Если Небо Упадет

ГЛАВА 1

Вверху ни одной звезды. Под ногами черный асфальт. На плечах ни перышка, а внутри так тяжко, будто кто-то скребется, точит длинные, острые когти о стены души.

Я должна была умереть двадцать четыре минуты назад, должна была упасть без сил и захлебнуться в собственной отвратительной пенистой жидкости. Однако я не ощущаю и толики бессилия. Трещат по швам чувства, не органы, и это ни столько удивляет меня, сколько опустошает.

Я плетусь по главной улице города. Уже далеко за двенадцать. Людей мало. Зато много машин. Они рассекают воздух, рушат тишину, сливаются в единые, цветные линии, оставаясь при этом для меня абсолютно одинаковыми. Воздух легкий, такой свежий, что я закрываю глаза и наслаждаюсь прошедшим дождем, пролетевшей в небе птицей, проскользившим рядом порывом ветра, коснувшимся моей руки листом дуба. Лицо мокрое, и я говорю себе, что это от дождя. Точно. Распахиваю глаза, смотрю в черное небо, и ощущаю ливень в своей душе, которого уже нет снаружи.

Обхватываю руками талию, продолжаю идти в сторону своего дома, наблюдая за рыжими пятнами от света на дороге, которыми кто-то как будто украсил трассу, вылив тысячи банок бесцельно и бездумно под старыми фонарями.

Меня слегка шатает в сторону. Я цепляюсь пальцами за кирпичную стену высокой многоэтажки и внезапно думаю о том, что все-таки умру. Но головная боль быстро проходит. Через несколько секунд я вновь иду вперед и специально горблюсь, чтобы хоть как-то напомнить организму о своих намерениях и чувствах.

Не понимаю, что опять пошло не так? Почему я жива?

Дохожу до дома, апатично рассматриваю старый подъезд, грязные ступени. Поднимаюсь на второй этаж и долго топчусь на пороге, не решаясь пройти внутрь. Там меня будет ждать прошлое, а я сегодня вновь дала понять, что не хочу иметь с ним ничего общего. Встреча предстоит болезненная.

Наконец, открываю дверь, захожу. Бросаю ключи на тумбочку и, не останавливаясь, плетусь к себе в комнату. Затем невольно сворачиваю в другую сторону. Холодными руками сканирую стены квартиры, вдыхаю тяжелый запах орхидей, наблюдаю за тенями, путешествующими по коридору из-за прыгающего света за окном. Вхожу в ванну. Ловлю свой тусклый взгляд в зеркале и медленно стягиваю с плеч сумку. Затем отодвигаю шторку, переступаю в грязных кедах через бортик и включаю душ. Вода тут же смывает с моего лица недоумение. Страх. Я чувствую дикий страх, закрываю глаза и обессиленно сползаю по плитке, ощущая колики по всему телу, по всей коже. Меня начинает раздирать на части мерзкое ощущение паники. Задыхаюсь. Громко хватаю губами воздух, сдавливаю пальцами грудную клетку и чувствую слезы. Они царапают мои щеки, словно кто-то выжигает на них длинные, кривые линии. Словно кто-то издевается. Я довольно сильно ударяю головой по стене, испускаю стон и тут же сжимаю зубы, лишь бы не закричать. Не кричи! Держи все в себе! Но сил больше нет. Я взрываюсь, как шар, который слишком долго надували. Меня разрывает на куски, и, убирая назад с лица волосы, я действительно начинаю кричать. Бью ногами бортик ванны, отмахиваюсь от воды, врезающейся в мою спину, и вновь кричу.

Не умерла. Почему? Что я делаю не так?

Лицо становится горячим. Осматриваю потерянными глазами ванну, и думаю о том, как холодно сидеть в мокрой одежде, как больно сильно кричать, как сводит руки в тех местах, где я сжимаю их пальцами. Но ни на секунду я не задумываюсь над тем, что действительно пыталась покончить с собой. Это нестранно, когда ты хочешь умереть в третий раз. Странно лишь то, что у тебя опять не выходит.

