не протянула руку к запретному тосту. Как трудно иногда сдерживать себя! — Тебе, конечно, все это известно гораздо лучше, чем мне, дорогой.

Бенедикт улыбнулся. Внезапная улыбка стерла с его лица следы раздражения; глаза профессора заблестели за толстыми стеклами очков. Джейн потянулась вперед и внезапно поцеловала мужа. Он взял ее за руку.

— Одна из лучших твоих черт, дорогая, заключается в том, что ты всегда умеешь найти нужные в данный момент слова.

— Это, похоже, означает, что я говорю неправду!

— Вовсе нет. Я не считаю тебя склонной к лести.

— Бенедикт, ты примешь предложение Уолтера насчет коттеджа? Я понимаю, его слова насчет платы весьма странны, но...

— Это очень непохоже на него. — Бенедикт снова нахмурился. — И просто неприлично в данных обстоятельствах. Что касается этого общества сумасшедших...

— Но коттедж расположен весьма удачно, верно? Тебе будет очень удобно работать там.

— Удобно работать? В окружении психов, помешанных на натуральной пище?

— Думаю, ты не будешь их видеть. Они не будут беспокоить тебя в коттедже.

— Ты хочешь, чтобы я поехал туда, — сердито произнес Бенедикт, — верно?

— Нет, если ты сам этого не хочешь, дорогой. Но я уверена, что все сложится хорошо, если ты так сделаешь.

— Подумать только — в глубине души я ждал приглашения в Колвин-Корт!

— Тебе бы там не понравилось, — сказала Джейн, — Уолтер действовал бы тебе на нервы, ты не знал бы покоя от постоянного грохота поп-музыки, которую обожает Гвайнет.

— Но платить Уолтеру за эту лачугу...

— Тебе все равно пришлось бы платить, если бы ты снял где-то дом, — заметила Джейн, — эта «лачуга» весьма симпатична. Я как-то заходила в нее вместе с Гвайнет, когда она относила старому шоферу подарок к рождеству. Представь, как успокаивает море, Бенедикт! Ты знаешь, как хорошо тебе работается у воды.

— Хм, — произнес Бенедикт. — Вижу, выбора нет.

Он в задумчивости подошел к окну и посмотрел на маленький сад, за которым Джейн тщательно ухаживала.

— Может быть, мне следует поехать в Колвин хотя бы для того, чтобы установить, как сильно помутился рассудок Уолтера. Вдруг это чертово общество надувает его?

Он вернулся к столу и поиграл пустой чашкой.

— Есть еще кофе?

Джейн наполнила его чашку.

— Ты не думаешь, что Уолтер действительно испытывает финансовые затруднения?

— Это бы меня не удивило. Уолтер всегда был дураком в отношении денег. И конечно, такой большой дом, как Колвин-Корт, в наши дни — просто обуза. Ему следовало продать его или сдавать жильцам.

— Но, Бенедикт, он не может это сделать! Это его родовое поместье!

— Такая сентиментальность неуместна во второй половине двадцатого века.

— Может быть, Уолтер собирается продать Колвин-Корт этому обществу, — предположила Джейн.

— О боже! — воскликнул Бенедикт. — Он этого не сделает! Не совершит такой глупости!

— Но если ему очень нужны деньги...

— Деньги, — произнес Бенедикт. — Не люблю разговоры о деньгах. Деньги, деньги, деньги. Скучная тема — деньги.

— Да, дорогой. Но они бывают весьма полезны.

— Взять, к примеру, твоего зятя. В газетах о нем всегда пишут так: «Мэттью Моррисон, промышленник-миллионер». Почему не сказать просто: «Мэттью Моррисон, промышленник»? Зачем нужно всякий раз приклеивать ярлык «миллионер»? Разве он делает Моррисона человеком другого сорта?

— Ну, некоторая разница есть, — сказала Джейн. — Миллионер живет несколько иначе, нежели местный мясник.

— Разумеется! — отозвался Бенедикт. — Мы оба знаем, что твоя сестра вряд ли вышла бы замуж за Моррисона, будь он простым мясником!

— Дорогой, по-моему, ты несправедлив к Лайзе.

Бенедикт великодушно изобразил на лице растерянность, потом все же добавил с вызовом:

— Ты можешь представить себе, чтобы Лайза вышла замуж за мясника?

Джейн не могла это сделать, однако она не позволила себе вслух согласиться с мужем. Она подумала о своей сестре. О двадцатидевятилетней Лайзе — эффектной, умной, прекрасно владеющей собой. О Лайзе, имевшей все от коллекции норковых шуб до двух очаровательных детей...

Джейн протянула руку к последнему тосту и намазала его маслом, не отдавая себе отчета в своих действиях.

— Лайза очень романтична, — невозмутимо произнесла она, — и вполне могла бы выйти за мясника, если бы влюбилась в него.

— Чепуха, — сказал Бенедикт.

Интуиция подсказала ему, что лучше сменить тему.

— Что сейчас делает дочь Моррисона? По-прежнему работает в Лондоне?

— Да, она до сих пор живет в Хэмпстеде и не слишком часто приезжает в отцовский дом. Лайза сказала, что не видела ее целую вечность.

— Хм.

Бенедикт задумался о том, почему Николу больше не тянуло в дом отца.

— Очень жаль, что из романа Николы с Эваном ничего не вышло. — Джейн откусила тост. Двести двадцать калорий. Может быть, она сумеет воздержаться от ленча. — Было бы очень удачно, если бы они поженились.

— Удачно — очень подходящее слово, — сухо заметил Бенедикт. — Похоже, положение Уолтера таково, что Эвану придется взять в жены богатую наследницу.

— Дорогой, я уверен, Эван не способен жениться только ради денег!

— Денег, — повторил Бенедикт. — Опять это ужасное слово.

— Но, Бенедикт...

Джейн замолчала. Лучше не напоминать ему, что он затронул эту тему. Она взяла одну из утренних газет и принялась листать ее.

— Господи, я чуть не забыла прочитать мой гороскоп! Может быть, там есть подсказка, стоит нам снять коттедж у Уолтера или нет.

— Я уже решил сделать это, — сказал Бенедикт. — Мне совсем не интересно, что какой-то жулик ежедневно сочиняет для доверчивой публики.

Встав, он наклонился, чтобы поцеловать жену, и шагнул к двери.

— Мне пора. Не жди меня к ленчу, дорогая, я поем в городе.

— Хорошо, дорогой... желаю удачного дня.

Она, как обычно, проводила мужа до двери и помахала ему рукой на прощанье. Бенедикт направился к белому «остину». Их маленький дом стоял на тихой, тенистой улочке в миле от центра города; поездка до колледжа была недолгой. Когда Бенедикт скрылся из виду, Джейн вернулась в столовую и, прежде чем заняться грязной посудой, поискала свой гороскоп.

Под своим знаком Зодиака Джейн прочитала: «Тщательно подумайте перед принятием любого решения. Сегодня можно помечтать о путешествии, но остерегайтесь неожиданных приглашений».

VIII

— Какой у него гороскоп на сегодня? — днем позже спросила маленькая Люси, племянница Джейн, жившая в доме Мэттью Моррисона, в Суррее. — Что там написано?

— День сулит вам удачу, — старательно прочитал ее брат Тимоти. — Воспользуйтесь неожиданной возможностью. Будьте смелым.

Он торжествующе посмотрел на сестру.

— Это означает, что у него есть шанс бежать из Китая!

— Из Тибета, — сказала Люси. — Папа в Тибете. Он пересек Гималаи с проводником и спустился по реке на плоту, как в том фильме, что мы видели; в конце концов он сел в вертолет...

— Ну, ну, ну, — в комнату, где уединились со свежими гороскопами близнецы, вошла Лайза Моррисон. — О ком это вы, мои дорогие? О герое одного из этих ужасных сериалов?

На лицах близнецов появилось виноватое выражение, они не знали, что сказать, украдкой посмотрели друг на друга. Лайза улыбнулась.

— Мы фантазировали, мама, — сказала Люси. — Просто сочиняли.

— Мы пытались представить, как папа добрался бы домой, если бы он не утонул, — добавил Тимоти. — Если бы он выплыл, то оказался бы на территории Китая, а вырваться оттуда непросто, он мог несколько лет провести в тюрьме.

— Но, дорогой, — Лайза не знала, что сказать, но чувствовала, что ей следует что-то произнести, — папа умер. Давно умер. Разве бы я могла выйти замуж за дядю Мэтта, если бы еще надеялась, что папа жив?

Они посмотрели на нее. Их лица были растерянными. В комнате стало тихо.

— Мы просто фантазировали, — сказал Тимоти. — Это все — наша выдумка.

— Наша выдумка, — подтвердила Люси.

Лайза облегченно вздохнула.

— Тогда ладно, — она натянула перчатки. — Мои дорогие, я уезжаю с дядей Мэттом в Лондон. Желаю вам хорошо провести день. Увидимся вечером. Где Констанца?

