Ее святой

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

СЭЙНТ

Браяр думает, что, избегая ее дома, насколько это возможно, она отпугнет меня. Даже после Остина она все еще понятия не имеет, на что я готов ради нее пойти.

Она — единственный посетитель библиотеки Обернского университета, и до закрытия заведения остается час. Мешки под ее глазами, когда она листает толстый том, лежащий перед ней, заставляют мой позвоночник напрячься. Единственная причина, по которой она не должна спать, это потому, что она всю ночь кончает на мой член, а не потому, что страх не дает ей уснуть.

Скоро она поймет, что ей нечего бояться.

Я сажусь на сиденье напротив нее, и она вскидывает голову, отбрасывая волосы, упавшие на ее нежное круглое лицо. Ее кристально-голубые глаза прищуриваются, когда она смотрит на меня, и она собирается встать, пока я не хватаю ее за руку.

Она застыла, не зная, драться ей или бежать.

— Я нашел твой список желаний.

— Какой список желаний? — требует она, вырывая свою руку из моей хватки, но оставаясь на своем месте. Победа.

— Список желаний из твоей книги. — Я ухмыляюсь, когда ее глаза расширяются. — Не делай вид, что удивлена. Это общедоступная информация.

— Значит, ты купил мне новую книгу? — Сарказм сквозит в каждом ее слове.

Я одариваю ее озорной усмешкой.

— Я купил тебе все книги.

Она несколько раз моргает, обрабатывая информацию и пытаясь точно вспомнить, сколько книг было в этом списке.

— Тебе следует ожидать их в ближайшее время. Я выбрал самый быстрый из доступных вариантов доставки.

— Я.… — она вглядывается в мое лицо, словно ждет подвоха. — Я не знаю, в какую игру ты играешь…

— Никаких игр, муза. Признаюсь, я начал читать одну. — Я наклоняюсь ближе, ставлю локти на стол. — Не думал, что на первой странице будет откровенная сцена публичного секса. Рад, что наконец узнал, чем ты увлекаешься.

Она откидывается назад, закатывая глаза, хотя я уверен, что ее сердце бешено колотится.

— Это всего лишь выдумка. Они ничего не говорят обо мне.

— Они говорят о тебе все. Все, что ты хочешь, чтобы я с тобой сделал, написано прямо здесь черным по белому.

Ее глаза вспыхивают.

— Я не хочу, чтобы ты прикасался ко мне. На самом деле, даже не смотри на меня.

— Героиня тоже отрицала то, чего хотела. Но мы оба знаем, что ты уже взмокла при мысли о том, что я буду лизать твою киску прямо здесь, на виду у всех. Конечно, в библиотеке нас только двое, но в любой момент может войти кто угодно.

Она наклоняется вперед, бросая мне вызов.

— Ты отвратителен. Скажи мне, кого еще ты убил?

— Ты хочешь знать?

Она моргает, пораженная моей уступкой.

— Да.

— Мужчину, который пытался ко мне приставать.

Выражение ее лица меняется. Пылающие голубые глаза смягчаются, брови приподнимаются, идеальные губы слегка приоткрываются.

— Что случилось?

— Моя мать была работницей секс-бизнеса. Она работала в нашей маленькой квартирке, но делала все возможное, чтобы я не видел и не слышал худшего из этого. Все, что я знал, это то, что у моей матери было много друзей, которые приходили и уходили, с некоторыми мы виделись часто, а с другими встречались один раз и больше никогда. Один из них, — я сглатываю, образы этого монстра преследуют меня даже годы спустя. — Один из них использовал ее, чтобы добраться до меня.

Браяр напрягается, ловя каждое мое слово. Но она не перебивает и не настаивает на дополнительной информации, прежде чем я буду готов ее предоставить.

Он был невысоким, тощим и лысеющим. Тип мужчин, которых обычно обслуживала моя мать. Замкнутый и почти не разговаривал ни в спальне, ни за ее пределами. Он был постоянным клиентом, возвращался каждую неделю, но в конце концов его визиты перестали включать походы в спальню моей матери. Он приносил нам еду или игрушку для меня. Моя мать начала улыбаться, когда он появлялся.

Он убедил нас доверять ему. Убедил нас, что он человек другого типа. Безопасный.

Пока однажды он не постучал в дверь, когда моей матери не было дома. Пока она ходила за продуктами, он наконец воспользовался случаем, чтобы остаться со мной наедине.

У некоторых мозг стирает травму из памяти, заменяя ее ничем иным, как тьмой.

Я помню каждую секунду того дня.