Измотанная и разгоряченная я встаю на ноги. Вырываюсь из ванны и бегу в зал, оставляя за собой мокрые следы от кед. Хватаю со стола ножницы, на бегу раскрываю их. Вновь оказываюсь лицом к лицу со своим отражением в ванне, только сейчас глаза не тусклые. Они злые. Вытягиваю перед собой руку, прикладываю к венам лезвие и почему-то замираю. Прикусываю губу, набираюсь смелости и опять останавливаюсь. Пальцы, сжимающие ножницы, бледнеют, время неумолимо несется, а я все так же одержимым взглядом рассматриваю уже имеющиеся шрамы на руках, эти белые, кривые полосы, расположившиеся чуть выше кисти.

— Давай же, — сквозь слезы, рычу я. — Сделай это еще раз.

Вспоминаю свою попытку номер два и обессиленно кладу голову на край мойки. Плечи поникают, словно на них что-то падает, словно кто-то облокачивается сзади, придавливает, опускает их вниз. Я глубоко втягиваю воздух, зажмуриваюсь и сквозь веки вижу картинки этой же самой ванны, только несколько месяцев назад. В тот день было много крови. Но напугала меня отнюдь не алая, тягучая жидкость на полу, руках и в мойке. Я испугалась, когда жизнь медленно начала меркнуть перед глазами. Когда все мое существо, будто засасывало в гигантскую трубу, и эти ощущения, эти эмоции до сих пор не покидают мою голову.

Правда в том, что пережив все ужасы той ночи, я осталась жива. Меня спасли соседи. Люди, для которых раньше, как мне казалось, меня не существовало. Но факт в том, что я оклемалась и очнулась с чувством полного опустошения. Я видела смерть, я ее чувствовала, и я осталась в живых.

С тех пор умирать стало страшно. Я решила, что в следующий раз учту все погрешности и придумаю нечто быстрое. Лучше бы безболезненное. Два месяца я боялась даже смотреть на свои руки. Сейчас, сжимая в пальцах ножницы, я уже не боюсь. Я просто не могу, не могу повторить с собой то, что уже мне пришлось пережить. То, что отпечаталось в моей голове, как самое ужасное, самое холодное, самое страшное событие после…

Мысли обрываются. Я встряхиваю головой. Раскрываю глаза, выпрямляюсь и с ненавистью разглядываю свои шрамы. Затем поднимаю взгляд, сканирую лицо давно погибшего человека: эти красные, болезненные глаза, белую кожу, потрескавшиеся губы, эти опущенные уголки. Я замечаю в отражении гнев, вижу как рука, сжимающая ножницы поднимается, как она приближается к лицу. Храбро приподнимаю подбородок. Я готова ко всему, что сейчас заставит меня сделать мое же тело. Но оно не намеревается умирать. Пальцы свободной руки собирают светлые, рыжеватые волосы, вытягивают их, и другая рука подносит ножницы. Один щелчок, и всеми любимые локоны валятся вниз. Любимые мамой, любимые папой. Они бы не позволили. Но теперь их нет.

Бросаю ножницы в мойку. Выпрямлюсь, протираю мокрое лицо и неврно усмехаюсь, разглядывая неровные, бронзовые пряди, едва прикрывающие подбородок.

Ничего — говорю я себе. Я придумаю еще что-нибудь. Для того чтобы умереть, у меня есть целая жизнь.

Поужинать решаю в три часа утра. Нарезаю салат из овощей, ставлю чайник. В четыре начинает светать, а я только сажусь за стол. Теперь на мне сухая одежда. От нее пахнет лавандой, словно пришла мама и застирала все вещи, вылив в машинку флакон своих духов. Я наслаждаюсь этим ароматом. Представляю маму на кухне. Вижу, как она разговаривает со мной, и отвечаю в воздух:

— Все хорошо. Я в порядке.

А сама нахожусь на грани срыва. Убираю тарелки в мойку дрожащими руками. Мою посуду, обрызгиваю лицо холодной водой и тяжело выдыхаю. Ничего. Я справлюсь.

Не знаю, как я придумываю очередной план для того, чтобы умереть. Я просто вдруг просыпаюсь под вымышленный визг тормозов и понимаю: вот оно — знак. Попасть под машину — благое дело. Даже не стоит сильно стараться. Меня могут сбить, едва я на сантиметр выйду за пределы тротуара: водители сейчас настоящие наемные убийцы. Но вдруг я опять не умру? Вдруг мне опять удастся выжить? Меня ведь могут лишь покалечить, а это ужасно. Такого нельзя допустить.