Молодая испанка по имени Констанца была нанята присматривать за близнецами, чтобы Лайза могла беспрепятственно наслаждаться светской жизнью. Близнецы считали, что это они присматривают за Констанцей. За три месяца они полностью подчинили ее себе.

— Наверху, — сказала Люси.

— Хорошо. Будьте умниками, дорогие, ладно?

Она поцеловала детей, улыбнулась и зашагала к двери.

— Я не могу заставлять дядю Мэтта ждать... Пока, дорогие. Желаю хорошо провести время.

Они вежливо хором сказали «до свидания» и подошли к окну, чтобы проводить ее взглядами. Их отчим уже ходил взад-вперед возле своего нового «роллс-ройса».

— Она заставила его ждать, — сказал Тимоти.

— Как всегда, — добавила Люси. — Он сердится.

— Он очень сердился вчера ночью.

— Да? Когда именно?

— Около двенадцати часов. Я проснулся и услышал их голоса. Они здорово шумели в столь поздний час.

— Что они говорили?

— Я не расслышал.

— Ты не встал, чтобы послушать?

— Я хотел это сделать, но мне было лень.

— Это была настоящая ссора?

— Несомненно.

— Кто сердился сильнее — дядя Мэтт или мама?

— Дядя Мэтт. Насчет налогов и денег. Он хочет жить на Нормандских островах или где-то еще, чтобы сэкономить деньги. «На Нормандских островах? — сказала мама. — Дорогой, ты в своем уме? Как я буду жить в такой глуши?» Тогда дядя Мэтт рассердился всерьез и сказал, что не собирается уезжать на Багамы только для того, чтобы ублажить ее. Тогда мама сказала...

— Тимми, ты все же подслушивал!

— Ну, только минуту или две. Мне захотелось что-нибудь съесть, и по дороге вниз, на кухню... Мама сказала: «По крайней мере на Багамах я могла бы немного развлечься.» Дядя Мэтт сказал: «Ты только об этом и думаешь, верно? А я буду развлекаться на Нормандских островах! — Он был очень сердит. — Тебе придется смириться с этим или расстаться со мной.»

— Что произошло потом?

— Мне пришлось убежать, потому что мама вышла из комнаты, и я едва успел вовремя скрыться.

— Куда она направилась?

— О, всего лишь в свободную комнату.

— Женатые люди не должны спать в разных комнатах, — заметила Люси. — Я слышала, как повар сказал миссис Пирс, что по этому признаку можно судить, счастливый брак или нет.

— Думаю, миссис Пирс недовольна, что ей придется убирать две кровати вместо одной... Смотри, мама идет. У дяди Мэтта по-прежнему сердитый вид.

Они молча смотрели в окно.

— Тимми, думаешь...

— Да?

— Если бы мама и дядя Мэтт развелись... я лишь предполагаю...

— И папа вернулся бы из Китая...

— Из Тибета.

— Это было бы замечательно... хотя мне нравится дядя Мэтт...

— Да, он хороший.

— Может быть, мы смогли бы видеть его иногда после развода.

— Может быть, и смогли бы.

Они улыбнулись друг другу.

— Я уверен, — твердо произнес Тимоти, — все закончится хорошо.

— Да, но сколько еще времени мы будем ждать возвращения папы? — печально спросила Люси. — Иногда мне кажется, что всегда.

Тимоти не ответил сестре. Они молча стояли у окна; «роллс-ройс» отъехал от дома и начал свое восемнадцатимильное путешествие по извилистой дороге до Лондона.

Спустя некоторое время Мэттью Моррисон произнес:

— Я сожалею о вчерашней ночи.

Выговорить это стоило ему немалых усилий. Мэттью был гордым человеком и не любил извиняться — тем более когда чувствовал, что первым это следует сделать не ему.

— Да? — сухо произнесла Лайза. Он отметил, что в это утро она выглядела превосходно; апрельская погода была переменчивой, но Лайза надела под пальто эффектное весеннее платье, словно не сомневалась в том, что зима закончилась и лето уже близко. Короткое платье позволяло Мэтту видеть длинные красивые ноги жены.

— Ты ужасный водитель, Мэтт, — сказала Лайза. — совсем не смотришь на дорогу. Лучше бы ты нанял шофера.

Но Мэтт предпочитал обходиться без шоферов. Ему было пятьдесят пять, он успел привыкнуть к удобствам, которые можно купить за деньги, но не желал сидеть в своем автомобиле в качестве пассажира. Он также втайне боялся «напускать на себя важность» и «играть чуждую ему роль». Результатом был снобизм наизнанку, желание сохранить простые привычки, приобретенные давным-давно, в ту пору, когда он карабкался от должности конторского мальчика на побегушках к посту председателя правления индустриальной империи. Теперь он владел большим домом, в котором чувствовал себя немного дискомфортно, держал первоклассного повара, презиравшего простую английскую кухню, любимую Мэттом, и имел красивую, воспитанную жену, чьи вкусы не мог разделять. Втайне он ненавидел свой дом («этот огромный старый сарай» — так мысленно называл его Мэтт), шедевры повара («эти чертовы французские штучки») и даже свою жену, которую считал испорченной и вздорной, однако Мэтт сознавал, как трудно ему было бы отказаться от всего этого. Ему, возможно, хотелось бы верить в то, что в душе он остался простым парнем, которого не изменил успех, но он был достаточно честен с самим собой и знал, что в действительности он изменился; Мэтт с огорчением признавался себе в любви к привилегиям, дарованным богатством и положением. Но он не афишировал эту свою слабость. Он знал, что говорили о «сделавших себя людях», открыто наслаждавшихся своим богатством, и боялся презрительного ярлыка «нувориш».

— Я не люблю шоферов, — внезапно сказал он. — В наше время держать шофера — это играть на публику. Ты знаешь, что я этого не терплю.

— О нет, — возразила Лайза. — Ты хочешь казаться «простым человеком» и похоронить себя в глухом уголке Нормандских островов после ранней отставки.

— Послушай, Лайза...

— Какой смысл экономить деньги на налогах, если их будет не на что тратить?

— Мы не обязаны проводить весь год на Нормандских островах.

— Я не понимаю, что ты имеешь против Багам. Там райский климат; ты сможешь купаться, вести «простую жизнь».

— Это слишком далеко от Англии.

— О, Мэтт, это нелепость! Сейчас не существует далеких мест!

— Если ты думаешь, что я собираюсь стать одним из тех, кто полжизни проводит в самолетах...

— Чем плохи самолеты, если они тебе по карману? «Игра на публику»? Какой ты лицемер, Мэтт!

— Ты меня не понимаешь, — Мэтт упрямо поджал губы.

— После того, как ты уйдешь в июне в отставку, мы могли бы устроить себе приличный отдых, прежде чем ты решишь где-то обосноваться. Почему не съездить снова в Испанию?

— Июнь в Испании — очень жаркий месяц, и я не выношу тамошней кухни. Я бы предпочел провести время у моря где-нибудь в Англии.

— Господи, — сказала Лайза, — сейчас ты заявишь, что хочешь присоединиться к Джейн и Бенедикту в Колвине.

На лице Мэтта появилось удивленное выражение.

— Они уже там?

— Еще нет, но Бенедикт снимает коттедж в Колвине на все летние каникулы. Разве я не говорила тебе о моей вчерашней беседе с Джейн?

— Ты говорила только о своем желании жить на Багамах. Мы могли бы погостить у них пару недель в июне.

— Ты, верно, смеешься.

— Насколько велик коттедж?

— О, это ужасная маленькая хибара, очень тесная. Мэтт, ты шутишь!

— Мне нравится эта часть уэльского побережья. — Уолтеру повезло, что его имение расположено на полуострове Говер.

— Неудивительно, что ты испытал разочарование, когда Эван Колвин бросил Николу и умчался в Африку!

— Он ее не бросил. — Мэтт с щемящей сердце грустью подумал о дочери. — Они не были помолвлены.

— Никола проявила чрезмерную сдержанность, — сказала Лайза. — Она абсолютно не умеет обращаться с мужчинами.

— Во всяком случае, она — порядочная девушка, которая не желает путем ухищрений и уловок тащить мужчину в церковь!

— Откуда такая уверенность? Ты почти не видишь ее.

— Кто в этом виноват? — закричал Мэтт, забыв про дорогу. Автомобиль вильнул в сторону, Лайза закричала.

— Ради бога, будь осторожен! Мэтт, если ты не можешь ехать аккуратно, я выйду и поймаю такси — мои нервы на пределе.

Мэтт промолчал. Он чуть сильнее сжал руль и уставился на дорогу. Не раскрывая ртов, они доехали до салона, расположенного в Найтсбридже, где Лайзу ждал парикмахер.

— Желаю удачного дня, — сказал Мэтт, когда жена вышла из машины. — Увидимся вечером.

— Спасибо.

Она ушла. Провожая ее взглядом, Мэтт подумал о своей первой жене, матери Николы, умершей десять лет тому назад. В эту минуту отчаяния он спросил себя, как он мог после столь счастливого брака так ошибиться в выборе второй жены?