Никогда не открывай дверь никому, кроме меня, Сейнт. Но я сделал исключение, когда увидел его в глазок, зная, что моя мать не будет возражать. Он был безопасен. Он наблюдал, как я играю на полу со своей новой игрушкой — гоночной машинкой, на которой я проехал по нашему тонкому потертому ковру и по кофейному столику с шаткой ножкой.

Он сказал, что я должен поиграть со своей игрушкой в детской. Я кивнул и сел на пол, единственная комната в нашей квартире, на которой настаивала моя мать, была полностью и единолично моей. В которую даже она не стала бы вторгаться, если бы не почувствовала запах гниющей еды. Женщина, которая давно отказалась от личной жизни и автономии, хотела дать мне столько, сколько могла дать.

Пока я играл с машинкой в узком пространстве между кроватью и окном, дверь со скрипом отворилась. Звук, который все еще преследует меня в снах, крадущаяся тень его долговязого тела, вторгающаяся в мое пространство.

Я не стал его выгонять. Не сказал ему, что моя мать сказала, что эта комната предназначена только для меня. Он был другом. У меня никогда не было друга в нашей квартире, не говоря уже о моей комнате. Чему это могло повредить?

Он сел на край моей кровати и похлопал по ней.

— Иди, сядь рядом со мной.

Я так и сделал, прихватив с собой свою машину. Он объяснил, почему хотел, чтобы мы сидели на кровати, которая была гораздо удобнее, чем пол.

— Здесь довольно жарко, не так ли? Нам следует снять рубашки, чтобы они не намокли от пота.

Обычно в моей комнате никогда не было жарко, особенно зимой. Иногда по ночам было видно наше дыхание, даже когда мы спали под таким количеством одеял, какое только могли найти. Но теперь, когда он упомянул об этом, у меня под мышками выступил пот. Поэтому я кивнул и снял рубашку.

Но он не сделал того же самого.

Когда он потянулся ко мне, я подумал, что это для того, чтобы по очереди поиграть с моей новой игрушкой, но вместо этого его ладонь легла на мою руку.

Я замер. Он никогда раньше не прикасался ко мне. Единственным человеком, к которому я привык прикасаться, была моя мама, когда она обнимала меня каждый раз, когда я входил или выходил из комнаты, или когда она гладила меня по волосам, читая мне сказку на ночь, гарантируя, что когда-нибудь я напишу истории, которые буду читать своим собственным детям.

Тем не менее, я уговаривал себя не поддаваться панике, даже в десять лет. Он был другом. Он был добрым. Он был безопасным.

Затем его рука скользнула вверх по моей руке и погладила меня по щеке, заставляя вздрогнуть. Температура моего тела подскочила, паника была грубой и реальной, а сердце бешено колотилось.

Это прикосновение не было ни дружеским, ни безопасным.

— Тебе нравится, когда я прикасаюсь к тебе?

Позади него дверь моей спальни с грохотом распахнулась, отскочив от стены, когда в комнату вошла моя мама, ее темные глаза сверкали, как тлеющие угли.

Он немедленно отступил, опустив обе руки на колени и отодвинувшись от меня на матрасе как можно дальше. Я ждал, что на него обольется желчь, когда моя мать станет свидетелем того, что он делал со мной, увидит меня без рубашки, когда он прикасался ко мне.

— Что, черт возьми, происходит? — визг, сорвавшийся с ее губ, не был похож ни на что, что я когда-либо слышал раньше. Животный. Первобытный.

— Ничего. Мы просто проверяли новую игрушку Сейнта. — Его взгляд вернулся ко мне, и желчь подступила к моему горлу. — Верно, чемпион?

— Не смотри на него, черт возьми! — закричала она, стаскивая его с кровати с такой силой, о которой я и не подозревал.

Он был на два дюйма ниже ее, но все равно сильнее.

Но в тот момент это было не так.

Лежа в постели, я наблюдал, как моя мать приставила нож к горлу монстра и вспорола его. Затем она выронила клинок, сжала руки в кулаки и била его до тех пор, пока они оба не покрылись кровью.

Его глаза закрылись, и он перестал двигаться. Она стояла с широко раскрытыми глазами и дрожащими руками. Не веря своим глазам. Ужасно.

Ее инстинкты сработали. Чтобы защитить меня. И она забрала жизнь человека.

Широко раскрытый взгляд моей матери метнулся ко мне.

— Сейнт, мне нужно, чтобы ты…

Прежде чем она успела закончить, глаза мужчины распахнулись.

Он бросился на нее, двигаясь быстрее, чем я мог отдышаться. В мгновение ока он прижал ее к стене, схватив руками за горло.

— Мама? — Я позвал, и, хотя у нее отвисла челюсть, она не смогла ответить.

Ее ногти впились в его руки, но она не дышала.