На телефоне выскакивает напоминание о встрече с врачом. После того, как меня буквально реанимировали, я состою на учете психоневрологического диспансера, как девушка с нестабильной психикой, подверженная желанию немедленно и срочно наложить на себя руки. Не прийти на сеанс — добровольно пригласить психиатра к себе домой. По правде говоря, я не очень-то гостеприимная, поэтому приходится отложить проектирование нового плана на некоторое время. Сейчас мне нужно привести себя в порядок и доказать доктору, что я вполне хочу жить.

Сложная задача.

Крашусь. Расчесываю волосы. Пряди неровные, поэтому мне приходится немного подравнять концы. Я надеваю легкое, зеленое платье, туфли. И кажется, будто в моей жизни действительно все в порядке. Однако если человек хочет умереть, в его глазах горит странный, яркий огонек, беспрерывно ломающий голову над тем, как скоро и быстро он сможет потухнуть. И ничто этот огонек скрыть не сможет. Ничто.

Я перепрыгиваю через лужи на улице. Еду в автобусе рядом с грустной, уставшей женщиной. Она смотрит на меня, и я улыбаюсь ей, потому что думаю, что смогу так подарить незнакомке немного тепла. Подарить ей немного сил. И женщина вдруг отвечает мне. Уголки ее губ дергаются. Она отворачиваются, но морщинки возле ее глаз не пропадают. И тогда мне становится так хорошо. Так тепло. И я бы всегда хотела быть полезной, пусть даже в таких неглупых глупостях. Если мне не хочется жить, пусть захочет кто-нибудь другой. И я сжимаю пальцы на коленях, прикусываю губу, жадно разглядываю за окном людей, словно думаю, что прощаюсь с ними. Это моя последняя поездка на автобусе, мой последний сосед, мой последний пейзаж. Улавливаю в отражении огонек, тот самый в моих глазах, что хочет погаснуть. Прикладываю к нему пальцы и делаю вид, что греюсь. Правда, стекло такое же холодное.

В больнице меня уже знают. Медсестра за регистрационным столом ухмыляется, делает вид, будто удивлена, что я еще жива. Молчит, но взглядом спрашивает: ну что, ты опять пыталась себя убить? И я киваю ей. Она думает, что здороваюсь, а я отвечаю на незаданный вопрос.

Пыталась. И буду пытаться. Потому что сейчас в смерти смысл моей жизни.

Стучусь.

— Заходи.

Голос Александра Викторовича низкий, добрый. Я послушно прохожу в маленький, светлый кабинет, закрываю за собой дверь и, вздохнув, поднимаю глаза.

— Здравствуйте.

— Рад, что ты пришла, Мира. Боялся, после того, как ты один раз пропустила сеанс, мне придется насильно тащить тебя сюда.

— Нет. У меня все хорошо. — Доктор поднимает взгляд и усмехается. — Что? Почему вы смеетесь?

— Потому что я еще даже не успел тебя спросить, а ты уже попыталась меня обмануть.

Александр Викторович высокий, худой мужчина. Его глаза маленькие, карие, но удивительно пронзительные. Мне становится неловко. Я присаживаюсь на старую кушетку, сплетаю перед собой пальцы и гордо выпрямляюсь. Все должно быть идеально, я должна быть идеальной: взгляд, осанка, голос.

— Было желание повторить содеянное?

Уже этот вопрос выбивает меня из колеи. Моргнув, я покачиваю головой и заторможено отвечаю:

— Нет.

— Когда это произошло?

— Что это?

— Когда ты вновь пыталась себя убить, Мира.

Усмехаюсь и отвожу взгляд.

— Вы пытаетесь подловить меня? Но я не настолько глупа, чтобы проколоться так просто.

— Я не знаю, что с тобой делать, — эмоционально отрезает Александр Викторович и откидывается на спинку стула. Встречаюсь с ним взглядом и краснею: мне стыдно, словно меня только что уличили в чем-то нелегальном.

Выдыхаю и твердо протягиваю:

— Со мной ничего и не нужно делать.