В Колвин-Корте Гвайнет впервые после таинственной болезни позволила себе физическую нагрузку. Она отправилась на прогулку с Тристаном Пуулом по тропинке, которая вела, петляя, к скалам, где стояли развалины старого замка Колвин. Добравшись до каменных стен, Гвайнет села отдохнуть на землю и с интересом прислушалась к биению своего сердца.

— Надеюсь, эта прогулка не окажется для меня слишком утомительной, — сказала девушка спустя мгновение.

Пуул ей не ответил. Он стоял в нескольких футах от края утеса; фалды его белого пиджака развевались на ветру.

— Тристан!

Он с улыбкой повернулся.

— Извини. Что ты сказала?

— Ты считаешь, что такая прогулка мне по силам? Мое сердце бьется учащенно.

— С тобой все будет в порядке. Только отдохни немного.

Гвайнет откинулась на траву, положила руки под голову и дала волю своему воображению. После ее слов об учащенном сердцебиении Тристан мог опуститься рядом с ней на колени, проверить своими длинными пальцами, как бьется ее сердце, и...

— У тебя очень живое воображение, Гвайнет, — произнес Тристан Пуул.

Она резко приподнялась, села. Ее щеки пылали. На мгновение она потеряла дар речи.

Но он не смеялся над ней. Далекий, отчужденный, он по-прежнему стоял и смотрел на море.

— Почему ты так сказал? — неуверенно спросила она.

— А разве, — он повернулся к ней, — это не так?

Она растерялась. В смятении попыталась сменить тему, но изобретательность покинула ее.

— Фантазии, — сказал Пуул, — не приносят такого удовлетворения, как реальность. Ты никогда об этом не задумывалась, Гвайнет?

Все мысли вылетели из головы Гвайнет. Она раскрыла рот, чтобы заговорить, но не смогла ничего произнести.

— Почему ты боишься реальности, Гвайнет?

— Я ее не боюсь, — громко сказала дрожащая девушка. Она боролась с желанием броситься назад к дому и запереться в комфортной безопасности своей комнаты.

— Но ты предпочитаешь жить в выдуманном мире, — вздохнул Пуул. Кажется, он с самого начала знал, что девушка слишком невротична для того, чтобы представлять для него интерес. Какая жалость, какая трата времени! Но работать с дефектным материалом бессмысленно. Все внутренние тревоги Гвайнет в конечном счете обернутся против него, и она не сможет принять то, что он способен предложить ей. Она видела в нем только доктора; любая другая его роль толкнула бы девушку в придуманный ею мир, прочь от любого иного мира, который он мог бы открыть ей.

Беспокойно осматриваясь по сторонам, она увидела над берегом коттедж шофера и торопливо произнесла:

— Кузен папы, Бенедикт, приедет сюда в июне — папа говорил тебе об этом? Он очень образованный, но несовременный, лет на тридцать отстал от жизни; Джейн, его жена, тоже немного старомодная, хотя вполне хорошенькая. Ну, не такая красивая, как Лайза, ее сестра. Та по-настоящему эффектна. Я хотела бы быть такой, как Лайза. Она замужем за миллионером — ты слышал о Мэттью Моррисоне, промышленнике?

Пуул смотрел на волны, обрушивающиеся на берег.

— Наверно, да.

Он бросил пристальный взгляд на Гвайнет.

— Значит, у миссис Бенедикт Шоу есть зять-миллионер.

— Да, сестра Джейн...

— Как, ты сказала, ее зовут?

— Лайза.

— Лайза, — повторил Пуул. — Лайза Моррисон. Звучит красиво.

— О, она столь же прекрасна, как и ее имя, — оживленно подхватила Гвайнет, радуясь возможности переключить внимание Пуула с себя на кого-то другого. — Она очень обаятельная.

— Да? — Тристан Пуул снова повернулся к морю и добавил, обращаясь больше к себе, нежели к Гвайнет. — Это весьма интересно...

Глава вторая

Наступил июнь. В Кембридже река петляла мимо колледжей и зеленых прямоугольных лугов. Студенты разъехались, город опустел. Атмосфера старины, подчеркнутая древними зданиями, стала еще заметней. В маленьком доме на окраине Джейн торопливо собирала вещи, стараясь не поддаваться панике.

— Я уверена, что что-нибудь обязательно забуду, — сказала она Бенедикту. — Я отменила доставку молока и газет? Не помню, что я сделала, а что — нет. Скорей бы мы покончили со сборами и оказались в Колвине!

— Поскольку утром газет не было, — сказал Бенедикт, — мы остались без молока, думаю, ты отменила их доставку. Как ты поступишь с котом?

— О, Марбл поедет с нами! Я не могу бросить его!

— Моя дорогая Джейн, он убежит от тебя, если ты повезешь его в Уэльс. Ты знаешь, как ведут себя коты! Они находят дорогу домой, если их вырывают из привычного окружения.

— Марбл не похож на других котов, — сказала Джейн.

— Ну, если ты думаешь, что я всю дорогу до Уэльса буду терпеть кошачий концерт, который устроит это ужасное животное на заднем сиденье...

— Он будет сидеть в корзине у меня на коленях, — твердо заявила Джейн. — Он будет вести себя безукоризненно.

— Верится с трудом, — сказал Бенедикт, но не стал больше спорить. Он сам подарил год тому назад Марбла жене, когда она увидела белого котенка в окне местной лавки, где продавались домашние животные, и с тех пор кот пользовался ее любовью и заботой. Теперь ему было четырнадцать месяцев; он превратился в крупное красивое существо с густой пушистой белой шерстью, злыми розовыми глазами и безжалостными лапами. Бенедикт, изначально не жаловавший кошек, с первого взгляда влюбился в Марбла, но впоследствии стал с двойственным чувством относиться к его присутствию в доме. Он ощущал, что привязанность Джейн к Марблу имеет грустную природу; ему казалось обидным, что Джейн, полная неизрасходованных материнских чувств, тратит их на кота-альбиноса со скверным характером.

— Пойдем, Марбл, — сказала Джейн, опуская кота в корзинку. — Нас ждут замечательные каникулы.

Марбл недружелюбно посмотрел на нее. Оказавшись в автомобиле, кот начал выражать свой протест сердитым рычанием.

— Я тебя предупреждал, — сказал Бенедикт.

— Он успокоится, — попыталась защититься Джейн.

— Хм... Мы все взяли?

— Кажется, да... господи, я забыла выбросить остатки хлеба! Одну минуту...

— Я это сделаю, — сказал Бенедикт. — Оставайся лучше с этим зверем. Я не хочу отвечать за него.

Наконец им удалось отправиться в дорогу; Бенедикт, путаясь, как всегда, выбрался из города и направился через центр Англии на запад, к Южному Уэльсу. Кот угомонился, Джейн облегченно вздохнула, и Бенедикт начал напевать себе под нос музыкальную фразу из «Пасторальной симфонии» Бетховена.

— Я уже не думала, что мы когда-нибудь отъедем от дома, — сказала Джейн. — Почему я такая неорганизованная? Как замечательно быть одной из этих энергичных, практичных, деловых женщин, которые сохраняют рассудок в любой ситуации и никогда не теряются.

— Не выношу энергичных, практичных, деловых женщин, — сказал Бенедикт. — Если бы ты не была такой, какая ты есть, мне бы и в голову не пришло жениться на тебе.

Джейн счастливо вздохнула. Она вдруг вспомнила, как Лайза на вечеринке сказала подруге: «Не понимаю, что нашла в нем Джейн!» Лайза не могла понять. И их мать, умершая год назад, — тоже. Джейн, погрузившись в прошлое, услышала ее огорченный вежливый голос: «Джейн, дорогая, тебе не пора сменить прическу? Она не слишком современная... дорогая, по-моему, это платье тебе не идет... Джейн, ты на самом деле очень хорошенькая — если бы ты приложила немного усилий, то стала бы весьма привлекательной... это в твоих силах... Лайза, например...»

— Но я — не Лайза, — сказала Джейн. — Я — это я.

Она вспомнила удивление молодых людей на вечеринках. «Ты — сестра Лайзы? Неужели? О...» А еще были учителя в школе. «Джейн старается, но...» Лайза тоже училась неважно, но все говорили, что это из-за нежелания. И наконец возникла проблема с полнотой. «Как обидно, что ты не похожа на Лайзу — она ест вдвое больше тебя и не поправляется...»

Лайза. Всегда Лайза.

— Ты не можешь любить меня, — заявила она однажды Бенедикту. — Я полная, глупая, всегда ужасно выгляжу, и в сравнении с Лайзой...

— Я не выношу таких женщин, как Лайза, — сказал Бенедикт.

— Но...

— Ты нравишься мне такой, какая ты есть. Если ты попытаешься измениться, я рассержусь.

Он повторял это несколько раз за шесть лет, прошедших со дня их знакомства, но даже сейчас Джейн не смела поверить в то, что он говорил правду. Автомобиль двигался на запад, в сторону Уэльса; Джейн гладила густую шерсть Марбла и думала о том, что сонное урчание кота — хороший аккомпанемент к ее состоянию покоя и умиротворения.