Она ранила его недостаточно глубоко. Рана на горле была поверхностной, ярко-красной, но почти не кровоточила.

Ее щеки приобрели глубокий пунцовый оттенок, пока ее тело боролось за кислород, которого он ей не давал.

Он убивал ее.

Нож моей матери блеснул на полу моей спальни.

Я соскользнул с кровати, обхватил рукоять и вонзил ее ему в спину.

Он выругался, и его руки на горле моей матери ослабли ровно настолько, чтобы она смогла сделать вдох.

Я ударил его снова. И еще раз. Его кровь полилась мне на руку.

Он попытался убежать от меня, и это был первый раз, когда я почувствовал себя больше взрослого мужчины. Более могущественным.

Моя мать рухнула на пол, схватившись за шею и пытаясь набрать воздуха в легкие и восстановить силы.

Мужчине удалось протиснуться к двери моей спальни, но он упал на колени и на живот, когда потеря крови стала слишком большой.

Я бы не позволил ему снова встать.

Обеими руками я наносил ему удары ножом везде, где только мог. Пока под ним не растеклось алое пятно с таким количеством крови, что я думал, она зальет всю комнату. Пока я больше не мог поднимать руки, потому что они слишком сильно дрожали.

Его мольбы, стоны и бульканье собственной крови наконец прекратились.

Я не заметил, что моя мать стоит у его ног, пока она не сказала:

— Он должен исчезнуть.

Я взял его за ноги, пока она поднимала его под мышки. Мы тяжело дышали и отплевывались, пока тащили его в ванну, где мама приказала мне достать отбеливатель и пакеты из-под раковины, прежде чем смыть с меня кровь, отдать мне рубашку и отправить в квартиру сварливой соседки этажом ниже.

Пожилая женщина с большой неохотой впустила меня к себе и накинула на меня одеяло, пахнущее нафталином, пока я проводил ночь на ее диване. Моя мать, наконец, пришла за мной утром, и мы вынесли сумки, которые я принес ей, за дверь, выбросив их в разные мусорные контейнеры по всему городу.

Когда мы вернулись домой, ванна пахла отбеливателем и была отполирована чище, чем когда-либо, даже когда мы переехали.

— Сколько раз это повторялось? — она спросила меня.

— Только в этот раз.

Она присела на пол, так что ее глаза были на одном уровне со мной, и погладила меня по обеим рукам.

— Где он тебя трогал?

Я указал на свою руку и лицо, а когда остановился, она обняла меня и зарыдала.

Монстра так и не нашли. Но он еще не закончил причинять нам боль.

После этого мы с мамой переезжали из города в город, никогда надолго не задерживаясь на одном месте. Я не понимал почему, и она отказалась объяснять.

Пока я, наконец, не получил ответ. Когда брат монстра оставил мертвое тело моей матери в переулке.

Он преследовал нас с тех пор, как обнаружил, что один из нас оборвал жизнь его брата. Он предположил, что это была моя мать.

Я не защищал ее так, как она защищала меня. Меня не было рядом, когда она нуждалась во мне. Я подвел ее.

Я никогда больше не повторю этой ошибки. Конечно, не с Браяр.

— Мне жаль, что это случилось с тобой. Твоя мать, похоже, невероятная женщина, — говорит Браяр сейчас. Она сцепляет руки, огорченная образами, которые сейчас терзают ее разум.

Я бы не хотел забивать ей ими голову, но если она собирается влюбиться в меня, если она собирается быть моей навсегда, ей нужно узнать меня. Так же, как мне нужно узнать ее. Все самые темные стороны.

— Она была моим единственным близким человеком во всем мире.

— Мы с мамой тоже близки. — Браяр удается выдавить легкую улыбку. Счастье трепещет в моей груди оттого, что у нее все еще есть ее мать. — Так что ты с ним сделал?

— С ним?

— Человеком, который… убил твою мать. — Она сглатывает, опустив взгляд на свои нервно подергивающиеся руки. — Ты убил человека за то, что он посмел поднять на меня руку. Я уверена, что ты поступил гораздо хуже с убийцей своей матери.

Я пытаюсь подавить дремлющую ярость, которая кипит под поверхностью. Уоррен Маршалл мертв для меня, даже если он еще дышит.

— Хочешь верь, хочешь нет, но я сохранил ему жизнь. Даже при том, что я презирал его за то, что он сделал, часть меня понимала, что на его месте я бы сделал то же самое.

Ее брови приподнимаются.

— Так ты не пошел за ним?

— Конечно, я пошел за ним — он убил мою мать. Но я забрал того, кого он любил; он забрал того, кого любил я. Поэтому я остановился на том, чтобы отрезать ему ухо.

