Египтянин. Путь воина

3

Дувший с моря ветер не унимался, мешая барке двигаться вверх по течению; по мутной зелёной от перегнивших растений поверхности Великой реки бежали, настигая одна другую, короткие сердитые волны.

Тяжёлые вёсла мерно поднимались и опускались; ливийские гребцы – рослые сильные мужчины в деревянных колодках – низкими голосами пели песню, слова которой были понятны только им. Под эту песню забывалась усталость и слаженней становились движения: раз-два, раз-два…

Качка было едва ощутима, что позволяло пассажирам судна вести беседы на палубе, наслаждаясь прохладным, насыщенным речной влагой воздухом.

– Я изучил походку мужского изображения и осанку женского, поднятие руки у поражающего бегемота и поступь бегущего, научился изображать, как глядит око и какие мысли сокрыты под челом, – рассказывал Ренси собеседнику, при этом не глядя на него: печальный взор юноши был устремлён к берегу.

Мимо проплывали убогие хижины, развалины какого-то храма с ещё сохранившимися пилонами, пальмовые рощи; на прибрежных склонах пастухи пасли стада быков и баранов.

– Мастер Гертисен, у которого я учился искусству ваяния, говорил: « Глаза видят, уши слышат, нос обоняет воздух; они доводят воспринятое до сердца; оно даёт всему умозаключение; язык повторяет задуманное сердцем. Так совершается всякая работа, всякое мастерство, творчество рук». Стихотворец, живописец, зодчий, ваятель должны быть людьми наблюдательными, тонкими, с чутким сердцем и богатым воображением… – Ренси прервал свою речь, когда к нему подошёл разносчик пива, от которого он отмахнулся небрежным нетерпеливым жестом.

Собеседник Ренси также отказался от пива. Но не столько потому, что был увлечён беседой с молодым ваятелем, а скорее по той причине, что любимый напиток египтян был ему не по вкусу. Вот если бы ему предложили сейчас чашу доброго хиосского вина, он принял бы её с огромным удовольствием!

– Любой вид творчества – будь то скульптура, живопись или стихосложение – это дыхание жизни, – продолжал между тем Ренси, и его лицо светлело, озаряясь внутренним сиянием одухотворённости, – это верный путь к тому, чтобы рассеять мрак невежества и забвения. Творить значит познавать. Познавать культуру народа, его образ жизни, его историю… А ещё творить – значит приносить людям счастье, – да, да, счастье, если даже они видят просто изображение сада с пальмами или мрачную сцену Последнего суда в царстве Осириса…

– Отрадно слышать подобные речи от человека, столь юного годами, – с одобрением заметил собеседник Ренси, вступая в разговор. – Ты не только талантлив, но и мудр. Ты заслуживаешь уважения. Видно, сама Афина-Паллада покровительствует тебе!

– Не каждый в Та Кемет умеет по достоинству оценить талант, – отозвался Ренси глухим голосом; при воспоминании о Нехо лицо его помрачнело.

Неделя прошла с того дня, как он – после ссоры с номархом и знакомства с дочерью фараона – покинул Саис.

–…Мастер Ренси, ты всегда разговариваешь сам с собой?

Услышав незнакомый голос, Ренси обернулся и увидел бородатого человека, облачённого в необычную для египтян одежду: кусок ткани, скреплённый на плечах пряжками.

– Уверен, что никогда не был знаком с тобою, но тебе откуда-то известно моё имя, – сказал Ренси, с любопытством разглядывая незнакомца.

– Мне рассказал о тебе зодчий Анху. Я давно искал встречи с тобой, – пояснил тот. Было заметно, как он с трудом подбирал нужные слова, запинался, морщил лоб.

– Откуда ты? – прямо спросил Ренси у чужеземца.

– Я родом с Самоса, я – эллин. Феодор – так меня зовут, – после этих слов грек протянул египтянину свою жилистую руку.

Рукопожатие его было горячим и крепким.