К вечеру они добрались до большого индустриального порта Свонси; когда вырвались из уродливых промышленных дебрей на дикую природу полуострова Говер, солнце уже село. Деревня Колвин находилась в миле от моря на южной стороне полуострова; приближаясь к ней, они оставили позади себя лесной массив и оказались на открытой местности, среди полей, обнесенных каменными стенами, и ферм, окруженных тянущимися к скалистому берегу пустырями, поросшими вереском. Казалось, они удалились от Свонси не на двадцать, а на двести миль.

— Как хочется, верно, Эвану вернуться домой! — сказала Джейн, мечтательно любуясь темнеющим за полями морем. — До его возвращения осталось совсем мало времени. Как он, должно быть, волнуется!

Они проехали через деревню к воротам Колвин-Корта. Дорога шла мимо цветущих кустарников; она закончилась перед домом. Это было старое здание елизаветинской эпохи, реконструированное в восемнадцатом веке одним из Колвинов, который не хотел отставать от современных ему тенденций в архитектуре. Фасад был георгианским, белым, величественным, симметричным; за ним скрывались невидимые с дороги два елизаветинских крыла дома и геометрически правильной формы елизаветинский сад.

— Это напоминает морг, — сказал Бенедикт. — Вероятно, все легли спать. Который час, моя дорогая?

— Девять.

— Так мало?

— Ну... да, мои часы остановились. Я, должно быть, забыла завести их — какая оплошность! Как мы поступим?

— Я посмотрю, спит Уолтер или нет. Если спит, то оставлю записку, и мы проедем к коттеджу.

— Хорошо.

Джейн закрыла крышкой корзинку с Марблом и вслед за Бенедиктом вышла из машины. Ноги онемели от долгого путешествия, и ей вдруг захотелось расслабиться в горячей ванне.

Бенедикт нажал кнопку звонка, возникла пауза. Над ними светились звезды, в темноте пронеслась летучая мышь.

— Похоже, все легли спать.

Он снова нажал кнопку.

— Нам следовало выехать из Кембриджа пораньше, — добавил Бенедикт, повернувшись, — но это не беда. Мы пройдемся пешком до дома утром, после завтрака. Надеюсь, Уолтер догадался оставить домик незапертым.

В холле зажегся свет. Бенедикт повернулся к двери, Джейн замерла у машины. Наконец в дверном проеме появилась полная женщина средних лет со слегка вьющимися седеющими волосами и невозмутимой улыбкой.

— Добрый вечер, — приветливо произнесла она. — Профессор и миссис Шоу? Позвольте представиться: я — Агнес Миллер, секретарь колвинского отделения Общества пропаганды натуральной пищи. Заходите же!

Марбл смотрел сквозь щели корзины, стоявшей на переднем сиденье, и царапал лапой плетеную стенку. Услышав голос Бенедикта, донесшийся издалека, и бормотанье Джейн, прозвучавшее где-то вблизи, он почувствовал себя покинутым, хотя и не окончательно. Его охватила ярость. Он ненавидел корзину. Ненавидел автомобили. День выдался длинный, тяжелый.

Набрав в легкие воздуха, он громко мяукнул, выгнул спину дугой и подпрыгнул.

Крышка корзины открылась. Марбл заморгал — яркий свет, струившийся от крыльца, ослепил его. Потом кот торжествующе прыгнул через открытое окно машины на гравийную дорогу.

— Какой красивый кот! — прозвучал незнакомый женский голос, и чья-то рука ласково погладила его загривок.

— Осторожно, мисс Миллер, — испуганно произнес Бенедикт. — Он не очень-то дружелюбен к незнакомым.

Марбл вздрогнул. По его спине побежали мурашки, шерсть вокруг шеи вздыбилась. Его словно загипнотизировали; он испытал странные ощущения.

— Сюда, Марбл, — внезапно сказала Джейн и взяла его на руки. Чужая ласковая рука исчезла. Марбл поморгал, вспомнил, что он свободен, спрыгнул на ступеньки.

— Марбл! — крикнула Джейн.

Марбл не отреагировал. Пожилой человек, спускавшийся по ступеням, сказал:

— Бенедикт, как я рад тебя видеть! Извини, что я не сразу вышел — я был в моем кабинете и...

— Марбл! — недовольно крикнула Джейн.

Марбла охватило злорадное торжество. День был тяжелым, теперь он кончился, и кот хотел это отпраздновать. Он отыскал коридор, ведущий из холла, и устремился туда. На полпути он остановился, раздул ноздри, но не почуял никакого соблазнительного запаха. Безошибочный инстинкт подсказывал ему, что он на правильном пути.

— Марбл! — отчаянно закричала Джейн где-то вдали. — Негодный кот! Немедленно вернись.

Марбл ловко свернул за угол и оказался в новом коридоре. Слева из приоткрытой двери струился свет. Марбл бросился вперед, встал на задние лапы и уперся передними в край двери. К его удовлетворению дверь сдвинулась с места, и он оказался в огромной кухне.

Странный запах, донесшийся от плиты, ударил ему в нос. Он замер. Его кто-то заметил.

— Какой красивый кот! — прозвучал незнакомый женский голос. — Харриет, посмотри!

— Эй, киска!

Марбл отпрянул.

— Дай ему молока.

— Откуда он взялся?

Кто-то открыл холодильник и вытащил бутылку молока. Другой человек склонился над Марблом, собираясь прикоснуться к нему, но кот выгнул спину дугой и зашипел. Он не совсем понимал, где он находится, ему не нравился странный запах кухни. Он инстинктивно оглянулся, ища Джейн, но она, похоже, отказалась от погони. Он был один.

— Эй, киска! — сказала незнакомая женщина.

Его окружали одни женщины.

— Правда, прелесть?

— Налей молока в блюдце.

Марбл попытался найти дверь и натолкнулся на ножку стола. Он запаниковал. Кот уже собрался испуганно метнуться в ближайший угол, когда легкий сквозняк взъерошил его шерсть; он увидел, что дверь, ведущая к свободе, открылась.

Марбл бросился через комнату так стремительно, что даже не заметил черные мужские брюки, пока не врезался в них. Столкновение было ужасным; завизжав, кот отлетел назад, упал на спину.

— Похоже, у нас нежданный гость, — произнес от двери обладатель спокойного грудного голоса.

Марбл тяжело дышал. Дверь была по-прежнему открыта, он видел находившийся за ней двор, чувствовал свежее ночное дыхание моря, однако ему вдруг показалось очень трудным сдвинуться с места. Затем мужчина наклонился, коснулся шерсти на его шее своими длинными ласковыми пальцами, и Марбл забыл о поездке на машине, о запахе, доносившемся от плиты, о свободе, которую сулила открытая задняя дверь.

— Как тебя зовут? — спросил незнакомец своим спокойным голосом. — Или ты жил без имени, ожидая меня?

Марбл протянул ослабевшую лапу и схватил коготками черный шнурок от туфли.

— Я нарекаю тебя Зикелем и объявляю моей собственностью.

Внезапно сильные руки подняли его в воздух, Марбл ощутил запах чистой белой рубашки и нежного шелкового галстука. Его охватило чувство безмерного покоя.

— Марбл! — донесся из коридора голос Джейн. — Марбл, где ты?

Но кот не слышал ее. Он закрыл глаза, расслабил свои конечности и заурчал в восхитительном трансе.

III

— Не беспокойтесь, миссис Шоу, — сказала Агнес Миллер, догнав Джейн возле кухни. — Мы найдем его. Пожалуйста, не волнуйтесь. Он скоро объявится.

Джейн испытывала беспокойство. Она знала, что оно было необъяснимым, что мисс Миллер дала ей разумный совет, но все же не могла прийти в себя. Она пыталась убедить себя, что ее странное состояние вызвано долгой поездкой, но в глубине души не верила в это. Ее волнение порождалось какой-то непонятной атмосферой дома, возможно, даже присутствием незнакомой женщины, сумевшей без труда подружиться с котом, или видом летучей мыши, мелькнувшей в темноте, когда Бенедикт позвонил в дверь. Может быть, ее тревога была связана с загадочным запахом, доносившимся из приоткрытой двери кухни. В чем бы ни заключалась причина ее волнения, Джейн ощущала необъяснимый страх. Она в ужасе поняла, что готова заплакать.

— Я должна найти его, — сказала Джейн, повернувшись к двери. — Я должна.

Мисс Миллер шагнула вперед и заглянула на кухню.

— Кто-нибудь видел... — бодро начала она и тут же радостно воскликнула: — Да вот он! Все в порядке, миссис Шоу, он цел и невредим! Он среди друзей и прекрасно проводит время!

У Марбла нет друзей, раздраженно подумала Джейн, кроме меня и Бенедикта. Необъяснимая пелена слез застилала ее глаза; Джейн стояла, боясь раскрыть рот. Кто-то загородил ей свет, и она услышала вежливый мужской голос:

— Ваш кот, миссис Шоу.