— Это отвратительно. Пожалуйста, не говори мне, что ты держался за него, как за какой-то дурацкий трофей.

— Тогда я тебе ничего не скажу.

Она фыркает.

— Отдай это моему отцу. Он потерял свое во время нападения собаки.

— Правда? Когда ты меня представишь, я должен буду предложить ухо ему.

Ее губы скривились.

— Я ни с кем тебя не познакомлю, и я не разговаривала с ним много лет.

— Почему нет?

— Он изменил моей маме. Он предал нас. — В ее глазах буря, рана все еще гноится. — Мы с мамой много лет мучились из-за того, почему мой отец, казалось, не заботился о нас так, как мужчина должен заботиться о своей семье. Почему он всегда был отчужденным, почему отказывался от каждой семейной прогулки и вечера кино. В большинстве моих детских воспоминаний мама — единственный присутствующий родитель. Потом, когда мне было семнадцать, мы наконец поняли почему. Мой отец изменял маме с десятками других женщин. Она немедленно подала на развод, и с тех пор я не обмолвилась с ним и словом. Моя жизнь без него только улучшилась.

Мое сердце болит за нее. Что ей пришлось пройти через всю свою жизнь, задаваясь вопросом, почему ее нельзя было любить. Почему ее было недостаточно. Я жажду помучить его за то, что он заставил ее почувствовать это хотя бы на секунду.

— Я бы никогда так с тобой не поступил, — уверяю я ее.

Голова Браяр наклоняется, брови хмурятся.

— Не поступил бы как?

— Изменить тебе. Бросить тебя. Заставить тебя усомниться в моей любви к тебе.

Она усмехается.

— Ты меня не знаешь. Ты не можешь любить меня.

— Что я тебе говорил, Браяр? Ты моя муза. Я следую за тобой, куда бы ты ни пошла. Я даю то, что тебе нужно. Я даю то, чего ты жаждешь. Я твой, можешь использовать меня по своему усмотрению. Исполнять все твои желания. А ты — мое вдохновение. Ты… перо, которым пишутся мои слова. Тело, которому принадлежит мой член. Смех, которому принадлежит мое сердце. Разум, которому принадлежит моя душа.

Она пристально смотрит на меня, осмысляя сказанное. Она такая замкнутая, так настороженно относится ко мне, потому что единственный мужчина в ее жизни, который должен был любить ее безоговорочно, не смог этого сделать. Он причинил ей боль, предал ее. Показал ей, что любовь ненастоящая, что мужчинам нельзя доверять. Что открыть кому-то свое сердце — значит попросить его разбить его.

Ее сердце уже растоптали, разорвали на куски. Теперь она яростно защищает его, встречается и спит с мужчинами, к которым у нее нет никакого интереса, поэтому ей не будет больно, когда они уйдут. Чтобы она не была сломлена, когда они не будут любить ее так, как она заслуживает.

Она моя муза, но я буду ее святым. Тот, кто убеждает в своей любви, не должен причинять тебе боль или ломать тебя. Эта любовь — это то, что собирает осколки твоего разбитого сердца обратно воедино.

Браяр резко встает, засовывая книгу обратно в сумку. «Эта книга будет преследовать тебя».

— Я направляюсь домой.

Она тычет пальцем мне в лицо.

— И ты не идешь за мной.

Я ухмыляюсь, следуя за ней к двери.

— Как скажешь, муза.

Она проходит через здание и выходит через дверь на парковку, как будто эти крошечные, идеальные ножки могут нести ее быстрее, чем мои. Она обхватывает себя руками, зубы стучат.

— Черт, стало чертовски холодно.

— Хорошо, что здесь присутствует джентльмен. — Я снимаю куртку и набрасываю ее на ее дрожащие плечи.

— Сними с меня эту штуку, — рявкает она.

Я хихикаю.

— Значит, ты хочешь продолжать трястись как осиновый лист? Я согреваю тебя, муза. Так или иначе.

Ее ноздри раздуваются от намека.

— Трястись как осиновый лист — устаревшая метафора. Неудивительно, что ты не умеешь писать.

Дьявольская усмешка кривит мои губы.

— Ты будешь моей музой сегодня вечером?

Она останавливается у своей машины и закусывает губу, но не может удержаться от вопроса:

— Что именно это влечет за собой?

— Поцелуй меня, и я напишу тебе целую главу. Обхвати своим прелестным ротиком мой член, и я напишу тебе книгу. — Она морщится и открывает рот, чтобы яростно возразить, но я еще не закончил. Я провожу большим пальцем по ее щеке, пока он не останавливается на изящно заостренном подбородке. Она не отталкивает меня.

— Позволь мне войти в твою идеальную киску, и я напишу тебе столько книг, что их хватит на целую библиотеку.