– Год назад, – продолжал Феодор, – будучи в Мемфисе, я повстречался с зодчим Анху. Он показал мне твои работы. Я хотел сразу найти тебя, но неотложные дела призвали меня покинуть Египет. Однако я взял с собой на Самос одну из твоих работ, Восхваляющий Ра, и показал её Поликрату. Он был восхищён не меньше меня! Но я говорю это тебе не ради слов благодарности. Дело в том, что я сам ваятель и знаю толк в скульптуре не хуже, чем Креофил – в поэзии.

Ренси смущённо осведомился, кто такой Поликрат.

– Правитель Самоса и известный покровитель искусств! – с гордостью ответил Феодор. – При дворе Поликрата живут и творят одарённые люди: художники, поэты, скульпторы. Он надеется, что я смогу уговорить тебя приехать на Самос, и предлагает тебе участвовать в строительстве храма Геры. Между нами говоря, я и сам занят в этом строительстве. Так что, ты согласен?

Наступила короткая пауза, после которой Ренси настороженно спросил:

– А что я должен буду ваять? Кто станет указывать мне, как и над чем работать?

Ответ Феодора его изумил:

– Ты будешь волен делать то, что посчитаешь верным. В конце концов твой самый лучший наставник – это ты сам!

Раздумывая над его предложением, Ренси задал себе вопрос: в самом деле, отчего бы не принять то, за что любой ваятель ухватился бы не мешкая ни мгновения? Да и в его нынешнем положении появление этого грека означало избавление. Ему не нужно унижаться перед Нехо, не нужно терпеть его высокомерие – у него снова будет его любимая работа, он больше не расстанется с камнем. Кроме того, он будет ваять в своей, никем не навязанной манере! Разве можно желать чего-то большего?..

Однако на рассвете, шагая по улицам Саиса рядом с Феодором, Ренси чувствовал себя едва ли не предателем. Он знал, что немало египетских ваятелей странствуют от двора ко двору, от одного покровителя к другому, обретая приличный кров и даже славу. Но он знал также и то, что ни один из них никогда не покидал пределов своей страны…

– Не горюй! – Грек по-дружески хлопнул Ренси ладонью по спине. – На Самосе тебя примут с радостью и должными почестями! Вот увидишь, Поликрат даст тебе всё, что ты пожелаешь.

В ответ Ренси лишь рассеянно улыбнулся. Он вслушивался в долетавшие до него с берега слова песни:

– Привет тебе, Хапи, выходящий из этой земли, / Приходящий, чтобы напитать Та Кемет сокровенной сущностью. / Созданный богом Ра, чтобы напитать весь скот, / И напоить пустыню, отдалённую от воды…

Когда последние слова песни, которую пел хор высоких чистых голосов, замерли где-то вдалеке, Феодор вдруг сказал:

– Если ты спросишь, что меня поразило больше всего в этой стране, я отвечу: Нил! Поистине, это божественная река! И поистине справедливы слова этой песни: Египет создан Нилом и существует благодаря ему.

Ренси быстро взглянул на грека:

– Ты успел полюбить эту землю, не так ли?

– Мы, эллины, быстро привыкаем к земле, на которой приходится жить, но никогда не забываем, откуда мы родом, – с гордостью ответил Феодор. – Наши боги, обычаи, культура всегда с нами, в сердце каждого из нас.

– Я слышал, эллины любят странствовать по миру больше, чем любой другой народ. Египтяне же ненавидят жизнь на чужбине, – отозвался Ренси с горьким отчаянием.

Он умолк, до хруста в пальцах сжав кулаки.

Неужели, неужели разлука с родиной неизбежна?.. Смогу ли я избавиться от тоски по земле своих предков, смогу ли без сожаления войти под чужой кров? И – смогу ли забыть Мерет?.. – думалось ему.

А вскоре он уже следовал за Феодором на самосский корабль, который поджидал их в порту. Палуба, на которую Ренси ступил, была частью той далёкой и чужой земли, где его ждала новая жизнь.