Джейн, поморгав, сдержала слезы; она услышала урчание Марбла, прежде чем смогла отчетливо увидеть кота. Он безвольно лежал на руках похитителя, прижавшись белой шерстью к черному пиджаку мужчины.

— Марбл, ты — негодяй, — дрожащим голосом промолвила Джейн. Взяв кота, она прижала его к своей груди. — Непослушный кот.

Марбл фыркнул и начал бороться.

— Успокойся, — незнакомец положил указательный палец на голову кота. — Веди себя прилично.

Кот притих.

Джейн наконец посмотрела на стоявшего перед ней мужчину.

— Миссис Шоу, — сказала Агнес Миллер, — это мистер Пуул, директор нашего общества. Возможно, мистер Колвин говорил вам о нем.

— Кажется, он не... во всяком случае, я не уверена — не помню... Здравствуйте, мистер Пуул.

— Здравствуйте, миссис Шоу, — он улыбнулся.

Джейн отвела взгляд в сторону.

— Спасибо вам за то, что вы поймали Марбла... Я повела себя глупо... запаниковала... он здесь впервые, я испугалась, что он может убежать и потеряться.

— Конечно, — сказал Пуул, — я понимаю.

— Очаровательный кот, — приветливо сказала мисс Миллер. — Очень красивый.

Пуул молчал. Джейн внезапно почувствовала, что в его отношении к Марблу нет сентиментальности. Он не стал по-женски восхищаться внешностью кота, распекать его за плохое поведение, неискренне уверять Джейн в том, что рад был оказаться полезным. Вместо этого он обошелся с котом умело, точно ветеринар, мгновенно укротил Марбла, когда тот начал проявлять враждебность. Джейн ощутила сдержанную силу, заметила экономность движений, мужественность, странную для человека, который умел обходиться с котами и зарабатывал на жизнь, руководя, как выразился Бенедикт, «обществом сумасшедших».

— Желаю вам приятного отдыха в коттедже, миссис Шоу, — сказал мужчина. — Надеюсь, мы будем вас теперь иногда видеть.

— Да, спасибо, — Джейн не слышала, что она говорит. — Извините меня...

— Конечно. Спокойной ночи, миссис Шоу.

— Я провожу вас до прихожей, — Агнес Миллер повела Джейн по коридору. — Надеюсь, вы найдете в коттедже все необходимое. Я несу ответственность за все приготовления, поскольку экономка мистера Колвина уволилась неделю или две тому назад; сейчас очень трудно подыскать кого-то, поэтому я с девушками сама веду хозяйство.

— С девушками?

— Да, нас здесь двенадцать, — невозмутимо заявила мисс Миллер. — Представлены все возраста, это так стимулирует! Руководство возложено на меня и мою сестру Харриет, мы распределяем обязанности. Занимаемся повседневными бытовыми вопросами, освобождая мистера Пуула для более важных дел.

— Понимаю, — растерянно произнесла Джейн. — Значит, дюжина...

— С мистером Пуулом нас тринадцать, — уточнила мисс Миллер.

— Да... но чем вы занимаетесь?

— Мы заняты, — четким, деловым тоном ответила мисс Миллер, — изучением психологических и физических преимуществ диеты, свободной от изобретений цивилизации. Мы убеждены, что употребление не загрязненной химикатами, экологически чистой пищи приближает нас к природе и к тем силам, что управляют нашей судьбой.

— Понимаю, — повторила Джейн, не желая ввязываться в спор.

— Мы — лишь одна, недавно образованная группа из множества тех, что разбросаны по всей стране, — радостно сообщила мисс Миллер. — Нам повезло: мистер Пуул потратил свое время, помогая нам обустроиться в новом месте. Мистер Пуул — как бы точнее выразиться? — наша путеводная звезда, наш светоч. Он поддерживает связь со всеми группами и направляет их деятельность в общенациональном масштабе. Когда мы окончательно освоимся здесь, он отправится в новое место, но в настоящий момент мы имеем счастье располагать им в качестве нашего непосредственного руководителя.

— Да, — сказала Джейн. — Конечно.

— Моя дорогая, вас, вероятно, интересует коттедж, а я болтаю о нашем обществе! Извините. Вот ключ от коттеджа — в холодильнике есть молоко, я положила в кладовку кое-какие продукты, которые пригодятся вам, пока вы не добрались до магазина... Там есть электрическая плита; я предпочитаю пользоваться газом, но готовить на электрической плите тоже очень удобно, надо только привыкнуть. На кухне много кастрюль, сковород, тарелок; белье лежит в шкафу возле ванной. Машина из прачечной приезжает сюда по пятницам; если вы будете утром в пятницу приносить сюда грязное белье, я буду отправлять его в стирку. Ну пока, по-моему, все. Если вам что-нибудь понадобится, без стеснения обращайтесь ко мне... А вот ваш муж и мистер Колвин — и Гвайнет в ее халате! Гвайнет, дорогая, мне казалось, Тристан рекомендовал тебе сегодня лечь пораньше.

— Я уже спала, — сказала Гвайнет, — но проснулась, когда все стали кричать и звать кота. Здравствуй, Джейн! Так вот этот кот! Он настоящий? Выглядит, как игрушка.

— К сожалению, он слишком настоящий, — сказал Бенедикт. — Джейн, думаю, нам пора ехать.

— Да, — согласилась Джейн. — Несомненно.

— Приходите завтра, как только обустроитесь, — сказал Уолтер. — А пока желаю вам хорошо выспаться. У Джейн очень усталый вид.

— Ты тоже выглядишь уставшим, — произнес Бенедикт. — Думаю, нам всем не помешает отдохнуть.

— Со мной все в порядке, — неуверенно отозвался Уолтер и прошел с ними до двери. — Вы знаете дорогу? Поезжайте мимо конюшни к морю.

— Хорошо. Как насчет ключа?

— Он у меня, — сказала Джейн. — Спокойной ночи, мисс Миллер. Еще раз спасибо. Спокойной ночи, Гвайнет... Уолтер... увидимся утром.

Они удалились. Марбл, слишком сонный для того, чтобы протестовать, был снова помещен в корзину, Бенедикт включил фары, и автомобиль поехал к дому по дороге, ведущей в сторону моря.

— Бенедикт, — сказала Джейн, — в Колвин-Корте творится нечто странное. Эти люди полностью захватили его. Ты заметил, как ужасно выглядят Уолтер и Гвайнет? Что происходит, по-твоему?

— Моя дорогая, не делай из всего загадку, — сказал Бенедикт, старательно объезжая колдобины, — Гвайнет всегда выглядела, как героиня викторианского романа на последней стадии чахотки, а Уолтер немного постарел со времени нашей последней встречи, только и всего. Конечно, он находится на грани разорения, если позволил этим людям занять часть дома, но...

— Весь дом, Бенедикт! Мисс Миллер хозяйничает во всем доме!

— Если это так, то он экономит на домработнице. Но я собираюсь при первой возможности поговорить с ним. Вдруг я сумею дать ему финансовый совет? Я знаю Уолтера! Он может угодить в любую ситуацию, если его не взять крепко за руку и не вывести из нее. Вероятно, неприятности начались год назад, когда Эван уехал за границу, и присматривать за Колвин-Кортом стало некому. Слава богу, что Эван вернется домой в этом месяце! Вдвоем с ним мы наведем порядок.

— Но, Бенедикт, это общество...

— Компания безобидных немолодых женщин, которым нравится возиться с травами. Я испытал облегчение, познакомившись с мисс Миллер и увидев, какая она славная женщина. Я уверен, общество не представляет из себя угрозу; им просто удалось на законном основании воспользоваться финансовыми затруднениями Уолтера.

— Ты не видел мистера Пуула, — сказала Джейн.

— Кто такой мистер Пуул?

— Мисс Миллер назвала его «светочем».

— Странно. Уолтер сказал, что общество состоит исключительно из женщин... И что не так с этим мистером Пуулом? Думаю, мужчина, работающий с дюжиной женщин средних лет, которые пропагандируют натуральную пищу, является скорее всего пожилым гомиком, но...

— Мистер Пуул вовсе не пожилой гомик, — сказала Джейн. — Ему лет тридцать пять, он высок, красив, образован, прекрасно одет, очень вежлив и...

— И? — Бенедикт так изумился, что даже не успел испытать укол ревности.

— И внушает мне страх, — сказала Джейн, она вздрогнула так сильно, что корзинка с Марблом едва не соскользнула с ее коленей на пол.

Прошло три дня. Бенедикт работал по утрам, читал днем, снова работал вечером — за годы их брака Джейн привыкла к такому распорядку, из-за него она чувствовала себя одиноко, если не находила себе занятие. На следующий день после приезда они встретились за ленчем с Уолтером и Гвайнет; днем Колвин-Корт выглядел менее величественно, члены общества скрывались на своей части дома, и трудно было представить, что часть помещения занята посторонними. Уолтер сообщил, что мистер Пуул уехал по делам в Лондон на день или два. Услышав эту новость, Джейн сначала испытала облегчение, но тут же пожалела о том, что Бенедикт не сможет немедленно познакомиться со «светочем» мисс Миллер.

