Энн в бухте Четырех Ветров

Глава восемнадцатая ВЕСНА

Под лучами мартовского солнца лед, сковывавший бухту, почернел и истончился, и в апреле залив опять голубел чистой водой, а маяк опять сверкал в сиреневых сумерках.

— Как я рада видеть его свет, — сказала Энн в тот вечер, когда капитан Джим снова зажег маяк. — Мне его очень не хватало зимой.

Зазеленела молодая нежная травка, перелески окутала изумрудная дымка. На заре низины заполнялись молочно-белым туманом.

Задули ветры, принося с собой брызги соленой пены. Море смеялось, блистало, охорашивалось и манило, как кокетливая женщина. Сельдь сбивалась в косяки, и бухта белела парусами рыбачьих лодок. Издалека опять стали приходить большие суда.

— Весной мне иногда мнится, что из меня мог бы получиться поэт, — сказал капитан Джим. — Вдруг замечаю, что повторяю стихи, которые нам читал вслух учитель шестьдесят лет тому назад. В другое время года они никогда не приходят мне на ум. А сейчас мне хочется выкрикивать их ветру, забравшись на высокий берег, или уйдя в поле, или уплыв далеко в море.

Капитан Джим принес Энн ракушек для ее садика и пучок пахучей травы.

Сейчас она редко попадается, — сказал старик. — А- когда я был мальчишкой, этой травы было полно в Дюнах. Идешь по дюнам, и вдруг тебе в нос ударяет аромат. Смотришь — вот она, травка, у тебя под ногами. Я очень люблю этот запах. Он напоминает мне мать.

— Она тоже любила эту травку? — спросила Энн.

— Этого я не знаю. Может, она ее и в глаза ни разу не видела. Просто в этом запахе есть что-то материнское: вроде как не очень молодое, выдержанное, доброе и надежное. А жена учителя перекладывала ею носовые платки. Я не люблю, когда платки пахнут духами, но запах этой травки украсит любую леди.

Энн не пришла в восторг от предложения обложить свои клумбы большими ракушками. Ей показалось, что это их вовсе не украсит, но получилось совсем неплохо. Где-нибудь в городе, или даже в Глене, ракушки были бы неуместны, но в садике на морском берегу они смотрелись просто прекрасно.

— Как красиво! — от души воскликнула она.

— Жена учителя всегда украшала клумбы ракушками, — сказал капитан Джим. — Она замечательно понимала растения: стоило ей только поглядеть на росток, потрогать его — вот так — и, глядишь, он уже цветет. Мне кажется, что этот дар есть и у вас, миссис Блайт.

— Не знаю. Я люблю свой садик, мне нравится возиться с растениями: будто помогаешь Создателю в сотворении мира.

— Меня всегда удивляет, какие краски заложены в маленьких жестких семенах, — заметил капитан Джим. — Глядя на них, почти начинаешь верить, что у нас есть души, которые живут в других мирах. Ведь если бы мы не видели это чудо собственными глазами, трудно было бы поверить, что в этих крупинках заложена жизнь, не говоря уж о красках и запахах.

Энн уже не могла совершать далекие прогулки. Но мисс Корнелия и капитан Джим часто навещали ее. Мисс Корнелия была для Энн и Джильберта неистощимым источником веселья. Каждый раз после ухода пожилой леди они покатывались со смеху, вспоминая ее высказывания. А когда она встречала в их доме капитана Джима, между ними шли бесконечные словесные баталии, которые молодая пара слушала с наслаждением. Энн однажды упрекнула моряка, что тот нарочно поддразнивает мисс Корнелию.

— Смерть как люблю это дело, — со смешком ответил сей нераскаявшийся грешник. — И уж признайтесь, что вы с мужем обожаете ее слушать не меньше моего.

Над садиком Энн струились влажные вечерние ароматы приморской весны. По кромке моря стелился белый туман, в небе сияли веселые звезды. По ту сторону бухты задумчиво бил церковный колокол. Его сочный звон плыл в сумерках, смешиваясь с весенними вздохами моря. Цветы, которые капитан Джим поднес Энн, придали полноту этому чарующему вечеру.

— Этой весной я еще не видела подснежников, — сказала Энн, вдыхая их свежий аромат. — Как я по ним скучала.

— Они здесь у нас не растут — только на пустоши позади Глена. Это — последние, больше этой весной их, наверно, не будет.

— Спасибо за заботу, капитан Джим. Кроме вас никто — даже Джильберт, — Энн кивнула на мужа, — не вспомнил, что весной я мечтаю о подснежниках.

— У меня, правда, было там и другое дело — я отнес мистеру Говарду парочку форелей. Он любит рыбку, и это все, чем я могу ему отплатить за то добро, что он мне однажды сделал. Он любит со мной поговорить, хотя он человек с образованием, а я простой старый моряк. Он из тех людей, которым обязательно надо с кем-то разговаривать, иначе просто жизнь не мила, а соседи его избегают, потому что считают безбожником. А он не то чтобы безбожник — его скорей можно назвать еретиком. Еретики, может, и грешники, но люди очень интересные. Не думаю, что мне вредно послушать рассуждения мистера Говарда. Уж во что я привык верить с детства, с тем и умру. А беда мистера Говарда в том, что он чересчур умен. Он считает, что его ум обязывает его найти какой-то другой путь на небо, а не идти по той же дороге, что и простые невежественные люди.