— Хватит! — обрывает меня доктор. — Хватит лгать, Мира. Мы уже столько раз с тобой обсуждали это. Твои родители погибли, но ты жива. Зачем…, зачем ты губишь себя? У нас был просвет. Помнишь? Почти два месяца все было отлично. — Я усмехаюсь и прикусываю кончик пальца: если бы он только знал истинную причину затишья. Я ведь не передумала умирать, я просто испугалась. — Но что я вижу сейчас? — продолжает Александр Викторович. — На лицо отравление. Что ты принимала?

— Ничего.

— Не лги.

— Ничего.

Стискиваю зубы и мысленно прокручиваю в голове вчерашний вечер. Я выпила четыре пакетика цефтазидима: антибиотика, а затем пошла в кафе. Осушила полбутылки дешевого шампанского, и вместо того, чтобы потерять сознание — потеряла надежду. Я простояла на коленях в туалете больше двадцати минут. А затем, когда вся дрянь вышла из меня, отправилась домой.

— Твое лицо желтого цвета.

— Это тональный крем.

— Губы потрескались.

— Обветрились на улице.

— Твои руки, — я слежу за его словами и крепко стискиваю пальцы, — они дрожат.

— Да, что вы от меня хотите? — шепчу я и пронзаю доктора обиженным взглядом. — Со мной все в порядке. Разве не видно? Я жива, я дышу. Все просто замечательно! На мне это идиотское платье, эти туфли, я накрасилась, и…

— Сделала прическу, — добавляет Александр Викторович.

— Да, сделала прическу, — обессиленно усмехаюсь, протираю руками лицо и вновь встречаюсь взглядом с врачом: он не выглядит грозным. Скорее он действительно взволнован. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я повторяю. — Все хорошо. Правда.

— Ты мне как дочь, Мира. Я пытаюсь тебя защитить, но у меня не выходит. Уже почти три месяца мы встречаемся с тобой каждую среду и каждую пятницу, а ты все так же продолжаешь выталкивать меня за борт своего корабля.

— Зачем вам тонуть вместе со мной?

— Но ты не тонешь. В твоем корабле нет пробоин. Разве что только те, которые ты сама прорубаешь. Я пытаюсь залатать их, но ты тут же делаешь новые.

— Не надо меня спасать, — я благодарно смотрю на Александра Викторовича и искренне улыбаюсь, — мне хочется уйти, понимаете?

— Надеюсь, уйти из кабинета?

— Вы знаете, о чем я. Поэтому, пожалуйста, не мешайте.

— Как ты можешь такое говорить? Как я теперь могу спокойно тебя отпустить? Пойми же, жизнь продолжается. Я тоже потерял отца, но я не согнулся, Мира.

— Значит, вы не любили его так же сильно, как я любила своего. — Резко отворачиваюсь и тут же чувствую укол в область сердца. Прикрываю глаза. Мне становится трудно дышать, но я продолжаю. — Такое ощущение, будто только вчера я видела его лицо. Он говорил со мной, шел рядом, смеялся. И, — обессиленно горблюсь, — и если бы я только знала то, что знаю сейчас. — Смахиваю со щеки слезы и вновь смотрю на доктора. — Мои родители были для меня всем, и я не понимала этого, пока не потеряла их. Они погибли, и я осталась абсолютно одна. Если бы…, если бы у меня была возможность обнять их напоследок, сказать им то, что теперь я каждый день прокручиваю в своей голове, поблагодарить их, извиниться. Если бы у меня только был шанс. Я ведь разговариваю с ними, доктор. Знаю, что они мне не ответят, но не могу себе запретить! И мне так жаль, что я всегда во всем их винила, всегда от них что-то требовала. Сейчас, только сейчас, я осознала, как много потеряла и как много ошибок совершила. Я одна, и мне незачем жить, понимаете? Я просто не хочу.

— Ты не одна.

— Одна.

— Но как же твои родственники?

— Какие? — я зло усмехаюсь. — Те, что на Украине? Те, что знают о смерти моих родителей, своих же брата, сестры, дочери или сына, и продолжают провозглашать новую власть легитимной? Они ослепли на этой войне.

— Уверен, ты ошибаешься, Мира. Ты разговаривала со своей крестной?