Но, возможно, Бенедикт нашел бы мистера Пуула личностью столь же ординарной, как и мисс Миллер.

После ленча Джейн предложила Гвайнет оставить мужчин одних и прогуляться до берега моря, но девушка не проявила энтузиазма. Она сказала, что пришло время ее дневного отдыха, и вообще сегодня слишком жарко, чтобы тащиться к бухте; ее состояние улучшилось, но недавно она испытала небольшой рецидив, и «Тристан» посоветовал ей поберечь себя несколько дней.

— Его на самом деле зовут Тристан Пуул? — внезапно спросила Джейн.

Гвайнет изумленно посмотрела на нее.

— Что в этом удивительного?

— О... не знаю. Мне это показалось странным.

— Не понимаю, почему, — недовольно сказала Гвайнет. — Пуул — весьма обычная фамилия, а Тристан... такое имя существует, верно? Оно не более редкое, чем Бенедикт.

Джейн, не желая спорить, оставила эту тему и отправилась к морю одна. Бухта Колвин, являющаяся частью поместья Уолтера, представляла из себя маленький песчаный пляж, усеянный камнями и окаймленный высокими скалами. Коттедж, в котором поселились Джейн и Бенедикт, нависал над берегом в том месте, где горная порода возвышалась над полосой песка не более чем на шесть метров, и находился метрах в двухстах от края скалы. Это расположение было идеальным, из окна гостиной виднелся отрезок берега, ограниченный с севера полуразрушенным замком с часовней, а с юга — скалой, поросшей папоротником и вереском. Закаты были потрясающими. После первого обеда в коттедже Джейн и Бенедикт долго смотрели, как солнце спускается в темнеющее море.

— Ты, как всегда, оказалась права, — с улыбкой заявил Бенедикт, сжав руку Джейн. — Ты знала, что это отличное место для работы.

На следующее утро он раскрыл чемодан с книгами, разложил на столе свои бумаги и принялся стучать на своей старой пишущей машинке, вокруг которой стояли многочисленные чашки с остатками кофе и переполненные пепельницы. Проблемы Уолтера были забыты; Бенедикт узнал от своего кузена, что у того «временная нехватка наличных», как выразился Уолтер. Это открытие, а также явно безобидный характер общества убедили Бенедикта в том, что он тревожился напрасно.

— Конечно, я, — сказал он Джейн, — никогда бы не отдал часть моего дома чужим людям, даже столь приличным и спокойным, как эти, но если их присутствие не мешает Уолтеру и способствует решению его финансовых проблем, я не вижу в этом соглашении ничего дурного. Гвайнет полезно общение с новыми людьми. По-моему, она живет слишком замкнуто.

Джейн задумалась о Гвайнет. Несмотря на то, что она была старше девушки более чем на тринадцать лет, Джейн во время их редких встреч всегда испытывала чувство собственной неполноценности. Гвайнет получила скромное домашнее образование с помощью гувернантки, но ее ум был весьма острым; большую часть своей жизни Гвайнет имела проблемы со здоровьем, но это не повлияло на эффектную внешность девушки. Джейн восхищалась ее стройной фигурой, вьющимися рыжими волосами, широко поставленными голубыми глазами; в присутствии Гвайнет она всегда казалась себе полной, неловкой и глупой. Увлечение Гвайнет современной молодежной культурой, яркие плакаты с портретами поп-артистов, пластинки с записями модных американских «белых» блюзов, литература о таких знаменитостях шестидесятых годов, как Че Гевара, Энди Уорхол и Стокли Кармайкл — все это вызывало у Джейн ощущение оторванности от этого агрессивного, непонятного поколения.

Поэтому, даже когда Бенедикт уселся за работу и Джейн обрела избыток свободного времени, она избегала ежедневных визитов в Колвин-Корт. Она говорила себе, что не хочет утомлять Гвайнет общением; если Гвайнет нуждается в нем, она может преодолеть расстояние в три четверти мили между главным домом и коттеджем. Но Гвайнет, очевидно, не испытывала такой потребности. Она не приходила в коттедж; это вызывало у Джейн чувство тайного облегчения и одновременно огорчало ее. Если не считать утренних визитов в магазин, она не виделась ни с кем, кроме Бенедикта, и была бы рада общению с другой женщиной.

Она довольствовалась долгими прогулками. Доходила до замка, огибала мыс, направлялась мимо дюжины пустынных скалистых бухт к дальнему выступу полуострова Говер. Она гуляла и в другую сторону, к востоку от Колвина, мимо других бухт, к Порт-Айнону, и никогда никого не встречала. В июне сезон еще только начинался, переменчивая погода отпугивала отдыхающих. После прогулок она острее ощущала изолированность коттеджа.

На четвертый день после их прибытия в Колвин погода улучшилась; последние два дня выдались дождливыми, но в это утро солнце сияло; Джейн решила воспользоваться этим и позагорать на пляже. Перемыв посуду после завтрака, она оставила Бенедикта наедине с клубами табачного дыма и глубокими мыслями и отправилась на берег в пляжном халате с последним номером ее любимого женского журнала.

Кот последовал за ней. Она почти не видела его эти дни, каждое утро он исчезал куда-то, а появлялся лишь к ночи, но сегодня он побежал вслед за Джейн на пляж. В его поведении ощущалось беспокойство. Один раз чайка приземлилась в нескольких футах от Марбла, и он погнал ее к морю, но его испугала набегающая волна. Он никак не мог угомониться и спокойно понежиться под лучами солнца.

Через некоторое время его нервозность передалась Джейн, она подняла голову, но увидела лишь чаек и диких лошадей, которые мирно паслись возле замка на поросшей короткой травой скале. Она снова уткнулась в журнал, но тотчас поняла, что напрочь забыла то, о чем читала. Снова оторвав глаза от страницы, она заметила, что Марбл исчез.

Он трусил по песку к тропинке, которая шла от пляжа; хвост его покачивался из стороны в сторону, уши поднялись; пытаясь понять, что привлекло внимание кота, она увидела человека, приблизившегося к верхней точке тропинки и остановившегося там; он явно собирался спуститься вниз.

Это был Тристан Пуул.

Увидев ее, он поднял руку; через секунду она тоже помахала ему и потянулась к своему халату. Она понятия не имела о том, почему ей вдруг захотелось накинуть на себя халат. Ее купальник был весьма скромным и даже льстил ее фигуре; она не стыдилась своих ног, которые выглядели совсем неплохо даже в периоды максимальной полноты. Но все же она надела халат. Пытаясь застегнуть его, она поняла, как сильно волнуется. Пальцы Джейн дрожали, ладони увлажнились.

Поровнявшись с Пуулом, Марбл попытался привлечь его внимание. Кот потерся о щиколотку мужчины. Пуул что-то сказал — Джейн услышала его голос, но не разобрала слова, — и кот послушно отстал от Тристана на шаг.

Обыкновенный человек не может обладать такой властью над чужим котом, внезапно подумала Джейн. Это противоестественно.

Ей пришлось собрать всю свою волю, чтобы унять дрожь в теле.

— Здравствуйте, — подойдя к ней, сказал Пуул. — Голос его прозвучал столь непринужденно, что Джейн мгновенно забыла о своем волнении. — Как поживаете? Между прочим, ваш кот неравнодушен ко мне. Сам не знаю, почему. Как, вы сказали, его зовут?

— Марбл. Вы, похоже, умеете обращаться с котами. Обычно он очень враждебен к незнакомым людям.

— Враждебность, как правило, — всего лишь проявление страха. Ваш кот, как и многие люди, многого боится. Стоит устранить страх, как враждебность пройдет, и кот станет послушным.

Он наклонился, рассеянно потрепал Марбла по голове и улыбнулся Джейн.

— Можно ненадолго присоединиться к вам?

— Да, конечно, — сказала Джейн, боясь выдать свой страх проявлением враждебности. — Когда вы вернулись в Колвин?

— Вчера вечером, поздно. У меня были дела в Лондоне... Вы хорошо знаете Лондон?

— Не очень. Я родом из Хэмпшира, после свадьбы поселилась в Кембридже. Моя сестра какое-то время жила в Лондоне, но я не последовала ее примеру.

— У вас есть сестра?

— Да. А братьев нет. Она моложе меня.

— Она и сейчас в Лондоне?

— Нет, она живет с мужем в двадцати милях от города, в Суррее. Думаю, Лайза предпочла бы иметь одновременно жилье в Лондоне и за городом. Однако мой зять Мэтт не в восторге от этой идеи. Он собирается уйти в отставку и уехать подальше от Лондона.

Господи, подумала она, почему я рассказываю ему все это? Она решила задать Пуулу вопрос о его жизни, но он заговорил прежде, чем она успела что-то произнести.

— Если человек хочет убежать на время от городской жизни, — сказал Пуул, — ему следует приехать сюда. Не знаю, любит ли ваш зять море, но мне кажется, что это побережье удалено от Лондона на сотню световых лет.