Подхваченный внезапной волной, корабль качнулся; по знаку кормчего подняли паруса. Ренси вздрогнул от неожиданности, когда прямо над ним с тяжёлым хлопанием развернулась толстая холстина, наполнившаяся ветром. Корабль резко накренился и затем пошёл, оставляя пенный след, ныряя и раскачиваясь, по заданному курсу.

Ренси старался не терять из виду очертания портовых складов, неровную полосу берега, но вот всё отступило в последний раз – и море плотно сомкнуло свои воды. Ветер крепчал; всё круче и круче становились волны, с рокотом разбивавшиеся о борта судна; пенные брызги окатывали гребцов и пассажиров корабля.

Ренси собирался покинуть палубу и спуститься в свою каюту, но его вдруг стошнило: он едва успел добежать до борта.

Неожиданно позади корабля, нёсшего Ренси к далёкому Самосу, появилась лёгкая быстроходная барка с одной мачтой и треугольным парусом. Человек, стоявший на самом носу барки, сложив ладони в виде рупора, прокричал во всё горло:

– Эй, на корабле! Мне нужно поговорить с капитаном! Это срочно!

Голос показался Ренси знакомым, и он, побежав ему навстречу, громко спросил:

– Хунануп, тебя ли я слышу?

– Ренси? – удивился в свою чередь человек с барки.

Хунануп был доверенным лицом принца Танутамона; он исполнял обязанности переводчика и, в случае крайней необходимости, тайного гонца. Это был образованный, владеющий пятью языками человек, и Ренси относился к нему с должным уважением.

– Что случилось, Хунануп? – спросил Ренси земляка, когда тот по перекинутому с барки на корабль мостику перебрался на палубу.

– Хочу просить капитана взять меня на борт, – ответил Хунануп, понизив голос. – Я везу послание в Сарды, к лидийскому царю Гигесу от его высочества Танутамона. Войско фараона Тахарки разбито, а он сам бежал в Фивы…

Ренси был потрясён и от волнения невольно приложил к груди обе руки.

– Для чего же принцу понадобился царь Лидии? – спросил он немного погодя.

– Ты же понимаешь, что я не обязан отвечать на подобные вопросы всем любопытным, – холодно ответил ему Хунануп.

Но потом, видимо, вспомнив, что Ренси не отличался болтливостью, смягчился и доверительным шёпотом сообщил:

– Ассирийцы заняли многие города Нижнего царства, оставив там свои гарнизоны. Война не окончена: это только передышка. Его высочество понимает, что фараон нуждается в подмоге, и надеется получить её от Гигеса…

– Кто хотел меня видеть? – раздался зычный голос капитана самосского корабля, и Хунануп устремился к нему.

Ренси успел схватить гонца принца за руку:

– У фараона Тахарки есть дочь… Мерет… Ты знаешь, где она теперь? Что с нею?

– Мерет осталась в Саисе, – после этих слов Хунануп попрощался с Ренси и побежал к капитану.

Молодой ваятель не знал, чем закончился их разговор. Скорее всего, капитан согласился взять гонца на борт своего корабля. За щедрую плату, разумеется: принц Танутамон никогда не скупился, если дело касалось интересов династии.

Никто на палубе корабля не успел понять, что произошло, как Ренси с криком: «Эй, на барке! Подождите! Я с вами!» бросился в воду. Несколько сильных рывков – и его, мокрого, обессилевшего от борьбы с волнами, втащили на борт быстроходной барки.

Самосский ваятель Феодор смотрел вслед прыгавшей по волнам египетской барке взором, полным грусти, досады и вместе с тем понимания.

Я не ошибся в нём, – думал Феодор, – но лучше бы я оказался неправ… Его отчаянная храбрость его же и погубит. Его таланту не суждено расцвесть; его имени не суждено обрести славу; его народу не суждено увидеть новые чудесные творения. А его стране не суждено представить миру великого мастера, опередившего своё время…