Египтянин. Путь воина

7

Как каждый год в месяц паофи, второй месяц разлива Нила, в стране наступил праздник Опет. Непременным условием этого праздника было участие в нём царской семьи, а самые пышные торжества, с шествием жрецов и величественным спектаклем на берегах Нила, устраивались в Фивах. В этот раз всё было иначе. Ассирийские наместники зорко наблюдали за перемещениями членов царской семьи, самому же фараону, хотя он и находился в Фивах, в столь трудное для страны время было совсем не до торжеств.

Зато номарх пятого нижнеегипетского нома пожелал, несмотря ни на что, соблюсти старинный обычай проведения праздника. Разумеется, без церемонии с участием фараона. Главным героем праздника Нехо посчитал… самого себя, полагая, что заслужил этого спасением города от ассирийского разгрома. Приказав устроить для жителей нома уличные торжества с угощениями, Нехо стремился в первую очередь удивить их своей щедростью. По-праздничному украсили разноцветными стягами ворота дворца; в курильницы наполнили благовониями. Над главной площадью Саиса был сооружён широкий навес с колоннами в форме цветков лотоса, с которых, по последней моде, свисали стилизованные виноградные грозди. На карнизах помещались священные змеи с солнечными дисками на головах. Внизу, на деревянном настиле, стояли мальчики и девочки – дети придворных вельмож, одетые в белые льняные одежды, с цветными яркими поясами на талиях. Распевая песни под руководством жрецов, дети бросали в толпы горожан букеты цветов.

Подобное зрелище в то время, как в стране хозяйничал враг, возмущало Ренси. Все одиннадцать дней праздника, на время которого работы во дворце были приостановлены, Ренси просидел дома. Он никуда не выходил из своей комнаты, заваленной дощеками, кусочками угля и различными принадлежностями для рисования. На полу были разложены палитры, кисти, краски и разноцветные порошки в глиняных мисках для настенных росписей. В углу, на стене, висели изображения женского лица – эскизы образа, который теснил Ренси грудь, от которого он потерял покой и уже не находил себе места. Страсть охватывала сердце и чресла юноши каждый раз, когда он думал о Мерет, когда вспоминал её губы, её тело и тот жар, который шёл от него…

В последний день празднеств к Ренси неожиданно заглянул Депет, в нарядной одежде, с широкой белозубой улыбкой на загорелом лице:

– Не ждал?

Гостей у Ренси никогда не бывало, он давно привык к одиночеству, но появлению Депета обрадовался.

– Садись, – он сделал приглашающий жест рукой, а сам засуетился: – Сейчас поищу, чем тебя угостить. Обильной трапезы не обещаю: я непритязателен к еде, этому научила жизнь. Давно живу один, привык обходиться самым простым.

Пока Ренси разливал по кубкам пенистое пиво, Депет с нескрываемым любопытством осматривал его жилище.

– Твои работы великолепны. Я никогда не видел ничего подобного, – сказал он, когда они уселись на циновке вокруг круглого низкого стола. – У тебя острый глаз и потрясающая память. Такое впечатление, будто Мерет была здесь и ты рисовал прямо с неё…

– Это всего лишь наброски, – неохотно отозвался Ренси, подливая гостю пива.

– Твои рисунки совершенны, я не кривлю душой, а говорю с искренним восхищением. Ты стремишься передать природную красоту лика, такую, какой её создали боги. Никто не делал этого прежде. Ни один художник…

– Ты забываешь, что я – прежде всего ваятель.

– Какая разница, чем ты занимаешься? Ты – мастер, и этим всё сказано.