— Да, именно это и говорил Мэтт — он приезжал сюда три года назад, когда они поженились. Я знаю, что местная природа произвела на него большое впечатление. Понимаете, он очень непосредственный человек с простыми вкусами...

Она начала рассказывать ему о Мэттью Моррисоне, о его бурном романе с Лайзой, о первом муже сестры, телепродюсере, специализировавшемся на документальных фильмах о современности. Она даже поведала Тристану о том, как первый муж Лайзы погиб на Дальнем Востоке во время съемок ленты, посвященной китайскому проникновению в Гонконг, — он утонул в море, изучая китайское побережье. С первого мужа Лайзы беседа перешла на обсуждение ее детей, эта тема привела к Николе, единственной дочери Мэтта. Джейн собралась начать рассказ о неудачном романе девушки с Эваном Колвином, но вдруг решила, что слишком разболталась.

— Извините, — смутилась она. — Вам это, конечно, неинтересно. Я веду себя глупо.

Он улыбнулся. У него была располагающая улыбка. Его зубы не были идеально ровными, заметила Джейн, но это почему-то делало Тристана более привлекательным. Получив возможность разглядеть Пуула более внимательно, она отметила, что он вовсе не так красив, как ей показалось при первой встрече; его рот и скулы были слишком широкими, подбородок — чересчур прямым, почти квадратным. Но он был хорош собой. Не красивым в классическом смысле, но очень привлекательным. Даже слишком привлекательным, подумала она и тотчас отвела взгляд в сторону, испугавшись, что ее невольный интерес будет неправильно истолкован.

— Вы не правы, — лениво произнес он. — Вы заинтриговали меня вашим рассказом. Люди — особенно такие, как ваш зять, — всегда вызывают у меня интерес. Человек, начавший карьеру с должности конторского мальчика и ставший председателем правления, способен восхитить меня. Думаю, вряд ли ваша сестра и ее муж приедут сюда к вам в гости.

— Я уверена, Мэтт хотел бы сделать это, — сказала Джейн, — и близнецы тоже.

Она представила себя гуляющей с детьми, играющей с ними на песке.

— Почему бы вам не позвонить сестре и не пригласить ее?

— Коттедж очень маленький...

— Там есть четыре спальни, верно? Разве этого не достаточно?

— Да... да, думаю, да. Это было бы славно. Но, понимаете, мой муж работает — пишет диссертацию — возникнут проблемы...

— Он весь день будет в доме один. Все будут наслаждаться природой.

— Да, верно.

— Когда ваш зять уходит в отставку?

— В этом месяце — я не знаю точную дату. Во всяком случае, скоро.

— Наверно, присутствие гостей вас развлечет. Вы, должно быть, скучаете тут.

— Ну...

— Вам, пожалуй, здесь одиноко, — сказал Пуул. — Признайте это. Колвин — изолированное место.

— Да, изолированное, — согласилась Джейн.

— В коттедже достаточно комнат.

— Да.

— Уверен, ваш муж не будет против.

— Пожалуй, да.

— Возможно, у них есть другие планы, но...

— Я позвоню Лайзе, — сказала Джейн, — спрошу ее.

— Отлично!

Снова улыбнувшись, он встал и стряхнул песок с темных слаксов.

— Ну, я должен идти. Несомненно, мы скоро увидимся снова, миссис Шоу. Передайте от меня привет вашему мужу, ладно? Я надеюсь встретиться с ним в ближайшее время.

Кот пошевелился, но не последовал за Пуулом.

— Конечно, — сказала Джейн. — До свидания, мистер Пуул.

Он ушел. Она проводила взглядом поднявшегося по тропинке Пуула; когда он исчез из виду, она легла на спину и задумалась о нем.

Я не стану это делать, решила она. Не буду звонить Лайзе. Не буду.

Сказав себе это, она испытала облегчение. Джейн села, откинула назад волосы, сбросила с себя халат. Потом подумала: «Было бы хорошо, если бы близнецы приехали сюда». Возможно, они могли бы пожить здесь одни, без Лайзы и Мэтта.

Но ведь они еще в школе. Как она могла забыть это? Они учились в разных школах, четверть заканчивалась после третьей недели июля.

Все желание звонить Лайзе пропало. Джейн снова надела солнцезащитные очки, притянула к себе журнал и весь остаток утра старалась не вспоминать о беседе с Тристаном Пуулом. Однако ей не удавалось выбросить ее из головы. Даже вернувшись домой готовить ленч, она заметила, что по-прежнему думает о странном воздействии, которое оказывало на нее присутствие Пуула.

Когда она вошла в гостиную, зазвонил телефон. Когда-то в коттедже не было телефона — Уолтер не хотел, чтобы его летние жильцы делали междугородные звонки, — но для отставного шофера здесь установили переносной аппарат. За неделю до приезда четы Шоу он был снова подключен.

Джейн сняла трубку.

— Алло?

— Дорогая, — произнесла Лайза, — это я. Слушай, у близнецов карантин из-за свинки, Мэтт собирается лететь на Нормандские острова. Тут сущий кошмар. Джейн, я просто в отчаянии, ты должна мне помочь. Я должна выиграть время и помешать Мэтту купить недвижимость на Герсни. Единственное, что может его остановить, это приглашение в ваш коттедж. Дорогая, мне очень неловко просить тебя, но не могла бы ты...

— Так близнецы уже дома? — спросила Джейн.

— Да, они так огорчены, бедняжки. Половина четверти закончилась в тот уик-энд, мы забрали их и увезли к другу Мэтта, у которого есть внуки примерно того же возраста. На следующий день у одного из внуков обнаружили свинку, и Мэтт сказал: «Отлично, у нас есть основание забрать близнецов из школы до завершения четверти и вылететь на Герсни до прибытия основной массы отдыхающих». Я... алло, ты меня слышишь?

— Да, — сказала Джейн.

— Ты почти все время молчишь, — с упреком в голосе сказала Лайза. — Ты что, ешь или занята чем-то?

— Нет. Лайза...

— Дело в том, что Мэтта заклинило на этих Нормандских островах, а я категорически против. Но я уверена, что смогу отговорить его, если получу хоть немного времени. Если бы мы погостили у вас...

— Бенедикт работает, Лайза.

— Мы не будем мешать! Мэтт весь день будет на воздухе, он мечтает о «простой жизни вдали от всего», близнецы будут на пляже — не представляю, чем займусь я, но во всяком случае я не стану помехой для Бенедикта. Я могу оставить гувернантку в Суррее, если это упростит ситуацию. Близнецы ведут себя вполне разумно одни, в таком изолированном месте, как Колвин, я уверена, с ними не случится ничего плохого.

— Я могла бы присматривать за ними, — сказала Джейн.

— О, дорогая, я не могу превращать тебя в бесплатную няню, но ты так прекрасно управляешься с детьми, близнецы будут счастливы оказаться в твоем обществе...

— Когда вы приедете? — спросила Джейн.

— Возможно, в конце этой недели — это удобно? О, Джейн, ты — прелесть! Честно говоря, иногда я не знаю, как бы я решала мои возникающие порой проблемы без твоей помощи! Не буду отнимать у тебя время — ты, верно, готовишь ленч, а я хочу найти Мэтта и сообщить ему, что ты пригласила нас на пару недель. Позже я позвоню тебе и уточню, в какое время мы прибудем.

— Да... хорошо, Лайза.

— Пока, дорогая. Огромное спасибо. Передай привет Бенедикту.

— Пока, — сказала Джейн и подумала о том, хватит ли у нее мужества сообщить столь нежелательную новость Бенедикту.

Бенедикт пришел в ярость.

— Эта женщина! — закричал он, ударив кулаком по столу так сильно, что пишущая машинка подскочила в воздух на полдюйма. — Как она смеет решать свои семейные проблемы за наш счет! Как она смеет!

— Ну, все не так страшно, Бенедикт. Я...

— Все обстоит еще хуже, чем ты сказала. О каком покое можно говорить, если дом будет полон гостей? Как я смогу писать в присутствии столь несовместимой пары и бегающих повсюду детей...

— Я прослежу за тем, чтобы дети не мешали тебе, — сказала Джейн.

— Ну конечно! Лайза подумала об этом! Она использовала близнецов в качестве наживки!

— Нет, — возразила Джейн.

— Конечно, да! И в дополнение ко всему еще эта испорченная гувернантка...

— Она не приедет. Бенедикт, это только две недели.

— Я не смогу прожить две недели в одном доме с Лайзой! Со мной случится нервный срыв!

Джейн молча повернулась, подошла к телефону и начала набирать номер Лайзы.

— Господи! — застонал Бенедикт; выдрав лист из пишущей машинки, он бросил его на пол и растоптал ногой, чтобы дать выход своим чувствам. — Что ты собираешься сделать?

Он бросился к телефону, вырвал трубку из руки Джейн и швырнул ее на аппарат.

— Ты что, намерена отменить их приезд?

Джейн едва не расплакалась.

— Что еще я могу сделать?