— Нет, — вытираю щеки и вновь гордо выпрямляюсь. — Если бы ее мнение, касаемо ситуации, изменилось, она бы сама давным-давно связалась со мной.

— Возможно, она попросту не знает о произошедшем.

— Все каналы передавали о гибели репортеров под Луганском. И поверьте, что уж мои родственники отлично делают на своей Украине, так это смотрят телевизор.

Александр Викторович громко выдыхает, облокачивается о стол и протягивает:

— Где твои друзья?

— Я не общаюсь с ними.

— Почему?

— Потому что.

— Как на счет парня?

— Его как не было, так и нет.

— Ладно, ты не можешь общаться с родственниками, но причем тут знакомые? Они ведь хотят быть рядом.

— Никто не понимает меня сейчас. — Облизываю губы и пожимаю плечами. — Скорбеть все могут, но единицы чувствуют мою боль.

— Ты ведешь себя высокомерно.

— Что? — удивленно вскидываю брови. — В чем же мое высокомерие?

— В том, что ты считаешь себя особенной, но, Мира, каждую секунду у кого-то в семье происходит несчастье, и поверь, никто не хочет жить после потери близкого. Никто. Но только ты решила поставить себя выше остальных и избавиться от боли, которую, между прочим, все со временем переносят, самым низким путем.

— Я не высокомерная.

— Нет. Ты именно такая. Твоя боль не особенная. Ты не особенная. Нужно пережить то, что произошло и продолжить существовать, а не твердить о том, как удивительно жестоко обошлась с тобой судьба. Да, — доктор, словно сдаваясь, поднимает руки, — мне ужасно жаль твоих родителей, и, да, сейчас тебе так плохо, что хочется умереть. Но не будь слабой эгоисткой, которая просто сдастся и, наплевав на всех, покончит с собой. Будь сильной.

— Скольких людей вдохновила эта речь?

Александр Викторович выдыхает весь воздух в легких и усмехается:

— Надеюсь, ты будешь первой.

Надейтесь.

Я выхожу от доктора растерянной и злой. Меня вновь отчитали, и что, черт подери, он понимает в моих чувствах? Что он может сказать мне такое, чего я сама себе еще не говорила? Попытается убедить в том, что смерть родителей — не конец? Скажет, что скоро все будет хорошо? Я каждый день занимаюсь подобным обманом. Каждый день начинаю с того, что приказываю своему отражению в зеркале стать сильной. Но это не работает. Ничего не работает, когда жить не хочется.

Я выбегаю из больницы под звуки приближающегося поезда. Оборачиваюсь, вижу вдалеке вокзал и неожиданно понимаю, как могу умереть. Машина ненадежный способ, но есть ведь и другой. Ужасный, зато необратимый.

Я прибавляю скорость и начинаю двигаться в сторону железнодорожного вокзала. И почему-то мне кажется, что даже ветер подталкивает меня вперед, в том направлении. В голове играет мелодия, которую папа постоянно хотел поставить на какой-нибудь драматический момент в ролике, но не решался: все думал, что она не к месту — Марианна Фейсфул «Кто заберет мои мечты». Поправляю низ платья, аккуратно заправляю его набок и практически перехожу на бег под скрипку, под ее стоны. Запах июня спускается по моим легким, окрыляет мое тело, все мое существо. Тополиный пух, словно снег, стелется передо мной, создает дорожку, и я не останавливаюсь. Несусь навстречу своему последнему поезду, своему последнему вздоху. Ненастоящие снежинки разлетаются в тех местах, где я касаюсь асфальта каблуками. Они кружат вокруг и несут меня вперед, будто сама я не смогу, замру на половине пути. Но я не замираю. Я бегу вперед, и короткие волосы щекочут шею, лицо. Прикусываю губу в предвкушении, буквально взлетаю по ступеням и, наконец, дергаю широкие двери вокзала на себя.

Я внутри.

Не хочу долго думать и поэтому сразу иду на первую платформу. Если что перепрыгну через рельсы на нужную остановку.