– Разница очевидна, – возразил Ренси. – Живопись – это лишь иллюзия; она подвержена гибели: пожар или ливень – и фреска обсыпается. Камень же вечен! Время неподвластно ему. Он был на этой земле задолго до нашего появления и он останется здесь, что бы там ни случилось. Он твёрд и холоден, но в нём – душа мира, всей вселенной, в нём – истина…

– Знаешь, Ренси, – выслушав его, задумчиво сказал Депет, – знакомство с тобой изменило не только моё понимание о скульптуре, но и мнение о ваятелях. Прежде я думал, что даже самому талантливому ваятелю достаточно сильных рук, а голова у него может быть пустая. Но в беседах с тобой я не перестаю удивляться твоему светлому уму, твоим мудрым рассуждениям…

– Послушай, Депет, – произнёс Ренси, понизив голос, – мне бы не хотелось, чтобы о моих рисунках узнали. Ты же понимаешь, о чём я говорю? Если жрецам станет известно, что я так открыто нарушаю все установленные каноны не только в статуях, но и в живописи, у меня будут большие неприятности. К тому же ни жрецам, ни номарху не понравится то, что я так вольно создаю портреты дочери фараона.

Депет посмотрел на него сощуренными глазами и, поставив на стол пустой кубок, поднялся.

– Я тебе не враг, Ренси. Пойдём со мной: сегодня ты сможешь увидеть Мерет…

Вскоре одетый в свежую набедренную повязку, с блестящей от сандалового масла обнажённой мускулистой грудью, Ренси вместе с Депетом вышел на улицу. Солнце уже зашло с запада и залило крыши домов и храмов густыми красноватыми лучами.

Он увидел Мерет, шедшую в толпе нарядных девушек, рассыпавших на улицах охапки лотосов. На ней были самые изысканные одежды и драгоценности, она смотрела прямо перед собой, высоко вскинув голову. И, конечно, не сразу заметила юношу, подошедшего к ней сбоку.

– Рад видеть тебя, Мерет. Пусть хранят тебя боги!

В свете заходящего солнца Ренси жадно разглядывал лицо девушки, такое нежное и в то же время такое страстное.

– И тебя тоже, – по традиции ответила Мерет. Скрывая своё смущение, вызванное этой встречей, она огляделась: – Так много людей вокруг, посмотри…

– Вижу, – отозвался Ренси, по-прежнему не сводя с неё глаз. – Можно легко затеряться в толпе, правда?

– И куда же ты меня уведёшь? – Мерет приняла его игру.

Ренси не успел ответить, как девушка вложила свою руку в его ладонь, – и всё у него внутри как бы перевернулось. Эти короткие минуты решили дело.

До наступления темноты они были вместе – и не хотели разлучаться: бродили по улицам города, о чём-то говорили, смеялись и как бы невзначай касались друг друга руками, плечами, бёдрами. Иногда Мерет вдруг останавливалась и заглядывала Ренси в глаза – и тогда кровь, как горячее вино, бурлила у него в груди, переполняя сердце.

– Когда я смогу увидеть тебя вновь? – с грустью от предстоящей разлуки спросил Ренси, когда пришла пора прощаться.

– Как только я найду верный способ обмануть стражу, – ответила Мерет, и в её голосе прозвучала неожиданная решимость. Правда, потом она со вздохом прибавила: – Труднее будет усыпить бдительность старой Арти: она старается ни на миг не упускать меня из виду. Постоянно твердит: сиди дома, неприлично дочери фараона носиться по городу как какой-нибудь простолюдинке.

– Я буду тосковать по тебе. – Ренси страдальчески улыбнулся. Но тут же, набравшись храбрости, признался: – Дни и ночи в голове, в сердце моём – ты одна.

– Неужели только я? – Мерет сделала вид, что удивилась. И с лукавой улыбкой прибавила: – Тогда ты должен быть всегда со мной. Всегда, слышишь? Иначе: пропадёшь без меня!

– Мерет… Мерет, – прошептал Ренси с любовью и нежностью, ласково касаясь её лица. – Отчего же у меня такое чувство, что я увижу тебя не скоро?

– Время течёт быстрее вод Великой реки, – успокоила его Мерет. – Мы ведь уже были в разлуке. Однажды придёт час – и я останусь с тобой навсегда…

Лёжа ночью в своей комнате, пропахшей красками, Ренси снова и снова слышал её слова, весь дрожа от возбуждения, как в лихорадке.

«Придёт час – и я останусь с тобой навсегда…» Но когда, когда же придёт этот час?..