— Ну, ну, — виновато произнес Бенедикт. — Ты не должна принимать всерьез мои слова. Ты знаешь, что я часто говорю сгоряча. Пусть приглашение остается в силе.

— Но...

— Мне нравится Моррисон, а Лайзу я недолюбливаю только потому, что она злоупотребляет твоей добротой. Я берегу от нее не себя, а тебя.

— Но твоя работа — я поступила неправильно, пригласив их...

— Это же только две недели. Если у них хватит такта не беспокоить меня большую часть времени, мне не придется заставлять себя просить их об этом.

— Не знаю, почему я согласилась, — в отчаянии сказал Джейн. — Просто не знаю.

Из-за детей, подумал Бенедикт, и испытал душевную боль. Вслух он сказал:

— Ты получишь удовольствие от общения с близнецами.

— Это не из-за близнецов, Бенедикт, — упрямо сказала Джейн. — Правда, Бенедикт.

— О...

Надо поговорить с ней об усыновлении, подумал он. Я проявлял излишнюю твердость, говоря, что не способен любить неродных детей. Это жестоко по отношению к ней.

— Ну...

— Возможно, отчасти из-за близнецов, но... Бенедикт, утром я встретила на пляже мистера Пуула. Мы говорили о Лайзе и Мэтте, и он... он предложил мне пригласить их сюда... когда Лайза дала понять, что ждет приглашения, я не смогла ей отказать. Мне не хватило силы воли. Я словно... о, не знаю! Но чувствую, что тут виноват мистер Пуул. Я это знаю.

— Ну, ну, — успокаивающе произнес Бенедикт; он обнял и поцеловал Джейн. — Это не имеет значения. Я сожалею, что вспылил.

— Бенедикт, ты не слышишь, что я говорю. Мистер Пуул...

— Этот мистер Пуул явно заворожил тебя, — сказал Бенедикт. — Я должен познакомиться с ним получше и понять, почему ты находишь его столь неотразимым.

— Бенедикт, я знаю, что ты не принимаешь меня всерьез, но я действительно словно околдована — или загипнотизирована — или...

— Ерунда, — невозмутимо произнес Бенедикт. — Ты питаешь слабость ко всему мистическому, в этом твоя беда. Если ты не видишь рядом с собой ничего сверхъестественного, ты придумываешь его. Все дело в твоей романтической, женственной натуре. На самом деле Пуул, увидев тебя одну на пляже, всего лишь посоветовал тебе пригласить в гости родственников. Затем случилось совпадение — позвонила Лайза и намекнула на это же. Ты соблазнилась перспективой увидеть близнецов и дала свое согласие. Не понимаю, почему ты хочешь свалить все на бедного Пуула, который, вероятно, лишь хотел проявить дружелюбие.

— Да, — сказала Джейн. — Ты прав. Конечно, прав. Просто...

— Что? — с любопытством спросил Бенедикт.

— Мне не нравится этот мистер Пуул, — сказала Джейн. — Ничего не могу с собой поделать, но он мне не нравится.

Вернувшись в Колвин-Корт после беседы с Джейн, Пуул нашел Агнес Миллер в маленькой гостиной, которую раньше занимала экономка.

— Ничего не говорите, — сказала она, когда Пуул вошел в комнату. — Мы находимся в глубоком кризисе. Девять минус четыре равняется пяти, тринадцать минус шесть равняется семи, два минус семь... два минус семь? А, понятно.

Она записала цифру и с сомнением уставилась на нее.

— Придется купить тебе счетную машинку, — улыбнулся Пуул.

— Мой дорогой, о чем вы, у нас едва остались деньги на хлеб! Что мы будем делать?

— Как вы, женщины, любите паниковать. — Пуул сел на диван и положил ноги на столик. — Вы любите волноваться.

— Вы не правы, — сказала Агнес. — Я терпеть этого не могу.

Она захлопнула бухгалтерскую книгу.

— Деньги — ужасная штука!

— Вовсе нет, — возразил Пуул. — Безденежье гораздо ужаснее. Деньги — это замечательно.

— Не играйте словами! — рассердилась Агнес.

Он засмеялся. Она посмотрела на него и невольно улыбнулась.

— Должна признаться, — сказала она, — трудно печалиться, когда вы держитесь столь уверенно. Хотела бы я разделить ваш оптимизм.

— Агнес, иногда твоя вера слабеет.

Агнес внезапно стала серьезной.

— Вовсе нет, — возразила она. — Конечно, я сохраняю веру! Когда я думаю о всем том, что вы сделали для нас — разместили в идеальном месте, обработали Колвинов, решили все проблемы...

— Тогда не беспокойся о деньгах.

— Хорошо, — сказала Агнес. — Но как вы собираетесь...

— Никогда не спрашивай меня о планах. Это бесполезно. Если я сочту нужным поделиться ими с тобой, я сам это сделаю.

— Да... тогда позвольте обрисовать вам наше теперешнее положение. До сего времени мы безбедно существовали на средства, завещанные нашим последним благодетелем, но эти деньги кончатся к середине августа, и нас ожидают расходы, связанные с праздником урожая, Ламмесом... Не смотрите на меня так, Тристан! Надо быть практичным, верно? Подобные вещи обходятся недешево. Нельзя принять более пяти десятков гостей и затратить на это шиллинг.

— Несомненно, — бесстрастно согласился Пуул.

— К тому же я не вижу ничего предосудительного в трезвом, практическом отношении к подобным делам. Вспомните о Другой Церкви. Ее руководители весьма алчны. Другая Церковь всегда умела добывать деньги и быть практичной.

Пуул молчал. Агнес поняла, что зашла слишком далеко.

— Извините, — торопливо произнесла она. — Мне не следовало говорить это. И я не хотела вас обидеть.

Снова возникла пауза; внезапно Пуул улыбнулся, и Агнес смогла расслабиться.

— Нет ничего страшного в напоминании о сопернике, — легкомысленным тоном сказал Пуул. — Это даже заставляет прилагать еще больше усилий.

— Верно! — обрадованно согласилась Агнес.

Она снова бросила взгляд на гроссбух, и ей вдруг захотелось услышать от Пуула хотя бы одно слово ободрения.

— Тристан...

— В тебе совсем нет веры, Агнес! — засмеялся Пуул. — Совсем нет!

— Есть, — жалобно протянула женщина, — но... Тристан, как долго вы собираетесь оставаться здесь?

— Моя дорогая Агнес, ответ на этот вопрос известен тебе так хорошо, что мне непонятно, почему ты задаешь его. Я уеду, когда моя работа здесь будет завершена, когда вы обоснуетесь тут достаточно прочно с той суммой денег, которая нужна для безбедного существования. Уолтер Колвин — старый человек, он не может жить вечно. Его сын намерен эмигрировать в Америку. Гвайнет либо выйдет замуж, либо отправится в сумасшедший дом. Возможно, произойдет и то, и другое — все зависит от ее желания. Не за горами то время, когда Колвин-Корт будет выставлен на продажу, все поймут, какой финансовой обузой являются в наше время большие дома, и ты сможешь приобрести его за бесценок на деньги, которые я дам тебе для этого. Меня не беспокоит твое будущее — я убежден в том, что обеспечил тебя надежным пристанищем. К Ламмесу у тебя будет солидный банковский счет; после праздника я, вероятно, уеду отсюда. Ты это хотела услышать?

— Я очень надеюсь, что вы не рассчитываете полностью на Колвинов как на источник средств, — сказала Агнес. — Я уверена, что мистер Колвин заложил дом. Харриет думает так же. Он не оставит и пенни.

— Возможно.

— Я лишь хотела услышать, что вы не рассчитываете исключительно на наследство мистера Колвина.

Пуул ей не ответил. Спустя мгновение он встал и подошел к окну.

— Где все?

— Работают в саду. У нас проблемы с кориандром и беленой... это такая морока. Маргарет и Джекки готовят на кухне ленч. Тристан, меня немножко беспокоит Джекки — я подозреваю, что еженедельные встречи в вашей комнате больше не удовлетворяют ее, особенно теперь, когда мы столь аскетично готовимся к Ламмесу; ей не дают покоя мысли об удовольствиях и развлечениях. Вы знаете, что она весьма молода и незрела. Сегодня утром она сказала, что хочет в субботу взять машину и поехать в Свонси; я подумала, что...

— Пусть едет.

— Но что, если...

— Агнес, иногда ты говоришь так, будто являешься настоятельницей монастыря!

— Вовсе нет, — сказала Агнес. — Просто мне показалось, что она немного скучает здесь, и если она растратит свою энергию до первого августа, то ритуал не покажется ей столь сладостным. Я бы хотела, чтобы вы поговорили с ней об этом.

— Она будет делать то, что ей велят, не беспокойся. Поскольку это ее первый Ламмес, она постарается извлечь из него максимум удовольствия. Это — элементарная психология.

— Меня беспокоит ее элементарная сексуальность, — пробормотала Агнес, — а не психология.

Она убрала гроссбух в шкаф и заперла его.

— Где вы были сегодня утром?

— О, я совершил прогулку. До пляжа. Кот был там с миссис Шоу.