Замираю на перроне перед белой линией. Людей много, но никто не обращает на меня внимания, что абсолютно ясно, ведь кто может догадаться, что я пришла сюда умирать. Бросаю на асфальт сумку и смотрю направо. Поезда нет. Поворачиваю голову налево — там тоже пусто. Сжимаю и разжимаю пальцы. Меня начинает колотить, словно я собираюсь сделать что-то такое, отчего зависит не только моя жизнь, но и жизнь многих других людей. Облизываю сухие губы. Да, я дрожу, но мне не страшно. Я ведь хотела этого. Хочу в смысле. Хочу умереть.

Слышу визг тормозов, оборачиваюсь и вижу вдалеке поезд. Вот оно.

Тело пронзает судорога. Закрываю глаза, убираю назад волосы и чувствую слезы. Все так, как должно быть. Все правильно. Скоро я перестану плакать, увижу родителей. Скоро все опять будет хорошо. Как раньше.

Глубоко втягиваю воздух, затем медленно выдыхаю его и делаю шаг вперед. Белая линия позади, а звон поезда все громче.

Почему-то думаю о том, что нужно было прочитать Анну Каренину. Усмехаюсь. Нелепые мысли перед тем, как осознанно прыгнуть насмерть.

— Девушка, ты уронила.

Растерянно распахиваю глаза и оборачиваюсь. Передо мной молодой парень, высокий. Он протягивает мне сумку. Кажется, она действительно моя.

— Ничего страшного, — нервно смотрю на приближающийся поезд и, смахнув слезы с ресниц, отрезаю. — Она мне не нужна.

— Не нужна?

— Да.

Киваю. Надеюсь, что он сейчас отойдет, но парень не двигается. Вскидывает брови и как-то странно оценивает мою позу.

— Что ты делаешь?

— Ничего. — Вытираю потные ладони о талию и недовольно сглатываю. — Мне, правда, не нужна твоя помощь. Можешь, положить сумку рядом. Спасибо.

Мне кажется, я дала понять, что не настроена на разговор. Или нет? Парень смотрит на мои ноги, затем заглядывает за спину и неожиданно отрезает:

— Это больно.

Ошеломленно расширяю глаза и вытягиваю шею.

— Что больно?

— То, что ты собираешься сделать. — Он потирает пальцами подбородок. — В одну секунду все твои кости сломаются, словно их кинули под пресс. Ужасная смерть.

— Что ты такое говоришь? Я не собираюсь прыгать под поезд. — Вскидываю руки на пояс и смотрю на парня так, словно он сморозил невозможную глупость. — Это дико.

— Это просто отвратительно. Знаешь, один мой друг видел, как какого-то беднягу сбил поезд. Кровище было море. Да, и вообще: кто до такого может додуматься? Все ведь знают непреложную истину.

— Какую истину?

Парень цокает. Подходит ко мне и аккуратно вешает сумку на левое плечо.

— На небо мы попадаем в таком виде, в котором умираем. Представляешь, как не повезло тому несчастному? Ух, и видок у него был.

— Оу.

Я хмурюсь и невольно отступаю назад. На самом деле, мне слабо верится в его слова, но почему-то становится жутко. Протираю потный лоб и грустно опускаю взгляд вниз: что теперь делать? На этот раз я даже не попыталась поставить точку.

— Я Дима.

Искоса смотрю на парня и неожиданно встречаюсь взглядом с его странными глазами: один небесно-голубой, в другом толстая коричневая полоса — гетерохромия. Он криво улыбается, на одну сторону, затем протягивает мне руку. Я не собираюсь ее жать, поэтому просто отворачиваюсь: незачем мне знакомиться с новыми людьми. Это бессмысленно.

— Понятно, — протягивает он и, улыбаясь, откидывает назад голову. — Прости, что отвлек.

Киваю и тихо отрезаю:

— Ничего страшного.

— Точно? А то мне показалось, что ты слегка двинулась и действительно хочешь прыгнуть под поезд. — Пронзаю парня удивленным взглядом и скрещиваю перед собой руки. — Эй, эй, ты чего?

— Что значит, слегка двинулась? — Я уверенно сокращаю между нами дистанцию. — К слову, тебя это не касается: ни то, что я делала, ни то, что я собиралась сделать. Ясно?

— Ты какая-то нервная.

— Серьезно? Боже, вот это новость!

Ошарашенно прохожу мимо парня, задеваю его плечом и двигаюсь в сторону выхода. Все тело кипит, будто его жарят на вертеле. Сжимаю пальцами локти, задерживаю дыхание и несусь к автобусной остановке, сметая на своем пути всех людей.