— Мистер Говард поначалу был методистом, — заметила мисс Корнелия: дескать, от этого уже недалеко до ереси.

— Знаешь, Корнелия, — серьезным тоном сказал капитан Джим, — я часто думаю, что если бы я не был пресвитерианином, то стал бы методистом.

— Ну что ж, — миролюбиво согласилась мисс Корнелия. — Если бы ты не был пресвитерианином, то было бы неважно, кем бы ты был. Кстати, раз мы уж заговорили о ереси, я принесла назад книгу, что вы мне дали, доктор, — «Законы природы в духовном мире». Я и до середины ее не смогла дочитать.

— Да, считается, что в ней есть еретические положения, — признал Джильберт, — но я вас об этом предупреждал, мисс Корнелия.

— Я не возражаю против ереси, но не выношу глупости, — спокойно сказала мисс Корнелия, одной фразой расправившись с нашумевшей книгой.

— Кстати, о книгах, — вмешался капитан Джим, — в журнале наконец-то кончили печатать «Безумную любовь». Всего набежало сто три главы. Конец наступил, когда герои поженились. Вроде бы все беды остались позади. Хорошо, что хоть в книгах так получается, если не в жизни, правда, Корнелия?

— Я не читаю романов, — отрезала мисс Корнелия. — А ты не слышал, как себя чувствует Джорди Рассел?

— Я к нему зашел на обратном пути. Он понемногу выздоравливает, но, как всегда, жаловался на свои беды.

— Он ужасный пессимист, — заметила мисс Корнелия.

— Не то чтобы пессимист, Корнелия, просто ему все на свете не нравится.

— Разве это не пессимизм?

— Нет, пессимист — это человек, который и не надеется, чтобы ему что-нибудь понравилось. До этой крайности Джорди еще не дошел.

— Ты за самого дьявола сумеешь замолвить словечко, Джим Бойд.

— Нет, Корнелия, о дьяволе я ничего хорошего сказать не могу.

— Ну и слава Богу. Кстати, по-моему, Билли Бут одержим дьяволом. Ты слышал, что он недавно выкинул?

— Нет, а что?

— Сжег новое платье жены, за которое она заплатила в Шарлоттауне двадцать пять долларов. Дескать, когда она его надела в церковь, на нее пялились все мужчины. Как тебе это нравится?

— Миссис Бут — красивая женщина, и коричневый цвет ей очень идет, — заметил капитан Джим.

— И ты считаешь, что поэтому можно бросить в печку ее новое платье? Билли Бут — ревнивый болван, и жену его можно только пожалеть. Она целую неделю плакала из-за этого платья. Ах, Энн, если бы у меня был литературный дар, как у вас. Уж я бы расписала этих мужчин!

— У Бутов в семье все малость чокнутые, — сказал капитан Джим. — Билли вроде был самым нормальным, пока не женился и не оказалось, что он полоумный ревнивец. А его брат Дэниель всегда был чудной.

— Каждую неделю на него находило и он отказывался вставать с постели, — с удовольствием подхватила мисс Корнелия. — И всю работу по ферме приходилось делать его жене. Когда он умер, ей присылали письма с соболезнованиями, но, но я бы поздравила ее с избавлением от подобного муженька. А их отец Абрам Бут вообще был старый пропойца. Представляете: явился пьяным на похороны собственной жены, качался и икал: «Нич-ч-его вроде и не п-п-ил, а что-то в г-г-голову ударило». Я его хорошенько ткнула зонтиком в спину, и он на какое-то время протрезвел — пока гроб не вынесли из дома. На вчера была назначена свадьба молодого Джонни Бута, а он взял и заболел свинкой. Одно слово — мужчина!

— Но не нарочно же бедняга схватил свинку!

— Была бы я Кейт Стерн, я бы ему показала. Не знаю, нарочно он заболел или нет, но к тому времени, когда он выздоровеет, свадебный ужин надо будет готовить заново. Сколько добра пропало! Свинкой надо было болеть в детстве!

— Ну, Корнелия, ты уж требуешь от человека невозможного!

На это мисс Корнелия не ответила и повернулась к Сьюзен Бейкер, сердитой на вид, но доброй сердцем старой деве из Глена, которую Блайты наняли на несколько недель в прислуги. Сьюзен ходила в Глен навестить больную тетку и только что вернулась.

— Ну и как себя чувствует твоя бедная тетя Манди? — спросила мисс Корнелия.

Сьюзен вздохнула:

— Совсем плохо, Корнелия. Боюсь, что бедняжка скоро отправится на небо.

— Да неужели? Какой ужас! — с сочувствием воскликнула мисс Корнелия.

Капитан Джим и Джильберт поглядели друг на друга. Потом вдруг оба встали и вышли из комнаты, едва сдерживая смех.

— Слушая этих достойных женщин, и мертвый расхохочется, — проговорил капитан Джим. — Храни их Бог!