— Эй, — окликает меня уже знакомый голос. — Подожди.

Не собираюсь останавливаться. На самом деле, меня даже пугает подобная навязчивость. Прибавив скорость, вырываюсь из здания железнодорожного вокзала и быстро спускаюсь по ступенькам. Останавливаюсь на пешеходном переходе. Красный.

— Некрасиво ты себя ведешь, — отрезает рядом парень, и я ошеломленно поднимаю глаза. Этот наглец стоит совсем близко! В нескольких сантиметрах! Я недовольно выдыхаю и хмурю брови.

— Что ты от меня хочешь?

— Я сказал тебе свое имя, теперь…

— Что? — обрываю я. — Что теперь? Не собираюсь я знакомиться с тобой. Зачем?

— Просто так. — Дима довольно улыбается. Его лицо освещает зеленый цвет светофора, и мы одновременно ступаем на дорогу. — Что тебя останавливает? Я недостаточно хорош собой?

— Ах, что? Господи, да ты сумасшедший! Просто не хочу с тобой разговаривать и все. Что в этом странного?

— Я хочу услышать имя девушки, которой спас жизнь.

— Посмотрите, какой самоуверенный. Никому ты не спасал жизнь, умник. Прекрати вести себя так!

— Как?

— Так, как ты себя ведешь!

— А если я прекращу, ты скажешь мне свое имя?

— Нет, конечно, нет!

— Тогда я не сдвинусь с места.

— Отлично.

Взмахиваю руками и вырываюсь вперед. Довольно вскидываю подбородок, когда понимаю, что навязчивый незнакомец остался позади. Надо же, прилип, будто жвачка. Не думала, что такие люди существуют: люди, которым не плевать. Неужели он действительно понял, что я хочу прыгнуть? Почувствовал, что я хочу умереть? Хотя странно отнюдь не это. Странно то, что парень спас меня. Помог остановиться. Окружающие даже головы в мою сторону не повернули, а он подошел и продлил мне жизнь.

Нехотя бросаю взгляд себе за спину, в глубине души надеясь увидеть странного, темноволосого парня. И вдруг примерзаю к месту, понимая, что тот остановился посередине пешеходного перехода, не двигается. Уже все люди находятся на моей стороне. Только Дима стоит на трассе, держит руки в карманах и смотрит на меня так, будто я обязана за шиворот стащить его с дороги.

Ошеломленно вскидываю брови и приоткрываю рот. Кидаю взгляд на светофор: осталось девять секунд.

— Что ты делаешь? — на вздохе спрашиваю я и вновь встречаюсь взглядом с незнакомцем. — Не сходи с ума.

— Тебе можно, а мне — нет?

Резко скрещиваю на груди руки. Нервно прикусываю губу, замечаю, как из машин на парня уставились люди, и усмехаюсь:

— Тебя не собьют. Никто не поедет, просто не решится, так что единственное, чего тебе действительно стоит бояться — это взбешенных водителей, которые не поленятся выйти и выбить из тебя всю дурь.

— И это будет на твоей совести.

Я нервно покачиваю головой, отворачиваюсь и вижу, как значок для пешеходов становится красным. Первая машина сигналит. Смотрю на довольное лицо Димы и цокаю:

— Я ухожу.

— Уходи.

— Ухожу!

Разворачиваюсь и резко опускаю руки. Начинаю вновь двигаться в сторону автобусной остановки. Слышу, как гудков становится больше, нервно прикусываю губу, хочу проверить, что там происходит, но приказываю себе не обращать внимания. Рано или поздно парня прогонят с дороги. В любом случае.

По улице проносится хлопок двери. Непроизвольно оборачиваюсь, вижу, как лысый мужчина уверенно несется на Диму, и едва не вскрикиваю. Внутри все вспыхивает. Я нехотя прирастаю к земле, закрываю руками лицо, когда незнакомец толкает парня в плечо, и шепчу:

— О, господи.

Оглядываюсь, ищу глазами людей, которые смогли бы предотвратить то, что сейчас происходит на дороге, но никто не проявляет инициативу. Уверена, никто даже не обратит на это внимания, потому что в больших городах, да, и в маленьких уже наверно, окружающим нет никакого дела друг до друга. Каждый сам за себя. Сплотить нас могут лишь общие проблемы. Да, к сожалению, если этот процесс объединит мозги всех ждущих водителей в единое орудие, Диме не поздоровится.

Мужчина переходит на крик. Меня это здорово пугает, поэтому я непроизвольно сжимаю пальцы в кулаки, впиваюсь ногтями под кожу. Поднимаю взгляд и вдруг понимаю, что Дима сверлит во мне дыру. Смотрит так пронзительно, что хочется, как страус засунуть голову в песок. Улыбается, гад. Я закатываю глаза к небу и пытаюсь выдавить из себя непринужденную позу: мол, мне абсолютно плевать на все, что с тобой происходит, однако ничего не выходит. Собственно бросив все попытки обмануть незнакомца, я случайно отвечаю на его улыбку. Усмехаюсь, тут же одергиваю себя и вновь придаю лицу грозное выражение.

— Эй! — Мужчине явно не нравится, что парень не обращает на него внимания. — Ты меня вообще слышишь?

Но Дима не слышит. Он кривит рот на одну сторону, наклоняет подбородок вперед и ждет: ждет, что я сдамся. Правда, таким бесценным терпением обладает лишь он сам. В очередной раз не получив ответ на вопрос, взбешенный мужчина размахивается, выпускает кулак и со всей силы впечатывает его в нос незнакомца. Хруст. Я вскрикиваю, прикрываю ладонями рот и растеряно наблюдаю за тем, как мужчина выталкивает ногами парня на тротуар. Он брезгливо одергивает руки, орет что-то, и я резко срываюсь с места.

— Больной, — заключает тот, возвращаясь в машину. — Идиот, — добавляет он и ударяет по газам.

Возобновляется движение. Люди расходятся, а, Дима, перекатившись на спину, начинает громко смеяться.

— Ты что ржешь? — испуганно вскрикиваю я. Вижу кровь на его губах, подбородке и дрожащими пальцами ищу в сумке сухие салфетки. — Ненормальный, просто ненормальный псих. Зачем? К чему все это?

Парень не останавливается. Хватается руками за живот и притягивает к груди ноги.

— Ты понимаешь, что ведешь себя дико?

— Сказала девушка, десять минут назад пытавшаяся покончить с собой.

Я обижено поджимаю губы. Наконец, нахожу салфетки и, помедлив, бросаю их рядом с парнем. Затем поднимаюсь на ноги.

— Ты чего? — смутившись, спрашивает Дима. Морщится, прикладывает пальцы к носу и вновь смотрит на меня. — Что не так?

— Просто отвали. Тебя абсолютно не касается моя жизнь. И да, спасибо, что ты появился на вокзале. И нет, мне это было не нужно.

Практически срываюсь с места. На ходу убираю назад непослушные волосы, поправляю ремень сумки и уже действительно несусь к остановке. Мне не по себе. Внутри скребутся кошки, а, может, и кто-то другой. Не знаю. В голове взрываются сотни мыслей, и я, правда, не понимаю, зачем вообще на моем жизненном пути появился этот парень. Я не нуждаюсь в очередном друге. Мне нет дела до общения по душам. Я просто хочу поскорее покончить со всем этим и забыть о боли, капающей на мои мозги каждый раз и каждую секунду, как только я вдыхаю в легкие воздух.

Мои чувства поймут лишь те, кто терял. И я не собираюсь доказывать остальным, будто намерение умереть — вполне нормальное желание. Нет, ненормальное. Но это не исключает его наличие. Кто-то справляется, кто-то нет. И я не хочу справляться. Я не собираюсь находить себе опору, задумываться на тему смысла жизни и кардинально менять свое мировоззрение в сторону добра, любви и справедливости. Это финальные кадры моей истории. И ни красивое лицо, ни красивые слова, ни красивые поступки не продлят то, что должно закончиться.

Запрыгиваю в автобус, сажусь на свободное место и крепко сжимаю глаза.

Не получилось сегодня, получится завтра. Я не сдамся. Встречусь с родителями, чего бы мне это не стоило. В конце концов, они меня ждут, и хотя бы в этом я не хочу их подвести.